Дмитрий Ольгердович, князь брянский

Исторический роман

О КНИГЕ АЛЕКСАНДРА РОНЖИНА
«ДМИТРИЙ ОЛЬГЕРДОВИЧ, КНЯЗЬ БРЯНСКИЙ»

Александр Ронжин известен читателю как автор исторических романов «Русин из Корсуни», «Во Владимире и Вщиже», «Тропою Буривоя», других произведений на историческую тематику.
Главным героем нового исторического романа А.Ронжина «Дмитрий Ольгердович, князь брянский» выступает сын великого литовского князя Ольгерда Дмитрий.
Что знаем мы о нём наверняка из исторических источников?
Его родителями были Ольгерд Гедиминович и витебская княжна Мария Ярославна. По вероисповеданию – православный.
Имя жены – Анна. Имел двух сыновей – Михаила и Ивана. Владел то Брянском, Трубчевском и Стародубом, то Переяславлем-Залесским. В 1379 году, находясь в Трубчевске, не стал воевать с московским войском, открыл ему ворота города и перешёл на сторону великого московского князя Дмитрия Ивановича. За это получил от последнего город Переяславль «со всеми его пошлинами».
В 1388 году, ещё при жизни Дмитрия Донского, Дмитрий Ольгердович возвращается в Литву и даёт запись на верность королю Владиславу, королеве Ядвиге и короне польской. В 1390 году вновь даёт грамоту на верность королю Владиславу.
Дмитрий – участник двух битв – Куликовской 1380 года и на реке Ворскле 1399 года. В последней погиб вместе со своим старшим братом Андреем.
Вот и всё. Остальное – область предположений и гипотез.
Согласно Василию Татищеву и некоторым летописям, список погибших на реке Ворскле всегда даётся в одной и той же последовательности: «Князь Андрей Ольгердович полоцкий, князь Дмитрий Ольгердович брянский, брат их из двоюродных князь Михаил Евнутьевич, внук Гедиминов, князь Иван Дмитриевич Киндырь, князь Андрей Дмитриевич пасынок…» – и так далее, всего более двадцати имён.
Исходя из вышеприведённого текста, часть историков предполагает, что в битве погибли сын Дмитрия Ольгердовича Иван по прозвищу Киндырь и пасынок Андрей.
…Если у Дмитрия действительно был пасынок, геройски сложивший голову в битве 12 августа 1399 года, значит, брянский князь был женат дважды. Кем была его вторая жена? Откуда родом Анна? Анна – первая или вторая жена брянского князя? Точных ответов на эти вопросы нет. Здесь уже область догадок и предположений историков и художников.
В целом все исторические версии тех или иных событий А.Ронжина убедительны. Вот конкретный пример.
Мы привыкли считать, что поединок Александра Пересвета с Челубеем произошёл в самом начале Куликовской битвы. Автор романа помещает его в тот момент сражения, когда сторожевые отряды русских и монголо-татар уже схлестнулись друг с другом и разошлись, освобождая место для битвы основных сил.
Во-первых, такой взгляд на поединок вполне оправдан, если следовать тексту пространной редакции Задонщины, где сказано:
«И Пересвет скачет на борзом коне, и золочёным доспехом поблескивает. А иные лежат порублены на берегу Дона. Хорошо бы, брат, в то время старому помолодеть, а удалым свою силу испытать. И молвил брат его Ослябя чернец: «Брат Пересвет, вижу на теле твоём раны. Уже голове твоей слететь на траву ковыль. А сыну моему Якову на зелёном ковыле лежать на поле Куликове за веру христианскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича.» (Задонщина. Тула, 1980. С.65)
Во-вторых, такая последовательность событий не умаляет, а, наоборот, возвышает героический поступок Пересвета.
Ведь если поединок происходит в самом начале битвы, мы не знаем, действительно ли Челубей настолько силён, как он сам говорит об этом.
Иное дело – когда первые стычки уже произошли. И ордынский богатырь успел показать себя неустрашимым и сильным противником.
Именно против такого противника, которому «нет равных», и выступает Александр Пересвет.
В целом автор романа, можно сказать, следует завету доктора исторических наук, профессора Аполлона Григорьевича Кузьмина:
«Чтобы быть настоящим художником, писатель должен понять, вокруг каких проблем идёт спор между специалистами, почему спорные вопросы не поддаются однозначному решению. Он не может просто присоединиться к одному из мнений. Ему приходится становиться равноправным участником дискуссии и привносить своё самостоятельное прочтение источников и проблем… Обязательно надо понять, чем люди жили в то время, о котором пишет писатель. Вместе с тем у писателя есть и определённое преимущество по сравнению с учёными. Оно заключается в особом, художественном способе познания, которым специалисты часто пренебрегают как «неточным» (из предисловия к роману В.Д. Иванова «Русь изначальная». М. 1986).
В книге Александра Ронжина – десятки имён, названий городов, рек. Чтобы читатель не заблудился в них, автор помещает довольно обширные «Сведения об исторических лицах и географических объектах».
Думаю, роман будет интересен для тех, кто не равнодушен к средневековой истории родного края. У автора есть своя позиция по многим известным историческим фактам. Любопытен будет и главный герой романа – князь Дмитрий Ольгердович, по версии автора – первый русско-литовский князь, отказавшийся воевать против единоверцев и соотечественников. Все его действия направлены на недопущение напрасного, неоправданного пролития крови. А в сложные моменты жизни, когда надо постоять за родную землю – князь выступает смелым и храбрым её защитником.

Заместитель директора Брянского краеведческого музея, заслуженный работник культуры Российской Федерации В.П. Алексеев

Вступление

Снег падал хлопьями. Сплошная снежная завеса скрывала от охотников и дальний сосновый бор, и ближний берёзовый перелесок.
Тихо. Даже под лыжами приминаемый снег не издавал обычного похрустывания.
Степан остановился. Помощник, шедший по лыжне следом, чуть было не наткнулся на него.
– Всё, Иван. Господь нам охоту закрыл. Возвращаемся.
Пытаясь приободрить старшего, напарник произнёс в ответ:
– Вертаться можно: двух косуль подбили, разве плохо? Успели до снегопада!
– Успели. Теперь успеть бы дойти до города до того, как в рост человека снега навалит. Готов?
Внимательно осмотрел своего помощника. Тул закрыт, лук в чехле, торба с убитой косулей висит, как и у него, за спиной. Иван, не отвечая, молча кивнул.
– Тогда иди первым. Как свежака в аршин навалит, первым пойду я.
И два трубчанина (первым – помощник, вторым – главный охотник) двинулись в обратный путь.
Иногда идущий сзади подсказывал:
– Левей бери. Забыл этот холм? Там обрыв впереди, мы его правее обходили.
Или на совсем ровной местности, где совершенно не было никаких ориентиров – ни кустика, ни деревца, ни травинки над снежным покрывалом:
– Чуть правее. А то рано к реке выйдем.
«Как он видит в этой белой пелене?» – удивлялся помощник и начинал верить в необыкновенное чутьё Степана, которое помогало ему и быстро косуль выследить, и чуть ли не с закрытыми глазами с пути не сбиться.
Прошло два часа. Белая стена, окружавшая охотников, разом пропала, и за пол-версты теперь можно было разглядеть тёмные пятна деревьев и кустов.
Обернулись.
Сзади небо было намного темнее, чем впереди. Решил свои знания показать помощник:
– Стороной мгла проходит. Может, дойдём до Трубецка – а там и снежинки не упало.
– Дай-то Бог. Минуем сейчас три холма – и реку увидим. А там и Родище наше… Давно мать-то навещал?
– По осени три раза заезжал, запасы на зиму помогал делать. А вот зимой ещё ни разу не был… Заказов много, как будто весь город в поход на врага собрался… Топоры просят боевые, правда, они у меня есть, а мечей совсем не осталось…
Степан ничего не ответил, а про себя подумал: «Все кузнецы в городе только и заняты мечами. От бояр иных заказов сейчас не поступает. Плохая примета…»
Пока пересекали три холма, с трудом идя по глубокому снегу, небо заметно посветлело, казалось, что ещё немного – проглянет голубое небо и выглянет солнце. Снегопад прекратился полностью.
А вот и пойма Десны.
Помощник беззаботно вышел на край высокого обрыва, но Степан вдруг набросился на своего напарника, повалил в снег и зашипел:
– Тш-ш-ш… Конные на горизонте, по льду реки к Трубецку идут…
Пригляделся внимательно Иван: правда, с северной стороны за первыми пятью всадниками на некотором удалении шёл отряд в несколько сот воинов.
– Как думаешь, нас заметили? – этим вопросом Иван попытался сгладить свою оплошность.
– Не похоже… Это не литва, это… Москва! А князь-то наш – сын Ольгерда, полулитовец…
– Литовец – не литовец, а если бить будут, нашим семьям худо придётся.
– Бросаем косуль здесь и налегке идём в Трубецк. Первыми о чужаках весть дадим, может, монета-другая перепадёт от стражи, – принял решение Степан.
Помощник попробовал возразить:
– Жалко добычу терять…
– А души родные не жалко? Кидай суму! Пока вои крюк рекой будут давать, мы первее поспеем!
И два охотника, покидав всё, что настреляли за день, налегке понеслись в Трубецк.
Они успели предупредить о надвигавшейся опасности дальнюю городскую стражу, стража – городского воеводу, а тот, в свою очередь, трубецкого князя Дмитрия Ольгердовича.

Глава 1. В Трубецке

– Спи, Аннушка, а я пойду дозоры проверю. Не спится мне что-то… Снег сильный, верно, не перестал идти… В такую ночную глухоту за пять шагов ничего не слышно…
– Скорее возвращайся: отдохнуть тоже надобно, – только и молвила Анна, понимая: волнуется Дмитрий, вчерашняя весть о приближении московского войска взбудоражила всех. И воинов, и купцов, и знатных горожан – всех… А как же князю не волноваться?
Дмитрий зажёг от углей в печи лучину, стал молча одеваться.
Анна ласково смотрела на мужа. Вот уж почти тридцать лет они живут вместе, вместе делят все радости и горести, а любовь к суженому с годами не проходит. Внешне, конечно, он изменился: ушли юношеская пылкость, озорство, нет уж той гибкости в теле… Зато больше стало рассудительности, дальновидности, после рождения двух сыновей Дмитрий в постоянной заботе о них, обучил не только ратному делу, но и ведению хозяйства, соколиной охоте, нашёл им монаха-учителя, знающего четыре языка (сверх литовского и русского)… У сыновей уже свои семьи, а он всё поучает, учит разным бытовым премудростям… Дал было им часть своих земель, чтобы хозяйничали самостоятельно, да сейчас, в дни, когда обострились отношения с великим князем Ягайлой, собрал всех под своё крыло в Трубецк…
На пятом десятке появилась у Дмитрия первая седина в светло-русых волосах, несколько раздался он вширь, не потеряв, однако, прежней силушки: до сих пор любит ходить на медведя лишь с одним помощником, боярином Александром Пересветом…
Старшие братья «за глаза» так и прозвали Дмитрия – Медведь, имея в виду не только его громадную физическую силу, но и странное отношение к власти: ему было достаточно того, чем владел, никогда не желал себе большего. Уж выросли сыновья, подрастают внуки, казалось бы – воюй, отбирай у своих и чужих земли, как это делают Андрей и младшие единокровные братья…
Так нет же… И хотя в походах и битвах, что вёл его отец, Дмитрий всегда был ему первым помощником, выказывая и находчивость, и смелость, но всё же воевать не любил и говорил о том открыто.
Одно дело – сражаться с врагами христианства, с врагами родной земли, как это было на Синих Водах, где Ольгерд со своими сыновьями разбил трёх татарских воевод… Совсем иное дело, когда брат идёт на брата, сын – на отца, племянник – на дядьку, и льётся родная кровь… Разве это по христиански?
До сих пор Дмитрию удавалось избегать открытых столкновений со своими многочисленными братьями и племянниками. И Анна была благодарна мужу за это. Нет ничего страшнее, когда люди одной веры, а часто и одной крови, убивают друг друга…
И это самое страшное она не видела, нет, – слышала много-много лет тому назад…
Это было в Брянске. Поднял тогда кто-то (кто – так и не удалось выяснить) посадских на бунт. Ворвались лихие люди в церковь святого Николы, при митрополите Киевском и всея Руси Феогносте выволокли брянского князя Глеба Святославича, отца Анны, на площадь, приговорив скорым и неправым судом к смерти, тут же разорвали на части, словно скотину какую… Да и скотине не пожелаешь такой лютой смерти, а человеку-то за что ж? Этот рёв озверелой толпы до сих пор не забыла Анна, хоть ей и было тогда лет пять-шесть… Верные слуги спрятали у себя маленькую девочку, а потом вывезли к дальним родственникам в Витебск. Приютила её у себя первая жена Ольгерда, Мария Ярославна… Перед самой смертью великая княгиня благословила своего сына Дмитрия на брак с Анной.
Не таинственным незнакомцем был для юной брянской княжны Дмитрий, ибо великий Ольгерд в перерывах между военными походами подолгу находился вместе с сыновьями в будущих своих витебских владениях (не было у старого витебского князя Ярослава Васильевича сыновей, вот и переходило всё в руки дочери – Марии Ярославне, значит, к самому великому князю Литвы). Андрей и Дмитрий Ольгердовичи частенько сбегали с домашних занятий и проводили время на берегу Двины. В жаркие летние дни, скинув нарядные княжеские одежды, вволю резвились и плескались в речной воде.
В один из таких солнечных июльских дней и познакомились Дмитрий и Анна. Сколько им было лет? Десять – двенадцать… Последующий переезд в Вильну не разлучил молодых: ведь Анна была в свите великой княгини…
Нравилась Дмитрию эта стройная красавица-сиротинушка с берегов Десны. Привечала Дмитрия и Анна. Объявленную волю родителей о предстоящей свадьбе (где инициатива исходила от Марии Ярославны) молодые встретили с радостью.
Смерть матери Дмитрия и долгие официальные похороны, с приглашением множества иностранных гостей, не только задержали свадьбу, но и поставили под сомнение её проведение.
Тем не менее мачеха Ульяна Александровна, вторая жена Ольгерда, не стала чинить препятствий и вмешиваться в жизнь двух любящих сердец.
– Слышала я про Друцк… К Московскому княжеству близко, со Смоленским – совсем рядом… Городок небольшой, но крепкий, жаль было бы по невниманию к нему оттолкнуть от себя его жителей… А князья там ненадёжные, пригляд за ними нужен, – сказала она мужу, решив убить двух зайцев – и князей друцких контролировать, и предоставить молодым жить вместе, удалив их из столицы.
Правду говорят: с милым и в шалаше рай. Какая разница для молодожёнов, где жить, главное – вместе! Друцк, значит – Друцк!
В небольшом городке на берегах Друти родились их сыновья, Иван и Михаил, а спустя несколько лет после битвы на Синих Водах отец сказал Дмитрию:
– Твоя жена родом, кажется, из Брянска? Так и бери его себе! Всю северную Черниговщину забирай, с Трубецком и Стародубом! Княжь там!
– А Друцк? – робко спросил Дмитрий.
У Ольгерда от удивления поднялись брови:
– Я что, разве сказал, что забираю его у тебя?
Так главным городом всего семейства Дмитрия стал более крупный город на Десне.

***

…Анна очнулась от хлопнувшей двери. Ушёл в холод зимней ночи супруг, а она задумалась, забыла в спину перекрестить его… Тут же успокоила себя: не на битву ушёл Дмитрий, лишь дозоры проверять, быстро вернётся…
А мысли снова улетели туда, в Витебск, снова вспомнился переезд из Витебска в Вильно… Не рада была переезду Мария Ярославна, больно ей было покидать родные двинские берега… Ольгерд, как мог, старался сделать свою новую столицу родной не только для своих литвинов-язычников, но и для православных родственников, прежде всего – для своей глубоко верующей супруги. Здесь уже была церковь Святого Николая, только что отстроили Пятницкую церковь. В следующем, 1346 году от рождества Христова, поставили Пречистенскую церковь, на строительство которой немалые сбережения передала великая княгиня.
…Года не прошло со дня переезда – ушла в иной мир Мария Ярославна. Сильно горевал Ольгерд: по-настоящему любил он свою витебчанку, но даже и в этот тяжёлый для себя час не изменил своему обычаю – не взял в рот ни капли хмельного, на поминках пил только воду…
Прошло какое-то время, и великий князь Литвы понял: надо жить дальше… Зачахнет в горе он – пропадёт и Литва, некому будет поднять её так, как может это сделать только он…
Сначала кинулся в объятия своих родственников-язычников, которые подсовывали ему то одну красавицу, то другую… Но Ольгерд не был бы Ольгердом, если бы не понимал: несерьёзно всё это, не по великому его положению… Уверен был: личное счастье должно идти рука об руку с приращением к Литве русских земель. Женился первый раз – и вот оно, Витебское княжество, у его ног. Кого взять снова в жёны? Нашёл: Ульяна, дочь тверского князя Александра Михайловича.
Уже после свадьбы Дмитрия Ольгердовича пошли дети у отца от нового брака: Кенна, Скиргайло, Корибут, Лунгвений, Ягайло, Каригайло, Минигайло… Имена все – языческие, народные, будто не от православных родителей… Далеко было Ульяне до Марии Ярославны! Первая жена Ольгерда оберегала православные традиции, не отступала от них, Ульяна боялась местное языческое население, немецких, польских попов-католиков, каждый месяц прибывающих в бурно растущую литовскую столицу.
Когда умер Ольгерд, на похороны и поминки приехали все родственники, кроме старшего брата Дмитрия – полоцкого князя Андрея. Андрей не смог оказать последние почести своему великому отцу не по своей воле: сыновья от Иулиании (так в Литве звали теперь Ульяну) не пустили своего главного соперника в Вильну. Боялись: ведь Андрей был старшим сыном Ольгерда, и по старшинству трон великого князя литовского должен был принадлежать ему. Андрея поддерживали все его братья – сыновья Марии Ярославны. Однако планам Андрея не суждено было сбыться. По завещанию Ольгерда, составленному в присутствии Иулиании, вся власть в его владениях переходила теперь к одному из младших сыновей – Ягайло.
Что было делать Андрею? Сидеть в Полоцке и ждать той участи, что приготовит для него Ягайло? Ясный ум и пылкая душа Андрея Ольгердовича не могла допустить такого. Надо было действовать. Воспоминания подсказывали правильный путь.
Княжил он когда-то в Пскове, оборонял русские земли от набегов немецких рыцарей Ливонского ордена… Хотелось снова оказаться в вольном русском городе, что стоял на берегах реки Великой…
Времена изменились. Далека от Пскова Москва – но её влияние росло и сказывалось теперь на всём русском севере, от Костромы и Галича заволжского на востоке до господина Великого Новгорода и Пскова на западе. Ныне псковичи, без ведома великого князя московского Дмитрия Ивановича, не ставили над собою князя. И отправился Андрей из Полоцка прямо в Москву, к князю Дмитрию и его брату Владимиру Андреевичу Серпуховскому. Был принят милостиво, получил согласие на княжение псковское.
…Там, на поминках великого князя литовского Ольгерда в Вильно, лишь Дмитрий высказался открыто и вступился за своего старшего брата. Остальные смолчали… Эх, не высказываться бы Дмитрию…
Уже в те дни показал свой змеиный норов Ягайло. Ни слова упрёка не высказал Дмитрию открыто, при всех… Просто усмехнулся. Показалось тогда Анне Глебовне: при усмешке не человеческие зубы мелькнули у отпрыска иулианиного, а волчьи клыки. Не успел ещё Дмитрий сбросить по возвращении в Брянск дорожный плащ, догнал его вестовой с только что состряпанным указом нового великого князя литовского: оставить Брянск и отправиться княжить в Трубецк и Стародуб… И Друцк попросил освободить Ягайло: оттуда в Трубецк пришлось уехать Ивану Дмитриевичу вместе с женой и маленькой дочкой.
И вроде бы не за что было Анне любить свой родной Брянск, а всё же защемило сердце, видя, как заметался по комнатам княжеского терема её любимый, хватался то за меч, то за письмо к Ягайло… Но потом, по совету жены, не воспользовался Дмитрий ни оружием, ни пером. Покорился.
«Бог даст, обойдётся всё и на этот раз», – глубоко вздохнула Анна, и с этими мыслями о братьях мужа, его мачехе, об устройстве жизни своей семьи, спокойно уснула.

***

Мороз усиливался. Чёрный беззвёздный небосвод слал на землю редкие снежинки, тонкий слой свежевыпавшего снега предательски хрустел под ногами. «Это и к лучшему, – подумал Дмитрий. – Будут подходить ночью – услышим».
Четыре сторожевых башни имел Трубецк. Все были проходными, имели ворота.
Первой, на которую поднялся князь, была Курская башня. Отсюда вела дорога на Курск. Почти два века минуло, как из этих ворот на битву с половцами вышло воинство трубечского князя Всеволода Святославича. «Старыми словесы» о том поведал певец «Слова о полку Игореве». Знал Ольгердович «Слово», впрочем, знали его и братья Дмитрия – Андрей, находящийся ныне на службе у московского князя, Владимир, владеющий древним Киевом. «А Ягайло знает это: «О Русская земля! Уже за шеломянем еси!..» – подумалось Дмитрию. И сам себе ответил: «Откуда ж ему знать-то? Властолюбивая и заносчивая Ульяна, мать его, может, в детстве и читала Изборник Святослава, да после замужества вряд ли какие книги вообще в руки брала… Отцу, понятно, русские книги – тьма великая…»
Взглянул на дозорного. Тот понял этот взгляд как немой вопрос.
– Не беспокойся, княже. Ночью взять град не дадим. А утром у тебя будет время решение принять. Поспал бы, княже, – доброжелательно посоветовал стражник.
– Сами только не проспите, – буркнул Дмитрий, коснулся плеча воина. Просто так, для одобрения. И пошёл вниз.
– Как можно, княже… Службу знаем, – услышал вслед.
Последовательно обошёл Киевскую, Смоленскую, Брянскую башни. На последней задержался.
«Брянск… Отчина Анны, любимой моей. Отец не случайно дал этот город мне. Знал, что Анна – из Брянска. Думал, наверно, что буду искать убийц её отца. А что искать-то? Все сродственники брянского князя Романа Михайловича Старого в Москву отошли, там их, в окружении Дмитрия Ивановича, найти можно… Много лет с тех пор прошло, кто сейчас те события знает хорошо?»
Давно уже нет в живых митрополита Феогноста, встретиться и побеседовать с ним Дмитрию не суждено было…
Сами-собой потекли мысли об отце.
…Дмитрий зримо представил себе давно минувшую битву при Синих Водах. Как оставил его тогда отец при себе, не дал отдельного полка. Лишь маленький отряд поручил, для личной охраны великого князя и посылки вестовых.
Он вспомнил, как вдруг меж средним и правым полком прорвались татары и поскакали к знамени Ольгерда. Дмитрий взглянул на отца, ожидая приказа, тот лишь головой кивнул и мечом указал на вражеских всадников.
Навстречу им повёл свой отряд Дмитрий. Выбрал для себя самого первого, лихого всадника.
Сшиблись кони, Ольгердович ловко отвёл в сторону удар татарского копья, но понял: и его копьё прошло мимо, не поразило врага. Мгновенно, бросив копьё, схватил меч и рассёк надвое врага, от ключицы до пояса. Увидел застывший испуг в глазах молодого татарина, его сабля лишь наполовину успела покинуть ножны…
Вот кто-то из второго или третьего ряда целится в Дмитрия из лука. Взмахнул щитом, лишь гулко ударила о медную оковку щита вражеская стрела. Направил коня на стрелявшего. Тот развернулся, закинул щит за спину, прикрываясь.
Видит Дмитрий: не получился стремительный захват литовского полководца и его знамени, татарский отряд отступает и стремится опять воссоединиться со своими.
– Не дать им уйти! – отдаёт команду Дмитрий и первым начинает преследование.
…Как ловко умеют татары отступать! На полном скаку каждый из них разворачивается и метко стреляет в своего преследователя. Очень часто татарские стрелы поражают воинов Дмитрия: вот один упал, второй, третий…
Да вот беда для противника: туда, куда стремился отряд, уже нельзя: там храбро рубится Андрей Ольгердович, закрывая образовавшуюся было брешь в русско-литовских рядах. Сбавляют ход татары, разворачиваются, и… натыкаются на воинов Дмитрия. Ни один не ушёл от русских и литовских мечей.
А потом было недовольство отца действиями сына.
– Я тебя где поставил? Охранять себя. И дал тебе совсем небольшой отряд. Куда ты рванул, оставив знамя? Увидел отступающего противника – и хорошо, прогнал его чуть от великокняжеского шатра – и быстро должен назад вернуться. Знаешь, почему? А потому, что татары хитры, кругом этого поля мелколесье, а если у них был сговор с другим отрядом в засаде? Хорошо, что такового не оказалось. Это надо же: на целую версту от меня ускакал!
До сих пор помнил Дмитрий, как отец выговаривал ему о том случае и указывал на татарские хитрости. Слушая отца, он не мог не заметить, что тот улыбается, и понял: его переполняла гордость за храбрый поступок сына. И хотя эта улыбка сглаживала сердитый тон отца, неприятный осадок от тех слов навсегда остался в памяти Дмитрия.

«Эх, отец! Чем тебя прельстил Ягайло и чем тебе не угодил Андрей? А Владимир? Он тоже был там, на Синих Водах…»
Эти мысли чуть было не высказал вслух. Покосился на рядом стоявшего стражника. Тот наблюдал за князем. Рассердился Дмитрий:
– Ты что на меня уставился? Туда смотри, на дорогу! Проворонишь чужих!
И услышал в ответ:
– Какие ж они чужие? Московская рать – не ляхи и не татары…
– А вот пожгут Трубецк, тогда узнаешь «своих», – перебил его князь.
– Тебе бы, княже, договориться с ними…
– Откуда знаешь, что идёт московское воинство? А не смоляне, тверичи? – Дмитрий вплотную подступил к стражнику. Увидел его добрые, смеющиеся глаза.
– Стёпа, что нашёл вчера отряд на Десне, мой родич. Поведал мне. Сказывал: очень спешил, аж убитую косулю пришлось бросить, чтоб первее в град успеть.
Дмитрий снял перстень с пальца, передал стражнику:
– Пусть Степан найдёт меня завтра после прихода воев Дмитрия Московского. Нужен будет. Вернёт мне перстень – я ему серебряную монету дам.
И пошёл вниз.
…Казалось, город спит. Огни были потушены. Однако то тут, то там слышалось лёгкое хлопанье дверей, мелькали людские тени. Каждый готовился к приходу московской рати по-своему. Сторонники Ягайло на рассвете уйдут в Новеград Северский. Недовольные литовскими порядками с радостью встретят воев Дмитрия Ивановича. А б;льшая часть горожан затаится, доверив свои скромные припасы сырой земле. Так поступали горожане всегда при смене власти: богатства лучше оставить при себе, утаив их и от чужих, и от своих.
«Как поведёт себя Дмитрий Ольгердович?» – думал, наверное, каждый горожанин.
Проспал князь остаток ночи крепко. Его план встречи московского отряда был прост и отвечал чаяниям большинства трубчан.

***

Брызнули первые яркие солнечные лучи по крепостным башням и главкам церквей зимнего Трубецка, позолотили тёмные дубовые стены. Уже и внутрь городка заглянуло красно солнышко, осветив каменный Троицкий собор, деревянный княжеский терем, дома купцов и бояр, ремесленного люда. Тогда и раздались крики стражников:
– Идут! Идут к Брянским воротам!
– Готовы? – Дмитрий оглядел семью.
 Он широко улыбнулся, найдя, что все выглядят достойно, как подобает княжескому семейству. В соболиной шубе и шапке рядом по левую руку от него стояла жена – красавица Анна. По правую руку – сыновья Михаил и Иван. Оба в золочёных доспехах, на вороных конях. За ними стояли невестки Елена и Софья, в шубах из черно-бурых лисиц. Даже внуки – дети Михаила – Юрий и Семён выглядели празднично, в украшенных золотой нитью красных кафтанах, с маленькими игрушечными костяными саблями в серебряных ножнах.
Осматривая их, он с сожалением вздохнул, что нет здесь его любимицы внучки – четырёхлетней дочери Ивана – Александры, которую вынужденно оставили дома из-за болезни. Она простудилась во время путешествия из Друцка в Трубецк.
Взгляд Дмитрия упал на Ивана, поправлявшего шапку на голове. Князь невольно пожал плечами, вспомнив, что сына трубчане прозвали Киндырём. Видимо, из-за схожести с высоким травянистым растением с таким же названием: Иван был узок в плечах, зато на голову выше самого рослого воина.
– С Богом! – перекрестил князя протоиерей Троицкого собора Феодор.
– Открывай ворота! – приказал Дмитрий страже, пришпорил коня и первым неторопливо выехал за пределы городских стен.
Московские вои, увидев трубецкого князя и его нарядную свиту, расступились в разные стороны, давая дорогу своим князьям и воеводам.
Не знал Дмитрий, кого он увидит сейчас. Не был извещён. Однако московского князя и всех его знатных воевод узнал бы, видел не раз. Но чтобы так…
Первым от москвичей оторвался воин, очень похожий на Дмитрия. Так же русоволос, так же светел глазами и приятен лицом, лишь чуть более худощав и ниже Дмитрия ростом.
Спешился у коня Дмитрия, раскинул широко руки:
– Здравствуй, брате!
Спешился и Дмитрий, с радостью обнял старшего брата Андрея, расцеловались троекратно.
– Здравствуй! Значит, тебя ко мне послал великий московский князь?
– Не только меня! Смотри!
Левой рукой Андрей указал на приближающихся всадников, в кулаке сжимая край плаща. Жест получился очень красивым, синий с золотой нитью плащ полностью развернулся, все смогли оценить его затейливый плавный узор. Лишь друзья знали некоторые секреты странных резких жестов Андрея, в том числе и этого, когда плащ своей красотой отвлекает внимание окружающих людей от его небольшого горба на спине.
К братьям подъехали князья Владимир Андреевич Серпуховский (муж сестры Дмитрия и Андрея Елены Ольгердовны) и воевода Дмитрий Михайлович Волынский, по прозвищу Боброк, которого Дмитрий знал уже семь лет, с любутского перемирия между Москвой и Вильно.
Под добрые крики московских воев и горожан князья обнялись и расцеловались.
– Что же не в злачёных доспехах? Родня твоя наряднее тебя вышла! – упрекнул Дмитрия Андрей.
– Встречал бы тебя в Брянске – приоделся бы. А что Трубецк!.. – с досадой, как о давно наболевшем, произнёс младший брат.
– Невелик городок, да знатен! – возразил старший. – Ну, веди, показывай владения свои…

***

День прошёл в хлопотах по устройству войска, пышного княжеского застолья. Дмитрию пришлось потратиться: были открыты многие погреба и кладовые, где хранились съестные припасы на несколько месяцев вперёд.
Вытопили княжескую и боярские бани, гости с удовольствием помылись и попарились, а вечером после обильной трапезы князья обсудили план дальнейших действий.
– Довольно тебе здесь сидеть. Что высидишь? Сыновья уже взрослые – что им ждать от Ягайла? Не даст великий литовский князь ничего твоим сыновьям! – убеждал брата Андрей. – А у тебя и Брянск отобрал! Нет, я не жду подачек от этого ульяниного выкормыша! Я служу московскому князю Дмитрию в Плескове и крепко охраняю веру православную! От рыцарей-католиков Ливонского ордена, которые спят и во сне видят себя в русских древних градах, да и от степняков разных.
Старший Ольгердович отпил из серебряного кубка крепкого мёда, отломил немного лосятины, молча закусил. Никто не нарушил молчания. Через минуту Андрей продолжил:
- А какая славная победа была на реке Воже над Бегичем! Бьёт Дмитрий Иванович степняков, бьёт! И ещё бить будет самого Мамая! И дань ему не платит ныне, как и Литва! А? Переходи к Дмитрию, московскому князю, брате!
– А эта земля? Этим сосункам Ульяны достанется?
– Здесь митрополит Киприан пока справится. Порадеет за веру нашу. А московскому князю хорошие вои нужны, такие, как мы с тобой. Не стерпит Мамай обид, московским князем ему нанесённых, не стерпит – обязательно сдачи захочет дать и на колени Москву поставить. Нельзя того допустить. Нельзя!
– Так я и отсюда, из Трубецка, могу в случае нужды присоединиться к вам.
Заёрзал на скамье Боброк-Волынский:
– Успеешь ли, Дмитрий? Тебя из Брянска выгнали, погонят и отсюда! Ягайло горазд с врагами веры православной дружить, догляд за тобой здесь крепкий будет!
– Ну, а если уж уходить… – Дмитрий задумался. Осушил целый кубок пивной браги, покачав головой, закончил свою мысль. – Надо уходить всем! Завтра подниму своих воев, дойдём до Стародуба, там возьмём оружия, коней. Этот город мне принадлежит, не успел Ягайло его отнять! А из Стародуба прямо на Москву! На поклон к первому московскому князю, который Золотой Орде меч показал! А раз меч вынут из ножен, мы с тобой, Андрей, поможем верно его применить! Так мыслю?
– Истину говоришь, Дмитрий, истину! – впервые за время застолья высказался Владимир Андреевич.
– Может, до Киева дойдём, Владимира, брата нашего, с собой тож заберём? – прищурился Дмитрий. Эта мысль только что пришла ему в голову.
– Нельзя, – твёрдо заметил Андрей, а Боброк и Владимир кивнули головами в знак согласия. – В Киеве пребывает митрополит Киприан, убери нашего брата оттуда – тяжелее будет Киприану. А у митрополита лишь одна дума: как всех православных на Руси объединить, чтобы не было вражды меж Литвой и Тверью, Москвой и Рязанью. И чтобы царь Орды нам не указывал! Эх, не понял его Дмитрий Иванович, не допустил до себя… Испугался, что через Киприана Ягайло над ним верх возьмёт… Жаль. Напрасно уступил этим думам бесовским. Не верно это. Однако, что нам дела церковные? Нам свои, княжеские, вершить пора!
– Вот что, Дмитрий… – вмешался в разговор братьев Боброк. – Я тоже, прежде чем перейти на службу к великим князьям Владимирским, пытался у себя на Волыни править… Не позволил польский король! Прибирает к себе земли волынские… А другой раз и угры набегают, и Орда та ж… Сейчас твёрдо скажу: не ошибся я в Дмитрии Ивановиче. Пять лет назад собирал он всех своих князей в Переяславле Залесском, решено было там: дани в Орду Мамаю не давать! Теперь не только русско-литовские земли свободны, мыслит о своей независимости и великая Владимирская земля! Битвы Дмитрия Ивановича – впереди.
– Говорено уже о том, – недовольно нахмурился Дмитрий.
– А чтобы мысли задней не родилось, о том толкую многажды, – пояснил Боброк. – И ещё о том, что Брянская земля к Московской ближе, нежели Волынь. Я назад вряд ли вернусь, а вот ты… Всё ж Ольгердович. И – ведаю – любят тебя здесь. Да, да, – видел, как на тебя горожане смотрят! Глаза у них светились оттого, что так принял меня с Владимиром и Андреем. Потому совет даю: оставь верных людей своих здесь. Мало оставь, что б неприметны были, но надёжны… Связь с Трубецком терять нельзя, боярина хорошего наместником утверди. Есть такой?
– Есть, Твердилой звать, – ответил Дмитрий.

***

Лист, младший сын купца по кличке Лихой (получившего такое прозвище за умение уходить от лесных разбойников) хотел определить, кто разговаривает за углом отцова дома, да голоса казались незнакомыми. Лиц вообще видно не было: луна ещё не появилась на небосводе, звёзды же сияли колючими холодными лучиками, освещая только самих себя.
– Мне бы с тобой, кн…
– Тш-ш-ш… Не называй меня. На-ка тебе серебро, как обещал…
– Здесь не одна монета...
– Бери-бери, пригодится. Добычу-то потеряли…
– Что мне та добыча? К тебе спешил. Что б ты хорошо всё успел обмыслить. Сгоряча, знаю, много неразумного можно совершить. Но что я здесь? Позволь…
– Нет. Ты мне здесь нужен. Друзей ищи… Что кузнецы?
– Поровну поделились. Половина уходит с тобой, половина остаётся здесь.
– Почему остаются?
– Знают от соседей: Ягайле оружие надобно, платит он за него хорошо…
– Платит из казны, не им накопленной…
Кто-то грузный тяжело задышал, и в этом дыхании почудилась Листу такая внутренняя большая сила, что стало как-то зябко.
– Возьми напарника моего по охоте. Он смышлёный, да и вести от тебя ко мне доставит из любого конца света, если понадобится…
– Понадобится. Только на конец света я не собираюсь, Москва отсюда не далее Киева…
– Чуть далее.
– Как друга твоего узнаю?
Лист превратился весь в слух, чуть не выпал из-за угла. Но, видно, опытные в военных хитростях вои разговор вели, всё предусмотрели, – и то, что чужие уши рядом могут оказаться. Ничего не услышал сын Лихого. Очень близко наклонились беседующие друг к другу, пошептались.
– Удачи!
– Удачи и мира вам! – откликнулся грузный воин и ушёл в направлении к княжескому дому.
Другой постоял немного, озираясь по сторонам, потом зашагал к домам, где жили кузнецы.
Идти за ним никакой возможности не было: уходящий постоянно останавливался и оглядывался, не следит ли за ним чужой глаз.
«С кем же беседовал этот «кузнец»? – гадал сын купца. – С московским воеводой? Видимо, да. Или, может, это отец Михаила, князя нашего? Голос надо запомнить «кузнеца», голос! Потом найду его… И… что? И скажу отцу, а отец всегда знает, как монету добыть для себя из чужой тайны…»

Глава 2. Назначение в Переяславль-Залесский

Десять лет назад Дмитрий Ольгердович уже подъезжал «конно и оружно» к Москве. Тоже зимой. Тогда он оказался у стен Кремля как враг, в составе дружины своего отца Ольгерда… Москва устояла, Ольгерд вынужден был заключить мир с Дмитрием Ивановичем. А примерно через год мир был закреплён брачным союзом Владимира Андреевича Серпуховского с дочерью Ольгерда Еленой.
Теперь же Москва радушно встречала Дмитрия Ольгердовича. Он вместе с братом Андреем, Дмитрием Боброк-Волынским и Владимиром Серпуховским проехал сначала по мосту через скованную льдом Неглинку, затем, миновав Ризположенские, позже названные Троицкими, ворота, оказался в Кремле.
Ещё десять лет назад Дмитрия Ольгердовича поразили размеры Московского кремля. Неприступность каменных стен, высота башен. И сейчас было почти так же… Впрочем, нет, теперь всё совсем иначе: тогда был спалённый дотла самими москвичами посад, ратники Москвы потрясали оружием на башнях, чад от кипящей в котлах смолы, готовой пролиться на головы врагов, поднимался вверх и заслонял голубое небо, были и пущенные из громадных самострелов железные стрелы, бившие далеко и метко, не позволявшие приближаться к стенам.
Сейчас на башнях находились редкие стражники, костров не жгли, на посаде люд, побросав все дела, столпился у дороги и, улыбаясь, смотрел на возвращающихся воинов и гостей столицы княжества.
…Через Неглинку пропустили только князей и бояр-воевод, среди которых были братья Пересвет и Ослябя, да семью Дмитрия Ольгердовича. Простых воинов разместили на южной окраине Москвы, на Ордынской дороге.
Оказавшись на Соборной площади, все сняли шапки, осеняя себя крестным знамением, удивляясь благолепию московских православных церквей с шлемовидными главками и восьмиконечными крестами на них.
Андрей обратился к брату:
– Смотри, Дмитрий, смотри, тебе это впервые всё. Запоминай на всю жизнь – может, град сей переимет славу древнего Киева, а, может статься, и самого Царьграда! Вот самая высокая в городе церковь Иоанна Лествичника, наверху в ней всегда дозор выставлен, а это собор Спаса Преображения на Бору, здесь – княжеская усыпальница. На другой стороне площади – могучий Успенский собор, тут же поставлена недавно церковь Михаила Архангела, ей нет ещё и сорока лет.
– Да… Красив Московский кремль, а будет ещё краше! – Дмитрий не смог скрыть своего восхищения.
– Будет, коль Мамая одолеем! – подтвердил князь Владимир.
Они проследовали далее, к княжескому дворцу. Здесь их встретил Михаил Иванович Бренк, ближний боярин московского князя:
– Вот славно! Великий князь уже ждёт!
– Даже не отдышались! – обрадовался такой встрече младший Ольгердович.
– Вместе с ним посидите, отдохнёте! – Бренк сам открыл перед Дмитрием дверь, повёл в гостевой зал к Дмитрию Ивановичу.
В большом зале дворца московский князь встретил вошедших, сидя на великокняжеском кресле, за которым была вся семья Дмитрия: жена Евдокия, дочери Мария и Софья, сын Василий.
Дмитрий московский был на двадцать лет моложе Дмитрия трубчевского, но, пожалуй, на этом их отличие друг от друга и заканчивалось. В остальном они были очень схожи: одинакового роста и сложения, с правильными чертами лица, большими выразительными глазами. Обоих отличала небольшая полнота тела и едва заметная одутловатость лица. Впрочем, было ещё одно различие в наружности: если Дмитрий Ольгердович был светлорус и с первыми проблесками седины, то Иванович власами был чёрен.
Подошёл к трону Дмитрий трубчевский, поклонился московскому князю в пояс:
– Прими на свою службу, великий князь Владимирский Дмитрий Иванович!
– Принимаю. И быть тебе в землях московских князем Переяславля моего. Будь хозяином добрым на берегах Плещеева озера, строгим и справедливым к чадам своим, а мне – верным слугой. Бренк, пиши грамоту на владение.
Встал, обнял Ольгердовича. Расцеловались.
Потом подошёл к жене трубчевского князя, Анне:
– Помню тебя на свадьбе брата Владимира!
– Давно это было, княже, – с улыбкой отвечала Анна.
– Да, давно… Или недавно? Говорил мне митрополит Алексий – царство ему небесное, – московский князь перекрестился и продолжил, – что жёны наши время лучше мужей чувствуют… Может, и так это… Да вот ты за эти годы совсем не изменилась. Видно, муж хорошо оберегает от всех неурядиц житейских. Как же мне почувствовать, что много лет прошло? А представь-ка детей своих!
Анна сделала это с гордостью:
– Это сын Михаил с женой Еленой и внуками моими – Юрием и Семёном. Юрий ненамного моложе Василия твоего, уже сам на коне свободно держится… А это старший мой сын Иван с женой Софьей и дочуркой Александрой.
– Вот и познакомились. Евдокия, голубушка, позаботься об Анне и чадах её, а мы здесь дела неотложные вершить будем… Да пригласи княжну Марию – её отец, кажется, из Друцка родом, а её дед Иван ещё моему деду служил… Будет о чём поговорить…
После того, как женщины и дети покинули зал, начались переговоры о дальнейших действиях на ближайшие месяцы.
Грамоту о верности брянского и трубчевского князя Дмитрия Ольгердовича великому московскому князю составили быстро, Дмитрий, перед тем, как подписать её, спросил старшего брата:
– Грамота сия – как твоя? Такая же?
– Не совсем! – усмехнулся Андрей. – Переяславль у тебя во владении, а меня плесковичи выбирали! Великий князь московский «лишь» согласие дал! – ответил Андрей, сделав двусмысленное ударение на слове «лишь».

