Паганая-каханая

   – Ага – паганая (плохая). Какая же она паганая? Не паганая, а … каханая (любимая)!         Милая моя, желанная моя, как же я теперь без тебя буду? – плакал навзрыд, никого не стесняясь, маленький, лысый, сморщенный, вроде того гриба-опёнка, мужчинка, сидя около гроба своей умершей жены.
   Не в пример ему умершая женщина и в гробу выглядела рослой и привлекательной. Можно было представить себе, что при жизни, особенно в молодости, она была настоящей красавицей. Влюбиться в неё мог не только такой невзрачный человек, который так горько и болезненно рыдал-убивался над своей, покидавшей его на этом свете, половиной…
   – Ты смотри, как Костусёк убивается за Тамилой! А она же его за человека не считала, никогда слова не давала сказать, она же на нём разве только воду не возила.
   – Если бы только воду! Она же, бывало, как напьются, добрых тумаков ему давала, он и по хате летал, и по огороду. А всё терпел, бедолага, молчал, слова поперёк никогда никто не слышал от него.
   – Так удивительно ли? Он же её любил без памяти ещё смолоду.
   – А она?
   – А что она? Она Данилу своего забыть не могла… – так тихо переговаривались-перешёптывались между собой женщины-соседки, которые сошлись со всей улицы ко двору, где жила умершая, на последние её проводы. Все они, за небольшим исключением, были переселенками-чернобыльками из одной припятской деревни и знали предысторию этой семейной пары.
   Тамила, так звали умершую, была полуцыганкой. Её мать Марьяна – цыганкой, а отец, которого она никогда не видела в глаза, а со слов матери знала, был украинцем и звали его Петром. Табор Марьяны в то время кочевал близ Днепра. Как-то на базаре в Чернигове, когда впервые под присмотром своих старших подружек, которые «заговаривали зубы» какой-то денежной покупательнице, а Марьяна должна была вытянуть у неё кошелёк из сумки, она попалась. Тот проклятый кошелёк она взять взяла, но от страха упустила его под ноги. Потерпевшая же это увидела и подняла крик на весь базар. Товарки Марьяны тут же исчезли-растворились в людском виру, что должна была сделать и она, но тот самый страх сковал её ноги и она очутилась один на один с озверевшей толпой. Её начали бить, таскать за косы, обзывать. Неизвестно, что бы с ней сделали люди, если бы рядом не оказался Пётр. Он прикрыл её от толпы и крикнул, что он из милиции и там с ней разберутся. Схватив за руку, парень потянул её через живой людской круг вон. Только убедившись, что ей ничего не угрожает, выпустил её руку.
   – Не бойся меня – я тебя знаю! Я видел, как ты танцевала вокруг костра, я слышал твоё пение. Наш колхоз находится там, где вы стали табором, а я работаю в нём зоотехником. Мне приходится присматривать за лошадьми на выпасе и на водопое. Ночью. Вот там я тебя и увидел – в ночи. Меня зовут Пётр, а тебя? – спросил он в тот день.
   Марьяна назвалась и подняла глаза, чтобы хорошо рассмотреть своего спасителя. Он оказался рослым и смуглым, как и она, с шикарной шевелюрой и приятным лицом. Пётр смотрел на неё с восторгом и жалостью.
   – Тебе не надо красть, ты можешь зарабатывать своими танцами и пением, – благодушно и как-то по-братски сказал он. – Беги к своим и больше не попадайся. А я буду ночью приходить к вашему лагерю, и любоваться тобой. Издали.
