Мыло

         Село Мытное было известно в области и за её пределами овощно-консервным заводом, особенно солянкой с грибами. Действительно, лучшей закуски не придумаешь: кислота, соль, перец – испытанные обновители жажды и аппетита. Но местных жителей (имеются ввиду, конечно, кроме Мытного, семь окрестных деревень) привлекало в селе более всего приземистое каменное строение и ларёк напротив него. Сооружение из камня было баней, а ларёк – ларьком, где продавались всякие напитки: соки в коробках, лимонад, пиво и водка в р`озлив. Женщины услаждались, прежде всего, самой баней, дополняемой лимонадом из ларька, мужчины же определяли главной целью, конечно, вожделенный источник, который пополнял их  усердие к принятию водных процедур. Поэтому в бане, на неделе были мужские и женские дни, чередующиеся, по договорённости с владельцем ларька Крохиным (мужиком под два метра ростом c пудовыми кулаками) так, что мужских было четыре, а женских три. Когда баня подвергалась санобработке, уборке, ремонту было непонятно, но, главное, никого не волновало. К неудовольствию и банщика Сонина, и виночерпия Крохина, на неделе было только одно воскресенье (женское) и одна суббота (мужская), щедро подпитываемая пятницей, когда от посетителей не было отбоя. В остальные, к сожалению, рабочие дни, баня почти пустовала, а Крохин густо храпел в своём ларьке.
         Надо заметить, что в процессе мытья жажда, подновляемая обильным потоотделением, утолялась по потребности. Младший Крохин, семнадцатилетний безработный оболтус, вершил свой бизнес: приносил  в двух банках (в литровой) пиво и (в майонезной) водку на заказ по полтиннику за ходку. Потому и дежурил в мужские дни в предбаннике весь день без отлучки.
         Василий Капустин, по прозвищу, естественно, Капуста, рабочий с консервного, в субботу отправился, как он выражался в семье, «очищаться и причащаться».  Сегодня он сильно запоздал из-за отвязавшегося ночью и сбежавшего злобного их кобеля, которого еле поймал около магазина, оттого сам злился и торопился. К восьми утра, часу открытия бани, у её двери собралась плотная кучка поборников гигиены, принявших первую дозу в ларьке. А, припоздавший почти на час, Вася был последним, тринадцатым. Всего в бане было  шестнадцать мест, если считать по двое на каждую из восьми каменных лавок. Время мытья никто не ограничивал, если не стояла очередь, а это бывало крайне редко, так как мужики соблюдали негласную  очерёдность мытья «по деревням», что не относилось, безусловно, к мытнинцам.
         Капуста вошел в ещё прохладную, и потому особенно гулкую, баню по очереди последним, отчего и пришлось ему устраиваться на полке стоящей торцом к стене. Эти две полки не пользовались популярностью оттого, что расслабившись, нельзя было привалиться спиной к стенке, сиди прямёхонько, как китайский болван.
Это несколько подпортило взбодрённое рюмашкой настроение Василия, но ещё больше он раздосадовался,   когда обнаружил, что забыл взять мыло. Он ещё раз переложил вещи в предбаннике, выскочив из банного тепла, – пусто. На лавке всё так же расположены были необходимые предметы: пеньковая мочалка, худоватый берёзовый веник, алюминиевая расчёска. Мыла не было. «Вот, …,» - далее следовал набор облегчительных для души выражений, которые не исправили положения. Надо было просить мыло у соседей, а просить Капуста не любил, наливай им потом. Он тоскливо огляделся. Мужики, разбитые по парам моечными местами, общались, смешивая голоса в привычный банный гул, только Капуста, тринадцатый, одиноко торчал на лавке своим приземистым широкоплечим торсом и спутанной кудрявой головой, похожей на качан. Но сказано: «Кто ищет, тот обрящет!»  Острый ищущий взгляд, как магнит,  притянулся  к розовому пятну на подоконнике, закрашенного синей масляной краской, окна. Оскальзываясь на мокрых плитах пола, Капуста  прирулил к цели. Это был кусок мыла, не прямоугольный и серо-коричневый, каким обычно мылся Капуста, а розовый и дисковидный, сразу видно, женский. Мыло так пахло, что Капусте вспомнились давно забытые картинки его жизни: мама, собиравшаяся «у город», парикмахерская перед первым свиданием, поездка за женой в роддом…
        Намылившись этим душистым, легко рождающим пену подарком судьбы, Капуста, зажмуривший глаза от наплывающей с волос пены, не удержал непривычный округлый кусок в руке, уронил на пол. Он почувствовал слабый удар по ноге и наклонился, пытаясь поднять мыло. Оно не попалось сразу под руку, и Вася стал шарить вокруг.  Вдруг его рука нащупала под лавкой что-то дрябло-тёплое, большое. Как-то не по себе стало, ещё непонятно почему. Капуста выпрямился, промыл глаза водой из таза, огляделся по сторонам и опасливо заглянул под лавку. Там, вытянувшись на полу,  словно по стойке «смирно», лежало крупное мужское тело. Размещалось оно  строго параллельно крышке скамьи, поэтому его никто и не видел. «Ё-пэ-рэ-сэ-тэ-э-э…, – плюс абсолютно значимые слова пронеслось в голове Капусты, – мертвяк под лавкой!» Вася как присел, так и не мог подняться: страх завялил тело, сделал неуправляемым. Розовое мыло весело блестело у самой щеки трупа. Почти не сознавая, что делает, Капуста передвинулся на корточках, потянулся за мылом, одновременно соображая: «Наверное, инфаркт или инсульт, надо людей звать». Но, нагнувшись поближе, чтобы подобрать мыло, увидел на лбу трупа огромный лиловый синяк. «Ё…, – и дальше стандартный набор выражений, –  попал в историю! Это ж  убийство! И, видать, совсем свежее. Баня-то час назад открылась… Э-э… А  вчера ж  тоже мужской день был, может, всю ночь тут лежал. Но ведь тёплый. Так мог за час и разогреться… А мне что? Легче от этого? Поди докажи, что не я пришил его! Кругом мои отпечатки…»  Капуста неотрывно смотрел детективы всех видов, времён и народов, в трезвом и нетрезвом состоянии и всё знал про такие дела. «Им главное найти козла. Заметут за милую душу!», – стонало и ныло в его сердце.  