Реальная справедливость

   Тёплый летний деревенский вечер. На нагретой щедрым солнцем лавочке сидят два старика-бобыля - соседи Саныч и Ваныч. Так их зовут дачники, проживающие здесь только летом. Долгие зимние безлюдья в деревне покинутой жителями сблизили этих дедков - людей совершенно разных, но одинаково не вписавшихся в крутой поворот девяностых и осевших в чужой им деревне, как сажа от промчавшегося паровоза-кукушки когда-то оседала на ромашках за её околицей.

   Рельсы той узкоколейки давно "ушли" в металлолом, а другой, нормальной дороги сюда никогда не было. Дачники, живущие здесь с весны до осени, ещё года три назад позволили поселиться в пустующих домах этим, приблудившимся старикам, и определили их в сторожа, за что обеспечивали на зиму керосином и спичками, мукой и крупой, солью и мылом. Всё остальное, необходимое для жизни давала земля, лес и проточное озеро. Жить в одной избе эти новосёлы не пожелали несмотря на очевидную экономию дров, хотя заготавливали их совместно. Так и жили - добрыми соседями, но каждый сам по себе.
 
   Саныч сквозь очки внимательно просматривает прошлогоднюю "Комсомолку".
- Слу-у-ушай!..
- Слушаю, - эхом отзывается Ваныч.
- Нет, ты только посмотри...
- Куда смотреть-то?!..
- Ты не перебивай, а слушай!
- Да ну тебя! "Смотри - слушай", - передразнивает Ваныч приятеля.

    Некоторое время молчат: каждый о своём.
- Наверно, дождь будет, - нарушает тишину Ваныч.
- Наверно или точно? - интересуется сосед, не отрываясь от газеты.
- Наверно, точно...
Саныч молчит, шурша страницами, что-то ищет; найдя, складывает газету и кладёт её рядом с собой, а Ваныч продолжает,
- Ну, точно – дождь будет.
- Ласточки низко летают? 
- Не-е-е...
- Рука ноет?
- Две недели во рту ни рюмки...
- Пошли, налью...
- Прошлый раз налил... Ладно - земля тёплая, а то простыл бы...

- Вот, умные люди пишут, что первое средство от маразма – кроссворды разгадывать.
- У тебя маразм, что ли?
- Он у всех в этом возрасте. И у тебя тоже. Отгадай загадку: летом - серый, зимой - белый?..
- Асфальт!
- Да-а, тут, похоже, покрепче маразма будет... Анекдот вспомнил - Никулин ещё в "Белом попугае" рассказывал: "Врачи проверяют маньяка на вменяемость; спрашивают: что зимой и летом одним цветом? Тот отвечает, – Кровища!"...
- Вот, не можешь ты без жути. Профессиональное, что ли, гэбэшное? Пойду я...
- Погоди-погоди... Ты много стихов знаешь?
- Что это тебя на лирику потянуло?
- Тут, смотри - предлагают, - Саныч берёт газету и читает: "Один из игроков произносит строчку стихотворения, а другой, по той строчке, вспоминает следующую"...
- Ну, произноси.
- "Гляжу, поднимается медленно в гору"...
- Помечтай, помечтай!..
- Да, что ты, язва!.. Вспоминай, кто там поднимается в гору?
- Скалолаз?
- Ты вслушайся, детство вспомни... "Гляжу, поднимается медленно в гору лошадка"?..
- Пони, что ли?
- Сам ты пони! "Лошадка, везущая"?..
- Смотришь-то откуда: с горы, или снизу?
- Да какая разница? Неужели не помнишь: "везущая хворосту"?..
- Тюк?..
- Ну, это гопоте только: "тюк", "тюкнуть" да "тикать". Воз!
- Который и ныне там?..
- Там-там-тарам-там-тарам... Пошли-ка, по граммульке...

    Соседи редко заходили в избы друг друга; местом их нерабочего общения была или эта лавочка, или небольшая веранда, пристроенная ими к старой, но отремонтированной, общими усилиями "доведённой до ума" бане, благо та стояла почти посредине между их домами. Выпивали они не часто и действительно "по граммульке", но порой засиживались подолгу, перемежая воспоминания и размышления замечательными самогонными изделиями Саныча. Оба не курили: Саныч уже лет пятнадцать, - после инфаркта, а Ваныч бросил эту "хрень" ещё смолоду, отбывая свой первый срок.
- Платить за табак нечем было, вот и бросил, - пояснил он Санычу, упрочив этим ответом уважение к себе.
   
   Медовой волной тепла, аромата и какой-то, чисто душевной, не замутнённой внешними причинами благодати катилось третье лето их проживания в этом, щедром к людям с чистыми помыслами и умелыми руками, захолустном уголке нищающей постсоветской России.
  Минут через двадцать они уже сидели на веранде бани, за столом с нехитрой доморощенной закуской и "горилкой".
- Чем короче путь продукта от производителя до поглотителя, тем он полезней, - вещает Саныч, чуть более половины наливая в гранёные стеклянные рюмки.
- За здоровье производителя!
- И поглотителя!..

Карикатурно соприкоснувшись "хрусталём", выпивают и закусывают нехитрой снедью. Хрустя пахучим, только-что из теплицы, огурцом, Саныч, как обычно, начинает издалека,
- Вот, смотри: ты жил, воруя; я – искореняя воровство. А в итоге мы оба, не имея иных средств к существованию, кроме брошенной людьми земли, выращиваем огурцы в деревне, стёртой с карты России!
Он отправил в рот остаток недоеденного огурца, хрумкая им привстал и, наполняя освободившиеся рюмки, продолжил,
- Сегодня-то  мне ясно, что моя жизнь прожита зря: те, с кем я боролся, как говорили – на дальних подступах, "тихой сапой" пришли в Кремль. Я, подобно всем остальным девятнадцати миллионам коммунистов, в угоду этой, тогда не понятой мной мрази, предал и народ, и партию, на верность которым присягал. За то и наказан соответственно нормам  реальной справедливости. Но ты-то, выросший на воровстве, почему ты выращиваешь огурцы?!.
- Не путай вольного хитника с вором, повязанным структурой и её уставом. Ворами следует считать не таких олухов, как я, которые на свой страх и риск восстанавливали реальную справедливость. Действительные воры – это те, кто узаконил право подлецов жить более обеспеченно, чем честные люди; воры - те, кто по этому праву "от и до горели на работе", перекладывая одну из трёх прочитанных бумажек на соседний стол – другому "энтузиасту", а всё остальное время тушили пламя трудового азарта в оазисах своих, служебных или частных квартир и дач... Именно они-то и украли, присвоив себе всё, что считалось общенародной собственностью.