   Он приходил каждую ночь к их стоянке, а она каждую ночь пела и танцевала вместе с таборными, потом неприметно отходила от бивака и бежала к нему. В объятия. Через некоторое время они уже не могли дышать друг без друга, и Пётр пришёл просить руки Марьяны у барона. Но в таборе были свои неписаные и очень жёсткие правила – они запрещали цыганам сходиться в союзе не «со своими», не с «ромалами». А тут Марьяна ещё оказалась беременной, да от кого? От «гаджо», как они называли и русских, и белорусов, и украинцев. Любимого Марьяны таборные подстерегли и убили, а чтобы спрятать все следы злодейства – труп утопили в Днепре. Объявив ей про это, они с криком и проклятиями прогнали её из табора. Её подобрали без сознания на берегу реки рыбаки и перевезли на другой берег – белорусский. Так она прибилась к одной из припятских деревень, стала работать сторожихой при местной школе и жить при ней же. Замуж она так и не вышла – оказалась однолюбкой. Дочь свою от милого любила без памяти и во всём ей потакала. Кроме небольшого заработка в школе, она имела ещё приработок – потихоньку гадала деревенским бабам и молодым девчатам. Те несли ей за это разный харч. Так и выкормила-выпестовала Тамилу.
   От своих чернявых-смуглявых родителей Тамила взяла гибкий стан, чёрные брови, бездонные очи и длинные косы. А ещё же голос! А ноги! Как она выпевала на вечеринках цыганские песни! А что вырабатывали её ноги, когда она вихрем-веером летала-носилась по кругу! За девушкой ухаживали не только деревенские, но и со всей округи парни, приводя в бешенство местных девчат. Те от зависти косо поглядывали на неё, старались опоганить и оболгать её перед парнями, которых считали за своих потенциальных ухажёров и за которых собирались замуж.
   А Тамила?
   А чернявая красавица выбрала среди них самого красивого, самого богатого и самого влюблённого в неё – сына председателя колхоза, русоволосого и синеглазого тихоню Данилу. Она любила верховодить в школе, потом в бригаде доярок, где стала работать после окончания восьми классов, а уже взяв власть над бесхребетным парнем, влюблённым в неё без памяти, разве что не ездила на его загривке.
   Но, оказалось, что её свекровь в этом деле тоже была не промах – в семье она заправляла не только сыном, но и своим мужем. Так что когда Данила привёл свою избранницу в дом, то в нём, как говорится, сразу коса нашла на камень. Пудиха, так прозвали в деревне толстомясую, но очень вёрткую и языкатую, жену председателя по фамилии Пудов, считала, что «чернавка» – Тамила, не пара её сыну и что её мать-гадалка приворожила его к своей дочери своими  гаданиями- химерадами.
   Гены. Ох, уж эти человеческие гены! С кровью матери Тамила взяла все привычки материнской породы: те, что притягивали, словно магнитом, к себе людей – танцы и пение, а вместе с ними и плохие – облапошить кого или взять всё, что вздумается, понравится и плохо лежит, никого не спрашивая. Это они подстегнули Тамилу взять без разрешения из шкатулки своей свекрови старинные бусы с серьгами и браслетом. Молодая и неопытная жена думала, что ей ничего не будет – она же здесь живёт и если что какое не так, так за неё заступится муж. Она ещё не осознала, что при всей его любви к ней, сын слушает свою мать ухо в ухо и не смеет ей прекословить. И ослушался он её всего только один раз – когда привёл в дом свою любимую. Когда Пудиха обнаружила пропажу и увидела её на своей нелюбимой невестке, так просто озверела:
   - На и отстегай её так, чтобы шкура на змее от костей отстала, – подала она сыну кнут с железной гайкой на конце.
   Тамила стояла, взяв руки в бока, и издевательски посматривала-посмеивалась в сторону свекрови. Она была уже беременна и была уверена, что муж, который ночами так горячо шепчет ей на ухо про свою к ней любовь, не подумает даже пальцем шевельнуть. Он и, правда, не подумал – не успел. Увидав, что сын ослушался её снова (в другой раз), Пудиха выхватила из его рук кнут и с яростью замахнулась на ненавистную невестку. Тамила, не ожидавшая такого поворота, не успела ни отвернуться, ни закрыть лицо – конец кнута пришёлся ей прямо по глазу. Зайдясь от дикой боли не только на окровавленном лице, но и внизу живота, Тамила завыла-закричала, а затем, потеряв сознание, опрокинулась наземь…
   Марьяна прибежала-прилетела ко двору сватов на крики соседей. Увидав, что сделали с её дочерью, она не дала никому к ней подступиться. Что-то горячо пошептав на ухо, проделала над ней непонятные движения, отбрасывая и отряхивая руки, после чего Тамила зашевелилась и с помощью матери поднялась на ноги. Молча, Марьяна подхватила дочь на плечи и, не сказав своей сватье и слова, покинула её двор. Вот только стрельнула чёрным оком на неё и своего зятя, когда уходила со двора. Нехорошо стрельнула.
