Румянцев А. Г. Вампилов. М Молодая гвардия ЖЗЛ
Драматургу Александру Вампилову повезло с друзьями больше, чем кому-либо другому. В его окружении нашлись те, кто готов был поддержать, а после трагического ухода не отказался от неспешного мужского разговора о нем. Книга Андрея Румянцева – поэта, университетского друга писателя – это документальная хроника с присущей избранному жанру детализацией и профессорской дотошностью в работе с материалами. Автор, как представляется, изначально поставил для себя задачу быть предельно честным и последовательным в изложении фактов: никаких домыслов и художественных импровизаций. Право голоса на страницах книги получили только те, кто лично знал, принимал участие, мог засвидетельствовать – уходящее поколение молодых шестидесятников-романтиков: «Физика манила нас в города, география подбивала на бродяжничество, литература, как полагается, звала к подвигам» (51). Эта реплика – идентификатор самого Вампилова, который в книге едва ли не единственный свободный комментатор происходящих событий – ироничный, раскрепощенный, ведомый порывом. Свободный, ибо все прочие действующие лица ограничены движением «в кадре», а сам А. Румянцев отвел себе роль кабинетного ученого-историка, бытописателя, архивиста. Насколько оправдан подобный позитивистский подход в случае повествования о Вампилове – вопрос. Театром нечто подобное уже было испробовано и отвергнуто: «Ее (речь о пьесе «Утиная охота») нельзя играть просто правдиво, натурально, особенно «условно натурально», ведь она почти символическая, может быть, даже мистическая <…> что-то следует доводить до высшей остроты» (293). Вероятно, и в случае творческой биографии Вампилова этот принцип должен был сработать. Практиками литературы и театра авторская индивидуальность драматурга определялась через: «отсутствие преднамеренности» (Г. Товстоногов, 291); «взгляд словно бы переводимый с «близкого» человека в себя» (В.Распутин, 282); столкновение «мертвого» в порядочности и творческого, сарафановского в ней (Г. Бродская, 252). Интересные «подсказки». Хотя нужно отдать должное А. Румянцеву – его повествование столь насыщено информативно, столь многоголосно, что из него может быть сочинено (в высшем смысле) не одно исследование. И в этом случае, не так уж и важно, актуализированное, или только личностно значимое.
В аннотации к книге заявлено, что Андрей Румянцев – «поэт, знавший Вампилова с юношеских лет». Поэтому я ждала, где же даст о себе знать поэтическое – стихийное, необузданное, индивидуальное. В чем проявится этот активный свидетель времени, обладающий фотографической памятью человек, талантливый в отборе деталей повествователь (Чего стоят «выдержки» из Вампилова про кутуликчанские забавы по усыплению кур в лунную ночь (45), или не оставленная без внимания реплика Г. Товстоногова о «нетеатральном зрителе», каким показался ему драматург [256]). Автор дает себе волю там, где дело касается творческой рецепции и интерпретации вампиловской драматургии. Он не останавливались перед сентенцией «Драматург не понят» (287), и не просто рассуждает, кричит: «Загадка Вампилова! В чем?» Автор неистовый там, где идет речь о «восьми барьерах» – проволочках и препятствиях по изданию, постановкам пьес, солидаризируясь с поздними признаниями критика И. Вишневской: «Не способствовали счастливому стечению фактов, а значит, невольно способствовали их несчастному стечению» (205). Кажется, уже и не осталось таких (или есть, в Сибири?) с донкихотовской повадкой – резких, непримиримых к полутонам, и потому – одиноких?
Книга – коллективный труд. Оттого жаль, что редакторы не отработали ряд нюансов. Есть незначительные повторы-уточнения, автор проявляет излишний пиетет перед погодкой В. Распутным, неуместный в главе о студенческом братстве. Наконец, А. Эфрос никогда не работал главным режиссером Театра сатиры (214). В остальном – нужная, достойная книга.
Мы стали жить торопливо, и 325 страниц подробного жизнеописания требуют определенных усилий от читателя. При этом книгу стоит прочесть и как историю одного рода, и ради выдержек стенограмм обсуждения пьесы «Прошлым летом в Чулимске» в редакции альманаха «Ангара» (280-281), или спектакля Ю. Любимова «Живой» по повести Б. Можаева (224-225), которые иллюстрируют описание происходящего в литературных и театральных кругах того времени. Стоит прочесть и для того, чтобы найти интенции по поводу «своего» Вампилова, как это сделал когда-то А. Эфрос: «Я все время думал о несчастье Зилова. В чем оно и отчего? <…> Если бы я был социологом или писателем, то стал бы изучать и фантазировать насчет того, как и откуда появляется эта болезнь. Болезнь пустоты» (295). Речь идет о той пустоте, которой всегда боялись и которую издревле на Руси воспринимали как самое страшное ругательство и проклятие «чтоб тебе пусто было»: пусто вокруг и внутри тебя. И в этом смысле Зилов – та часть Вампилова (его творческого авторского ego), которая была больна, не давала покоя, заставляла писать, и была высшей мерой ответственности за тех, кто был рядом, и, главное, перед самим собой (за содержание и наполнение своей жизни). «Путота» А. Вампилова (вполне себе советского писателя) и «пустота» А. Эфроса (интуитивно несоветского режиссера) разные по смыслу и форме, как пауза и многоточие. Возможно поэтому, А. Эфрос так и не поставил, но чувствовал в драматурге мощный чеховский ген, продолжение лучших традиций психологического театра.
И в этом, как представляется, есть смысл оставить книгу А.Румянцева на своей книжной полке, чтобы возвращаться, соотносить, проверять точность жизненной интонации.
опубликовано с небольшими сокращениями в журнале Вопросы литературы №4 за 2018 год
Свидетельство о публикации №218090801623