О любви

- Что это за кастрюля, почему она здесь стоит?
- Ох… Ну откуда же я знаю?
- А этот пакет здесь зачем?
- А, я поняла, ты просто поговорить со мной хочешь?
- Да.
- Ну давай тогда поговорим о чем-нибудь другом, ну, может… о кабанах? Вот — бери яблоко, вот это — самое сочное, розоватое внутри, и будем говорить о кабанах.
- Ладно.
- Я сегодня с собакой ходила на реку, и, представляешь, такой запах в лесу — густой, крепкий, сложный, но, ты же знаешь, я по запаху черемуху от крушины толком не отличу. Но, все равно, меня волнуют, почему-то, запахи первой осени. В поселке пахнет яблочной падалицей, в сосняке неостывшей с лета хвоей, в ольшанике торфом, в дубраве — желтым листом, с первой ноткой тления, и, наверное, урожаем желудей. А от реки, почему-то, пахнет юностью, хоть вода в ней не свежая, илистая, мелкая.
И вот, представь, ложится под дуб кабан, тяжело укладывается, пыхтя, уже такой осенний, хороший. В брюхе желуди перекатываются. Рыло в землю уложил, устроился, хрюкнул… А рыло — это же чудо какое-то! Нет, ну как такое может быть?! Оно же длинное, чуть не треть тела, представляешь, сколько в нем обонятельных рецепторов помещается?!
Вот, ты как думаешь, чем желудь пахнет?
- Вроде бы ничем. Он герметичный. И лакированный, как тумбочка.
- А кабан же чует желуди даже из-под снега, значит — пахнет чем-то, волнительно, вкусно. И вот, если я, со своим утлым носом, надышаться осенним воздухом не могу, каково кабану? А тебе, кстати, тебе когда-нибудь мешали спать запахи?
- Да (со вздохом), когда спал на том старом диване, который ты не дала выкинуть.
- И не дам! Он столько пережил, все его хозяева поумирали, он пахнет временем и людскими судьбами, его нельзя выкидывать. Вот видишь, ты как тот кабан, ты понимаешь…
Помнишь, мы с тобой вечером легли спать, а небо в окне было черничного цвета и луна круглая очень, небывалая. Нам не давала уснуть красота. А кабан видит рылом. Он закроет меленькие глазки свои карие (как речная вода), с ресничками, дикие такие глазки, и перестанет видеть дробь зелени, светотени, качание усыхающих трав, но рыло останется распахнуто во всю ширь.
Запахи фруктовой падалицы из садов, черного торфа из ольшаника, теплой хвои, издали текущей темноводной реки с мрачным налимом внутри, промытого древнего песка, кольчатого червя, сладкого клубня, сухой грибницы, годичных колец, земляных слоев, потайного слизня, целой будущей дубравы румяных спелых желудей — вся эта тревожная поэзия ломится в ноздри, как спать ему?
Поневоле встанешь, вздохнешь, и от осеннего вожделения, от неясного сентябрьского зуда пойдешь все есть. И пусть, и правильно, а то что желуди россыпью на тропинке — такие круглые, такие глянцевые, смотреть больно, ступить негде.
Я бы и сама, если честно, всю эту осень съела бы целиком со всеми ее желудями и желтыми листьями, чтоб она была всегда во мне и никогда не забылась. Только слабо вот...
- А я бы съел тебя.
- Н-да… Понимаю…. А кабаны же плохо видят, да?
- Говорят, да, близорукие.
- Ну, желуди у себя под рылом видят. А звезды, как думаешь, видят?
- Не знаю, наверное только луну. Да у них же шеи нет, голову поднять не могут, зачем-то специально так сделаны. Но если на бок лягут, может и увидят звезды… Или — на спину. Если на берегу реки усядутся, на самом обрыве, где не мешают деревья…
- Если очки наденут. Представляешь, купить кабанам очки. Они как наденут их (как-то за ушами лопушистыми мохнатыми закрепить) — как увидят все! Все подробности жизни! Все забудут, соберутся вместе, в небо уставятся очкастыми глазами и будут созвездия по звездочке собирать. Представляешь, приходишь ты на реку, а там стадо, нет… два кабана на обрыве. Сзади — такие смешные будут, толстые, с ушами, и друг к другу склонились так… нежно. Желуди падают, звезды падают…
- Да...
- А, вообще-то, наверное и правильно, что близорукие. Чтоб не отвлекались от земли. И желуди и звезды — это уж слишком. По себе знаю.
Что это, действительно, за кастрюля? А, это я в ней компот яблочный варила неделю назад, смотри, какая хорошенькая плесень цвета седины.