Вид не из моего окна

          Я фотографирую вид из окна. Мне хочется, чтобы в кадр попало новое пластиковое окошко и дорогой моноблок, стоящий на офисном столе, а еще – видимые из этого окошка маленькие деревенские домики послевоенной постройки на другой стороне зарастающего камышом пруда. Русская глушь, на которую я смотрю из отдела логистики современного мясокомбината. На одном берегу небольшого прудика современное производство с европейским оборудованием и офисными помещениями с евроремонтом, а на другой стороне – деревянные домишки. Фотографируя, я думаю, что по планам наших западных партнеров здесь должны быть только эти домики, а мясокомбинат лишний, его не должно было быть, но Россия в очередной раз обыграла коллективный Запад, и мясокомбинат с его высокооплачиваемыми вакансиями есть. Я пробую запечатлеть эту мысль в кадре. Нас не должно было быть после нашествия Наполеона, но мы дошли до Парижа, нас не должно было быть после революции 17-го года и после Гитлера нас тоже не должно было быть. И после 90-х. Может, после 90-х мы и должны были остаться, но в меньшем количестве, с отпавшими окраинами и с этими ветшающими домиками, но без таких производств. А мы в который раз уже всех сделали, и мы есть в разном виде. Да и домики с одной стороны старые и ветшают, а с другой у многих новые крыши и пристройки из газосиликатного кирпича – что, наверное, тоже не планировалось. А планировались водка, матрешки и шапки-ушанки, о, Раша, вери гуд. А вообще и домиков этих тоже не надо было, их построили вопреки планам Запада после Великой Советской Победы, которой тоже не надо бы нашим партнерам.

       У меня не получается передать мысль в кадре, на фото все выглядит не так, как мне хотелось бы, и после десятой попытки я сдаюсь вписать в кадр моноблок и окно, и снимаю только домики, стоящие под ярким летним солнцем. Я оставляю попытки передать мысли о нашей, тихой на этот раз Победе, и фотографирую уже для себя. Вид из моего окна. Моего ли?

          Впервые мне пришла мысль запечатлеть для себя вид из окошка, когда я в ожидании группы паломников пил чай в ресторане «Ипатьевская слобода» в Костроме в первых числах января 2018-го года. День за днем, экскурсия за экскурсией. И пока рассказываешь группе москвичей о достопримечательностях Нерехты и Костромы, уже звонят новые группы. Работа без выходных почти круглые сутки, кормим, сопровождаем в монастыри, размещаем на ночлег. И вот – краткий миг отдыха, мне не надо ничего делать, и я просто сижу и пью чай. Не могу сидеть спокойно, еще кипит в венах адреналин, звонки, продукты, деньги, исторический центр города, опять звонки, едем, ужинаем, расселяемся по комнатам, уже почти полночь, надо завтра вставать в пять утра, чтобы встретить группу с московского поезда, завтрак, деньги, монастырь, звонки… Непривычно просто сидеть. Не могу, нужны опять звонки, группы, деньги, продукты. И одновременно я  радуюсь тишине и возможности полчаса просто посидеть за столиком в кафе. Просто посидеть. Пить чай и видеть первые снежинки начинающегося снегопада, редкие машины, поднимающиеся на мост через Костромку и её занесенный снегом лед – белую гладь.

          Летят дни и ночи, деньги, экскурсии и люди. Только что был Новый год, и вот уже десятое января, и где я только не был! А что вспомню в этой круговерти. Пару месяцев назад я возвращался из Москвы ночным поездом и вышел не дома в Нерехте, а проехал до Костромы, чтобы утром сразу там приступить к работе, а на следующий день ездил за чем-то в Ярославль. Три дня – три города, именно о такой жизни я мечтал, но что осталось в памяти от тех поездок, кроме того, что они были одна за одной? Взрослея, а сейчас вполне уместно сказать «старея», понимаешь, что в конце останешься… Я не знаю, что сказать. Останешься – с чем? С воспоминаниями? Но их нет уже сейчас. Чтобы вспоминать, надо жить немного размереннее. Как интересно устроена жизнь – если ты никуда не ездишь, то тебе нечего вспомнить о местах, где ты был. Ты нигде не был. Но если ездишь слишком много куда – то тебе тоже нечего вспомнить, оказывается…

          И я хочу сфотографировать, чтобы потом посмотреть. Чтобы если уж не остаётся в памяти, то пусть останется хотя бы на фото. Чтобы потом смотреть и вспоминать. Потом, когда-нибудь потом, потому что сегодня надо быть, и так еле успеваю. Вспоминать будем потом.

          Я хочу сфотографировать места, где я бываю сегодня неоднократно. Вид из моего окна. На самом деле не из моего, потому что мои окна остались в родных местах, где год за годом шли детство, отрочество, юность. И это тоже я чувствую глубоко. Наверное, объяснить можно только примером. Здесь, на мясокомбинате, у нас зашел разговор с директором по производству о трудностях съема жилья для работников. Если для русских, то мясокомбинату нерехтчане охотно сдают, а для узбеков не хотят сдать, как сказал мне директор. И я удивился и предложил свою, а он ответил, что, конечно, мне легко сдать иностранцам, и не потому, что я не боюсь ставить их на миграционный учет, зная, что за это «ничего не будет». А потому что квартира, которую я предлагал, не дорога мне как память – о покойной матери или бабушке… Как-то я не подумал, что дело в этом.

