Люцерн

Архи-печальное зрелище, запечатлённое в скульптуре: смертельно раненный, умирающий лев, высеченный в отвесной скале швейцарцем Лукасом Ахорном по эскизу и макету Бертеля Торвальдсена, представленный европейской публике в 1821 году.

Об этом однажды писал Марк Твен, когда-то посетивший Люцерн и назвавший это изваяние: «Самым грустным, но в то же время и самым трогательным каменным изваянием в мире».

Я фотографировал умирающего льва в Люцерне, может быть, с того самого места, с которого когда-то взирал на него тогдашний Сэмуэл Клеменс, ставший впоследствии Марком Твеном.

Снимая и отрывочно вспоминая запечатлённую в камне историю этого события, мне не слишком думалось непосредственно об Истории и швейцарских гвардейцах, когда-то отдавших жизнь за французского короля (здесь я был совершенно ни в чём не властен), но именно о том, что, в каком-то смысле, «я иду по следам Марка Твена», хотя об этом памятнике упоминал, к примеру, и Толстой, посетивший Швейцарию и это место в 1857 году, за несколько дней написавший здесь свой «Люцерн» и лишь кратко и сухо отметивший в одной из дневниковых записей, что ходил «на памятник Льва».

Мне трудно было судить о том, почему Лев Николаевич так сдержанно высказался об увиденном.

В этом отношении Сэмуэл Клеменс был мне ближе.

И я раздумывал над тем, как реалистически выраженные в скульптуре присущие жизни сюжеты, – смертельного ранения, боли, страдания, бессилия, неотвратимости умирания и смерти, – способны притягивать наш взгляд и возбуждать в нас непостижимые до этого чувства и мысли.