Камчатское одоление. Роман. Часть третья

               
ПРЕДСТОЯНИЕ




Далёкий и манящий Петропавловск был для Муравьёва предметом грёз уже очень давно: до того, как состоялось столь неожиданное для него назначение на пост генерал-губернатора Восточной Сибири. Хотя вся его жизнь проходила в других краях, северные и восточные земли манили его, тянули к себе. Именно поэтому на приёме у императора перед официальным назначением он нисколько не фальшивил, проявив радость после слов Николая I           о том, что Муравьёву следует в ближайшее время посетить самый удалённый населённый пункт России – Петропавловск.

Николай Николаевич мечтал  сделать  этот небольшой городок опорой России на Востоке. Он смотрел далеко вперёд и понимал, что плохо освоенные пространства всегда будут привлекать любителей поживиться за чужой счёт. Именно поэтому в голове его непрестанно роились проекты, согласно которым на восточных берегах появятся новые города и посёлки, край начнёт экономически развиваться, к     Охотску и Аяну присоединятся новые порты, построенные для рыболовства и торговли. А во главе всего этого должен быть лучший порт всего побережья Петропавловск, которому  надлежало в его мечтаниях стать городом-парадизом, жемчужиной Сибири и Дальнего Востока.

Но Муравьёв был в первую очередь человеком военным. Именно поэтому он отправлялся в это долгое путешествие в Якутск, Охотск, Петропавловск, Аян:  он должен был лично увидеть

43
состояние обороны этих берегов. Увиденное его потрясло. Россия оказалась полностью незащищённой с востока. Сюда регулярно
 делали набеги экономические пираты, а попросту – воры, грабившие богатства российских вод, здесь уже то и дело появлялись иностранные военные корабли, давление на  эти края всё усиливалось. И в то же время немногими имевшимися здесь чиновниками овладевала беспечность, шапкозакидательство и стремление к собственной наживе. Военного присутствия России здесь попросту не было вообще. Те жалкие силы, которые должны были бы оборонять восточные порты, нельзя было назвать иначе, чем инвалидными командами: ни вооружения, ни своих хотя бы парусных… хотя бы лодок…

По предварительным прикидкам серьёзного нападения с целью отхватить громадный кусок русских земель следовало ожидать не позже, чем лет через пять-шесть. Именно тогда и зародилась у него мысль о восстановлении прав России на Амуре, чтобы иметь с восточным побережьем надёжную связь водным путём, чтобы в случае необходимости можно было быстро переправить войска из центральной России.

И эти пять лет прошли. В воздухе запахло большой войной, а Муравьёву только сейчас удалось добиться сравнительно небольшого пробного сплава войск по Амуру. Собственно говоря, даже с пополнением защитников российских берегов оказывалось меньше, значительно меньше, чем один человек на одну версту береговой линии!

Тогда, пять лет назад, уже на следующий день  после утомительного ритуала знакомства со всеми имеющимися в Петропавловске чинами и торжественного ужина у начальника порта капитана второго ранга Машина, Муравьёв пригласил его, как он выразился, на прогулку с целью обозревания окрестностей. Стремительный генерал-губернатор то и дело отрывался от своего спутника, приостанавливался, поджидая Ростислава Григорьевича, во время этих пауз зорко осматривался. Он сделал попытку занять место возможного противника:   представил себе, что он – английский шпион (почему-то Муравьёв  представлял именно и только английского лазутчика), прибывший на торговом судне сюда, на край света, в образе какого-нибудь учёного. И вот этот мистер Смит,  бродя вокруг порта и города,  видит перед собой удивительно красивый Авачинский залив, а рядом с ним, отделённый невысокой грядой залив поменьше, проход в который узок, как бутылочное горлышко, а в том месте, где это горлышко расширяется, фарватер почти полностью перегораживается песчано-каменистой грядой –  «кошкой», оставляя для кораблей очень малое пространство. И пройти в порт без разрешения хозяев можно только с боем, если на «кошке», как он заметил с самого начала,  рядом с крутым берегом будет стоять достаточно мощная батарея.   На другом берегу установить другую,   и действовать они будут согласованно. Любой корабль может попасть под их перекрёстный огонь...

