Детство мечтателя
Этот год – 1848 – запомнился французам как бурный и стремительный поток, ломающий прежнюю жизнь, власть, общество. В марте пала империя Луи-Филиппа, а объявление о создании Республики внушали надежды и оптимизм..
«Наконец-то! Свершилось…Победило дело народа! Пали эти роялисты! – воскликнул Кловис Гоген, идя с товарищами по улице. Небольшого роста, отчасти экзальтированный, импульсивный, Кловис возглавлял газету «Насьональ»…рупор республиканцев, празднующих победу над монархистами. Впрочем, эйфория быстро закончилась…Уже в мае, на президентских выборах, ставленник «Насьоналя», генерал Кавеньяк, потерпел поражение.
Вот почему шеф-редактор ходил грустным и подавленным, размышляя о крушении чаяний, карьеры. – «Что будет с женой и Полем ?» - мучительно переживал глава семейства. Сын Кловиса и Алины Гоген, Поль-Эжен Анри, родился в начале июня, в дни тревог и забот, скоро ставшими частыми гостями семьи.
- Думаешь, я сдамся ? Сложу руки ? Нет! Во мне кровь бабки, Флоры Тристан. Гогены всегда были несгибаемы, как и она. Революционный дух у нас в крови. – горячился Кловис.
Вид мужа, похожего на задиристого петуха в костюме, развеселил жену, но она, скрывая это, примиряющим тоном ответила:
- Не распаляй себя. – Везде можно устроиться.
- Это верно – в раздумьях муж подошел к окну. Внизу, как море в шторм, шумела толпа, слышались крики разносчиков, стук колес карет.
Резко вскинувшись, он взглянул на Алину, с горечью сказав о добровольном изгнании.
- Готова ли ты идти со мной ?
- Еще спрашиваешь! – ласково ответили ему светяющиеся любовь глаза жены. Секунда – и Кловис обнимал прильнувшую Алину. Маленькая, активная, смешливая и прагматичная, Алина гасила порывы мужа, как вода тушит пламя. Разные люди, они уравновешивали друг друга. Все было просто и легко: любовь, дружба, дети. Счастливы ли они были ? Такие вопросы не касались сознания Кловиса и Алины, исчезая, не успев оформиться. Радоваться жизни, детям, природе – этот девиз помогал семье Гогенов многие годы…
Уткнувшись в плечо мужа, она думала о том, что ждет их семью впереди. «С другой стороны, мама из Перу, и выбор этой страны оправдан. Может, там Кловису улыбнется удача…удастся сделать карьеру журналиста…или политика. Помогут родственники…» - такие мысли роились в прелестной головке Алины.
Итак, решено! Солнечным тихим утром, 6 августа 1849 года семья Гогенов взошла на судно «Альбер», стоявшее в Гавре. Малыш Поль удивлялся окружающим большим вещам и гукал наперегонки с сестренкой, родившейся на полгода позже него. Они легко перенесли качку и многие удивительные явления, увиденные на судне. Но детский взгляд не слышал грубых шуток матросов, не видел заносчивость капитана, болезненно морщившееся лицо отца, страдавшего от сердечной хвори. Незадолго до окончания плавания Кловису стало хуже…сердце трепетало как раненая птица в небе.
- Недолго мне осталось…Что же, дядя Пио с женой должны хорошо принять Вас. А дети…дочка растет красавицей…Поль…упрямый крепыш. Они унаследуют талант деда, его способности к живописи. Прибавить бы характер бабки. Мне верится, что мальчика ждет великое будущее. Помни...Перу не всегда будет вашим домом. Настанет день, вы вернетесь в Париж…- смотрел Кловис на жену, обнявшую детей.
- Все уладится…Вот увидишь! И сердце подлечим. Только бы благополучно добраться до Лимы – твердила Алина.
Слова мужа о судьбе семьи и детей оказались последними. 30 сентября сердце неугомонного журналиста, весельчака Кловиса перестало биться. Прах похоронили по морскому обычаю…Глядя на тело мужа, исчезающее в волнах, Алина сдерживала немой крик, рвущийся из глубин души.
…Спустя три дня судно вошло в порт Лимы.
Сойдя на берег, Алина с детьми отправились в дом дяди Пио. Надежды их не обманули – родственники встретили тепло и радостно. Алина стала членом семьи, детей баловали все в доме, от хозяина до почтальона, заходящего пару раз в месяц. Пио, высокий и пожилой, незадолго до приезда Алины с детьми, выдал дочь за полковника Хосе-Руффино Эченикве, ставшего президентом Перу.
Дни, недели, месяцы летели незаметно…Пио занимался политикой, Алина растила Поля и Мари. Если с тихой Мари не было проблем, то подвижный и упрямый Поль доставлял забот. То смеется, то плачет, то отказывается общаться, сжав губы…Не заскучаешь!
Поль жадно впитывал краски жизни, ее ритм и шум. Мягкие черты лица отражали сходство с мамой, как и унаследованные порывистость и прагматичность. Дядюшка Пио часам играл с племянником в салки, настольные игры, удивляя и веселя домочадцев. «Стар и млад» - смеялись женщины.
«У меня прекрасный внук!» - отвечал Пио, любовно взъерошивая вихры мальчугана. Алина тоже хвалила сына, называя его умненьким и красивым.
Но всему приходит конец…Политика переменчива, как погода или любовь. Оппозиционные силы Перу добились отставки Эченикве и восстания 1854 года в Лиме. К власти пришли противники свергнутого режима. Оставаться в Лиме стало опасно, Алина, забрав детей, уехала во Францию. Так сбылось предсказание ее мужа.
Облокотившись на перила борта, Поль неотрывно смотрел на живописный вид Лимы, постепенно таявший вдали. Страной цветов, буйства красок, ослепительного солнца, веселых людей в яркой одежде, она останется в памяти мальчика.
…Гогены перебрались в Орлеан, на время ставшим их пристанищем. Дядя Зизи, коротающий жизнь холостяка в собственном доме, приютил приехавшую родню. Начались непростые дни поиска работы для Алины и учебы для Поля с Мари.
Главной проблемой стал французский язык, на котором Поль не говорил в Лиме. Небольшие способности к языкам (как он позже выразится – отсутствие способностей), замкнутость и молчаливость мешали подростку влиться в школьный мир. Сам город тоже не радовал впечатлительного, чуткого к красоте Поля: серые дома, унылые общественные здания, полупустые улицы, блеклые лица.
Сложно было и с деньгами. Скромных сбережений Алины едва хватало на еду и одежду. Помощь пришла из Перу: дядя Пио прислал несколько тысяч франков. В целях экономии Алина уехала в Париж, оставив детей в Орлеане. Столица встретила молодую женщину неприветливо, серым небом и сыростью. Открыв небольшое ателье, Алина зарабатывала, время от времени посылая переводы сыну.
Годы в Орлеане Поль вспоминал с горькой усмешкой: скучный пансион, бесцветные учителя, кроме учителя рисования да еще, пожалуй, учительницы истории и географии. Учителя тоже не жаловали мечтательного мальчика, плохо учившегося.
«Он лентяй и чудак» - говорили о Поле учителя. «Или он идиот, или гений» - задумчиво говорил учитель истории. А сам Поль грезил о путешествиях, о далеких южных странах. В 11 лет мечты об океане и островах подтолкнули его к занятиям резьбы по дереву. Вырезая рукоятки кинжалов, украшая резьбой, он говорил ошарашенным одноклассникам: у инков бог явился с солнца…вот и я туда вернусь».
Одиночество, эта ноша творческих людей, тяготило подростка. И он писал письма матери, прося забрать его из пансиона. Мать так и сделала, учитывая 17-летний возраст Поля. Юность заканчивалась, как май, пролетающий кометой в ожидании лета…
В поисках себя
С профессией, как думалось юноше, удалось определиться.
- Кем ты хочешь стать ? – спросил мама в один из тех бархатных вечеров, которыми славится майский Париж.
- Моряком – неожиданно для нее и себя ответил сын.
- Что же…тогда поступай в мореходное училище.
Ей представился сын в форме морского офицера, стройный и красивый. Увы, мечте не суждено было сбыться..Поль не сдал экзамены, и вместо училища поступил учеником лоцмана на торговое судно. Причем не видать бы ему места на судне, не помогли ему друг семьи – Гюстав Ароз. Примечательная личность, Ароз был компаньоном брата – банкира Ашиля.
В доме Ароза бывали не только финансисты, биржевые дельцы, дворяне, но и люди искусства. По вечерам приезжали певцы и певицы, исполняя для гостей классические произведения. В один из таких вечером Поля преставили певице Эме, прелестной 30-летней женщины. Любительница юношей, она приметила молчаливого Поля, сама подошла к нему. Постепенно Поль втянулся в беседу о музыке, живописи, литературе. Эме пригласила его к себе домой, и следующие три дня юноша постигал искусство любви в обществе опытной обольстительницы. В плавание он отправится не мальчиком, но мужчиной…Пробудила ли Эме в будущем художнике чувственность и сильный половой инстинкт, порой мешавший строить нормальные отношения с женщинами ? Во всяком случае, Поль стал чувствовать свободнее в общении с представительницами прекрасного пола.
Через месяц Поль отплыл в рейс. Алина, скрывая боли в груди, улыбалась и махала сыну с пристани. Ее смерть была не за горами…предчувствие побудило написать завещание.
Перед отъездом Гоген-младший пришел в дом Арозов, напоследок полюбоваться богатым собранием картин Коро, Домье, Йонгкинда, Курбе…
«Как прекрасны эти полотна…и счастливы те, кто пишет их» - думал Поль, всматриваясь в сюжеты, краски, пытаясь понять настроение и идею художника. Он решает учиться рисованию в плавании.
Купив краски, холсты и небольшой мольберт, взяв книги, Поль, с благословения матери, отплыл на «Луизитане» навстречу судьбе моряка. На корабле новоиспеченный ученик лоцмана старательно изучал основы мореходства, навигации, строение судна, названия элементов и многое другое. В короткие часы отдыха Поль писал вечерние закаты, делал зарисовки матросов, боцмана, капитана, корабля.
Однообразная служба, тяжелый физический труд, скабрезности матросов быстро разочаровали юношу. Он стал понимать, что море – это не только романтика и путешествия, столь красочно описанные Жюлем Верном. Единственное, что грело сердце – рассказы моряков об островах Океании, их природе, дикарях. Однажды, стоя на вахте, Поль услышал рассказ о парне, оставшемся жить на острове. Там его обласкали, сделали мужчиной, баловали…Рассказчик, полчаса описывающий беззаботную жизнь островитян, неожиданно закончил рассказ: с дикарями так хорошо! Но что поделаешь – тоска по родине!
Эти слова пролетели мимо юнги, восторженно внимавшего рассказу вахтенного. Вскоре он сам убедился в подлинности рассказов, побывав на Панаме и Таити…Невероятной красоты острова, полные сочных красок, рощ, заливов, атоллов, смеющихся жителей, захватили юношу. Отныне картина прекрасной земли, смуглых девушек, сады и чащи навсегда поселятся в памяти Гогена. «Однажды я вернусь!» – мысленно поклялся поклонник Океании.
Однако эта мечта осуществилась спустя годы взлетов и падений, успеха и сомнений…Полю предстояла военная служба на корвете «Жером Наполеон», жизнь в Париже, обретение навыков живописца…Служба на военном судне закалила юношу, научила драться, привив жесткость в отстаивании интересов.
Спустя три года он, проехав Алжир, вернулся в Париж. Чем же заняться, зарабатывая на жизнь? По совету матери Поль обратился за протекцией к банкиру Арозу, получив место биржевого маклера. Профессия не требовала специальных знаний, но дисциплинированность, острый ум и прагматичность помогли юноше вжиться в финансовый мир Парижа.
Теперь соседи Поля могли видеть элегантного, в строгом костюме, с портфелем, молодого человека, спешащего утром на биржу. Нелюдимый характер нового биржевого дельца не способствовал сближению с коллегами по цеху, но и не мешал проворачивать выгодные сделки с ценными бумагами.
Неплохой заработок позволил Полю снять хорошую квартиру и заниматься живописью по вечерам. Развитию художественного вкуса содействовали беседы об искусстве в кругу Арозов. Технические навыки рисования оттачивались на курсах живописи при Академии изящных искусств, куда молодой финансист записался вскоре после поступления на биржу.
