Ясный взор майских луж

ЯСНЫЙ ВЗГЛЯД МАЙСКИХ ЛУЖ

   Разговор в мягких уютных креслах нечаянно зашел о романтике. Мы были уже не в том возрасте, когда на темы, по которым не определены точно круг понимания и заинтересованность собеседников говорят безбоязненно. У каждого из нас был, может быть, небольшой, но честно заработанный разговорный капитал: для Леопольда это была строгая логичность и глубокий гуманизм взглядов, как бы скрытый под легким цинизмом маски заурядного пижона-интеллектуала; тонкий лиризм и искренность суждений делали возможным для Сашеньки то, что было немыслимо для нас с Леопольдом, - она могла позволить себе быть действительно взволнованной предметом спора; я прилагал все силы к тому, чтобы сообщить собственной физиономии выражение таинственное, усталое и доброе.

Мы продержались около получаса и каждый из нас за это время сказал несколько монологов, рассчитанных прежде всего не на убеждение собеседников, но на то, чтобы лишний раз подтвердить уют окружающей обстановки (действительно, очень уютной и приятной), прелесть неторопливой беседы  и благожелательных слушателей. Летел мимо нас вечер досуга.

Леопольд приоткрыл окно и синие шары табачного дыма, висевшие посреди гостиной, перевалились через подоконник и тихо скользнули по воздушным горкам с высоты девятого этажа на дно улицы.
«Пора и честь знать» - напомнили стенные часы и, попрощавшись с гостеприимным домом, который дарил мне иногда редкое для меня, но не забытое ощущение дома, я сбежал по интересной лестнице, полной тайных людей и голосов на лестничных площадках соседей курящих вместе между «телевизорами» и вышел на улицу.
Ух, ты! Шел настоящий дождь и уже собрались первые лужи и каждую секунду под ударами капель на них загорались тысячи круглых глаз, тут же удивленно расширяющихся и пропадающих, когда края зрачка достигали берегов, словно они понимали опасность выйти за пределы орбит.

Легковые автомашины не стесняло присутствие пешеходов и они резвились на мокром асфальте как могли, и, даже, стали симпатичны, почти как живые существа, конечно, далеко еще не так хороши, как кошки, но уже выше простейших.
Москва притворялась провинцией, прогнав по домам праздных гуляк и прикрыв завесой дождя свою многоэтажность.
Пройти под дождем мне предстояло немного — два квартала, но у меня не было  плаща, а зонтиков я сроду не носил, и, чтобы холодная вода за шиворотом не портила настроение, я быстренько постарался придумать тему для размышлений длиной в мою мокрую дорогу.

Думать долго не пришлось- ведь мы не доспорили, и, не успел  я пройти и сотни шагов, как появилась мысль прямо готовая для монолога: - А может быть, романтик, это человек свободный в своих действиях?
Сейчас люди одни и те же слова понимают очень по разному, но я вот что имел в виду: в студенческие годы в нашей комнате появлялся тридесятый друг, которого все звали — Старка, а, если хотели назвать его уважительно, то говорили — Парень Старка. На него стоило посмотреть: у него были косматые брови, которые, по Лермонтову, выдают породу, прекрасный прямой нос, волевой подбородок с дырочкой и пронзительные голубые глаза. Когда через год я прочитал роман Уоррена «Вся королевская рать», то губернатор Старк мгновенно сцепился в моей голове с нашим Старкой и с тех пор я уже не мог представить американского политика без тонких сухих губ и, даже, льняных волос нашего Парня Старки.

О нем рассказывали легенды: так он был единственным, кто сумел ужиться в комнате с шумной компанией киргизов. Киргизы были неплохие ребята, но, поверьте моему опыту, в общежитии, где на каждом квадратном метре по человеку, трудно даже с близкими друзьями, что уж говорить, о людях, чей язык нам был непонятен, а многие обычаи в быту совершенно для нас неприемлемы. Из киргизской комнаты, насколько я помню, за год сбежало три человека и только Парень Старка вел себя так, как будто дал зарок, что ничто на свете не может заставить его покинуть койку, принадлежащую ему — Парню Старке.

Приходя из института, Старка ложился на кровать в пиджаке, в ботинках и мог или читать или спать или разговаривать с одним из немногих своих приятелей (близких друзей я его не помню, если они вообще были). То же самое, конечно, делали и мы все, но Старка был человек не наших масштабов. Спать он мог сутки, даже не прикрыв глаза от ярчайшего  электрического света, то что он читал, он запоминал наизусть, а если ему приходила охота поговорить, то рассказы его были замечательно своеобразны и собирали порой большую аудиторию, хотя тематика их была неоригинальна — охотничьи подвиги Парня Старки, любовные интриги Парня Старки и юные годы Парня Старки.

К сожалению, мне редко приходилось слышать его рассказы, - я не был в числе приятелей Парня Старки, да и сталкивался с ним эпизодически.
Однажды спиртной дух видимо крепко ударил в голову Парню Старке, если он пошел искать приключений в нашей вегетерианской комнате. Народ у нас жил мирный, грызлись мы между собой потихонечку и, конечно, трудно у нас было найти богатыря, схватка с которым могла бы принести Старке славу. Тем не менее, он подошел к столу за которым дипломник Гымза чертил черной тушью свой последний пасхальный проект и, легонько взревев, опрокинул стол набок.

Гымза ловко отскочил в сторону, с таким видом, словно Старку он заметил только что, хотя сам он следил за Парнем очень внимательно (мы знали буйный нрав Победителя Киргизов и всегда его немного остерегались).
Удивленный вид Гымзы был некоторой подстраховкой для него, на тот случай, если бы весь эпизод удалось еще превратить в шутку.
Гымза с сокрушением в голосе сказал:
- О, парень! Зачем же так? Если ты выпил, то надо лечь и поспать, и принялся подбирать бумаги, упавшие на пол, что давало ему возможность двигаться вокруг стола и, тем самым, все время удаляться от Старки, который тоже начал его обход. В некотором постоянном, чуть ли не в вальсовом ритме они обошли стол, и тут Гымза уперся макушкой склоненной к земле в угол прижатого к кровати стола.
- Стой, - мрачно сказал Старка. - Ты что про меня говоришь в туалетах?
- Слушай, дорогой, - заговорил Гымза, почему то с грузинским оттенком, - ничего и никогда я про тебя не говорил.
Стоит сказать, что Старка был невероятно силен, говорили, что он с пяти лет помогал своему отцу-плотнику, и, вероятно, долгая привычка к физическому труду сделала его мышцы твердыми как камень, и положение Гымзы, действительно, было незавидным, тем более, что и доходил он Старке только до плеча.
Старка щурил глаз, собирал суровые морщины на лбу и чуть приметно ухмылялся краешком рта.