…Если они будут стоять. А их нет! Так что   мы благополучно минуем  первые две батареи перед входом в малый залив     и   можем совершенно спокойно  идти вглубь, высаживать десант и одним махом занимать весь порт и городок. А первые батареи можно подавить с моря. Несколько бортовых залпов трёх-четырёх наших кораблей сметут их с лица земли... Муравьёв вдруг резко остановился. «Наших»! Что-то ты уж больно увлёкся, Николай Николаевич! Совсем уже в шпиона превратился!

Так... Теперь вот эта гряда, отделяющая Авачинский большой залив от малого. Это, по сути дела, две горы — Никольская и Сигнальная, — соединённые совсем немного поднимающимся над водой перешейком, на который очень удобно высадиться десанту и двинуться по гребню Никольской к порту, где гора опять понижается почти до уровня моря и есть возможность  для наступления широким фронтом. А уж если вторая часть десанта будет высажена именно там, то, объединившись, они могут ударить с такой силой, что не устоит никто. Собственно говоря, англичане вполне справедливо решат, что эти беспечные русские, судя по всему, нисколько не озабочены защитой города и порта с этого направления. Здесь тоже, так же, как на перешейке, нет батарей, нет никаких укреплений. Да, скажут они, уверенно можно доложить в своё Адмиралтейство, что яблочко практически само падает в руки Британии!

К этому моменту своих «шпионских» размышлений Николай Николаевич уже спустился с Никольской горы и стоял именно в том месте, которое он сам только что наметил в качестве самого выгодного для нападения на будущий город своей мечты. Подоспевшему Машину мрачно сказал, едва ли не сквозь зубы:




– Потрудитесь составить доклад, в коем подробно объясните причины, по которым для усиления обороноспособности Петропавловска за последние годы не было сделано ровным счётом ничего. Это первое. Второе: в случае начала военных действий у вас будет подробнейший план обороны города и порта, об этом я позабочусь лично в ближайшие дни. Но запомните главное. Это на случай, если завтра со мной что-то случится, и я не смогу этот план составить. Ключевых точек обороны здесь несколько. Это вход в губу, в малый залив, это кошка сразу после входа, это перешеек между Сигнальной и Никольской. Но главная и, запомните, самая последняя точка, после оставления которой городу и порту остаётся только сдаться, находится вот здесь, между вон тем озером и началом Никольской горы, где мы только что с вами спускались.

– Култучным, ваше высокопревосходительство, – подал   голос начальник порта.

– Что-о-о?

– Култучным озеро называется…

– Да какая, к дьяволу, разница – Култычное или Перебутыличное!  При любых сложностях именно здесь должна находиться самая долговременная точка обороны. В случае десанта неприятеля в обход Никольской сопки вы его встретите картечью вот отсюда!

Уставший и от этого внутренне взвинченный, Машин позволил себе аптекарскую дозу –  гран, не более! –  иронии:

–  Но я пока не получал известия о начале войны с кем бы то ни было!

Бешеная кровь ударила Муравьёву в голову. Удержав себя от крика, он медленно и чеканно произнёс:

– Вы. Пол`учите известие. О вашей отставке с понижением в чине. Если. Незамедлительно. Не займётесь всеми этими делами! Ясно? Не слышу ответа.


Побледневший Машин только и сумел выговорить непослушными губами:

– Есть немедленно заняться укреплением обороноспособности Петропавловска!