В поисках стиля Поль изучал направления в живописи, уделяя внимание и новаторским течениям, в том числе импрессионизму. Его привлекали работы Коро, Домье, Курбе, Милле. Волею судеб биржа располагалась в Мекке парижских художников - на улице Лаффит, полной художественных салонов, мастерских художников, антикварных магазинов. Часами бродя по салонам, знакомясь с художниками, скульпторами, граверами, маршанами (торговцы картинами. – О.А.), биржевой делец и начинающий художник жадно внимал их речам. Чтение произведений французских писателей, поэтов помогали понять мотивы, сюжеты художников, композиторов, архитекторов…всех тех, кто составлял культурную среду Парижа.
«Долго ли во мне будут уживаться финансист и художник ? Конечно, работа дает хороший заработок, положение в обществе…Но как много времени она отнимает! Другие пишут, отдаваясь этому полностью…Без этого не достичь успеха! И я чего-нибудь да стою как художник, ведь не случайно Мане похвалил мои работы, выставленные в магазине Дюра-Рюэля!» - думал Поль, покуривая трубку в кафе на площади Вогезов, куда он любил приходить в часы заката. Так сосуществовали две стороны во внешне счастливом молодом мужчине, ведущим замкнутый образ жизни – биржевой маклер и художник. Разрыв был неизбежен, он назревал в душе, далекой от карьеры, мира финансов, буржуазного общества, в котором людям искусства зачастую не было места.
Пока же ничто не нарушало размеренную жизнь успешного 28-летнего финансиста, обедавшего в пансионе мадам Обе, общающегося с коллегами и знакомыми художниками. Судьбе было угодно свести Поля с молодой датчанкой, приехавшей из Копенгагена, и поселившейся в пансионе Обе. Очаровательную девушку звали Метта. Веселая и задорная, она вскружила голову Полю. Много ли времени надо для того, чтобы любовь зажглась в молодых сердцах ? Впрочем, была ли эта любовь ? Рассудительная, прагматичная, из обеспеченной семьи, Метта, и романтичный финансист с мечтой стать художников Поль, столь же мало подходили друг другу, как ученый и кухарка.
Подсознательно понимая это, влюбленные старались не думать об этом. Благоразумно взвесив все «за» и «против», оба пришли к выводы, что это будет хорошая партия. Метта видела в Поле серьезного, старательного юношу, успешно работающего на бирже, немногословного и рассудительного…разве не мечта для любой девушки ? Конечно, отличная партия! А Поль был очарован веселым нравом и обаянием Метты.
Свадьбу сыграли в один из холодных, дождливых дней ноября 1873 года. Скромное венчание в лютеранской церкви, немногочисленные гости, и началась семейная жизнь. Небогатую квартирку Поль любовно обставил дорогой мебелью, коврами, а Метта накупила посуды, белья и приятных безделушек. Разница в темпераменте и понимании досуга сразу внесли нотки раздора между супругами. Жене хотелось ездить на балы, в театр, вращаться в богеме Парижа…Полю эти мероприятия были мало интересны. Он предпочитал спокойный отдых, чтение книг и рисование. На первых порах Метта мирилась с нелюдимостью Поля, считая, что это не такой уж большой недостаток, учитывая прагматичность и успешность на бирже. Правда, скоро ей стало не до светских мероприятий – беременность изменила образ жизни. Пока жена Поля готовилась стать матерью, глава семейства обрел несколько полезных знакомств. В одном из магазинов по продажу красок и холстов судьба свела Поля с Клодом Шуффнеккером, приземистым и большеголовым, несколько суетливым человечком. На первый взгляд Клод казался слабовольным, подверженным настроению и влиянию друзей. Но это не обманывало тех, кто умел пристально вглядеться в человека…Жизненные цели – стать художником и преподавателем живописи в школе – помогали Шуффу преодолевать изменчивость характера, увлеченность литературой, женщинами…Служба чиновником мало удовлетворяла Шуффа - так называли его друзья…а желание стать художником и преподавателем живописи привела нового друга Поля в многочисленные галереи и магазинчики улицы Лафайет. Подолгу они бродили по Монмартру, общаясь о стилях и направлениях живописи, обсуждая литературные и музыкальные новинки. Сжигаемые потребностью стать мастерами кисти и отчасти славой (кто же не имеет честолюбия и тщеславия в Париже ?), друзья учились рисованию, посещая художественные школы, Лувр, музеи города. Упорство в изучении новой профессии позволило Шуффнеккеру стать обладателем золотой медали в парижской школе рисунка и получить место учителя рисования в одной из частных школ. А Поль писал пейзажи, портреты, оттачивая навыки, постоянно ища свой стиль…Меньше уделяя внимание жене, Поль все же льстил ее самолюбию, рисуя супругу в квартире, на фоне зданий, в парках…Сила воображения уводил от реализма и академичности современных художников, задававших моду живописи в официальном Салоне…В этом молодой художник следовал «отверженным», импрессионистам Мане, Ренуару, Коро, Дега, как презрительно называли их критики и публика. Вобрать лучшие достижения живописи, приемы и навыки, объединить реализм и символизм с фантастичностью образов – об этом напряженно думал Гоген, рисуя десятки набросков, из которых лишь единицы становились картинами.
Эта одержимость искусством удивляла и пугала жену, интуитивно чувствующую в увлечении Поля силу, способную разрушить, разметать здание семейной жизни, такое прочное на вид.
А тем временем Поль и Метта стали родителям очаровательного малыша, появившегося ранним майским утром в уютной квартире по улице Ла Брийер. Мальчика назвали Эмилем. На семейном совете было решено, что Метта уедет погостить к родным в Данию, а Поль через месяц присоединится к ней. Этот план восхитил молодого отца, представившего свободу в занятии делом всей жизни – Живописи. Расставание несколько омрачило предчувствие будущих невзгод и волнений…особенно терзавших Метту, последнее время неодобрительно смотревшую на увлечение мужа. «Мое отсутствие позволит Полю полностью отдаться этой глупой страсти…и может повредить карьере на бирже. Ведь известно снисходительное, мягко говоря, отношение солидных финансистов и дельцов к искусству…Может, общение с моими родителями и забота о нашем малыше в какой-то мере отвлечет мужа от живописи ? – с такими мыслями мама Эмиля обнимала мужа на пристани.
Надо ли было расставаться, разделять семью ? – так часто думал позже Поль, анализируя начало разрыва отношений с женой, последовавшее в этом же году. И отвечал себе: семейная жизнь людей, не понимающих друг друга, есть песочная крепость на диком пляже…смываемая любой волной житейских треволнений…
Уйти от грустных, терзающих душу мыслей помогало творчество. Прилежно учась технике живописи, изучая стили и особенности манеры письма художников, он часто размышлял о собственном пути в искусстве, его задачах. Вырабатывающийся стиль отдалял художника от признанных мэтров живописи, делая его в какой-то мере изгоем…Поль, как и Мане, Коро, Дега, хотел показать силу живописи символами и красками Природы. В это же время, полное мучительных раздумий и поисков, бунтарь, как называет Поля постоянный критик и друг Шуфф, на выставке появляется картина Лес в Вирофле. И бунтарь с волнением ждет отзывов публики, критиков, известных художников. Конечно, победа уже в том, что картину приняло жюри, отвергнув при этом полотно Эдуара Мане. Посетители со скепсисом и насмешкой, иные – с раздражением и гневом – рассматривают очередные «шедевры обезьян с кистями», как прозвал импрессионистов Луи Леруа. К дебюту Гогена публика отнеслась снисходительно, сдержанно похвалив картину. Радость Поля омрачает жесткая, издевательская критика работ Мане и его коллег – Дега, Моне, Ренуара, Моризо…В отличие от невежественной толпы, художника привлекает гамма красок, композиции, сюжетны решения Моне и Ренуара. Настолько восхищает, что принято решение писать натюрморты. Но без расплывчатости и излишней пастельности импрессионистов…Четкость линий, фигур, широта мазка – необходимые инструменты в представлении дебютанта выставки.
В совершенствовании техники рисования, выработки манеры письма протекают дни, складываясь в недели и месяцы…Прохожие Монмартра ежедневно видят коренастого, с несколько надменным и угрюмым лицом маклера, несущего мольберт, холсты, краски. Работа днем и живопись вечером – так делит время Поль, постигая тайны искусства в парках и садах Парижа, в лугах пригорода. В обеденные перерывы его можно было застать в картинной галерее Дюран-Рюэля, на открытии выставок. Хозяин галереи был адептом новых стилей живописи, открывшим публике творчество импрессионистов, а позже – символистов, клуазонистов и других бунтарей, не желавших следовать общим каноном академической живописи.
На одной из выставок Поль познакомился к Камилем Писсарро, напоминавшим библейского старца. Еврейская внешность в сочетании с пышной бородой придавали немолодому художнику вид мэтра. Впрочем, за этим видом скрывалась бедность и забвение, которых не избежали многие современники Писсарро…
Поля представил Дюран-Рюэль, подведя его к элегантному бородатому художнику:
- Камиль, позвольте представить человека, картина которого получила одобрение на Салоне. Это Поль Гоген, биржевой маклер и начинающий художник.
- Думаю, Вам будет интересно сообщество художников новой волны, как я называю их, собирающееся в кафе Новые Афины – с этими словами Писсарро пожал руку Поля. – Тем паче, сегодня четверг..их день..Пойдемте! Извините, Дюран, что краду у Вас Поля…
Простившись с гостеприимным маршаном, два новых приятеля вышли из галереи.
Увлекаемый Камилем, несколько стеснявшийся художник вошел в полутемную залу кафе. За дальним столиком сидела пестрая компания: элегантный господин в котелке и с тростью, с бородкой; угрюмый, почти квадратный мастеровой; худощавый, нервно похрустывающий пальцами мужчина, с жаром спорящий с высоким, скептически кривящим губы господином, похожим на чиновника.
Подойдя к столику, Камиль обратился к сидевшим:
- Знакомьтесь, господа. Поль Гоген, биржевой маклер и финансист, начинающий художник.
Первым встал денди, цеременно приподняв котелок: Эдуар Мане, к Вашим услугам. Затем поднялся высокий мужчина и с кислой улыбкой, как показалось Полю, произнес: Эдгар Дега.
- Огюст Ренуар – отрекомендовался третий собеседник. А рядом со мной – Клод Моне. Сосед Ренуара, невысокий мужчина в шляпе, произнес: добрый вечер, мсье Гоген. В это время, подошедший к их столику молодой бородач, несколько застенчиво сказал: рад пополнению…Альфред Сислей.
Сидевший угрюмый господин, не вставая, наклонил голову, кинув хмурый взгляд на Поля.
«Это Поль Сезанн…очень талантлив. Часто неразговорчивый и угрюмый…на это есть причины..Не обращай внимания, на самом деле он добрый и отзывчивый» - шепнул Камиль.
Сев на стулья, приятели вслушались в прерванный их появлением спор.
- Так Вы пишете, как каменщик кладет кирпич…Нужны тонкость эстетики, мягкие переходы…А не блоки леса, фруктов и лиц – говорил Мане.
- Пишу так, как представляю..Мое право. И не учите меня! – упорно смотрел в сторону Сезанн.
- Гм…Это бесполезно – воскликнул Мане, обращаясь к Ренуару.
- Что же…у каждого свой путь – примиряющим тоном ответил Огюст.
В потухший диалог вклинились Моне и Сислей, споря о впечатлениях от картин.
- Живопись должна быть радостной…как у Ренуара – убеждал Моне друга. – У тебя же вечная тоска и депрессия..Думаешь, публика хочет постоянно грустить и предаваться возвышенным мыслям…Как бы не так! Посмотри на полотна, которые покупают эти невежды..Веселые до гротеска, как картины Брейгеля..
- Может, ты и прав – в раздумьях протянул Альфред.
Клод обнял его: ладно…просто пока не признали твой талант. Вспомни Милле и Коро…да и того же Курбе…признание поздно приходит…порой после смерти.
Компания на время притихла, задумавшись о последних словах Клода. Эта картинка – шесть непохожих, талантливых художников за скудным столом в полутьме – запомнилась Полю на всю жизнь. Порой, много лет спустя, ему приходила мысль, что слова Моне о признании после смерти относились и к нему...