***

Через день в свой Плесков отправился Андрей Ольгердович, а ещё через три дня, едва только забрезжил рассвет, открылись железные двери Никольских ворот, и конный отряд Дмитрия Ольгердовича неспешно двинулся по дороге на Переяславль-Залесский. Вместе с отрядом шли конные вестовые Дмитрия Ивановича к старосте Переяславля, да княгине Анне в её свиту была отдана Мария Друцкая со своим сыном Андреем: её муж два года назад пропал без вести в битве на реке Пьяне, семнадцатилетняя вдовушка до сих пор ждала мужа, надеялась, что сыщется в плену или ещё где…
Выехал со всеми и Владимир Андреевич со своей малой дружиной. Объяснил Дмитрию так:
– По дороге на твой Переяславль наперёд будет мой Радонеж. Вестового о дву конях я уже послал. Чтобы встретили нас как положено. В Радонеже обязательно навестим отца Сергия. Слыхал о таком?
– От Киприана слышал.
– И что тебе Киприан о нём говорил?
– Что велик и мудр сей старец.
– Это правда… Встретишься, поговоришь с ним – сам поймёшь его величие… А для меня встреча с Сергием – словно в жару родниковой воды испить… Душа молодеет, ум светлеет, с глаз будто пелена спадает, видеть начинаю не только то, что есть, а что замысливается людьми… Сергий знает, что битвы с Мамаем не избежать. Может быть, уже этим летом…
Разговор сам-собой прервался, когда вышли на берег небольшого, но плохо замёрзшего ручья. Князья внимательно следили, как возницы преодолевают небольшое препятствие. Сани, на которых ехала Анна, левой стороной проломили лёд, из-за небольшой глубины ручья осели слегка. Возница оказался опытный: не стал рвать коней вперёд, подождал, пока подбежали слуги, приподняли осевший полоз, и только тогда поехал. «Эх, жаль, отпросился у меня Пересвет остаться с братом в Москве на месяц, а был бы тут – один, без посторонней помощи, вытащил бы сани», - подумалось Дмитрию.
Остальные возницы взяли чуть правее, там лёд оказался толще, далее обошлось без приключений.
Владимир продолжил разговор:
– Знаешь, наверно, как пятнадцать лет назад Сергий мирил Дмитрия Константиновича Суздальского с младшим братом его Борисом Константиновичем? Митрополит Алексий посылал тогда Сергия в Нижний Новгород к Борису, говоря: «Не будет уступать Борис стол Новгородский своему старшему брату Дмитрию, затворяй все церкви нижегородские!» И ведь пришлось затворять!
В подробностях Владимир Андреевич рассказал новому владельцу Переяславля-Залесского хорошо известную историю о затворении нижегородских церквей игуменом Сергием.
Дмитрий слушал невнимательно, мысленно возвращаясь к встрече с московским князем. Почему именно Переяславль был даден ему, Дмитрию? Андрею не побоялся Дмитрий Иванович дать Плесков-Псков, княжество на границе с Литвой. Может, Андрею верит, а ему – нет? Хотя… Хотя Переяславль – по дороге в Ростов, а далее Кострома – владения московского князя. Может, для обеспечения надёжного пути в Кострому? Да и с севера Москву от Литвы защищает, всем памятен был разор Переяславской земли Кейстутом шесть лет назад…
В Москве Дмитрий Иванович часто называл Ольгердовича Брянским князем. Почему? Ведь Брянском он уже не владел, и в Москве давно уже обосновались бывшие брянские князья Роман и Глеб, изгнанные с придеснянских земель его отцом Ольгердом… Наверное, подчёркивает, что Брянском он, Дмитрий, сын Ольгерда, должен владеть по праву? Если так… Честь и хвала московскому князю! Надо служить ему верно.
...Зимний день выдался чудный. На небе – ни облачка. Солнце поднималось всё выше и выше, тёмный лес сверкал красными стволами сосен, зеленью веток. Шапки снега лежали на деревьях, словно шубки на молодых девушках, укутывая их и согревая в любой сильный мороз.
Казалось, весёлое настроение передалось коням, они шли дружно, не чувствуя усталости. И всё же путешественники время от времени делали короткие остановки, чтобы четвероногие помощники не переутомлялись.
Прошли две трети пути, и тогда стало ясно: засветло до Радонежа не дойти, зимний день короток. До города оставалось три-четыре версты, когда стемнело совсем.
– Где же мои радонежцы? Вот я им задам! Куда подевался мой посыльный? Уж не волки ли его съели? – начинал волноваться Владимир Андреевич.
Только сказал это серпуховский князь – впереди, с другой стороны широкой долины, показался слабенький огонёк. Он то разгорался ярче, то чуть ли не затухал совсем. По движению огня стало ясно, что свет исходит от факела, который держит всадник. Когда встречавший был уже близко, вдали показался ещё один огонёк.
Владимир набросился на факелоносца:
– Не мог раньше выехать? Уже ничего не видно! А если бы волки? Нам бы пришлось в поле костры разводить!
– Прости, княже. Не рассчитали чуток.
– Твоё «чуток» в пять вёрст ляжет! Из какой сотни?
Все способные к военному делу мужчины у Владимира были разбиты на сотни.
– Владимира Сокола…
– Тёзки моего? Я посмотрю завтра, чем он владеет и как далеко летает…
– Будет тебе, чего разбушевался? – принялся успокаивать зятя Дмитрий.
– Чего? Того, что минуты в дозоре порой всё решают. А сотник эти минуты проспал! Чего же мне от него в походе ждать, если он дома… – хотел было крепко выругаться Владимир, но, оглянувшись на женщин, умерил свой пыл. – Пошёл вперёд, освещай дорогу, коли приехал!

Утром Владимир Андреевич, перед поездкой к Сергию, показал Дмитрию свои владения.
Радонеж располагался на высоком мысу, образованном крутой петлёй реки Пажа, притока Вори, имел мощный земляной вал, перед которым был вырыт ров глубиной в четыре локтя.
На валу стояли деревянные стены с заборолами (Заборола (заборало) – бревенчатый бруствер, выдвинутый вперёд и нависающий над линией стены, который позволял поражать противника не только фронтальным огнём, но и у подошвы стены через навесные («варовые») бойницы. – Прим. А.Р.). Над единственными воротами крепости возвышалась башня; внутри городка находилась небольшая церквушка, хоромы князя и немногочисленных купцов, дружинников.
– Да, мой Радонеж не чета твоему Переяславлю, но я здесь бываю редко, – заметил Владимир. – Мне и моей Елене милее Серпухов на Наре. Но и маленькая крепостца должна вид иметь, верно? Ну, готов к встрече со старцем? Поехали!
И серпуховский князь пустил своего коня галопом. Дмитрий с двумя слугами едва поспевал за ним. «Куда так мчится? Разве к монахам так являются?» – мысленно удивлялся Ольгердович.
Однако скакал Владимир недолго. Путники лишь пересекли большое поле и остановились у входа в тёмный еловый лес, куда вела едва приметная лесная тропа.
– Пусть слуги побудут здесь, а мы немного пройдёмся. Здесь близко, - сказал Владимир, спешиваясь и углубляясь в дремучий лес. Дмитрий последовал за ним.
Зимняя мгла, окутавшая путников, навеяла воспоминания о витебском лесе, лесе его детства. Он вновь ощутил себя маленьким мальчиком, попавшем в страну людей-великанов, и эти стволы могучих елей и сосен – это ноги великанов, чудовищных размеров ветви – руки великанов, готовые схватить заплутавшего мальчугана. Дмитрий снова был подавлен таинственным сумраком, тревожной тишиною северного леса, столетними деревьями в белых зимних одеждах, с удивлением взиравших на тех, кто нарушил их покой, на пришедших маленьких людишек, не побоявшихся лесной глуши.
«Сколько лет живут эти ели и сосны? Сколько надо десятилетий, чтобы вымахать под самое небо? Что им до нас? И знают ли, что топор русича способен когда-нибудь укоротить их длинный век, а ещё хуже того – может случиться лесной пожар, и от величия великанов ничего не останется… И если выбирать – уж лучше топор», – размышлял Дмитрий.
Через полчаса вышли к дубовой изгороди, за которой на взгорке виднелись монастырские постройки и стройная деревянная церквушка.
Перекрестились. Толкнули дверцу – она оказалась не заперта.
За нею два монаха несли куда-то дрова. Один из них положил связку прямо на снег, внимательно посмотрел на вошедших и, узнав в одном из них владельца этих земель, Владимира Андреевича, поклонился в пояс:
– Будь здрав, княже! Добро или зло привело тебя в нашу обитель?
Второй монах последовал примеру своего напарника и также, положив дрова, поклонился князьям. А потом, чтобы не мешать разговору, поднял связку и поспешил удалиться.
– Добро, отче! Вот, привёл к тебе нового хозяина Переяславля-Залесского, князя Дмитрия Ольгердовича!
– Из тех Ольгердовичей, что восемь лет назад приходили уже к Переяславлю?
Дмитрий ответил сам:
– Из тех.
Он пристально посмотрел на монаха.
«Да, лет на десять, а, может, и более, старше меня будет… За шестой десяток Сергию перевалило… А силён… Такую-то связку дров нёс, даже дыхание не сбилось… Вид его обманчив… Знаю я таких богатырей, не крупных вовсе и не широких в плечах, таких среди монахов много», – мелькнула мысль.
Старец, сощурив глаза, смотрел на князя. Он понял его оценивающий взгляд.
– Не о том думаешь, княже, – усмехнулся Сергий. – О душе подумай, о том, что быть тебе теперь пастырем мирским в земле для тебя новой… Куда людей поведёшь?
– Под высокую руку московских князей и в православные храмы. Служить Господу нашему и Дмитрию Ивановичу.
Старец поближе подошёл к сыну Ольгерда.
– Твой отец воевал с Дмитрием московским. Да и тебя к тому приучал. А ты вот… Братец обидел? – словно испытывая характер Дмитрия, спросил Сергий, а про себя подумал: «Сдержится? Вспылит?»
– Если бы только обидел… Стерпел бы… Отворачивается Ягайло от веры православной…
– Плохо… Ладно, – обернувшись к серпуховскому князю. – Владимир, веди гостя в келью мою, не забыл, где она? Двери мы незапертыми держим. Я только вязанку на место отнесу, и подойду к вам.
Сергий вновь взвалил на себя дрова и понёс, даже не пригибаясь.
Дмитрий долго смотрел вслед старцу. Поднимавшееся зимнее солнце слепило глаза. Его яркие лучи охватывали со всех сторон игумена, и брянскому князю казалось, что смотрит он не на монаха, а на самого Бога.
«Свят Сергий своим духом великим», – подумал Дмитрий.
Почувствовал, как тронул его за локоть Владимир:
– Зову, зову. Не слышишь? Вон келья Сергия, в другой стороне. Пошли.
Ольгердович улыбнулся:
– Правда, звал? Не слышал…
– Не ты первый. Со многими так, когда первый раз видят игумена Радонежского монастыря.
– Как – «так»?
– Глохнут словно. В думы свои погружаются. Иные сами с собой разговаривать начинают…
Владимир улыбнулся:
– Да не бойся ты. Не ведьмак Сергий. Святой человек… Его ведовство – от Бога!
– Это я уже понял, – ответил тихо Дмитрий.

…Разговор со старцем продолжался несколько часов. Направление разговора выбирал сам Сергий. Его интересовало всё: благополучие семьи Дмитрия Ольгердовича, в какие страны послал новый великий литовский князь своего брата Скиргайло Ольгердовича, как ведут себя другие братья и сестры Дмитрия. Что делает Кейстут, дядя Дмитрия, и его уже взрослый сын Витовт? С какой целью остался в Москве известный богатырь Александр Пересвет, не собирается ли снова искать свою семью? На последний вопрос Дмитрий, правда, ответа не знал:
– Через месяц обещал вернуться, для чего остался – не говорил, я не спрашивал. Александр всегда слово держит. Жду его к себе.
Сергий кивнул головой, сам разлил чай по кружкам, добавил туда мёду, подал гостям. Налил и себе немного. Чай был настоян на душице и зверобое, его аромат тут же заполнил келью игумена.
За чаем Сергий рассказал князьям о сложившемся положении в русской православной церкви. Дмитрию казалось, что все подробности, которыми изобиловал рассказ старца, относятся именно ему. Сергий, в самом деле, чаще посматривал на него и говорил:
– Митрополит Киприан только что вернулся из Константинополя. В Киеве у брата твоего Владимира сейчас… Не принял его в прошлом году Дмитрий Иванович, не принял. Захотел великий князь поставить своего человека митрополитом, Митяя… А того не рассчитал, что все мы под Богом ходим… Господь иногда свою волю прямо изъявляет… Указывает на наши ошибки. Призвал к себе Митяя… ответ держать. Не нам теперь душу Митяя судить (Михаил-Митяй скончался в конце 1379 – начале 1380 года в Константинополе. – Прим. А.Р.).
Перекрестился на иконку в красном углу, подбросил дров в печь и продолжил:
– А Горицкий твой монастырь в Переяславле-Залесском без настоятеля стоит. Патриарх игумена Пимена митрополитом Киевским и Великой Руси поставил. А что же Дмитрий Иванович? Опять не так! И Пимен ему не надобен!
Сергий показал на ворох писем в углу на сундуке.
– Вот! Чуть ли не еженедельно обмениваюсь вестями с Киприаном, да с духовником великого князя московского Феодором Симоновским. Дмитрию Ивановичу не в чем обвинить Киприана. Нет за митрополитом Малой Руси никакой вины! И если уж Пимен не угоден…
Замолчал Сергий и этим воспользовался Дмитрий:
– Отче, Киприан не может при живом митрополите Великой Руси Пимене на себя его ношу взять… Не так ли и московский князь указывал Киприану ещё при жизни митрополита Алексия?
Сказал и осёкся. Показалось Ольгердовичу, будто у Сергия сверкнули тёмные молнии в глазах:
– Алексий не Пимен… Равнять их нельзя… Алексий столько для Руси сделал… Мир сколько лет с Ордой стоял… В том и Алексия великая заслуга. А Владимирская Русь без митрополита жить не может… Впереди сшиб великий вижу с временщиком Мамаем… И если не Пимен – снова реку – то кто ж?
– Киприан, – выдохнул Дмитрий. – Но…
Поднял руку Сергий, прерывая князя:
– Два митрополита на Руси: Пимен и Киприан. И в канун страшной годины кто лучше справится с духовным наставлением воев перед битвой? Кто до сих пор не кланялся Орде?
– Киприан! – ответили разом Владимир и Дмитрий, как сговорились.
– Без сомнения. Ты, Дмитрий, сын Ольгерда, не раз встречался с Киприаном, знаешь его. Никогда сей избранник Божий с врагами христианской веры знаться не будет.
– Ливонский орден именем Христа бесовские дела творит… хуже татар, – вставил своё Владимир.
– Так всегда бывает, когда мирское с Божьим не согласуется, – Сергий разлил по маленьким чарам горячего сбитня, предлагая этим завершить беседу.

Глава 3. Пересвет

Пересвет стоял на берегу холодного Чёрного моря, с угрюмой тоской взирая на тёмную заморскую даль. Там, в дымке у горизонта, ему мерещился Константинополь, чужой корабль на рейде, где в грязном трюме находятся русские пленницы, он пытался угадать судьбу своей жены Светланы и маленького сыночка. По рассказам начальника кафской тюрьмы, их увезли люди богатого генуэзского купца в дальние средиземноморские страны.
«Где сейчас они? Минули Галату и плывут далее в Геную, или уже проданы в рабство к османам? Далее плыть нет смысла. Не успел… Не успел…» – с горечью размышлял Александр.
Монеты, которых и так было не густо, почти кончились (пусть подавятся ими ордынские дозоры!), рассчитывать лишь на свою богатырскую силу в чужом краю – безрассудно.
Даже здесь, в Кафе, он мог бы выкупить жену и сына, содержавшихся в городской тюрьме, или попытаться силой похитить их и бежать в горы, где гордо реяли знамёна независимого христианского княжества Феодоро. А что нищим делать в Константинополе? Даже не в Константинополе – в Галате, пригороде Константинополя, где хозяйничали хитрые и жадные до денег католики-генуэзцы.
«Не успел, не успел», - стучало в висках, голова раскалывалась от бесполезных дум: ничем не мог помочь – кому! – самым дорогим людям…
А ведь говорил ему в Москве Андрей Серкизов, татарин, перешедший на службу к Дмитрию Ивановичу:
– Торопись, Пересвет, видел мой Прокоп твою жену у одного разбойника, уходившего в Кафу. С ребёнком она была, а с нею ещё одна жёнка боярская, не слуга ей. Жёны князей да бояр – хороший товар, долго они в Кафе не задерживаются… Может, успеешь вызволить из рабства женщин в самой Кафе… Прокоп – умный воин, когда-то сам в нашем народе князем был, да обидел его сильно Мамай: сторожевую рать отнял, жену отнял, дочь отнял… Бери его, проводником тебе будет, с ним не пропадёшь…
Рассказал тогда Пересвет об этом брату Ослябе. И о второй боярыне, о которой упоминал Серкисов, что она, скорее всего, жена брата. Отпросились они у Дмитрия Ольгердовича и бросились в погоню, не думая об опасностях, что подстерегали на каждом шагу в зимней степи…
Ослябя шёл вместе с сыном Яковом и двумя слугами, Пересвет – вместе с Прокопом…
Прокоп действительно оказался хорошим проводником: его знали почти в каждом сторожевом татарском отряде, ордынские воины сочувствовали его несчастной судьбе, не чинили русским путникам препятствий, получая за это, правда, определённые денежные вознаграждения.
Кое-какие предосторожности всё-таки пришлось осуществить: в рязанской земле у одного старца-отшельника переоделись, из воинов превратились в монахов, стремившихся попасть к Рождеству в Святую Софию, где службу несёт сам патриарх.
И вот теперь «братья-монахи» в сопровождении татарина-проводника стояли на берегу, в глубокой скорби взирая на холодные свинцовые волны этого враждебного для них моря, ещё несколько веков тому назад называемым Русским.
Ослябя подошёл к Пересвету, положил руку на его плечо:
– Прости, брат. Конечно, мне легче: у меня только жену в рабство увели, сын со мной. У тебя вороги отняли и жену, и сына. Будем уповать на милость Божию, спасёт он их и не даст погибнуть. Кто знает, может, придёт ещё весточка от них… Сейчас здесь мы уже ничего не сделаем. Надо возвращаться…
– Возвращаться… Зачем? На нас рясы монашеские – может, и останемся в них? Будем молиться за наших… – осёкся вдруг Александр, схватился за горло.
Такого голоса никогда не слышал Ослябя: глухой, с надрывом… Словно уже умер Пересвет и с заоблачных высот вопрошает.
– Зачем? А кто слово дал Ольгердовичу вернуться? Вернуться, чтобы уже этим летом покончить с Мамаем! – с этими словами Ослябя крепко сжал плечо брата, повернул его лицом к городу и показал на крепость, где томились десятки, может быть, сотни пленных, и продолжал. – Затем, чтобы положить конец этой неволе, чтобы вздохнула вся Русь свободно и перестала кланяться Орде.
– Стрый (стрый (др.-русск.) – дядя по отцовской линии. – Прим. А.Р.), отче дело говорит. Возвращаемся, – подал голос Яков.
Несколько минут стоял Пересвет в глубоком раздумии, словно сомневаясь в будущем решении, потом молвил:
– Ольгердович ждёт?
– А то. Не последние мы вои у него. Будет сшиб со степью скоро, очень скоро. Чует моё сердце, – ответил Ослябя.
– Коли так… – последний раз взглянул Александр на тёмное море и почти чёрный горизонт. – Простите меня, сердешные. Может, испытания нам посланы свыше. Возвращаемся мы с Ослябей на Москву… Простите.
И пошли назад… Те же знакомые татарские разъезды встречались им по пути.
«Что так быстро назад? Передумали? Или моря испугались: краёв-то у него нет!» – хохотали стражники.
Пересвет отвечал, потупив взор:
– Ограбили нас в Кафе…
Ослябя добавлял:
– Без денег на корабли не берут…
– А мы бы взяли вас! Крепкие вы мужи, за вас хорошо бы заплатили! Благодарите Прокопа: он нам друг, да и мириться с ним выгоднее, чем ссориться…
И отпускали на все четыре стороны.
Как-то Пересвет не выдержал, спросил Прокопа:
– Почему все верят тебе? Ты у нас заместо охранной грамоты…
Тёмные глубокие глаза Прокопа стали будто ещё темнее, крючковатый нос уподобился клюву орла.
– Два года уже вожу людей через степь, путники благодаря мне откупаются от татарской неволи… Когда-то и я водил сотни всадников по этим просторам… Когда умер прежний хан Золотой Орды, новому подчиняться я не стал. За это обманом украл у меня Мамай жену и дочь, к себе в гарем взял, и коней увёл… Всё отнял, собака… Знаю одного предателя, благодаря которому Мамай меня нищим сделал, до сих пор его ищу, найду – убью… Однако меня помнят простые вои, что в этих степях кочуют, помнят мою удаль, отвагу, а главное – честность. Никогда я не нападал ночью, никогда не побеждал обманом, всегда – только в открытом бою. Знает меня сам Серкиз – отец Андрея, переяславского воеводы.
– Андрей сын Серкиза – переяславский воевода? – удивился Пересвет. – Он воевода в городе, которым владеет теперь Дмитрий Ольгердович?
– Да. А вы разве не ведали о том?
– Некогда было расспрашивать… Жён спешили выручать, – нахмурился Александр.

***

И вот опять – та же полуземлянка, тот же старец, что дал монашеские одеяния. Ничего не спрашивал мудрец-отшельник, и так всё было видно: погоня не удалась. Не догнали богатыри уведённых в плен своих самых близких родных.
Молча вернул доспехи воинам, молча принял обратно монашеское одеяние.
– Я бы навсегда остался в этом рубище, – заметил Пересвет.
– По дороге на Переяславль-Залесский посетите Святого Сергия. Под Радонежем его монастырь. Сергий скажет, что надо делать, – тихо сказал старец.
– Святой? – переспросил только Пересвет.
– На Руси об этом все знают. Сергий – святой. Далее всех наперёд видит, обо всех знает.
– Пересвет, – обратился к брату Ослябя. – Наши земли в двух конных переходах отсюда. Давай заедем, попрощаемся с родной землёй. Может, не суждено уже увидеть её.
– Не безопасно сие, – отметил Пересвет. – Дмитрий Ольгердович съехал с Литвы, к Дмитрию Ивановичу московскому перешёл. Значит, и наша земля уже не наша, Ягайло на неё все права имеет.
Прокоп и Яков молча закивали головами, не вмешиваясь в разговор.
Ослябя, видя, что его никто не поддерживает, стал настаивать:
– Очень прошу.
– А если увидим там нового воеводу? Который вязать нас приказ отдаст?
– Вот я и хочу посмотреть на тех, кто этот приказ исполнять станет, – усмехнулся Ослябя.
– Смуту можем посеять. Дмитрий Ольгердович за самоуправство по головке не погладит, – пытался вразумить брата Пересвет.
– Тогда я один с Яковом поеду, – осерчал Ослябя. – А ты прямо на Москву ступай!
– Не пущу тебя одного. И не думай! Вместе поедем, – сдался Александр.
– Берегите себя, – перекрестил старец каждого в отдельности и всех вместе.

***

Не мог объяснить Ослябя, почему он захотел проститься со ставшем ему родным Любутском. Родились и выросли они с братом в Брянске, затем получили свои владения по-соседству: земли западнее Любутска, за Окой, отошли к Пересвету, восточнее – ему, Ослябе. А городом Любутском они стали владеть совместно.
Здесь нашли своих жён, в этом городе венчались, здесь родились их сыновья: сначала у Осляби, затем через несколько лет у Пересвета.
Когда отнял Брянск у Дмитрия Ольгердовича Ягайло, в Трубецк явились вместе с семьями Пересвет и Ослябя, чувствуя, что сгущаются тучи над родным братом Андрея Ольгердовича, что может пригодиться их поддержка.
Никто не знал о замыслах Ягайло, младший сын Ольгерда никому не доверял. Может, как отец его, затеет войну с Москвой? И тогда первым на пути московского воинства станет земля Пересвета и Осляби, вспыхнет пламенем раздора земля по Оке вокруг Любутска, ныне, как и вся Брянская земля, принадлежащая Литве.
Прошли первые месяцы правления Ягайла, и стало ясно: новый великий князь осторожен и… труслив. Не будет воевать с Москвой один на один, как это делал Ольгерд. Не будет, ибо понимает: сначала надо старших своих единокровных братьев (которые никогда, ни при каких обстоятельствах не изменят православной вере) отучать от пребывания в Вильне, от центральной власти, причём не сразу всех, а поодиночке, и первым должен быть низложен Андрей. Остальных пока оставить в покое, не трогать…
Вот тогда и решили Пересвет и Ослябя вернуть своих жён в родные владения. Открыто провожали из Трубецка санный обоз, не таясь. Чего бояться?
А было чего. Процветала в Золотой Орде работорговля, редко, но даже в мирные дни случалось: налетит небольшой татарский разбойный отряд на русские веси, заберёт в полон русских детей и женщин, и летит в Кафу продавать живой товар… И всегда у этих разбойников находились в приграничных городах свои «глаза и уши», готовые за монеты и драгоценности предоставить сведения о передвижениях слабо вооружённых путников…
Кто-то донёс и на этот раз. Не доехали до Любутска жёны Пересвета и Осляби, причём Светлана была схвачена с малолетним сыном.
«Конечно, весть о путниках пошла в Орду из Трубецка, а вдруг и здесь сидят скрытые враги? Ведь мною было послано письмо в Любутск о скором приезде хозяйки, тут готовились к встрече, об этом приезде могли прознать тёмные души…» – размышлял Ослябя, подъезжая вместе с сыном, Пересветом и Прокопом к Любутску.
Чуяло его сердце, что враг должен раскрыть себя, ведь этот приезд братьев был теперь против всех правил…

Хорошо вооружённые воины въезжали в южные ворота Любутска не как хозяева, а как иноземные гости: на них простые горожане смотрели с любопытством, но без радости. Редко кто из ремесленников мог крикнуть им открыто, не таясь:
– Здравы будьте, Пересвет и Ослябя!
На такие приветствия всадники отвечали не только кивком головы, но и называя смельчаков по имени: «Здравствуй, Сокол, рады видеть тебя живым и здоровым!» Или: «И ты, Молот, здрав будь!»
Отвечая на приветствие Молота, Ослябя спросил:
– Протоиерей Феофил у себя?
– Где же ему ещё быть? У себя!
Проследовали к дому священника, что был у самой церкви.
На стук в калитку открыл сам церковнослужитель. Пустил только во внутренний дворик, не приглашая в дом. Объяснил своё поведение так:
– Не ко времени вы. К новому наместнику приехали люди Сигизмунда Ольгердовича. Сидят уже две недели, вестей ждут от Мамая. Чует моё сердце – собираются тёмник Золотой Орды и Великий князь литовский заодно действовать. Может, уже этим летом…
– Кто ж наместник? – спросил Пересвет.
– Знаете вы его. Из купцов местных, Лоб.
– Лоб? Это тот, что с трубецким купцом по кличке Лихой всегда конями торговал? – переспросил Ослябя.
– Он самый. Отдохните самую малость, а ночевать в городе не советую. Преданность свою новому наместнику многие захотят показать… Если за вас заступятся другие – смута может начаться… Не хотелось бы этого.
– Пусть кони немного передохнут, – нахмурился Пересвет. – Дорогу на Москву отсюда знаем. Через час и тронемся.
– Ну, на часок можно и в избу пройти. Не здесь же вам маяться, – словно извиняясь, пригласил в дом Феофил.

Через час, как и обещал Пересвет, братья сами отворили ворота «гостеприимного» подворья, собираясь в дальний поход, однако с удивлением обнаружили на улице шестерых всадников и двое саней, в которых, кутаясь в тёплые платки, были женщины и дети.
Старший (это был знатный оружейных дел мастер Молот) попросил за всех:
– Братья, возьмите нас с собой. Вы же в Москву? Нашим семьям терять нечего: Лоб – враг, он жизни здесь не даст. Мы ещё против Ольгерда воевали… Что ж нам тут делать, коли и вас в Любутске нет? Берёте?
– Вольному – воля, – ответил Пересвет. – Присоединяйтесь.

***

Едва Любутск скрылся за холмом и показался густой ельник северо-восточного приграничья владений Великого княжества Литовского, как впереди замаячили какие-то всадники.
– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, – считал Яков.
– Это если в лесу засады нет, – поправил сына Ослябя.
Молот прищурился:
– Да то ж наши, любутские… Это Лоб преграду нам ставит… А вон тот, дальний…
– Я узнал его, – подтвердил Пересвет. – Это из Трубецка, купец Лихой.
Всё ближе к лесу отряд Пересвета… Когда два отряда были уже напротив друг друга на расстоянии прямого полёта стрелы, отряд Лихого обнажил сабли.
Пересвет вырвался вперёд:
– Сабли – в ножны! Прочь с дороги!
Лихой подал голос:
– Вы – чужие здесь, в Литве чужих не жалуют! Бросай оружие! А не то всех порубаем!
– Кто здесь чужой?! Я?! – побагровел лицом Ослябя, и вынул свой меч из ножен.
Это стало сигналом для всех.
Сошлись на саблях и мечах. Сразу стало ясно: против Молота и Пересвета выставляй хоть сотню, - всё бесполезно… В одно мгновение двое пало от меча Пересвета, третий – от меча Осляби. Пересвет решил расправиться с трубецким купцом: много всяких гадостей рассказывали про эту мразь… Трубецкие говорили, что первые свои гроши он получил, торгуя живым товаром. Не исключено, что жена и сын Пересвета оказались рабами именно по доносу этого мамаева соглядатая.
Лихой, видя, что на него надвигается Пересвет, развернул коня к лесу, пытаясь бежать, да разве можно убежать от лучшего воина на Руси?
– Моли о пощаде! – рычит Пересвет, поднимая меч и настигая свою жертву.
Вместо того, чтобы исполнить приказ, Лихой поднял саблю и в ответ получил такой страшный удар, от которого свалился наземь, рассечённый надвое от плеча до живота.
«Жаль, не скажет теперь ничего… А он наверняка что-то знал… Что ж это я так?» – удивляясь безмерной своей ярости, подумал Пересвет и обернулся к своим.
Нескольких уложил Молот, Ослябя никак не мог справиться со вторым соперником, который не столько нападал сам, сколько ловко уходил от ударов…
«Юркий, гад, так и уйти может», – подумал Пересвет.
А вот Якову нужна помощь. Его соперником оказался совсем маленького роста любечанин, но столь сильный, что меч Якова чуть ли не выпадал из рук после каждого удара.
Взревел Пересвет, поскакал на помощь Якову. Этот рык для оставшихся в живых разбойников прозвучал как сигнал к отступлению. Они закинули щиты за спину, покидая поле битвы, направились к городу.
Братья оглядели своих. Лишь Молот получил лёгкое ранение в левое плечо, на остальных не было ни царапины.
На санях из-под рогож начинали высовываться перепуганные мордашки детей: женщины позаботились о безопасности своих чад, накрыли их перед началом схватки.
Наскоро оказав первую помощь Молоту, поехали дальше.
– Нам бы засветло только до Алексина добраться, а оттуда на Литву выдачи нет, – заметил Ослябя.

***

Всё дальше, дальше на север. Всё дальше, дальше от Светланы… Он предал её? Надо было вплавь пуститься за тем кораблём, что увёз любимую в чужие неведомые края?..
А тут ещё эта дурацкая стычка под Любутском… С кем он, Пересвет, воюет? С татарами? Но он прошёл дикой степью до самого Крыма и обратно, не убив ни одного татарина, а на берегу Оки убил троих русичей… За что? За то, что Любутск ныне верно служит Великому князю литовскому Ягайло? А кому служит он, Пересвет? Единокровному брату Ягайло – Дмитрию Ольгердовичу. Перешёл, правда, Дмитрий на службу к московскому князю. И веры православной не предаёт. А те, убитые им у Оки – они, что – не православные?
Голова раскалывалась от таких мыслей. Окидывал взором брата родного. Тот тоже хмур и неразговорчив.
Встретились глазами.
– Что, брате, делать будем? – спросил Пересвет.
Насупился Ослябя, опустил голову:
– Вон показался Радонеж, а рядом с городком святой Сергий живёт… К нему надо идти. Больше нам никто не поможет.
Пересвет согласился.

– Жить не хочу, отче. Зачем она мне, жизнь? Самых близких людей не защитил, не спас. Не оказался рядом в минуту опасности. Потом вдогонку пустился, но не сразу, время упустил… До Кафы дошёл, с врагами вместе трапезничал, а когда назад возвращался, не ворогов своих, язычников проклятых, а православных людей русских зарубил. Как жить с этим? Да и надо ли?
Слова вырывались у Пересвета вместе со стоном. Помолились все вместе перед иконой Божьей Матери, а затем долго молчал Сергий, стоя лицом к алтарю, словно мысленно беседовал с вышними силами… Никто не посмел прервать это молчание, все понимали – не здесь сейчас великий старец, может, в самом Царьграде, может, с архангелами на небесах, а, может, подземные тёмные силы испытывает своими праведными вопросами.
Наконец, повернулся к братьям. Его лик был светел. Глядя прямо в глаза Пересвету, начал так:
– С врагами, говоришь, трапезничал? Кто – враг? Как дошёл до мысли такой? Татары – люди добрые, многие торгуют честно, скотом, изделиями восточными, не людьми. А вот Мамай у них... не царского рода, а сам хочет царём стать. От плохой мысли до плохого действия – полшага... Вот уж кровь проливает и татарскую, и иных народов... Глядя на него, и иные начинают злобствовать. Кому много в этом мире дано, с того и много спросится... Пойми: враг тот, кто силу свою на службу диаволу отдаёт, кто безвинных обижает. Этой тварью может быть и татарин, и русский, и литвин, и фрязин. Пустишь диавола в сердце своё – сам себе врагом станешь, ибо душа – от Бога, божественное с диавольским не согласуется... Вот ведь как! Сила должна добру служить! Поднял меч, мать и брата защищая – честь и хвала тебе. А если для грабежа невинных пахарей – ты уже не божье создание, а тварь адова...
Помолчав немного, продолжил:
– Уповай на милость Божию. Верь ему. Без его воли и букашка последняя не исдохнет, не то что человек… Не суждено погибнуть твоим близким – не погибнут. Молись за них денно и нощно, и Бог тебя услышит. Так же и тебе, Ослябя, надобно поступать. А силу вам даст служение церкви нашей. Ступайте к князю Дмитрию в Переяславль и отпроситесь у него со службы. Вам теперь не князьям служить надобно, а Богу и всей земле Русской. Неисповедимы пути Господни. Смотри, Пересвет: ты до Кафы дошёл малым отрядом, назад вернулся, и никто тебя не тронул. Ни зверь, ни человек. Значит, главное у тебя ещё впереди. Бережёт тебя Господь. Нужен ты ещё Руси и укрепить собою должен веру православную…
Смотрел Пересвет на Сергия неотрывно, пожимая плечами, и удивлялся словам его праведным. Сколько человеческой мудрости было в них! И всё же доля сомнения оставалась где-то глубоко в душе, что-то мешало полностью согласиться со сказанным.
– Неужели сила моя теперь только церкви надобна? – спросил Пересвет старца.
Улыбнулся Сергий. И улыбка та была простой, добродушной.
– Богатырей на Москве немало. А вот сильных духом пока не хватает. Иначе давно бы князья объединились, да иноземные нашествия прекратили… Ваша служба Господу будет доброй… И свет добра разольётся широко… Возвращайтесь от Дмитрия Ольгердовича не мешкая, иноками вас своей обители сделаю, – ответил Сергий и перекрестил братьев.
И столько уверенности было в его словах, что Пересвет и Ослябя теперь не сомневались: жизнь у них круто меняется и начинается как бы заново.

