С. П. Шевырёв. Воскресная полночь в Кремле

Воскресная полночь в Кремле


Москва имеет в году такую полную, торжественную минуту, какой не найдете вы ни в одной столице Европы. Живучи непрерывно здесь, мы иногда равнодушны становимся к тому, что у нас бывает обыкновенно, и чуждаясь предметов для сравнения, не ценим в полной мере того, что перед нами. В этом отношении полезно странствие по чужим землям, возвращающее нас с большею свежестию к первым впечатлениям детства, с которыми мы свыклись и которых великое значение и красота живее предстают нам, когда мы на чуже ничего подобного не встретили.
Воскресная полночь в Кремле принадлежит, без сомнения, к числу таких единственных впечатлений нашей Москвы. Она вполне выражает значение Християнского празднества - мысль воскресения Христова. Из мертвого безмолвия этой полночи постепенно развивается около вас необъятный мiр звуков и носится бурным океаном во всем небесном пространстве над неизмеримою столицей, как будто бы звонит не она, а само звездное небо для торжественного празднества. Закройте тогда глаза, потопите слух ваш в этом безбрежном разливе воздушного звона - и мысль о бесконечном невольно обнимет вашу душу.
Любопытно для Русского сравнить наше празднество Воскресения с празднеством Римским. Мы отсюда без всякого пристрастия извлечем, что православная Церковь наша лучше постигла и выразила мысль великого торжества. У нас совершается оно в полночь, как бы знаменуя, что из мрака смерти возсиял вечный свет жизни: в Риме совершенно обратно, в полдень великой субботы. Тогда раздается колокольный звон в храме св. Петра, палит из пушек крепость св. Ангела, и по всему Риму народ стреляет из ружей, пистолетов, шутих, что превращается в забаву весьма скучную и неприятную, и нарушает совершенно действие религиозного впечатления. Таинственность же полночи, столько идущая к такому мгновению, не существует, и самое празднество изменяет религиозный характер на светский.
В Воскресенье вечером совершается освещение храма св. Петра: это одно из чудных, незабвенных впечатлений Италии, но это опять впечатление художественное, а не религиозное. Один иностранец, бывший в восторге от нашей многозвучной полночи Воскресения, удивлялся тому, что мы с тем вместе не соединяем внешнего блистательного освещения храмов и домов, что нет у нас пышной иллюминации, как в Риме. Мы объяснили ему, что Церковь наша допускает освещения на своих празднествах только в той мере, как они нужны для означения торжества, а не превращает их в пышные иллюминации, которые могли бы отвлечь народ от молитвы, заманить его глаза блестящею игрою света и рассеять душу, погруженную в благоговение. Мы допускаем иллюминации на государственных праздниках наших - и тогда оне служат для народного увеселения. - Иностранец совершенно согласился с нами.
То, что южный народ в Риме выражает светом, действуя на глаза, то мы, жители севера, выражаем посредством звука, действуя на слух, как на чувство более чистое и духовное. Замечательно, что в гармонии наших колоколов, соответствующей освещению св. Петра, есть такой же эффект удвоения звука, как там эффект удвоения света. Выразимся яснее для тех, которым могут быть неизвестны подробности знаменитой иллюминации.
Иллюминация сначала совершается постепенно, посредством зажигаемых стаканчиков, которые издают свет не столько яркой и горят без пламени. По небосклону, мало-помалу темнеющему, огненными линиями обозначается весь превосходный рисунок этого храма, с его куполом - Пантеоном, - и вся великая мысль Микель Анджело, и двух веков, за ним последовавших, огненная, горит перед вами, от креста, упирающегося в небо, до колоннады, простирающей к вам свои круглые объятия. Небо совершенно потемнело: народ в ожидании. Вдруг раздается три раза звук колокола, и после третьего раза вдруг запылал на верху крест, - и двойный яркий пламень льется по куполу, по фронтону, по колоннаде храма, и в одно мгновение обливает его потоком нового света.
У нас нет пышной иллюминации, которая бы развлекала взоры: у нас, как сказали мы, торжество духа выражается на этом празднике чистым невидимым мiром безплотных звуков, действующих на душу. Но в этой чудной гармонии есть также невыразимый эффект удвоения: это переход от однообразного благовеста, призывающего верующих на молитву, к трезвону, выражающему первую песнь воскресную. Не возможно передать словом того душевного потрясения, какое производит этот удвоенный звон колоколов, в котором выливается все ликование Християнской души, призываемой к воскресению. Сначала, как будто благовестили вам одни земные храмы, вознося к мрачным небесам звуки своего молитвенного ожидания, а потом, как будто все небо, вняв их призывам, само отверзлось… и облило всю землю безконечностью всемiрного звона.

С. Ш.

(Москвитянин. 1841. Ч. 3. № 5. С. 230 – 232).


Михаил Погодин
Об том же


И я был в Кремле на Светлое Христово Воскресенье. Точно - это торжественная минута в Москве; лишь только послышится на Спасской башне первый звук двенадцати часов, как ударит большой Ивановский колокол, и в ответ ему грянут кажется тысячи, по всему Замоскворечью и по всему городу. Весь город пробуждается, звонит, гремит, и радость наполняет сердца. Удивительное изображение минуты Воскресения!
Ныне, вследствие ошибки, за минуту прежде 12 часов, до первого Ивановского удара, ударил где-то колокол за Москвою-рекою, ему повторили другие, но тотчас были покрыты всепоглощающим звуком нашего великана.
Есть знатоки в Москве, которые, стоя в Кремле, различают все колокола замоскворецкие по их звукам. «Новоспасский услышал прежде всех - славно!». - «Эхма! опоздал Голутвенский. Вот и он, вот и он!». - «И Симоновский не отстал». - «А Спас на Болвановке, Климент после всех!».
Но ни что не может сравниться с тою минутою, когда начинается трезвон. Душа летит на небеса. Веселье, святое веселье объемлет сердце!
Успенский собор в полном освещении представляет зрелище единственное. Это пение дверям затворенным! Это вступление в церковь! Что за торжественное служение! Эти безпрерывные кадения священников в богатейших ризах!

М. П.

Поместим здесь еще несколько слов из третьей статейки об этом же предмете, нам доставленной:
«Кто не бывал в Кремле в исходе двенадцатого часа ночи в субботу страстной недели, тот многого не знает, и не может иметь понятия о тех благоговейных и святых минутах, какие составляют духовную жизнь Москвичей. Ни Рим, ни древний Царь-град и ни одна столица в мiре не могут состязаться с Москвою. Самый Иерусалим, ныне смесь вероисповеданий, едва ли не уступит древней Русской столице, и не передаст ей пальмы первенства в эту минуту».

(Москвитянин. 1841. Ч. 3. № 5. С. 233 – 234).