Простившись с новообретенными знакомыми, приятели пошли гулять по городу.
Задумчиво глядя вдаль, Камиль рассказывал о себе: я из бедной еврейской семьи…отец – мелкий лавочник, мать – домохозяйка…Любовь к рисованию появилась лет в пять…и с тех пор кисть – продолжение руки…Где-то лет в 20, получи деньги от родителей, родственников, сам заработав, я поступил в художественную школу. Коро, Йонгкинд, Милле, Курбе стали моими заочными учителями. А перевернул мою жизнь импрессионизм…точнее, картины Мане и Моне. В их полотнах, спокойных и глубоких по смыслу, с невероятно красивой гаммой красок, я увидел новую живопись. Такую, какой она должна быть. В импрессионизме сочетались волшебство итальянских художников и натурализм нидерландцев…пусть и не понимаемые публикой, критиками, искусствоведами…Будущее импрессионизма будет прекрасным…я уверен в этом. И Коро, Курбе тому подтверждение. Теперь они мэтры…пусть и признанные посмертно.
Поль внимательно слушал приятеля, находя в его речи отклик на собственные мысли о живописи. Несколько минут художники шли молча, пока Поль не произнес: Для меня цель живописи – в объединении, синтезе натурализма, Природы, и символов, идей. Как соединить божественность картин Рафаэля и Тициана с реализмом Брейгеля, Халса, Рембрандта ? Разрешению этой проблеме я посвящу жизнь…и пусть не найду ответа, но хотя бы дам ориентиры тем, кто пойдет за нами…
- Невероятно сложную задачу ты взялся решать, мой друг – внимательно посмотрел Писсарро. – Но не вздумай сказать об этом в нашей компании…Дега высмеет тебя, а Мане пренебрежительно качнет головой…Из них, талантливых художников, может, только Сезанн решает ту же задачу…сам не осознавая…
Дойдя до конца улочки, приятели разошлись. Поль двинулся в сторону площади Пигаль, разглядывая здания, людей…
Город! Скопление толпы, пространство, где высокие мысли перемежаются с низкими, где люди зарабатывают и спускают, соперничают в талантах и пороках. Это рынок, на котором все покупается и продается…Место иллюзий, жадно впитываемых людьми. Как мираж, он всех манит и от всех ускользает. Город напоминает сказочное чудовище, требующее все новых и новых жертв…Или это сны, которые видят люди, думал Гоген, наблюдая за прохожими…Ему вспомнились слова китайского мудреца: город преобразует людей в типовые характеры, придает разным вещам единую форму. Город – это единство непохожих – вспомнил Поль слова Аристотеля. «Да…именно так – просто и легко – определил философ суть города» - Поль присел на лавочку в аллее. «Может быть, я как художник…создам новое зеркало жизни, склею силой искусства фрагменты…и они станут целым». Эта идея будет с ним до конца…
А пока стояла задача формирования стиля, поиска оптимальных форм самовыражения. Думая о картинах новых знакомых – Моне, Ренуара – Поль понимал, что их яркие, пестрые полотна – не его…Вот картины Мане, Гийомена, Делакруа цепляли четкими и строгими линиями, выверенным сюжетом, отточенным мазком. Так день за днем Поль погружался в удивительный и прекрасный мир живописи, от которого пока что отвлекала работа и семья.
Метта вернулась, довольная поездкой и сменой обстановки. Дела Поля на бирже шли все лучше, рос доход. В квартире появлялись дорогие вещи, пополнялся гардероб. Знакомство с Камилем Писсарро Метта восприняла позитивно, считая, что ум и мудрость старца, как она прозвала его, помогут Полю на жизненном пути. К тому же Камиль родился на Антильских островах, неподалеку от родины супруги Поля, и это привнесло радостные нотки в общении двух семей.
Внешнюю идиллию молодой семьи Гогенов нарушали сомнения Поля и Метты относительно любви…Для Поля все большее значение приобретала живопись, потеснив чувства к Метте и детям…А Метта ? Любила ли она ? В потемках души трудно увидеть глубокие чувства…зато страсти лежат часто на поверхности. Для Метты было очевидно одно – она любит красивую, обеспеченную жизнь. Родителей она уважала и отчасти побаивалась, Поль…к нему было ровное отношение. Спокойный, уверенный, рассудительный, обеспеченный – чего еще желать ? Только дальнейшей карьеры и процветания…Так муж стремится к этому! О, как сладостны иллюзии!
Надо сказать, что семьи Гогенов и Писсарро не только дружили…Поль финансово поддерживал друга, покупая его картины…Он верил в будущее импрессионизма! В Понтуазе, в гостях к Камиля, Гоген много рисовал, слушая советы умудренного жизнью и опытом друга.
Весной 1880 года, в апреле, состоялась новая выставка, где фамилию Гогена на семи картинах и мраморном бюсте могли прочитать немногочисленные посетители. Слабый интерес к выставке объяснялся практически вырождением Движения «Независимых», как называли себя импрессионисты. Основатели, Моне и Ренуар, решили попытать счастья в официальном Салоне. Моне, увидев работы Гогена на выставке, язвительно заметил: наш клуб стал похож на обычную школу, проходным двором, куда идут все кому не лень…Это замечание расстроило и вызвало гнев Поля, считавшего Моне, в некоторой степени, своим учителем. Но еще большее раздражение вызвали ядовитые реплики критиков, точнее, немногих из них, решивших прокомментировать выставку. Многие попросту проигнорировали ее!
Зато на бирже дела Поля шли все более и более успешно, принося по десять, пятнадцать, подчас тридцать тысяч франков в год. Высокий доход позволил переехать в просторную квартиру на улицу Карсель, с мастерской и большим садом. Гогены роскошествовали, покупая модные платья и драгоценности, костюмы, коллекции картин, редких видов растений, скульптуры. Франки тратились с бешеной скоростью, летя, как осенние листья, поднятые вихрем. Поль купил картины Мане, Кассат, Дега, Сезанна, Писсарро, Гийомена, Домье…В эти же дни счастливого мужа посетил Эдуар Мане, вскользь похвалив его пейзажи. Заглянул и Дега, купив картину Поля.
Жизнь текла своим чередом, меняя судьбы, семьи, среду, в которой жила чета Гогенов. Вот и добряк Шуфф женился, получив наследство от тетки, на миловидной толстушке, излучавшей оптимизм и радушие. Спустя год Метта родила мужу мальчика – Жана Рене. Теперь в семье было четверо детишек, оглашавших зимний сад и улицу веселыми криками, плачем и топотом.
Впрочем, даже пополнение семейства и рост благосостояния не лишил Поля мрачных мыслей о нереализованности творческих планов. В нем зрело раздражение, вызванное необходимостью посещать службу, общаться с коллегами, слушать этих расфуфыренных, чванных гусынь, как он называл подруг Метты. Книги и посещение картинных галерей, ранее утешавших Поля, ныне только ожесточали.
И все же, после одной из прогулок в окрестностях церкви Сан-Кре, художник пришел умиротворенным и радостным. Решение принято! Расхаживая по кабинету, Поль снова и снова прокручивал слова старого китайского живописца, встретившегося на тихой улочке близ мельницы.
Китаец разглядывал картину, на которой были изображены горы, река, облака, маленький домик. Будто не замечая прохожего, остановившегося в двух шагах, он произнес:
- Наша живопись не похожа на европейскую…она другая. Это взгляд в космос, в глубины мироздания и души.
- Чем же она отличается ?– спросил прохожий.
- Попробую объяснить…В китайской культуры отношения человека и природы характеризуются гармонией. Ваш Запад стремится изобразить человека как венец природы, динамику событий, эволюцию общества…А китайские художники считают человека одним из участников жизни…отдавая предпочтение природе и внутренней красоте. Создавая картину, мастер преобразует природу, а не уподобляется натуралисту. Современные французские, английские художники…как бишь их..Мане (или правильно – Моне ?), Ренуар, Коро, Кутюр…думают, что природа и человек равноценны, и даже человек выше созданного Богом. Гордость, тщеславие и самодовольство царит на полотнах бунтарей…А итальянцы…Рафаэль, да Винчи…или взять Рембрандта, ван Эйка…писали по-другому. У них Человек гармонично вписан во Вселенную…он еще слаб, глуп…он постигает тайны жизни.
Китаец бросил острый взгляд на задумчивого Поля (так представился ему прохожий). Помолчав, мастер добавил:
- Вам, коллега (Вы же художник, несмотря на вид дельца!), нужно прочитать и услышать сердцем китайских поэтов. Может быть, тогда Вы поймете роль художника в нашем искаженном мире…лишившемся духовных ценностей.
С этими словами он протянул Полю толстый томик. Тот колебался…произнеся:
- Я не могу принять ее в дар…ведь это большая ценность для Вас.
- Берите…прочитаете, вернется. Я бываю на этой алее по субботам…Если очень понравится…прикипите душой к книге – оставьте себе. Это самое малое, что может сделать мастер для ищущего свой путь и истину.
Старик отвернулся и продолжил легкими штрихами зарисовывать гору, исчезающую в синеватой дымке. Поль тихо отошел, направившись домой.
В тот же вечер в дневнике появилась фраза поэта Ван Вэя: те, кто судит о живописи, обращая внимание только на строение картины, ошибаются. А между тем древние создавали картины вовсе не для того, чтобы указать местоположение городов…или прочертить границы рек. В живописи важно добиться того, чтобы форма слилась с духовной силой, после чего сердце творит всевозможные превращения…Нужно стремиться к тому, чтобы посредством одной черты воспроизвести существо Великой Пустоты…
Поль перевернул несколько страниц и замер, споткнувшись взглядом о законы живописи:
- созвучие энергий в движении жизни;
- прочная основа в работе с кистью;
- соответствие действительности изображаемым предметам;
- правильное распределение предметов в композиции картины;
- следование категориям вещей в распределении цветов;
- точное воспроизведение образов.
Затем шло описание значения гор и лесов, речных потоков. Гоген вспомнил Сезанна, его картины с изображение горы Сен-Виктуара, акведуков, лесов…
«Значит, Сезанн знал эти законы…или чутье художника помогло ему понять композицию и цветы…голубые деревья, розовые горы, небо…Вот откуда импрессионисты черпают вдохновение и технику!» - размышлял Поль, перелистывая страницы трактата о китайской культуре, переданное Шуффом. Впечатлений от китайской поэзии, изречений художников эпохи Мин переполняли душу, укрепляя желание бросить работу, Париж, и уехать в страну детских грез – Океанию…
Взволнованный прочитанным, художник прибежал к другу Шуффу, и, путаясь в словах, наскоро пересказал мысли о живописи и планы.
Ошеломленный Клод несколько минут переваривал услышанное, морща лоб.
- Это все хорошо – приятель повертел книги в руках – но подумай о семье. У тебя уже пять детей, да и Метта привыкла к обеспеченной жизни. Допустим, ты купишь дом на Таити, и даже найдешь заказчиков..Но хватит ли этих денег на содержание жены и детей ? Многие относятся к художникам пренебрежительно…ты ведь знаешь об этом не понаслышке. А там…во французской колонии…среди солдатни и пустоголовых офицеров, глупых чиновников…ты не сможешь занять достойное место. Непонимание и насмешки, может, игнорирование – вот что ждут образованных, творческих людей в забытом Богом и обществом Папеэте. Подумай о Метте…она любит тебя. И все же…выдержит ли ваша любовь это испытание ?
- Ты говоришь о любви…Любит ли она меня ? Или ей нужны деньги, положение в обществе, блистать на светских раутах ? Я не ощущаю ее любви, нежности. Метта расчетлива и холодна…Всегда она была такой ? Не знаю. Но сейчас от нее веет холодом. А служба, биржа…деньги… К черту! Пойми, я не финансист! Я художник…еще, может быть, скульптор…нравится вырезать статуэтки из дерева, лепить. Почти все, с кем мы общаемся…порвали с условностями. Сезанн, сын банкира, пишет картины; Дега, аристократ, занят тем же самым. Ренуар мог бы зарабатывать тысячи франков, работая дизайнером на какой-нибудь фабрике…однако предпочел стать художником. Пора изменить свою жизнь…или я увязну в этом мещанстве, начну пить, как Лотрек.