   Никто никуда не заявлял про такое кровавое происшествие. А Тамила потеряла не только глаз, но и ребёнка – она сама едва осталась живой. В дом мужа она уже не вернулась – не пустила Марьяна, да и не к кому было возвращаться. Пудиха своего сына от греха подальше отправила в тот же день к родственникам на Украину. Тот как съехал из дому, так больше и не показался там никогда. Его же мать с облегчением вздохнула – избавилась от воровки…
   Прошло время. Тамила отошла и пошла снова на ферму дояркой. В Гомеле в областной больнице ей вставили искусственный глаз. Кто не знал её истории и не очень присматривался к девушке так и не замечал её инвалидности. Но Пудиха, успокоившись, что всё так ловко получилось, не была бы собой, если бы не стала рассказывать на каждом углу про Тамилу: мол, она и воровка, и неряха-нетюпаха, так ещё же та – корова-яловка…
   Парни, которые до этого так ухаживали за девушкой, как сто бабок отходили – перестали даже смотреть в её сторону – мало того что воровка, так ещё одноглазая и … пустая. После такого разве же она сможет рожать? Кому такая одноглазая яловка нужна?
   Всё слышала и всё видела мать покалеченной Марьяна. В одну из ночей, когда председатель Пудов находился в области на каких-то там сборах, его дом загорелся со всех сторон. Пока люди сбежались и осмотрелись, пока наладили тушение, на месте деревянного строения осталась только куча горелых брёвен. Сама Пудиха, видно, очень поздно увидела и почувствовала пожар – её обгорелый труп мужчины вытянули с пожарища после того, как сбили пламя. Люди перешёптывались и кивали головами в сторону Марьяны, но никто же её возле того дома не видел, не задержал – попробуй докажи.
   Один кавалер остался верным Тамиле – Костя Латышонак. Самый завалящий и нездолящий, как характеризовали его деревенские бабы – ещё те знатоки и оценщицы. Парнишка и правда был неброский: мал ростом, худоребрий, с маленькой головой и звали его в деревне не иначе как Костусёк. Родился он в войну. Это был плод издевательств местного полицая Стрешни над вдовой Авгиньей Латышонок, за то, что она помогала партизанам. Её хатка, приткнувшись у самого леса, была удобным пристанищем для лесных мстителей. Они потом отловили мерзавца и повесили на осине за деревней.
   Костусёк работал прицепщиком в колхозе и жил со своей такой же маленькой и неброской матерью в той самой хатке, которую до войны одолел-построил её муж Михей, который погиб на войне в самом её начале. Когда с Тамилой случилась та беда и она больше месяца не выходила даже из дома, Костя после тяжелого труда под вечер приходил к школьному строению, где в боковушке жила с матерью Тамила, садился на скамейку и сидел на ней часами. Таким вот образом делил и нёс с ней беду. Так и высидел тот день, а вернее ночь, когда Тамила сама подошла к парню, властно взяла его за руку и повела в … его же сарай-пристройку, на солому… С той пристройки, на рассвете, Костя привёл Тамилу в свою хатку, чтобы больше с ней уже не расставаться.