Ваныч взял со стола налитую ему рюмку и продолжил,
- Всякий взрослый дееспособный человек, чьё персональное потребление энергии многократно превышает его личные,  общественнополезные энергозатраты – вор!
- Ты хочешь сказать: "Всем сестрам по серьгам", -  уточнил Саныч, поднимая свою рюмку.
- Нет, - поморщившись, то ли от выпитого, то ли в знак активного несогласия, ответил Ваныч. Разломив для закуски огурец и посолив его, он уточнил,
- Каждой сестрёнке – по полезности её работёнки, увеличивающей благополучие всех других сестрёнок, братишек - всей семьи.
- А кто, и на какой основе будет рассчитывать критерии и нормативы этой полезности, кто и как будет определять, учитывать её объёмы? Опять нужна элита, полезность и объём работы которой она же сама и будет определять, оценивать и рекомендовать к оплате, - обречённо констатировал Саныч, ставя на стол опустошённую им рюмку.
- Не надо искусственно усложнять естественный процесс, не надо чесать правое ухо левой пяткой.
- А если конкретнее, без иносказаний? - попросил Саныч, привстав со стула для удобства разливания горилки.
- Ты будешь смеяться, но определять будет не "элита", а Суд.

   Саныч, разлив по пол рюмки, посолил надкушенный им помидор, затем, подняв рюмку, улыбнулся и продекламировал расхожую фразу из старого рязановского фильма "Берегись автомобиля": "Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!", - и, выпив, добавил, - суд, который за доказанные следствием хищения и взятки в особо крупных размерах приговорил министра юстиции, Валю Ковалёва, аж к девяти годам условного лишения свободы!  Поставив порожнюю рюмку на стол, он отправил в рот приготовленную помидоринку и, прожевав, продолжил,
- Девять лет условного лишения свободы – это откровенный плевок суда на всё и вся! Это плевок в лицо народу и всему тому, что именуется государством, кто бы и что бы не подразумевалось под словом "государство". Осознание этого наплевательства, без наличия возможности наказать его, значительно более горько и больно, чем осознание того, что, практически, большинство нашего населения получает условную зарплату, которой едва хватает на месячный объём условно съедобных продуктов питания и условного технического коммунального обеспечения.

    Ваныч вслед за соседом глотком опорожнил рюмку, короткими движениями руки поводя ею из стороны в сторону, как бы подчёркивая произносимое, пояснил:
- Это будет Суд присяжных. Но не такой, как сейчас, когда судья от имени государства единолично принимает решение, основываясь на вердикте совещавшихся между собой присяжных. Такой суд - профанация и дискредитация правосудия! Его надо перевернуть с головы на ноги. В самом прямом смысле – с головы на ноги!      
   Кивком призывая в свидетели своего визави, он предположил:
- Ведь ты-то знаешь, что на всех совещаниях решения принимаются по-чапаевски: "На то, что вы тут говорили, наплевать и забыть. Слушайте теперь, что я буду говорить!", или по-советски: "Мы посоветовались, и я решил!"; думаю, знаешь и тот биологический закон, согласно которому в любом обществе быстро и естественно выявляется свой "чапаев". Ваныч поставил рюмку поближе к пластиковой  "полторашке" и добавив, - Свято место пусто не бывает, - захрумкал редиской.

   Пользуясь паузой, Саныч с виртуозной точностью налил по половинке в стоящие перед ним рюмки и спросил: "Ну, и..."?
- Всё должно быть наоборот, - уже без прежней горячности продолжил Ваныч, - судебное решение должно  приниматься именно присяжными, и именно на основе предложенных их вниманию мнений-вердиктов,  вынесенных в прениях сторон тремя профессиональными юристами, которые рассматривают это дело: прокурором, адвокатом и судьёй.
   Он приподнял на уровень груди правую, сжатую в кулак руку с торчащим вверх указательным пальцем и, раза три назидательно качнув её кистью в такт своей речи, добавил:
- При этом важно, чтобы своё решение  каждый участник судебного заседания принимал самостоятельно, без всяких совещаний с кем бы то ни было, и уж крайне важно, чтобы  персональные решения присяжных оставались анонимными!

   Ваныч взял огурец,  разрезал его  вдоль, густо посолил одну половинку, потерев её о другую, положил их перед собой и продолжил, 
- Для анонимности, решения присяжных должны выражаться не словами, а незаметно опускаемыми в урну шарами двух цветов: белые  - "невиновен", а чёрные - с цифрой срока заключения.   
   Среднеарифметический результат, основанный на выраженных таким образом персональных анонимных решениях присяжных, официально зарегистрированный секретарём Суда в протоколе судопроизводства, явится сутью безапелляционного решения Суда!

   Саныч, подперев квадратный подбородок своей раскрытой ладонью, внимательно слушал, не перебивая и не отвлекаясь на закуску.
Ваныч продолжал пояснять детали,
- Суд в России должен быть Срочным Экстерриториальным Безапелляционным Судом Присяжных заседателей из числа пенсионеров по возрасту. Причём, эти пенсионеры должны быть ни коим образом не причастны к работе в любых: федеральных, региональных и местных административных структурах; в их послужном списке недопустим ранг руководителя и его замов в частных, общественных или государственных, коммерческих или некоммерческих организаций.
- То есть это будет суд кухарок, дворников, водителей такси и трамваев? – втиснулся со своим вопросом Саныч.
- Насколько я помню, часть пятая тридцать второй статьи нынешней Конституции прямо утверждает право всех этих, как и других граждан на отправление ими правосудия.
 
Ваныч поставил свою рюмку рядом с рюмкой визави и предложил,               
- Ты наливай, а я тебе ещё скажу... Этот, реально народный Суд своим безапелляционным решением будет оценивать и работу профессиональных юристов, которые участвовали в деле! На основе среднеарифметического значения персональных решений присяжных, секретарь вычисляет и оценку каждого из юристов-профессионалов, а затем так же регистрирует все эти данные в протоколе заседания. Затем оглашаются все расчёты, оценки и итоговое решение Суда, которые являются окончательными и не подлежат апелляции. 