Махнув рукой, Поль ушел к себе. Время мучительных размышлений, выбора пути сорокадвухлетнего дельца как бы застыло. Наверное, последней каплей на весах семьи, карьеры и живописи стала знакомство в Полем Сезанном. Мастер из Экса, неразговорчивый и часто мрачный, сначала подозрительно отнесся к вопросам Гогена, думая, что тот хочет выманить секреты. Но уважение и познания нового знакомца Сезанна изменили отношение к франтоватому маклеру. Расстались они приятелями, и Сезанн даже пригласил Поля приехать в Экс-ан-Прованс.
Настроение подняла продажа картины «Яблони в цвету». Вырученные двести пятьдесят франков были для Поля дороже всех денег, заработанных на бирже.
Оптимизм Гогена, убежденного в обязательном успехе творчества, пытался развеять Клод Шуффнеккер, говоря о бедствующих Писсарро, Сислея и Моне.
- Ну и что – возражал Поль. – Да…публика невежественна, без художественного вкуса…Всегда трудно пробиваться таланту! Вспомни Рембрандта или Делакруа. Разве при жизни их высоко ценили ? Да Винчи писал по заказу…как и великий Микеланджело…Пусть не сразу, но я пробьюсь! Скоро, очень скоро мир узнает о художнике Поле Гогене. Глядя на волевое, одухотворенное лицо Гогена, сжатые губы, Шуфф чувствовал исходящую силу и уверенность.
- Конечно…дерзай. Ты талантлив…об этом говорили Мане, Дега, Ренуар…Есть знания, опыт, решительность. Я верю в тебя! – Клод обнял друга.
После этой беседы Поль стал внутренне готовиться к уходу с биржи и отъезду на Мартинику. Семья пока была не в курсе его планов. «Лучше написать – думал Гоген.- К тому же расставание временно…Обустроюсь там, и перевезу Метту с детьми».
Тем временем положение на бирже, как и в финансовом мире Париже, стало стремительно меняться. В январе 1883 года акции французских банков упали в цене, вследствие всплывшей информации о спекуляциях чиновников и низкой ликвидности активов. Биржу залихорадило: сотни вкладчиков бросились изымать деньги, сея еще большую панику. Длинные очереди в баки, взлохмаченные маклеры, как бешеные бегающие между финансовыми учреждениями, разоблачения в прессе, слухи и сплетни, переполнявшие буржуазный Париж – все эти явления мало трогали Поля…
В эти дни он занимался другим – развешиванием картин на выставке Независимых, устроенных Гюставом Кайботтом. Увы, не было работ Моне, Ренуара; как всегда, отказался от участия Сезанн. Положение спасли Мэри Кассет, Альфред Сислей, Одилон Редон, Лотрек и художники новых «волн», рискнувшие выставиться.
Критика и на сей раз не пощадила полотна Гогена, написав про сухой и грязный колорит. Впрочем, разгромные статьи Леруа и Вольфа о выставке не повлияли на решение Гогена полностью посвятить себя живописи.
Лихорадочный вид Поля, слухи о падении акций встревожили Метту, которая считала, что надо заниматься поиском нового места работы, на случай закрытия биржи. Уверение мужа, что его кризис не коснется, мало успокаивали. Настоящим ударом для жены стало объявление Поля решения об уходе с биржи.
Сидя за ужином, Метта и дети услышали «ужасные» слова:
- Метта, я уволился. Теперь буду всецело заниматься живописью. Давно пора было это сделать…
- «Я уволился» - передразнила жена. А о семье ты подумал ? У нас пять детей, расходы по квартире. Даст ли нам живопись такой же доход ?
Встретив злой и холодный взгляд Метты, Поль молча встал и ушел. Хлопнула входная дверь. На улице его встретил холодный ветер и крики газетчиков о крахе финансовой системы.
«Вот и наступила черная полоса в жизни моей семьи…Давно нужно было понять, что Метте абсолютно не интересен мир искусства, живопись, творчество. Ее среда – пустая, тщеславная, меркантильная буржуазия…А наша любовь ? Ведь сходятся люди по симпатии, притяжению мыслей…Я любил Метту…и она..по крайней мере, уважала меня, в чем-то восхищалась…пока мои финансовые успехи, жизнь выражала ее идеал обеспеченной семьи, находящейся в среде достойных людей. Что же…любви нет, как и понимания…Пока мы в разрыве, семье лучше пожить в Дании. Мне же надо много работать, оттачивать технику рисования и искать новые формы, приемы. Поеду в Руан..а дальше будет видно. Лучше жить в Полинезии, постигать тайны природы и искусства…И там, возможно, я обрету успех, в том числе финансовый..». В продолжение семейных отношений Поль почти не верил, стараясь не думать о разлуке с детьми. В его сердце боль от утраты личного счастья усмирялась желанием и силами творить, создавать полотна, принадлежать Живописи.
Понимала отчужденность и Метта, тщетно пытавшаяся переубедить мужа в необходимости менять сферу деятельности, искать новую работу в банке или коммерческой фирме. Напрасно…ее встретила стена холода и замкнутости.
Объяснение внезапной, как казалось хозяйке дома, перемене, скрывалось в отношениях художника и собратьев по ремеслу. В один из февральских вечеров на Поля обрушился водопад визгливых слов о глупости и бездарности его друзей – Писсарро, Бернара, Шуффеккера…Зачем они сбили его с толку ? Сами неудачники, бумагомараки, пустозвоны и легкомысленные денди, втерлись в доверие Поля, заразили этой страстью малевать, сбили с верного пути карьеры и достижения социального статуса, столь нужного порядочному и серьезному джентльмену! Остальные слова не менее хлестко били по сознанию мужа, старавшегося думать о будущей весенней работе на пленэре.
Нападки жены сменялись спорами и осуждением Камиля Писсарро стремления Поля поставить на коммерческую основу свое искусство, покупать и продавать полотна.
Не желая слушать доводы о финансовой стороне быта и семьи, седовласый патриарх импрессионистов горячился, рассказывая сыну о беседе с Гогеном: Это торгашество…Конечно, у него большая семья, были потребности, жена привыкла к обеспеченной жизни…но зачем превращать искусство в торговлю ? Он художник или спекулянт ? Надо определиться – торговец или творец…Противоречия рождают кризис, отнимают способности творить, гасят идеи и мысли».
Зима 1883 года стала знаковой для молодого художника…разрушившего, во имя живописи, семью, оставившего работу, прежний круг общения. Больше всего огорчало непонимание поисков способов выражения идей, природы, общества на холсте, уход от модной манеры «пушистого», как однажды съязвил Дега, письма. Гоген писал предметы и людей в грубой форме, используя минимум цветов (красный, синий, черный, коричневый, желтый), почти не смешивая их. Сюжет на картине разделялся на элементы, маркируемые линиями и затемнением участков. Спустя несколько лет Эмиль Бернар придумает название такой манере – клуазонизм (от фр. clousoine – перегородка). Стиль Гогена получит название синтетизма, в котором последователи и публика увидят новую форму импрессионизма – постимпрессионизм. Как и художественные устремления, идеи, способы предшественников нынешней плеяды, 1880/1890-х годов, Эдуара Мане, Огюста Ренуара, Камиля Писсаррл, Эдгара Дега и многих других «отверженных», концепции коллег Поля - Бернара, Сезанна, РуссоТулуз-Лотрека, Ван Гога также будут отринуты оскорбленными чувствами публики, привыкшей к академической живописи. Авторитетные голоса академиков, ироничные и язвительные выпады критиков, буржуа, чиновников департамента культуры, «похоронят» живопись неоимпрессионистов, сделают их посмешищем, объектом издевательств.
Поль видел и понимал отношение общества, да и художников официального, классического направления живописи (так называемых «академиков», поскольку большинство входили в состав Академии художеств и официально выставляли картины в Салонах). Но вера в собственные силы, новые идеи, будущее живописи вдохновляло и поддерживало в творчестве. Это вдохновение помогало создавать интересные, необычные полотна, используя необычную, старинную красоту Руана, его соборов и церквушек, рынка, реки, нарядных девушек и вечно спешащих торговцев, степенных ремесленников и крикливых кумушек на улочках.
Дома он в основном ужинал и ночевал, избегая неприязненных взглядов жены и детей, науськиваемых против отца. Метте было неуютно в провинциальном и сером Руане, лишенном блестящего парижского общества и светских развлечений. Пожив два месяца, она забрала детей и уехала в Копегаген. Полю она предложила ехать с ней, или позже приехать, и заняться настоящим делом, то есть финансовыми операциями или торговлей. Либо они разведутся, поскольку терпеть лишения и насмешки людей ее круга она не намерена! В родном городе Метта может преподавать французский язык датчанам. Сомнения Поля в востребованности этого занятия в Копегагене вызвала отповедь жены: нормальный, серьезный мужчина думает о своей работе, а не старается найти работу жене. После тяжелого молчания Поль согласился на отъезды жены и детей, в душе надеясь найти новый импульс семейной жизни. Слепота и наивность, лелеемые в противовес доводам разума! Любви, уважения, привязанности давно не было в его сердце…осталась лишь привычка, сохранившая видимость отношений.
Непростая ситуация…думал художник, оставшись в пустом доме после отъезда семьи. «Все же…еще поживу здесь, поработаю…а потом поеду в Данию…Может, там удастся обрести новое семейное счастье…снова сблизиться с детьми, не понимающими, зачем папа что-то пишет, и общается со странными людьми».
Руанский период помог оформиться стилю и усовершенствовать технику рисования, создав свою палитру. Впереди бывшего биржевого маклера и финансиста, ныне – художника, столь же мало понимаемого в своей среде, как и кругу бывших коллег по работе на бирже, ждала Дания, успехи или разочарования, радость или неудача в личной жизни.
В мае он купил билет на пароход. Через неделю, на пристани Кале, будущие пассажиры бросали любопытствующие взгляды на коренастого мужчину в черных брюках, франтоватой цветной рубашке, бордовом плаще и шляпе с пером.
- «Богема»…Мыкается в поисках заработка. Жене платья не купят, зато раскошелятся на модную шляпу! – хмыкнул коммерсант, понуждаемый женой посмотреть на загадочного незнакомца.
- Это неудачник…Все они, называющие себя музыкантами, художниками, писателями…носятся с бредовыми идеями, сетуя на непризнанный гений – поддержал слова буржуа представительный господин в темно-синем костюме. – Настоящие профессионалы в сфере искусства хорошо образованны, состоят в солидных учреждениях, например, в Академии художеств, преподают там же или на курсах…как это делал Тома Кутюр.
- Конечно…это естественно. Искусство должно быть понятным, отображать…как это ? – сморщил лоб буржуа.
- Реальность, реализм – подсказал другой пассажир, слушавший беседу.
- Вот именно! Спасибо, мсье…Именно реализм, а не всякие импрессионизмы, клуазонизмы и прочие…глупые явления, не имеющие ничего общего с реальной жизнью общества.
Гоген с равнодушным видом слушал эту «болтовню дилетантов», как окрестил про себя обывателей, пытающихся судить об искусстве. «И примазавшийся к ним художник…сторонник догм, консерватор…Его картины наверняка мертвы…или копии великих Рафаэля, Веронезе, Веласкеса…все эти бесчисленные Кабанели и Бугро… «Академики», «профессионалы» - презрительно думал путешественник, обсуждаемый публикой. «Да…можно подражать, заимствовать способы, палитру…Но реализм – одно из направлений…Природа, общество, человек настолько многогранны, что укладывать их в прокрустово ложе какой-либо теории – глупо. Кстати…записать надо мои мысли, идеи…Практика хороша, однако теория живописи тоже нуждается в совершенствовании, включении новых приемов и концепций».
Наконец пароход, заполненный людьми и грузом, отчалил, устремившись в Скандинавию. Поль, стоя у поручня, с пассажирами, с грустью думал о пройденном этапе жизни: учеба биржевому делу и работа на бирже, уроки живописи, общение с художниками, критиками, торговцами картин. Вспомнился диалог с китайским живописцем, рассказавшим об искривленности в природе, компоновке картины, воздушности образов. Традиции китайской живописи он переработал, совместив с символизмом и грубоватой техникой Сезанна. «А импрессионисты взяли у китайцев и японцев только палитру…введя новые краски. Все равно что осмотреть одну комнату в музее, поиграть на рояле одной фирмы…Узко, однобоко…Появится ли новая плеяда художников…которые, как я или Эмиль, Сера и Синьяк, Редон…преобразят живопись, подарив шедевры ? Я верю в это! И сам приложу все силы для развития искусства…».
