Торгаш

     Общественное мнение это, конечно, хорошо, но моё мне больше нравится! (Ф. Раневская)

Приветствую вас, уважаемые почитатели и милые подруженьки. Здравия желаю, мои друзья — советские подводники. Добрый день равнодушным и не очень — любезным гражданам и ненаглядным гражданочкам. Ну, и недругам не хворать. Сам понимаю, что вам, после полутраурного нахождения в Лондоне Скрипалей… и пенсионной реформы жизнь то ноне — не всласть.
Так… отвлекитесь немного. К счастью или к сожалению, но человеческие эмоции не подвластны нам, что так и хочется иной раз как следует ворога своего наказать, который, к примеру, с вашей зазнобушкой когда-то переспал. Оно хоть и в школе ещё было, а всё, знаете ль, обидно-с…

Был, помнится, у нас продавцом винной лавки и, совмещённого с ним магазина, Иван Егорович… и, избави Бог, его как-то окрестить — по-иному. Ошибиться, к примеру. Выпивка, как я замечал, там всегда была — на паях. Сколь бы клиент ни принимал, столь же плескал и продавцу, который выпивал, но свою дозу, долю почему-то записывал — на покупателя.
А у того, гляди, у самого, семеро по лавкам!
Да и на халяву можно было в том заведении лишка виноградного глотнуть, пока торгаш отвлечён другими покупателями, да пионерами с комсомольцами, чёрт бы их побрал, тем часом приобретающими фигуристые сосуны с шоколадками. Раньше, поди, и вино то было настоящим, виноградным, а не нынешнее, каким нас ноне продажные капиталисты травят. Оно бы… и сейчас после баньки иной раз хватанул, да с какой-либо зазнобушкой расслабился в стогу, да преставиться перед вратами Ада боишься, да глупо угаснуть, не попрощавшись, уйдя ото всех.
В небытие.

— Иван Егорович! – скажут, – ради Христа, угощайтесь! И всё — кружка вина или шкалик коньяка в твоих кистях. Вмажут оба, клюкнут, а некоторое время спустя уже и гудеть зачинают! Не будет приглашения, таки… прощевайте уважаемый сударь, значит! Стало быть, и — винная лавка для вас шлагбаумом закрыта или огорожена забором. Навсегда. И пусть вас не смущает: отсутствие замков и наплыв посетителей.
Отож. Закрыта, значит, закрыта.
Остаёшься, как без товара, так ещё и с похмельным внутри своего организма синдромом. А кому оно нужно страдать, да, к примеру, ещё после церковного священного празднества. А ведь живому нутру необходимо восстановиться. Помочь. А коль ты в ссоре с Иваном Егоровичем, таки — беда! Так и летели мужики к его двухсотлитровым бочкам с вином круглые сутки. А иначе как…. А никак. Каждый последующий вырывал шланг у предыдущего и засасывал в себя, дабы самопроизвольно вино текло с дубовых бочек, наполняя их посудины.
А коль не к продавцу, так забредали неугодные тому лица: с головокружением, сильным сердцебиением, тошноты и явными признаками головной боли, гляди, в чужое какое родовое гнездо, где тебя не только не ждали, а можно было и по сопатке схватить, али, например, получить в бубен. Разве что и примет старая дева: вековуха, бессупружняя какая-то дева или, скажем, перестарка, засидевшаяся в мадамах. Даже очень будет рада оному визиту, коль заметит, что коленки её зачинают уже мхом зарастать. Пожалуй, любого альфонса примешь, нежели наступает такова пора женская.

Нет-нет, нам, сопатым не до вина в то советское детство было, а забегали мы туда лишь за очередной шоколадной фигурой, в виде: трёх богатырей, чёрт-те каких размеров, и покупая, посасывали, смаковали на переменах в школе, дразня друг друга, у кого та сладость больше и круче.
А единожды беда у чужих мне людей случились, и я, на их неудаче и злоключениях, смог заработать себе деньги на лишнюю шоколадку.
Школа то рядом была.
Минута… и ты уже у прилавка, видя, как очередной клиент засасывает через шланг из бочки вино в банку, во вторую, в третью. В себя. В нутро. Это всё походило на высасывание водителем бензина из бензобака чужого автомобиля. Только вино всё же засасывалось с большим удовольствием, да ещё и с каким-то радостным причмокиванием. Оно и понятно… выпивали и каждый начинал там, по-своему, веселиться, чему-то, естественно, и радоваться, аки глупые дети.
Хуже баловней-пионеров, право.
— Нет, нездоровый интерес у меня, советского пионера, стал тем временем просыпаться: к стыду, ответственности, совести, морали и нравственности. Как это, – думал я, – возможно! Продавец хлыстал винцо с очередной бочки совместно с безмозглым посетителем, а должником всегда оставался только последний, что меня уже тогда возмущало. А торгаш плевал на химический карандаш, да только и успевал вносить неплательщиков в графу своей амбарной книги, верно, в тысячу страниц… толщиной. Да ещё и каждому по нескольку галочек. Палочек.