   Где-нибудь, например, в Москве, в Грозном или в Якутске эти решения присяжных будут приниматься не по местным меркам -  нравам и обычаям, а по общественным нормам морали, которые на день вынесения решения по делу реально существуют в головах и душах основной массы населения регионов страны: в нечернозёмье, на "северах" и в прочем заМКАДье, типа нашего захолустья. Но именно эта экстерриториальность сможет реально обеспечить становление и укрепление единого морально-правового, а за ним и единого экономического пространства на всей, - понимаешь, - на всей территории страны!
 
   Если предварительные приговоры, выраженные во мнениях-вердиктах профессионалов, за год их работы в Суде будет на двадцать процентов расходиться с фактическими приговорами Суда народных присяжных заседателей страны, то такие "профи" дисквалифицируются и на пять лет теряют право работы в системе Суда присяжных России, как и в любых иных государственных организациях. Пусть трудятся у барыг, которые стимулировали вынесение ими аморальных мнений-вердиктов.   

   Ваныч взял налитую рюмку, подмигнув, выпил и спросил,
- А теперь ответь мне, получил бы в таком Суде твой министр Ковалёв столь легковесный девятилетний презент? Как оценили бы присяжные "ласковый" вердикт профессионалов, и как долго эти юристы задержались бы в системе Суда, при такой их работе?..

- Це дило трэба разжувати, - хмурясь, изрёк Саныч, подвигая к себе опорожненную рюмку соседа. Традиционно налив по половинке, он спросил:
- А кто это будет исполнять? Там таких дураков, которые станут пилить сук, где сами же сидят, нет.
- Дураков нет, - соглашается Ваныч, - а вот подлецов, готовых пилить сук под близсидящим, там, если взять это в процентном отношении к общему числу работников, многократно больше, чем в любом коллективе кухарок, шофёров или шахтёров.
   Он выпил налитую рюмку и громко чмокнув высасываемой мякотью помидора, добавил,
- Но подлецы не понадобятся – чистое дело должно с чистым сердцем и чистыми руками делаться,и ни как не иначе. Потом, когда-нибудь, расскажу.
Встав с табуретки он вышел из-за стола искренне благодаря соседа,
- Спасибо за угощение! Славная у тебя горилочка! Я от неё засыпаю, как в рай возношусь.
Приостановившись у крыльца веранды, предложил,
- Завтра хочу пораньше, до дачников, за грибочками сходить, - пойдёшь?..
- Если проснусь вовремя. А – нет, так печкой займусь: надо её "подшаманить" немножко... Бывай! Ни гриба, ни ягоды!..


2. Осень

    Над головой, во весь окоём, сапфирная синева – изумительное по чистоте  бездонье. Это бесподобие окаймлено в золото  берёз, инкрустированное яркими рубинами рябин и густо-тёмными изумрудами елей – бабье лето...
   Основная часть огородно-садовых работ закончена. Весь снятый урожай перебран, рассортирован в соответствии с назначением и подготовлен к длительному зимнему хранению. Немногие, оставшиеся на корню овощи и фрукты дожидаются своего часа: наливаясь спелостью, они радуют глаз и душу заботливых хозяев.

    Саныч сидит на лавочке возле дремуче-серого от времени забора; водрузив на нос очки, просматривает очередной номер очередной газеты. Читает он их обстоятельно, от первой до последней строчки, и никогда не забегает вперёд.
   Время от времени благостная, плывущая в пряный вечер тишина нарушается его короткими возгласами, выражающими отношение к только что прочитанному: "Ну?!; ну-ну..; да-а-а; ишь ты"!.. Хочется поговорить, поделиться вычитанными новостями с соседом, но тот занят на своей усадьбе.
    Ваныч сегодня с утра роет у себя в палисаднике какую-то яму. Выкопанную землю вёдрами относит в избу. Куда он девает её там, для чего ему в доме понадобилось столько земли, и зачем эта яма роется под окнами – непонятно. Оба соседа относились к той категории людей, которые предпочитают не спрашивать, а догадываться, будучи убеждены, что их жизненный опыт с лихвой компенсирует пустопорожние расспросы, не умаляя авторитета.

    Саныч ещё вчера вечером обратил внимание на соседа, что-то вымерявшего перед своим домом. А сегодня утром тот вырубил куст сирени, росший межу калиной и рябиной, предварительно пересадив часть его в дальний угол палисадника, ближе к черёмухе, и занялся этой копкой.
   Сначала Саныч предположил, что сосед собрался делать коптильню, на случай особо удачной рыбалки или охоты. Но почему один, без него?.. Смущало и место расположения ямы: перед окнами дома, а потом и глубина, наполовину скрывавшая землекопа. Теперь, когда его почти совсем не было видно из ямы, Саныч вообще не знал, что и подумать.
 
- Ты там, что – колчаковское золото ищешь, или бассейн собрался соорудить? – обратился он к соседу.
- Бассейн... Зимний.., – на выдохе, в такт движению лопаты отвечал тот.
- Грязевые ванны принимать буду, –  добавил он, вылезая по лесенке и держа в руках очередное ведро земли, –  очень полезная здесь глина. В ней про радикулит никто и не вспоминает...
- Не, а серьёзно?..
- Облегчаю твою горькую участь. Дабы в мороз-то не маялся…
- ?..
- Могилку вот себе сделал. В избе, в мешках - земля. Зимой, даже если пару-тройку дней печь не топить, она не замёрзнет – легко засыплешь... Лапник пихтовый попозже, когда снег ляжет, принесу; сложу в сенях – всю зиму, как свежий, будет. Половину на дно положишь, а второй меня сверху прикроешь. Обойдусь без гроба: на досках-то я и при жизни належался... До дня "Х" всё закрою горбылём и старыми листами кровельного железа: ни вода, ни снег не попадут, а зимой убрать недолго. Ладно, успел до слякоти...

- Да... Мир перевернулся как песочные часы.  Каждый четвёртый человек на земле – китаец. Страна, линчевавшая негров, – негра президентом выбрала. Коммунисты и комсомольцы стали капиталистами и банкирами; на украденные у народа деньги, эти, "бывшие" атеисты храмы строят, венчаются там с одноклассницами своих дочерей, а то и внучек... Вор гэбэшнику собственные похороны заказывает...
- Уж больно не хочется, чтоб мыши пообгрызли нос, уши, губы...
- Дать бы тебе по этим, ещё не обгрызенным... Да, уж ладно, пошли-ка, лучше, по граммульке...
- Пошли. Оно хорошо, с устатку-то... Накрывай, а я за рыжиками...
К вечеру запах вянущей листвы и травы становится более тонким, но остаётся вполне явственным. Бабье лето.