Чужая Дания
Плавание по водам Северного моря скоро бы наскучило Полю, если не общение с композитором, чудом попавшим на пароход. Обычно такими рейсами плавали коммерсанты, банкиры, мелкие торговцы, чиновники, иногда военные. Произведения, которые новый знакомый сыграл на гитаре, оставили равнодушным Поля. Впрочем, композитор – Андре Пиньероль – оказался любителем живописи, интересующимся разными направлениями. Попутчики обсудили итальянскую и нидерландскую живопись, коснулись работ Констебла и Тернера, поговорили про Мане и Ренуара. Андре с интересом слушал Гогена, развивающего идею символического отражения природы, разделение картины, использование «грубых» цветов. Так, за беседой, чтением книг по искусству и набросками корабля, матросов, островков, пролетели дни путешествия.
Прохладным апрельским утро Гоген сошел на пристань Копенгагена. После яркой, веселой, шумной Франции город показался скучным и отчасти провинциальным. Под моросящим дождем сновали прохожие в черных, зеленых и серых плащах.
Полчаса езды в экипаже, и Поль уже обнимал жену с детьми. Потом степенно поздоровался с родителями Метты, настороженно смотревших на франтовато одетого родственника. Несколько дней знакомства с городом, общение с друзьями семьи Метты, посещение чиновников и коммерсантов неприятно удивили гостя.
Общество, патриархальное и ограниченное, смысл жизни которого состоял в накопительстве, во многом сохранило пережитки сословности. Новое часто встречалось в штыки, или, по меньшей мере, равнодушно. Стремлением к роскоши, лоску, повышению социального статуса отличалась бюргерская среда, в которую приняли Поля. Родители Метты, как и их окружение, считали художника неглупым человеком, но сбившимся с пути…нуждающегося в обретении достойного места в обществе. Поначалу пришлось смириться с покровительственно-снисходительным отношением чужих людей, не ставших, как показало время, родственными не только по семейной жизни, но и по интересам.
Первые дни проходили в обучении датскому языку и ожидании места работы. Рисование временно было заброшено, хотя Поль не оставлял надежды приобрести коммерческий успех художника.
Вскоре он стал работать агентом по продаже брезента. Это место подыскала родня жены. Как и в Париже, профессия не удовлетворяла, вызывая раздражение и отвращение скучностью и рутиной. Форточкой, дающей свежий воздух свободы и полета фантазии, в обществе удушающего мещанства и погони за прибылью, были воспоминания молодости о плавании в Океании. Детство в Перу, мама в ярком платье, дядя Пио с детьми, буйство красок и сочность природы в жаркой стране…Вспоминались поездки в солнечный и горный Арль, беседы с Писсарро, Бернаром, Ренуаром..Воспоминания от общения с коллегами сменились картинками Таити, Маркизских островов, Самоа, Фиджи. Так коротал вечера одинокий француз, оторванный от корней, живописи, друзей. Одиночество словно взяло в клещи и не отпускало.
Коммерческая деятельность Гогена шла, как бы сказали французы, комси – комса. Доход семья получала, правда, небольшой. Помогали родители и иногда родственники, не упуская случая кольнуть Поля бедностью.
В надежде поправить финансовое положение и начать создавать имя в сфере искусства Копенгагена побудили художника открыть выставку. Датские художники, узнав о планах Гогена, помогли с поиском помещения и организационными вопросами. Увы, профинансировать рекламу в газетах и статьи Поль был не в состоянии. Как и следовало ожидать, выставка не принесла даже малейшего успеха. Зато присутствовал негатив в отзывах критиков и суждениях публики, пришедшей посмеяться над странными картинами чудака-француза.
Пустая брань и едкие замечания в прессе вызвали раздражение у Поля, перешедшее в ярость. Вечером, вернувшись с выставки домой, он мерял комнату, в душе кляня этих идиотов, защищающих «ханжеские, дурацкие правила и мораль, официальные представления об искусстве».
Неудача с выставкой породила новый шквал обвинений Поля в пустой трате времени и странных поступках со стороны Метты и отца, бросавшего презрительные взгляды, то жена каждый вечер читала нотации, заставляя муж сбегать из дома и бродить по окраинам Копенгагена. Иногда прохожие видели художника, рисующего карандашом или углем на небольших листах.
В этих хлопотах и тревогах, работе, попытках творчества, прошли лето и осень…Ноябрьским вечером, сидя в кресле с бухгалтерской книгой и просматривая расходы за последний месяц, Полю ощутил себя очень уставшим и разочарованным человеком. «Пора взглянуть правде в глаза…Работа агента не нравится…даже на бирже было интересней. Отношения с семьей не восстановились: Метта общается в подругами, бегает по званым вечерам и балам, может, нашла любовника…судя по подаркам и сияющим глазам…Дети равнодушны ко мне. Родители Метты окончательно поставили крест на моем финансовом благополучии и карьере, считая дураком…а может, и безумцем. Чего я жду, живя в этом мрачном городе, пустом и глупом обществе, в окружении невежественных людей ? Надо уезжать…и строить новую жизнь на Таити. Будет трудно…но когда трудности пугали меня ? Разве не состоялся я как художник ? Мане и Ренуар хвалят мои работы, Ван Гог преклонялся перед ними…Вот Писсарро и Дега упрекают в торгашестве и конъюнктуре на потребу мистическому буму в обществе…Однако им не понять, что я пишу природу и человека как единое целое в символичных образа…и мистика органично связывает, пронизывает персонажей картине. Это естественно, как кривизна дерева или изгибающаяся река…Да, глупо ждать даже понимания в Дании. На следующей неделе уволю и возьму билеты на пароход. Можно сэкономить на проезде, поработав матросом…навыки не забыл, слава Богу». Но сначала поеду в Понт-Авен…поработаю там, пообщаюсь с художниками…Ведь там сейчас живут Боннар, Бернар, и этот чудак Ван Гог. Говорят, он талантлив и безумен…интересно побеседовать с ним».
Поль, написав заявление на увольнение, и получив пособие, купил билеты на поезд. Улучив минутку, поговорил с женой и детьми. Им он сообщил, что уезжает на Таити, через Париж, поскольку сначала надо получить пособие от правительства, выдаваемое творческим людям для поддержания искусства в колониях Франции. О поездке в Понт-Авен он, конечно, умолчал, предвидя бурю негодования от занятий живописью в то время, когда семья ведет очень скромный, если не сказать бедный, образ жизни.
Метта сначала не одобрив путешествия в далекую и дикую, на ее взгляд, страну, но, подумав о том, что будет проще вести интимную жизнь, возможно, и снова выйти замуж, объявив мужа пропавшим без вести, изменила мнение.
- Поезжай…может, там твое искусство будет востребовано, да и найти работу образованному человеку несложно. При желании можно войти в администрацию острова или стать адвокатом…Только не забывай про жену и детей, нуждающихся в обеспечении. Ты должен большую часть денег высылать…а также присылать картины. Попробую продать их знакомым как модные работы.
- Хорошо – поморщился муж – при возможности буду присылать деньги. Не забывай обо мне…пиши о детях, своей жизни…Думаю, это временно…Устроясь там, можно перевезти семью…
- Представляю, какая там жизнь! Глушь, маленький грязный город, с толстым и глупым как индюк губернатором, бездарями-чиновниками и грубыми военными. А невежество! Ни театров, ни балов…Вряд ли встретишь на улице или в гостях культурного, образованного человека…Уж не говорю о моде или музыке…Может, для тебя там раздолье…пиши картины, гуляй…бездельничай напропалую…Но мне это не интересно!
- Другого, в общем-то, не ждал…Ладно…Счастливо оставаться…Теряя семью, я обрету живопись и добьюсь успеха…пусть и поздно – с этими словами Поль ушел собирать вещи.
С родителями Метты прощание было кратким и сухим. Прозвучали дежурные пожелания успехов и счастья на новом месте. На следующее утро карета отвезла Гогена в порт, откуда он отплыл в Кале. Через несколько дней, побыв три дня в Париже, повидав Шуффнеккера и семью Писсарро, одинокий упрямец отправился в Понт-Авен.
В обществе «странных» людей
Во Франции немало живописных и уютных местечек вроде Понт-Авена, маленького городка Бретани, затерянного среди долин, рек и гор. Почему же именно этот уголок выбирали художники, начиная с Коро и заканчивая современными мастерами кисти ? Местные жители говорят про особый магнетизм, обаяние тихих улочек, речушки, разделяющей надвое городок, уюте трактирчиков и гостиниц, напоминающих жилые домики. Трудно спорить с ними…да и зачем, ведь на свете много мест и явлений, притягивающих к себе словно магнит. Оставим размышления на эту тему любителям сверхъестественного, и посмотрим на пассажиров дилижанса, приехавшего морозным декабрьским утром на почтовую станцию. Среди невыразительных лиц чиновника, бухгалтера, пары пожилых женщин и торговца выделялось лицо мужчины средних лет, «повидавшего виды», как говорят в народе. Оправив подбитый мехом плащ и поплотнее закутав шарф, он вышел на площадь.
«Маленький городок…которых не счесть во Франции…может быть, сейчас, зимой, он непритягателен…Дождусь весны…художников и писателей, которые приедут оценить красоты и дух Бретани».
Заселившись в местную гостиницу, Поль – это был наш бунтарь-одиночка – приятно удивился радушию и почти материнской нежности хозяйки. В номерах проживали несколько художников, с которыми удалось познакомиться в общей гостиной в тот же вечер. Несколько натянуто прошла встреча с Писсарро, сглаженная знакомством с молодым франтом – Эмилем Бернаром.
За чашкой кофе Эмиль с горечью в голосе поведал приятелю о том, что родители не одобряют занятия живописью, считая необходимым карьеру юриста для сына. Мать уговорила мужа выделять средства, пока сын не стал зарабатывать профессией художника. Гоген слушал взволнованный, полный юношеского задора рассказ о поиске новых форм и идей в живописи, преимуществах пастельной палитры, необходимостью тщательно выписывать перспективу на полотне и другие новации. Говоря о стилях, Бернар восхищался синтетизмом картин Поля, их мистическим реализмом. Он просил разрешения наблюдать за работой Гогена, интересуясь выбором цветов для того или иного сюжета, детали полотна. Естественно, разрешение было получено; Полю льстили восхищение и энтузиазм его молодого поклонника.
Приехавшие в Понт-Авен Пьер Боннар и Луи Анкетен, впоследствии вошедшие в группу «Двадцати», с удовольствием приняли участие в дискуссии, организованной Гогеном, развернувшейся вокруг новых течений и форм выражения мысли художника.
Поль сумел увлечь коллег идеей синтетизма в живописи, объединявшей реализм с символизмом и мистическим выражением природы. Конечно, не всем понравилась идея сочетания реализма с мистикой, теория синтетизма, как успел назвать ее Бернар. Остальные проявили большую сдержанность в оценке мыслей, высказанных во время общения в кафе. Старинный приятель Камиль, похоже, так и не простил ангажированность, по его выражению, Гогена. Этого нельзя было сказать о Люсьене Писсарро, поддержавшим идею Поля создать художественную школу. Неформальным лидером, конечно, станет Гоген.
Волк-одиночка, с иронией относившийся к этому прозвищу, близко сошелся с Бернаром. Тот учился у Поля, внося свои предложения по палитре и выбору объектов для полотен. Гогену нравилась добрая, с утонченной внешностью Мадлен, сестра Эмиля, портрет которой он создал в феврале следующего года. Легкий флирт с ней придавал Полю вдохновение в поисках способов выражения глубины и сочности природы. Мадлен ровным, теплым отношением сглаживала шероховатости в общении брата и его наставника, кем Гоген втайне считал себя. Незадолго перед отъездом между друзьями состоялся не вполне приятный диалог об авторстве теории клуазонизма, в результате чего отношения охладели…Сестра Эмиля все же примирила художников, каждый из которых приписывал себе право на основателя направлений в живописи. Недопонимание и профессиональная ревность спустя много лет будут выражены в письмах Бернара к друзьям и организаторам последних выставок «Независимых», Писсарро и Кайботту.