  Идя вслед за генерал-губернатором, Машин никак не мог одолеть бесконечный разговор в голове, который обыкновенно называют остроумием на лестнице. Обрывки лихорадочно возникавших мыслей складывались примерно в такой монолог:

– Немедленно... немедленно! Как же! Ты-то, Муравьёв, скоро уедешь, а мне здесь оставаться. И как бы я усердно ни старался, ничего нельзя сделать с несколькими десятками инвалидов и сосланных сюда матросов... И к тем стареньким нескольким пушкам, которые сейчас стоят на горах, никаким чудом не прибавятся новые и более мощные, если никто в России не позаботится об этом. Не здесь нужно всё это решать, не здесь!

Машин прекрасно отдавал себе отчёт в  том, что все эти мысли у него вызваны раздражением, что даже имеющуюся горстку людей можно подвигнуть на работы по созданию какого-нибудь одного  укрепления, если только заниматься этим постоянно. Но заниматься этим всем ему так не хотелось!

Поздно вечером, написав письма и рапорты, сделав записи в  дневнике, Муравьёв взялся за составление плана обороны Петропавловска. Он прекрасно понимал, что вариантов нападения на порт и город может быть множество. Поэтому применительно к изменчивым ситуациям план у него вырисовывался тоже многовариантным. Незыблемыми оставались батарея на седловине между Никольской и Сигнальной сопками, батарея почти напротив, на кошке, у противоположного берега губы, и батарея, которую он сразу наметил для отражения десанта с северо-запада. К ней, впрочем, он, поразмыслив, поставил ещё одну, парную батарею на восточном берегу озера, создав тем самым смертельную ловушку для возможного десанта, который неизбежно попадёт под перекрёстный огонь и будет уничтожен...



Он видел, что план его удачен, что город и порт могут быть защищены от значительно превосходящих сил. Природа   будто сама позаботилась укрыть город и порт сопками и трудными подходами.
Подправить её можно было бы, создав в Авачинском заливе мощную крепость, но не на месте ныне существующего города и порта, а в Тарье. Подход к заливу контролировать мощными батареями на так называемых Воротах. А если неприятель расположится, не подходя близко к ним, то тогда послужит  канал, который нужно прорыть из Тарьинской  губы в Ягодовую бухту, находящуюся за Воротами. В этом случае защитники смогут незаметно вывести из блокированного неприятелем залива часть кораблей и неожиданно атаковать осаждающих с фланга.

Всё это было бы прекрасно. Но...  Есть дела совершенно неотложные. Весь разработанный план предполагает постоянное присутствие в порту какой-то части российских военно-морских сил. А укреплениям и батареям требуется более  трёхсот орудий, —                крупнокалиберных и, по большей части, способных метать бомбы. В Петропавловске  же стареньких пушек в десятки раз меньше самого необходимого, то же самое положение   и с защитниками города. И озаботиться всем этим нужно   немедленно... Всеми правдами-неправдами, но уже к концу этого года необходимо добиться создания Камчатской области, чтобы уже в следующем, 1850 году, сюда перебрался бы   военный губернатор  вместе с Охотским гарнизоном. Оттуда же переправить большую часть имеющихся там орудий и боеприпасов…

И – Невельской! Где он сейчас находится? Ах, как нужно сейчас известие о судоходности устья Амура! Нет, вестей от него придётся ждать, уже вернувшись с Камчатки, – в Аяне или в Охотске. И, судя по всему, ждать придётся долго, если вообще дождёмся…

Было это пять лет назад, всего пять лет… Подумав об этом, Муравьёв усмехнулся: как относительно всё на свете! За пять лет произошло столько удивительных событий российского… нет, всепланетного масштаба. Капитану первого ранга Невельскому удалось доказать судоходность устья Амура и то, что Сахалин является островом. Оба эти великих открытия постарались сохранить в тайне, и по сей день мореплаватели и географы всего света убеждены по-прежнему, опираясь на заключения авторитетных как европейских, так и русских исследователей, что Сахалин соединяется с материком перешейком и является полуостровом, а в устье Амура не может войти ни один морской, океанский корабль. За эти же пять лет к Российской империи присоединены, а точнее – восстановлены права на них – гигантские территории Приамурья и Уссурийского края. И этот процесс продолжается, Невельской со своей экспедицией именно сейчас, в прошлом 1853 году   окончательно закрепил Сахалин за Россией, построив на южной оконечности острова, в заливе Анива укрепление, которое (Муравьёв не удержался от некоторой дозы самодовольства) Геннадий Иванович   назвал Муравьёвским постом. А потом пошёл дальше, до самой границы Кореи, и повсюду поднимал там русский флаг.