    Накрыть стол для сугубо мужской компании, практически означает - раскупорить бутылку, поставив рядом рюмки и какую-нибудь закусь. Когда Ваныч пришёл к соседу с чашкой рыжиков бочкового посола и литровой банкой брусники, стол уже был накрыт. Отдельными пучками в тарелке лежала зелень: петрушка, лук, салат, укроп. Рядом стояла чашка с яблоками и ещё две – с помидорами и огурцами, а посредине стола, между двух рюмок, рядом с пластиковой "полторашкой" – чашка щучьей икры, заготовленной ещё ранней весной, конечно же, браконьерским способом.

- Через полчасика картошка в мундире будет готова, - сообщил Саныч, отламывая кусок от каравая хлеба, который пёк сам, - люблю хлеб "ломом", дождь с громом, и бабу с ромом!
- К чему такие объёмы? Что за фестиваль? – удивился Ваныч, втискивая свои запасы между стоящей на столе посудой.
- Что-то кисло на душе. Ошеломил ты меня своим "бассейном".
- Да, брось ты... Жизнь на то и дана, чтобы к смерти подготовиться.
   Наливать из пластиковой бутылки несколько сложнее, чем из стеклянной, но Саныч легко справляется: не разлив ни капли, наливает по полной рюмке.
- Давай по паре "ударных", чтобы дома не журились, - предлагает он. Не дожидаясь напарника, выпивает свою и, жуя рыжик, просит: "Рассказал бы, как их солишь, а то нырнёшь в свой бассейн, и поминай, как звали".
- С весны солю молодую черемшу, а потом прокладываю ею каждый слой грибов.
- Ясно, - Саныч снова наливает по полной рюмке, - давай ещё...
- Куда коней гонишь? Наше от нас не уйдёт, а чужим счастлив не будешь.
- Говорю же - надо пару "ударных", чтобы мозги встали на место.
   
   Не чокаясь, молча выпили по второй рюмке. Сосредоточенно внюхиваясь в веточку укропа Саныч, как бы размышляя вслух, спрашивает: "Вот ты говоришь, что реальная справедливость – это справедливость, выражаемая большинством"?
- Вовсе нет! Ты сворачиваешь на давно протоптанную фарисеями, тупо замкнутую в кольцо дорожку, - останавливает его Ваныч, - не численным большинством, а, ни чем не повязанными друг с другом, отдельными, не контактирующими ни друг с другом, ни с третьими лицами представителями этого большинства! Улавливаешь разницу?!.

- Не улавливаю, - честно сознаётся Саныч, - да и нет тут никакой разницы: что большинство, что отдельные его представители – один чёрт!..
- Человек, любой человек, устроен так, что экономит свою энергию. На размышление, поверь на слово, требуется процентов двадцать всей энергии организма. Поэтому он предпочитает пользоваться плодами чужих размышлений, копировать чужие решения, как копируют моду на штаны. И если не видит подвоха, то идёт, как ты сейчас за фарисеями, за любым, кто предлагает готовое решение; тем более если этот "вождь" где-то, когда-то, в чём-то, как-то, более-менее доказательно уже проявлял свою правоту и компетентность.

   Если взрослый, умудрённый жизненным опытом человек принимает решение сам, то оно чаще всего будет отличаться от решения, предложенного любым "вождём". Это не только потому, что нет на земле двух одинаковых людей. Мы все и воспринимаем мир по-разному, и желаем получить от него разное. Хотя, конечно, есть и сходства, определяемые сходством воспитания, образования, рода занятий, возраста, пола...   
   Но те люди, которые приобретают статус "вождя", кроме иных, обычно свойственных им преимуществ, всегда обладают более мощным эгоизмом, определяющим их пренебрежение ко всем остальным людям. Поэтому решения принятые "рядовыми" людьми без давления брех-пропаганды, без давления авторитетов, являющих пример для подражания толпы, то есть самостоятельно принятые разными людьми, но сходные по сути решения – это и есть реальная справедливость.

  Она изрядно отличается от той справедливости, которая в форме права навязывается подавляемому большинству общества его хитро-мудрыми "вождями", как светскими, так и религиозными. Ведь, по сути, право – это возведённый в ранг закона произвол таких "вождей"! А справедливость – это вожделенный, но не реализуемый произвол аутсайдеров, как теперь говорят – лохов и лузеров, которые будучи сытыми бездумно плетутся за "вождями", а проголодавшись готовы съесть их живьём, что тоже порой случается.

  Результат ломки права, насаждаемого "элитой", через коррекцию его норм формулами-резолюциями, отражающими персональное понимание справедливости представителями основной части общества, его основными носителями морали, и даст реальную справедливость.
   Завтра эта справедливость будет иной, нежели была вчера, но выраженная именно таким образом, она всегда, в любой день будет своевременно отражать реальную жизнь общества, его реальную потребность, то есть будет соответствовать реалиям его жизни, бытующим именно в этот, конкретный день...

- Ты что заканчивал, лектор, какой ВУЗ?! - встревает Саныч, ближе к себе переставляя пустую рюмку увлёкшегося темой соседа.
- Институт Воровского, факультет карманной тяги, - отвечает тот, широко улыбаясь щербатым ртом, - я, как в той песне: "жизнь учил не по учебникам", а по фактам её проявления. Это люди задают риторические вопросы и ставят друг перед другом неразрешимые проблемы, а жизнь всегда сама подсказывает, что и как надо делать в ответ на её вызовы...
- Вот жизнь мне и подсказывает: "Наливай!..", - смеётся Саныч, - иначе проблемы опустошения бутылки и установки мозгов на место останутся не решёнными!
   Он аккуратно налил по пол рюмки, вставая из-за стола попросил: "Продолжай, мне интересно", и прошёл на кухню. Там зажёг керосиновую лампу; ткнув ножом в картошку, проверил её готовность, слил воду и, поставив кастрюлю на кухонный стол, объявил: "Пусть доходит в своей температуре, а мы пока поупражняемся с горилкой". Водрузив лампу на уставленный закусками стол, разрезал на четыре дольки пару яблок и, подняв свою рюмку, провозгласил: 
- Ну, давай, - за реальную справедливость!
- Давай!.. - согласился  Ваныч.