Апрельское солнце нежарко припекало на веранде гостиницы, где сидел Поль, задумчиво глядя на гомонящую площадь. «Безусловно…работа здесь, новаторские идеи Анкетена, Боннара, этих…как их называют…пуантилистов Сера и Синьяка, немало дали мне в плане понимания путей развития живописи. Но разве то новое, о чем столь громогласно трубят Бернар и иже с ним, не описано в учебниках японской и китайской живописи, пусть другими терминами и в немного другом стиле ? Я перерос импрессионизм…а неоимпрессионисты Сезанн, Лотрек, Кассат…мало интересны. Да…надо уезжать. В мае, наверное…Пора осуществить мечту – жить и творить в Океании…».
Плану Гогена помешало письмо Тео Ван Гога, управляющего картинной галереей в Париже, извещавшее о денежном переводе в августе этого года. Что же, придется ждать…в обществе «странных людей», как их величала местная публика и художественная богема французской столицы.
До отъезда произошло одно событие, какое-то время угнетавшее Поля в последовавшей поездке на Таити – знакомство с Винсентом Ван Гогом, художником. О его прибытии известило все то же письмо Тео.
Два гения, две судьбы
Новое письмо Тео сообщило Гогену, что брат приезжает 2 сентября. В этот знаменательный день, с раннего утра, мальчишки сбежались посмотреть на чудака, приехавшего первым поездом. Худощавый, нервического вида мужчина, в ушанке (!) курил трубку, стоя неподалеку от входа на почтовую станцию. «Уживусь ли я с этим Гогеном ? Говорят, у него упрямый и тяжелый характер гордого одиночки…Его картины, впрочем, превосходны…интересная палитра, филигранная техника…Это художник нового течения, сменяющего импрессионизм…Но и к нам он не принадлежит, тем, кого уже успели окрестить неоимпрессиостами…меня, Анри (Тулуз-Лотрека), Сезанна…».
Размышления о путях живописи и новых приемах были прерваны обращением мужчины, одетого в грубые штаны и тельняшку, в шляпе:
- Вы брат Тео, Винсент Ван Гог ?
- Да. Думал, Вы позже придете…
- Поль Гоген. Я рано встаю…Жизнь коротка, надо многое успеть. Впрочем, ближе к делу. Предлагаю жить вместе, снять два номера. В одном будем жить, в другом оборудуем студию. Согласны ?
- Согласен. Правда, у меня тяжелый характер, и чистюлей трудно назвать..
- Это не проблема. Заботы по хозяйству возьму на себя.
Они зашагали по направлению к гостинице. Непродолжительное молчание было прервано Полем:
- Ваш брат писал, что Вы хотите брать у меня уроки живописи. Видел Ваши работы…Неплохо, очень неплохо. Поработать с палитрой, техникой – и будете замечательным мастером.
- Спасибо…Надеюсь, Ваши уроки пойдут мне на пользу – благодарно взглянул Винсент на собеседника.
Вечером того же дня приятели сидели на скамейке у входа в гостиницу и беседовали. Поль поучал:
- Винсент, сюжетно Ваши картины не уступают моим…Конечно, мы пишем на разные темы…Ваш стиль ближе к реализму, мой – синтез реализма и символизма…Но зачем Вы пишете кривыми линиями и так небрежно кладете мазки ?! Это изгибающиеся лица, дома…где Вы это видели ? Нельзя же давать такой простор воображению. Вас не только назовут очередным отверженным, обезьяной с кистью, но и объявят сумасшедшим. Еще скажут, что эти работы – естественное продолжение эволюции импрессионизма…В картине важны не только линии и палитра, но и символы, первобытная природа, от которой ушло общество..
- Возможно, Вы правы…Но эта традиционная искривленность предметов есть в китайской живописи…ее стали использовать китайцы двести лет назад…Кстати, те же Моне, Ренуар, отчасти Сезанн используют кривые линии…Ведь импрессионизм немало заимствовал у китайской живописи….Я восхищаюсь китайскими художниками…и учусь у них.
- Я не являюсь поклонником их школы…Техника китайских художников слишком прямолинейна и груба. Да, есть кривизна в природе…Но это не значит, что мы должны не использовать фантазию, не преображать природу…Это одна из задач любого искусства. Реализмом не исчерпывается живопись…Это узко, односторонне.
Помолчав, Гоген добавил:
- Если хотите учиться у меня, придется менять технику и отчасти цветовые гаммы…В противном случае Вам нечему учиться…Художник, пишущий в своем стиле, придумавший новые приемы, может сам учить других.
- Я попытаюсь измениться – Винсент задумчиво смотрел вдаль.
Дни полетели быстро…как отрывные листки календаря. Распорядок дня Поля и Винсента был следующим: утром завтрак, обсуждение мест пленэра (мест природы, где художники пишут. – прим. автора), затем работа до двух, обед, который они брали из гостиницы, снова работа до шести. Вечером приятели шли в кафе, где обычно собирались любители бильярда, карточных игр и абсента. Винсент слишком увлекался этим напитком, как считал Поль, сам пару раз перебравший лишку. Часто Поль уходил в бордель, снимая напряжение дня, по его выражению. Винсенту претили этих походы к жрицам любви в силу природной стыдливости и нравственности. Пережитые драмы, когда женщины отвергали его любовь, история с проституткой Христиной словно заморозили сердце и душу Ван Гога.
Тем временем отношения ухудшались: тяжелые и взрывные характеры художников, упрямо отстаивавших свое, не способствовали продуктивной работе и учебе. Гоген часто критиковал этюды и наброски приятеля. Винсент сначала отмалчивался, потом стал колко отвечать. В один из вечером, во время бурного спора, Ван Гог плеснул абсентом в лицо Полю. Тот схватил пьяного приятеля и отнес в гостиницу. В номере Ван Гог вырвался, схватил нож и пытался пырнуть приятеля. Поль отнял нож и зажал сонную артерию буйного приятеля. Тело обмякло и как мешок упало. Поль уложил его на кровать.
Сев на стул и глядя на уснувшего собутыльника, Гоген думал: «Винсент не только упрямец и чудак…он психически болен. Так мне говорили его знакомые…да и Тео намекал на некоторые проблемы с психикой брата…Конечно, талант у него есть, и, возможно, большой…однако он пошел по неверному пути. Зацикленность на кривизне и драматизме живописи – это тупик…Надо расстаться, иначе общение плохо закончится. Тео помог мне, однако я не собираюсь ломать жизнь из-за его безумного брата…Сейчас соберу вещи и перееду в другую гостиницу…Чтобы Винс не искал меня, велю передать, что я уехал этой ночью в Париж…А сам выжду день-другой, и уеду…Таити ждет меня».
На следующий день рассыльный привез ошеломляющую новость: Ван Гог искал весь день Поля, потом заперся в своем номере, а вечером его приятельница, проститутка Жюли, получила «подарок»: кусок уха Винсента в конверте. Полиция явилась потребовать объяснения у художника, но тот был без сознания. На столе валялись две бутылки абсента и коньяка. Инспектор в присутствии понятых составил протокол и выписал штраф за нарушение общественного порядка и хулиганство.
Поль провел беспокойную ночь, чувствуя угрызения совести. Сон перемежался с мрачными мыслями о приятеле: Бедняга…он тяжело болен. Наследственность сыграла плохую роль…Да и вся жизнь Винсента – сплошные поиски, неудачи…Надо было не заниматься живописью, а стать торговцем картинами, как Воллар, или работать, как Тео, в картинной галерее…благо знания искусства у Винса отличные. На худой конец, мог работать чиновником в банке, рисуя на досуге…».
Утром он с вещами сел на поезд в Париж.
В столице Поля ждали несколько деловых встреч с чиновниками Министерства культуры касательно поездки на Таити, общение с критиком Феликсом Фенеоном (их познакомил Люсьен Писсарро), Ренуаром и Лотреком в кафе «Гербуа». Другие художники, находящиеся в кафе, когда Гоген вошел, демонстративно отвернулись, не пожелав здороваться с «коньюнктурщиком» и «дельцом от живописи». Жаль, с горечью думал Поль, что Дега, Моне, Моризо и другие не понимают его живопись.
Получение денег на поездку в Океанию оказалось хлопотным и долгим занятием. Бюрократическая волокита раздражала Гогена, стремившегося уехать из надоевшего города. Осень прошла в беготне по кабинетам, подготовке справок и заявлений, наброске плана работы на Таити. Переписка с женой, требовавшей средств, тоже не радовала Поля.
В конце ноября, устав от бесконечных собеседований с чиновниками и вороха бумаг, он попросил помощи у Ренуара. Тот незло попенял приятелю, что сразу не сказал о проблеме, ведь другом семьи художника был Клемансо, политик, депутат, позже ставший премьер-министром Франции. Энергичный общественный деятель, всегда готовый помочь, Клемансо переговорил с министром культуры, и Гоген получил направление в качестве миссионера, в чьи функции входило развитие культуры и межэтнических отношений. Ему выдали три тысячи франков, которых должно было хватить на полгода. А потом, как надеялся художник, он заработает живописью.
В ноябре было еще одно знаменательное событие: знакомство с Жоржем Сера и Полем Синьяком. Основатели нового течения в живописи – пуантилизма, или дивизионизма, как считал Синьяк, они с одобрением встречали любые новации в культуре. Поэтому синтетизм и клуазонизм Гогена заинтересовал молодых живописцев. Поль подарил Сера и Синьяку пару картин, получив от Сера небольшие полотна с изображенными сценками грандиозной картины Воскресное утро на острове Сен-Жатт и Утес, написанный его другом Полем. Учение о цвете (утро – желтое, закат – желто-красный, варианты смешивания красок и другие положения теории), рассказанное Синьяком, заинтересовало Гогена, всегда прилежно изучавшего новые подходы в живописи.
В том же месяце состоялась очередная выставка «Отверженных», ряды которых пополнились Вюйаром, Майолем, Роденом. Двое последних были талантливыми скульпторами, только начавшими путь к признанию. Разные по возрасту – Родену за сорок лет, Майолю – около тридцати, они нашли общий язык, увлеченные искусством Микеланджело и Да Винчи. Гогену были ближе не фанатичный Роден, полностью отдавшийся миру скульптуры, а интеллигентные, с разносторонними интересами мягкий Вюйар и деликатный, доброжелательный Майоль. Они не только занимались живописью или скульптурой, но и работали в области книжной графики, росписи по керамике. К слову, именно Аристид Майоль поможет овладеть искусством скульптора Огюсту Ренуару, когда у того будет нарушена координация рук и ослабнет зрение. На склоне лет Ренуар стал лепить небольшие статуэтки, вызвавшие одобрение знакомых скульпторов.
Ренуар, беседуя с Полем во время выставки, вдруг спросил его:
- Может, Вам заняться скульптурой ? Я видел Ваши деревянные статуэтки на полинезийские темы…Сделано профессионально и со вкусом.
Гоген, смущаясь, ответил: не думал об этом…Это как развлечение, мальчишество…Впрочем, на Таити попробую продолжить совершенствовать навыки резьбы по дереву. Может, подготовлю несколько работ к следующей выставке.
- Это было бы замечательно…поскольку на выставке виден дисбаланс между живописью и скульптурой. Художников много. Скульпторов мало…Не считая Родена, есть работы Майоля и еще пары менее значимых лиц…А ведь скульптура в какой-то мере мать живописи, и не менее интересна….Да Винчи и Микеланджело подтвердили это шедеврами! Кстати, Ваши деревянные статуэтки похвалил Роден, назвав «любопытными вещицами».
- Отзыв Родена дорогого стоит – радостная улыбка осветила лицо Поля. – Я продолжу вырезать статуэтки…но работа с глиной – не мое.
Он пробыл в Понт-Авене до марта. Помимо неоимпрессионизма, среди художников распространялся символизм и начинали оформляться новые стили, позже получившие названия фовизма и экспрессионизма. Тон задавал Одилон Редон, уже немолодой, но полный энтузиазма и идей элегантный мужчина. Как и Тулуз-Лотрек или Ван Гог, Редон стоял особняком в кругу живописцев, рисуя в «странной» манере, по отзывам критиков и коллег. Кто-то из них сопоставил творчество Редона и Гогена, усмотрев схожие приемы и взгляды; высказанное мнение подхватили многие посетители городка, и начавшие писать полотна, и уже состоявшиеся мастера. «Редон и Гоген – два лидера символистов!» - заявил однажды Бернар на одной из мини выставок. Кое-кто называл Поля гением, предвестником новой эры живописи. Громкие эпитеты ласкали ухо Гогена, внушая оптимизм и надежды на успех в Океании.