Единожды же… дьявол меня занёс в ту лавку, что я еле ноги оттуда унёс с лакомством, сладостями и пионерским своим, в кармане, галстуком. А опохмелялся там после божественного какого-то праздника народ, что эта пьянь заставила меня даже красный галстук в карман спрятать, предварительно ещё и пристыдив за вступление в Пионерию.
Я так был огорчён, что перекрестился.
Продавец, видно, добр был тем днём, раз, в отсутствии вина, налил похмелявшимся дебиторам огромную металлическую кружку медицинского спирта, чтобы каждый выпил по глотку и был, значит, здоров, да и валил, к чёртовой бабке — с его лавки.
И вот, выбирая себе шоколад на прилавке, гляжу, один хлебнул, сморщившись… на старые дрожжи и занюхав горечь рукавом. Ведь, сказывали, что 99 % крепостью то питие они употребляли, которое даже водой разбавлять надобно было. А вот второго то я точно запомнил, ибо он одноглазым был и по фамилии, вроде как, Артёминым все его кликали.
Но дело то совсем в другом. Все присутствующие бедолаги с похмельным синдромом были больны-с… и каждый лишь ожидал очерёдности своего глотка и доли крепкого для оздоровления спиртного напитка, чтобы кровь, наконец, взыграла, песнь на ум пришла и в пляс потом пуститься.

— Почто, – спросите, – я это всё вспомнил! Так драка там завязалась после массового, группового их похмелья, да ещё и кое-как своими силёнками я отбил купленную шоколадную фигуру, так как стали те посетители по разным причинам лезть друг другу: в харю, в морду и бить по сусалам. Жёстко и страстно. А ещё кукарекающими петухами орали матом во свои лужёные глотки и, главное — без акцента, доведя себя просто до неприличия и сумасшествия. Извергали, при том, ещё тонны проклятий на посетителей магазина.
Спирт же — не вино, да и не бензин!

— Так ведь там бились, что думал, – без шоколада, и покину пивную лавку. Ан… нет, Господь меня миловал! Однако, таков произошёл конфуз, что, и грех оного — не вспомнить. Били друг друга в бровь, в глаз. В кровь! Земля дрожала у меня под ногами! Ох, держите меня четверо — люблю же я драки! Объясняя участковому все обстоятельства ихнего меж собой спора позже, – я ему говорил, – что не могу, дескать, одного, товарищ милиционер, понять: почто те клиенты били друг друга, когда должны были бить лишь одного — одноглазого, но все стрелки почему-то перевели не на него, зачинщика, а на сторонних им лиц.
— Почто это! – вопрошал меня участковый офицер.
Да разве могут пионеры страны Советов скрывать от органов в красных и классных фуражках какие-либо секреты, и поделился тогда я с ним своими соображениями.

— Как это почто! Как же это почему! Странный вопрос. Ведь… когда очередь дошла, – пояснял я милиционеру, – до того самого Артёмина, тот не стал, как все, со своими друзьями той горючей жидкостью делиться, а взял… и всё, что было в наполненной доверху кружке, хитро и подло влил себе в гортань, омрачив всем будущее и оставив их: нездоровыми, немощными и квёлыми. Я видел, как от неожиданности они впали в ступор... и даже сам продавец, Иван Егорович. Ведь тот одноглазый товарищ вылил настоящий ушат грязи на своих же друзей-собутыльников.

— Эка! – только и произнёс тот, довольный горящим внутри него напитком, громко крякнув при этом. А весь хворый люд, сидевший рядом с ним, так и закатил зенки на макушку, понимая, что более ничем себя не излечить и здоровье своё уже никак не поправить! Ведь спирт выпит, а вино ещё не подвезли. Когда все эти обстоятельства дошли до участников похмельного дела, так те разом и кинулись драться, разрывая одёжку в лохмотья, в клочья, и кусая друг друга: за уши, носы и губы. Ведь положение у всех было не столь сложное, а просто аховое. А хмельное раскаяние должно было последовать лишь со стороны одноглазого. Только от него.
Вот тогда-то продавца в отношении хитрого провокатора и «осенило». Схватив совковую зимнюю лопату, тот стал «разнимать» покалеченных и нажравшихся в его здании, в хлам, пьяниц.