   Оба соседа достаточно хладнокровно относились к спиртному. Наверное, поэтому могли вовсе не пьянея выпить грамм по триста "горилки", дотошно и качественно изготавливаемой Санычем.
Закусывая дольками яблок, они выжидающе поглядывали друг на друга, как бы предлагая собеседнику право выбора темы разговора.
- Ты прошлый раз так и не сказал мне, кто и как будет "твой" Суд превращать в реальность, - начал Саныч.
- Пока конкретное яблоко не созрело и, упав, не разбудило Ньютона, до тех пор закон всемирного тяготения как бы и не существовал, - исподволь начал Ваныч,
-  И даже будучи сформулированным, но без конкретной в нём потребности, закон не будет использоваться осознано и широко, то есть, опять же, как бы и не будет существовать. Поэтому нужно не только созревшее яблоко, не только Ньютон, но и масса людей, осознающих полезность существования этого закона лично для себя.
   
   Это я к тому, что для начала нужна инициативная группа людей, способная не только понять и усвоить эту новацию, но способная доказательно объяснить народу необходимость реформы суда, и обеспечить проведение референдума, который законодательно утвердит эту реформу. Но перед этим надо отменить мораторий на смертную казнь, а ещё раньше необходимо упразднить отдельные колонии для содержания осуждённых - бывших работников всех гос.органов и учреждений, то есть всей властной вертикали, включая Администрацию Президента. Закон один для всех, и место отбывания наказания тоже должно быть одно для всех!..

- Ну, - перебил Саныч,- Европа визжать будет по поводу смертной казни...
- А мы этим толерантным гуманистам предложим забирать к себе всех наших "чекатил", детоубийц и насильников, нарко-баронов и дилеров. Устроит это Европу – пусть пожизненно содержит их в своих тюрьмах, без права на помилование. А не согласны содержать эту мразь, - нефиг за наш счёт своей гнилой гуманностью кичиться!
   Ещё один важный момент: всем, имеющим доступ к военным секретам и государственным тайнам нужно сегодня же предложить подписать документик: "За разглашение и передачу мною военных и государственных секретов РФ, прошу расстрелять меня, как врага народа". Не думаю, что в тех сферах сегодня кто-то откажется подписать себе этот смертный приговор; в случае же предательства, суду останется лишь санкционировать удовлетворение той, личной просьбы.
- По-моему, это попахивает гражданской войной, - заявил Саныч и, поднявшись из-за стола, пошёл на кухню, за картошкой.

   Вернувшись, он поставил на стол чашку с "мундиркой", налил в рюмки своего зелья. Оба, готовя себе закуску сосредоточенно очищали картошку от кожуры.
- Давай-ка, под горячее, - предложил Саныч, - да, икорку-то не забывай, бери прямо ложкой... Выпили. Неспешно закусывая, Ваныч, качнув головой, восхищается застольем: "Тебе бы шеф-поваром работать в лучшем ресторане столицы".
- А вот по поводу гражданской войны, я тебе так скажу, - возвращается он к своей теме, - дарвинский естественный отбор в человеческом обществе превращается в искусственный и периодически меняет свою форму от открытой гражданской войны до латентной, именуемой конкуренцией или, как в СССР, - соцсоревнованием, но не упраздняется ни на один день, ни на один час. Он дует на очищенную картофелину и продолжает,
 - Знаешь, сколько десятков тысяч людей ежегодно гибнут под колёсами машин, ведомых так называемыми мажорами, и просто пьяными пофигистами? Сколько тысяч гибнут от продуктовых и лекарственных фальсификатов, приносящих делягам миллионные барыши? Сколько тысяч людей убивают при отъёме и переделе бизнеса, сфер деятельности, собственности, наследства?.. Сколько тысяч убивают или доводят до суицида из-за неоплатных долгов?  И это всё не война, это – конкуренция, соревнование?.. Налей-ка воды, - просит он, а то я что-то разболтался, аж в горле пересохло.
   Саныч идёт на кухню, возвращается с большой эмалированной кружкой: "Пей – это чага, ещё утром целый чайник заварил. Сегодня и горилка на чаге...", - наливает в рюмки своё зелье.
- Погоди немного, - просит Ваныч, ставя на стол кружку.
- А куда нам спешить? Пойдём-ка во двор, небушком звёздным полюбуемся - красотища!..

   Ночное сентябрьское безоблачное небо, вне досягаемости городского освещения от многочисленных окон домов и тошнотворной рекламы, это действительно - красотища!   
   Густейшая, неимоверная чернота очевидной бездонности со множественными вкраплениями разно-ярких, мерцающих и переливающихся, или монотонно струящих свой неизбывный свет отдельных, различимых человеческим глазом звёзд, группами-созвездиями и соло хороводящимися вокруг Полярной звезды, дымчато-лёгкий, серебристый флёр Млечного пути поражали до онемения, восхищали, будили какие-то неясные, восторженно-жуткие чувства и исподволь требовали их осмысления.
   Огромная оранжево-жёлтая луна, гигантским апельсином едва заметно катящимся по этому бесподобному, усыпанному каратами бриллиантов подносу, органично завершала картину, будоражащую воображение. Ночь. Бабье лето. Россия. 
- Смотрю я на это диво-дивное, и оторопь берёт: чего людям не хватает? - задумчиво произносит Саныч.

- Того же, чего и всегда: самовластия и самореализации, - после паузы отвечает сосед, и добавляет, - ты смотри на человека не как на штампованное изделие, а как на процесс. Тогда будет ясно, что всякий такой процесс ограничивается рядом происходящими процессами, ограничивающими его самовластие и самореализацию. Отсюда и "трения". Вон, взгляни на небо, - звёзды несколько сместились, а луна уже за берёзу зацепилась – процесс!..

   И всё сущее надо рассматривать как процесс, тогда станет ясно, что все процессы осуществляются по единому принципу. Этот принцип и есть основной закон мироздания; он прост, как хлеб, и несгибаем, как булыжник.
- А смотри, как прохладно стало, - поёживаясь, перебил сам себя Ваныч, - пойдём: там уже горилка, наверное, выдохлась.
- Ты же сам говорил, что наше от нас не уйдёт!., - смеётся Саныч,- однако, действительно прохладно...
   Безошибочно минуя тёмный двор и сени, они входят в тёплую избу и садятся за ярко освещённый стол. Уют обжитого, ставшего родным дома и обильный стол располагают к добродушной беседе.
 