И за те же самые пять лет практически ничего не было сделано для укрепления обороны этих мест. То немногое, что всё-таки   удалось осуществить, произошло именно вопреки нежеланию петербургских чиновников вкладывать силы и средства в отдалённую окраину. Тем более, что это нежелание опиралось на неодобрение такого процесса самим императором.

Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что Николай I в этом вопросе никогда не был категоричен. Он всегда требовал постепенности, неспешности, осторожности в делах восточных, полагая главным там противником России Китай, а отнюдь не другие силы. То же самое  бубнили во всех канцеляриях, особенно в Министерстве иностранных дел: Китай-де заинтересован в захвате этих земель, а что там забыли англичане, французы, австрийцы, турки? А вот здесь, на востоке России, почти каждый был убеждён, что если нападение на Россию будет, то начнут его давние «приятели» – англичане и французы, к которым очень скоро присоединятся американцы, японцы и китайцы.

И вот война объявлена, а Россия по берегам восточным к ней не готова, а соединённые флотилии рыщут по мировому океану в поисках русских кораблей, причём военных или торговых – не имеет значения. Уже эскадры вышли в Северное и Балтийское моря и блокировали главный у России флот и его базу – Кронштадт. Со дня на день их следует ждать здесь…



Обо всём этом думал Муравьёв, когда речной поход был завершён, и началось распределение прибывших сил и боеприпасов. И становилось понятным, что количество это – ничтожно мало, а организовать следующий сплав в нынешнем году уже невозможно…


Спустя всего несколько дней благополучно завершивший своё плавание транспорт «Двина», за которым  вместе с фрегатом «Аврора» собирался охотиться   Прайс, принимал на борт 350 человек из сводного батальона, только что сплавившегося от Шилки по Амуру во главе с генерал-губернатором.

В полном соответствии с детальным планом обороны восточного побережья, который Муравьёв разработал ещё четыре года назад, после посещения им Камчатки, эти люди должны были отправиться на усиление камчатского флотского экипажа. Командовал отрядом капитан второго ранга   Арбузов. Во время сплава генерал-губернатор наблюдал за Александром Павловичем, увидев   старательного и исполнительного офицера. Он слышал о нём ещё на Кавказе, тогда, когда Арбузов крейсировал у берегов Абхазии.     Спустя несколько лет  именно он   назначен был   помощником камчатского военного губернатора Завойко и командиром 47-го флотского экипажа. Вместе с инженерным поручиком Мровинским он должен был в кратчайшие сроки организовать оборону Петропавловска. Именно поэтому Николай Николаевич проводил с Арбузовым и Мровинским долгие часы, когда он вводил их в обстановку, в которой   предстояло действовать, рассказывал о своём плане обороны города. Именно поэтому   под присмотром Муравьёва этот отряд после высадки действовал быстро, даже стремительно. Чувствовали все: вот-вот должно полыхнуть от края и до края, нужно успеть. С места выгрузки, от озера Кизи, отряд совершил изрядный марш-бросок до залива де Кастри. Шли по местам, где уже полным ходом велись работы по сооружению дороги до де Кастри, до Александровского поста. Люди Невельского, разведавшие маршрут,   организовали расчистку, уже подготовили переправы и гати там, где это было нужно. Все понимали: в случае войны эта дорога станет тайным путём для переброски грузов и людей в необъявленный нигде и никому порт. Так же, как никто в мире, кроме российских моряков, не знал о существовании Татарского пролива между Сахалином и материком, точно так же никому не было известно о том, что в де Кастри может быть великолепная стоянка для морских судов. Именно там отряд ожидала назначенная для перехода в Петропавловск «Двина». Уложили в трюмы всё, что должно было быть доставлено, погрузились сами и ушли за горизонт, к Камчатке.


