Как родятся псевдонимы

               


Тиииихо так на улице. Тепло и благостно. Лето в этом году затянулось. Уже и первая неделя сентября к концу подходит, а на улице по-прежнему  жарко, прямо – август в начале. Небо – синее. Солнце – яркое. Только и выдают календарную осень листья сухие, что вдоль дорог утрами сметают дворники и по чёрным пакетам распихивают.
Дождики, редкие и нешумные, которые  иногда, ближе к ночи случаются, утром уже и не заметны  совсем: асфальт в городе быстро сохнет.
Хорошо жить в такую пору, коли дело есть. Или – денег много.
Если с деньгами, то всякий вечер развлечь себя можно. Закатиться в ресторан хороший, например. А там - обманываться и думать, что счастлив, услаждая утробу вкусной едой и дорогими напитками. Вокруг тебя люди загорелые едят, пьют и о пустяках болтают. Официанты, обученные, бесшумно между столиками шныряют и любезными быть пытаются. А откуда-то из стен или из потолка тихая музыка веет, как ветерок на сентябрьских улицах. Прохлады с собой не несёт, но всё равно – приятно.
Белла сидит  в самой глубине сумеречного зала и скучает. Никакая она, конечно, не Белла Минцева, а  Наташка Полуянова. А «Белла Минцева» - это у неё псевдоним такой. Ведь у каждой поэтессы и критика псевдоним быть должен. Вот и у неё теперь тоже есть.
Всю жизнь проработала она в детском садике нянечкой. Нянечкой потому, что на большее, в силу отсутствия хоть какого-нибудь образования, претендовать не могла. Зато книжек много читала. И всегда себя главной (красивой и не понятой никем!) героиней представляла. А в детском садике не потому, что детей любила. Не-а…
Она их, детей этих самых, даже ненавидела немножечко. Это потому, что своих Бог не дал.
Дурой молодой была, когда «роковой красавец» Серёжка Петрихин, сосед по подъезду, голову ей задурил и где-то на чердаке, в пыли и паутине, стал её первым мужчиной. И – последним. Красавцем, а тем более роковым, он, конечно, не был. Долговяз, узкоплеч и прыщав. Наглец, с жёлтыми и редкими зубами, был настойчив и, как ей тогда казалось, опытен. Заговорил – заболтал. А потом, потный и вонючий, стал хватать за грудь и шептать в ухо: «Ну, пойдём, пойдём!..» 
Она и пошла, сама не понимая зачем. Так на чердаке с ним и оказалась, хотя  всегда боялась высоты. И когда с моста вниз, на реку, смотрела, у неё всегда голова кружилась, и словно бы кто-то тащил  вниз. А на чердаке – так вообще страшно!..
Он же, когда проволоку, которой входная дверь была закрыта, откручивал, так же сопел, как и потом, когда на неё навалился. Две минуты какой-то возни, от которой было больно и… как-то непонятно…  Потом – всё. Затем посидел он с нею рядом, закурил, дым через ноздри выпуская. Похлопал её по спине и сказал:
- Всё. Теперь ты – моя баба.
С тех пор Наташка стала его за километр обходить, как только во дворе увидит. Да он и не настаивал на продолжении их «романа».
Когда мать узнала, что Наташка «залетела», тут же потащила её в больницу. Выскребать.
И – выскребли. До донышка. И женщину из неё тоже выскребли, превратив в ещё одну неродицу, которыми земля наша и так не бедна. Вот тут она и приохотилась к книжкам.
Школу окончила. Но учиться дальше не стала. Потому что не понимала: зачем…
Мать её к себе в садик нянечкой-то и устроила. И вместе на работу и с работы ходили. На работу – и с работы. И так – много лет.
Это потому, что мужчин Наташка боялась. Все они казались ей на Серёгу похожими. И думающими только об одном: глаза у них у всех были одинаковыми. Синими, серыми, карими, но – одинаково маслеными, с жидким таким блеском. А на самом дне лишь одно желание прочитывалось. И понятно, какое…
Наташке же работалось нетрудно. Потому что, когда мыла полы, горшки ополаскивала и кашу ребятишкам по тарелкам раскладывала, всё время представляла себя прекрасной Бэлой из романа Лермонтова и всё думала: почему  Серёжка не Казбич. Он бы тогда её зарезал.
Вот уже и мать умерла.  И сама Наташка стала старше матери. А жизнь по-прежнему оставалась скудной и убого простой…
Но вот однажды… В жизни каждой женщины ведь должно случиться это самое «однажды». Вот и – случилось. Появился-таки в её судьбе мужчина. И имя ему было «Интернет». Когда Наташка, к тому времени уже Наталья Николаевна, конечно, погрузилась в сладостный мир виртуальной жизни, она, наконец, почувствовала себя счастливой. Бродила  по чатам, по социальным сетям, пока однажды не набрела, случайно, на тех, кто пробовал себя в творчестве, писать литературу пытался, то есть.  Читать же Наташке – дело привычное. А тут ещё и писать можно! Ну, отзывы, в смысле… И – записала Наташка, и задействовала, и зафункционировала.
Оказалось, что мужики, те, которые пишущие, особенно ранимы и истеричны. Вот уж тут-то душу она и отвела, тут-то и поглумилась над всеми серёжками петрихиными, которых звали по-разному. Эх, как же она над ними издевалась!.. Некоторые даже от её злобных отзывов на мат срывались.
Чуть позже и сама начала стишки пописывать. Оказалось, что это – совсем не сложно: пиши себе, чтобы складно, и всё тут.
«Наташкой  Полуяновой» при этом оставаться стало просто немыслимо. Так вот и родилась «Белла Минцева» (вспомнила вовремя про несчастную красавицу-черкешенку Лермонтова!)
В сети разыгрывались для «известной критикессы» нешуточные страсти. Она уличала в бездарности, в безграмотности, в примитивизме. И здесь на неё всерьёз обращали внимание. Отвечали. Оскорбляли. Но и она сама не скупилась на сильные чувства…
… А сегодня будто бы что-то случилось. Встала утром. Глянула на себя в зеркало и поняла: ничего важного так и не случилось в жизни «Беллы Минцевой». Так и осталась она Наташкой Полуяновой, никого и ничто не родившей. Вот и пошла в ресторан, спустив там почти месячную свою зарплату нянечки детского сада.
Потом легко как-то вышла и, помахивая сумкой, молодо так, хоть и растолстела уже с возрастом, даже будто ниже ростом стала, пошла к реке. Там вышла на самую середину моста и заглянула в мутную зелень сентябрьской  воды. И опять, как в детстве, словно бы кто-то тянул её вниз…
Как там говорят французы?..  Pourguoi  pas?.. А действительно: почему бы нет?..



07.09.2018