- Вот ты говоришь - "процесс", и получается, что мы с тобой - два разных, друг другу мешающих процесса, существующих по одному принципу, - начинает Саныч, поднимая рюмку и кивком головы предлагая Ванычу следовать его примеру. Выпивают. Внюхиваясь в аромат ломтя хлеба, Ваныч, приподняв освободившуюся от рюмки руку и сжав пальцы в кулак, оттопыренным вверх большим показывает оценку кулинарных способностей соседа и отвечает,
- Процесс прост до прозрачности, поэтому и не очевиден, как воздух, которым дышим. Зачерпнув ложкой бруснику, смакуя, жуёт её и продолжает,
- Человек-процесс существует как взаимное воздействие друг на друга двух его основополагающих частей, одна из которых имеет материальный, а другая - нематериальный характер.

Материальная - это физическое тело, а нематериальная - это стратегический багаж унаследованной от предков информации, определяющий магистральное направление развития человека-процесса. Плюс к тому - багаж тактической информации, приобретённой человеком в семье до десяти-двенадцатилетнего возраста; он определяет легитимные возможности развития человека, то есть способы его движения по магистральному пути. Ну и плюс к этому некоторый объём оперативной информации, воспринимаемой человеком из внешней среды, на конкретном этапе его существования. Совокупность востребованных на конкретный момент существования тела фрагментов двух первых багажей и свежей информации извне проявляется как сознание человека, как его со-участие в знании информации, полученной от Мира. Ведь информация - это субъективно оформленное отражение объективной реальности. Человек всё воспринимает по-своему. Тем не менее, каждый сохраняет способность и готовность принятия некоего усреднённого понимания реальности, если таковое не уничтожает полностью его персонального восприятия. Отсюда и возможность сосуществования в рамках того, что мы именуем реальной справедливостью.

   Принцип существования любого процесса укладывается в три действия и семь слов: взаимовоздействие, взаимозамещение, взаимопревращение категорически разных основополагающих, частей! Взаимовоздействие этой пары: тела - материи, и информативной базы тела, его энергопотенциала, - это и есть факт извечного и бесконечного существования мироздания и любого, относительно автономного его фрагмента.
- А почему ты решил, что частей всего две? Тело ты назвал одно, а багажей информации аж три, - спрашивает Саныч.

- Все три относятся к одной, к нематериальной сути человека, кроме того они всегда сливаются в одно целое, где главенствует наиболее актуальный из них фрагмент, в большей степени отвечающий требованиям каждого конкретного текущего момента. Ну, а больше этих двух: материальной – тело, и нематериальной – информация, то есть идея-энергия, – и не надо! Эта пара и есть крайне  необходимый минимум для возникновения и существования всего сущего, а третий – лишний, как рюмка на нашем столе!

Ваныч переставил свою пустую рюмку к хозяйской и пояснил,
- Лишний, как любой третий знак в азбуке Морзе, с её "точка-тире" или в двоичной системе счисления с её "0" и "1". Изменения количественного соотношений таких знаков в их паре способны выразить и передать любую информацию. Так и в этой паре: идеи-энергии и материи вполне достаточно для проявления бытия всего сущего и для его закономерного развития. А любой "третий" на стадии его возникновения аннулируется  одной из основополагающих частей процесса. Так в Решениях Думы и иных парламентов аннулируются мнения несущественных частей. Улавливаешь?..

- Погоди, как-то очень уж просто у тебя всё получается, - оставляя вопрос без ответа, удивляется Саныч и наливает в рюмки горилку.
- А у природы всё просто! Она не палит из пушки по воробьям и не даёт рогов бодливой корове, - смеётся Ваныч.
- То есть ты хочешь сказать, что энергия - это не свойство, не атрибут материи, а равноправная с ней, но отдельная субстанция?
- И да, и нет... Не равноправная, а равно значимая, и не отдельная: отдельно, как и полюса магнита, они не существуют! Это поздние материалисты придумали несуразнейшую первичность материи.
-  Давай ещё по рюмке, - перебил он сам себя, - и я вдребезги расколю твою материалистическую платформу!
- Давай, давай, - соглашается Саныч, поднимая рюмку, - Только смотри, Лютер хренов, колун свой не сломай…
Выпивают. Закусывают, с хитрецой поглядывая друг на друга.

- Ты, конечно, знаешь расхожее выражение: "Природа пустоты не терпит", без тени иронии начинает Ваныч.
- Знаю.
- А знаешь, что она не терпит и стопроцентного рафинада какого-либо абсолюта?
- Поясни...
- В пику вам, материалистам, идеалисты твердят о первичности духа, идеи. Но, по сути, первичность означает не превосходство, а первородство!  "Вначале было слово. И слово было богом". Их трактовка  вернее – именно о первородстве и нужно вести речь, чтобы понять и усвоить равную значимость обеих субстанций.
   
Переставив свою рюмку вплотную к рюмке соседа, Ваныч возвращается к теме пустоты.
- Ты понимаешь, что пустотой можно именовать только то, что лишено какого бы то ни было содержания чего бы то ни было - ни одной миллиардной доли?.. То есть пустота – это только то, что существует лишь как умозрительная "фишка", которая сама по себе не является реальной действительностью?..
- Конечно, понимаю.
- А что может содержать эту "фишку", это сто процентное ничто, придавая ему некую реальную форму?  Это может сделать только то, что категорически отлично от пустоты, а это и есть реальная действительность, которая в лице человека несёт в его материальной башке эту простенькую, совсем не материальную идею!
- Ну, и?..
- И... И тоже самое мы можем сказать о любом абсолюте - ведь по сути своей он есть стопроцентный концентрат чего-либо.
- Ну, допустим...

- Вот и получается, что если мы допускаем существование такого абсолюта в качестве первоосновы всего сущего, допускаем первородство концентрированного до стопроцентной рафинированности абсолюта чего-либо, то мы обязаны признать, что этот абсолют не может быть явлен в среде, именуемой реальной действительностью, поскольку её, увы, ещё нет, по причине его первородства! Нет в соответствии с условием его первородства. То есть какое-либо развитие химеры – абсолюта под воздействием внешней среды исключено полным отсутствием этой среды. А благодаря своей стопроцентной чистоте, своей рафинированности абсолют не имеет и никаких внутренних противоречий, которые могли бы обусловить его развитие. Нет развития – нет движения; нет движения, изменения – нет и реального существования. Так?!
- Об косяк… Ну и что?..
- А то, что никакой Абсолют, как реальная действительность не может состояться, к чему мы с тобой только что и пришли!..