Заранее было объявлено, что в долгом пути все солдаты будут заниматься усиленной военной подготовкой, отработкой приёмов штыкового боя. Кроме этого предполагались занятия по артиллерийскому делу, потому что никто не мог знать, что ждёт каждого впереди, кого придётся заменить в строю...

Бомбы сообщений о всё новых опасностях ложились всё ближе и ближе, грохот от них становился уже невыносимым. Тревожное ожидание и предчувствие очень тяжёлых испытаний, которые ощущали многие, в том числе и Завойко, объяснились в тот момент, когда несколько месяцев назад поступила зимняя почта. Она содержала довольно откровенные намёки на то, что назревает военный конфликт и следует опасаться, что он коснётся и восточного побережья России.

Через пару недель в Петропавловск зашла китобойная шхуна. Американец доставил письмо  с Сандвичевых островов, от  короля островного государства Камехамеа III. Королю чем-то приглянулись русские моряки ещё с тех пор, когда Невельской на своём «Байкале» делал там остановку по пути в Петропавловск. Дружески расположенный, король извещал губернатора о том, что он имеет достоверные сведения  о намерениях англичан и французов нынешним же летом напасть на русский порт и о том, что подготовка к такому походу уже началась.

Ещё   три месяца  спустя, 19 июня 1854 года, капитан-лейтенант Изыльметьев достиг Авачинской бухты,  доложил обо всех   приключениях «Авроры» во время  тяжелейшего 198-суточного похода через два океана и подтвердил слухи о предвоенной ситуации между Россией и англо-французским союзом.

– Бог миловал, преследование если и было, то мы удачно его избежали. Сейчас только цинга-скорбут омрачает благополучное завершение плавания. Четверть экипажа похоронена в море, остальные хотя и на ногах, но тоже больны и ослаблены...

Завойко не находил сил прямо посмотреть в ясные глаза этого отважного человека, потому что он должен был, по сути, сообщить ему о том, что никакого отдыха не предвидится, поскольку порт  уже некоторое время находится на осадном положении, более того – он уже включил экипаж в схему обороны порта. Когда всё же сообщил Изыльметьеву об этом, то поразился выдержке капитана. Он невозмутимо взял под козырёк:

– Есть приступить к участию в оборонительных мероприятиях! Когда позволите, господин генерал-майор, ознакомиться с диспозицией и нашей ролью в обороне?

Василия Степановича ощутимо царапнул «генерал-майор», напомнив о том, что общевойсковой чин не совсем соответствует тому адмиральскому, о котором он давно мечтал и который ему был обещан при переводе на Камчатку из Аяна. Поэтому в дальнейшей беседе он не преминул упомянуть о том, что он флотский офицер,  и об известных многим своих   заслугах во время знаменитого  Наваринского сражения. Не заметив в глазах собеседника ничего, кроме должного почтения, отпустил его – доводить решение до команды.

Вскоре корвет «Оливуца» привёз приказ: укреплять порт всеми силами и в случае нападения защищаться до последнего заряда. Жирную точку в этой веренице поставили в июле, как ни странно, американцы. Торговое судно «Нобль» доставило в Петропавловск официальное сообщение генерального консула России в Северо-Американских Соединённых Штатах о начале войны.

Именно в тот день Завойко заперся у себя в кабинете, уставился в зелёное сукно письменного стола и стал раскладывать мысленно пасьянс своих дел и забот за последние годы. Он старался сейчас, без всяких свидетелей, быть правдивым и искренним, как на исповеди. Не получалось до конца. Он то и дело ловил самого себя на том, что пытается приукрасить сделанное, придать этим делам большее значение, чем имели они на самом деле.