          Я приехал сюда, в город, названия которого никогда не знал, в неродной мне город. Я приехал сюда из другого неродного мне города, в который когда-то тоже приехал…

          Вид из моего окна. Из моего ли, или просто из окна, в которое я несколько раз смотрел?..

          Сколько уже было таких окон – когда я менял города и работы. Мне захотелось сфотографировать этот вид, вернее эти виды, чтобы не забыть. Вот он ответ – не забыть! Потому что я забыл, что два года смотрел из окна со второго этажа ЗАО «Легмаш» на улицу Ленина в Арзамасе, забыл, как смотрел от подъезда на магазин в Калининграде, подъезда дома, куда переехал к жене. Я забыл, как смотрел на сельскую улицу из дома в пригороде Арзамаса и как смотрел с пятого этажа дома, где была первая квартира в Нерехте. Я забыл, как смотрел еще из 100500 разных окон. Жаль, что тогда мне не приходила в голову мысль фотографировать эти виды из не моих окон. Правильно – не моих, потому что вид из своих люди не забывают.
Нет, не этого жаль. Жаль другого. Вот чего. «…Что впереди новые места, которые, верю, станут родными…» Я так говорил в своих рассказах – размышлениях несколько раз в течении нескольких лет. Станут? Станут ли? Вот чего должно быть по-настоящему жаль…


                ***


          Маленькая квартира с окнами во двор на последнем этаже пятиэтажки на улице подполковника  Емельянова в Калининграде. Квартира, где я родился, вырос, учился и женился. Где родилась старшая дочь. Я почти ничего не писал про Калининград, потому что я его не любил. Каждый год я уезжал из него в Москву к двоюродной сестрёнке, тёте Тане и бабушке. В Москву и дальше – в деревню в Рязанской области. Как много написано у меня про деревню и про Москву.

          Я не писал про Калининград, но он же был в моей жизни! Как, оказывается, много всего там прошло. И сейчас, когда я бываю один… Вообще сейчас я бываю один только когда еду куда-то и только если на машине, наверное поэтому я не люблю никого подвозить. И вот – мелькают за окном поля и перелески, молчит телефон – в дороге до Костромы нет связи. И я думаю о дочери, о старшей или о младшей, а иногда о них двоих, и – вспоминаю детство. Почему-то она само вспоминается. Мама и отчим, Олег Иванович, их давно уже нет. Они вечером входят в маленькую квартиру, а на улице дождь, противный зимой, когда надо бы снега. Олег Иванович проходит в комнату, где спит мама, и включает телевизор, чтобы посмотреть «Поле чудес». Мы смотрим его каждую пятницу, пока мама на кухне готовит нам ужин. Отчим выпивает рюмку водки, через некоторое время выходит на балкон покурить. У него есть жена и внук, дочь и зять, но он приходит к нам с мамой, и мы играем с ним в дурака, пока мама готовит ужин, и смотрим «Поле чудес». И я не знаю еще, что это неправильно.

          Наверное, я когда-нибудь напишу об этом подробно. Не сейчас, потому что не скажешь в двух словах. Играть в карты – грех, и приходить к другой женщине тоже грех, если женат. Грех курить. Это всё неправильно, но тогда я не знал об этом. Может быть, сейчас только поэтому я и вспоминаю свое детство – потому что мы жили неправильно и в грехе. Потому что эта была счастливая жизнь, и я много увидел жизней не счастливых – тех, где не курили и в пятницу вечером не смотрели «Поле чудес», а были в храме. Почему-то эти правильные жизни оканчивались ничем. Крамольная мысль, хотя это поверхностный взгляд. Не сейчас, как-нибудь потом я смогу написать об этом, а пока не готов. Главное – любовь, если ты любишь своих близких и куришь, то ты сам и вся твоя жизнь гораздо лучше, чем если не куришь, но и ближнего не любишь. Как просто! Но – потом.

          А в воскресенье мы с мамой едем на Центральный рынок, чтобы купить картошку и колбасу, домашнего творога и копченой рыбы. Какой замечательный в Калининграде рынок, а я его не любил. И мы с мамой подходим к знакомым продавцам, а если их нет, то долго выбираем – у кого купить, мама пробует, переходя от одного торгового места к другому, потому что здесь сметана с кислинкой, а там слишком густая, наверное, не свежая. А сегодня мы тоже покупаем детям домашний творог и сметану, но, честно говоря, такие бы мама брать не стала, потому что кислит и немного горчит и не рассыпчатый и чересчур густая. Вот так и вспоминается мама, когда я думаю о своих детях. Вспоминается, потому что нет у нас времени купить там, где не густая, а у мамы это время было, хотя она тоже много работала.