Глава 4. Сборы

Спустя восемь лет Дмитрий Ольгердович вновь у стен Переяславль-Залесского. Тогда, восемь лет назад, что видел и слышал здесь? Полностью сожжённый посад, непреступные стены града, которые так и не удалось взять его дяде Кейстуту… Всюду дым, огонь, крики уводимых в полон сельских жителей и проклятия защитников города в свой адрес.
Запомнился брат Андрей на горячем, взмыленном коне: тот четырежды объехал град вокруг, но нигде не нашёл слабого участка в обороне… Пытался и он, Дмитрий, углядеть слабое место в крепости, однажды неосторожно приблизился к земляному валу. И словно шершень просвистел-прогудел у правой щеки: то слегка царапнула стрела, пущенная из самострела с дозорной башни…
Пришлось ретироваться, не лезть на рожон.
А сейчас? Отстроен заново посад, вонзились в небосвод главки обновлённых церквей Горицкого и Феодоровского монастырей, открыты юго-западные ворота крепости и… Вот она – центральная Красная площадь города, с двухэтажным деревянным княжеским дворцом и с двухсотлетним белокаменным Спасом, поставленным здесь не кем-нибудь, а самим Юрием Долгоруким.
У дворца Дмитрия Ольгердовича встретили бывший наместник-воевода Феодор Покропаев, знатные бояре и купцы города. Феодор рубанул сразу:
– Я, княже, верой и правдой исполнял здесь волю Дмитрия Ивановича, а теперь принимай власть над городом и округой, а меня уволь, мне торговать надобно, а не службу служить в мирное время.
Дмитрий возражать не стал и выкрикнул:
– Андрей Серкизов!
– Здесь я! – подъехал крещёный татарин.
– Принимай должность переяславского воеводы у Феодора Покропаева. Тебе быть здесь главным по военной части. Понятно?
– Как не понять! Службу княжескую буду исполнять не за страх, а за совесть! – радостно отозвался Андрей.
– Феодор, покажи дом, да расскажи, где княжнам лучше разместиться, а где мне, – Дмитрий потянулся, всем своим видом показывая, что сильно устал. – Нынче вечером самых именитых бояр и купцов, настоятелей монастырей прошу быть на княжий ужин.
Обвёл всех тяжелым взглядом и неожиданно широко улыбнулся, весело добавил:
– Знакомиться будем!

Хотя после дороги сильно тянуло ко сну, и супруга уговаривала прилечь отдохнуть, всё же поступил по-другому: умылся, сполоснулся до пояса холодной водой, дорожную одежду сменил на торжественную, нарядную, богатую яркой вышивкой и жемчугами, – пошёл к батюшке Спас-Преображенского храма.
Протоиерей Фотий перед иконой «Преображение Господне» благословил Дмитрия на владение переяславской землёй.
Спросил Дмитрий:
– В чём отличие этих мест от других?
Вопросом на вопрос ответил Фотий:
– От каких – других?
– Витебских, брянских, любутских…
– Все земли, что назвал ты, княже, ныне принадлежат великому князю литовскому… Мы же крепко стоим за Москву белокаменну… Такой её сотворил Дмитрий Иванович, внук Калиты. И скоро не будет над Москвой власти Золотой Орды, расправит свои крылья молодой орёл, и потянутся к нему иные русские князья…
– А пока крылья у Вильны крепче, не платит никому дань, в отличие от Москвы.
– Уже не платит, разве не знаешь? Шесть лет назад здесь, в Переяславле, собирались князья на Совет и решено было на Совете: стоять крепко за Москву, а долг московского князя – стать наравне с татарским ханом, быть ему братом, а не сыном. Освятил это решение митрополит Алексий.
– Я с татарами бился… ещё на Синих Водах… Позовёт Дмитрий Иванович – с радостью встану под его знамя. И брат мой Андрей так же мыслит.
– В этом переяславцы будут тебе, княже, надёжной опорой. Не сомневайся.

На княжеском ужине присутствовали три боярина, три купца, пять игуменов – настоятелей местных монастырей, протоиерей Фотий, сокольничий Иван Чёрмный. Сторону князя представляли его сыновья Михаил и Иван, а также вновь назначенный городским наместником Андрей Серкизов.
После первых провозглашённых здравиц и выпитой медовухи остававшаяся настороженность спала, переяславцы повели себя свободнее; перебивая друг друга, старались показать князю все местные особенности сразу.
– Ряпушки нашей, княже, отведай, – предлагал Дмитрию сам Феодор Покропаев. – И варёной, и томлёной в капусте… Я её Дмитрию Ивановичу поставляю, великому князю московскому, каждый месяц обозы в Москву снаряжаю… Озеро наше на рыбку богатое, ленивый только голодать будет.
Иван Чёрмный блюдо из рябчиков подавал:
– Это мои ловчие силками поймали, а моё дело – молодых соколиков обучать да великому князю их поставлять.
Каждый монах в свой монастырь приглашал, каждый свои святыни показать обещал. Однако от Фотия уже узнал кое-что Дмитрий, упрекнул игуменов:
– Монастырей много в Переяславской земле, а о Синем камне молчите? Что, совладать с ним не можете? В Купальскую ночь не в церкви, а к камню народ идёт, желания свои загадывает, словно пред иконами… Как же так?
– Край наш дикий, лесной… Кто поля засевает – тот крестьянином зовётся, значит, во Иисуса Христа нашего верует, но селян ещё много, в лесных дебрях прячутся, лесом и реками пропитание себе добывают… Там волхвы и обитают, – оправдывался за всех молодой настоятель Горицкого монастыря.
– В каждом монастыре побываю, – пообещал Дмитрий. – Но прежде кремль осмотрю, приозёрные веси проведаю, судебные дела разрешу… Князя в лицо знать должны!

***

Пока осматривал сторожевые башни кремля, давая указания об их укреплении, пока знакомился с ближними и дальними весями, не заметил, как подошли дни Масленицы.
Народ праздновал приход весны. Праздновал, в общем-то, так же, как в Витебске, Брянске, Трубецке, как во всей земле русской: водили хороводы, смотрели представления скоморохов, жгли костры, пекли блины. И первый блин обязательно предназначался комам-медведям и относился в лес.
И всё-же отличия были: лица селян и горожан были более открытыми, радостными, чем на юге, где поборы в пользу Золотой Орды были намного тяжелее, где нежданные набеги степняков случались чаще и были злее из-за невозможности спрятаться в родном лесу, болоте, из-за невозможности уйти по воде тёмными лесными протоками и озёрами.
Здесь зримо ощущалось чувство свободы, а главное – желание и готовность защищать свободу во что бы то ни стало. Оттого, наверно, и христианство сюда проникало с трудом, на селян сильно давить княжескими налогами нельзя было: за избами русичей на тысячи вёрст простирался дремучий лес, бывали случаи, когда от жадных до богатства неразумных правителей целыми весями снимались с насиженных мест и уходили за сотни вёрст, уходили не наобум, а в места, разведанные купцами-первопроходцами, проникали в земли диких северных народов, селились рядом с ними, меняя свои ткани, изделия из железа на шкуры северных животных, моржовые клыки, узнавая, – на всякий случай, – дальнейшие речные пути-дороги.
В дни народных гуляний монахи ходили хмурыми, но не мешали радоваться жизни простым людям; князья и бояре не выступали заводилами, но не отказывались, когда их зазывали в хороводы, когда приходилось подпевать в хоре, исполнявшем известные всем песни. А уж послушать певцов, слагающих старины про Илью Муромца, князя Владимира Красное Солнышко считалось и вовсе не зазорным.
В княжеских семьях в праздничные дни горазды на выдумки становились жёнки и дети, даже слуги, общаясь с местными, раньше своих хозяев успевали прознать северные особенности народных гуляний.
Но вот сожгли чучело «Марёны», отплясали ряженые медведями скоморохи – прошёл праздник.
Тут и пришли в Переяславль Пересвет с Ослябей. Пришли с просьбой отпустить их к Сергию насовсем.
Долго не давал ответа Дмитрий, мысленно перебирая те возражения, которыми мог бы переубедить братьев. И не находил. Спросил лишь:
– Придёт Мамай на Москву и увидит: лучшие вои русские надели монашеские одеяния и попрятались по монастырям. Когда на ваших глазах будут гореть православные храмы – совесть не заест?
Не задумываясь, сразу ответил Пересвет:
– Всецело доверяемся отцу Сергию. Он не раз уже радел за Москву. Верим: нашими жизнями он распорядится верно.
Вздохнул Дмитрий:
– Ступайте с Богом. Помните, что я вам сказал.
– Спасибо, княже, на добром слове. Мы за тебя молитвы Богу возносить будем.
– Не за меня одного, – поправил князь. – За всю Русскую землю молитесь. Ещё не одно испытание ей предстоит.

***

Лето началось для князя Дмитрия с плохой вести: на соколиной охоте упал, поскользнувшись, и ударился боком о старую поваленную сосну сын Михаил. Вначале м;лодец терпел боль, но через два дня уже не мог встать с лежанки. Ни баня, ни растирания мёдом не помогали.
Тут и напомнил сокольничий Иван о Синем камне.
– Сходи сам, княже, к Синему камню, отнеси ему сладких пирогов, прикоснись к нему, попроси о самом сокровенном. Многим помогал камень, может, и тебе не откажет…
Нахмурился Дмитрий, не хотелось верить в какие-то камни, но, глядя на разбитого параличом сына, согласился:
– Веди к камню… Веди лунной ночью, не хочу, чтобы попы да простой люд обо мне как о диком язычнике думали.
В эту же ночь они и пошли.
– Камень лежит почти на берегу озера, – по дороге рассказывал Иван. – Заметишь его сразу. В высоту с человеческий рост будет, а в обхвате саженей десять.
Остановился у большой раскидистой ракиты.
– Вон, княже, кустарник впереди. За ним и увидишь камень. Эк сегодня луна слепит. Видно, хоть грамоты читай… Я здесь тебя обожду, так?
Ничего не ответил Дмитрий, отправился к ивовым кустам. Поправил висевшую у пояса суму, в которой лежало угощение для камня – медовый пряник.
«Чушь какая-то… Просить камень… Но сына жалко… Лежит, руками и ногами двигает, головой мотает, а спина недвижима… Почему святые не помогают, сколько раз пред иконами молился, почему к камню идти надо? Ужель помочь может?» – вопрошал сам себя.
Пройдя кустарник по хорошо освещенной лунным светом тропинке, увидев впереди громадную глыбу, ощутил чудодейственную завораживающую силу не то самого камня, не то места, где он находится. Как будто оказался в гостях у сказочных сил, которые всё могут, которым всё по силам, - и больного поднять, и мёртвого из-под земли вытащить на этот синий лунный свет... Вот сейчас выйдут страшилища из озера и сами окружат этот волшебный камень, который на самом деле и не камень вовсе, а заколдованный главный чародей этих мест…
Дмитрий подошёл к чёрной неведомой силе вплотную. Коснулся камня рукой. Удивился его теплоте. Достал из сумы подношение, положил на самый верх. Обнял Синь-камень, приник к нему ухом, словно пытаясь услышать ответ на свои вопросы: «Что с сыном? Отпусти его. Дай ему силу. Пусть встанет и будет, как прежде был: сильным, ловким, умелым… Ему ещё детей растить, защищать их…»
Показалось: дышит камень, молвит: «Иди…»
Отшатнулся. И рядом увидел обнажённую женскую спину… Обернулась красавица, в лунном свете показалось: Анна. Рванулся к ней, схватил за руку:
– Анна?
Молчком вырвалась женщина из рук князя, оттолкнула его, забежала за камень. Дмитрий – за ней. А там – нет никого. Обошёл вокруг, наверх посмотрел. Никого!
«Анна, или нет?» – в десятый, сотый раз спрашивал сам себя. Вспомнил, с какой силой его оттолкнули. У его жены такая сила была когда-то, но не сейчас, – лет десять назад… Значит, не Анна, а похожая на неё женщина?
Мысль об Анне не давала думать больше ни о чём другом, Дмитрий быстро направился к тому месту, где ждал Иван.
В кустах – ещё одна неожиданная встреча.
Почти наткнулся на высокого худого человека в чёрном одеянии:
– Не те силы просишь, княже… В полуверсте отсюда Никитский монастырь, в него и приноси завтра своего сына.
– Ты кто? Пошто знаешь, зачем приходил?
Дмитрий обошёл чёрного человека и встал так, чтобы луна осветила лицо незнакомца. Спокойный худой лик странника, его серебристые волосы дали понять, что перед князем стоит пожилой монах. Где-то уже видел это лицо… Где?..
- Я настоятель Никитского монастыря, - подтвердил догадку князя церковнослужитель. – Был на твоём званом ужине… Сына приноси. Время упустишь – не поднимется он. Иди.
«Опять это слово – «иди»… Да, надо идти. Вот ночка выдалась…» – с этими мыслями Дмитрий подошёл к раките.
– Иван!
– Здесь я, – вышел из-за дерева сокольничий.
– Пошли. Видел кого?
– Нет.
По дороге Дмитрий составил план действий. «Если это не Анна… Из домашних только одна похожа на жену мою… И моложе, да, она моложе… Мария Друцкая… А если не Мария… Тогда мне и дела нет, кого из местных русалок встретил…»
Дома со свечой в руках кинулся в спальню жены. Анна спала. Коснулся её тёплой щеки. Супруга разомкнула сонные очи, с опасением спросила:
– Что, Дмитрий?
– Ничего. Спи. Я сейчас приду.
Поцеловал и пошёл в спальню Марии.
Разбудил храпящую у входа девку. Та подозрительно ясными глазами уставилась на Дмитрия Ольгердовича:
– Что, княже?
– Веди к Марии!
– Как можно?
– Ничего плохого я не задумал… Ладно, сиди здесь, я сейчас быстро выйду…
Вошёл, освещая комнату свечой. У печи на полатях спал её сынишка Андрей. В углу было ещё одно спальное место, там лежала Мария.
Сдернул одеяло. Мария быстро села, приложив руки к груди, тревожно глядя в глаза князя. Она была в ночной рубахе.
«Глаза… Те глаза», – подумал Дмитрий, и, усмехаясь, указал на впопыхах брошенное на пол верхнее платье:
– Это – что?
Молчали женские уста, лишь тревога и какая-то непонятная боль скрывались в голубых (а не серых, как у Анны) глазах …
– Что просила у камня? – Дмитрий коснулся холодного плеча Марии. Да, это её тело, тело той русалки у Синь-камня…
– Все просят у камня… За сына твоего Михаила просила…
– Тебе что сын мой?
– Кроме вас у меня никого ближе нет… Андрюшечка только мой… Не зла – добра просила для тебя и твоей Анны…
Нахмурился Дмитрий:
– Не ходи боле туда.
Оглядел её внимательно, приблизив к лицу свечу. «Как похожа на молодую Анну… Словно сестра родная». Уходя, бросил через плечо:
– Крещёным нечего там делать.
А служке сунул кулак под нос:
– Ежели за княжной и княжичем молодым не доглядишь – с живой кожу сдеру!

***

Едва на аршин поднялось солнце над горизонтом, к воротам Никитского монастыря подъехала повозка, в которой лежал Михаил Дмитриевич. Дмитрий Ольгердович с сыном Иваном и его тёзкой Иваном-сокольничим сопровождали повозку пешими.
Их встретил настоятель монастыря и его монахи. Михаила на носилках внесли в церковь, монахи отслужили молебен во здравие.
Затем опять положили Михаила в повозку, настоятель объяснил князьям:
– Тут в низинке есть колодец, который выкопал два столетия назад сам Никита Столпник, основатель этого монастыря. Вода из колодца обладает чудодейственной силой, многих людей вылечила. Ниже по ручью – видите? – банька. Туда мы лечебную воду наносили и уже разогрели. Княже Дмитрий, тебе надо будет сына неделю в нее возить. Сам увидишь: с Божьей помощью через пять дней твой сын садиться сможет, а через неделю сам ходить станет, без посторонней помощи. Такова сила Божья и Никиты Столпника… А еще это сила Никиты Великомученика, которому монастырь посвящён.
– А тебя как величать, батюшка? – только сейчас спросил Дмитрий имя у настоятеля монастыря.
– И меня тоже Никитой зовут, – улыбнулся главный монах.

***

Вышло всё так, как и обещал Никита. На пятый день лечения Михаил уже мог садиться, через неделю встал, а через месяц конно охотился со своим любимым соколом в полях у Берендеевских лесов, словно и не было никакой болезни.
Тёплыми июньскими днями народ отпраздновал языческий праздник Купалы, когда Синь-камень окружили сотни людей с подношениями из пирогов, сладких рогаликов, коржей и печенья… Да и как не отдать это Камню? Болезни телесные и душевные гложут простого человека, вот идёт он и в церковь, и к знаменитому языческому месту… Уходят болезни – снова идёт житель приозёрного края благодарить всех известных ему святых, а заодно – на всякий случай – и Синь-камень, который спасал и его, и дедов, прадедов и пра-прадедов от всяких напастей… Если отвернутся лесные духи от человека – что он будет делать? Без грибов, ягод, без зверя лесного, без рек и озёр с живою да мёртвою водою? А сами деревья, которые дают и кров человеку, и тепло, и лекарства? Если лес заболеет, кто его лечить будет? Нет уж, новая вера хороша, но и старых богов лучше не забывать – так думал здесь каждый русич.
Едва прошёл праздник Купалы, прискакал вестовой от Дмитрия Ивановича: срочно явиться князю в Москву на Совет.
Поехал Дмитрий Ольгердович в сопровождении трёх Иванов: своего сына, переяславского сокольничего, да Ивана из Трубецка.
Поменяв коней в Радонеже, к концу второго дня прибыли к великому князю московскому. Дмитрий Иванович обрадовал нового владельца Переяславля Залесского:
– Твой брат Андрей уже здесь. Остановился у окольничего Тимофея Вельяминова. И ты к нему ступай. Завтра после полудня – Совет: Мамай на Москву идёт.

На Совете Ольгердовичи увидели князей, которых уже хорошо знали: Владимира Андреевича Серпуховского, Дмитрия Михайловича Боброк-Волынского, Андрея Фёдоровича Ростовского, Глеба и Романа Брянских (изгнанных с берегов Десны ещё самим Ольгердом). Были и незнакомые: Симеон Оболенский, Иоанн Тарусский. От церкви был игумен Симоновского монастыря Феодор, племянник Сергия.
– Ярославские князья присоединятся к нам только завтра, – заявил великий князь Дмитрий Иванович. – А созвал я вас, братья, ибо поломянная весть (поломянная весть – «огненная» весть. – Прим. А.Р.) пришла из-за Дона: собирает свои силы темник Мамай, думает на Москву идти. Князь Олег Иванович Рязанский шлёт нам известие: хочет соединиться с Мамаем литовский князь Ягайло. Что, Ольгердовичи? Способен на такое братец ваш единокровный?
Андрей – старший, он и встал отвечать:
– Ягайло – лиса хитрая, но и осторожная. Был бы он, как отец наш, да Бог ему отцовой отваги не дал. А посему мыслю: будет он осторожничать до последнего. И пойдёт на бой только тогда, когда будет до конца уверен в своей победе.
Задумался Дмитрий Иванович. Никто не отважился нарушить молчание. Потом сказал тихо, положив правую руку на стол, ладонью вниз (многие знали этот жест Дмитрия; если кладёт так руку, значит, решение твёрдо и спорить уже бесполезно):
– Сидеть в Москве и ждать двух врагов сразу – значит, проиграть не только битву, но и Отчину потерять. Объявляю сбор всех ратных сил. Первого августа должны все быть на Москве. Без оружия ратников не приводить. Можно быть без панцирных доспехов, но с оружием! После Москвы смотр сил объявляю в Коломне. Южане могут на
 Москву не идти, сразу направиться к Коломне. Там всем быть к пятнадцатому числу августа. А теперь… Пусть каждый скажет. По правую руку от меня первым Владимир Андреевич. Говори, брате.
Сначала Владимир Андреевич, а затем и все остальные князья говорили, сколько в кратчайшие сроки соберут конных и пеших ратников. Когда очередь дошла до Дмитрия Ольгердовича, не смог удержать переяславский князь наболевшее:
– Многие знают здесь великих богатырей земли нашей Пересвета и Ослябю. Не водить им ныне полки: ушли к игумену Сергию, служат Богу, а не войску русскому. Было бы с ними веселей биться с врагом…
Неожиданно подал голос игумен Феодор:
– Прислал мне Сергий Радонежский этих двух иноков, помогают они возводить стены и храмы Нового Симоновского монастыря… Княже Дмитрий Ольгердович, возьми с собой Пересвета и Ослябю, я отпускаю их, только пусть они получат благословение на битву от игумена Сергия.
– Спасибо, отче, многие, увидев Пересвета в рядах с нами, приободрятся душою, – обрадованно ответил переяславский князь.
– Не спеши, княже, благодарить, – охладил пыл Дмитрия игумен. – Будет так, как скажет отец Сергий. И запомни: что бы он ни сказал, всё будет справедливо…

*

Сергий Радонежский ничуть не удивился, увидев перед собой иноков Пересвета и Ослябю, братьев – князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей.
Благословил всех перед предстоящей битвой.
– Видите, братья мои, – обратился Сергий к инокам, – как жизнь поворачивается. Отпускаю вас к прежнему вашему князю Дмитрию. Мало на Руси богатырей, хорошо знающих воинское ремесло. А вы – среди лучших. И придётся вам всю свою силу богатырскую показать. Может, и жизнь отдать за землю нашу святую. Помните: душа наша вечна, а люди на земле грешной будут помнить вас по делам вашим… Андрей, Дмитрий, а вы?
Как всегда, когда старшие братья Ольгердовичи оказывались вместе, за обоих отвечал Андрей:
– У нас с Дмитрием особое задание. Должны с полоцкой и брянской земель быстро, налётом, лучших воев собрать, отнять их у Ягайла. Чтобы русичи не за ордынцев, а за свою землю постояли.
– Благословляю вас, храбрые мужи литовской земли. Стойте за веру православную крепко, бейтесь с ворогами, не щадя живота своего!
Перекрестил Андрея и Дмитрия и спросил:
– Княже Дмитрий, сейчас – в Переяславль?
– Нет, отче, мы с Андреем через Волок-Ламский сразу в литовские земли. Пересвет отдаст мою грамоту Андрею Серкизовичу, воеводе переяславскому, с наказом вести полк на Москву, не мешкая.
Сергий обратился к Пересвету и Ослябе:
– Александр, и ты, Родион. Обратно будете идти, загляните ко мне. Составлю грамоту Дмитрию Ивановичу, надо укрепить его веру. Пока нет митрополита на Москве…
Повернулся к Дмитрию:
– От Северской земли до Киева близко? Сможешь через верных людей Киприану весть от меня передать?
– Всё сделаю, как скажешь, отче, – поклонился Дмитрий игумену.
Сергий передал перстень и грамоту младшему Ольгердовичу:
– Этот перстень – для стражи Киприановой, грамоту вручить в руки самому митрополиту. Здесь Киприану надобно быть, не в Киеве. Ещё чудотворец митрополит Пётр понял: Москва будет собирать православных. Слишком близок Киев к землям золотоордынским. Здесь ждём Киприана. Только он осилит тяжёлую ношу, более никого не вижу. Об этом в грамоте сказано.
Сергий указал на пергамент, пристально посмотрел на Дмитрия, словно проверяя, насколько глубоко тот понимает смысл сказанного. Переяславский князь кивнул и вновь повторил:
– Всё сделаю, святой отец: и перстень, и послание передам через надёжного человека, мы справимся с заданием.
Усмехнулся Сергий:
– Был бы святым – предотвратил бы ужас, что вам предстоит увидеть своими очами. Я же лишь слуга Бога нашего, мне суждено ранее вас видеть то, что вскорости сами узрите. Помните: лишь о себе забыв, как делает это московский князь, Русь спасёте. Чуть о себе подумаете – и рухнет всё. И ничего не будет, одно вороньё останется… Ну, с Богом. Ступайте.
И обнял Сергий каждого, ибо знал: эти будут стержнем будущей битвы. Им всё решать. Они – первые помощники Дмитрию Ивановичу.

***

Нет, не прошли напрасно наставления Ольгерда своим старшим сыновьям. Он учил Андрея и Дмитрия так ходить по чужим землям, чтобы ни один вражеский лазутчик не обнаружил передвижения литовских войск, чтобы ни один купец не подал весть обречённым на битву загодя. Быстрота передвижения, внезапность – вот что главное было в Ольгердовых походах. И – знание местности до мельчайших подробностей.
Ягайло – тоже сын Ольгерда, та же осторожность, как у отца, та же продуманность поступков... А вот в быстроте действий он уступал своим братьям.
Ушёл Андрей на Полоцк, послав грамоту в Плесков о немедленном выходе конного воинства на Москву. Дмитрий с сыном Иваном да Иваном переяславским направился к Друцку. А третьего Ивана, – Ивана Трубецкого, – направил Дмитрий сразу к Брянску и Трубецку, наказал «потай» (тайно) собирать людей на подмогу московскому князю.
– Степану в Брянске, – а он в Брянске сейчас, – передашь перстень и грамоту Сергия. Ему в Киев идти, к митрополиту. Скажи: если в капкан к врагу попадёт, грамоту никто не должен увидеть. Понимаешь? Никто! – Ольгердович серьёзно вглянул на Ивана.
– Мы охотники, люди понятливые... Не беспокойтесь за нас, Степан ещё и быстрее московского князя на Дон поспеет, – усмехнулся гонец.
– Главное – это, – Дмитрий указал на послание. – Обратно может не торопиться. Из Стародуба на Любеч пусть идёт, там староста добрый... Новгород-Северский стороной надо обойти, Корибут ещё та заноза... Верно Ягайле служит... А для братца моего Владимира в Киеве от меня вот это послание. Он Степана к митрополиту должен направить. Тебе сопровождающих дать?
– Дай троих, княже. Да монет немного. Свои люди у меня везде есть, а чужие только силу да монеты признают. На четверых конников в приграничных землях ягайловские слуги не решатся напасть, – с улыбкой ответил Иван.

Великий князь литовский собрался в поход на соединение с Мамаем. Из Вильно направился в Полоцк. Только прибыл – местный воевода докладывает: был здесь уже его брат Андрей, лучших конников увёл.
– Куда увёл? Когда? – возмутился великий князь литовский.
– Три дня как на юг ушёл, по киевской дороге. Может, на татар собрался? – предположил воевода.
– На татар? А ты что здесь? – Ягайло ударил нерасторопного полочанина по лицу. – Как разрешил?
– Так ведь это Андрей, брат великого князя литовского...
Обиделся воевода, кровь с лица платком отирает...
– Собери воев добрых, завтра выступаем... Слышишь – завтра! – шипел Ягайло, вновь замахнулся было на воеводу, но повторно ударить не решился.
– И конных, и пеших? – решил уточнить полочанин.
– И конных, и пеших! – услышал в ответ.
«Не догнать великому князю литовскому своего братца – тот лишь конных увёл», – подумал воевода.
В Друцке история повторилась.
Только Ягайло вошёл в город, ему сразу донесли: был здесь его брат Дмитрий с сыном, увели большую рать на юг...
– В Киев? – выдохнул Ягайло, схватившись за меч.
– Молча удалялись витязи, не называли цели своей, знаем лишь – удалялись в южном направлении.
Прищурившись, оглядел местных бояр Ягайло. Хмуро, недружелюбно смотрели на него седые градские старцы. А самый старый, гордо взглянув в глаза великому князю, заявил:
– Тот побеждает в битве, кто первым на поле брани приходит. Опоздал ты, владетель земли литовской. Остались здесь лишь калеки безногие да безрукие. Всех конных увёл Дмитрий.
Ягайло и здесь доказал, что не зря его иногда называют «хитрой лисой». Усмехнувшись, заявил боярам друцким:
– Конных, говоришь, увёл Дмитрий? А посмотрите-ка на моё воинство трокское да вильнюсское, полоцкое да витебское... Чьё более будет, моё или братца моего? Не отвечай, сам знаю – моё больше! И соберите-ка мне пешую рать втрое большую, чем Дмитрий у вас собрал! Сегодня, сейчас, немедленно: я выступаю завтра на рассвете!
Отсюда, из Друцка, послал по главным своим русским городам Ягайло гонцов с указанием – воинов Дмитрию и Андрею не выдавать, а слать их ему, великому князю литовскому во Всеславль.
Ответные письма получил лишь от двоих: брянского воеводы да князя карачевского. Оба сообщили: ходят по лесным задеснянским весям Андрей и Дмитрий, конников к себе скликают, могут в любой момент у стен Брянска и Карачева оказаться. А потому ни из Брянска, ни из Карачева выдачи рати не будет. Вот если к ним сам великий князь пожалует, тогда другое дело.
– Трусы! Предатели! На кол посажу за непослушание! – кипел Ягайло, а сделать ничего не мог: лучшие ратники шли к его единокровным братьям, а не к нему. Получалось, что он плёлся за Андреем и Дмитрием, бессилен был взять инициативу в свои руки.
«А нужно ли мне спешить? Поспешишь – людей насмешишь, говорят на Москве, – размышлял Ягайло. – Верные люди докладывают: Дмитрий Московский от Коломны пошёл вверх по Оке, к литовским пределам приближается, а не к степным просторам... Хочет сначала со мной встретиться? Вот для встречи с ним мне и нужна многочисленная пешая рать. Здесь, на землях карачевского князя, я и соберу – пусть не очень обученных – но многих и многих воев. Возьму не опытом ратников, а их числом... Даром, что ли, карачевский князь женат на моей сестре Федоре? Пусть помогает старшему, а не то я ему по-родственному...»
И медленно продвигался Ягайло по весям верхней Десны, Болвы и Жиздры, всё ближе и ближе к Дону, собирая «остатних» – тех, кто по каким-либо причинам не присоединился к московскому князю Дмитрию Ивановичу.
Под Козельском получил Ягайло новую весть: Андрей и Дмитрий со всей ратью новосильского князя Романа Семёновича уже покинули Одоев, сам князь остался в городе.
 «Хитёр Роман. Ни казнить, ни миловать сейчас его нельзя. Людей в Одоеве нет, а князь на месте. Почему город безлюден – ответит, что все погибли пять лет тому назад, защищая Новосиль от набежавшей Орды... Ну, подожди... Эта дружба с Москвой ещё выйдет тебе боком», – скрежетал зубами Ягайло.

***

Иван подъехал к слуге, что был впереди, остановил его. Вдвоём подождали слегка отставших всадников.
Гонец указал слугам на просвет впереди:
– К устью Болвы подошли. Тут горожан можем встретить: кто рыбачит, кто грибы собирает… Для наместника брянского мы – гонцы великого князя литовского, едем в Карачев. Но лучше с этим верным псом ягайловским нам не встречаться… Простым людям совсем ничего не говорить! Рот на замок. Моя задача – найти кузнеца Степана. Только бы он был в городе…
Иван посмотрел на самого старшего (по возрасту) слугу по прозвищу Дрозд, сказал тихо:
– Слезай с коня, поменяемся с тобой одёжей. Моя побогаче будет, теперь ты будешь для всех встречных главным. Вы в лесу заночуете в месте, где укажу, я в город один войду…
– Грамоту княжескую нам оставишь? Нас всё же трое, – спросил Дрозд.
Иван помолчал, раздумывая, потом согласился:
– Верно.
Гонец и его слуга поменялись одеждой, Иван обе грамоты и перстень отдал слуге. Присмотревшись к окружающим их молодым дубкам и старым раскидистым ивам, заметил:
– В двухстах саженях отсюда должен быть брод. Потом лесом до самого Брянска тропа наезженная. Напротив Соловьевых гор заночуете, я дальше без вас… Если завтра к вечеру не вернусь, идите на Трубецк, там воеводой должен быть Твердило, – надёжный слуга Дмитрия Ольгердовича. Твердило и до Киева доведёт, и подскажет, как Городок Северский обойти. Ну, с Богом…
Путники лесной тропой стали спускаться к реке. У брода заметили двух мужиков, только что выловивших бреднем немалых размеров сома.
– Бог в помощь, охотнички! Сколько ж пудов в нём? – спросил Дрозд. Он теперь лучше всех одет – ему и спрашивать, как главному.
Удачливые ловцы положили на траву свою добычу, внимательно оглядели подъехавших к ним четверых вооружённых всадников. Встреча не сулила ничего хорошего: их больше, могут и сомика отобрать…
– Мать честная! – воскликнул вдруг Иван, быстро спешился, подбежал к одному из рыбаков, схватил его за плечи.
– Степан! Вот так удача! Верно говорят: гора с горою не сходится, а человек с человеком всегда сойдётся!
Обнял друга. Но Степан быстро отстранился, разорвав объятия:
– Удача-то у меня. Вот она: пудов на пять потянет. Рад тебя видеть, Иван. Только не понимаю: о какой удаче говоришь ты?
Гонец молча посмотрел на степанова напарника, который внимательно рассматривал всадников своими необычайно большими круглыми глазами.
– Это Фрол Сова, такой же кузнец, как ты да я. При нём можно всё говорить, пытать будут – не выдаст, – сказал Степан, понимая молчание друга. – А вот ты… Старший у тебя довольно странен, пострижен по-немецки.
И указал на Дрозда.
Если до сих пор всадники улыбались, радуясь неожиданной встрече, то теперь они дружно рассмеялись, повергая рыбаков-кузнецов в полное недоумение.
Иван вновь обнял друга:
– Старший – я. По воле князя нашего, Дмитрия Ольгердовича, должен встретиться с тобой. Думал, в Брянске тебя увижу. А вышло вон как: ещё и в город не въехал… Ну, давай поможем тебе с добычей управиться, а дорогой расскажу всё… Где телега-то?
– На той стороне Болвы… Про этого сома уже пол-Брянска знает, вот и решили мы чудище речное изловить, пока других охотников не нашлось…
С трудом перетащили рыбину через Болву, погрузили её на телегу и долго, не спеша, ехали лесной дорогой, а Иван всё рассказывал и рассказывал, какое сложное поручение предстояло выполнить теперь Степану.
– Главное – чтобы эти грамоты не попали в руки людей Ягайло, – подчеркнул Иван.
На миг дорога свернула к самому берегу Десны, и на другом, высоком берегу, меж деревьев мелькнула главка церкви Петропавловского монастыря.
Вздохнув, Степан сказал:
– Пусть твои заночуют здесь. Вон, видишь, меж двух берёз стог стоит? Это наш с Фролом стог, Фрол здесь останется. За стогом и шалашик есть… А ты – со мной, но без коня. У меня заночуешь. Этой же ночью я всех соберу. Ещё до рассвета к стогу всех приведём…
Иван передал поводья от своего коня Дрозду, похлопал четвероногого друга по шее, чтобы тот не волновался, потом указал на стог. Слуги молча отъехали в сторону. Степан, посмотрев на безоблачное тихое небо, заметил:
– Ночь лунной быть обещает, переправа через Десну лёгкой будет…
Иван засомневался:
– А городская стража? Не помешает?
Степан усмехнулся:
– Не посмеет. Да и наших ребят в городской страже немало. Городскому воеводе просто никто ничего не скажет. А он поспать любит… Недавно женился, не до службы ему сейчас, не до проверки ночных дозоров… Всё организуем, как надо. Твоя задача – когда соберутся все – укрепить веру ратников в правоте нашего дела, пару слов им сказать. На низкий берег Десны придут внуки и дети тех, кто бежал от ордынского ига из-под Твери и Новосиля, Киева и Чернигова… Придут те, у кого степь отняла сына, брата, сестру… Фрол!
– Чё? – отозвался брянский кузнец, переводя немигающий взгляд своих круглых глаз со Степана на Ивана. «Сова, чистая сова! – подумали оба. – Наградил же Господь человека такими глазищами!»
– Расскажи об отце деда своего, о тётке… Будь добр, – попросил Степан.
– Чё рассказывать, у меня – как у всех тут… Сторону Литвы приняли, ибо от золотоордынских поборов невмоготу стало. Дед рассказывал – его родителей увели в полон, ибо малую дань баскакам киевляне дали…
– Твой дед – киевлянин? – решил уточнить Иван.
– Родился там… А как остался один с сестрой, влились в отряд беженцев, что шёл на север, в задеснянские леса… Дошли до Брянска. А здесь те же татары хозяйничают… Да ещё местные князьки их сторону держали, чуть что – зовут ордынцев себе на подмогу… Вот и решил народ – лучше под Ольгердом, чем под степняками жить… При Дмитрии Ольгердовиче только и вздохнули маленько…
– А что с тёткой стало? – напомнил Иван.
– Убили её с мужем пять лет назад в Новосиле. Муж её – новосильский гончар, жила за мужем неплохо, уже и старость подошла. Налетела степь – что саранча, не город – пустыня после побега осталась… Ни малого, ни старого не щадили… Тёткина родня вся в пожаре сгорела, никого не осталось… Ты вот что, гонец, скажи: правда, что Москва теперь дань Мамаю не платит? Или народ байки сказывает?
– Правда то, – подтвердил Иван. – Уж пять лет не платит.
– Ишь ты, – покачал Фрол головой. – Значит, и вправду серьёзное дело замыслили…
Пока разговаривали, подошёл плот, на него загнали лошадь с телегой, Иван со Степаном сели в телегу. Случайные попутчики с завистью поглядывали на выглядывающий из-под рогожи хвост гигантской рыбы.
Фрол кивнул уплывающим, перекрестил их:
– С Богом! Удачи вам! И мои «железки», смотри, Степан, не забудь!
– Не забудем! Жди! – улыбнулся в ответ Степан.

Из Брянска Иван вывел две сотни хорошо вооружённых конных ратников. В основном это был ремесленный городской люд, умеющий обращаться с оружием. Часть коней позаимствовали у городской стражи: им не воевать, не обеднеют… Как и предполагал Степан, ночью главу городской охраны беспокоить не стали, а утром брянский отряд, быстро собранный гонцом князя Дмитрия Ольгердовича, был уже далеко на лесной дороге, ведущей к условленному месту встречи брянских, трубчевских, стародубских, полоцких, витебских, псковских и друцких отрядов. Если бы кто-то захотел кинуться в погоню – пустая затея, брянский лес поглотил иванову дружину, защищая ратников, идущих отстаивать независимость родной земли.