Ваныч взял дольку яблока, хрумкая им выжидательно помолчал и спросил,
- Ты слышал про золото в Форт-Ноксе?
- Слышал, - кивнув головой, отозвался Саныч, разливая своё зелье.
- Знаешь, что на нём, как и на других банковских слитках стоит проба "четыре девятки"?
- Да, это общепринятая международная норма.
- А теперь согласись, что те четыре девятки реально говорят о том, что это золото на одну промилле кое с чем смолото! Даже сегодняшние технологии не позволяют получить стопроцентный рафинад. А уж в природе-то стопроцентного абсолюта-рафинада не было, нет, и не будет. Поэтому я утверждаю, что природа не только не терпит пустоты, она не терпит и существования стопроцентного Абсолюта чего бы то ни было, в том числе и материи, и духа, и идеи, то есть и энергии! А это значит, что первородство какой-либо субстанции: хоть материи, хоть энергии - это блеф.

   Выпив свою рюмку, Ваныч отломил кусочек хлеба и посолив его, вслед за головкой редиски отправил в рот. Навалившись спиной на стену, плотоядно похрумкивая закуской, он как бы отдалился, демонстрируя исчерпанность темы. Однако, после минутного обоюдного молчания изрёк:
- Кому этот блеф выгоден, кто и как его несёт в массы, кто и как его использует, - это уже другой разговор. Но, вот, что получается: наш умозрительный, нематериальный мир не может существовать вне нас, как фрагментов реальной действительности, и существует лишь как некая, именно вторичная по отношению к нам и к ней, её же нематериальная часть. А это значит, что обе эти части, оба эти  мира сосуществуют именно как извечный и бесконечный процесс взаимововоздействия друг с другом, взаимозамещения друг другом и взаимопревращения друг в друга материи и идеи-энергии.  Поэтому и "большой взрыв", и всевышний боженька, и надмирный, вселенский разум – это лишь такая же, как любой иной абстрактный  абсолют, умозрительная локальная точка для удобства отсчёта и расчётов, убеждающих ленивоумных лохов в мнимом всезнании и в мнимой  правоте их фанатичных вождей и прочих хитрозадых альфа-особей.

- Ты сам-то понимаешь, что разворачиваешь весь мир спиной к часовне? Тут не гражданской, а мировой войной попахивает...
- Наоборот! То, о чём я говорю, будучи реализовано умными и честными по своей природе людьми, избавит человечество от войн, поскольку упразднит значимость произвола "элиты" общества, посредством Суда, поставив его под жёсткий, ежедневно осуществляемый контроль, бытующей в обществе морали! Начнётся новый виток золотого века главенства норм морали, суть которой  - бесконечность целого, относительно любой его, самой-самой  "альфа"-части! Бесконечность целого, то есть общества, определяется только относительно конечности его любого, включая вождя, элемента, то есть конечности любой части общества относительно самого общества как целого. Что ежедневно доказывается самой жизнью, но до сих пор игнорируется "самородными", богоизбранными "альфиками". Улавливаешь?!.

   Ваныч опять переместил свою рюмку ближе к рюмке соседа и продолжил:
- А пока, увы, война, есть взаимовоздействие, которое определяет конечность подавляемого большинства общества во благо его неадекватного элемента - "элиты". Она вечна, имманентна благодаря меняющим друг друга альфа-самцам, самкам и их группам. Это мы и наблюдаем как историческую ретроспективу. Наблюдаем, как мнимая блеф-бесконечность типа царства небесного или "третьего Рима" обрекает на реальную конечность и лопоухие, и альфа-элементы, и само целое, которое относительно внешней среды, то есть широкого ряда иных обществ, представляет собой такой же лопоухий элемент... Наблюдаем, как святоши пугают прихожан адом, а светские "альфа-особи" - доверчивых, леноумных своих и чужих граждан - войной. Запуган, значит – зависим, послушен, легко управляем в достижении управленцами своих корыстных интересов или амбициозных целей!

-  Страх - это основной "кнут", с помощью которого одни люди управляют другими. Ты, видимо, до сих пор не понял, что твоя "контора", как, впрочем, и все её и внутренние, и внешние аналоги только тем и занимаются, что запугивают одни элементы в интересах других, "элитных". Обещанная свобода и независимость оборачиваются прямой и нерушимой зависимостью от таких "защитников". При этом тот, кто запугивает других, сам начинает бояться не меньше, чем они. Такая вот, круговая паранойя, - Ваныч отпил пару глотков из эмалированной кружки и, улыбаясь, предложил, - налей-ка по полной...
- Ты это изложи письменно, - предлагает Саныч, разливая горилку, - может, действительно когда-нибудь людям понадобится реальная справедливость...
- Изложу. Смотри –  светает. Давай-ка, "на посошок", и я – спать...
- Давай!..

3. Зима

     Отзвенел пробными морозцами почти бесснежный ноябрь, покрыв озеро столь любимым рыбаками первым льдом. Декабрь встряхнул свой тулуп, окропив округу первозданной чистотой, которая сегодня свойственна только снегу, ложащемуся на далёкие от промышленных и городских клоак просторы России.
   Безлюдная, наверное, уже не значащаяся в государственных реестрах как населённый пункт деревенька, сростившая два залетевших в неё черепка, вдребезги расколотого общества просветлела и принарядилась.
    
    Ванычу второй день "неможется". Немочь непонятная: не телесная, не духовная, но, однако, какая-то "нутрянная". Подойдя к окну, он смотрит на белёсое от сплошной облачности, низкое небо, и привычно думает вслух, –   Сходить, что ль, к соседу, на самогон его раскрутить? Недели две, с прошлой бани, не разговлялись...
Баня у них была общая, хотя располагалась на подворье Саныча. Она и стала тем первым прочным звеном, которое сплотило их в процессе её ремонта, поскольку париться любили оба. А вот совместная заготовка веников показала, насколько они – люди разные. Саныч, увидев веники соседа, ошалело спросил,
 –  Это что за мётлы?.. Банный веник должен быть наподобие японского веера: лёгкий, плоский, без щелей…  На что Ваныч спокойно ответил:
 –  Я не претендую на твои веера. Люблю тяжёлый веник, чтоб сила удара до костей доходила. Впоследствии Саныч, как истинный гурман русской бани, паря свои ревматичные ноги, оценил это качество веников соседа, а тот, раз попробовав заготовки оппонента, больше к ним не прикасался. 
   