Он горестно корчился, прижав к животу злополучное мыло, и пытался найти выход. Наконец, ноги затекли  так, что он  вполз  на локтях на лавку, соскальзывая намыленным и необмытым телом, отложил мыло, пригородив веником, и вылил на себя воду из таза. Пока он ползал, изнемогал от страха, наблюдая труп, вода подостыла и теперь освежила его чувства и мысли. «Какие отпечатки! Вода льётся без остановки! Вот дурья башка! – чуть не засмеялся он, – надо перебраться на другую лавку – и всё!» Но единственную пустовавшую скамью успели занять. Вася снова растерялся. Он решился было уйти, но опомнился. Ведь кто-то найдёт покойника, и все вспомнят, что на этой лавке мылся он, Капуста, известный всем и всякому.  Вася сидел без движения, без мыслей, потеряв счёт времени. Вдруг гулкий удар ощутимым толчком сотряс его лавку. Вася отозвался тихим глубинным ужасом, вяло сполз  на пол и заглянул вниз. Труп лежал, как лежал, только из носа плыла струйка крови. Тогда, зажмурившись, усевшись на пол и собрав все силы, Вася, еле преодолевая тошнотворное отвращение, упёрся ногами в бок трупа и резко толкнул его. Тело довольно легко выплыло из-под скамьи и разлеглось между тремя окружавшими его теперь скамьями, а Капуста, дрожа от перенесённого потрясения, сел к нему спиной и стал хлестаться веником, исподтишка наблюдая за окружающими. Никто ничего не видел. «Во позалили глаза!» – осуждающе покачал он головой. Сходил за водой и начал старательно мыться, щедро раскидывая пену и изливая  потоки воды на лавку, на пол и захлёстывая под лавку, чтобы смыть все следы.  Он решил поскорее уйти от греха, совсем уже собрался, сложив в таз веник, мочалку и расчёску, только мыло не знал куда деть. Взялся за него, а оно, словно камень из пращи, вылетело вверх и вперёд и шлёпнулось на живот мертвяку. Вася обмер. Что делать? Бежать? Но на мыле, уж точно теперь его пальчики, отсюда видно. От горестного отчаяния Вася прыжком через скамейку приблизился к трупу, прицелился, зажмурил глаза и взял мыло, которое и тут не удержал, упустил на пол. Он сел в полном изнеможении на голый мокрый бетон пола, поднял мыло, но руки стали какими-то слабыми, онемелыми и началась дурацкая игра: он ловил мыло, оно выскальзывало, прыгало, увёртывалось как живое…
         Капуста заплакал, горько, как в детстве, потёр кулаками глаза и, втерев туда изрядную порцию мыла, совсем ослеп. Когда обильными потоками слёз удалось вернуть способность различать свет и тень, он содрогнулся и лишился дара речи: труп сидел на полу рядом с ним.
— П… пр…  проснулся, что ли? – спросил оживший тусклым хриплым басом, – он попытался потереть  в растерянности лоб, но сморщился и застонал от боли, – у-у-у, – тут он в точности, словно домашний попугай, повторил набор слов, употребляемых недавно Васей.
         Оживление трупа взбодрило и лишённого последних сил Василия. К нему неожиданно вернулся дар речи.
Начал он с того же словесного набора, но продолжил вполне вразумительно:
— Ты кто? Что? Два часа под лавкой валялся! Какого чёрта?
               — А что? Ну, принял перед баней лишку, сомлел в жаре… Видать под лавку закатился. Да теперь вот вспоминаю, вроде… или приснилось, не пойму… Как бы поднимаюсь, а меня по лбу – тюх! Так раз-другой-третий… Да какой там сон! Голова трещит  хуже, чем с бодуна!               
          От перенесённого ли потрясения, от навалившейся ли слабости, на Васю Капусту напал истерический    смех. Он хохотал, мучаясь коликами в животе, ёрзая голым задом по плитам пола. Бывший труп, видимо, не отличавшийся устойчивой психикой, особенно, после травмы, заразился Васиным безудержным весельем и тоже захохотал густым мощным басом. Бедный Вася, сотрясаемый приступами смеха, попал седалищем на мыло, подкатился к ножке лавки и, падая, приложился лбом к каменной боковине. Голова затрещала, подобно спелому арбузу, а на лбу образовался, хотя  и менее интенсивный, но очень похожий на соседский, лиловый синяк. Смех было прекратился, но тут же, по инициативе ожившего, вспыхнул с новой силой. Теперь уже стукнутый Вася поддержал товарища. Мужики в бане примолкли, насторожились, стали подходить к сидящим на полу. Тощий, кривыми ногами напоминающий печной ухват, механизатор Толик из Пищухи громким козлиным тенором прокричал:
               — Гляньте, ребяты! Мужики, видать, лбами стукнулися и крыши друг дружке сдвинули! Ха-ха-ха!
         Через пару минут разноголосый хохот сотрясал каменные стены, гулко бился в потолок. В дверях трясся от смеха оболтус Крохин-младший, банщик Сонин подвывал в истоме, а между двумя дядьками с синяками во лбу, лежало на полу, кружком розового личика с белыми кудряшками пены, блестящее, душистое, озорное мыло.