Глава 5. В Стародубе

Патрикей Наримунтович, стародубский князь, вершил судебные дела, сидя на крыльце своего дома. Собственно, дел было не много, всего два: одно о краже, второе – о неуплате дорожной пошлины. Времени на их рассмотрение ушло немного, и князь собирался зайти к новому серебряных дел мастеру, прибывшему из Брянска и торговавшем не только редкостными, богато украшенными цветными камнями мечами и саблями, но и различными женскими украшениями. У супруги Елены родился второй сын, и муж собирался по такому случаю выбрать красивый подарок.
Все планы спутал новый начальник городской стражи Лист, который быстро просеменил на княжеский двор и, поклонившись князю, затараторил:
– Княже Патр-кий, лазутчика поймали у нашего стародубск-кузнеца. Имеет при себе грамоту Дмитрия Ольгердовича к киев-князю Владимиру. Опять что-то против Вел-князя литовского замышляется! Вели привести негодяя! Мы его...
– Ты можешь не частить, говорить внятно? – остановил стражника князь. – Не глотай слова, язык проглотишь! И запомни: киевский князь Владимир никогда против Ягайло не пойдёт! Запомнил?
Лист кивнул головой, преданно смотря в глаза князю.
Патрикей Наримунтович прищурился, про себя смеясь над человеком, привыкшем унижаться перед богатым и знатным господином:
– Запомнил, спрашиваю?
Стражник, пытаясь растягивать слова, выдавил из себя:
– За-апомнил. По-озволь, княже, слово мо-олвить.
– Ну, молви.
– Знаю я его, когда жил в Трубецке и конями торговал, кузнец Степан это, верно служит Дмитрию Ольгердовичу, что в Москву сбежал. Точно, наверно, на бунт людей подбивает...
– Точно или наверно? – нахмурился князь, Лист хотел ответить, но Патрикей Наримунтович поднял руку, не давая оправдаться слуге:
– Ладно, давай сюда, что там нашли у посыльного?
Лист протянул послание.
Стародубский князь ничего из него не вычитал: грамота лишь удостоверяла личность человека, и больше ничего. «Видимо, остальное гонец должен сказать устно», – подумал князь. Спросил, пристально глядя в глаза стражнику:
– Хорошо обыскали? Больше ничего?
Лист понял: врать бесполезно, всю правду господин по глазам прочтёт. Протянул князю перстень:
– Ещё вот это.
Патрикей внимательно рассмотрел его. Необычный перстень: на нём были изображены три креста, центральный – повыше, два по бокам – чуть пониже. «Что означает сие? Никогда ранее такого не видел», – подумал князь и вновь нахмурился:
– Веди посланца.
Лист мелкими шажками направился к воротам, открыл их, сказал кому-то, кого пока не видел князь:
– Заходи.
Связанного Степана впихнули во двор так, что он чуть не упал. Степан, устояв на ногах, внимательно посмотрел на князя и по первому впечатлению не смог определить его характер.
Князь был среднего роста, средних лет, прямые чёрные волосы и карие глаза говорили о примеси какой-то южной, неславянской крови. Руки держал за спиной, отчего Степану подумалось: «Это говорит о скрытности характера, либо… либо у Патрикея в руках пергамент Дмитрия Ольгердовича, который пока прячет от меня. Эх, зачем я отказался от охраны? Иван предлагал, а я... Возгордился, думал, один справлюсь... А был бы не один – не стоял бы сейчас со связанными руками».
– Развяжи, – дал указание князь начальнику стражи.
– Сбежит же, княже! Я его знаю, ему чуть волю дай, он…
– Развяжи! – громче и настойчивее повторил князь. – Да скажи отроку, чтоб воды принёс в кувшине!
После того, как руки Степана оказались свободны, отдал ещё одно распоряжение:
– А сам иди! Я наедине с ним поговорю.
Пока Степан с жадностью пил ключевую холодную воду, князь с любопытством рассматривал гонца. У того не было ни сапог, ни верхней рубахи. Нижняя губа разбита. «Без борьбы не дался страже.  Возможно, пытался бежать… Без перстня и грамоты, что у меня? Значит, действительно что-то знает», – размышлял Патрикей Наримунтович.
Степан, выпив всё до дна, поблагодарил князя.
– Садись, – Патрикей указал Степану на лавку у крыльца дома. Степан присел, князь тоже.
– Это – твоё? – показал гонцу перстень.
– Моё, что ж отпираться. У меня найдено, – вздохнул Степан.
– Раз твоё – забирай назад, – князь положил перстень на лавку рядом со Степаном. – Больше ничего мои стражники у тебя не отбирали?
– Я, конечно, не в таком виде в Киев следовал…
– Не про одёжу речь.
– Грамота ещё у меня в суме была… Вместе с сумой твой страж отобрал…
«Про суму ничего не сказал Лист, впрочем, это для него мелочь», – улыбнулся Патрикей и спросил трубчанина:
– Коня тоже стража забрала?
– Я шёл в Киев о дву-конь… И кольчуга была, и меч… Остановился у знакомого оружейника, спящим меня и взяли… Всю семью хорошего человека только зря напугали… Ворвались, словно немчура какая…
«Не сказал – татары. Мою чёрную бороду увидел, боится оскорбить… Мог бы сказать – «поганые», – но и это не сказал, знает, что многие литовские князья христианство ещё не приняли… Не лыком гонец шит», – размышлял князь, перекладывая из руки в руку грамоту. Чуть помолчав, спросил:
– Значит, торопился в Киев… Набрёл на старого знакомого… Что ж мне с тобой делать, гонец?
– Отпусти меня, княже, зачем я тебе? К твоему двоюродному брату еду, от другого твоего брата…
– Вот мне и не нравится, что братья мои за моей спиной что-то замышляют, – Патрикей стал разглаживать свою бороду, что всегда у него означало крайнюю степень волнения. – Расскажи, Степан, поделись со мной…
«Конечно, Лист, что знал, всё обо мне рассказал, – подумал Степан. – Что б такое придумать?» – И произнёс глухо, словно безнадёжно:
– Просил Дмитрий Владимира не ввязываться в ссору между московским князем и Мамаем.
«Верить – не верить?» – пока не мог определиться князь.
– Что ж такое важное поручение один выполняешь? Одному на наших дорогах легче погибнуть, чем до места доскакать… И ещё… Где задание получил, в каком месте?
– В Переяславле-Залесском… Там Дмитрий мне эту грамоту и перстень дал. Видимо, готовится Мамай на Москву идти…
«Гонец говорит то, что уже всем известно… События вчерашнего дня… А что сейчас? Переяславль… Переяславль… На Москву едешь – проезжаешь Троицкую обитель Сергия», – князь покосился на выдавленные в серебре перстня кресты. – «Конечно! Троица! Три креста! И едет Степан не только к Владимиру, но и к митрополиту! На Москву зовёт!»
Патрикея бросило в жар.
– Уф! Жаркий день будет сегодня! – стал обмахиваться грамотой. Тут же добавил:
– Плохо тебя мой стражник обыскал. У тебя должна быть вторая грамота. От игумена Сергия к митрополиту. Вот и перстень о том говорит.
Степан бросился в ноги князю:
– Княже, обыщи всего – нет второй грамоты! Вот те крест! – перекрестился. – Ко князю Владимиру еду, провалиться мне на этом месте! Отпусти, княже!
– Сядь! – не громко, но властно и грозно произнёс Патрикий. – И не ори! Этот город из руин я поднял, понятно? И помог мне в его заселении великий князь Ольгерд! Сейчас здесь всякие живут, есть и сторонники Дмитрия Ольгердовича, а есть и Ягайло Ольгердовича! Может, тот же Лист за забором стоит и слушает нас! Не ори да честно скажи, как в Стародубе оказался? О дву-конь едешь, торопишься, а такой крюк даёшь! Что тебе Стародуб?
Степан ответил быстро, даже сам потом удивлялся:
– Потому и спешу, что крюк надо было сделать. Должники у меня здесь… Прости, княже, если что не так скажу, но то истинная правда: двоюродный брат твой Дмитрий не скупой, нет, но на дорогу почти ничего не дал… А в дороге монеты нужны… Я их собрал уже, но стражник твой… И монеты забрал…
– Монеты забрал… Коней забрал… Суму забрал… Меч забрал, – перечислял вслух князь, а сам думал над тем, как и перед старшими Ольгердовичами чистым остаться, и перед Ягайло предателем не выглядеть…
Спросил Степана:
– У моего кузнеца тебя Лист повязал?
– Да.
– Может, стоит твоего товарища допросить? Может, он чего скажет, что ты не говоришь?
– Гонец никогда никому ничего не говорит. Таков закон любого посланника и о нём, княже, тебе известно, – со вздохом сказал Степан. – В твоей воле меня казнить или миловать. А кузнеца своего не трожь. Не знает он ничего.
И снова плюхнулся в ноги князю. Патрикей со злостью прошипел:
– Сядь, тебе сказал! Вот что тебе скажу, гонец! Плохо ты исполняешь княжескую волю, волю моего брата, коли тебя хватают по дороге и грамоту отнимают!
– Да я… – попытался было оправдаться Степан, но князь не дал ему договорить:
– Молчи и слушай! Куда ты теперь с такой разбитой губой? Приедешь к Владимиру, а тот сразу поймёт, что ты в ягайловские сети попал, что тебя пытали! А? Думаешь, поверит он тебе?
Задумался Степан: «Верно излагает эта хитрая лиса, всё так и может случиться. Но это потом, главное сейчас – вырваться отсюда».
Вздохнул Патрикей, тихо продолжил:
– Тебе знать надобно, что Ягайло идёт на встречу с Мамаем, может, и Олег Рязанский к ним присоединится. Вон какая силища собирается против московского князя. И развязка близка. Так что поспешай, гонец, времени у тебя в обрез, если хочешь эти вести своему хозяину доставить. А я обязан со своей дружиной явиться во Всеславль к Ягайле… В Трубецке был перед тем, как сюда попасть?
– Да, княже, был.
– Воеводу Твердило видел?
Князь и гонец долго молча смотрели друг другу в глаза. Каждый думал о своём.
Князь: «Обманет на этот раз – замечу. Тогда и вправду это плохой гонец. Если скажет правду, значит, у гонца ещё одно задание: людей Дмитрию привести. И люди эти будут не от сохи, это будут великие вои, не только оружие делающие, но и умеющие его применять… А мне что делать? Вон как дело поворачивается – ничего не ясно заранее, чья сторона верх возьмёт – неизвестно, всякое может статься».
Степан: «Видимо, отпираться не стоит. Князь видит трусость великого князя литовского, храбрость и решительность Дмитрия Ивановича московского. Понимает, что Ягайло может проиграть. И княжить Патрикею придётся либо при старших Ольгердовичах, либо при самом великом князе московском при одном условии – если сейчас правильно поведёт себя, не выступит открыто на стороне Ягайло». Сказал князю:
– Видел.
– Так… И в Брянск заезжал? По одной дороге города…
– Нет, княже, Брянск стороной объехал, нечего мне там делать, – а про себя подумал Степан: «Не всё про меня Лист знает, не всё стародубскому князю сказал… С Иваном мы в лесу под Брянском встретились, а потому в сказанном лжи почти нет».
– Так… – повторил князь и отдал Степану грамоту. – Спрячь, чтоб Лист не видел. Отрок!
На крыльце появился юноша, что приносил воду в кувшине. Не глядя на него, князь поднял десницу:
– Позови дружинника Мальца.
Пока ждали дружинника, князь подвёл Степана к чану с дождевой водой, что стоял тут же во дворе:
– Умойся, а то от дорожной пыли тебя не видно, каков ты на самом деле.
«Ох, княже, а каков ты на самом деле?» – почему-то подумалось Степану, но умылся с удовольствием, князь сам подал ему какую-то тряпицу, что висела на верёвке.
Вытирая лицо, гонец заметил на материи маленькие следы крови: умываясь, разбередил повреждённую губу.
Патрикей пробурчал недовольно:
– Подорожник сорви да приложи к губе.
Пока всё это проделывал Степан, появился Малец. Только взглянул на него пленник, не смог сдержать улыбки: молодой русый дружинник был на голову выше всех, грудь, как говорят, «колесом», с широкого лица не сходила добродушная улыбка. Словом, пришёл настоящий русский богатырь. Патрикей Наримунтович с самым серьёзным видом приказал:
– Ты, Малец, поступаешь в услужение вот к этому гонцу, что следует в Киев. Не смотри на его вид, в дороге разные приключения случаются. Твоя задача – доставить его туда в невредимости. Без нежелательных встреч. Понял?
– Понятно. Доставим, – растягивая слова, сказал Малец.
– Возьми двух коней для себя и двух – для гонца. Его кони пали, – князь незаметно подмигнул Степану. – Выезжать тотчас. Всё ясно?
– Всё ясно, – повторил дружинник. – Разреши, княже, только препоясаться, как должно, на дорожку?
– Да. И гонца приодень как дружинника. Меч выдай. Только быстро! Ты, Степан, приглядывай за ним. Парень добрый, быстр в бою, а так – увалень увальнем. Путь добрый? – прищурился, разглядывая гонца, князь.
– Спасибо, княже, что по справедливости рассудил, – слегка поклонился бывший пленник. На это Патрикей Наримунтович ответил кратко:
– Выполняй задание, что тебе поручено. Да лихих людей избегай, в их лапы не попадайся!
…Только Степан с Мальцом покинули княжий двор, Патрикей приказал разыскать Листа и главу стародубской дружины. Когда оба явились, отдал распоряжение:
– Мне нужно полсотни конных дружинников. С нею выступаю немедленно ко Всеславлю. К вечеру подготовьте воев. Ты, Лист, будешь при мне. Хоть голова у тебя дурная, но многих людей в округе знаешь. Твои знакомства мне могут пригодиться. Мальца не ищите: у него особое задание. Так! К вечеру жду всех. Идите.
И князь с чувством удовлетворения, что решил всё правильно, позвал слугу:
– Принеси водицы ключевой да полотенце. Умоюсь. Лето на исходе, а какая жара!
Лист, покидая княжеский двор, подумал: «Полсотни – это четверть дружины. Почему б;льшая часть остаётся, а сам князь выступает с меньшей? Загадка. Или так уж за город радеет? А я ему для каких дел? Какие такие мои знакомства? И Степана отпустил… За Москву Патрикей держится, как старшие Ольгердовичи, что ли? Так не похоже…»
И, устав от загадок, что задал князь, совсем поник, допустил такие мысли: «Неужели прав князь: голова у меня дурная?» Однако, подходя к своему дому, уже думал совсем иначе: «Была б дурная – не взял бы с собой князь! Значит, для чего-то я ему надобен в походе!»

***

Стародубский кузнец, что приютил Степана, очень удивился, увидев его снова конным, в кольчуге и при мече, да ещё в сопровождении самого видного стародубского дружинника:
– Вон ты какой! А я уж план вызволения тебя из темницы составил…
– Князь у вас добрый, с ним не пропадёте. Давай послание, что на сохранение оставлял.
Кузнец переставил скамью, залез на неё, пошарил рукой возле матицы у стены, достал что-то в кожу завёрнутое.
Степан развернул кожу, проверил печати на грамоте, удовлетворённо кивнул:
– Всё так. Людей, как условились, веди к Твердиле. И не мешкай!
Нагнувшись к уху кузнеца, чтобы никто не подслушал, сказал по секрету:
– Князь ваш с дружиной к Ягайло отправляется, во Всеславль. Вам надо вперёд Ягайла с московским войском встретиться. Твердило всё знает.
Взяв кусок хлеба на дорожку, перед тем, как сесть на коня, повторил Степан:
– Не мешкай!
Кузнец ответил:
– Ты сам обратно не поспеешь!
Степан, уже поворачивая коня, откликнулся:
– Как Бог даст!

Глава 6. Княжеский совет

Гонец-разведчик Андрея и Дмитрия переяславский сокольничий – Иван Чёрмный, посланный на поиски московского князя, вернулся не с кем-нибудь, – с самим князем Боброк-Волынским.
Оглядел Дмитрий Михайлович хорошо вооружённое, закованное в латы воинство братьев, сказал довольно:
– Весьма обрадуете вы Дмитрия Ивановича. Сами через несколько часов увидите, какая великая сила русская собралась. Березуй – место встречи – менее чем в десяти поприщах отсюда. Ягайло где?
– Сейчас, думаю, к Одоеву подходит. Как только войдёт в Одоев, весть Роман Семёнович обязательно подаст, – ответил Андрей Ольгердович.
– Псковичи что ж? Много ратных дали? – продолжал уточнять Боброк. Внимательно выслушав ответ, задавал вопрос про следующих – витебских, полоцких, друцких... Подробно расспрашивал Дмитрия Ольгердовича про обстановку в Северской стороне. Расспрашивал про силы, которые могли пособить Ягайле: смоленские, карачевские полки. Сошлись во мнении, что ни смоленский, ни карачевский князья существенной помощи великому князю литовскому не окажут.
Впереди воинской колонны Ольгердовичей шли небольшие дозорные отряды, с которыми постоянно поддерживалась связь. Один из них сообщил, что встретился с разведчиками московского князя, что русско-литовский отряд движется быстрее и в условленном месте будет первым.
– Оно и хорошо. Вы своих поставьте на взгорке, при выходе из леса, пусть московские полки порадуются, какая подмога к ним подошла, – заключил Боброк-Волынский.

...Небольшая берёзовая роща скрывала от посторонних глаз славянское поселение. Всего в версте к югу от него была глубокая балка и невысокий земляной вал, которые выходили к Дону, словно предохраняя земледельцев от неожиданных набегов степняков. Это местечко называлось Березуй.
Когда вечером пятого сентября московские рати оказались здесь, они увидели на другой стороне балки многочисленную литовскую конницу. Всадники – кто в панцирных доспехах, кто в обычных кольчужных одеяниях – были вооружены копьями, мечами, булавами, у всех за плечами виднелись луки и тулы со стрелами.
Впереди русско-литовского войска на богатырских белых конях, в золочёных шлемах и доспехах великого московского князя ожидали три князя: Боброк-Волынский и Ольгердовичи.
Всё воинство могло наблюдать, как от московской рати к литовским князьям, на другую сторону балки, отъехали два всадника, так же облачённых в дорогие серебряно-золотые доспехи и красные, расшитые золотом, плащи.
«Дмитрий Иванович с братом Владимиром Андреевичем поехали на встречу с Литвой», – пронеслось по войскам.
– Ну и силищу привели Ольгердовичи! Словно не живые люди на лошадях, а железные! Да и сами кони – все укрытые, в попонах! – воскликнул молодой пехотинец из московской рати.
– Всем работы хватит, лишних в бою не будет. Только бы им латы помехой не стали, – заметил стоявший рядом бывалый воин.
Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич, подъехав к Ольгердовичам, спешились. То же сделали и литовские князья. Сошлись, обнялись. Андрей обратился к великому московскому князю:
– Принимай, великий княже Дмитрий, воев с западных рубежей русских. Все готовы сложить свои головы за веру православную, за землю Русскую!
– С великой радостью принимаю, – отозвался Дмитрий Иванович. – Вижу, подготовились к встрече с ордынцами. Да и мы не с пустыми руками пришли!
Московский князь широким жестом показал на текущую реку пеших и конных витязей, хорошо вооружённых копьями, мечами, секирами, шестопёрами. Эта «река» заполнила собой всё обширное поле между оврагом и берёзовым лесочком вдалеке. Передовые московские сотни уже скрылись из виду, а новые всё прибывали и прибывали. Появились обозы, на которых везли доспехи тяжеловооружённой конницы.
Андрею Ольгердовичу даже стало неловко за немногочисленность своих псковских, полоцких и витебских отрядов:
– Наших и пятой части не будет...
– Нашёл о чём горевать! – оборвал Ольгердовича Боброк-Волынский. – Ты сюда не селян привёл! Все ратному делу обучены, вот что главное!
Неожиданно рядом с полководцами оказались необычные всадники: из-под доспехов на них виднелись монашеские одеяния. Многие узнали в вооружённых монахах богатырей Пересвета и Ослябю.
Пересвет, спешившись, преклонил колено перед Дмитрием Ивановичем, из сумы достал Богородичный хлеб, протянул князю:
– Прими, княже, освящённую просфору для причастия перед боем, Святым Сергием переданную.
Дмитрий Иванович также спешился, принял священный дар, прикоснулся к нему губами и передал Боброк-Волынскому со словами:
– Храни всё время при себе, а на княжем совете перед боем каждый отведает Хлеб сей.
Пересвет из той же сумы достал свёрнутый пергамент с печатью:
– А это, княже Дмитрий, грамота тебе от игумена Сергия. На словах просил передать: благословляет он тебя и всё воинство твоё на праведное дело.
Встал Пересвет, передал грамоту, перекрестил сначала московского князя, потом всё литовское войско, что было за спиной у Дмитрия, затем, повернувшись лицом ко всему московскому воинству, находившемуся за оврагом, трижды перекрестил и его.
Солнце, скрывшееся было за маленьким облачком, разом сдвинуло небесную темноту, брызнуло золотыми лучами в лица русичей.
И оттого даже последний возница, находящийся в обозе, уверовал: на правое дело собрана сила великая, и не переломить теперь эту силу ни ордынцу, ни Ягайло, ни фрязину, в тяжёлые латы закованному, - никому.
Дмитрий Иванович поднял руку, указывая Пересвету точное место в своём воинстве:
– Вон, видишь ли среди московских воевод Владимира Всеволодовича и Дмитрия Всеволодовича, своего переяславского воеводу Андрея Серкиза?
Инок-воин кивнул.
– Ступай туда со своим братом. Чай, не чужие тебе переяславцы-то?
Долго упрашивать служителей церкви не пришлось. Вскочили они на коней и поскакали за овраг.
– А вам, – повернулся лицом к Ольгердовичам Дмитрий Иванович. – В походе быть первыми. Ваши вои все конны, если с основными силами Мамая нежданно повстречаетесь, из походного порядка в боевой быстро перестроитесь.
Только сказал, увидел новых гонцов, пересекавших овраг – разведчиков Петра Горского и Карпа Олексина, а с ними на коне связанного ордынца.
Пётр вплотную подъехал к Дмитрию Ивановичу, тихо, чтобы никто более не слышал, что-то стал говорить на ухо московскому князю.
Дмитрий Иванович кивнул, поднял вверх руку, требуя внимания.
– То дозорные мои славные, языка привели. Говорит язык: уже Мамай на Кузьмине гати стоит, ждёт Ягайла да Олега Рязанского, через три дня должен быть на Дону. А спросите-ка языка, – вновь повернулся Дмитрий к Петру, – велика ли сила ордынская?
Пётр толкнул связанного, спросил на половецком языке. Получив ответ, перевёл:
– Говорит пленный, что, мол, несчётное множество войск – сила Мамаева, никто их не сможет перечесть.
– Ишь ты, – усмехнулся Дмитрий Иванович. – А что же вид у этого сановника такой перепуганный? Только за себя боится, или за хозяина своего?
И это перевёл Пётр, но ордынец лишь втянул голову в плечи и ничего не ответил.
– В обоз его, – отдал приказ великий московский князь, вынул меч из ножен, поднял его вверх, а потом опустил, указывая на юг.
– В двух поприщах отсюда поле большое Пётр с Карпом нашли, там и лагерем на ночь станем.
Ольгердовичи поскакали оврагом, увлекая своё воинство за собой.

***

Через два дня стали лагерем на берегу Дона, напротив впадения в великую древнюю реку маленькой речушки Непрядвы.
Только сюда, к Дону, поспел Степан, сообщил Ольгердовичам о передаче Сергиевой грамоты Киприану. А ещё – о том, как под Белёвым наткнулся на ягайловские разъезды, едва живым от них ушёл.
Во второй половине дня пришёл последний дозор, возглавляемый Семёном Меликом. Доложил разведчик: Мамай на Гусином броде стоит, утром будет у Непрядвы. Гнались татары за отрядом Семёна Мелика до самых основных сил московских, и лишь увидев русские полки, назад повернули.
Дмитрий Иванович срочно созвал княжеский совет. Не всех князей пригласил, только командующих полками: на всех никакого шатра не хватило бы.
Обвёл помощников своих тяжёлым взором, начал речь:
– Семён Мелик, воин вам известный, весть принёс: завтра Мамай будет на Непрядве. Где будем его встречать, витязи славные? Можно здесь. А можно Дон перейти и в поле у Непрядвы встретить ворога. Оба поля хороши. За Доном что плохо: реки будут сзади. Если не устоим – в них многие, отступая, погибнуть могут.
Ольгердовичи переглянулись и без слов поняли друг друга. Встал Андрей:
– Надо Дон переходить. Встанет на Непрядве Мамай, к нему может Ягайло поспеть. Два дневных перехода отделяют Ягайла от Дона.
Обычно тихий и молчаливый Дмитрий вдруг не удержался, встал и поддержал старшего брата:
- Что в голове у воев, то и сбудется. Нельзя об отходе думать. Надо Дон перейти и все мостки разметать, чтоб и мысли не было о поражении. И в тыл никто – ни Мамай, ни Ягайло – не ударит.
Белозерские князья заволновались:
– Великий княже, куда дальше-то? И так к чёрту на кулички закатились, русичи всегда свою землю защищали, своя земля и силу давала… А здесь и леса почти нет! Где прятаться, если не наша сила одолеет?
Разгорелся настоящий спор. Одни князья были за переход на другую сторону Дона, другие советовали оставаться здесь и встречать Мамая на этом берегу.
Дмитрий Иванович, выслушав всех, принял решение, которое было окончательным:
– Сейчас же Дон переходим. Прав тёзка мой Ольгердович: мостки после расположения на новом поле – разобрать. Чтоб и мысли не было об отходе. Там, за Доном, либо ляжем все за землю русскую, либо Русь спасём. А всё же, думаю, наша возьмёт. Ибо кто Мамай? И кто мы? Что Мамаю надо? Вознёсся высоко, падать тяжко будет. А мы свою землю сбережём, она едина, русская земля. Ольгердовичи подтвердят. И брянцы с нами, и полочане, и псковичи, и вяземский князь Иван здесь... Ведаю: новгородцы печалятся, что не поспели на Дон. Рязанский князь Олег не с нами, но и не в мамаевом войске.
Замолчал, перевёл дыхание, а потом твёрдо, чеканя каждое слово, указал:
– В центре стоять под великокняжеским знаменем Тимофею Васильевичу Вельяминову. Впереди него встанет передовой полк. Командовать им вам, братья Дмитрий и Владимир, сыновья Всеволода. Полком левой руки будет руководить Тимофей Волуевич, с костромичами нашими тебе стоять, Тимофей.
Встал молодой воин в неброском наряде, приложил десницу к груди, поклонился. Дмитрий Иванович продолжил:
– Там же, на левом крыле, будут князья Василий Ярославский и Фёдор Моложский. Справа быть Николаю Васильевичу с коломенцами и Андрею Ольгердовичу. Ты, Дмитрий Ольгердович, встанешь позади Тимофея Васильевича. Молвишь, отступать за реку не можно? Вот и покажешь всем, река зараз позади тебя будет. За тобой уже никого... Долго думал я, братья, о татарском воинстве. Сам видел их хитрости, воев знатных расспрашивал... Их сила в чём? В первом натиске, который имеет три – самое большее – четыре волны... Этот первый натиск выдержать – полдела сделать. Вот почему впереди вас, Всеволодовичи, встанет сторожевой полк. В него каждому из полков отрядить с десяток самых отчаянных, самых храбрых воев. Собирать их поручаю Симеону Оболенскому и Ивану Тарусскому. Ядро сторожевого полка будет из татар и переяславцев Андрея Серкиза.
Вздохнул глубоко, взглянул каждому в глаза. Ни у кого не встретил робости во взгляде. Завершил сход такими словами:
– Тебе, брат мой Владимир, и тебе, Боброк, особое задание будет. Теперь конно едем на поле. Смотреть, кому где стоять. При выходе из шатра вкусите, братья, освященную Сергием Радонежским просфору. Причаститесь перед боем. Пересвет её держит на блюде. Инока на бой с Мамаем отпустил сам Святой отец. Завтра великий день: Рождество пресвятой Богородицы. Постоим завтра за веру православную, за землю Русскую!
Перекрестился Дмитрий Иванович, первым вышел из шатра, первым вкусил богородичный хлеб. За ним – все остальные. Всем хватило, никого не обидели. Всех перекрестил Пересвет, ибо один лишь он, да ещё рядом стоявший брат Ослябя были в иноческих одеяниях. Кому ж, как не ему?..
Все, от Дмитрия Ивановича до Семёна Мелика, преклонили пред иноком-воином свои головы. Не понравилось это Пересвету: будто прощаются все с ним. Хотя понимал, что не ему лично поклоны предназначены.
«Умереть не страшно. Страшно позор поражения испытать в святой день. Потому я здесь», – расправил инок сдвинувшиеся было брови.

Глава 7. Подвиг Пересвета

– Эка звёзды выдурились... Завтра будет хороший день, – подкладывая тул под голову, устраивался на ночь Ослябя.
– Да, ветра нет... И татар не слышно... Ночь пройдёт спокойно. Соснуть бы немного... Земля ещё не холодная, не успела осенними холодами проникнуться, – Пересвет устраивался рядом с братом и племянником.
– Тишина какая, – удивился Яков, сын Осляби. – Как будто мы одни в поле... А на самом-то деле здесь тысечи и тысечи воинства... Интересно, татар много?
– Завтра посчитаешь, – проворчал отец. – Постарайся поспать до утра. Утром-то холоднее будет, чай, уже не лето, восьмое сентября... Спи, пока тепло и туман влагой не покрыл...
Мимо лежавших воинов тихо проехало несколько всадников: было слышно горячее дыхание чужих коней, да тёмные контуры воев заслоняли то одни, то другие звёзды.
– Ночная стража? – шёпотом спросил Яков у отца.
Ослябя так же шёпотом ответил:
– В этот час стража на месте стоит... Так мыслю: то великий князь московский последние указания своим воеводам отдавать поехал... Спи. Ни слова боле.
А Якову не спалось. Он услышал, как ровно задышал стрый, как стал прихрапывать отец. Иногда глубоко вздыхали рядом разнузданные кони. Мысли сами лезли в голову: «Справлюсь ли завтра? Вдруг какую неловкость допущу? Всяко ведь в бою бывает... Отец шутил: главное, говорит, своих не порубать... Как можно своих-то? Вон звезда упала... Ещё одна... Увидеть бы на землице упавшие звёзды...»
Яков стал ожидать падения очередной звезды, за этим ожиданием незаметно для себя уснул.
– Вставай, сыне, пора, – тряс за плечо Якова Ослябя.
Молодой воин открыл глаза. На востоке небо уже можно было отличить от земли, над головой гасли последние звёзды.
«Как быстро ночь пронеслась! И снов никаких не видел», – подумал Яков и быстро поднялся, стал приводить себя и коня в порядок. Несколько раз проверил пояс. Меч – слева, справа – нож, копья пока пирамидкой стоят чуть поодаль. Пристегнул заплечный тул со стрелами.
– Лук из чехла пока не вынимай, – подсказал отец и указал на белые клубы тумана, пока робко наползающие со стороны реки.
Рядом стояли братья Константиновичи – Иван и Симеон, к ним подошло ещё трое князей. К этой группе отправился и Пересвет. Яков обратил внимание, что лицо Пересвета постепенно становилось всё более мрачным, меж бровей легла глубокая складка. До юноши долетали отдельные фразы разговора:
– Не дело это... Кто нужный приказ отдаст? Кто под великокняжеским стягом?..
На миг мелькнуло лицо одного из подошедших. И показалось Якову, что под неброскими доспехами обычного воеводы скрывается сам московский князь Дмитрий Иванович.
– Отче... – хотел было обратиться Яков к Ослябе, но тот приложил палец к губам.
– Молчи, – не сказал, прошипел отец. – То не нашего ума дело. Помни: главное в сражении – умение не только разить врага, но и выручать товарища. А если видишь, что в князя целит враг – хоть телом своим, но заслони князя от опасности. Ну-ка...
Ослябя поправил тул со стрелами за спиной сына.
– Разобрать копья, – командует Симеон Оболенский, и весь сторожевой полк ощетинился копьями.
Разобрали вои копья, сели на коней, стали всматриваться вдаль, а дали-то и... нет!
Там, где должен быть противник – белая, постепенно розовеющая под лучами невидимого солнца, пелена. Она становилась всё гуще и гуще, тугими волнами набегая со стороны реки, и вот уже не видно края самого полка, а через минуту – ратников в двадцати шагах от себя. И, наконец, облака совершенно окружили всё вокруг, словно пали на землю, спрятав от взора всех, даже самых ближних воинов.
Яков протянул вперёд копьё – наконечник едва угадывался в тумане.
– Отче, а если этим воспользуется Мамай? – забеспокоился Яков.
– Не, – спокойно улыбнулся Ослябя. – Наступать в таком тумане – всё равно что ночью грибы собирать, пустое дело. Копьём-то шибко не размахивай, может, вестник какой будет... Хотя, конечно, какой тут вестник... Себя не потерять бы...
Заиграли рожки, давая знать:
– Переяславцы здесь!
– Белозёрцы на месте!
– Москвичи стоят!
У каждого рожка – свой голос, свой песенный перебор.
А вот раздались голоса чужих рожков: муторно и татарам, и им не сладко в этом молоке...
Из белой мглы показался Пересвет.
– Как думаешь, брате, что вещает сие знамение? – обратился Ослябя к Александру. – Может, не хочет Богородица битвы?
– Думаю иное, – серьёзно ответил Пересвет, взмахнул рукой, указал на мокрую перчатку. – Многие храбрые витязи ныне не встанут с сырой земли. И капли эти – слёзы Богородицы нашей. Мы должны эти слёзы оправдать, должны стеной здесь стать, и если суждено погибнуть, то так, чтобы не напрасно! Не дадим жён своих и дочерей в обиду! Одолеем Мамая!
– Да сколько ждать-то? – не стерпел, спросил Яков.
Александр перевёл взгляд на племянника.
– Не спеши, Яков. Богородица указует: вспомни всё, что дорого тебе в жизни. Родню свою, город родной, Москву, храмы православные... Дорого тебе это?
Молча кивнул Яков.
– Вот, – продолжил богатырь. – А теперь вспомни тех, кто хочет это отнять у тебя... Скоро ты их увидишь... И всегда помни о тех, кто сзади тебя, кого ты защищаешь... Укрепись в вере своей... Тогда и сама Богородица тебе поможет.
Опять медленно заходили в воздухе белые волны – но теперь не сгущаясь, а расходясь и поднимаясь вверх. Голубел небосвод, туман каплями оседал на траву, доспехи воинов и коней. Сначала блеклым пятном, а потом чётко, ясно стало видно солнце. Оно было не жёлтое, тёплое, а белое, холодное.
– Отсыреет тетива у лука, далеко стрелы не полетят, – забеспокоился Яков.
Грозно посмотрел на сына отец:
– Не только у нас они могут отсыреть, но и у врага. Все на одном поле стоим. Ну, сыне, с Богом. Смотри.
Посмотрел вперёд Яков, и увидел врага.

На расстоянии чуть большем, чем полёт стрелы, стояла лёгкая конница Мамая. Было видно, как стрелки готовят к бою луки.
– Сейчас налетят, – Симеон Константинович сел на своего вороного коня, расчехлил лук, приоткрыл тул со стрелами. – Лучники – готовсь! Пересвет, Ослябя – во второй ряд!
Пересвет и Ослябя беспрекословно повиновались. «Симеон – старший здесь, будь ты хоть сам царь египетский, – подумал Яков, – а приказам старших в бою не перечат. Бережёт Симеон отца и брата его!»
Татарская конница сначала отступила назад, словно приглашая русских начать движение вперёд. Но видя, что московские рати словно вросли в землю, мамаевы лучники понеслись вдоль позиций сторожевого полка, осыпая его тучами стрел.
Тем же отвечали и воины сторожевого полка, князь Симеон Константинович подавал пример. Яков обратил внимание, что ни одна его стрела не пролетела мимо цели. А с какой скоростью князь вынимал стрелы из тула! «Я так не смогу», - приуныл сын Осляби.
Появились первые убитые и раненые. Яков стоял в самом первом ряду, прикрывал себя и стреляющих лучников щитом. Хороша была толстая войлочная попона на его коне: стрелы врага так и вязли в ней, не причиняя вреда животному.
Несколько раз пронеслись мамаевы всадники вдоль русских рядов. Вдруг опять разом отступили, спрятав за спины луки, и с гиком понеслись прямо на сторожевой полк, крутя над головами саблями. Иные были с копьями наперевес.
– С нами Богородица! – воскликнул Симеон и первым помчался на противника. За командиром – все остальные, как один.
Сшиблись.
Трещали ломавшиеся копья, пронзённые ими всадники падали на землю, татарские сабли звенели о русские мечи. Крики умиравших, раненых, живых. И потекла ручьями человеческая, перемешанная с конской, кровь.
Яков, отразив удар врага щитом, сам сшиб противника, потеряв при этом копьё. Выхватил меч из ножен. И вовремя: успел отразить сабельный удар, и второй, а на третий раз изловчился и опередил врага ударом. Думать некогда: вновь над ним сверкают сабли, от них приходится отбиваться и наносить удары самому. Вдруг впереди – никого.
Обернулся. Рубятся татары в глубоком тылу сторожевого полка, уж и воины передового полка задействованы.
«А и завязните вы тут!» – подумалось Якову, он повернул своего коня и помчался на противника.
Заиграл татарский рожок – сигнал отступления.
Не все смогли вырваться из русских рядов, выполнив приказ. Опять меж двух разъединившихся воинств – пустое поле, местами усеянное первыми жертвами. Да примятая трава, словно скошенная, валялась на земле.
- С Богом, Яков, то ещё не битва была, - бросил на сына короткий, но пристальный взгляд Ослябя. На мгновение вложил меч в ножны, погладил шею разгорячённого коня, успокаивая его.
Тут Яков сначала услышал слева от себя, чуть поодаль, звуки продолжающегося сражения, а потом увидел, что один вражеский всадник из передового мамаева отряда не выполнил приказ об отходе. Гигантского вида ордынец продолжал разъезжать меж русских рядов, сея смерть своей не знающей устали саблей.  Около него образовался целый круг убитых им воинов.
Завизжал от радости злодей, видя, что нет равных ему, отъехал назад, к своим, вложил саблю в ножны, на чистом русском языке закричал:
– Эй, вы, хилые сыны земли русской, кто выйдет на бой, кто хочет башку потерять от моего копья?
Богатырь нагнулся и поднял с земли копьё. Потряс им:
– Есть у Мити московского богатыри? Долго мне ждать?
– Тебе быть убитым от руки моей! – раздался голос Пересвета.
Выехал вперёд Александр, заиграло солнце на его злачёных доспехах.
Усмехнулся татарин (позже узнали имя его – Челубей), отъехал чуть назад, отдал слуге чужое копьё, принял от него своё, в сотый раз проверил каждую его пядь, – нет ли где трещинки, – и поднял его вверх, как бы спрашивая: готов русич к поединку?
Пересвет ответил тем же жестом, потом повернул копьё, нацелившись на середину груди – туда, где бьётся вражеское сердце, пустил вскачь коня.
И Челубей помчал навстречу.
Взмолился Яков, наблюдая за поединком: «Богородица! За тебя жизнь отдаёт муж святой! Помоги ему!» Не выдержал – отвернулся, закрыл глаза. Но только на одно мгновение.
Удар. Открыл глаза Яков, видит: никто не промахнулся, оба копьями пронзили друг друга.
Пал Челубей. Радостные крики в московском воинстве, горестные восклицания и вопли проклятия – в мамаевом.
Едет Пересвет к своим, только весь обмяк, припал к гриве коня. Обступили его товарищи, положили на землю. Тут  поняли: мёртв великий герой. Видит Яков, как почернел ликом отец, как Дмитрий Иванович (всё-таки это был он, равный среди равных, храбрейший среди храбрых) сказал:
– Просчитался Мамай! Наша будет победа, ибо Пересвет победил злого ворога!
И поворотил коня в большой полк, к радости всех русских воинов.
«Среди нас Дмитрий, с нами первый натиск выдержал, будет победу праздновать!» – то тут, то там раздавались возгласы.
Якову вспомнились боевые упражнения стрыя Пересвета: как он хватал за пояс то одного молодца, то другого, легко, как игрушку, поднимал и укладывал на землю. И так десять, двадцать раз подряд...
«Да, победил стрый, но и сам жизнь отдал... А как же я? Я не так могуч, как Александр, какова же моя доля? Отец жив, но он поехал с Дмитрием Ивановичем в большой полк, а я?» - спрашивал он себя.
И тут увидел вместе со всеми генуэзскую пехоту Мамая.
Она шла стройными рядами, выставив вперёд длинные копья, шлемы воинов были украшены чёрными перьями каких-то заморских птиц.
– Сторожевая конница, подать к полку левой руки, костромские нас заждались! – командует Симеон Константинович Оболенский и ведёт остатки своего полка к Тимофею Волуевичу, освобождая место для пешего передового полка Дмитрия и Владимира Всеволодовичей. Пехоте лучше биться с пехотой.
Однако наблюдать за сражением в центре поля Якову не пришлось: самую лучшую, хорошо вооружённую татарскую конницу бросил Мамай на левое крыло русских сил.
Перед глазами Якова мелькали чужие, злые лица, под его ударами и ударами товарищей слева и справа падали тела врагов.
Но вот не стало соседа слева. Долго бился сосед справа – им был Семён Мелик, но и он пал от удара вражеского копья…
Сзади слышит знакомый голос и узнаёт его: то Андрей Серкиз, переяславский воевода, шестопёром укладывает врагов, обошедших Якова слева и справа.
Сразу три конника окружили Якова. Раздумывать некогда, да и незачем: всё обдумано утром, перед боем. «Пересвет пал. А я?» Всю силу вкладывает Яков в удар и мечом разрубает голову того, кто перед ним. Ордынцы слева и справа рубят сына Осляби саблями, падает юноша на землю, дико смотрит на бездыханное тело освободившийся конь, словно спрашивая: «Я свободен? А зачем она мне, свобода, если нет больше тебя, мой славный хозяин?»
Падает на тело Якова пронзённый копьём Андрей Серкиз; падают десятки, сотни убитых русских – те, что крепко стояли в сторожевом и левом полках.
Велика сила мамаева, начинает одолевать она силы Дмитрия Ивановича. А где же сам великий князь? Не видно и его.