Конечно, не все радовались успеху «высокомерного и всех поучающего выскочки». Критики и публика по-прежнему высмеивала картины и идеи Поля. Но теперь их слова уже не ранили художника, поверившего в свою звезду. В течение зимы решился финансовый вопрос путешествия на Таити: Феликс Фенеон, журналист, прислал Гогену три тысячи франков, вырученных от продажи его картин в отеле «Друо».
Благоухающий остров
Сырым мартовским утром судно «Океания», отплывавшее от причала в городе Кале, приняло на борт экстравагантного пассажира с саквояжем и парой чемоданов. С собой он вез несколько тысяч франков и рекомендательным письма Клемансо к губернатору Таити. Само плавание ничем не запомнилось Гогену, уже не раз бывавшему на этом маршруте в годы работы юнгой и старшим матросом на «Луизитании».
Через три недели он уже сходил на берег острова, с любопытством осматривая домики Папеэте.
Весть о приезде художника, несмотря на рекомендации министра и Департамента культуры, не вызвало радости или ажиотажа. В отношении культуры Таити ничем не отличалось от других французских колоний – небольшое бюргерское общество, состоявшее из военных, чиновников и их семей, убивающих время за карточными играми и рутинной работой. Местное население жило узким мирком повседневных забот, мало интересуясь внешним миром.
Интерес островитян вызвала не сама личность Гогена, а его костюм – бархатный сюртук, шляпа, зеленый плащ. Женщины и дети смеялись, тыкая пальцем в художника, мужчины осуждаюшие покачивали головами. Поль не понимал, над чем они смеются, пока один из офицеров в свите губернатора – впоследствии ставший его другом – не шепнул: «господин Гоген, таким костюмы из бархата и расцветок носят..гм..мужчины-проститутки или те, кто выполняет женскую работу среди таитян. Рекомендую сменить его на колониальный костюм».
Губернатор Таити, Огюст Гупиль, сдержанно поприветствовал Гогена, пригласив на вечеринку. Остальные сухо кивнули путешественнику. Надо сказать, что местное общество относилось к представителям искусства так же, если не хуже, как и парижское: легкомысленные, несерьезные фантазеры, часто не имеющие таланта, гордые и излишне самоуверенные профаны. Поэтому с прибывшим здоровались, говорили о незначительных предметах, но на сближение не шли, невзирая на намеки Поля о недорогих заказах.
Шероховатости первого дня, посеявшие в душе художника первые семена сомнений, все же не смогли омрачить радость приезда. Настроение было превосходным до дня смерти короля Помаре V, последнего владыки Таити. Похороны, на удивление Гогена, были скромными. Стоя в свите Гупиля, его терзали мысли о том, что с смертью короля уходит что-то важное…может, дух нации. За несколько дней, прошедшие с приезда до похорон Помаре, Гоген успел хорошо познакомиться с городком, его обитателями и пообщаться с коренными жителями Таити. Душным вечером, изнывая от жары на веранде дома, в котором губернатор поселил его, Поль с горечью размышлял: «Наивный мечтатель…думал найти здесь красоту и дикую, первозданную природу. В этом бюрократическом, ограниченном мирке со спящими обывателями, солдафонами, глупыми чиновниками, процветают лень и невежество, самодовольство и порок. Пародия на Океанию…жалкая копия великой культуры! Нет…вон из этого болота…Есть же острова, не тронутые рукой наживы, не зараженным псевдокультурой капитализма…где люди живут в гармонии с собой и природой. Здесь не поймут, не оценят силу и красоту живописи, скульптуры или музыки. Все, чем живут эти животные – вино, карты, секс, бесконечные пересуды и сплетни, карьера…пошлость и мерзость!».
Письмо к Эмилю Бернару отражало настроение автора, разочарованность Таити, злость на собственные иллюзии: Это была Европа – Европа, от которой я уехал, только еще хуже, с колониальным снобизмом, порой доходящим до гротеска, подражающей нашим модам, порокам и безумствам. По сути, у меня здесь два друга – Антуан Дролле, сын кондитера, и зуав, с которого пишу картину. Мэр, Франсуа Корделла, после неудачи с картиной (на его взгляд) с изображением его дочери не желает знать меня. Отношения официальных лиц и европейцев переменчивы…Для них я бездельник, чудак, не желающий работать как все. И жить как все! Тупой скотской жизнью! Понимаешь, Эмиль ? Мне пить вин, тратить деньги, играть до утра в покер! Единственное, что меня радует – танцы…А таитянские девушки – жадны, развратны, гуляют одновременно с разными мужчинами, не считают измены чем-то постыдным. Думать о завтрашнем дне и испытывать благодарность – это и другое чуждо таитянкам. Они живут лишь настоящим, будущее неведомо им, прошлое не помнят. Самый преданный любовник забыт на следующий день. Главное для них – опьянять себя песнями, танцами, алкоголем и любовью».
В одном из следующих писем Эмиль прочитал схожие строки: «У всех таитянок любовь в крови – ее столько, что она всегда остается любовью, даже если куплена…».
Первые недели Гоген делил дни на две части: до обеда – занятия живописью, обдумывание новых сюжетов картин, техники рисования, идей, после – посещение светского общества, в котором чудаковатого художника пока терпели. Впрочем, губернатор, мэр, прокурор относились с уважением к Полю, памятуя о рекомендациях Клемансо. «Кто знает…может, он тайно ревизует остров, пишет отчеты правительству…Сейчас, когда в Париже меняется власть, приходят эти романтики, желающие искоренить коррупцию – эти слова губернатора прерывает смех чиновников, да и сам он с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться – нужна осторожность. Подождем…либо он выдаст себя, либо окажется пустобрехом, малюющим непонятные картинки». При виде Поля такие разговоры затухали, сменяемые вежливыми улыбками и притворным радушием.
Вечерами Поль танцевал, проводя время в окружении молодых таитянок, манящих распутством и призывной улыбкой, пухлыми губками и похотливым взором гуляющей кошки. Это был май…прекрасная пора, когда жара еще не испепелила остров, время брачных игр в природе, когда каждая букашка как будто славит создателя…Ослепительно черные, знойные ночи, в которых золотисто-шоколадные, блестящие тела девушек вспыхивают, как рыбы в темной глубине океана. И летят, тратятся деньги, подарки, шуршат букеты цветов, брошенных танцующими кавалерами под ноги любовниц. Поль кружится в хороводе девушек…чувствуя прикосновения рук, легкие касания волос, груди прелестных фей…Каждую ночь смеющаяся фея увлекает его в чащу, страстно шепча: Живи одним днем, люби нас, дари цветы, балуй…не думай, чувствуй жар ночи и моего тела…
Утреннее солнце освещает сплетенные тела Поля и девушки, имя которой он даже не спросил…Заплатив несколько франков, художник возвращается домой…нужно еще поспать, и за работу.
Таити…смесь Европы и Океании, разума и страсти, морали и традиций, болезней и пороков…манящее и опрокидывающее мечты европейца о нетронутой Природе, создающее и разрушающее миражи счастья. Трудно вжиться в нее, принять правила игры…не пожертвовав чем-то…
Бурная, карнавальная жизнь Поля на время стерла из памяти мысли о болезнях, периодически терзавших его во Франции. Изношенное сердце напомнило жжением в груди и внезапной слабостью, охватившей после одной из бурных вечеринок на главной площади Папеэте. Если бы только это…Половое невоздержание и застарелая болезнь, о которой не принято говорить в обществе стало еще одной напастью, мучившей художника.
Две недели Поль почти не выходил из дома, мучаясь болями в груди и паху. Продукты носил Антуан, кое-как готовя. Таитянки, конечно, тут же забыли про экстравагантного художника…кому нужен больной мужчина, тем более по «мужской части»!
В июне Гоген, подталкиваемый друзьями и участившимся приступами грудных болей, сделал визит к доктору Жану Дешану. Тот принял пациента в большой комнате, служившей рабочим кабинетом. Массивный стол с зеленой обивкой, мраморные приборы для письма, старинная лампа, книжные шкафы с медицинской литературой, удобные кресла, кушетка и диван – все это Поль окинул равнодушным взглядом, со страхом думая о возможном диагнозе.
Дешан, выслушав рассказ Поля о симптомах, задумчиво повертел карандаш и сообщил:
- Друг мой, жжение в груди и потеря сознания – это микроинфаркт…Слабость…гм…признак многих заболеваний. Здесь, в городе, многие злоупотребляют алкоголем и половыми отношениями…так что это объясняет снижение иммунитета и потерю сил. Что касается болей в паху…и странных выделений из фаллоса…то…думаю, у вас сифилис.
- Вы правы…Причем он давно..лет семь-восемь..В Париже я лечился у венеролога, а здесь как-то забыл о проблемах здоровья – опустил голову Поль.
- Ну что же…Выпишу лекарства, которые поддержат половое здоровье, купируют сердечные приступы. Сердце подношено…плюс аритмия. Рекомендую на время…месяца на четыре…вести спокойный, домашний образ жизни. Забудьте о спиртном, ночных посиделках с девушками, танцах…Меньше ешьте жирного, больше овощей и фруктов. И поменьше нервничайте…Знаю, Вы художник…творчество изматывает…трудно останавливаться, когда озаряет вдохновение…И все же притормозите…Иначе дело кончится инфарктом. Да, чуть не забыл…легкие тоже не в порядке. Бросайте курить…либо курите меньше.
С этими словами доктор закончил выписывать рецепт, встал и передал листом Полю.
- Берегите себя. Вам лучше переехать в более спокойное место.
- Спасибо – купюра исчезла в кармане Дешана, и художник откланялся.
Совет доктора показался Полю дельным. Тем более, рассуждал он, коммерческий план реализации картин в Папеэте провалился, его живописью интересовались не более чем прошлым днем, и аренда на соседнем острове будет дешевле.
Остров Моореа, куда были перевезены пожитки, встретил прохладой густых рощ и красотой пейзажа. Начало полинезийского лета не только изменило место жительства художника, но и решило проблему личной жизни. Осматривая остров, Поль встретил местного мужчину, вышедшего из дома недалеко от главной дороги. Хозяина дома сопровождала жена.
Подождав, пока незнакомец в парусиновых брюках и майке подойдет ближе, смуглый таитянин обратился с речью:
- Приветствую Вас на нашем благословенном острове, в эту чудесную июньскую пору, когда Природа раскрывает себя во всей красоте. Я Сунан, что означает «доброе слово». Это моя жена – Раттана. Ее кристально чистая душа соответствует имени…
- Здравствуйте – сняв шляпу и поклонившись, вернул приветствие Поль.
- Вы, очевидно, только недавно приехали…Просто гуляете или по делу ?
- Знаете…в планах создание семьи. Одному не очень-то уютно жить – чуть смутился собеседник.
- Отлично – обрадовался Сунан – у нас есть невеста. Сейчас она выйдет. Раттана, приведи дочку.
Женщина исчезла, и через пару минут появилась с прелестной девушкой…по виду еще девочкой.
Возникшую паузу прервал гость:
- Так я увижу невесту ?
- Конечно. Она перед Вами. Ее зовут Ламаи.
- Так она еще ребенок…сколько ей, двенадцать или четырнадцать ? – ошеломленно глядел Гоген.
- Ошибаетесь, уважаемый Поль…Да, она юна…ей пятнадцать. Но наша Ламаи неглупа, с хорошим характером, умеет готовить. И готова стать хорошей женой.
- Ты хочешь жить со мной ? – обратился Поль к девочке.
- Да – еле слышно прозвучал мягкий грудной голос.
- И ты здорова, будешь любить меня ?
Ламаи кивнула, покраснев от пристального взгляда незнакомца.
- Есть условие…наша дочь по истечению месяца вернется в дом. Если она не захочет вернуться обратно к Вам, то останется с нами. Таков обычай предков. Кроме того, на свадьбу дарятся разные вещи…Мы напишем список.
Последние слова не понравились Полю, не желавшему раньше времени тратиться на будущих родственников жены. Что же, зато мне попалась красивая девушка, скромная и работящая – это утешило Поля, возвращавшегося после знакомства с Сунан и Раттаной домой.