   По-разному люди отнеслись к новообразованной семье – одни посочувствовали красавице, которой не было равных в её красе во всей округе, что такая судьба и такой завалящий муж ей выпали в жизни, другие, наоборот – ему, мужу – сам ни то, ни сё, так и жена ни к чему не придатная. Где-то через год, как сошлась с Костуськом, Тамила родила мальчика. Потом, одну за одной, выдала на свет божий четыре дочери. На удивление односельчан Тамила стала примерной хозяйкой сначала в хатке мужа и свекрови – всё в её руках горело и сверкало, а потом и в своём доме, который молодой многодетной семье помог построить колхоз. Все дети, правда, чертами лиц были похожи на отца Костуська, а вот ухватками и ростом пошли в мать. Все они оказались сметливыми и работящими, и Костусёк всегда был чисто одет, досмотрен, ходил кандибобером по деревне.
   – Да ты посмотри, какая хозяйка оказалась! А чистюля! А работящая какая! У неё же в хате, как в венке всё… – сплетничали, но уже по-доброму соседки Тамилы.
   А Тамила?
   Подсознательно, видно, таким образом Тамила мстила всему миру – вы думали, что я никому не нужна, что я пустая, что я ленивая… Так нате вот, посмотрите, на что я способная…
   Одна за одной отошли в мир иной матери Тамилы и Костуся, которые, как могли, помогали им растить внуков, когда их родители пропадали на работе. Когда грохнул Чернобыль, Латышонки попали под выселение-переселение и вместе с односельчанами приехали на новое место жительства. Им, как и другим потерпевшим от той беды, отвели в посёлке новый кирпичный дом. К этому времени дети их выросли и, как те птенцы, поразлетались от родителей в разные стороны. Тамила и Костусь остались вдвоём в большом дому. Наверняка, переселение что-то надломило в душе Тамилы, а может, надорвалась она в том доказывании людям, что она вон какая! Не такая поганая, как они думали. Тамила, никогда в рот не бравшая водки, начала пить, а вместе с ней и Костусёк. На новом месте он работал в колхозе пастухом, а она, как и прежде, дояркой. Как-то дотянули до пенсии. Неплохой. Всю её они стали пропивать. За исключением некоторых сумм, когда одна из дочерей приезжала к ним, находила и отбирала остатки, чтобы хоть оплатить коммунальные платежи за дом.
Несмотря на пьянство, Тамила на вид была ещё крепкая женщина, а её муж с той выпивкой скукожился, согнулся, облысел. В минуты прояснения они выходили-выползали из дому на запущенный огород и тогда соседи с обеих сторон через пластмассовые сетки-ограды видели и слышали, как Тамила командовала мужу:
   – Бери лопату и копай вот здесь, пенёк трухлявый… Тот послушно брал тяжёлую для его худеньких и маленьких рук лопату и старался со всей силы загнать её в слежавшийся пласт земли, чтобы перевернуть его травой в середину. А сил не было у ссохшегося, и правда, вроде стручка фасоли, мужчинки. Он разгибался и тяжело отхекивался.
   – Чего ты, как тот конь загнанный, храпишь? А ну, давай, бери, делай что-то! – кричала-понукала Тамила. Вон дрова не колотые, а трава выше головы возле плота!
   – Вот же баба паганая, разошлась, как та брага в бочке! Так унижать человека, отца своих детей. Сама вон, какая кобыла, а он едва ноги тягает-переставляет. Куда ему тот топор или лопата? Он же их удержать не может в руках – только покалечится. Косу бы ему ещё дала, да на луг отправила… – сердились (кто вслух, а кто про себя) и жалели маленького Костуся соседки.
   – А потом по улице разнеслась весть, что Тамила внезапно умерла. И тогда люди, что сошлись на похороны, увидели и услышали:
   – Ага – паганая. Какая же она паганая? Не паганая, а … каханая. Милая моя, каханая моя, а как же я без тебя? – плакал навзрыд, никого не стесняясь, маленький, лысый, сморщенный, вроде того гриба-опёнка (или пенька трухлявого, а может как стручка засохшей фасоли) мужчинка, сидя у гроба своей умершей красавицы жены.