17. Пить

А ты вечность как на воротах, и августовский закат против тебя, в лицо тебе, в глаза, и твоя команда дует — играть не умеете, и на ворота никто становиться не хотел, и ты тоже не хотел, а тогда кому; а сам играть тоже не умеешь, и знаешь это, и вот вы дуете всухую, а тут Колобка в штрафной роняют, и вам пеналь, а это не «вам пеналь», это тебе пеналь — и выходит этот, крепкий, приземистый, кеды у него новые, красные; и так легонько разбегается, а это обманка — ноги у него каменные, и со всей дури тебе — в солнечное сплетение; а ты падаешь, мячом убитый, с мячом в себе, но не забил он! фига с два! — а что толку, вы все равно сдули; и ты встаешь из пыли — мокрый, грязный, и нижняя губа у тебя дрожит от боли, и ковыляешь с площадки домой, мимо барака с палисадником, где собачка Булька, и там Марина живет, ты ей нахамил недавно и не извинился, и она с тобой не разговаривает, отворачивается — и ты бредешь мимо, а язык твой к нёбу прилип и сопли высохли от жажды, и волосы пепельными стали от пыли; и вдруг твоего плеча касается кто-то, и ты оборачиваешься, а это Таньчик, сестра Марины, мелкая такая, ведь тебе уже десять, а ей восемь, и ты уже растешь, а она нет еще, и всего-то она тебе по плечо; и не говорит ничего, только смотрит и двумя руками тебе кружку с холодной водой — да так смотрит, будто знает такое, чего ты не знаешь; и ты принимаешь из ее рук кружку, в самый-самый первый раз, и не знаешь ты еще, сколько раз будешь кружку из таких рук принимать, и не знаешь еще, что вода в ней бывает только живая или мертвая, а третьего не дано; да и как узнать, живая она или мертвая, пока не пригубишь, но это все через годы будет — а пока ты смотришь в первый раз в ее сапфиры неповторимые, и что-то такое растет в тебе, чего ты не пугаешься, и подчиняешься ее жесту, и плечи твои расправляются, и вот ты уже победитель, и нет такой силы, чтобы от взгляда ее свой взгляд оторвать — принимаешь только твой, тебе одному предназначенный, кубок, наполненный медом и счастьем.

И начинаешь пить.

10.09.2018