Свадьбу сыграли через неделю. Вещей у Ламаи было немного – всего один узел. Поль наслаждался обществом юной, очаровательной жены, которую стал звать Техурой. Любовь, искусство, природа, отличное настроение – что еще нужно для счастья для неизбалованного судьбой человека ? Утро и днем он работал, полностью погружаясь в мир красок и образов. Вечера и ночи, опьяненные любовью, ласками страстной девушки. Единственное, что омрачало счастье –денежные запасы, изрядно подтаявшие после свадьбы и покупки одежды, домашней утвари. Впрочем, Поля не оставляла надежда успешной продажи картин на выставке в Париже, куда он хотел отправить их в ближайшее время. Благо полотен накопилось больше трех десятков, плюс четыре деревянные статуэтки.
Стены дома он украсил картинами «Две таитянки на берегу», «Таитянские женщины с цветами. Беседа». Жизнерадостность счастливого обладателя прекрасной Техуры отражалась в ярких красках, романтических фонах гор и рощ, буйстве природы на полотнах.
Отношения с юной нимфой, как ласково звал жену Гоген, были прекрасными. Поначалу пришлось привыкнуть к традиции жены предлагать мужу своих подруг. Ошибочно приняв это за провокацию, Поль решительно отказался спать вчетвером. Отказ вызвал печаль Техуры, позже объяснившей мужу, что его нежелание возлежать с ее подругами обидел их, ибо это означает, что они не понравились ему как женщины. Слова Поля о моногамном браке и осуждении европейцами измен изумили жену.
- Пока не будем думать об этом – обнял ее муж. – Буду рисовать твоих подруг. Пусть приходят.
- Хорошо – улыбнулась Техура – я скажу им.
В эти дни в доме молодоженов бывало немало гостей, юношей и девушек, их родителей. Иногда заглядывали соседи, местные чиновники и земледельцы. Поль много писал…Образы, типажи, сценки из жизни, работы, игры девушек, танцы – все интересовал его. Какие контрасты красок, характеров, фигур и темпераментов! Они как дети и взрослые одновременно…добрые и шаловливые, стыдливые и развратные.
С очередным теплоходом пришло письмо от Амбруаза Воллара, получившего первую партию картин согласно договору, заключенному с Гогеном еще в Париже. Поль обязался раз в полгода присылать до тридцати картин, за что получил шестьсот франков ежегодно. Спустя два года эта сумма выросла до тысячи франков. Несмотря на критику и почти полное равнодушие публики к работам таитянского художника, Воллару удавалось, благодаря связям в парижской богеме, продавать картины.
Горечь от критики полотен скрашивала Техура, бурно восхищавшаяся творчеством мужа. Часть денег отсылалась Метте в Копенгаген, на остальные покупались продукты, одежда, краски и холсты с кистями. В сентябре Поль затеял расширение дома: были пристроены веранда и сарай, еще одна комната на втором этаже отдана под мастерскую. Думая о жене и детях, художник ловил себя на мысли отчужденности образа Метты. О детях он почти не тосковал, осознав потерю семьи. Это была прошлая жизнь…воспоминания о ней испарялись подобно утренней росе. Обмен колкими и едкими письмами с женой только укрепил убежденность в своей правоте и правильности выбранной пути. Его ждет слава, семейное счастье…может, Техура родит ему сына.
Живя в предвкушении успехов, он трудился как пчела…успеваю писать картины, лепить мини скульптуры, делать керамические тарелки, вырезать деревянные статуэтки. В одном из писем Бернар известил об одобрительных отзывах Дега, Ренуара, а также ряда критиков о статуэтке, присланной на конкурс скульптур. Вечерами Гоген уносился мыслями в шумный, элегантный, вечно в поисках моды Париж, Монмартр, Елисейские поля, картинные галереи, домик папаши Танги…Хотелось ли вернуться ? Нет, ведь здесь Техура, прекрасная природа, воздух, котором разлито красота и нега!
Нежная и ошеломляюще чувственная Техура…разная, как ветер или море, шумное или тихое, шаловливое и мистическое. Она жила в согласии с природой и традициями, причудливо переплетающимися с полудетскими представлениями о мире вне Океании, добре и зле, красоте и уродстве. Ее измены, поначалу бесившие Поля, вызывавшие скандалы, во время которых жена молча улыбалась, стали обыденностью, естественным процессом, как восход солнца или купание в лагуне…Сам Поль тоже не был чужд адюльтеру, встречаясь с подружками Техуры, девушками из соседних деревень, городскими модницами и жрицами любви, недорого продающих услуги.
В спокойный, расслабляющий поток дней врывались письма друзей и деловых партнеров – Шуффнеккера, Бернара, Воллара, Люсьена Писсарро. Тоненькая ниточка информации с Большой земли, поддерживающие связь с цивилизованной Европой…Однажды Эмиль предложил другу написать книгу о философии живописи или искусства в целом. Идея понравилась Полю, тем более что он собирался ответить невежественным и злобным, как свора собак, критикам, продолжающим выливать грязь на творчество и личность художника.
«Как назвать книгу ? И о чем писать ? Я посвящу ее Таити, этой потрясающе красивой и нетронутой природе, доверчивым и наивным, как дети, местным жителям…Соединить мою теорию живописи и природу, этнографию, дух Океании – непростая, но и благородная задача художника. Назвать книгу Первозданным искусством ? Звучит претенциозно и напыщенно…Живопись и Океания ? Грубовато…Тогда назову ее по-таитянски…Ноа Ноа. Благоухающая земля. Дань уважения и восхищения нацией, сохранившей природу и гармонию». Этот августовский день 1902 года, когда была задумана книгу, навсегда запомнился Гогену. Единственное, что тревожило его – пошатнувшееся здоровье. Интенсивная работа, судебные споры с местной властью, притеснявшей права таитян, ссоры с полицейским инспектором (напыщенный павлин, глупый как галка – дал нелестные эпитету стражу порядка художник) подтачивали и без того больное сердце, сухой кашель рвал горло и легкие. Расстраивала и депрессия, порой охватывавшая Поля. Один из приступов привел его к попытке повешения, и только гневная жена со словами «повесишься – следующий труп будет моим» остановила психическое расстройство.
Сбросить ярость и злость помогала рубка дров. В записной книжке Гогена появились строки: Я рубил, я обагрял себе руки кровью соков дерева, в блаженной ярости, с напряженным наслаждением утолял какую-то овладевшую мной священную жестокость…Удары порождали мрачные, кровавые стихи. Я умирал как цивилизованный человек и рождался заново! С каждым ударом резца по куску дерева, столь безжалостно поваленного, я все глубже вдыхал запах победы и обновления».
Осенью ему полегчало, возможно, после принятия лекарств и травяных сборов, завариваемых Техурой, а может, успокоилась душа, готовящаяся к переходу в Вечность. Поль ощущал таяние сил, однако надеялся выздороветь, ведь он еще не стар…Всего 45 лет. И надо построить новый дом…Эта идея, вынашиваемая с момента женитьбы, вдохновляла, давая новые силы, окрыляла уставшего поселенца.
- Техура…я построю новый, большой, светлый дом..Дом – это прообраз всеобъемлющей пустоты неба или пещеры. Он несет сияние целостности бытия, существования. У него нет начала и конца. Смотри! – Поль подвел ее к роще. – Здесь мы разобьем сад…полный цветов и дорожек, установим фонтанчики. Камни будут символизировать Вечность…и служить забором. Дом отразит анфиладу комнат, разделенных ширмами. Сделаю роспись стен и потолков. На первом этаже организуем кухню, мастерскую, подсобные помещения, гостиную. Второй этаж займут спальня и вторая мастерская…А когда родится ребенок – он погладил округлившийся живот возлюбленной – устроим детскую. Из окон будут видны дорожки цветов, теряющиеся в роще.
Вскоре у четы Гогенов родилась дочь. Техура назвала ее Эмилией, в знак уважение к европейскому происхождению мужа.
Счастливые дни, полные приятных и постоянных забот о ребенке и жене! Даже очередные дрязги с чиновниками и ссора с губернатором не могла испортить прекрасное настроение Поля. А Техура…она светилась счастьем. Переполнявшие эмоции сделали ее говорливой как попугай. Веселый щебет молодой мамы звучал музыкой…Увы, эйфория длилась недолго. Рождение дочери повлекло немалые расходы и сокращение времени на творчество. Родители стали чаще ругаться, обвиняя друг друга в невнимании…Пока это были незлые ссоры, скорее, ленивые споры…Поль уходил к себе в мастерскую, или уезжал на природу, и писал книгу. Как назло, пришло письмо Люсьена, где тот изложил мнение Бернара об авторстве синтетизма и клуазонизма, весьма пренебрежительно отозвавшегося о роли Гогена, и даже намекнувшего на вороство идей…Последние слова взбесили Поля, сказавшего жене: как был пустым хвастуном, меняющим убеждения, бросающимся от одной художественной школы к другой, так и остался…Талант у него есть, но, увы, небольшой…Это не Ван Гог или Эдуар Мане…Те были личностями, а это флюгер, маятник…качаемый модой в живописи!
Весной 1903 года дом был достроен, но въехали в него только в июле. Немало времени ушло на художественное оформление комнат и веранды, где Поль расставил керамические и деревянные статуэтки местных богов и героев. Он по-прежнему много работал, отправляя картины Воллару. Успех на выставках сменялся неудачами, сдержанные похвалы – острой критикой. Правда, теперь семья жила в относительно достатке, ведь тысяча двести франков, получаемая в год, для Моореа была крупной суммой. Доходы росли, но круг друзей таял. Один за другим исчезли друзья и приятели – Ван Гог и его брат Тео, папаша Танги, Бернар, Писсарро…Отдалились Ренуар и Сезанн, терзаемые болезнями и семейными проблемами. Только Шуффнеккер и Воллар исправно присылали письма, часто радовавшие хорошими новостями.
Игнорирование болезней в последний год не прошло даром. В феврале 1904 года Поль слег. Доктор поставил диагноз «артрит последней стадии» и «ишемическая болезнь сердца», усугубленный застарелым сифилисом. На вопрос, сколько он проживет, Дешан покачал головой: Я не пророк…может, ваш организм переборет приступы, найдет резервы…и еще поживете несколько лет. А может…- не договорив, он многозначительно взглянул на пациента.
В эти дни художника, прикованного к постели, посещали мысли о поэзии…Он попросил жену принести сборник японских стихов. Теперь каждый вечер, вместо бесед, было чтение.
Есть ли на свете что-либо, чью красоту время не точит ?
Только цветущие вишни вечно прекрасны весной.
«Как точно сказано…глубоко проник автор в тайны мироздания…думал Гоген, перелистывая страницы томика. Вечно цветущие вишни…и луна, солнце, сама Вселенная…вечно молода и одновременно очень стара…».
Какая луна
Нынче ночью и птицы в гнездах дверей не закрыли
«Эти строки созвучны моей теории живописи, ощущения жизни, моей душе – выводил нетвердой рукой художник в блокноте. – Я выразил себя, природу, ее дух в картинах. Люди пытаются дать определения моим взглядам, приемам…Синтетизм, мистический реализм…Слова, одни слова…Ими не объяснить суть искусства, тайны бытия и Вечности! Пусть ругают Ноа-Ноа, критикуют полотна…Это мое право писать так, а не иначе, выстрадано годами и годами. Я заплатил высокую цену за дар судьбы быть художником. Видно, чаша испита до дна…Об одном жалею – не успел вложить кисть в руку моей малютки Эмилии…А Техура…погрустит и найдет нового мужа. У дикарей это просто…жить только настоящим».
В предрассветный час жена Поля проснулась, потревоженная интуицией. Природа замерла перед ураганом яркого дня. Птицы еще молчали. Посмотрев на мужа, Техура увидела спокойное выражение лица. Печать счастья и понимания тайны жизни. Наклонившись к груди, она не услышала дыхания. В руке Поль сжимал листок.
Как хорошо
Когда развернешь наугад
Древнюю книгу
И в сочетаниях слов
Душу родную найдешь.
07.09.2018 год.
Поль Гоген от Цивилизации к Природе
© Copyright: Олег Аркадьевич Александров, 2018
Свидетельство о публикации №218090700848
Свидетельство о публикации №218090700848
Рецензии