    К производству спиртного Ваныч был так же равнодушен, как и к банным веерам и, наверное, если бы не сосед –  виртуоз-производитель, уже забыл бы сам вкус этого зелья. Саныч же когда-то по долгу службы занимался борьбой с подрывом монополии государства на производство, а главное - на продажу спиртного. Ещё тогда он восхищался сметливостью и мастерством, с которым  народные умельцы могли почти из ничего делать то, что и горит, и на вкус приятно. Особым пристрастием к алкоголю он тоже не отличался. По крайней мере, как он рассказывал Ванычу, в его служебных характеристиках этого не значилось. И тот верил соседу на слово.
   Кстати, вера, видимо, и стала вторым звеном, связующим этих, достаточно далёких друг от друга людей. Как позже выяснилось в затяжных, но всегда спокойных "послебанных" беседах, они оба верили в реальную, как они её окрестили, справедливость. То есть в справедливость, торжествующую здесь, на земле, как равное воздаяние за равное деяние. Хотя каждый из них по-своему понимал, а в прошлом и участвовал в становлении и поддержании этой, реальной справедливости, оба считали, что глупо и бесполезно искать её, как в природных, так и в социальных заоблачных высях, если её нет на расстоянии руки, протянутой для рукопожатия.

   Окна соседских домов были обращены на улицу и не позволяли старикам видеть избы друг друга. Поэтому не так-то просто было определить, чем занят сосед. Для этого надо было одеться и выйти во двор. Ан, лень... Выходя утром, Ваныч видел лёгкое марево тепла, струящегося из трубы соседнего дома, и ещё подумал, что надо бы тоже затопить печку, но решил это сделать ближе к вечеру.
- Пойду, принесу дров, а сначала зайду проведаю соседа, –  привычно подумал он вслух. Сунув ноги в валенки и надев шапку, вышел во двор; удовлетворённо взглянул на висящую под потолком шеренгу мороженых щучек, лещей, крупных окуней, развешанных, как для вяления, – прав Саныч: надо бы сделать коптильню...

   Забор между их домами и кое-какие хозяйственные постройки, некогда отделявшие соседние участки, были давно разобраны на дрова сметливыми дачниками. Да так оно и лучше – дойти проще. Зимой соседи периодически чистили тропку, связывающую баню и их дома, а вот летом она отсутствовала, не портя изумрудную прелесть травы, сплошь покрывавшей полянку и радовавшей босые ноги целебной росой.
   Войдя в избу, Ваныч поразился тишине царившей в избе соседа, который не мог не слышать его прихода. Ещё пара шагов и тишина, как колун над чурбаком, нависшая над ничего не понимающей головой Ваныча, рухнула со звоном, подобным звону литавр, невесть откуда зазвучавшему в его ушах: на полу, головой к печке, на правом боку в позе эмбриона лежал Саныч.

   Подойдя и присев на корточки, Ваныч взял руку соседа, чтобы определить наличие пульса; по её температуре понял: поздно... Машинально выпрямившись, оглядел помещение: на подоконнике увидел зеркало. Взял его, так же машинально поднёс к носу лежащего.
- Отразилась реальная справедливость, – как-то отрешённо, вслух произнёс Ваныч и сел на табурет, стоящий рядом с окном.
- Эх, гэбня, и ты обманул... Объегорил. На хромой козе объехал. Это же надо - так подшутить над моей последней надеждой, - опять вслух подумал он и, уже громче, добавил:
- Это несправедливо, если меня, вот также лежащего на полу, будут обгладывать мыши.
 
4. Весна (вместо эпилога)

    Ранней весной, когда снег уже изрядно просел, частично стаяв, частично выветрившись, а земля под ним ещё не раскисла от долгожданного тепла, в забытую богом деревеньку въехали три внедорожника с первыми дачниками. Проезжая мимо крайнего строения – избы Саныча – они удивились отсутствию сторожей, обычно встречавших их на улице, и остановились у следующей – Ваныча. Их внимание привлекла странная "заплата" из старого кровельного железа. Располагалась она перед окнами избы, между рябиной и калиной, под которыми, как капли запёкшейся на жухлом снегу крови, темнели ягоды, ещё зимой оброненные птицами.

    Недоумение людей вышедших из машин увеличивалось. Подойдя ближе к "заплате", они поняли, что железо лежит на горбыле, придавленное полупустыми мешками с землёй, и прикрывает какую-то яму. Поперёк одного её края лежало дверное полотно, а рядом с ним - простенькая, метра два длинной, лесенка.
    Все приехавшие вышли из машин: кто-то – покурить, кто-то – размяться. Вошли во двор, восхитились мороженой рыбой; отметив отсутствие входных дверей в избу, поняли, что это она-то и лежит в палисаднике, прикрывая яму. Сквозь проём вошли вовнутрь - удивились мешкам с землёй, стоявшим в углу, за печкой.
- Дело нечисто, - сказал один из приехавших, – пошли к Санычу...

    Разгадка там их не ждала. В доме пусто, но никакого беспорядка. На столе, на толстой тетради в клеёнчатом переплёте стояла закрытая полиэтиленовой крышкой трёхлитровая банка, на треть заполненная какой-то прозрачной светло-коричневой жидкостью; рядом с ней пустой чайный стакан и пустая эмалированная тарелка, как и весь стол краплёная мышиным помётом.
 – Я звоню в ментовку. Ни здесь, ни там ничего не трогать. Все идём по своим домам и ждём гостей, – резюмировал ситуацию тот же дачник, который первым вслух заявил о вероятности ЧП.

   Полиция, на двух "Уазиках", приехала только на следующий день, зато с полным составом специалистов и оборудованием, необходимым для оперативного разрешения ситуации. Спецы, профессионально обследовав лестницу и дверь, убрали их в сторону. Заглянув в открывшийся "люк", достаточный для проникновения в него человека, ничего не увидели, кроме пихтовых веток. Разобрали настил из кровельного железа и горбыля. Убрали ворох пихтового лапника; под ним, на такой же подстилке, будто вчера лёг, лежал Ваныч. Одеревеневшее тело перенесли в служебный "Уазик". Прежде, чем достать Саныча, пришлось повозиться, поскольку покрывавшие его пихтовые ветки были присыпаны слоем смёрзшейся глины. Явных повреждений на телах и одежде трупов не наблюдалось. Все очевидные факты, как и наличие паспортов покойных соседей говорили об отсутствии третьего "участника" этой трагедии. 

    Безукоризненной версии мотива столь жуткого самозахоронения Ваныча ни специалисты, ни дачники предположить не смогли. Эксперты надеялись, что прояснение может быть получено после прочтения "общей" тетради.