Он не верил в войну. Все вокруг говорили об этом. Спешили Муравьёв, Невельской, суетились многие, а он не верил, что когда-то до этих побережий война может добраться.   Нет, он выполнял чётко и точно все поручения, но они напоминали о предстоящем не часто. У далёкого начальства мысль тоже билась с перерывами, как пульс. И если бы он верил в страшную возможность, то в промежутках между ударами он бы успел сделать многое из того, что откладывал изо дня в день, чтобы заняться тем, что ему казалось более важным: он думал о мире. Латинская мудрость  si vis pacem, para bellum – «хочешь мира, готовься к войне» казалась ему далёкой и устаревшей, и он готовился к миру.

Он обустраивал порт, для чего ещё прежде ему пришлось заняться сооружением небольших литейного и кирпичного заводов.  Кирпич и отливки не нужно было более возить за тысячи миль два-три раза в год, чаще не получалось. Он спрашивал себя: а разве это –    не на оборону? Ведь лить можно и ядра, а   кирпич использовать на укреплениях... И обрывал себя: каких укреплениях? какие ядра? То количество пушек, которое он считал достаточным для этого пока незначительного порта, было вполне ядрами обеспечено. Ну, ещё несколько орудий перевезли из Охотска вместе с боеприпасами –   хватит! Поэтому металл шёл на якоря для мелкого каботажного флота, на цепи и лестницы... Да мало ли – куда нужен металл! То же самое –тарьинский кирпич. Укрытия от неведомого     гипотетического противника могли подождать, а вот новые казармы и дома нужно было строить немедленно! Чтобы людям легче и проще жилось, он занимался... Чем он только не занимался! Сооружал кузницы и мельницы, мелкие суда для рыбаков. Жена его Юлия Егоровна, даже дети – и те обучали приезжих русских людей работать на этой земле... Сажать картофель, заготовки на зиму делать:   вялить рыбу, оленину, собирать и квасить в бочках черемшу –  верное  средство от цинги, грибы солить и сушить... Великое искусство жить в таких условиях уже было ими во многом изведано, и они щедро делились им со всеми желающими. Завойко вспомнил свой давний разговор с Муравьёвым. Тогда и по сей день он исповедовал неторопливое,   постепенное и неуклонное освоение земли. А уж если бы решили вопрос с переселенцами! Тогда бы...

...А что – тогда? Точно так же назрела бы война, точно так же неприятель встал бы на пороге. И так же возникла бы угроза того, что всё созданное на этой земле может быть стёрто с её лица. Если победит враг. Значит... Латиняне были неправы? Готовься к войне, если хочешь мира? Очень похоже на то...


В своём самобичевании Завойко тоже перегибал палку. Ведь уже три месяца всё население Петропавловска занималось только обороной, точнее  –  подготовкой к обороне. Тогда Завойко вновь пересчитал свою «армию». Сто двадцать пять человек, давно забывших про службу, потерявших все военные навыки – вот и весь «гарнизон». Да и прежде это были матросы из 47-го флотского экипажа, назначенные для работы в порту, денщики, писаря да казаки, больше кичившиеся своим казачеством, чем были пригодны для какого-нибудь военного дела. Ситуация складывалась критическая. Некому было обслуживать даже те немногочисленные пушки, которые были в Петропавловске и те, которые были перевезены с боеприпасами из Охотска. Даже если допустить, что ускоренными темпами можно из необученной группы солдат и матросов сделать дельных пушкарей, то и тогда, как в знаменитом Тришкином кафтане, образовывалась дыра в обороне: некому было бороться с десантниками, буде таковые окажутся на берегу бухты... Тем более, что и вооружение у солдат — времён очаковских и покоренья Крыма: в основном кремнёвые ружья, несколько пистонных. О такой штуке, как штуцеры, которыми уже полностью были вооружены европейские армии, здесь ещё и не слыхивали.

В некоторой растерянности Василий Степанович  пожаловался Юлии Егоровне:

–  Людей катастрофически мало. Не с кем защиту города организовывать!

