Повесть о приходском священнике Продолжение LXV
Для Бируте
Не хочу вспоминать те страшные минуты приготовления к похоронам. Ничего более ужасного со мной никогда в жизни не случалось. Бесконечные слёзы, непрерывные телефонные звонки, какие-то люди, порой совершенно незнакомые, скупо выражающие слова соболезнования. Я держался изо всех сил. Наверное, нужно было дать волю чувствам и поплакать. Так говорили все вокруг. А я не мог. Во-первых, неловко, во-вторых, как христианский священник я должен верить, что провожаю своего любимого и дорогого человека в иной, лучший мир, на встречу со Христом. Мне следовало выражать противоположные эмоции. Но не получалось. Я просто сидел в своей комнате, молча смотрел в стену или окно, мечтая забыться, перестать воспринимать рвущую душу действительность. В те дни у меня парализовало часть лица, сказалось сильнейшее нервное потрясение. С тех пор моё лицо запечатлело выражение глубокой скорби и переживаемого горя. У взглянувшего на меня человека часто складывалось впечатления, что я нахожусь в постоянной депрессии или невосполнимой скорби. Из-за этого в жизни возникали недоразумения в общении с людьми. Многие видели в моём выражении лица бесконечную грусть, недовольство, будучи уверенными, что мне чуждо чувство радости.
Хоронили Аню на центральном кладбище нашего города. Это показалось удивительным, так как погребения там — явление очень редкое, по большому блату. Как правило, тела кремировали, замуровывая урночки с прахом в крошечные ямки, над которыми можно было возвести малогабаритный памятник или крест. Просто не хватало места для захоронения. Нам сильно повезло. Мало того, что отвели клочок земли на самом живописном участке, так ещё и не пришлось кремировать, так как размеры позволяли похоронить тело полностью, по-христиански.
В день похорон шёл проливной дождь. Небо ещё с утра затянуло хмурыми тучами, немного погромыхало, где-то вдалеке сверкали молнии. На прощание с Аней людей пришло много, большинство из них я даже не знал. Отпевание хотели провести у нас в соборе, но по случаю воскресного дня и затяжной литургии от этой идеи пришлось отказаться. Заупокойную служили в кладбищенской часовне, литию возле самой ямы. Пришедшие люди стояли не шелохнувшись, вопреки непрекращающемуся дождю. Отец Василий произнёс проповедь, и когда взяли крышку, чтобы закрыть гроб, меня вдруг судорожно затрясло, душу обуяла какая-то паника, и я в последний раз глянул на Аню. Её лицо не утратило своей красоты. На нём застыло спокойствие, неописуемое изящество, даже в этих бледных красках. Капельки дождя катились словно слёзы из её глаз, и мне хотелось, чтобы её поскорей закрыли, спрятали. Невыносимо было смотреть, как вместо меня плачет природа. Когда гроб опустили в яму, а певчие запели «Святый Боже», я вдруг понял, как мне стало нестерпимо одиноко. Наверное, только в то самое мгновение я, наконец, осознал всю полноту страшного горя, которое произошло в моей жизни.
Люди расходились молча. В толпе я узнал Шкалина. Он стоял вдалеке, возле кустов сирени, густо затенявших чью-то помпезную могилу. Чёрные очки, огромный, такого же цвета зонт скрывал его знаменитость, но мне удалось его узнать. Он догнал меня на алее, поравнялся и, пройдя некоторое расстояние молча, наконец произнёс:
— Примите моё соболезнование.
Слова его прозвучали сухо, как-то надломлено, в них узнавалась печальная нотка. Я ничего не ответил. Но Шкалин решил продолжить:
— Как знать, если бы тогда Аня приняла моё предложение, этого могло бы не случиться, — немного помолчав, он добавил: — Если могу что-нибудь сделать для вас, не стесняйтесь. Всегда буду рад помочь.
— Спасибо, ничего не нужно, — равнодушно ответил я.
— Слышал, вашего ребёнка удалось спасти… Ему нужны совершенно иные условия, нежели в том захолустном райцентре. Я позабочусь, чтобы при удобном случае его перевезли в лучшую клинику нашего города.
— Зачем это вам? — с немалой долей раздражения в голосе спросил я.
Тот как-то растерянно пожал плечами, произнеся:
— Не знаю. Не спрашивайте меня ни о чём. Как у вас говорят, просто хочу сделать доброе дело.
Мне всю жизнь казалось, что я сильный и стойкий человек. Такое не раз определялось в отдельных случаях, ситуациях. А тут вдруг я понял, как глубоко ошибался и переоценивал свой потенциал. После похорон Ани, до девяти дней, жил у родителей. Закрывшись в своей комнате, подолгу сидел возле стола, на подоконнике или попросту на полу, глядя пустым взглядом в одну точку. Есть совершенно не хотелось, отчего скоро почувствовалась слабость, головокружение. Родители как могли обхаживали, пытались утешать, только такое отношение немного напрягало, мало того, казалось абсолютно неприемлемым. Я ведь далеко не ребёнок. С каждым днём тоска усиливалась. Мне становилось невыносимо находиться в закрытом пространстве, слушать уговоры отца, смотреть на хлопоты мамы.