Глава 8. Дмитрий Ольгердович на поле Куликовом

Когда туман лёг большими каплями на траву, кусты, попоны коней, латы и доспехи воинов, неясное чувство тревоги завладело Дмитрием Ольгердовичем. Вроде бы его полк был там, куда определил его Дмитрий Иванович, - позади большого полка. Но если полк Тимофея Васильевича Вельяминова занимал довольно возвышенное место и ему было видно всё поле, брянцы, трубчевцы и стародубцы Дмитрия видели только спины впередистоявших воинов из большого полка. Да немного соседей справа и слева. Единственное, что хорошо видел Дмитрий – это великокняжеское знамя Дмитрия Ивановича с ликом Спаса Нерукотворного впереди своих позиций, да сзади – петляющую в кустах Непрядву-реку. Понял: с полком ему находиться нельзя, надо ехать к главному стягу всего воинства, там он сможет оценить обстановку, там станет ясно, где и когда вступать в бой.
Рядом с ним – его сыновья Михаил и Иван, не пустил он их вперёд, к Андрею Серкизу в сторожевой полк. Там, впереди – лишь опытные воины, а какой опыт у его сыновей? В прошлом году не мечами – хлебом-солью встречали московскую рать под стенами Трубецка.
– Иван, Михаил, стоять на месте до последнего. Пока лично приказа не дам. Я там, под стягом Дмитрия Ивановича буду. Ждите.
Ровно стоят русичи, полки не перепутаешь. Каждый -  со своим знаменем. Меж полками и отдельными сотнями – свободные пространства для проезда от одних подразделений к другим вестовых, отдельных командиров, таких, как, например, Дмитрий Ольгердович.
Хотел было сразу подъехать к Дмитрию Ивановичу, но его остановил Тимофей Васильевич:
– Стой, Дмитрий.
– Что такое?
– Близко к великокняжескому стягу подъезжать ни к чему.
– ???
Видя недоумённое лицо Дмитрия, Тимофей как можно ближе подъехал к переяславскому князю, пригнулся немного (большой рост не всегда удобен!) и тихо сказал:
– В великокняжеских доспехах – не московский князь, то ближний его, Михаил Бренк.
– А… – запнулся Ольгердович, не зная, как правильно задать вопрос.
– А сам великий князь надел доспехи Михаила Бренка и выехал в передовые войска. Он сейчас где-то там, – указал рукой на передние ряды.
Засопел сын Ольгерда:
– Никогда мой отец так не поступал… И о том никогда не слышал… чтобы вождь от руководства отстранялся…
– Не умом – сердцем пойми, почему великий князь там, – строго посмотрел на Дмитрия Тимофей. – Впрочем, потом всё это… Смотри, началось!
Действительно, не только командующие – все увидели и услышали первые атаки вражеской конницы, первые рукопашные схватки. Крики людей, ржание коней, свист тысяч стрел...
Потом был отход лёгкой мамаевой конницы и поединок Пересвета с татарским богатырём. Издали всем показалось, что Пересвет победил, ибо воин Золотой Орды пал на месте поединка, а Пересвет отъехал к своим. Над полем трижды пронеслось «Ура!», воины воспряли духом. То тут, то там раздавалось: «Теперь победим, точно, Богородица за нас сегодня!»
И не так страшна казалась теперь многотысячная мамаева рать, ринувшаяся на русское воинство.
Справа и слева сражались конные полки, в центре сначала попыталась показать себя черноголовая генуэзская пехота (так прозвали её из-за чёрных перьев на шлемах), но, когда у неё это не получилось, уступила место отборной, в доспехах с головы до пят, тяжёлой татарской коннице.
Передовой полк почти весь полёг на поле, не сдав ни пяди земли.
– Ну, вои мои славные, наш черёд! – Тимофей Васильевич вынул меч из ножен, поднял его вверх и указал вперёд, на видневшийся вдали жёлтый Мамаев шатёр.
В центре опытный полководец поставил пеших латников, по бокам – московскую конницу. Звон сабель о мечи, крики живых и умирающих воинов, гулкие удары шестопёров и булав, конское ржанье – всё слилось в один неумолчный скрежет и вой, какого никогда не доводилось слышать Дмитрию. Казалось, сама земля стонет и ходит ходуном от тысяч и тысяч сражающихся.
Рвутся, рвутся воины Мамая к великокняжескому стягу, но пока не могут до него добраться. Не сдают своих позиций главные московские силы.
Глянул Дмитрий вправо и возгордился своим братом Андреем: рубятся шибко его русские и литовские витязи, даже одолевать стали, продвигаются понемногу вперёд витебчане и полочане, и коломенцы, сдаёт пядь за пядью свои позиции конница поганого Мамая.
Глянул влево, и невольно вырвалось у Дмитрия:
– А, чёрт!
Одолевает слева сила татарская, чуть ли не на полверсты врубилась в русскую линию войск. Сдают позиции костромичи, а их воеводу Тимофея Волуевича не видно, может, и нет уже в живых храброго воеводы. До реки – рукой подать, наиболее слабые духом уже побежали к ней.
– Я – на левый фланг! – кричит Дмитрий Тимофею и скачет к своим, меч на ходу вынимает.
Доскакал, чуть попридержал коня, отдал приказ:
– Северяне! Поможем костромичам, не дадим сгинуть! С нами Богородица!
И повёл свою конницу на почуявшего уже победу противника.
Схлестнулись брянцы, трубчевцы и стародубцы с татарами.
Да не отступил противник. Мамай, видя, что на его правом фланге дела идут не плохо, ввёл сюда свои последние резервы.
Рубятся северяне, не дают противнику зайти в тыл. Но не может Дмитрий вести бой так, как брат его Андрей, наступая шаг за шагом на врага. А всё потому, что против Дмитрия мамаевых сил втрое больше.
Вдруг среди русичей прошёл вздох сожаления, сочувствия. Что такое? Обернулся Дмитрий… и не увидел великокняжеского знамени, не увидел золотого шлема Михаила Бренка.
Зато татарам как будто кто-то добавил силы и они стали одолевать.
Ещё на шаг отступили его северяне, ещё… Не убит Иван Киндырь, он видит своего сына, очень высокого ростом… А где Михаил? Не видно Михаила!
«Эх, мне бы сотню-другую, не сдвинулся бы с места, да нету их у меня!» – горестно подумал Дмитрий, глянул на соседа справа.
Храбро бьются воины Тимофея Вельяминова, не сдают позиций! Сам Тимофей хорошо виден: в обеих руках у него мечи, разит ими супостатов-врагов, и нет ему равных...
А его витязи? Тают, тают под ударами втрое превосходящих сил.
– Эх!
С этим возгласом сам проник в первые ряды, зарубил одного противника мечом, второго.
Какой-то очень смелый воин удачно защищал Дмитрия слева, не давал подойти вражеским конникам к Ольгердовичу. Даже подмигнул князю, улыбнулся – дескать, держись!
Дмитрию не требуется такая поддержка, хотя он, конечно, оценил её. Как медведь, которого разозлили, Ольгердович уже не мог остановиться, рубил и рубил врагов направо и налево.
Сломался меч. Успел выхватить булаву и пошёл орудовать булавой!
Справа тоже булавой успешно разил врагов брянский дружинник с удивительно большими круглыми совиными глазами. Казалось, он поражал их сначала взглядом, и лишь затем оружием. Где-то уже Дмитрий видел этого воина, но вспомнит об этом потом, сейчас не до того… Вспомнит, как перед битвой обходил свои сотни, и уже тогда обратил внимание на этого необычного вида воина, стоявшего в первом ряду, уже тогда было видно, что он рвётся в бой, не может спокойно дождаться начала битвы…
И вдруг – такое долгожданное – «Ура»!
По далеко вклинившимся в ряды русских мамаевым конникам ударил засадный полк Дмитрия Михайловича Боброк-Волынского и Владимира Андреевича Серпуховского.
Сразу как-то обмяк противник, многие попытались поворотить коней. А куда ворочать? Меж двух Дмитриев оказались татары: с одной стороны – стойкие витязи Дмитрия Ольгердовича, с другой – Дмитрия Михайловича, которые так заждались возможности показать свои силы!
И в центре стал одолевать Тимофей Вельяминов.
А справа Андрей Ольгердович уже гнал перед собой ордынских всадников, желая первым добраться до шатра Мамая и взять его обладателя в плен.
Не удалось всё же двум Дмитриям взять противника в кольцо, просочился он меж них и стал удирать к жёлтому шатру.
Тут и увидел рядом с собой Дмитрий Ольгердович сына Михаила в окружении известных трубецких разведчиков Степана и Ивана. Обрадовался, да разговаривать некогда – надо теперь гнать врага, покуда хватит сил. Прежде всего – сил коней, несущих на себе победителей битвы.
Приближаясь к шатру Мамая, Дмитрий увидел, как к этой жёлтой тряпке подскакал его брат Андрей и стал рубить вражеский символ на кусочки. Пал шатёр, а где же его хозяин?
Утром здесь, на высоком холме, стоял гордый и надменный Мамай, а теперь здесь стоят русские вои, мечами указуя друг другу на удиравшую свиту мамаеву. Там, видимо, был и сам Мамай.
«Догнать! Догнать подлеца!» – только эта мысль теперь владела каждым русичем. И ринулись они в погоню.
Пятьдесят вёрст гнались за Мамаем до реки Мечи.
Не догнали. Ушёл Мамай. Форсировать реку не стали: и так далеко ушли от поля битвы. До наступления сумерек нужно было вернуться назад, решить главный вопрос: где Дмитрий, великий князь московский? Жив ли? Ранен? Если ранен, насколько тяжело?
Рядом с Дмитрием Ольгердовичем скакал воин, которого он приметил в бою. И опять слева, как и в сражении. Улыбается.
– Что, сладка победа? – спросил Дмитрий.
– Сладка, княже, хоть и дорогой ценой далась! – ответил всадник. – Ещё три-четыре таких победы, и Москва дань совсем платить перестанет! Весь православный мир защитить сможет!
– Далеко вперёд заглядываешь! – удивился мыслям попутчика Дмитрий. – Как звать тебя, из каких краёв?
– Я с тобой, княже, ещё из самого Трубецка! И в Переяславле с тобой был! В дружине сына твоего Михаила, звать меня Софонием, Софонием Р;занцем!
– В Переяславль с нами, аль сразу в Трубецк пойдёшь?
– Михаилу служу, где княжич, там и я! – коротко ответил воин.
– Кроме ратного дела, что по-сердцу? – почему-то спросил Дмитрий.
– Богомаз я! Помощники у меня есть… И книгами торгую… Книги шибко люблю! Из Трубецка одну книгу вывез – ей цены нет!
– В Переяславль вернёмся – покажешь?
– А не отнимешь, княже? – спросил Софоний и опять широко улыбнулся.
– Чужое не отнимаю, – нахмурился Ольгердович. – Если решишь продать, так я не обижу, могу щедро одарить.
– Обязательно покажу её, княже, а продавать не могу, планы у меня есть на неё!

Куликово поле встретило победителей криками воронов и стонами раненых, тяжким ржанием погибающих коней. Картина была жуткая: в центре, где был самый жестокий бой, трупы лежали друг на друге в несколько рядов. Среди убитых попадались раненые. И – ручьи, реки крови. И – стон, непонятно откуда идущий... Казалось – стонет сама земля...
Московского князя нигде не было. Владимир Андреевич более всех волновался:
– Мне, мне весть добрую или злую несите, вои мои славные, о брате моём Дмитрии Ивановиче!
Те, кто не знал о переодевании великого князя, подвели Владимира к Михаилу Андреевичу Бренку, убитому в плаще и доспехах великокняжеских.
Иные нашли мёртвого князя Фёдора Семёновича Белозерского, ликом очень похожего на Дмитрия Ивановича.
И огорчался каждой смерти Владимир Андреевич, но и тешил себя надеждою, что удастся найти великого князя живым.
«Помоги, Богородица, брату моему! Оставь его хоть раненым, но на этом свете, не на том!» – молился про себя князь серпуховский.
Наконец, пришёл простой воин Фёдор Холопов, доложил: жив великий князь, лежит под свежесрубленной берёзой, чуть дышит.
Все князья поспешили туда, куда указал Фёдор.
Привели в чувство великого князя. Посадили. Не узнаёт никого Дмитрий, смотрит на всех мутным взором. Сняли с него весь избитый доспех, осмотрели тело, обрадовались: ран нет. Одели. Дали воды испить.
Андрей Ольгердович говорил всем, кто не знал о Бренке и великом князе:
– Мы все советовали Дмитрию Ивановичу стать позади полков под знаменем у шатра, а он отвечал: «Не могу я так поступить, но хочу прежде всех сам начать и другим образец дать, как голову свою положить за имя Христово и пречистой его матери! Чтобы все, видев моё дерзновение, так же с усердием наступали!» И когда первый натиск был отбит, потом в центре долго сражался... Потеряли его из виду, когда Мамай проклятый чуть было полк левой руки не сломал совсем.
Владимир Андреевич обнял великого князя:
– Дмитрий! Победа! Наша взяла! Бежал Мамай с поля боя!
Только тут прояснел взгляд Дмитрия, узнал он своего брата, обвёл всех уже осмысленным взором.
– Так возрадуемся и возвеселимся, что даровал нам Господь победу! – сказал он слабым голосом, но чётко, и поняли его все.
Посадили на коня, поехали к поставленному великокняжескому шатру. Заиграли весело трубы, возвещая всем: жив Дмитрий Иванович!
И прежде, чем зайти в шатёр, дал указание великий князь:
– Искать живых среди мёртвых. А стемнеет, факелы зажечь, всю ночь искать! Чтобы ни один без помощи не остался!

Утром следующего дня совсем не было тумана, словно Всевышний действительно помогал искать живых. И многие раненые были спасены. Кого конём придавило; кто под телами людскими еле дышал, не мог сам освободиться; кто ослаб от потери крови, но после перевязки и небольшого отдыха вставал на ноги и брёл к телегам...
Взошло солнце. Гасили факелы.
Великий князь со всеми князьями объезжал поле битвы.
Особенно много погибших было в центре поля. Русские лежали на татарах, татары – на русских, те – на генуэзцах... Кровью пропиталась земля, иногда трудно было определить, к какому воинству принадлежит убитый. Ведь были ещё и татары Андрея Серкизова, воевавшие и отдавшие жизни за великого князя Дмитрия Ивановича.
Подъехали к месту, где вместе лежали восемь белозерских князей. Отцы с детьми, дядьки с племянниками. Отдали жизни за свободу Русской земли. Долго их защищали белозерские бояре – не защитили, сами полегли рядом...
Беспрестанно крестился Дмитрий Иванович и вся свита его. Трудно, тяжело было смотреть на павших, но как без этого? Всех, всех надо сохранить в памяти, чтобы честно ответить матерям и жёнам, сёстрам и детям героев, как сражались они за родную землю. Ведь им не скажешь: «Не видел, не помню...» Ты – князь, Дмитрий Иванович, ты должен всех князей павших знать! Тех, кто сам погиб, а московскую Русь спас...
Вот лежит Микула Васильевич, окольничий, младший (второй) сын московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, свояк великого князя московского (Дмитрий был женат на младшей дочери нижегородского великого князя Дмитрия Константиновича Евдокии, а Микула – на старшей Марии). Дмитрий Иванович видел, как враг копьём поразил сына тысяцкого, как был повержен и противник, но тут же нахлынули свежие мамаевы силы, и рядом с Микулой полегло пятнадцать князей московских, ростовских, суздальских, костромских и владимирских...
Тут же, чуть поодаль – как не заметить? – в великокняжеских доспехах Михаил Андреевич Бренк, товарищ Дмитрия ещё с детских лет... Вместе когда-то играли в прятки, ходили рыбачить на Москву-реку, собирали грибы и ягоды со своими сверстниками под присмотром строгих седовласых дядек...
Болит всё тело у Дмитрия – вчера ему здорово досталось, – но, раз болит, значит, живой, а Миша? У Миши уже ничего не болит и никогда не заболит...
Слез с коня, опустился на колени, коснулся рукой лица Бренка. «Ведь знал друг мой, знал, на что шёл, согласившись поменяться доспехами. Знал, что именно к нему будут стремиться самые отважные вои мамаевы», – думал Дмитрий, слёзы текли по его щекам, а рука сама, непроизвольно, всё гладила, гладила лицо, не успевшие поседеть волосы павшего героя.
Усилием воли заставил себя встать, и тут же взгляд упал ещё на одного очень знакомого воина. Знаменитый дозорный, которого знало всё войско – Семён Мелик. Убит ворогом. Над телом его стояли на коленях, оплакивали смерть товарища трубецкие воины-разведчики Степан да Иван: знали они друг друга. Где, в каких дремучих лесах или дальнем диком поле сходились их пути-дорожки? Теперь неважно! Они живы – Мелик мёртвым лежит перед ними...
– Эх, Семён, Семён! Как мне теперь без тебя? – вздохнул Дмитрий Иванович. – Ты всегда первым верные вести о враге доставлял, только тебе я верил без оглядки, нет тебе замены, ты был моими и глазами, и ушами!
Пошёл далее меж трупов. Князья – за ним.
Стоит на коленях Ослябя, оплакивает смерть сына. Коснулся великий князь плеча инока:
– Вставай, милый мой. У тебя ещё много работы. Вон сколько павших. За всех помолиться надо.
Лишь кивнул Ослябя, ничего не сказал. Зарыдал беззвучно, только плечи затряслись.
Дмитрий сделал несколько шагов и вышел на место, где всё начиналось.
Лежит известный богатырь татарский, а рядом с ним (специально успели положить, чтоб все видели?) в золотых доспехах брянский боярин, Сергиев чернец Пересвет.
Указал на него Дмитрий:
– Видите, братья, начальника битвы? Его победа была подобна всему сражению! И если бы не он, от руки татарского богатыря многим бы пришлось испить горькую чашу смерти.
Помолчав немного и вновь перекрестившись, изрёк:
– Слава Богу, изволившему так. Александра Пересвета, Семёна Мелика, Михаила Бренка, всех павших князей, руководивших полками, доставить в дубовых колодах для похорон в Москву. Остальных здесь похоронить в братских могилах. И чтобы воспета была вечная память всем православным христианам, убитым на поле между Доном и Мечью!
Приказ великого князя московского Дмитрия Ивановича был исполнен в точности, за исключением одного: встретил возвращающихся в Москву воинов Феодор Симоновский и упросил похоронить Александра Пересвета и Якова, сына Осляби, у себя в монастыре. Отказать ученику Сергия великий князь не смог.

Глава 9. Смятение в стане победителей

Зарядили осенние дожди. От летнего тепла не осталось и следа. Здесь, на севере от Москвы, короткое лето заканчивается быстро. Селяне спешили завершить уборочную страду, лишь капусту оставляя пока до первых лёгких заморозков.
 В нынешнем 1380-м году от рождества Христова, во многих уголках русской земли сменились хозяева: места погибших воевод заняли их сыновья. Так было и в переяславских владениях Дмитрия Ольгердовича. Князь говорил супруге:
– Может, подадимся к Ягайле? Не могу я здесь спокойно смотреть в глаза вдовам переяславским. У кого мужа, а у многих и детей отняла эта битва. У нас с тобой, Аннушка, оба сына живы, даже не ранены... Я-то с брянцами, стародубскими да трубецкими сотнями в запасном полку стоял, а переяславские мужи – царство им небесное (перекрестился Дмитрий) – все впереди стояли. Там и полегли, как сейчас говорят, на поле Куликовом... И первым из павших героев был славный наш Александр Пересвет – везли тело его в дубовых колодах, обёрнутое знаменем, в Москву, да перед самой Москвой встретил нас Фёдор, настоятель Симоновского монастыря. Отпросил тело себе, в своём монастыре похоронил, ибо там перед битвой церковную службу Александр нёс... Давеча сомкнул глаза – Пересвет предо мною, да не в злачёных доспехах, – в чёрном монашеском одеянии, отворачивается от меня и уходит куда-то вверх, в гору, а на горе храм стоит, не то наш, земной, не то небесный... Так как, Анна, может, пора в родной Брянск?
Не впервой заводил подобные разговоры с женой Дмитрий. И всегда это происходило на ночь глядя, после трудных дневных забот.
Анна обнимала, целовала мужа:
– Как можно в Литву, Дмитрий? А клятву верности кто московскому великому князю давал? Или ты бежал с поля боя, ворога испугавшись? Или дети наши струсили? Тебе не в чем упрекнуть себя, дорогой мой...
– Да, всё так. И всё же... За день сколько раз читаю во взорах укор... Мол, и сам жив, и детей спас...
– Перекрестись! Не ты спас – Богородица спасла от смерти и тебя, и Мишу с Ваней. Давай помолимся, да ложись спать: утро вечера мудренее.
И сын Ольгерда безропотно вставал на колени перед домашней иконой, шептал молитву, а потом долго ещё стоял так, на коленях, молча думая о чём-то своём. Анна тихонько одна ложилась спать, не тревожа, не торопя мужа. Помнила его слова, сказанные сразу после возвращения с Поля, шедшие, казалось, от самого сердца, сказанные с каким-то особым надрывом: «Снятся мне, Аннушка, други мои убитые. Молчат, в глаза смотрят... Вроде и без укора, но и без радости... Я им: «Что, Андрей? Что, Семён?» А они повернутся, и уходят тихо вслед за опускающемся солнцем... А я не могу за ними, стою на месте, ноги будто в землю вросли. Эх, только бы не напрасно... Только бы не зазря...»

*

В следующую осень пришли необычные для Дмитрия вести из Литвы: там стрый Кейстут сверг с престола Ягайло, сам сел править. Брат Андрей покинул Псков и вернулся в Полоцк.
Переяславский князь мигом – в Москву, к новому Московскому митрополиту Киприану:
– Что делать? Может, и мне туда, на помощь Андрею?
Киприан строго посмотрел на Дмитрия:
– А брат просит тебя о помощи?
– Нет.
– Вот и не суетись. Кейстут в Вильно, брат Андрей – в Полоцке, другой твой брат Владимир – в Киеве. Оба они, мыслю, во всём поддержат стрыя твоего... За остальных сынов Ольгерда не ручаюсь. А твоя – именно твоя, – Дмитрий Ольгердович, помощь нужна будет здесь, в Москве. Ты – надёжное плечо у великого князя московского. Борьба со степью только началась, ещё ничего не решено... Знаешь, Золотой Ордой теперь правит хан Тохтамыш? Как повернёт, что сделает? – пока не известно. Не только Дмитрию Ивановичу ты здесь нужен, но и мне.
Усмехнулся Киприан, снял с пальца перстень:
– Узнаёшь?
Это был тот самый перстень Сергея Радонежского, который Дмитрий через Ивана и Степана трубецких передал митрополиту.
Кивнул головой.
– Где сейчас добрый сей воин, что меня тогда в Киеве навестил, грамоту Сергия передал? Жив ли?
– Степан жив, думаю, в своём родном Трубецке торговлю ведёт... А многие мои переяславцы уже...
– На всё воля Господня... Только он решает, что впереди у нас, какие испытания нас ждут. И здесь, в Москве, не легче будет, чем в твоём Подесенье, поверь.

***

«Молчание Тохтамыша можно объяснить либо его слабостью, либо подготовкой к новому походу на Москву», – размышлял Дмитрий Ольгердович. И, как мог, укреплял свой Переяславль, подновлял сторожевые башни крепостной стены.
Ровно через два года после битвы с Мамаем пришёл в Переяславль приказ от Дмитрия Ивановича, взбудораживший весь город: немедленно собирать конное воинство и, не мешкая, направляться к Москве.
В назначенный час у Спас-Преображенского собора собралось несколько сотен всадников.
Грустно оглядел своё воинство Дмитрий Ольгердович. «Прошлый раз втрое больше было», – мелькнула мысль, вслух всем сказал:
– Идёт царь Тохтамыш на Москву. Нас просит прибыть великий князь московский Дмитрий Иванович. Выступаем тотчас. Тебе, Фёдор Покропаев, вновь быть градским воеводой на время, пока мы в Москве будем. Прокоп! Тебе доверяю княжеские семьи. Береги родных пуще жизни своей!
После короткого молебна, совершённого протоиереем Фотием, открыли Московские ворота кремля и лучшие витязи Переяславской земли покинули город.

В Москве задерживаться не стали, всем сборным войском выступили к Коломне. Многих князей сразу же смутила малочисленность войска. Владимир Андреевич Серпуховский заметил Дмитрию Ивановичу:
– Прошлый раз на Коломну тремя дорогами шли, а ныне и одной много...
– Прошлый раз пешее воинство с нами было, а ныне – одно конное, – резко ответил Дмитрий, которого москвичи уже «за глаза» стали называть Донским.
Едва стали лагерем на ночлег, в великокняжеский шатёр зашёл суздальский князь Дмитрий Константинович:
– Великий князь московский Дмитрий Иванович, уж не думаешь ли ты с этими малыми силами встать против законного царя Золотой орды? Мои воеводы прямо говорят: мы заодно с Дмитрием Ивановичем в разумных действиях, но идти с хлыстом против меча может только потерявший рассудок.
– Вот мы сейчас и обсудим, что разумно, а что – нет, – ответил Дмитрий Иванович и велел собирать малый княжеский совет, на котором будут лишь главы земель, да самый опытный в военном деле князь Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский.
Лишь три князя – Дмитрий Ольгердович, Владимир Андреевич, да Боброк-Волынский поддержали великого князя московского. Доказывали остальным:
– Степняков на Оке задержать можно! Дозоры передают: идёт Тохтамыш быстро, значит, идёт малыми силами!
Большинство князей упёрлось на своём: «Мало нас... Где твои брянцы, Ольгердович? Где кашинцы, псковичи, полочане? Где белозёрское воинство? Да и те земли, что смогли дать воев, столько ли дали, как два года назад!? Не воевать с царём, а показать свою покорность надо, дань заплатить, он и отведёт войско. Наши деды и прадеды дань платили, не нам порядок менять... Воевать будем – где коней добудем? Мы их и в Литву, и в Польшу, и немецкому ордену поставляем. А шелка, золото, серебро? Греки ныне слабы, от них этого не получишь...»
Внимательно всех выслушал Дмитрий Донской. Понял: единства нет. Не верят в свои силы князья. Без веры в бой идти – значит, обречь ратников на верную гибель. А других-то нет. Самому на поклон к Тохтамышу идти? Нельзя! Зарежет его царь Золотой орды, как барашка, и дело нескольких поколений московских князей будет порушено.
Когда все вволю наговорились, встал Дмитрий Донской:
– Мало сил у нас, други? Да, мало. Говорите, дань послать Тохтамышу? Мы её сначала соберём... в Москве со всех земель. Конечно, предложим её царю. А ну, как не возьмёт? Мыслю, иная цель у Тохтамыша: силу свою показать. А мы? А мы в свои земли пойдём. Силу свою сделаем вдвое, втрое больше татарской. Тебе, Владимир, брат мой, идти на Волок. Встань там, собирай людей... Проси великого тверского князя Михаила, пусть поможет в ратном деле... Дмитрий Ольгердович да Дмитрий Михайлович со мной в Переяславль, потом в Кострому... В Москву заходить не будем... Москва справится. Митрополит там. Ольгерду Москва не поддалась, и Тохтамыш её не осилит... Всем разойтись в свои отчины. Сбор всех сил назначаю в Дмитрове.

Глава 10. Анна

Переяславцы были крайне удивлены, во-первых, появлением всего московского воинства у стен города, а во-вторых, тем, что оно пришло в город не со стороны Москвы, а со стороны Юрьева-Польского.
Великий князь московский знал, какие большие потери понесли горожане два года назад. Но, одно дело – знать, другое дело – видеть своими глазами.
На княжеском крыльце стояла семья Дмитрия Ольгердовича, да впереди неё – тридцать-сорок ратников во главе с воеводой Фёдором Покропаевым.
– И это – всё? – спросил, нахмурясь, Дмитрий Донской переяславского князя.
– Остальные – на градских башнях и стенах, но это те горожане, у кого коней нет. А так – все в твоём воинстве, – ответил Ольгердович.
Дмитрий Иванович спешился, подошёл к княгине Анне, положил руки ей на плечи:
– Как дети малые? Про старших знаю: они со мной.
– Спасибо, великий князь, всё хорошо. Внуки растут, скоро тебе в ратном деле ещё подмога будет.
– Спасибо на добром слове, Анна. Евдокии моей нет ещё?
– Только купцы из Москвы сейчас приезжают, из княжеских семей – никого, о Евдокии ничего не знаем, – бойко, с тревогой глядя прямо в глаза великому князю, ответила Анна.
– Скоро должна быть: я вестового послал в Москву, чтобы она с детьми следовала в Кострому. Мужа твоего и детей, Ивана с Михаилом, вместе со всем переяславским конным воинством забираю с собой. Тохтамыш со всей ордой на Москву идёт. Но Москвы ему не одолеть. Ольгерд два раза подходил – не взял, и ему не взять! За вас беспокоюсь. Ну, как начнёт царь по окраинам рыскать? Вестников на московской и других дорогах держите, если, не дай Бог, подойдёт к Переяславлю – в леса бегите, в городе не оставайтесь. Ваш городок – не Москва, вряд ли устоит...
Рядом с князьями стоял воевода переяславский Фёдор, разговор княжеский слышал. Позволил себе сделать замечание:
– Это смотря какие силы подойдут, Дмитрий Иванович, а то, Бог даст, и за крепостными стенами отсидимся. А дозорных по всем дорогам расставили, обо всех передвижениях по ним следим, и вам весть обязательно подадим, если что...
– И о нашем приближении ведали? – хитро прищурился московский князь, посмотрел на переяславского князя и на Фёдора.
Ольгердович покраснел, как красна девица, вспоминая, как поутру застигли спящий городской дозор, а Фёдор часто заморгал, оправдываясь:
– Мы... это... не ждали по этой дороге ни своих, ни чужих, мальцов неопытных после сенокоса на Юрьевскую дорогу поставили, ну, да я с них взыщу...
– Да что же мы, Дмитрий Иванович, на крыльце разговор ведём? – Дмитрий Ольгердович перевёл неприятный для него разговор на другую тему. – Прошу в дом...
Великий московский князь, обращаясь к Анне, прервал переяславского владетеля:
– Нет времени пирогами баловаться... Прости, Анна, в другой раз... Отче!
Протоиерей Фотий, стоявший в первых рядах переяславцев, подошёл ближе к Дмитрию Донскому.
– Пошли весть Сергию, пусть будет осторожен. А мы отправляемся в Ростов. Благослови перед дорогой, отче, – Дмитрий Иванович встал на колени перед священником, его примеру последовали все князья, остальные обнажили головы.
Фотий перекрестил князей (каждого в отдельности), после краткой молитвы добавил от себя:
– За тебя, великий князь московский Дмитрий Иванович, все христиане молятся. Добивайся мира, а если уж придётся меч из ножен доставать, так пусть будет победа на твоей стороне. С Богом!
Перекрестил всех.
Князья сели вновь на коней, повели свои полки через весь кремль к северным ростовским воротам.
Даже неопытный в военных делах Фотий заметил: мало воинство. «Кто здесь? Ростовцы, костромичи, ярославцы, москвичи да переяславцы, – подумал старец. – Эх! Господи, помоги Дмитрию Ивановичу да Дмитрию Ольгердовичу! Пусть это малое воинство станет большим, напугает своим видом царя и не даст свершиться новой кровавой сече!»

Прошло пять дней после отбытия Дмитрия Донского в Кострому, и в Переяславль приехала великая княгиня Евдокия с детьми: сыном Василием одиннадцати лет, дочерью Софьей десяти лет, сыном Юрием восьми лет и только что родившемся сыном Андреем, которому не было ещё и месяца.
Анна отвела гостье половину своего дома. Хотела не беспокоить Евдокию с дороги, не приставать с расспросами, но та сама пригласила Анну в свою комнату, хотела поделиться с хозяйкой событиями последних дней. Евдокия ещё не совсем оправилась после родов и дальней дороги, поэтому принимала Анну на приготовленном для неё ложе.
– Очень устала с дороги, полежу немного, – оправдывалась великая княгиня. – Присядь, Аннушка, ко мне поближе, вот сюда. – Она похлопала по мягкой перине.
Как только Анна села, Евдокия взяла её за руку.
– Аннушка, ты не представляешь, что творится в Москве. Князей-то нет! Дмитрий всех своих увёл в Кострому, и меня зовёт... Бояр никто не слушает... Кто из окрестных сёл в город спешит, кто, наоборот, из города норовит уехать... В воротах давка, возы переворачивают друг у друга... Потом ударили в колокол, вече собрали... И на том вече решили: никого из города не выпускать... Мне мой Дмитрий весть прислал: к нему в Кострому с детьми ехать... А как? Хорошо, митрополит Киприан помог из этого содома выехать. Он и уговаривал, и грозил стражникам, и проклятия на их головы посылал... Я так за детей боялась... Многие из тех, что нас грабили, были пьяны... Ох, и натерпелась же я!
Анна внимательно слушала великую княгиню. Ей вспомнился тот далёкий день, когда на площади в Брянске был растерзан отец. Вспомнились отдельные выкрики из обезумевшей толпы, как её вели в какой-то подвал...
– Аннушка, что с тобой? Побледнела вся... Служку позвать? – обеспокоилась Евдокия.
Анна на одно мгновение закрыла лицо руками, потом улыбнулась:
– Мне всё это знакомо... В пять лет я пережила брянский бунт лихих людей. Тогда убили моего отца. Приютила меня княжна Мария, жена Ольгерда, в Витебске я и выросла... А что ж митрополит? Остался в Москве?
– Нет, Москву мы покинули вместе, но, отъехав немного от города, он повернул на Тверь, а я, с Божьей помощью, добралась до тебя.
– Отдыхай, Евдокия. Как только окрепнешь, продолжишь свой путь. Задерживать тебя не буду.
– Надо бы помолиться за наших мужей, за москвичей, чтобы Господь вразумил их...
Анна встала, снова повторила:
– Отдыхай. Завтра об этом поговорим. Я сама позову твою прислугу.
И вышла из комнаты.

Каждый день приносил из Москвы в Переяславль одну новость тревожнее другой.
Сначала о том, что у стен Московского кремля появились первые татарские конные отряды. В Москве оказался сын Андрея Ольгердовича князь Остей, которого отец послал к Дмитрию Донскому с просьбой вмешаться в литовскую междоусобицу: там при военной поддержке Тевтонского ордена вновь захватил верховную власть Ягайло, Кейстут был убит. Сыну Кейстута – Витовту – чудом удалось вырваться из цепких ягайловских рук.
Остей, как говорится, «попал из огня да в полымя». Ему удалось прекратить погромы и грабежи в городе, дать первый отпор Тохтамышу. Но молодой князь был неопытным дипломатом. В войске Тохтамыша оказались сыновья суздальского князя Дмитрия Константиновича Василий и Семён, которые уговорили москвичей открыть ворота города для приёма Тохтамышем дани.
Конечно, это был подлый обман. Как только ворота открыли, у возов с богатыми дарами сразу же был убит Остей, бояре, архимандриты, игумены, а потом пошла резня по всему городу. В живых оставляли лишь самых молодых и крепких девушек и юношей – для увода в плен.
Когда всех защитников города убили, их имущество разграбили, захватчики принялись жечь боярские хоромы, дома простых горожан.
Горели церкви, как свечи, доверху, до самых куполов, заполненные книгами. Москвичи надеялись, что храмы не тронут, и снесли в них всю свою книжную мудрость, накопленную ещё дедами и прадедами. Напрасные надежды...
О гибели Москвы переяславцы узнавали от случайно уцелевших. Всех прибывающих княгини выслушивали, всем оказывали посильную помощь: кому платье новое давали, кому хлеба. Фёдор Покропаев не в первый раз подходил к Анне:
– Княгинюшка, умоляю: пусть великая княгиня Евдокия поторопится с отъездом, хоть стор;жа и надёжна, да вишь, как Москву быстро ворог взял, а от Москвы до нас, сама знаешь, два дня пути только...
– Завтра покинет нас Евдокия, ещё до обеда, с утра Горицкий монастырь наш посетит, и сразу же уедет, – успокаивала Фёдора Анна.
– Ежели чего, княгинюшка, сама знаешь – плоты и лодии на озере все готовы стоят, сразу бегите к ним, – напоминал воевода.

Только великая княгиня Евдокия вместе с детьми, Анна и Мария вышли из Горицкого монастыря, прискакал вестник:
– Татары идут! Через полчаса будут здесь!
Молодой игумен, провожавший трёх княгинь, быстро распорядился:
– К озеру, дорогие мои, быстро к озеру, там плоты, вот служка – проводник вам, дорогу покажет.
Мария всполошилась:
– У меня Андрюшечка-сыночек в городе остался – как я без него?
– Бери повозку, на которой приехали, и быстро в город, потом – к озеру! Веди нас, мальчик, к озеру! – ответила за всех Анна.
Евдокия молчала, прижимая к груди двухнедельного сыночка Андрюшу, к ней жалась дочурка Соня, а сыновья Вася и Юра пытались вести себя по-взрослому: хмурили брови, клали руки на рукояти мечей, правда, пока ещё не настоящих, деревянных.
Евдокия и Анна посадили на повозку Марию, посмотрели ей вслед, и лишь после этого позволили вести себя к озеру.
Пока шли к озеру, Анна размышляла: «Я – жена переяславского князя, я за всё в ответе, не Фёдор-воевода! Не могу сейчас по озеру плыть! Посажу Евдокию с детьми – а сама в город должна идти!»
Вышли на берег. Здесь рыбаки никого на плоты не брали: ждали великокняжескую семью.
– Садись, Евдокия, а я в город, я там должна быть! – Анна обняла великую княгиню, поцеловала Софью, Васю и Юру, опять обратилась к монастырскому служке:
– Отсюда прямо в город выведешь?
Тот кивнул:
– Тропку знаю.
Уже отплывая, Евдокия попросила:
– В городе не задерживайся, ещё успеешь на озеро-то!
Начали отчаливать от берега и другие плоты, на них – монахи, семьи рыбаков, жители пригородных сёл, оказавшиеся по разным причинам в монастыре. Всё происходило удивительно тихо, все понимали: враг может быть близко.
– Как звать тебя? – спросила Анна служку.
– Андреем зовут... Нам бы побыстрее, княгиня, если до татар успеть хочешь, - заметил мальчик.
– Веди, я от тебя не отстану!
И они вдвоём быстро пошли узкой тропкой меж камышовых и ивовых зарослей, в одном низком месте даже прыгая по крупным кочкам, поросшим черничником и неспелой ещё клюквой.
«Андрей – проводник, у Евдокии маленький сынишка – тоже Андрей, Андрей у Марии... Андрей Первозванный... Первым на Русь пришёл, – лезли в голову какие-то не совсем нужные княжне мысли. – Не о том думаю... А о чём надо? О том, кто в городе остался... Что будет с ними? Что Фёдор-воевода?»
От этих дум новых решений в голову Анны не приходило.
Очень быстро ивовые кусты сменились осиновыми, потом пошли низкорослые берёзки. Местами на их пути появлялись широкие, большие ели. Буквально через четверть часа они вышли к запертым Московским воротам.
– Сторожа, открывайте! Это я, Анна!
На башне показались испуганные старцы, загремели засовы, ворота чуть-чуть приоткрылись.
Анна с Андреем вошли в кремль.
Навстречу им бежал Фёдор Покропаев:
– Я знал, Аннушка, что обязательно придёшь! Не оставишь город так просто! Никого в городе уже нет, и твои все уже на озере! Все там! Здесь лишь одни немощные остались!
«Немощные» меж тем вновь запирали ворота на тяжеленные дубовые засовы.
– Я в дом зайду, – тихо, словно извиняясь, сказала Анна.
– Аль забыла чего? Аль не веришь, княгиня, воеводе не веришь? – выговаривал Фёдор.
Анна сама убедилась, что дом пуст, лишь на крыльце стоял престарелый отец сокольничего Ивана Чёрмного, которому шёл уже девятый десяток. Дед отрешённо, мутным взором посмотрел на княжну.
– К западным воротам идите, дорогие, к западным, да поспешите, а мне положено здесь быть! – распорядился Фёдор, но тут же передумал: проводил Анну и мальчика, решил проверить, нет ли чужих у ворот, и помог страже их открыть. Первым глянул на дорогу, ведущую к озеру, довольно хмыкнул: на посаде золотоордынских всадников ещё не было.
– Спасибо за службу, Фёдор! – только и ответила княжна, троекратно поцеловала в щёки воеводу.
– Спаси вас Бог! – ответил тот и в спину перекрестил уходящих.
Выйдя из кремля и покинув городской посад, Анна удивилась открывшейся картине (если это можно назвать картиной): перед ней не было озера, не было дороги, ведущей к озеру, ни привычных для неё берёз у дороги... ничего не было! Оттуда, где должно быть озеро, наползал столь густой туман, что казалось: войти в него опасно, обязательно утонешь в белом киселе...
Андрей тоже удивился, непроизвольно взял княжну за руку:
– Никогда такого густого тумана над озером не видал...
Держась за руки, они вошли в эту белую завесу. Видно было на сажень – две, не больше.
...Буквально упёрлись в озёрный берег, а на берегу – к удивлению обоих – плот, на плоту княжна Мария с четырёхлетним Андреем и дедом-рыбаком, который держал в руках шест. Длинные прямые волосы худого старика почти скрывали его лицо, отчего он походил скорее на лешего, нежели на простого рыбака. Окружавший туман лишь усиливал это восприятие.
– Мария, почему не отплываете? – спросила Анна.
– Я знала, что ты обязательно вернёшься в город. А из города сюда – одна дорога. Вот тебя и жду, – Мария улыбнулась и протянула руку старшему Андрею. – Иди сюда.
– Сначала княгиня, - серьёзно ответил тот.
Дед проворчал:
– Хватит болтать, заходите на плот, а то дождёмся басурман...
Анна взяла Андрея на руки и ступила на плот.
Отчалили от берега.
Отошли уже довольно далеко, как вдруг туман на мгновение разорвался, и женщины увидели на берегу двух вражеских всадников.