Женщина  давно уже привыкла, что муж с ней иногда советуется по исключительно служебным вопросам. Выслушав мнение, он мог сделать всё по-своему, но узнать её точку зрения он считал для себя обязанностью.

Юлия Егоровна в отличие от других случаев, когда она обдумывала вопрос, пусть даже и не очень важный, ответила сразу. Видно было, что она тоже понимала ситуацию и уже пыталась выйти из этого положения:

– Поднимай народ, Вася. У тебя нет другого выхода.

Завойко захлопал белёсыми ресницами:

–  Какой народ?

Жена коротко отрубила:

  – Весь. Всех, кто живёт в округе.
 
Пояснила немного погодя:
 
        – Да посмотри, Василий Степанович, кто вокруг тебя. Рыбаки, охотники, бывшие преступники, те же пожилые казаки... И каждый здесь не только владеет оружием, но и имеет его! Здесь ведь жить без этого невозможно. А любое ружьё – оно без боеприпасов не более, чем простая железка! Значит, каждый сам обеспечивает оружием   защиту и пропитание себе и своей семье. Особенно камчадалы –  они ведь искусные охотники. И солдаты из них будут хорошие. От местных матерей к ним с кровью перешло умение ладить с природой, стрелки они великолепные, а русские отцы передали им свою волю и стойкость, готовность и способность претерпеть любые трудности. И инвалиды пусть помогают строить оборону, сколько смогут... Тут ведь каждому нужно пояснить, что если мы   вместе не отобьёмся, то конец будет для всех одинаков.


На следующий день после прибытия растерзанной штормами и почти задушенной скорбутом «Авроры» по Петропавловску забегали гонцы, затрезвонили корабельные рынды, в церкви звонил единственный колокол, кто-то колотил в подвешенные в разных местах куски железа — пожарные била, встревоженные люди выскакивали на улицы и устремлялись к импровизированной площади, где в особых случаях собиралось население...  Говор, перекрикивание, встревоженные интонации разговоров. Никто не знал, что случилось, но настроение было подавленным: такой сбор не предвещал ничего хорошего. Вынесли большой стол, рядом поставили тяжёлую скамью. Появившийся губернатор довольно  легко ступил на неё, перебрался на стол, поднял над обнажёнными головами руку. В наступившей тишине Завойко обратился к горожанам и солдатам, чиновникам и офицерам так, как всегда на Руси командиры обращались к ратникам перед опасным боем:

– Товарищи! Не знаю, все ли чувствуют это, но к нашим берегам подбирается неприятель. Очень скоро Россия вступит в смертельную схватку с несколькими сразу противниками. Я счёл необходимым обратиться к вам всем, к каждому в отдельности, и сообщить вам о возможной опасности.  Вот моё к вам обращение.

...Он начал читать заранее написанный текст.   Мог бы и рассказать обо всём по-простому, чтобы было понятнее, но потом решил, что один вид написанной бумаги скажет каждому, что всё это не шуточки-разговорчики, а государственные дела, решения и слова. Он читал, речь его неслась над толпой, слушавшей напряжённо и внимательно, улавливая главный смысл, пытаясь решить для себя самую важную задачу в этот момент: что же нужно реально делать?..

  – Война может возгореться и в этих местах, ибо русские порты Восточного океана объявлены в осадном положении. Петропавловский порт должен быть всегда готов встретить неприятеля. Я надеюсь, что жители в случае нападения неприятеля не будут оставаться праздными зрителями боя и будут готовы с бодростью, не щадя жизни, противостоять неприятелю и наносить ему возможный вред. Я пребываю в твёрдой решимости, как бы ни многочислен был враг, сделать для защиты порта и чести русского оружия всё, что в силах человеческих возможно, и драться до последней капли крови; убеждён, что флаг Петропавловского порта, во всяком случае, будет свидетелем подвигов, чести и русской доблести!