          Да, это были девяностые. И тогда в семьях было по одному ребенку, и не было современных мясокомбинатов, и все цены считали в долларах, переводили прямо у себя в голове. А сейчас у большинства двое детей, и всё своё, и в долларах уже не считают. Но было ведь что-то такое в то время, чего нет сейчас. А может, просто тогда я был ребенком, а не взрослым, потому и ностальгия…

          Я выхожу к Олегу Ивановичу на балкон, и моментально замерзаю под порывами ветра и моросящим дождем. Он курит, и мы смотрим на проходящий в ста метрах от дома товарный поезд. Ночь, и нам почти ничего не видно, только мелькает фонарь за переездом, когда один вагон сменяет другой. Мы говорим «переезд», хотя это всего лишь пеший переход, к которому через двор ведёт довольно широкая тропинка. А с той стороны железной дороги видны несколько фонарей, они уходят вдаль и вниз, и скоро дорога теряется из вида, а потом вновь появляется правее и выше, поднимаясь на холм. Когда я был совсем маленький, я не верил, что это та же самая дорога, и мне так хотелось попасть в это место, которое я видел из окна. За железной дорогой был тогда частный сектор, где люди жили в домах, построенных еще немцами Восточной Пруссии, но были среди них домики и советской постройки. Выходя на балкон, я всегда смотрел – в какую сторону ветер несёт дым из трубы угольной кочегарки, стоящей через дом от нас, и радовался, если дым шел за ЖД пути, потому что это значило, что ветер северный, и что скоро подморозит и выпадет снег, и его осветит долгожданное солнышко. Но чаще дым шел в другую сторону, что значило ветер с юга и продолжение слякоти и оттепели. Так научил меня определять погоду дедушка, который умер, когда мне было десять лет.


                ***


          В ожидании отчима и мамы я писал рассказы о прошедшем лете, сидя в своей комнате за подаренным отчимом столом при свете красной настольной лампы, которую можно было согнуть или выпрямить, а в комнате мамы на сложенной швейной машинке с ножным приводом стояла лампа со светло-зеленым пластмассовым абажуром. А потом я писал, сидя перед монитором подаренного мамой компьютера, а, нет, потом я печатал их на машинке, которую, как и стол привез мне с работы отчим, а на компьютере уже потом.

          Я писал рассказы в служебном купе проводников пассажирских вагонов поездов дальнего следования формирования Калининградской железной дороги – в Литве, Белоруссии, Московской и Ленинградской областях, а еще в Смоленской, Псковской и Новгородской, которые мы проезжали.

          Я печатал их на компьютере в энергокомплексе ЗАО «Легмаш» в Арзамасе и дома в Арзамасском районе, когда сидел с дочкой на больничном. Как быстро она выросла, моя старшая дочь. Глядя на младенца Надю – ее младшую сестру, я иногда вспоминаю Веру, что она была такой же, и мне странно это, я уже привык, что она подросток, и кажется, что младенцем всегда была Надя, а Вера и не была никогда. И опять вспоминается мама, которая так любила внучку, и всегда приходила в гости с булочками и домашним творогом со сметаной, которые когда-то покупала для меня. Мама умерла, когда Вере было три года, и не узнала, какой выросла любимая внучка, а про вторую вообще не узнала…

          А сейчас я печатаю свой рассказ на стройке, которую устроился охранять. Несколько лет этот дом стоял недостроенным на окраине Нерехты недалеко от озера Любви по соседству с Духовно-просветительским центром, руководителем которого я являюсь пятый год. Странно, наверное, что руководитель подрабатывает ночью сторожем. Ну, деньги нужны – дело-то житейское. В пустой комнате горит одинокая лампочка на стене, и я сижу за шатким столом, за которым днем обедают строители,  под ногами обрывки пленки с окон, а стены – нештукатуреные кирпичи. Прохладно, и я надеваю кофту, а над головой серый бетон плит перекрытий. Скоро стены оштукатурят и пустят по ним черные электрические провода, а потолок побелят, наверное, а может, оставят так и будут продавать квартиры в «сером ключе». И я опять вспоминаю квартиру мамы на улице Емельянова в Калининграде, там были такие же потолки, и в моей комнате центральная плита была заметно ниже боковых, и потолок из-за этого был неровным. Когда я продавал её, то сделал там натяжной, чтобы скрыть этот дефект, а с мамой мы жили двадцать пять лет и так.

          А когда я был совсем маленьким, то перед сном долго ворочался, прямо как моя младшая дочка сейчас. И, ворочаясь, вечером смотрел на дверь, в щели вокруг которой пробивались полоски света из коридора, потому что мама всегда ложилась позже меня, она много работала, и домашние дела могла делать только ночью, уже уложив сына. И сейчас я думаю, что, может быть, ей тоже было непривычно покупать на центральном рынке домашние творог и сметану для внучки Верочки, ведь всю жизнь она покупала их для сына. А еще я думаю, что она покупала их для внучки у той же женщины, у которой годы назад брала молочные продукты для меня, а я вот сменил уже столько городов, и я не знаю, хорошо это или плохо…