Шихомат, шурин Тохтамыша, позже рассказывал золотоордынскому царю:
– Вышли на берег озера – ничего не видать! И вдруг на одно мгновение туман разошёлся, смотрю – видение чудное: плот, а на плоту – две женщины русские, одеты как царицы, с ними два мальчика, малые совсем! Тут же туман вновь сомкнулся, я и не понял, вправду то было, или пригрезилось... На всякий случай послал в то место три стрелы. Криков не было, решил – почудилось. А потом в том месте туман почернел, гляжу – чудище озёрное громадное, тёмное, на меня надвигается, глазами сверкает... Вспомнил я, как рассказывал сотник мамаев, что перед битвой на Дону тоже туман был... И решили мы уйти от берега... Даже если и были там, на озере, люди, всё их богатство в городе лежало, нам досталось! Ох, любят водяные боги русских, шибко любят!

Из трёх стрел, пущенных наугад Шихоматом, лишь одна достигла цели, и целью оказалась княжна Анна. Ни крика, ни стона не издала жена Дмитрия Ольгердовича: вражеская стрела попала ей прямо в сердце.
Мария крепко зажала рукой рот сына, прижала любимое дитя к себе. Мальчик-проводник не издал ни звука, лишь белое, как снег, лицо да большие округлившиеся глаза выдали его испуг.
Бездыханное тело упало на самый край небольшого плотика, он качнулся, Анна, будто живая, перевернулась, ушла в воду. Старый рыбак, вытащив шест, бросился ловить переяславскую княгиню, да не успел: её быстро затянуло под плот. В довершение всего потревоженный чёрный донный ил скрыл погибшую от тех, кто остался над водой. Долго всматривались Мария и дети в чёрную бездну озера, но ничего, кроме подводного мрака, они там не увидели, ничто не дало надежды на спасение Анны.

Глава 11. В Твери

Начало сентября выдалось очень тёплым, стояли, как летом, безветренные солнечные дни, лишь в послеобеденное время лёгкий тёплый ветерок слегка шевелил кроны деревьев.
Выйдя из храма Отроч Успенского Тверского монастыря, митрополит Киприан отдал распоряжение тверскому игумену:
– Мы вон на той лавочке присядем. Постарайся, брат, чтобы никто нас там не побеспокоил.
И вместе с Сергием Радонежским и епископом Евфимием проследовал к указанному месту. Втроём церковнослужители присели в тени старой раскидистой яблони. Митрополит сам начал разговор:
– Благодать-то какая! Умиротворённость ранней осени... Господь нам указует путь мира и добра, что ж у людей всё не так выходит? Где исправить ещё возможно?
Замолчал Киприан, поглядывая на своих собеседников. Сергий неожиданно поднялся, подошёл к маленькой, по пояс, сосенке у самого забора монастыря:
– Смотрите-ка! Верхушка сломана, так боковая ветвь главной стала, вверх пошла! Будет жить сосёнка!
Митрополит обрадовался, он подумал, что Сергий понял ход его мыслей:
– Да, бывает так: или зверь, или человек по неразумности своей ломает молодое деревце, но жизнь берёт своё, и если корни целы и ствол дерева крепок, одна из боковых ветвей главной становится.
Игумен Троицкого монастыря покачал головой, снова присел на лавочку:
– В природе всё проще, у человека всё сложнее. Княжества русские – не деревья в лесу. Москва Тохтамышем сожжена – что ж из того? Ни Новгород Великий, ни Суздаль не обратят свои взоры на Тверь. Вот что важно. И царь будет вести переговоры с Дмитрием Ивановичем, а не с кем-то другим. С этой молодой сосёнкой я хотел сравнить Дмитрия Ивановича, великого князя московского. Сила русская – за Дмитрием. Москвы по-прежнему держаться надо.
Евфимий лишь закряхтел да стал сбрасывать с колен невидимые пылинки. Восемь лет назад он был хиротонисан во епископа тверского (возведён в сан епископа. – Прим. А.Р.) самим святителем Алексием. А семь лет назад возглавлял на переговорах с Москвой тверское посольство, признавшее политическое «старейшинство» Москвы. Поэтому очень хорошо знал и силу великого князя Михаила Александровича, и мощь великого князя московского. «Правильно сказал отец Сергий: и Новгород Великий, и Псков, и Суздаль признают силу Москвы и готовы, в случае общей беды, дать ей свои полки, а кто поддержит Михаила?» – подумал тверской епископ.
– Москва ордынскому царю ныне дань заплатит, думаю, а Литва никогда от Орды не зависела! – словно отвечая на безмолвный вопрос Евфимия, заметил митрополит. – Недалёк тот день, когда вся Литва православной станет, союзник Литвы – Тверь, и это уже навсегда. Ибо только сильная Литва может заступиться за Михаила Александровича, больше некому. Кто объединит православные земли славянские? Великие князья литовские это делают постоянно, Дмитрий Иванович попытался – и обжёгся.
– Как бы помирить Ягайло с Дмитрием? – словно размышляя, тихо произнёс Сергий.
– Хорошо бы, – хором отозвались Киприан и Евфимий. Переглянулись между собой, улыбнулись: как у них это складно и неожиданно получилось.
Помолчав, Сергий добавил:
– Горд Дмитрий. На большие уступки не пойдёт.
– А Ягайло ищет пути на запад, с Чехией, Венгрией и Польшей тайно переговоры ведёт, – заявил Киприан. – Союза с латинянами никак допустить нельзя. У меня надежда на старшего Ольгердовича, на Андрея. Может, ему удастся объединить православную Литву? Хотя бы Литву – для начала...
Замолчали. Вроде бы всё сказано. Добавить нечего. Сергий будет наставлять великого князя московского, Евфимий – укрощать аппетиты Михаила. А что будет делать митрополит Киприан? Все понимали: очень многое зависит не от него.
...Киприан улыбался: приятно в тёплый солнечный день находиться в зелёном монастырском уголке рядом с мудрыми единомышленниками. Но, в отличие от Сергия, который был уверен в силе Дмитрия Ивановича, у митрополита такой уверенности не было. Чтобы ещё раз обратить внимание и Сергия, и Евфимия на западные православные княжества, Киприан решил поведать сокровенное:
– Приходилось мне, братья, иметь дело со священниками западной христианской церкви, с ксёндзами Польши. Редко сии бестии в глаза смотрят. Всё куда-то в сторону... А жители сёл Польши... Раболепствуют перед ними. То же раболепие наблюдал на востоке. Только здесь уже православные гнут спины перед золотоордынскими начальниками. А иначе нельзя: не согнёшь спины, покатится твоя головушка с плеч... И лишь в Литве любой селянин поклонится тебе в знак уважения, а речь ведёт гордо, стоя прямо, взор не тупя. То ж в Новгороде. Вот где люди себя чтут!
– Тверские ни перед кем не стелятся, – с обидой заметил Евфимий.
– Это так, – согласился митрополит. – А всё ж без опоры на Литву Тверь ничего не стоит... Прости меня, брат, за откровенность. Я почему здесь? Знаю: Михаил Тверской Орде меня не отдаст, а Тохтамыш моей выдачи не потребует. А вот в Дмитрии Ивановиче я сейчас не уверен. Бегать вместе с ним по лесам? Не пристало сие митрополиту православному. Вы честно исполняете свой долг на своём месте, и я на своём – то ж. Я митрополит на все княжества русские. И если царь золотоордынский в Москве – я не могу быть вместе с Дмитрием Ивановичем. Или недомысливаю что-то?
Сергий и Евфимий стали уверять митрополита, что он поступил правильно, что иного пути не было.
Вздохнул Киприан:
– Мне бы очень хотелось, чтобы великий князь московский это понимал так же, как вы.
Помолчав, добавил:
– Хорошо здесь. Так бы и не уходил... Но... смотрите: настоятель этого монастыря уже второй раз мимо проходит, с беспокойством на нас поглядывая. Что-то волнует его. Пойдёмте, успокоим мятущуюся душу.
Встал первым, достал из кармана перстень, показал Сергию:
– Твой?
Сергий узнал вещь, которую передавал Киприану через Дмитрия Ольгердовича. Улыбнулся:
– Мой. Стало быть, дошла тогда весточка...
– Дошла. Благодарю за добрую и важную весть. Но мне тогда важно было мнение Дмитрия Ивановича. И когда он прислал за мной симоновского игумена Фёдора, вот тогда я, укрепившись во мнении своём о свободе православного люда Великого московского княжества, и прибыл в Москву. Мнится: так давно это было... Столько новых страшных испытаний послал нам Господь...
Задумался Киприан, уставившись на сергиев перстень, что держал в руке. Протянул его настоятелю Троицкого монастыря:
– Возвращаю. Мне он без надобности. Может, сгодится ещё...

Глава 12. Мария

Издревле повелось на Руси: уходят мужики на войну, и приходится всю мирную жизнь брать на себя бабам. Если целы избы селян и дома горожан – это ещё полбеды. Настоящая беда приходит тогда, когда жить приходится в сожжённом дотла городе, в разорённых весях, откуда угнали в полон молодых девчат и парней.
Именно такой, познавшей всю горечь вражеского нашествия, была переяславская земля после набега Тохтамыша.
Те, кто уцелел после Куликовской битвы (в живых осталась лишь половина ушедших, а из этой половины каждый четвёртый – калека), при Тохтамыше были призваны в войско Дмитрия Донского и находились в Костроме. В родной Переяславль вернулись не сразу после ухода ордынцев: великий московский князь решил наказать предателя Олега Рязанского, пошёл в рязанские земли.
Женщины и дети Переяславля тем временем хотели есть, хотели где-то готовить пищу, спать не под открытым небом...
Перво-наперво вырыли землянки, засыпали их лапами елей, на еловых ветвях в землянках и спали: откуда взяться скамьям, столам и лавкам?
Брались бабы, шестидесятилетние (и старше) деды, восьми- и десятилетние пацаны за топоры, рубили сосны, дубы, берёзы и ели для возрождения города. В телеги иногда впрягались сами: лошадей не было, коров удалось спасти от захватчиков далеко не всех.
Очень многое зависело от устроителей работ. Таковыми выступили невестки Дмитрия Ольгердовича: худенькая, но бойкая и умная Елена; дородная, немногословная София.
Елена никогда не забывала, кому какое поручение дала, куда и зачем послала. Каждый вечер заставляла докладывать о сделанном вернувшихся из леса, с берега озера, со стен и башен кремля.
София часто уходила на рубку деревьев, внимательно следила за тем, чтобы рубили только прямые и не больные деревья. Часто сама помогала вытаскивать попавшие в дорожные ямы гружёные телеги.
Лодыри (встречались и такие) старались не попадаться ей на глаза: для них у Софии находились бичи-словечки, от которых хоть беги в озеро и топись! Многие из этих слов потом на всю жизнь приклеивались к лентяям, становились их кличками.
Княжна Мария Друцкая следила за похоронными работами, лечила больных, раненых.
Детям от пяти до девяти лет поручалась лёгкая работа: ловля рыбы, сбор грибов, привоз лапника. Здесь наравне со всеми трудились княжата Андрей, Юрий, Семён.

***

– Марьюшка, солнышко, здравствуй! Смотри-ка, что нам великий московский князь выделил! Семь подвод разного добра! Дмитрий Иванович так и сказал: «Бери, переяславский князь, семь подвод: одну грузи только монетами серебряными, две – оружием разным, две – тканями восточными да мехами нашими (зима впереди!), а ещё две – бери, что сам хочешь! Твои переяславцы больше других претерпели… Если моих москвичей не считать…» Хотел отказаться – да куда там! Только разгневал Донского. Мол, не князю это, вдовам переяславским да сынам погибших героев полагается…
К Марии прижимался её сынишка Андрей.
– Андрюша, а тебе вот это…
Дмитрий протянул мальчишке саблю в золотых ножнах, усыпанных цветными каменьями. Сабля была настоящая, вполовину короче тех, что были на поясах взрослых воинов. Глазёнки мальчугана радостно засверкали. Он принял подарок с поклоном, по-взрослому ответил:
– Благодарствую.
– Неужели рязанский князь Олег настолько богат, что его возов и на Москву, и на Серпухов, и на все московские города хватило? – удивилась Мария.
Нахмурился Дмитрий:
– А ты спроси, откуда это всё у Олега… И по его землям Тохтамыш прошёлся, а всё ж рязанцев до нитки не раздел, как москвичей, не убивал и не насильничал так, как в московских краях… Вспомни, как обозы наши Олег грабил, с Куликова поля возвращающиеся, как легкораненых к себе забирал! Вот хвосту татарскому и пришлось за всё ответить…
– Будут теперь рязанские злобу таить на нас!
– А и ладно! Пусть знают, кто ими правит! Нельзя сегодня великому московскому князю руку целовать, а завтра царю золотоордынскому броды на Оке да дороги тайные на Москву показывать! За предательство надо отвечать!
Последние слова Дмитрий произнёс громко, чтобы все слышали.
Рядом стояли его невестки, Елена да Софья, встречали вместе с детьми своих мужей. Переяславские воины ещё стояли в строю конно, но уже радостно перемигивались кто с матерью, кто с сестрой, кто с женою. Поодаль стояли женщины-вдовы, чьих мужей забрало последнее лихолетье. Дедов да бабок почти совсем не было: женщины погибли в сгоревших дотла избах, способные носить оружие мужчины - от вражеских стрел и сабель на городских стенах.
Удивляясь, думала Елена: «Не к нам, невесткам, подъехал свёкор – к какой-то безродной княжне! Как будто она здесь главная! Или… Скоро будет главной?» А вслух сказала:
– Княже, посмотри: мы здесь сложа руки не сидели! Уже сосновый тёс на новые дома сложен, дубовые лесины для кремлёвских стен из дальних и ближних весей везут, для ваших коней свежее сено заготовлено. Погреба разграблены, да мы их уже вычистили, первые запасы туда сложили!
Дмитрий вновь обвёл взглядом кремлёвскую площадь. Посреди неё стоял обгорелый Спас-Преображенский каменный собор без деревянной маковки, внутри чёрных кремлёвских стен валялись даже не брёвна – одни уголья от княжеского да боярских домов.
Но уже стояли шатры первых вернувшихся бояр, нашёлся шатёр и для княжеских жён. Аккуратно начали складывать только что срубленные сосновые брёвна и доски (дубовые было решено складывать вне стен кремля), для коней сделали лёгкий временный загон из березняка.
– Ай да княжны, молодцы!
Встретившись взглядом со вдовой Фёдора Покропаева, распорядился:
– Завтра все вдовы переяславские получат по московской или золотоордынской деньге. Особые дары оставляю за собой. Михаил! Поручаю тебе охрану обоза. Иван – за тобой кони! Ивану Чёрмному теперь не за соколов отвечать – за стражу городскую! Птицами пусть сын твой теперь занимается. Всем – спешиться и к своим родным, коней – в конюшню! Спасибо за ратную службу! Главы сотен – завтра ко мне! Кто из монахов тут главный?
От небольшой группы священнослужителей в чёрных рясах отделился игумен Никита, что держал в руках образ Спаса:
– Я, княже.
– Через тебя буду жалобы монастырей принимать. Не сразу, но обязательно всем помогу. Знаю – все сожжены…
– Не все, – перебил Никита. – До Александровского не добрались, он – самый дальний. Да и Господь туманом укрыл.
При упоминании тумана Дмитрий как-то передёрнулся весь, словно его молнией ударило.
– Отец Фотий? Жив? – спросил резко.
– Из служителей Спасо-Преображенского собора никого не пощадили, всех поубивали, мы братьев наших у посада в одной могиле похоронили, – с поклоном, перекрестившись, ответил Никита. – Храмовые реликвии удалось спасти, в тайном месте сберегли.
– А моя Анна? – тихо выдохнул Дмитрий.
– Там же, у посада, в отдельной могилке, – ответил монах.
Дмитрий долго молчал. Воспоминания перехватили дыхание. Удушающий ком подкатил к горлу, слёзы навернулись на глаза. Он подавил эту горестную волну, собрался с духом.
– Мария! – позвал он всё ещё сдавленным голосом.
Княжна подошла ближе, поручив сына Елене:
– Что прикажешь, княже?
– Веди к Анне!

...Там, у могилы, часто украдкой всматривался в лик Друцкой княжны, казалось Дмитрию: не умерла Анна, вот же она, рядом стоит, можно до неё дотронуться, можно обнять... И только последним усилием воли говорил себе: «Мертва Анна, а рядом – чужой для меня человек, совсем чужой, которого я почти не знаю... Просто очень похожа на Анну! Боже, пусть там, в могиле, лежит Мария, а душа моей супруги пусть войдёт в это живое тело!» Тут же крестился, прося прощения у Всевышнего за такие крамольные мысли.

***

Вдова Андрея Серкизова Екатерина – мать двух Фёдоров, Фёдора Большого и Фёдора Малого, причём «Большому» во время гибели города не было ещё и восьми лет, – очень хорошо знала Шернский лес и лес у Берендеева болота. Там прошло её детство. После смерти отца отчим Екатерины отдал девочку на воспитание своему бортнику. Катя выросла вдали от знатных именитых семей, она не знала и не понимала, что значит высокомерное отношение к простым крестьянам и ремесленникам, не знала княжеских разносолов, зато северорусская природа была ей и матерью, и отцом, и кормилицей.
В зрелом возрасте, когда над Переяславлем прокатилась волна вражеского нашествия, детские и отроческие навыки пригодились. Екатерина безошибочно называла ближайший к городу строевой лес, сама выводила на дороги заблудившихся.
Однажды, уже после возвращения воинов из рязанских земель, в тёмном осеннем лесу ей показалось, что кто-то зовёт на помощь.
Катерина, приказав слугам выводить гружёные лесом подводы к городу и оставив на их попечение детей, пошла на голос. Сама крикнула.
Неизвестный отозвался на том же самом месте.
Катя пошла смелее и быстрее.
Выйдя на небольшую лесную поляну, с удивлением обнаружила на ней... Дмитрия Ольгердовича.
– Дмитрий? – спросила женщина. Князь узнал вдову Андрея Серкизова.
– Да уж не лесной оборотень. Катерина, ты... одна? В лесу? Впрочем, я знаю, ты...
– Ведьма? – улыбнулась Катерина.
Дмитрий пригляделся внимательнее к женщине. В мужских портах, старом потёртом кожухе, на поясе – длинный кинжал персидской или кавказской работы. Черноволоса, кареглаза... Вспомнил, что сын Серкиза в ней души не чаял. «По-своему очень красива», – подумал князь.
– Я знаю, что для тебя лес – дом родной, – улыбнулся Дмитрий. – А у меня, видишь, незадача... Задумался, глаза словно пеленой накрыло, конь испугался взлетающего чучела, рванул в сторону и попал в ловушку. Ловко кто-то придумал... Сам из ямы выбрался, а коня сгубил. Сейчас он уже не подаёт признаков жизни. А кричать я начал тогда, когда он ещё жив был. Думал – дозовусь кого, да вдвоём коня вытащим. Кто такие большие и хитрые ямы делает, на кого? Даже для медведя она огромна. Может, волхвы добрым христианам смерти желают?
Катерина ничего не ответила, легко спрыгнула в яму, так же легко из неё выбралась. Дмитрий лишь наверху руку её подал. С горечью произнесла:
– Издох твой верный товарищ, княже. Что же ты без слуг?
– А на что они мне теперь? Лихих людей не боюсь. Не смотри, что мне пятьдесят лет минуло: с тремя молодыми могу справиться.
– А с бабой с одной справишься? Бери меня в жёны! Я хоть и дочь князя и вдова княжеская, а одной – сам знаешь – тяжело! Вроде не горбата, не криворука и не кривонога. А, княже?
От такого прямого вопроса Дмитрию стало как-то не по себе. Тут не отшутишься: Катерина смотрит большими тёмными глазами, улыбки на лице нет.
Видя, что молчание князя затянулось, женщина сама продолжила разговор:
– Знаю, Мария при тебе... Она очень похожа на твою погибшую супругу. Только, княже, смотри, женишься второй раз – не назови молодуху Анной... Тогда жизни не будет...
– Да что ты говоришь... такое? – вскипел Ольгердович.
– Говорю, что в жизни бывает, – спокойно продолжила Катерина. – Ты не смотри, что в лесу выросла. Судьбы людские знаю, всякое видела. Э-э, княже! Не туда свернул, иди за мной! До самого города засветло не дойдём, а до пригородной веси успеем. Там и коня добудешь.
– А ты?
– Я? – переспросила женщина и вдруг упала на землю, приникла к ней ухом.
Потом поднялась с довольным видом, отряхнула рабочую одежду и продолжила:
– А я без слуг в лес не хожу. Мои лесорубы как раз рядом идут, сейчас мы их увидим.
...Во все времена женское «сейчас» равнялось часу. На этот раз Катино «сейчас» вылилось в полчаса ходу едва приметной звериной тропой, видимой только княжне. Уж на что Дмитрий любил охоту и знал русский лес, но и ему порой казалось, что никакой тропы нет, и они идут лесной чащобой.
Через полчаса, ещё до захода солнца, вышли на большое убранное поле, впереди, на некотором расстоянии от князя и княгини, виднелся караван из подвод, гружённых строевым лесом. Екатерина махнула рукой:
– Вон мои идут. Молодцы, с полной поклажей, никто не отлынивает от работы... А на мой вопрос, княже, ты так и не ответил. Жаль... Сказал бы прямо, я бы и не думала-гадала...
– Гадать не надо, – неожиданно для себя самого жёстко ответил Дмитрий, потом намного мягче продолжил. – Скоро ответ дам. На этой неделе... А если женихом буду не я, а другой?
– Кто другой?
– Вот там и увидим... Зайду к тебе обязательно, жди.
Дмитрий Ольгердович подумал о Прокопе: «Сколько мужику холостым быть? Пора перед старостью о семье подумать... Она – черноока, черноволоса, у него – нос крючком... Чем не пара?»
С улыбкой посмотрел на Екатерину. Та лишь скривила губы, пожала плечами и отвернулась.

***

Долго бы думал да размышлял Дмитрий, и неизвестно, до чего бы додумался, сравнивая Екатерину с Марией, но через два дня после гибели коня и встречи с лесной красавицей приснился переяславскому князю сон:
Будто идёт он пешим и без шлема в лес, а лес постоянно удаляется от него, удаляется. Вроде и не идёт вовсе, а на месте топчется, не может никак от города отойти.
Выбегает из целых и несожжённых крепостных ворот Мария. Лицо озабоченное, тяжело дышит – запыхалась вся, и спрашивает: «Дмитрий, куда же ты?» А он, поглядывая на лес, отвечает: «Туда!» – «Не надо, не ходи туда, – задыхаясь, говорит Мария. – Пойдём домой!» – и берёт его за руку и тянет князя назад. Удивляется князь: «Почему меня Мария зовёт? Где же Анна?» А Мария, словно прочитав мысли Дмитрия, говорит: «Я же вместе с тобой сейчас, – и обнимает его, прижимается к нему всем телом, гладит по голове, щекам, – Не уходи!»
С тем и проснулся в новом, только что срубленном княжеском доме. Утреннее яркое солнце заглядывало в открытое окно, лёгкий ветерок шевелил занавеску. Сел на большом, широком ложе.
«Вот и сравнил я Марию с другой женщиной. Как всё понятно и просто вдруг стало: не смогу я отдать Машу кому-то. Не смогу. Моя она».
Оделся. Вышел из спальни. Мысли – всё те же, о Марии, о её сыне.
«И Андрюша ко мне привык. Д;роги они мне оба... Родные мои. Спасибо Катерине, помогла всё поставить на свои места! Да... Катерина...»
Вспомнил, что в разговоре с Катериной о женихе подумал о Прокопе, что хорошим он будет мужем для неё. Крикнул:
– Прокоп! Где Прокоп?
Слуга, спавший у двери, протирая глаза, пробубнил:
– Чего в такую рань, княже? Прокоп, поди, ещё десятый сон досматривает...
– Это у тебя, соня, десятый, а Прокоп больше трёх снов за один раз не смотрит, – улыбнулся князь, дал лёгкий подзатыльник слуге и вышел во двор.
Там вовсю распоряжался главный княжеский страж Прокоп: готовить ли соколов к охоте, что подать на княжеский завтрак, в чьё распоряжение поступают сегодня вновь прибывшие плотники из дальних весей... Многие княжеские указания он предугадывал. Не было случая, чтобы князь отменял его приказы.
– Прокоп, подойди-ка!
Дмитрий заметил, что его верный страж при ходьбе стал припадать на правую ногу.
– Ты чего? Хромаешь, что ли?
– Сам не пойму, что такое, – отозвался Прокоп, растирая колено. – После Донского побоища ничего не болело. А там, княже, сам знаешь, работы хватало! А тут в Рязань сходили – и н; тебе...
– Сегодня же вечером истопи баньку. Попаримся вместе. Я хотел тебе сказать... Ну, что ты, Прокоп, всё один да один бегаешь? За тобой теперь тоже пригляд нужен. У моего Михаила есть Елена, у Ивана – Софья... Седина уже появляется в чёрных твоих волосах, а ты всё выбрать не можешь? Вдов в городе сколько, а? Чёрт ты старый! И худые тебе не подходят, и полненькие, и высокие, и низкие... Оженю вот по своей воле! Давно об этом думаю! Нельзя так, Бога гневишь, хоть одной бабе плечо подставить ты должен, чтоб на мужика своего законного она опёрлась!
Огоньки мелькнули в тёмных глазах Прокопа:
– Зачем мне эта обуза, княже? Никак, сон какой дурной приснился? Я так думаю... Вот ты один – и я один, жениться наперёд князя – примета плохая. Женишься ты, Дмитрий Ольгердович, можно будет и мне призадуматься...
Дмитрий решил поймать Прокопа на сказанном:
– Слово?
Стражник почесал затылок: «Неуж попался?» А отступать поздно, сказанного назад не воротишь:
– Слово, княже. Сначала ты – потом я.
Дмитрий обнял своего верного слугу.
– Вот и добро. Я тут тебе такую красавицу нашёл... Одно знаю: обузой точно не будет.
Оглядел чистое голубое небо.
– Готовь, Прокоп, соколов. Перекусим, квасу попьём – и на охоту. Смотри, какой чудный день занимается!
– Уже готовят, княже! И коней седлают! Идём завтракать!
Княжеский страж был доволен не тем, что ему нашли жену, – хотя нет-нет да думал об этом, – а тем, что скоро свадьба у Дмитрия Ольгердовича, и ничуть не сомневался, что женой ему станет Мария.

Глава 13. Снова в Брянске

«Ишь, сколько слуг развел. Сразу видно – великий князь!» – думал Дмитрий Ольгердович в прихожей Дмитрия Донского, глядя на бегающих вокруг него служек, приглаживая отсыревшую в дороге русую с проседью бороду. Он слышал, как московскому великому князю доложили:
– Князь переяславский Дмитрий сын Ольгерда!
Вошёл сам, не дожидаясь приглашения от начальника княжеской стражи.
С удивлением обнаружил в палате князя не только его самого, но и супругу Евдокию. Судя по свободному покрою платья, княжна носила под сердцем ещё одного будущего сына (или дочку) Дмитрия Ивановича.
– Какие заботы привели моего верного воина в такое ненастное время в Москву? Или случилось что? Евдокия не помешает? Как конному по первому снежку? Лёгкий путь или уже много насыпало?
Вопросы следовали один за другим без остановок. Московский князь подошёл, обнял переяславского.
«Я сед – но мне-то сколько лет, а Дмитрий Иванович в свои тридцать восемь тоже имеет седые волосы и на висках, и в бороде», – подумалось Ольгердовичу. Вслух сказал:
– Великий московский князь Дмитрий! Так, видно, Господь решил, что не получается из меня ныне верного тебе воина.
На слове «тебе» переяславский князь сделал ударение.
– Что так? – Дмитрий московский с удивлением посмотрел сначала на гостя, потом на жену. Во взгляде супруги тоже читался немой вопрос.
– Кажется мне, что воинское моё дело не требуется теперь на Москве. Все сыны Ольгерда собрались в Литве, да проку от этого мало. А всё из-за Ягайла, великого князя литовского, который назвался ныне польским королём Владиславом и женился на польке Ядвиге. Вышло: не полячке он отдал своё сердце, а ксёндзам латинским. Ладно бы только сам: всю Литву в католики перекрещивает... Витовт давно ль православным был? Вновь в вере католической. Да что Витовт! Всех, кто кириллицу знает, король Владислав от службы отстраняет, оставляет только тех, кто латиницей писать может. А ведь русские княжества в Литве – православные!
– А что же митрополит Киприан в Киеве делает? Спит? Правильно я его тогда из Москвы выгнал! Не может он всю русскую православную церковь держать! У него и на Литву сил не хватает! – вскипел Дмитрий Донской, быстро заходил по палате: от княжеского кресла – к окну, от окна – к супруге Евдокии. Та с тревогой глядела на мужа.
«Хватило бы сил у Киприана, если бы ты Ягайло тогда власть не побоялся оставить. Пять лет назад Ягайло колебался... Ксёндзы ему польскую корону пообещали, а ты что? Только свою дочь? Вот и выбрал единокровный братец б;льшее», – пронеслось в голове переяславского князя, но вслух сказал иное:
– Митрополит Киприан теперь Витовта настраивает против короля Владислава. У Витовта хватит сил и королю свои условия предъявить, и всю Литву объединить.
– Католик будет западные русские княжества держать? И что из этого выйдет? – продолжал горячиться московский князь.
– Витовт верит только в себя, вера для него не главное…
– Я знаю, что для него главное, – прервал Дмитрий Донской. – Вон, Василий мой, уже успел с его дочерью обручиться. Витовт через зятя Москвой править мыслит... Да мой Василий не такой, не даст себя в обиду.
Переяславский князь кивнул:
– Знаю о том. Беспокоят меня братья мои кровные... Владимир, князь киевский. Киприан от него отвернулся, значит, положение его осложняется. Знаю: Владимир уже вторую грамоту дал королю Владиславу о верности короне Польской... Князь Андрей в заточении сидит, не выпускает его Ягайло...
– И ты в тюрьму захотел? – вновь прервал размышления Дмитрия Ольгердовича московский князь, подошёл к столу, открыл ларец, стал быстро перебирать в нём какие-то письма.
Дмитрий Ольгердович насупился, повёл богатырскими плечами:
– Меня в тюрьму посадить любому будет сложно... Хоть годы мои уже не те, Господь разумом не обидел, смогу за себя постоять... И за братьев родных постараюсь заступиться, и подсказать им, и пример показать.
Задумался великий князь: «Витовт? Если Витовт в своей борьбе с Ягайло обопрётся на русские земли, он вынужден будет учитывать их простые желания: не уходить от православной веры, дружить с Московским княжеством...»
Улыбнулся:
– Ты, значит, будешь меж польским королём и Витовтом? Или Витовту окажешь помощь?
– Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы русские люди в Литве были не слабее поляков: у тех своя вера, а у нас – своя, те латиницей пишут, а русские люди всегда кириллицей писали. Те могут воеводами и князьями быть – и мы то ж! Вот как сделаю, если отпустишь, великий князь, меня в Литву!
Наступила тишина. Не торопился с ответом Дмитрий Иванович. Великая княжна Евдокия решила немного смягчить обстановку:
– Спасибо, Дмитрий, что позаботился о Марии, в жёны взял. Она мне всегда нравилась. Прости, что тогда не смогла в Переяславле Анну уберечь.
– Не вини себя, великая княжна. Вины твоей нет. Так всё вышло, на всё воля Божья. Мне и Мария, и пасынок Андрей всё рассказали. И о том, что туман вдруг разошёлся, открыл озеро, и о том, что стрела прилетела уже тогда, когда туман успел сгуститься. Татарин стрелял наугад. Он мог и не попасть, – переяславский князь пожимал плечами, не зная, что ещё сказать об этом. С момента гибели Анны (тело её нашли вечером того же рокового дня) прошло уже шесть лет, и не раз великая княгиня в присутствии мужа и Дмитрия Ольгердовича вспоминала переяславскую трагедию.
– Что ты молчишь? – обратилась Евдокия к мужу. – Задержать его – не в твоих силах. Отпусти с миром. К тому же ему тошно на озеро смотреть, которое видело смерть Анны. Впору, наверное, самому утопиться...
Ольгердович лишь вздохнул и молча перекрестился на икону в красном углу.
Дмитрий Донской улыбнулся:
– От молодой красивой жены на тот свет не уходят. Конечно, Евдокия, отпущу князя. Вместе со всем семейством и пасынком. Вижу, этот шаг Дмитрий хорошо обдумал, – вздохнул теперь великий князь. – Готовь угощение на субботу. В субботу приеду. Обговорим твою будущую жизнь у Владислава. А на обратном пути вместе заедем к игумену Сергию. Пусть и он благословит тебя в дальний путь. А всё же жаль... Жаль отпускать верного помощника, друга. Помнишь, как тогда, перед битвой, советовал ты с Андреем Дон переходить?
– Приезжай, великий князь, вместе с великой княгиней, – поклонился переяславский князь. – Приму как положено. Посидим, вспомним поле Куликово... Вместе когда ещё придётся пировать?

***

Дмитрий проснулся рано. Он очень любил это время суток поздней весной, когда ночная мгла уже отступила, а солнце ещё не успело взойти над горизонтом, когда можно было, лишь накинув на плечи лёгкий плащ, подняться на одну из сторожевых башен города и первым приветствовать дневное светило. И только птицам удавалось подняться выше него, Дмитрия…
– Мария, вставай, – будил он супругу. – Идём со мной...
– Куда в такую рань? – не открывая глаз, потягиваясь, спросонок бормотала Мария. – Наверное, ещё солнце не взошло...
– Да, да... Не взошло. Одевайся, пойдём...
– Куда ты зовёшь меня? – Мария заставила себя подняться, стала протирать глаза.
– Рассвет встречать...
– Разве здесь, в Брянске, он отличается от других мест, где мы с тобой были?
– Сама увидишь.
Мария быстро надела платье, причесалась, накинула на голову платок. Дмитрий вывел супругу из дома, повёл к самой южной башне кремля.
Поднялись наверх. Князь просто, без приказных ноток в голосе, сказал стражнику:
– Пока мы здесь, побудь внизу.
Стражник спустился по лестнице, Дмитрий и Мария остались одни.
– Смотри... и слушай, – он подошёл к супруге, обнял её за плечи.
...Соловьи заливались вовсю. Заканчивался месяц май (травень по западно-русски). Стояла необычно жаркая сухая погода, но после большого половодья деревья и трава ещё не успели испытать недостатка влаги. Десна не вошла полностью в берега, голубой лентой мелькала в зелени прибрежных ракит.
Слева алел небосвод: скоро должно было показаться солнце.
И вот на горизонте сначала показалась тоненькая красная полоска дневного светила, полнеба на востоке покрылось золотыми лучами. Маленькие облачка не в силах были потушить эти яркие краски, от их присутствия лишь ярче горели солнечные нити. Ещё немного – и на солнце уже нельзя было смотреть. Оно оторвалось от горизонта и пошло вверх, заглядывая в самые глухие и потаённые места на земле.
Дикий и густой еловый лес за рекой из чёрного стал тёмно-синим, словно превратился в большое море, а маленькие деревянные домики внизу у реки словно вымазались жёлтой тёплой краской. Солнечные лучи, касаясь тела, приятно согревали кожу. Мария обернулась, улыбнулась мужу:
– Совсем не холодно.
– Правда, хорошо? Здесь не так, как в Переяславле – одно только озеро перед глазами. Здесь на сотню вёрст очам простор...
– Да. – Мария с улыбкой посмотрела на мужа. Его седые волосы приобрели золотистый оттенок.
– Ну, что? – поймал её взгляд Дмитрий. – Совсем я уже старый, да?
– Какой же ты старый? – Мария обернулась к мужу, обняла его. – Ты у меня сильный, крепкий и... очень умный правитель.
– Не сглазь. Спускаемся? Мне доложили, что сегодня татары должны пригнать большой табун лошадей для продажи в Полоцк. У Свенского монастыря надо взять пошлину. Поедешь со мной? У Свенского всю Русь до самой степи видно!
– Поеду обязательно. Но до самой степи только из твоего Трубецка видно, отсюда вряд ли, – возразила Мария. – Когда в Трубецке сына твоего Михаила навестим? Там есть каменный Троицкий собор. А в Брянске всё из дерева.
– В деревянном храме дух совсем иной. Дерево – оно ведь живое. Молишься, а святые как будто рядом стоят... В каменную церковь заходишь – совсем не то, – возразил Дмитрий, вспоминая мрачный и холодный Переяславский Спасо-Преображенский храм.
Только они спустились вниз, как их встретил брянский воевода Степан Трубецкой:
– Дмитрий, вести из Вильно: к тебе едет киевский князь Владимир. Должен быть около полудня.
По имени к брянскому князю мог обращаться только Степан, он заслужил это годами преданной службы, сбором брянских дружин на Донское побоище, участием в битве. И, главное, тем, что всегда обо всех новостях сообщал первым. Словно у Мелика учился. Хоть и был теперь воеводой, – в душе остался дозорным.
– Ну, тогда вместо меня поедешь к Свенскому монастырю встречать татар. Вот тебе моя печать, – Дмитрий Ольгердович передал ценную вещь воеводе. – Вернёшь сразу же по возвращении. И, это... Не шали с ними. Будь строг, но не балуй понапрасну. Понял?
Степан лишь молча развёл руками: мол, княже, о чём говоришь? И через реку переведу, и пошлину возьму, и вестника в Полоцк вперёд татар пошлю!
– Кого пошлёшь? – полюбопытствовал князь.
– Фрола Сову, – улыбнулся Степан. – Он с нами, княже, на Дону был. Теперь это опытный стражник. Ему любое задание давай – выполнит самым лучшим образом.
– Такой с большими круглыми глазами? – Дмитрий вспомнил грозного вида русича справа от себя в самый напряжённый момент битвы.
– Он самый, – продолжая улыбаться, ответил воевода. – После битвы преобразился в лучшую сторону. То какой-то замкнутый был, сам в себе, движения нервные, резкие… А теперь такой спокойный, словно сделал в жизни очень важное дело или долг большой отдал. Верный друг, не сомневайся, княже.
Дмитрий кивнул, помолчал немного, словно раздумывая, как сложится сегодняшний день и какие ещё указания надо сделать, потом обернулся к жене:
– Ступай, дорогая. Видишь, как планы мигом меняются... Надо встретить брата, приободрить киевского правителя. Распорядись, пусть достанут вина заморские, зайчатинки поболе – он это с детства любит. Капустки квашеной с яблоками...
– Не волнуйся, всё будет на твоём столе, – успокоила супруга.
– Да... Потом мы с Владимиром посидим... А ты? Чем займёшься?
– Вчера не успела дочитать «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче». Может, сегодня получится. Наш брянский боярин Софоний Р;занец какой молодец!
– Ещё там, в Переяславле-Залесском, начинал работу свою. Как в прежние времена сотворил. «Старыми словесы»… У него и «Слово о полку Игореве» своё. Всюду за собой возил, даже в Кострому. А его труд – работа не одного года! Упросил Софония для меня отдельный список сделать. Смотри, девок к книге не подпускай! Не ровен час…
Не любил почему-то Дмитрий двух служанок Марии, которых она приняла от великой княгини Евдокии. Может, потому, что напоминали собою трагические события на Плещеевом озере.