— На вашем месте, – говорю, – товарищ участковый, я бы инициатором и главным виновником оной кровавой драчки назначил именно инвалида по зрению. Ведь, пред тем, как крякнуть тому от удовольствия, он ещё и съел голову Алёши Поповича у моей шоколадки, что мне больно даже смотреть теперь на неё, а не только радоваться или есть!
— Ладно, – сказал офицер, – на-ко, новоиспечённый ты, наш дознаватель, тебе денежку и купи себе, в знак благодарности от всея советской милиции, ещё большую шоколадку! Вот, значица, как здесь разворачивались и происходили события! Ну-с… спасибо тебе, товарищ пионер!
И за что, спрашивается, меня было благодарить и поощрять шоколадом, коль я ничем не отличался от одноклассников и таких же пионеров страны Советов. Просто случайно попал, угодил во свидетели, так что же теперь.

Самое же интересное было видеть то, как в дни получения заработной платы, торговец брал по мышку ту толстенную амбарную книгу и брёл к кассе, призывая к совести своих покупателей возвернуть денежные суммы за приобретённый под запись товар. А так как жалованье получали в основном жёны выпивох, то, вестимо, и требования выдвигались, в основном, к ним. Но какая, скажите, домохозяйка была готова без скандала распрощаться с денежными знаками.
Да… никакая.
Есть молодайки, для которых выход в свет, в бар или даже аптеку — событие, на котором они должны блистать. Любой путь привлекательной женщины от дома до продуктовой лавки и обратно насыщен заинтересованными взглядами. Вам ли, добры молодцы, того не знать и не видеть, что от некоторых, пардон, при перенесении их сексуального тела с места на место до торговой лавки: оно аж… искрит. А вот уже назад: и блекнет оно, и меркнет, и тускнеет, и интересная ранее фигура как-то даже начинает уже и горбатиться.

А всё почему: от скупости это всё, граждане, от жадности. А тут, видите ль, ещё приходит к кассе торговец, требуя с них, в момент выдачи должностного оклада, заработанные кровью и потом гроши их мужей.

Потому-то Ивану Егоровичу в большинстве случаев приходилось от дам видеть только чудную конфигурацию из трёх пальцев, в виде: дули. А некоторые просто бросались на торгаша и всем маникюром впивались в его лысый череп, выдирая с него последнюю волосинку — за спаивание своих мужей и все домашние в семье скандалы, дабы причинить боль и навсегда отбить охоту: побираться со своей амбарной книгой… по людям!
Потому-то… тот всегда заранее навещал цирюльника, либо брил голову сам налысо, отдавая предпочтение причёске: а-ля — Котовский.

— Ага… щаз! Жди с моря погоды! Ты, собака, значит, их поишь, а мы и наши детки должны, ишь, от оного пьянства страдать! – только и скажет какая-то смелая мамзель.
Однажды, после покупки шоколада, слышу, что у Ивана Егоровича, по пьяной лавочке, ту толстенную бухгалтерскую книгу выкрали, спёрли, куда он ежедневно вносил своих должников, которые угощались у него вином под заработную плату. В долг. Вестимо, галахи какие-нибудь залётные или вечные бессребреники.
Начался, помнится, тогда в пивной лавке шум и треволнение.
Иван, который Егорович, вмиг протрезвел и стал требовать свой писчий документ, расталкивая посетителей друг от друга. Ага… за волосы, стаскивая с каждого портки. Это же, в конце концов, вам не простой какой-то тетрадный лист и где-то же должен быть тот букварь, чёрт-те каких… размеров, в виде: амбарной книги.
Долго ходил пасмурным сосед мой, Иван Егорович, пока какие-то чужаки не предложили ему выкупить его амбарную книгу. Ага… за бочку вина. А как не выкупишь, коль там одних должников его по пивной лавке и магазину было с хренову тучу. Нет-нет, не менее.
Правда, не знаю, сколько эта хренова туча: объёмом, весом и количеством заёмщиков, но точно много, ибо после её получения, и сам продавец, Иван Егорович, тогда повеселел, да и дела его пошли в гору, ибо сам ухом всё это от него слышал.