Как-то утром решил отправиться к отцу Василию. Он встретил меня сосредоточенным взглядом, долго молчал, ожидая моих слов. Я рассеяно подошёл к окну его кабинета, провёл пальцем по стеклу и спросил, безразлично глядя в мутную даль затянутого дождём парка:
— Отец Василий, скажите, почему так получилось? Так нелепо, бессмысленно?
Отец Василий тяжело вздохнул и присел на диван, пригласив меня сесть напротив. Он опустил голову, выдержал долгую паузу, будто собираясь с мыслями, наконец ответил:
— Значит такова была воля Божия.
Я вдруг вздрогнул, сорвался с места, зашагав по кабинету.
— Воля Божия?! — мой голос переходил на крик, какой-то беспомощный, полный отчаяния. — Как же такое могло случиться? Мы ведь только начали жить, у нас должен был родиться ребёнок и… Я просто не представляю, как мне существовать дальше. Я не понимаю!.. Не могу понять такой воли Божьей!
В одно мгновение стало вдруг стыдно за своё поведение, за свои слова. Я вёл себя как капризный мальчик, прибитый беспощадной силой отчаяния. И в то же время очень хотелось вылить то, что накопилось за эти дни, что переполняло чашу горестного терпения.
— Ты священник, — спокойно произнес отец Василий. — Какая бы ни была страшная утрата, что бы в твоей жизни ни случилось, никогда не нужно роптать на Бога. Ни-ког-да! Понимаю, в Его поступках порой нет никакой логики. Но только потому, что нам не дано понимать промысел Господа в той полноте, которая определяется на человека, если хочешь, на целые народы. Мало того, ты христианин. А мы, христиане, не должны привязываться к скоротечной земной жизни, наполненной суетой, соблазном, массой бесполезных обстоятельств, отдаляющих нас от самого важного — Царствия Небесного. Кто любит отца или мать, или жену с детьми, — не достоин Меня, говорит Христос. И в этих словах заключается неравнодушное отношение к родным нашим. Просто Господь и есть та неизреченная сладость, радость, духовная пища, которая даёт нам возможность жить вечно, стремиться к свету, не к плотской любви, а небесной, всеобъемлющей, абсолютно чистой. Я понимаю тебя по-человечески и всем сердцем разделяю невосполнимую утрату и скорбь. Но и искренне радуюсь, так как Анечка приезжала ко мне буквально за пару недель до трагедии. Она искренне исповедалась, мы хорошо поговорили. Я верю, Господь будет милостив к ней. Нам же остаётся лишь молиться за неё. И она, достигнув Небесных селений, не оставит тебя без внимания. Тем более, сын ваш по милости Божьей остался живой. Как назовёшь, уже знаешь?
Я безучастно пожал плечами. Слова духовного отца были правильны, только они не грели душу, почему-то не укрепляли. Может, ещё и потому, что я наотрез отказывался смириться со смертью жены. Непонятная сила бунтовала в моей душе. Я обижался на Бога, на свою недальновидность, на хрупкость человеческой жизни, на отца Василия.
Выйдя за территорию собора, я побрёл по улице, не понимая куда. Капризничал дождь, обнимая меня своей мокротой и сыростью, которых я не замечал. Промокнув окончательно, зашёл в какое-то небольшое кафе.
Вернулся домой совсем поздно, мокрый, уставший, абсолютно пьяный. Мама вбежала в прихожую с испуганным взглядом. Пыталась объяснить, что все переволновались, перенервничали, обыскались меня. Я проигнорировал её слова, бросил мокрую одежду на пол и скрылся за дверью своей комнаты.
С того дня я очень сильно сломался. Мной овладело непонятное безразличие, отсутствие интереса к жизни. Порой зажигались просветы. Тут же сокрушался, сетовал на свои слабости, старался убедить себя жить дальше, пытался неистово молиться за Аню. Только скоро этот порыв проходил, и душу охватывало привычное, вязкое состояния уныния и тоски.
Спустя девять дней я снова отправился в Покровское, на свой приход. Это избавило от тревожных беспокойств родителей, от их просьб и напутствий держать себя в руках, а главное, давало возможность остаться наедине с собой и не отвечать на бесконечные расспросы о моем самочувствии.
Критическое состояние у нашего с Аней ребёнка прошло. Шкалин, как и обещал, помог перевести малыша в лучшую клинику большого города. Теперь мои родители могли быть поближе к нему, периодически его навещая.
Продолжение следует...
Свидетельство о публикации №218091001180