***

Обычно ни Владимир, ни Дмитрий вино и пиво, другие крепкие напитки не пили, но здесь случай особый: до сих пор наедине им встречаться не приходилось. Потому за вином проговорили целый день. Столько всего накопилось! Говорить – не переговорить.
Владимир рассказывал, как он принимал участие в осаде Гродно – главного города Витовта. Дмитрий не столько слушал (подробностями войн меж родственниками он никогда не интересовался), сколько рассматривал родного брата. Тот был лишь на два года моложе его, но седины в волосах – столько же. Ростом был пониже Дмитрия, почти как Андрей, но у Андрея-то был горб! А этот… Грузен стал, совсем в бочку превратился, сразу видно – за собой не следит. И настроение киевского князя... Где былая уверенность в своих силах, где присущая ему целеустремлённость? Где?
«Теперь ему Витовт не простит Гродно. Витовт злопамятен. Изворотлив, всегда найдёт союзников… А каковы союзники у Владимира?» – размышлял брянский князь, вслух сказал:
– Зря ты с Витовтом сцепился…
– Мне король Польши Владислав приказал. А тебе? Тебе разве не было приказа короля?
Дмитрий усмехнулся:
– А я грамоту на верность королю Владиславу дал.
– Так и я дал… По ней и вынужден выполнять приказы короля, – не понял Владимир, даже есть перестал.
– Я такую грамоту составил, по которой никогда, – слышишь, никогда! – не пойду против своих братьев! – Дмитрий встал из-за стола, заходил по комнате. Заговорил горячо, как о давно наболевшем:
– Андрей воюет со Скиргайло, ты – с Витовтом, Витовт – со Скиргайло… Доколе? Доколе брат будет поднимать руку на брата? А враги наши лишь руки потирают да посмеиваются над нами! Особенно Конрад фон Валленрод, великий магистр Тевтонского ордена.
– А если Ягайло, то есть король Владислав, прямо тебе прикажет? – не унимался Владимир.
– Что прикажет? – улыбнулся старший брат. Эта улыбка показалась киевскому князю странной, он даже не подозревал, что Дмитрий уже знал и то, что скажет ему Владимир, и свой ответ.
– Ну, скажем… Против меня пойти!
– Не может он мне это приказать! – резко ответил Дмитрий, аж кулаком по столу ударил.
– Король Польши теперь всё может! Аль к Андрею в тюрьму пойдёшь? – тихо спросил киевский князь, подлил в кубки себе и брату терпкого мадьярского вина.
– Пусть попробует! Вместе с землёй на Москву уйду! Скорее татарам стану дань платить, чем душу ксёндзам отдам! Хитрый Ягайло знает про то!
Быстро подошёл к своему ларцу, достал из него грамоту, бросил на стол перед Владимиром:
– Вот… Читай!
Младший брат вытер о штаны руки, развернул грамоту, стал внимательно читать, повторяя некоторые фразы вслух:
«Обещаю королю Владиславу помощь… против всех… за исключением собственных братьев… которых, однако ж, не буду поддерживать против короля…»
– Ты так же написал? – строго спросил Дмитрий, сел напротив брата, немного отпил из полного кубка.
– Мне показали, как писать надо, – тихим, дрогнувшем голосом ответил киевский князь.
– Показали, – повторил Дмитрий. – Правду говорят: когда Бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум. Нам надо свою веру иметь. И стоять в той вере до конца. Как матушка с батюшкой нас учили.
Старший брат повернулся к иконе в «красном углу», перекрестился. Помолчав, добавил:
– А братец наш Ягайло, что веру сменил… Бог ему судья. Не мы.

Глава 14. Битва на Ворскле

Ветер доносит звон мечей, ржание коней, предсмертные крики воинов…
Великий князь Литвы Ольгерд в злачёных доспехах, на белом коне, в окружении самых верных витязей наблюдает за ходом битвы с высокого холма.
Там, внизу, у самой реки с чудным названием Синие Воды, бьются русичи и литовцы с татарами. Старший сын Ольгерда Андрей ведёт в бой главные силы. Он не прячется за спины рядовых воинов, нет, сам рубится с ордынцами, падают враги под ноги его коня…
Другой сын, Дмитрий, хочет туда, в самую гущу сражения, желание всадника передаётся коню, он перебирает ногами, не может смирно стоять на месте, – но держит строгий отец младшего сына возле себя, не даёт возможности показать свою удаль и отвагу.
Вот конная татарская сотня вырвалась на простор и поскакала к шатру великого князя.
– Дмитрий! – крикнул отец, мечом указывая на приближающегося врага.
Приказ ясен: он, сын Ольгерда, должен пресечь этот дерзкий прорыв врага.
Крепко сжимая в правой руке копьё, помчался прямо на татарского сотника. Знает, – его верные воины рядом с ним, оглядываться и проверять не надо, он слышит топот их коней.
Пал ордынец, не сумев отразить удар, а вот уж второй заносит меч над сыном великого князя… Успевает Дмитрий: прикрылся щитом, выхватив из ножен меч, убивает и второго.
Но что это? Врагов всё больше, больше, конь падает, придавив Дмитрию правую ногу, падают на него живые и мёртвые ордынцы. Дышать невозможно, боль в груди… Где ты, отец? Почему не спешишь на помощь своему сыну?

– Княже, проснись, проснись, ты своим стоном испугаешь всех, –Тряс за руку Дмитрия его старый верный слуга Прокоп.
– Я не сплю уже… Помоги сесть.
Сильный, жилистый слуга с лёгкостью поднял грузное тело князя.
– Вот, выпей, – сунул в руку Дмитрия чашу с холодной водой.
Тот мигом осушил её.
– Опять вороги снились? – участливо спросил Прокоп.
– Угадал. Сражение при Синих Водах… Только в конце всё не так, как на самом деле было. Отца-то я тогда выручил, а во сне…
– Не верь снам, княже, они врут всё. Да и река здесь иная – Ворскла, не Синие Воды.
Дмитрий согласился:
– Знаю, что врут, ведь снилась битва, что наяву была, мы в ней победили, и я, как видишь, жив остался… Во сне – иначе, дурь какая-то.
Князь вытер со лба пот, отдышался немного и спросил слугу:
– До рассвета далеко ещё?
– Не более часа.
– Помоги одеться, пойду к Андрею, как было условлено. Со мной будешь, готовь коней.

Пять лет назад Витовт, Скиргайло Ольгердович и Владимир Ольгердович поручились за Андрея перед Польским королём Владиславом. Андрей был прощён, вновь теперь был полоцким князем. Братья служили великому князю литовскому Витовту.
Когда в полном вооружении Дмитрий подошёл к шатру брата, стража не хотела пускать его внутрь, закрыла собою проход. Один из стражников пояснил:
– Спит князь…
– Вы что, черти окаянные, не признали меня? А ну, прочь с дороги! У меня с братом уговор был!
Откинулась завеса шатра, показался сам Андрей:
– Тише вы, весь лагерь всполошите… Сейчас я, Дмитрий, обожди немного…
«Мог бы и в шатёр пустить, старший он только по возрасту, не по чину», – с обидой подумал Дмитрий.
Прошло некоторое время, вновь приоткрылась завеса шатра, и из него выбежали две девицы. Они были с головой закутаны в длинные просторные накидки, но Дмитрий узнал их: это были две северянки, шесть дней назад освобождённые из татарской неволи небольшим полоцким дозором. Потом из шатра вышел сам Андрей, направляясь к своему оседланному коню.
Старший брат лишь мельком взглянул на младшего. Взял у слуги колчан со стрелами, закрепил его у себя за спиной, вдел левую ногу в стремя и легко, как двадцатилетний юноша, не вскочил, а вспорхнул на коня.
Дмитрий позавидовал удали старшего брата: «Восьмой десяток идёт Андрею, а не дашь ему и шестидесяти… Может, уступит в поединке сорокалетнему, но сразу и не определить, какая в нём таится сила…»
Слуги «за глаза», как и раньше, сравнивали старшего сына Ольгерда с поджарым волком, а младшего – с бурым медведем.
Андрей, беря в руки лук, усмехнулся:
– Брате, вижу, ты и мечом препоясался, а где же конь твой? Иль пешим в разведку от самого лагеря отправишься?
Тут из-за густого кустарника показался Прокоп с двумя конями: для себя и хозяина.
– Надо было на коне в шатёр твой въехать, – нашёлся Дмитрий, на колкость ответил колкостью.
Вскочил в седло. И не получилось сделать это так же легко, как у старшего брата. Небольшую заминку заметили все, кто стоял у шатра; понял смущение воинов Дмитрий, ибо одни отвернулись вдруг, пряча улыбку, другие опустили глаза. Лишь Прокоп смотрел прямо в глаза Дмитрию, улыбался добродушно, словно ободряя перед предстоящей проверкой ближних и дальних дозоров.
«Как брату удаётся эта ловкость и сила при таком уродстве? Горб не мешает ему? Столько лет носит его! А если бы померяться силой – кто сильнее из нас двоих оказался бы? Я же моложе его!»
С такими мыслями Дмитрий тихонько пустил своего коня вслед удаляющемуся в темноту Андрею.

Лесная тропинка вела на восток, где уже треть небосвода отобрала у ночи утренняя заря. Дмитрий взглянул на тёмное небо прямо над собой. Отметил: звёзд стало меньше, многочисленные маленькие будто растворились в серой пелене. Скоро погаснут и остальные, останутся лишь две самые крупные, которым встречать солнце.
Тропинка всё круче и круче спускалась к реке. Справа, меж желтеющих берёзовых ветвей, мелькнула водная гладь Ворсклы.
…Уже два дня две рати стояли напротив друг друга: левый берег – низменный и тёмный, поросший сосной, елью и ольхой, занял золотоордынский царь Темир-Кутлуй, правый – гористый, овражистый, – великий князь литовский Витовт. Литве удалось собрать на эту битву небывалую силу: на её стороне были, кроме л;твинов и руси, и польские отряды, ведомые краковским воеводой Спытком Мельштынским, и молдавские князья, под руководством своего господаря Стефана Мушата, немецкие отряды, татарские под началом изгнанного из Орды Тохтамыша… А вооружение! Пищали, пушки, самострелы…
И всё же, как говорят, кошки скреблись на душе и у Дмитрия, и у Андрея, ибо стоять два дня без движения – примета плохая. Новых отрядов Витовт не ждал, а хитрый царь Темир-Кутлуй, похоже, тянул время: завёл переговоры с великим литовским князем. Его послы лишь выражали показной испуг, готовность уступить без боя поле битвы.
– Не губи нас, всё выполним, всё исполним, будем в твоём подчинении, только оставь нам прежнего царя – Темир-Кутлуя! – молили татарские послы Витовта, чему были свидетелями и Андрей, и Дмитрий.
Витовта, похоже, занимали другие мысли: как оставить властелином Орды Темир-Кутлуя, если царский трон обещал Тохтамышу?
Он выставил следующее условие: чтобы знак Витовта был напечатан на монетах ордынских. Думал: возмутятся татары, сражение начнут, но ошибся. Ордынский царь просил время обдумать литовские условия мира. Просил три дня. А чтобы царю спокойно было думать, направили татары в стан Витовта волов и овец неисчислимое множество. Уговаривал Темир-Кутлуй соперника: «Ешьте, ни в чём себе не отказывайте, только дайте время подумать! Ведь надо как-то ордынских воевод уговорить ввести новые монеты, без боя признать себя побеждёнными, и чтобы бунта не было…»
Подумать ли хотел ордынский владыка? Или дождаться подхода новых сил?
Наступило утро третьего дня стояния на Ворскле. Сегодняшний день, третий, всё и прояснит.

Небо светлело, на востоке уже вовсю разлилась розовая заря, когда Ольгердовичи въехали в пойменные ракитовые заросли. От густых ивовых, калиновых ветвей повеяло прохладой, сыростью, даже, казалось, опять потемнело.
До ближней стражи-заставы оставалось саженей сто, не более, когда в кустах Дмитрий увидел монаха с длинным посохом. Грозный взгляд больших серых глаз отшельника словно проникал в глубины души, предупреждая о чём-то. Дмитрий узнал его. И от этого ему стало жутко: то был Сергий, настоятель Троицкого монастыря под Москвой, умерший несколько лет назад.
– Не может быть… – довольно громко проговорил Дмитрий.
Перекрестился, подъехал ближе к монаху. Видение оказалось большим старым гнилым пнём. Вздохнул облегчённо, вновь перекрестился.
– Что ты? – Андрей обратил внимание на необычное поведение брата, забеспокоился.
– Так… Почудилось… А помнишь, что Дмитрий Иванович, великий князь московский, – царство ему небесное, – обещал князьям и боярам ещё до начала битвы на поле Куликовом?
– Не припомню… Разве обещал чего?
– То-то и оно, что, кроме свободы, ничего не обещал. А Витовт нынче уже и Орду Тохтамышу пророчит, и господарю молдавскому земли обещал, и тевтонцам Мазовию посулил (Мазовия – северо-восточные земли Польского королевства. – Прим. А.Р.). Тохтамышу прямо сказал: «Будешь царём в Орде – мне ярлык на Москву дашь, будет тебе каждый год с Москвы богатая дань!» Ещё до битвы всё решил Витовт, как заносчив и самоуверен! И главное, вспомни: не ждал Дмитрий у Дона три дня, послушал нас, сразу перешёл реку. А мы тут ныне встали у Ворсклы, и стоим, словно ногами в землю вросли… Ждал бы Дмитрий тогда у Дона – дождался бы Ягайла, братца нашего младшенького, спешившего на помощь ордынскому Мамаю. Кого ныне дождётся царь татарский? Какой подмоги?
– Типун тебе на язык! – бросил Андрей. Подъехав вплотную к Дмитрию, вполголоса, чтобы его не слышали слуги, продолжил. – Витовт – воин бывалый, ты должен это знать. Уж совсем было Ягайло расправился с ним, а, вишь, как дело повернулось: король Владислав – сверху, великий князь Литвы Витовт – под ним, а мы с тобой под Витовтом ходим… Потом: что надо делать в одном сражении, в другом может только навредить. И это ты знаешь. А что в предстоящей битве нам будет тяжелее, чем в сражении на Дону, так то само собою… мы не моложе стали, седые волосы не спрячешь.
Дмитрий вспомнил о двух девушках, выбежавших из Андреева шатра. Вслух же сказал:
– Мы с тобой здесь не для того, чтобы мечом размахивать.
Андрей удивлённо поднял брови, затем с издёвкой спросил:
– Ты его как украшение носишь?
– Вот наше оружие с тобой, – Дмитрий указал на свою голову. – И если этим оружием враг победит нас, мечи будут бесполезны. Вышли на битву – биться надо, а не радоваться тому, что татарский царь нам свой скот на убой пригнал! Неужели Витовт не видит, что неспроста это!
– Ладно, мудрец с берегов Десны, поехали, нам своё дело надо делать… Да зорче будь, очередной куст за заставу не прими, – тихо проговорил Андрей и повёл разведчиков к месту, где хоронился ближний дозор. Нахмурился полоцкий князь, было видно, что слова младшего брата сильно задели его, впрочем, он и сам вчера задумывался над ошибками великого князя...

***

На заставе всё было спокойно. Обрадовала бдительность старшего, боярина Орешни, первым заметившим приближение проверяющих. Боярин сам вызвался проводить князей на дальнюю заставу, расположившуюся на маленьком, заросшем калиновыми кустами, островке. Этот островок был намного ближе к правому, литовскому берегу, но своим длинным носом-косой далеко вдавался в левый, татарский берег.
Коней Орешня попросил оставить на берегу, на остров идти пешими.
– Иначе заметят с того берега, вон там у них дозорный сидит, – сказал он и показал на высокую старую иву на противоположном берегу.
Князья спешились, по мелководью, где вода не доходила до колен, осторожно, не поднимая волн, перешли на остров. В середине островка, за вывороченным корневищем поваленной ивы, прятались дозорные.
– Как тут у вас? – тихонько обратился к ним Андрей.
– Худо. Да вы сами слышите.
С того берега доносились слабые радостные возгласы и выкрики воинов, постоянный гул, ржание коней. Старший брат возмущенно посмотрел на младшего:
– Ну что, накаркал?
Тот в ответ:
– Кто бы мог подумать…
Андрей спросил дозорных (это были его люди):
– А пленника не пробовали взять?
– Вот-вот уж должен возвернуться удалец…
Раздался слабый плеск воды.
– Кажись, вертается, – дозорные подползли к самой воде и помогли скрыться в кустарнике отважному русскому воину, взявшему в плен врага.
Татарский дозорный, что сидел на другом берегу на большой иве, был так заинтересован прибытием пополнения, что не обратил внимания на большую корягу, приплывшую к острову. За ней и сумел спрятаться смелый разведчик.

Пленника доставили к Витовту. Татарин рассказал на ломаном русском языке (потом повторил на своём), что к царскому лагерю подошёл великий князь ордынский Едигей со «всею силою крымскою».
Едва увели пленного, сообщили о прибывших в лагерь послах Едигея.
Два татарина (один – бывалый воин, грузный, с большим животом, другой – юный и гибкий, словно девица) вошли в шатёр великого князя смело, совсем не так, как до сих пор входили послы Темир-Кутлуя, – постоянно кланяясь и улыбаясь. Старший сказал сквозь зубы, зло поглядывая по сторонам:
– Ждёт тебя, князя, наш темник Едигей у реки. Хочет говорить с тобой и сказать тебе важное. От имени царя нашего Темир-Кутлуя.
И вышли.
– Великий князь, стоит ли говорить с Едигеем? – спросил Витовта Андрей. – Не лучше ли послать нас с Дмитрием вверх по Ворскле, там броды мелкие, мы быстро ударим с фланга, на себя удар примем, а ты отсюда завершишь разгром врага?
Задумался Витовт. Ему было уже за пятьдесят, русые волосы обильно покрыла седина, длинные усы и раньше не топорщились, а теперь совсем обвисли. Казалось, что от плохих новостей они превратились в ледяные сосульки, торчавшие из ноздрей.
По сравнению с братьями Ольгердовичами, обладающими броской внешностью, Витовт был мельче, походил на простого воеводу. В своей свите он затерялся бы, если бы не грозный взор больших голубых глаз, да гордая осанка человека, привыкшего повелевать.
– Нет, – подумав, ответил великий князь. – Дробить свои силы на столь дальние расстояния не будем, знаю о тех переправах, очень далеко они. Едигей не мог из Таврии привести большую рать: два года назад я там был, много отрядов разбил, что из остатков соберёшь? Всем привести свои полки в готовность. Вам, Ольгердовичам, стоять в центре. Смоленские и киевские полки, как было условлено, – слева, немецкие рыцари и молдавская конница – справа. Тебе, Спытек, стоять со своей артиллерией позади главных сил в центре. Тебе, царь Тохтамыш, находиться в запасном полку вместе с обозом. А на встречу с Едигеем сейчас со мной поедет…
Напряглись все, а Ольгердовичи даже сделали шаг вперёд.
– Поедет… Сигизмунд! Ты, младший брат мой, поедешь со мной.
Сигизмунд был очень похож на Витовта: так же узок лицом, сухощав, невелик ростом, а чтобы скрыть свою неказистую фигуру, всегда носил длинный, до пят, белый плащ, прошитый крест-накрест золотой нитью. В походе их всё время видели вместе: то там, то здесь мелькали короткий красно-синий плащ Витовта и большой бело-золотой Сигизмунда. Но одно дело – собеседник в походе, другое – переговоры с врагом… Справится ли Сигизмунд, сумеет ли правильно и вовремя сделать нужную подсказку старшему брату, если в том будет нужда? Такая необходимость могла возникнуть в любое время. Все знали вспыльчивость, горячность Витовта, способность на быстрые необдуманные поступки.
Но великий князь сделал выбор, принял решение, и не дело подчинённых обсуждать его. Дело подчинённых – подчиниться.
Дмитрий, как и другие князья, поехал к своим воинам.
Вот они, его конные дружины. Брянцами командует младший сын Дмитрия, Иван. Вместе с Иваном покидали они Брянск, уходивших на битву благословил епископ черниговский и брянский Исаакий. Рослые воины – красавцы, в надёжных кольчугах и шлемах, но его сын всё равно на голову выше всех, позолоченный шлем Ивана, словно солнышко, виден далеко.
«Угораздило же тебя вымахать таким верзилой, будешь мишенью для вражеских стрелков… Истинный Киндырь! Впрочем, всё в руках Божьих! Вон, в Донской битве Дмитрия Ивановича в передовом полку всего покалечило, сознание даже терял, а жив остался, ибо то Богу было угодно», – размышлял Дмитрий, покуда осматривал дружинников и их вооружение. У двоих проверил даже крепление сёдел. Придраться не к чему: с этими воинами он не раз уже помогал Витовту в походах, они были опытны и отважны. Часть повозок, на которых установлены самострелы, по распоряжению Витовта отдали в лагерь к полякам.
Трубчанами командовал пасынок Дмитрия Андрей. Здесь не у всех воинов были металлические пластины на кольчугах, многие имели облегчённые щиты, без металлических шишаков (умбонов) в центре и без оковок по краям. Нахмурился Дмитрий: в резерве такое вооружение сгодилось бы, а вот встретить и устоять под напором главных сил врага… Но спокойный, уверенный взгляд Андрея ободрил его: «Не подведёт Андрюша. Его воины верят в счастливую судьбу пасынка, а он сделает всё, что я ему прикажу. Не погибнет прежде… Сначала выполнит, а уж потом…»
Вслух сказал то, что должен был сказать перед битвой:
– Сегодня многим из вас смерть принять, други мои. Жестокая сеча предстоит. С нами Бог! Мы на своей, русской земле. А иные здесь не задержатся… Драться, живота своего не жалея, призываю вас! За нами наши дома, а в домах – матери, жёны, сёстры, дети малые… Мой отец бивал ордынцев, я с Иваном был в жестокой Донской сече, и наш великий князь Витовт-Александр так же не раз одерживал победы над врагом! Не посрамим своей боевой славы, постоим за землю русскую!
Едва успел закончить свою речь Дмитрий, как от великого князя прискакал посыльный:
– В атаку! Переходим на левый берег Ворсклы!
Дмитрий понял: Едигей сказал что-то оскорбительное для Витовта, что-то такое, отчего тот моментально отдал приказ о наступлении. «Эх, Сигизмунд!» – только и успел подумать. Предупредил воинов:
– Броды мелкие, в глубину не лезть!
Сказал специально для тех, кто плохо знал особенности больших рек: не все выросли у воды, могло статься, что в войске были и не умевшие плавать.
Первые стычки с врагом произошли уже здесь, на этом берегу реки: татары опередили Витовта, их конница, состоящая из лучников, напала на литовские укрепления. Дмитрий Ольгердович приказал своим русичам расступиться, и по нападавшим ударили польские пушки, стрелки били из пищалей и укреплённых на телегах тяжёлых самострелов, способных пробивать насквозь любые доспехи.
Атака татарской конницы приостановилась, теперь ордынцы поскакали вдоль литовских укреплений, осыпая всех градом стрел.
Вот тут и ударили брянцы и трубчане, киевляне и немцы. Сбросили татар в воду, вместе с отступающим противником форсировали реку.
Только прошли прибрежное редколесье и оказались на большой поляне, как попали под обстрел татарских арбалетчиков. Их стрелы пробивали любые, даже самые прочные доспехи.
Пришлось немного отступить в прибрежный кустарник. Выручила молдавская конница, она ударила во фланг ордынцам, и те вынуждены были отвести своих пеших арбалетчиков под прикрытие конных отрядов.
В это время и выехал вперёд известный всем русичам и литвинам рыцарь Сырокомля.

Трудно быть неизвестным, если ты вдвое больше любого богатыря. Когда видели передвигавшуюся гору, знали: то едет Сырокомля.
Ему и коня подобрали такого же большого, как он сам. Где нашли? Все только пожимали плечами и на этот вопрос отвечали так: если есть на свете рыцарь, как гора, должен быть и конь, способный носить его.
Воевода Орешня, вдруг оказавшийся рядом с Дмитрием и его сыновьями, пошутил:
– Вовремя ордынцы самострелы спрятали, а то бы этот малец всё потоптал.
Засмеялись было русичи, но страшный крик рыцаря-горы заглушил смех многих, загремел над полем, через дальний лес полетел к самому Днепру, а, может, достиг и самого моря:
– Где равный мне? Выходи, если есть такой, а если нет – самого царя в плен возьму!!!
Заржали кони, попятились, слыша такой могучий рык не то дикого зверя, не то человека, а в лагере врага вдруг стало необыкновенно тихо. Даже само солнце спряталось за небольшую тучку, будто испугалось исполина.
Выехал на поединок ордынец. Да, он был велик ростом, но если поставить его рядом с литовским воином, вряд ли голова татарина достигла бы плеча Сырокомли.
Вот всадники, как было принято во всех поединках, повернулись друг к другу спиной, стали медленно разъезжаться в разные стороны. Потом они разом повернулись, пришпорили коней, помчались навстречу друг другу, держа наготове копья.
Было видно, что копьё Сырокомли длиннее копья татарина. Оставалось саженей тридцать-пятьдесят до встречи, когда литовский воин изумил всех неожиданным приёмом. Он бросил копьё наземь, выхватил меч, отразил щитом удар врага, а затем надвое рассёк своего соперника.
Только громкое «У-у-х-х!» пронеслось над полем, как неожиданный порыв ветра. Затем, когда литовский рыцарь поднял свой меч, обагрённый кровью ордынца, в русско-литовском войске раздались крики радости, и сам Витовт, сверкая золочёным шлемом, в развевающемся на ветру красно-синем плаще, повёл свои полки на Едигея и его царя – Темир-Кутлуя… Победил литовский воин – значит, и победу в битве одержит Литва!
Тут совсем некстати вспомнил Дмитрий Ольгердович другой поединок, который состоялся почти двадцать лет тому назад на берегах Дона.
…Тогда тоже стоял погожий ясный день, и солнце смотрело свысока на двух самых храбрых и сильных воинов-соперников, решивших померяться силою. Из-под злачёного доспеха у русского витязя выглядывало монашеское чёрное одеяние. Ибо брянский боярин Александр Пересвет был не только великим воином, но и слугою русской церкви, иноком Троицкого монастыря.
Тогда, почти двадцать лет назад, на поединок вызывал воина татарский богатырь.  Ордынец был намного крупнее Пересвета, и когда кони понесли витязей навстречу друг другу, русские дружно крестились. Оба витязя погибли враз, пронзив друг друга копьями.
Ещё вспомнилось Дмитрию: на Куликовом поле никто не знал, где сражается великий князь Дмитрий Иванович, позже прозванный Донским. Ведь ещё перед самой битвой возложил он великокняжеские доспехи на своего ближнего боярина Михаила Бренка, а сам надел простые доспехи рядового воина.
Никогда такого не бывало. Отговаривали великого князя московского: «Кто нужный сигнал войску подаст? Как на помощь прийти, если никто не узнает тебя?» Да куда там! Дмитрий Иванович был непреклонен.
А нынче?..
Вот он, великий Витовт, слепой только не увидит его позолоченные доспехи и, кажется, все татары ринулись к нему, теснят, теснят храбрых литовских витязей, дорого отдающих свои жизни за русско-литовскую свободу.
Доблестно бьются немцы, поляки, молдаване…
Тохтамыша лишь не видно, спрятался в обозах, ждёт своего часа. Либо первым бежать с поля боя, либо преследовать побеждённого врага.

Эпилог

...В княжеском тереме царила радостная суета: княжич Юрий Михайлович выздоравливал. Две недели проболел после того, как, возвращаясь с зимней охоты на медведя, провалился под лёд на Десне. Все домашние знали: вытащил из-подо льда и вылечил княжича страж Прокоп, который ещё деду Юрия, Дмитрию Ольгердовичу, служил. Так и говорил всем старый знахарь:
– Деда и стрыя Юрия не спас, а самого правнука Ольгердова спасу! Иль я не в лесу родился? Иль родной лес не убережёт от Марёны?
Чабрецом, малиной с мёдом поил, нутряное сало давал, и овсяным отваром на молоке потчевал; и в баню каждый день водил, когда жар прошёл, а в бане что только с княжичем ни вытворял! И бока мял, и руки-ноги сгибал, и сильно похлопывал по мышцам… Диким криком кричал Юрий, но Прокоп строго-настрого запретил кому бы то ни было в баню входить, только отцу княжича Михаилу разок разрешил.
Сдержал слово: через десять дней намного полегчало Юрию, а через две недели княжич уже явно пошёл на поправку.
– Много не разговаривай, тебе вредно говорить, – поучал Прокоп больного. – Будут при кашле сгустки в горле появляться – сплёвывай сюда.
Поставил рядом с кроватью миску на пол, словно коту домашнему.
– Молчать тошно, – морщился Юрий. – Скажи-ка, это в каком таком лесу ты родился?
– В предгорьях Кавказа лесов много… Ты молчать будешь?  – в голосе знахаря появились строгие нотки.
– Ладно, буду… А чтобы легче было, расскажи, как стрый Витовта спас.
И старый Прокоп в пятый, а, может быть, уже и в десятый раз описывал картину последних минут жизни Дмитрия Ольгердовича, его сына Ивана и пасынка Андрея.

***

Уже час бьются литовцы и русичи с полчищами Едигея на левом берегу Ворсклы. То одни начнут одолевать, то другие. Бьются на саблях, мечах, посылают друг в друга тысячи стрел. Пушки и пищали бесполезны в чистом поле: то расстояние не подходит, то можно своих положить вместе с врагами. Ждут пушкари, не спешат стрелять…
Когда уже победа блеснула было на потемневших от чужой крови доспехах Витовта, с ужасом увидел великий князь и всё его воинство: обошёл-таки татарский резерв поле битвы, зашёл в глубокий тыл, заставляет бежать Тохтамыша. И уже оттуда, из-за реки, нападает Темир-Кутлуй на поляков, отрезает их от литовцев и русичей. А здесь Едигей пытается разъединить русские полки и литовские, сам старается пробиться к Витовту, сразиться с великим князем литовским.
Свет померк перед очами Дмитрия: увидел он гибель своего брата. Выбил сначала ордынец меч из рук Андрея, выбил, словно палку из рук шаловливого ребёнка, затем зарубил саблей безоружного… «Эх, Андрей, Андрей, куда сгинула твоя сила? Не показная, для своих, а настоящая, для врагов!»
Вот невдалеке раздались радостные крики ордынцев. Что там?  Шатается и чуть не падает с коня храбрый Витовт, он тяжело ранен в руку, редеет его охрана, вот-вот, и может оказаться в плену. Отдаёт приказ Дмитрий:
– Прокоп! Туда! К Ивану! Пусть ведёт всех брянцев на спасение великого князя! Пусть даст ему уйти!
И указывает мечом в сторону Витовта. Последние слова вырвались у Ольгердовича как-то сами собой, он о поражении пока не думал. Бывает же: слова вперёд мыслей убегают.
«Верно сказал: с поражением в битве Русско-литовское княжество не должно умереть, жив будет Витовт – будет жить и русско-литовская земля…»
Ринулись к великому князю брянцы, оттянули на себя главные силы Едигея. Но немногим удалось пробиться к самому Витовту.
…Вырвался из битвы великий князь Литвы, скачет к реке, развевается его красно-синий плащ, а рядом – бело-золотой Сигизмунда… Рядом с этими двумя – сотня литовцев да кое-кто из брянской дружины, прикрывают отход…
Где же Иван, сын его? Не видно!
– И-и-ва-а-н! –  кричит-зовёт брянский князь.
Не откликается, лишь беспрестанный звон мечей и сабель в ответ, ржание коней да крики умирающих русских витязей.
– И-и-ва-а-н!
Где же он? Где доблестный Киндырь, который должен быть виден не то что за версту, за десятки вёрст в чистом поле? Наверно, пал в одно мгновение, как падает высокая утренняя росная трава на лезвие острой косы умелого селянина…
Накинуты арканы на рыцаря Сырокомлю, повержен он на землю, рычит, бьётся, а татарские воины волокут его к своему царю.
Вот и совсем окружены киевляне, трубчане, оставшиеся литовцы, поляки, молдаване…
Конники теперь сражаются пешими: подрезаны татарскими саблями жилы на ногах коней, стрелами тела животных поранены, и не спасли их дорогие попоны…
Сам Дмитрий, уже пеший, орудует мечом: мала его дружина, не в силах надёжно заслонить своего старого князя. Большой опыт владения оружием выручает там, где ныне недостаёт былой силы. И вот уж один соперник ранен, другой убит…
Тяжёлая тупая боль в груди сковывает тело, немеют руки… Совсем как этой ночью, как в странном сне, в котором падали на него, ещё молодого воина, вражеские тела.
Отступил во второй ряд своих воинов. Пасынок Андрей беспокоится:
– Отче! Ранен? Я найду коня, может, догоним Витовта?
– Нет! Дружина здесь, и я с дружиной! Не ранен я, сердце болит, что одолевает нас сила татарская!
Отпустила немного боль. Увидел лучника, целящегося в Андрея. Вовремя прикрыл пасынка сбоку. Ударила стрела в щит, упала к ногам Ольгердовича.
– Мы ещё повоюем, сыне!
Глянул вдаль. И опять увидел у опушки Сергия Радонежского. Понял: неспроста это видение, перед смертью что-то важное хочет сказать своим появлением великий русский святой.
– Что же не так, Сергий? – вслух спросил Дмитрий. И мысли – не то свои, не то внушаемые Сергием – пронеслись в голове: «Да всё, всё не так! И гордость Витовта чрезмерная, что ослепила его, не дала увидеть силу вражескую! И цели этого похода неправедные, не ради защиты родных сёл и городов затеян он, а ради захвата земли московской! Всё не так!»
Рядом оказался конь без всадника, вскочил на него Дмитрий. И увидел: уже зарублен саблями Стефан, господарь молдавский; вот на копья поднят Спытек, воевода краковский; конец приходит литовцам, не сумевшим прорваться к своему великому князю, гибнут братья Кориатовичи: Дмитрий, Глеб, Семён, Лев; киевская дружина ложится на поле боя, до последнего защищая своего князя Ивана Борисовича (Владимир Ольгердович был киевским князем до 1395 года. – Прим. А.Р.). Ему, раненому, предложит сдаться в плен сам Едигей. Плюёт в его сторону Иван, великий князь ордынский заносит над головой русича саблю и рубит, прекращая жизнь киевского князя.
Скольких сегодня убил Едигей? Не счесть… Силён, крепок вождь ордынцев, и впереди у него – долгие годы, наполненные многими кровавыми походами.
И второго коня убили под Дмитрием вражеские лучники. Вновь Ольгердович сражается пешим. Ни одного лишнего движения: сил мало, надо продержаться как можно дольше. «Дорого будет стоить вам моя жизнь!» – думает брянский князь и делает взмах мечом; отбит удар соперника, второй взмах – соперник или убит, или тяжело ранен. И постоянно в левой руке щит, выдерживающий мощные сабельные удары. Нет, не побежит Дмитрий, не покажет врагу спину. Мельком взглянул на то место, где стоял Сергий. Да, там он, стоит и… осеняет крестным знамением гибнущее русское воинство.
Но ещё сражаются трубчане, и смоленские полки стоят, как скала, стоят друцкие и подольские отряды, отдельные полоцкие дружины во главе с воеводой Орешней. Тяжело им без своего Андрея Ольгердовича!
Поразительно: никто не бежит с поля боя, никто не просит пощады. Ордынцы озверели: они знают, что победили, но это упорство русских им непонятно. А что непонятно – то вселяет страх в души, и, опьянённые реками крови и собственным страхом, ордынцы убивают, убивают, убивают…
Дмитрию Ольгердовичу суждено будет пережить своего пасынка Андрея лишь на одно мгновение. До последнего вздоха Андрей защищал брянского князя. Отец и сын стояли друг к другу спинами. А как некому стало защищать – враг ударил копьём в самое сердце старого князя, ударил подло, сзади. Погиб брянский князь, так и не встретившись лицом к лицу со своим главным соперником.

***

– Значит, ты покинул поле боя до того, как были убиты мой дед и стрый? – спросил Юрий.
– Я знал, что князь Иван погиб. А как – сам не видел и молва не донесла. Бывает такое в сражении. Когда должен посмотреть в сторону… Но не терял из виду Витовта, на то мне был дан указ самим Дмитрием Ольгердовичем, дедом твоим. Указ я исполнил, жив Витовт доныне, разбил тевтонцев при Грюнвальде, вновь силу набирает! Не зря, значит, спасли ему жизнь тогда! Жаль только, не православной он веры, как всех русичей собрать мыслит? Владыко Исакий о том же говорит. А знаешь, где сейчас Тохтамыш, бежавший с поля боя первым? Купцы тверские нашим говорили: убит где-то в Сибирской земле. Вот что бывает с теми, кого однажды на всю жизнь ослепил блеск золота.
– А Сырокомля? Замучен в Орде?
– Не… Хитёр Едигей. Живым богатыря оставил, даже домой отпустил. Чтобы все видели, кто в плен попался. И чтобы каждый спрашивал себя: я сильнее человека-горы? Нет! Если такой рыцарь не одолел силу ордынскую, значит, никто не одолеет степняков. Это мог только Дмитрий Иванович, великий князь московский. Да уж нет давно его на этом свете… А Сырокомля будет теперь мучиться до последних дней своих: иногда жить тяжелее, чем смерть принять.
Юрий хотел ещё что-то спросить, но зашёлся в тяжёлом кашле, сплюнул большой сгусток мокроты. По её белизне старый знахарь определил: идёт на поправку княжич, скоро будет, как прежде, по родным просторам на крепком коне скакать, дышать полной грудью.
Прокоп стал растирать ступни Юрия своими сухими, шершавыми ладонями, приговаривая:
– Молчи, молчи, мой дорогой. Придёт время, поправишься, – всё скажешь! И накажешь, старого болвана, может, за дело: упустил тебя на Десне, надо было тонкий лёд наперёд увидеть… Не глотнул бы тогда студёной водицы, не кашлял бы теперь!
Юрий улыбался. Ему было хорошо с этим крепким стариком, словно свитым из одних только жил, в груди ещё что-то хлюпало, но уже не так, как несколько дней тому назад, тяжести не ощущалось, а от горячих ступней по всему телу разливалось приятное тепло.
Будет жить!



Приложение.
Сведения об исторических лицах и географических объектах,
упоминаемых в романе

Андрей Ольгердович – князь псковский (1341—1348, 1377—1385, 1394—1399), полоцкий (1342–1377, 1381–1387, 1393–1399), трубчевский (1360-е, совместно с братом Дмитрием Ольгердовичем – 1379), лукомский (1386–1387, 1393–1399). Хроника Быховца ошибочно называет его Андреем Горбатым – сыном Кейстута. То есть, автор хроники может ошибаться не только в том, что Андрей в действительности был сыном Ольгерда, а не Кейстута, но и в том, имел ли Андрей горб, или нет. В 1341 году прибыл в Плесков (Псков) со своим отцом Ольгердом и дядей Кейстутом. По просьбе псковичей, рассчитывавших на помощь в борьбе с Ливонским орденом, поставлен во Пскове на княжение. В 1342 году стал князем в более богатом Полоцке, но продолжал управлять и Псковом, назначив туда наместника Юрия Витовтовича. В 1348 году псковичи, воспользовавшись смертью наместника, перестали признавать Андрея своим князем. В 1362 году Андрей участвовал в битве на Синих Водах. После смерти великого князя Ольгерда в 1377 году Андрей, хотя и был старшим среди его детей, не был допущен в Вильну сыновьями своей мачехи Иулиании Тверской и перешёл на службу в Московское княжество. С согласия Дмитрия Ивановича вновь стал княжить в Пскове. В 1378 году участвовал в разгроме русскими войсками Бегича в битве на реке Вожа. Участник Куликовской битвы. После того как Кейстут в 1381 году сослал Ягайло с Иулианией в Крево и Витебск, Андрей Ольгердович вернулся в Великое княжество Литовское на своё княжение в Полоцк. В 1386 году восстал против Ягайло, так как считал, что после принятия католичества тот не имеет права быть главой Великого княжества Литовского. В 1387 году был захвачен в плен и сослан в польский Хенчинский замок. Освобождён в 1392 году. Погиб в битве на Ворскле 12 августа 1399 г.

Битва на реке Воже — сражение между русской ратью под командованием великого князя московского Дмитрия Ивановича и войском Золотой Орды под командованием мурзы Бегича, произошедшее 11 августа 1378 года. Войско Бегича было полностью разбито, погибли четверо ордынских князей и сам Бегич.

Битва на реке Пьяне – сражение ордынского войска под предводительством царевича Араб-шаха Музаффара и объединённого русского войска под предводительством суздальско-нижегородского княжича Ивана Дмитриевича 2 августа 1377 года на берегу Пьяны. В сражении русское войско, застигнутое врасплох, было наголову разбито, княжич утонул в реке. Победа позволила Араб-шаху разграбить Нижегородское княжество и взять Рязань.

Бренк Михаил Иванович (Андреевич) – ближний боярин великого князя московского, погиб в Куликовской битве под великокняжеским знаменем в доспехах Дмитрия Донского.

Василий Васильевич (1339?—1380?) — ярославский владетельный князь. Участник Куликовской битвы. Когда скончался — неизвестно.

Вельяминов, Тимофей Васильевич (умер после 1389 г.) — московский окольничий. Согласно Пространной летописной повести, был оставлен Дмитрием Донским в Москве вместе с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским, для руководства городом на случай осады, а также с целью сбора опоздавших на общий перед битвой сбор войск. Затем они привели опоздавшие на сбор войска к переправе через Оку, где и соединились с основными силами русского войска. Руководил переправой через Оку и действиями большого полка в Куликовской битве.

Витовт - (ок. 1350 — 27 октября 1430) — великий князь литовский с 1392 года. Сын Кейстута, племянник Ольгерда и двоюродный брат Ягайло. Князь гродненский в 1370—1382 годах, луцкий в 1387—1389 годах, трокский в 1382—1413 годах. Провозглашённый король гуситов. Один из наиболее известных правителей Великого княжества Литовского, ещё при жизни прозванный Великим. Был крещён трижды: первый раз в 1382 году по католическому обряду под именем Виганд, второй раз в 1384 году по православному обряду под именем Александр и третий раз в 1386 году по католическому обряду также под именем Александр. Летом 1387 года митрополит Киприан привез в Литву княжича Василия Дмитриевича, обручил дочь Витовта Софью с ним. После унии Великого княжества Литовского с Польшей в 1385 году Витовт, опираясь на русских бояр, боролся за независимость княжества от Польши и добился от польского короля Ягайло в 1392 году признания за собой (на правах наместника) Великого княжества Литовского. После поражения Тохтамыша от армии Тамерлана в 1395 году, опустошения и ослабления Золотой Орды великий князь Витовт предоставил убежище Тохтамышу на своей территории, а после ухода Тамерлана на Ближний Восток предпринял несколько походов вглубь татарской территории. Литовская армия сначала перешла Дон и нанесла поражение татарской орде вблизи Волги, взяв тысячи пленных. В 1397 году Витовт появился в Крыму, где снова одержал победу над татарами, враждебными Тохтамышу. Но в 1399 году в битве на Ворскле возглавленное Витовтом объединённое войско, включавшее воинов Великого княжества Литовского, поляков, русских князей, крестоносцев и татар (бежавшего в Литву хана Тохтамыша), потерпело сокрушительное поражение от войск хана Тимура Кутлуга и темника Едигея. Витовт и Ягайло были организаторами разгрома немецких рыцарей под командованием магистра тевтонского ордена Ульриха фон Юнгингена в Грюнвальдской битве 1410 г. Роль Витовта, назначенного Ягайло главнокомандующим, в этой знаменитой битве была весьма велика. В битве приняли участие опол¬чения из Брянска, Стародуба и Мглина.

Владимир Андреевич Серпуховский (Храбрый) – (15 июля 1353–1410) – удельный князь Серпуховской (1358–1410), Боровский (1378–1410) и Углицкий (1405–1410), русский полководец, младший сын князя Андрея Ивановича Серпуховского. Внук великого князя московского Ивана I Калиты. Двоюродный брат великого князя московского Дмитрия Донского. В 1371 году женился на Елене, дочери Ольгерда. Участник многих битв (в том числе Куликовской) и походов, всегда был победителем, кроме единственного случая: в июне 1385 года был разбит рязанским князем Олегом, в этой битве погиб сын Андрея Ольгердовича Михаил.

Владимир Ольгердович – князь киевский (1362–1395). При Владимире Ольгердовиче город Киев возрождался от ордынского разорения. 18 февраля 1394 года от имени Витовта, Скиргайло, Владимира и Фёдора Ольгердовичей на имя короля Владислава Ягайло была составлено поручительство за Андрея Ольгердовича. В 1395 году вооружённые силы Витовта и Скиргайло подошли к Киеву. Владимир Ольгердович не оказал сопротивления. Вместо Киева ему дан был Копыль с полосой земли от верховьев Немана по р. Случь до р. Припяти и по этой последней. Он стал вассалом Витовта: на договоре Витовта (1398) с рыцарями он подписался Woldemar des Alexander (то есть Витовта) Vetter. Не выдержав подневольного положения, Владимир бежал в Москву. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Всеволожские: «Дмитрей Всеволож, да братъ его Владимеръ Всеволожъ…» (как сказано в летописи) — сыновья смоленского князя Всеволода-Александра Глебовича, перешедшие на службу в Великое княжество Московское из-за жёсткой политики Ольгерда по отношению к смоленским княжатам, сыновьям Всеволода-Александра. В Куликовской битве они командовали передовым полком.

Всеславль – город в составе Смоленского княжества (с XIII века). Ныне не существует, располагался в 6 км севернее Сещи.

Галата – район Константинополя в северной части города, в 1273 г. контроль над ним фактически переходит к генуэзскому купечеству, основавшему здесь банки, торговые конторы и склады на Банковской улице. Генуэзцы оставались хозяевами торговли в Византийской империи до самого её падения в 1453 году (и продолжали играть ведущую роль в торговле Османской империи).

Глеб Иванович – князь брянский, из смоленской династии. Участник Куликовской битвы. О нем см.: В.В. Крашенинников. Взгляд через столетия. Тула, 1990, с.68-69.

Глеб Святославич – брянский князь с 1334 года. 6-го декабря (на Николин день) 1340 года брянское вече восстало против своего князя, силою вытащило его из церкви святого Николы, где тот искал себе спасения, и предало его истязаниям. В Брянске в то время был митрополит Феогност: все его усилия прекратить бунт и спасти князя остались напрасными. Глеб Святославич был убит.

Дмитрий I Иванович (12 октября 1350, Москва — 19 мая 1389, Москва), прозванный Донским за победу в Куликовской битве — князь московский (с 1359) и великий князь владимирский (с 1363). Сын князя Ивана II Красного и его второй жены княгини Александры Дмитриевны, дочери брянского князя Дмитрия (В.В. Крашенинников. Взгляд через столетия. Тула, 1990, с.62). У Дмитрия Донского и его жены Евдокии было двенадцать детей:
         - Даниил Дмитриевич (1370 — 15 сентября 1379).
         - Василий I Дмитриевич (30 декабря 1371 — 27 февраля 1425).
         - Софья Дмитриевна (умерла в 1427), в 1387 году вышла замуж за Фёдора, сына Олега Рязанского.
        - Юрий Дмитриевич Звенигородский (26 ноября 1374 — 5 июня 1434).
        - Мария Дмитриевна (умерла 15 мая 1399) — вышла замуж за князя мстиславского Лугвения (Семёна), сына великого князя литовского Ольгерда.
       - Анастасия Дмитриевна — вышла замуж за Ивана Всеволодовича, князя холмского
         - Симеон Дмитриевич (умер 11 сентября 1379).
         - Андрей Дмитриевич Можайский (14 августа 1382 — 9 июля 1432).
         - Пётр Дмитриевич Дмитровский (29 июля 1385 — 10 августа 1428).
         - Анна Дмитриевна (родилась 8 января 1387) — вышла замуж за князя Юрия Патрикеевича
         - Иван Дмитриевич (1380 — 29 июля 1393). В монашестве Иоасаф.
         - Константин Дмитриевич (14 мая 1389 — 1433) — князь Углицкий

Дмитрий Константинович (1322 — 1383) — князь суздальский с 1356 года, великий князь Суздальско-Нижегородский с 1365 года. Добился ханского ярлыка на владимирское великое княжение, в 1360—1363 годах — великий князь владимирский. Этим вызвал недовольство московского великого князя Дмитрия Ивановича. В ходе борьбы с Дмитрием Ивановичем Дмитрий Константинович в 1363 г. утратил ярлык и, выбитый из Владимира, вынужден был отказаться от претензий на владимирское великое княжение; в знак примирения с московским князем в 1366 г. выдал за него дочь Евдокию. Участвовал в разгромном для русских войск сражении на реке Пьяне против ордынцев в 1377 году. На реке Пьяне погиб (утонул в реке) сын Дмитрия Константиновича Иоанн. Дважды, в 1377 и 1378 гг., сдавал Нижний Новгород ордынским ратям. Именно этими событиями объясняется неучастие Дмитрия Константиновича в Куликовской битве, хотя суздальский полк принял участие в битве. В 1382 году, во время карательного похода Тохтамыша на Москву, Дмитрий Константинович изменил Дмитрию Ивановичу Донскому, отправив в войско Ордынского царя своих сыновей, Василия и Симеона.

Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, или Дмитрий Михайлович Боброк-Волынец (умер после 1389 года) – безудельный князь, боярин и воевода великого московского князя Дмитрия Ивановича Донского. Родом с Волыни, но его точное происхождение неизвестно. Жена – сестра Дмитрия Донского Анна. В 1360-х годах перебрался в Москву на службу к великому князю. Проявил себя как талантливый полководец, с его именем связаны многие выдающиеся победы. В 1380 году Дмитрий Михайлович был воеводой засадного полка в Куликовской битве, решившего её судьбу. Последнее достоверное упоминание о князе относится к 1389 году.

Дмитрий Ольгердович – князь брянский (ок.1370 – ок.1375, 1388-1399), стародубский (1360-е – 1379), трубчевский (1360-е – 1379, 1388-1399) и, возможно, друцкий.  В 1379-1388 годах находился на службе у великого московского князя Дмитрия Ивановича, княжил в Переславль-Залесском. От брака с княжной Анной имел двух сыновей: Михаила и Ивана (по прозвищу Киндырь). В Куликовской битве выступал союзником Дмитрия Ивановича (Донского). Погиб в битве на реке Ворскле 12 августа 1399 г. вместе с сыном Иваном и пасынком Андреем.

Евфимий (Вислень) – вначале был игуменом Николаевского Тверского монастыря, 9 марта 1374 года хиротонисан во епископа Тверского святителем Алексием. Тверской князь Михаил доверял ему и посылал даже для ведения переговоров о заключении мира с московским князем (1375 г.). Но затем Евфимий поссорился с великим князем Михаилом и в 1386 году вынужден был удалиться в Николаевский монастырь.
         В 1390 году князь Михаил, негодовавший на епископа Евфимия, подал на него жалобу митрополиту Киприану. Для разбора дела митрополит Киприан в этом же году прибыл в Тверь с несколькими русскими и греческими архиереями. Многие бояре и духовенство жаловались митрополиту на епископа Евфимия, обвиняя его в различных преступлениях. Некоторые из этих обвинений были клеветническими, а другие подтвердились, и епископ не мог оправдаться. После неудачных попыток митрополита Киприана примирить епископа Евфимия с князем Михаилом, он был лишен сана и отправлен в Московский Чудов монастырь. Скончался в 1392 году в монастыре.

Едигей — темник Золотой Орды в конце XIV — начале XV веков. Основатель династии, возглавившей Ногайскую Орду. Его прямыми потомками по мужской линии были князья Урусовы и Юсуповы. В 1399 году, возглавив ордынские войска, Едигей нанёс сокрушительное поражение великому князю литовскому Витовту на реке Ворскла. Едигей поссорил великого князя московского Василия Дмитриевича с Витовтом, в результате чего Василий отправился в поход на Литву. С обеих сторон погибло немало людей, было разорено множество городов и селений.
         Во второй раз Едигей сумел распространить ложные донесения о якобы готовящемся вторжении его «союзника» Пулад-хана в Литву, а сам, тем временем, сконцентрировав огромные силы, в 1408 году отправился в поход на Москву, желая восстановить политическое влияние Орды на Руси. Во время осады Москвы Едигей послал в Тверь великому князю тверскому Ивану Михайловичу требование «быть на Москву» с артиллерией, но тот не подчинился. После трехнедельной безуспешной осады и получения выкупа в 3000 рублей Едигей отошел от Москвы. Вторгшись в Московское княжество, Едигей опустошил Серпухов, Переславль-Залесский, Троицкий монастырь, Дмитров, Городец, Клин, Нижний Новгород, Коломну, но вследствие смут в Орде вернулся назад, разорив на обратном пути Рязань. В 1419 году Едигей был убит одним из сыновей Тохтамыша.

Иван Константинович Тарусский – брат Семёна Константиновича Оболенского, они командовали в Куликовской битве сторожевым полком.

Исаакий — епископ Черниговский и Брянский. Хиротонисан во епископа Черниговского и Брянского около 1389 года бывшим митрополитом Киевским и Великой Руси Пименом, к тому времени уже низложенным с кафедры Константинопольским патриархом. Несколько раз выступал посредником между Москвой и Литвой.
         В июле 1408 года брянский князь Свидригайло Ольгердович, недовольный политикой Владислава-Ягайла, вместе с группой верховских князей отъехал из Брянска в Москву к Василию Дмитриевичу. В этой группе были: епископ Черниговский и Брянский Исаакий, князья Федор Александрович Путивльский, братья Патрикей и Александр Фёдоровичи Звенигородские, Михаил Иванович Хотетовский, Семен Иванович Перемышльский, Урустай Минский со своими дружинами, а также черниговские, северские, брянские, стародубские, любутские и рославльские бояре.

Киприан митрополит – (ок. 1330 — 16 сентября 1406) — митрополит Киевский, Русский и Литовский (1375—1380), митрополит Малой Руси и Литвы (1380—1389), митрополит Киевский и всея Руси (1389—1406), единственный из митрополитов Владимиро-Московской Руси XIV века христианский политический деятель, не подчинившийся власти Золотой Орды. Писатель, редактор, переводчик и книгописец. Родился в Тырново (Болгария).

Конрад фон Валленрод (между 1330 и 1340 — 23 июля 1393). Как военный руководитель Тевтонского ордена фон Валленрод занимался организацией крестовых походов против Великого княжества Литовского. В 1387 году он стал комтуром Мариенбурга и великим комтуром (заместителем великого магистра) Ордена, то есть фактически вторым человеком в государстве. 12 марта 1391 года Конрад фон Валленрод был избран 24-м великим магистром Тевтонского ордена. Великий магистр продолжил политику, направленную на поддержку князя Витовта в его борьбе со своим двоюродным братом королём польским и великим князем литовским Ягайло. Был предпринят большой поход против Ягайло, в котором со своим отрядом участвовал и будущий король Англии Генрих IV. Крестоносцы были близки к взятию Вильны, однако отступили из-за внутренних неурядиц в войске.

Константинополь –  он же Царьград русских летописей, столица Византийской империи.

Кориат — князь новогрудский и волковысский из династии Гедиминовичей, сын великого князя литовского Гедимина. Его сыновья Дмитрий, Глеб, Семён и Лев погибли в битве на реке Ворскле в 1399 году.

Ливонский орден – (полное название – Братство рыцарей Христа Ливонии) – отделение (ландмейстерство) Тевтонского ордена в Ливонии (на территории современных Латвии и Эстонии) в 1237–1561 годах.

Любутск — древнерусский город, находившийся на правом берегу Оки в 4 км ниже впадения в неё Дугны (ныне — с. Троицкое Калужской области). С XIV века принадлежал Великому княжеству Литовскому, являясь его передовой крепостью. До присоединения к Литве Любутск находился в составе Брянского княжества.

Любутское перемирие (договор) 1372 года – было подписано от имени Ольгерда, Кейстута и Святослава Смоленского, с одной стороны, и великим князем московским Дмитрием Ивановичем – с другой; в договор были включены Михаил Тверской, Дмитрий Брянский и ещё несколько князей. Ольгерд поручился, что Михаил вернёт всё награбленное в Московских землях, и если Михаил начнёт войну с Москвой, то Литва за него не вступится.

Мелик Семен — боярин, воевода великого князя московского, от него вели свой род бояре Милюковы. Командовал третьим разведывательным сторожевым отрядом, отправленным в поле во время движения войск, после переправы через Оку. Назван в числе убитых в пергаменном Синодике.

Михаил Александрович – князь микулинский и тверской (1368—1382), великий князь тверской (1382—1399). Успешно боролся (с помощью Ольгерда литовского) против влияния Дмитрия Ивановича московского на тверские дела. Вместе с тем претензии Михаила на великое княжение Владимирское оказались неудачными из-за позиции Золотой Орды, лишь кратковременно поддерживавшей его в период правления тёмника Мамая.

Михаил-Митяй, кандидат в митрополиты – после смерти в1378 году митрополита Алексия было получено письмо от патриарха Макария с разрешением передачи русской церкви Михаилу-Митяю, которому предстояло ехать в Византию за грамотой. Прибыв в Константинополь, в конце 1379 – начале 1380 года Михаил-Митяй внезапно скончался.

Николай Васильевич Вельяминов, сын последнего московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, коломенский воевода, свояк великого князя московского Дмитрия Ивановича (его жена Марья Дмитриевна — сестра жены Дмитрия Донского). Погиб в Куликовской битве.

Ольгерд (около 1296 — 24 мая 1377) — великий князь литовский, сын Гедимина, брат Кейстута, в период своего правления с 1345 по 1377 годы значительно расширил границы Литовского государства за счёт русских земель. Трижды ходил на Москву: в 1368-м, 1370-м годах;  поход 1372 года закончился неблагоприятным для Литвы перемирием в Любутске. При Ольгерде в Литве мирно уживались православные (русские) и язычники (литовские племена). Делопроизводство велось на древнерусском языке, тексты писались кириллицей. Ольгерд был женат дважды. Первая жена - дочь витебского князя Мария Ярославна, дети Ольгерда и Марии: Андрей, Дмитрий, Владимир, Фёдор, Агриппина, неизвестный по имени сын (ум. 1353), неизвестная по имени дочь (жена князя Ивана Новосильского). Вторая жена - дочь великого князя тверского Ульяна (Иулиания) Александровна, дети Ольгерда и Ульяны: Кенна, Евфросиния, Скиргайло (Иван), Корибут (Дмитрий), Федора, Лунгвений (Семён), Елена, Ягайло (Владислав), Мария, Каригайло (Казимир), Минигайло, Александра, Екатерина, Вигунд, Свидригайло, Ядвига.

Ослябя Родион (в монашестве Андрей) — легендарный монах-воин, брат Александра Пересвета, инок Троицкого монастыря. Предположительно, родом из Брянска. До пострижения в монахи — боярин и профессиональный военный, владел землями у Любутска. Принимал участие в Куликовской битве. По одной из версий, Родион Ослябя, как и Пересвет, погиб в Куликовской битве. Однако некоторые источники позволяют предположить, что не позднее 1389 года Ослябя ездил в Царьград в составе посольства Дмитрия Донского для оказания помощи Византии, пережившей опустошительные набеги турок. Имел сына Якова, также участника Куликовской битвы.

Патрикей Наримунтович – племянник Ольгерда, стародубский князь с 1360-х по 1370-е годы, потом короткое время Стародубом владел Дмитрий Ольгердович. После отъезда Дмитрия на Москву, Стародубским княжеством вновь владеет Патрикей Наримунтович. В связи с тем, что в 1383 году Патрикей Наримунтович становится наместником в Новгородской земле, в 1380-е годы Стародубское княжество переходит его сыну Александру Патрикеевичу.

Пересвет Александр – инок Троицкого монастыря под Радонежем, прежде был брянским боярином. Отличился в Куликовской битве поединком с татарским богатырём, в поединке оба воина погибли. Место погребения Александра Пересвета – Симонов монастырь – может говорить о том, что перед битвой он проходил службу у Фёдора Симоновского. Александр Пересвет – герой «Задонщины» (в пространной редакции) и «Сказания о Мамаевом побоище».

Переславль-Залесский – город основан в 1152 году князем Юрием Долгоруким. Назван Переяславлем-Залесским в честь более древнего города – Переяславля, находящегося сейчас на территории Украины. Произношение изменилось на Переславль-Залесский в XV веке. В центре кремля находится каменный Спасо-Преображенский собор XII века.

Пимен митрополит — епископ Русской церкви, митрополит Киевский и всея Руси. Был игуменом Горицкого монастыря в Переяславле-Залесском. В 1380 году в числе трёх архимандритов сопровождал в Царьград Митяя для поставления последнего в сан митрополита. Когда ставленник великого князя Дмитрия, Михаил-Митяй, пересёк Чёрное море и уже приближался к виднеющемуся вдали Царьграду, он прямо на корабле заболел и внезапно умер.
         Архимандриты, посовещавшись, решили не возвращаться в Москву без митрополита, а избрать из сопровождавших Митяя клириков другого кандидата. После бурных дебатов был избран переяславский архимандрит Пимен. Воспользовавшись незаполненными княжескими грамотами, которые были у Митяя, они самовольно написали послание греческому императору и патриарху, прося поставить на русскую митрополию архимандрита Пимена. Патриарх объявил, что рукоположит Пимена в митрополита Киевского и Великой Руси, а Киприана — в митрополита Литвы и Малороссии. Святитель Киприан не стал дожидаться акта поставления Пимена и уехал в Литву.
         Великий князь не захотел признать Пимена митрополитом. Когда Пимен со своей свитой приблизился к Коломне, великий князь приказал его схватить и отправить в Чухлому, где Пимен пробыл в заточении целый год, затем его перевели в Тверь. Константинопольский патриарх не раз писал великому князю и убеждал его принять Пимена на Москву, а Киприана удалить.
         В 1382 году после тохтамышева нашествия и сожжения Москвы произошла ссора великого князя с Киприаном, князь удалил его от митрополии, а призвал Пимена. Но через несколько месяцев он избрал нового кандидата на митрополию суздальского епископа Дионисия. Посылая последнего в Царьград, князь своими грамотами просил патриарха поставить Дионисия на русскую митрополию, а на Пимена написал многие обвинения. Патриарх исполнил просьбу великого князя, поставив Дионисия митрополитом Киевским и всея Руси, а для суда над Пименом отправил в Россию двух своих митрополитов, которые прибыли в Москву зимой 1384 года. Разобрав дело Пимена, они нашли его виновным и объявили низверженным.
         Пимен, однако, продолжал служить и успел рукоположить нескольких епископов, в том числе епископа Черниговского и Брянского Исаакия. После вмешательства великого князя в 1389 году Пимен вынужден был снова поехать в столицу Византии. На Чёрном море он был схвачен и заключен в оковы своими кредиторами. Уплатив им значительную сумму, он с трудом освободился от них. 11 сентября 1389 года скончался в греческом городе Халкидоне.

Псков впервые упоминается под 903 годом: в «Повести временных лет» сообщается о приведении молодому князю Игорю жены Ольги «от Плескова». Следующее письменное упоминание Пскова в «Повести временных лет» датировано 947 годом: «Иде Вольга Новугороду, и устави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани; и ловища ея суть по всей земли, знамянья, и места, и повосты, и сани её стоять въ Плескове и до сего дне…». Псков изначально назывался Плесков (кревско-белорусское произношение Плескаў закреплено в немецком названии этого города Pleskau).

Родище – ныне село Радутино Трубчевского района.

Роман Михайлович (младший) — князь брянский и великий князь черниговский, смоленский наместник великого князя литовского Витовта (1395—1401). Племянник Ивана Александровича Смоленского и Дмитрия Александровича Брянского (по версии Л.Войтовича, внук Александра Романовича Брянского из Ольговичей).
         Примерно в 1356 году Брянск был захвачен великим князем литовским Ольгердом. В 1371 году Ольгерд не включил чернигово-северские земли в список земель, для которых просил константинопольского патриарха о создании особой митрополии, а при заключении Любутского мира в 1372 году между Литвой и Москвой в качестве брянского князя упоминался Дмитрий (сын Ольгерда). В то время Роман был только великим князем Черниговским (а Дмитрий Ольгердович — брянским), но в 1375 году Роман уже находился в Москве и принимал участие в совместном походе московских и смоленских войск на Тверь. В 1380 году Роман участвовал в Куликовской битве.
         После удачного похода польско-литовских войск на Смоленское княжество в 1395 году и захвата Витовтом в плен Глеба Святославича Смоленского Роман стал литовским наместником в Смоленске[3]. После разгрома Витовта ордынцами в битве на Ворскле в 1399 году, в которой погиб Глеб, литовское влияние в Смоленске ослабело, и с помощью Олега Рязанского смоленским князем стал брат Глеба, Юрий Святославич. В 1401 году Роман Михайлович был убит.

Роман Семёнович, князь новосильский - впервые достоверно Роман упоминается в 1375 году, когда он со своей дружиной участвовал походе коалиции русских князей под предводительством великого московского князя Дмитрия Ивановича против великого князя тверского Михаила Александровича. В том же году ордынское войско разорило Новосиль, после чего Роману пришлось перебраться в Одоев.
         Согласно Ермолинской летописи, в 1380 году армия князя Романа Новосильского составе русской рати под командованием великого князя московского Дмитрия Ивановича участвовала в Куликовской битве. В это же время великий князь литовский Ягайло, выступивший с литовско-русской ратью на помощь Мамаю, дошёл до Одоева, где узнал о поражении своего союзника в битве.
         В 1385 году князь Роман Новосильский участвовал в неудачном походе московской рати под командованием князя Владимира Андреевича Серпуховского против великого князя рязанского Олега Ивановича.
         Роман Семёнович последний раз упоминается в 1402 году в мирном договоре великого князя московского Василия Дмитриевича с великим князем рязанским Федором Ольговичем.

Святослав Титович – карачевский князь, с 1377 года женат на литовской княжне Феодоре Ольгердовне. Феодора – родная сестра Ягайло. Не удивительно, что мы не видим карачевских дружин на поле Куликовом.

Семен Константинович Оболенский – в 1375 г. вместе с братом Иваном Константиновичем принимал участие в походе великого князя Дмитрия Донского на великого князя тверского Михаила Александровича, и в 1380 г. они также вместе принимали участие в Куликовской битве, командовали сторожевым полком.

Сергий Радонежский (1314 –1392) – иеромонах Русский церкви, преобразователь монашества в Северной Руси, основатель Свято-Троицкого монастыря. Кроме него, основал ещё несколько монастырей – Борисоглебский, Благовещенский, Старо-Голутвинский, Георгиевский, Андронникова и Симонова, Высотский. Был причислен к лику святых в 1452 году, но уже современники называли его «Святым». Среди учеников Сергия Радонежского были такие известные религиозные деятели, как Авраам Галицкий, Павел Обнорский, Сергий Нуромский, преподобный Феодор (в миpу Иоанн) - основатель Симонова монастыря, преподобный Андроник, Пахомий Нерехтский и многие другие. Сергий «тихими и кроткими словами» часто примирял враждующих между собой князей, уговаривая их подчиняться великому князю московскому (например, ростовского князя — в 1356, нижегородского — в 1365, рязанского князя Олега и др.), благодаря чему ко времени Куликовской битвы почти все русские князья признали главенство Дмитрия Ивановича. Непосредственно перед самой Куликовской битвой, как сообщает первый жизнеописатель преподобного Сергия Епифаний Премудрый, перед великим князем московским неожиданно «появился гонец с посланием от святого», в котором говорилось: «Без всякого сомнения, господин, смело выступай против свирепости их, нисколько не устрашаясь, - обязательно поможет тебе Бог».
         Русский историк XIX века В. О. Ключевский отметил, что преподобный Сергий примером собственной жизни «поднял упавший дух родного народа, пробудил в нём доверие к себе», показал русским людям, что в них «ещё не всё доброе погасло и замерло»: «...он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там ещё тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч. Русские люди XIV века признали это действие чудом, ... потому что его источник – вера».

Серкизов Андрей (Андрей Серкизович) – чингизид, переяславский воевода, сын царевича Серкиза. Царевич Серкиз переехал в Москву во время правления Дмитрия Донского в 1371 году. При крещении он принял имя Иван. С 1378 года известно село Черкизово, принадлежащее Серкизу-Ивану. Его сын Андрей – герой Куликовской битвы (командовал сторожевым полком вместе с Иваном Тарусским и Симеоном Оболенским), где и погиб. Его сын боярин Фёдор Старко явился родоначальником Старковых.

Сигизмунд Кейстутович (ок. 1365—20 марта 1440, Троки) — князь мозырский (1385—1401), новогрудский (1401—1406) и стародубский (1406—1432), великий князь литовский с 1432 по 1440 год. Сын князя трокского и жемайтского Кейстута от брака с Бирутой, младший брат великого князя литовского Витовта. В 1384 году в Кёнигсберге вместе с Витовтом заключил договор с Тевтонским орденом против Ягайло, но в 1386 году присягнул ему. В 1389 году послан Витовтом в Пруссию для переговоров о совместном с орденом выступления против Ягайло. К 1398 году был заложником у великого магистра в Мариенбурге. После возвращения получил от Витовта Стародубское княжество (Северское). Участвовал в битве на Ворскле, Грюнвальдской битве. При правлении Витовта не имел политического влияния, поддерживал брата.

Синие Воды (ныне Синюха) – левый приток Южного Буга.

Софоний Ре;занец – жил в конце XIV – первой половине XV в., автор «Похвалы великому князю Димитрию Ивановичу и брату его Володимеру Андреевичу» – литературного памятника о Куликовской битве, известного под именем «Задонщина». В большинстве рукописей Софоний называется «иереем рязанским», а в некоторых летописях, например, в Тверской, «брянским боярином». Каких-либо других биографических данных о нем не сохранилось. «Задонщина», как показывает сравнение, написана под очень сильным влиянием «Слова о полку Игореве».
         Прозвище Ре;занец восходит к глаголу «резать». В старину Резанцем называли человека, получившего серьезное ранение в сражении, либо родившемуся с помощью кесарева сечения. Однако не исключено, что это прозвище относится и к так называемым «профессиональным» именованиям, содержащим указание на деятельность человека. Поэтому Резанцем могли прозвать мясника или мастера, который занимался изготовлением режущих инструментов, оружия (резаков, резцов) или работал с таким инструментом.

Спытко II из Мельштына (Спытко Мельштынский) - краковский воевода (1384—1399), погиб в битве на Ворскле.

Стефан I Мушат (умер до 28 ноября 1399-го года) — господарь Молдавского княжества с 1394 года. В 1399 году молдавские отряды участвовали на стороне литовского князя Витовта в битве с ордынцами на реке Ворскла. Битва закончилась почти полным уничтожением литовской армии, причём Витовт сам едва спасся, «побежа в мале дружине». Ни одна летопись или другой исторический источник не подтверждает факта гибели Стефана I Мушата именно в этом сражении. Он, как и отец, был похоронен в усыпальнице церкви Святого Николая в городе Радовцы (ныне территория Румынии).

Сырокомля рыцарь – в сражении 12 августа 1399 года на реке Ворскле принял участие в поединке с золотоордынским мурзой. Вероятно, Сырокомля победил мурзу, ибо после битвы остался в живых. Польский король Владислав наградил рыцаря Сырокомлю личным знаменем, на котором был изображен на красном фоне серебряный знак «абданк» с золотым крестом вверху.

Тимофей Волуевич — воевода, сын боярина Василия Акатьевича. Имя Тимофея Волуевича названо среди убитых на Куликовом поле в Синодике XIV–XV веков: в тексте записано «Тимофею Васильевичу», а на полях сделано примечание — «Валуевичу». В пространной летописной повести про него сказано: «Тимофей Васильевич Акатьевич, наречаеми Волуй». Второе отчество «Акатьевич» — от имени деда Тимофея — Акатий. Акатий был родоначальником боярского рода, получившего впоследствии фамилию Валуевых.

Тохтамыш – хан Золотой Орды в 1380—1395 годах, хан Тюменского ханства с 1400 года, один из потомков Джучи, старшего сына Чингисхана. После Куликовской битвы Тохтамыш, при помощи Тимура, овладел престолом объединённой Золотой Орды, убил Мамая, и отправил послов к русским князьям с известием о своём воцарении. Князья приняли послов с честью и, в свою очередь, отправили послов с дарами для нового хана. Однако великий московский князь Дмитрий Донской не счёл нужным отправляться к новому правителю Золотой Орды для получения из его рук ярлыка на великое княжение. Последующие два года Русь и Орда провели как два самостоятельных государства.
         В 1382 году Тохтамыш с большим войском пошёл к Москве. Нижегородский князь Дмитрий Константинович, узнав о походе Тохтамыша, послал к нему своих сыновей Василия Кирдяпу и Семёна Дмитриевича, а великий князь рязанский Олег Иванович указал ему броды на Оке. Дмитрий Иванович Донской и Владимир Андреевич Храбрый ушли в Кострому и Волок Ламский соответственно. Митрополит Киприан, игумен Сергий укрылись в Твери. Тверской князь Михаил Александрович прислал к Тохтамышу посла с заявлением о покорности.
         Тохтамыш взял Серпухов, а затем хитростью – и Москву, подослав нижегородских князей Василия Кирдяпу и Семёна Дмитриевича, которые поклялись, что Тохтамыш ничего дурного москвичам не сделает, если они сдадутся. 26 августа Москва сдалась. Обещание же не было исполнено: множество народа было перебито, город был разграблен. После этого татары взяли Переяславль, Владимир, Юрьев, Звенигород, Можайск и другие подмосковные города. После того, как один из ордынских отрядов был разбит Владимиром Андреевичем Храбрым под Волоком Ламским, Тохтамыш ушёл в Орду, разграбив на обратном пути Рязанскую землю.
         Татары ещё несколько раз делали небольшие набеги на русскую землю, разграбили Рязань, но предпринять большой и серьёзный поход против Москвы Тохтамыш не мог, так как в это время вступил в борьбу с Тимуром (Тамерланом), которому он был обязан престолом. В 1390-е годы Тимур нанёс ордынскому хану два жестоких поражения, после которых Тохтамыш лишился престола и был вынужден вести постоянную борьбу с ханами, поставленными Тимуром. После поражения Тохтамышу удалось на короткий срок захватить власть в Тюменском ханстве или в части его улусов.
         Вскоре на золотоордынском престоле при содействии эмира Едигея воцарился Тимур-Кутлуг, разбивший Тохтамыша, который вслед за этим бежал с семьёй в Киев к великому князю литовскому Витовту. Тохтамыш был принят великим князем, желавшим использовать его в качестве проводника своего политического влияния в Орде.
         Витовт начал готовить масштабный поход против татар с целью посадить на золотоордынском престоле Тохтамыша, который с отрядом в несколько тысяч татар также принял участие в походе. Выступив на Орду, Витовт в 1399 году разбил лагерь на реке Ворскле, и Тимур-Кутлуг, ожидая Едигея, запросил мира. Тем временем к реке подоспел Едигей со своими войсками и совместно с войсками Тимур-Кутлуга нанёс сокрушительное поражение Витовту. Тохтамыш окончательно утратил политическое влияние, однако в последние годы стал склоняться к миру с Тимуром, к которому даже отправил посольство. Поэтому Едигей после этой громкой победы не оставил Тохтамыша в покое и в течение продолжительного времени с переменным успехом боролся с ним. В 1406 году Тохтамыш в 16-м сражении с Едигеем был окончательно разгромлен и убит.

Трубецк – так назывался город Трубчевск в составе Великого княжества Литовского в 1368-1499 годах. Точнее, так называли город литовцы и поляки.

Фёдор Михайлович Моложский – из ярославских князей, участник Куликовской битвы. Командовал полком левой руки совместно с Тимофеем Волуевичем и Василием Ярославским.

Фёдор Романович Белозерский – в «Задонщине» назван Фёдором Семёновичем: «... и кртьпцы бысть князи бтълозтърстии Федор Семеновичъ, да Семен Михайловичъ»... В Куликовской битве участвовали белозерские князья Федор Романович и его сын Иван, оба погибли. Имя Семена Михайловича названо среди убитых на Куликовом поле и в «Сказании о Мамаевом побоище», и в летописных повестях. Названы белозерские князья Федор, сын его Иван и Семен Михайлович в перечне убитых на Куликовом поле и в пергаменном Синодике. Федор и Иван названы в Синодике первыми: «Князю Федору Белозерскому и сыну его Ивану, убиенным от безбожного Мамая, вечная память».

Шихомат – шурин и посланец Тохтамыша в Нижний Новгород к суздальскому князю Дмитрию Константиновичу после сожжения Москвы в 1382 году.

Ягайло (Владислав II Ягелло) – великий князь литовский (1377-1381, 1382-1392), король польский (1386-1434). В октябре 1381 года Ягайло был свергнут с престола своим дядей Кейстутом. Но Ягайло не отказался от борьбы и уже в июле 1382 года вернул себе великое княжение при военной помощи Тевтонского ордена. Кейстут был заключён в Кревский замок, где, по показанию одних источников, в припадке отчаяния сам на себя наложил руки, а согласно другим источникам — был задушен по приказанию Ягайло (15 августа 1382 года). Говорили, что Ягайло приказал утопить и жену Кейстута, Бируту. 14 августа 1385 между Польшей и Великим княжеством Литовским была заключена уния. Соглашения предусматривали брак польской королевны Ядвиги и Ягайло, коронацию Ягайло королём Польши, крещение Ягайло и литовцев в католическую веру и освобождение из литовского плена польских католиков. 12 февраля 1386 года Ягайло прибыл в Краков, 15 февраля был крещён под именем Владислава и 18 февраля обвенчан с тринадцатилетней Ядвигой. Поселившись в Польше, Ягайло стал через наместников управлять Литвой, считая её частью своего нового государства. Это вытекало из условий договора, который Ягайло заключил с поляками, что вызвало большое неудовольствие в Литве. Во главе литовской оппозиции стал Витовт, сын Кейстута, который начал борьбу с Ягайло и добился того, что в 1392 году по Островскому договору Витовту были возвращены вотчинные земли Трокского княжества, ранее отнятые Ягайло и переданные Скиргайло, Витовт становился наместником Ягайло в Литве, фактически — правителем.

Яков Ослебятев – сын Родиона (Андрея) Осляби. Погиб в Куликовской битве.

Брянск, 2018

*картина Владимира Волкова «Князь брянский Дмитрий Ольгердович»