Потом он говорил о походе «Авроры», которая два с лишним месяца, не заходя ни в один порт из-за возможного преследования, добиралась через шторма, столь частые в это время, девять тысяч миль! Завойко просил людей помочь скорей поставить на ноги всех  оставшихся в живых членов экипажа «Авроры», чтобы они по возможности скорей начали устройство новых батарей из половины корабельных пушек, чтобы успели обучить новых пушкарей и могли бы участвовать  в возможной обороне.

После этих слов из толпы стал протискиваться вперёд матрос с фрегата. Немалый   рост делал его заметным, перед напором все расступались. Выйдя  к столу, гаркнул:

  – Разрешите обратиться, ваше благородие!

Завойко решил не цепляться к неправильному обращению, кивнул:
 
          –  Говори.

  –  Те матросы, которые на ногах, поручили мне сказать, что мы готовы прямо сейчас, если будет команда нашего капитана, принять участие в работах.

Генерал расцвёл улыбкой:

     – Молодцы, авроровцы!

... Потом началась запись в добровольческий отряд. И долго ещё подходили люди, их расспрашивали об их умениях и записывали, если не в отряд, то на оборонные работы.

И вот в день, когда был получен официальный документ о начале войны, можно и нужно было подвести итоги проделанной работы. И как бы ни терзал себя Завойко за просчёт стратегический, оказывалось, что оперативной работы было сделано немало. В соответствии с планом, составленным когда-то Муравьёвым, город и Ковш окружили семь батарей из орудий, бывших в распоряжении порта, и половины корабельных пушек «Авроры». Удачное их расположение полностью защитило бы город и порт, если бы были они мощнее, если бы защищены они были брустверами, а все пушки стояли бы на платформах, и много других «если»... На всём лежал отпечаток поспешности и недостатка  в материалах, в рабочей силе. Не успели сделать, не успели привезти, не успели выкопать... Нет подходящего леса — пушки лежат прямо на кучах камней, ничем не прикрытые. Нет  элементарной рогожи или парусины для мешков — некуда складывать землю, чтобы прикрывать пушкарей от осколков и пуль. Нашли выход: притащили со складов мешки с мукой, обложили батарею... Даже пороховые погреба не успели оборудовать, приспособили для них корабельные цистерны!

И всё же город нарастил мускулы, он уже не был такой лёгкой добычей. С прибытием «Двины» и отряда Арбузова  оборона ещё усилилась  не только людьми, но и несколькими пушками, снятыми с транспорта. Два месяца непрерывной работы всех жителей города и всего гарнизона имели результатом не только появление новых                укреплений, новых батарей, но и создание единого духа  защитников. От мала до велика все знали: город может и будет защищаться, сколько бы неприятельских кораблей ни прибыло к русским берегам.

Когда военных действий стали ожидать со дня на день, Василий Степанович выписал на листе бумаги цифры, которые стали итогом подготовки к войне в течение последних четырёх месяцев. В петропавловской артиллерии оказалось всего 68 орудий, из коих 22 остались на левом борту «Авроры», превратив её в прекрасную плавучую батарею, которая могла бы обстреливать не только корабли, сумевшие прорваться в Ковш, но и все подступы к гавани. Пять орудий на «Двине» могли лишь поддерживать огонь по целям на воде и на перешейке между сопками, где стояла самая незащищённая батарея.

Людей, приготовившихся к встрече с противником, было 900 с небольшим. 380 человек было на батареях, немногим меньше осталось на кораблях, остальные вошли в стрелковые отряды. В штабе Завойко числилось 14 человек...


Омрачил подготовку к возможному нападению эпизод, вызванный обычной чиновной несостыкованностью. Прибывший на «Двине» Арбузов  весь долгий путь   от де Кастри до Петропавловска посвятил занятиям с солдатами. В тихие дни, когда транспорт не шибко била волна, были заняты все: свободные пушкари показывали, как обращаться с орудиями, как заряжать, как наводить; повсюду видны были группы солдат, ожесточённо отрабатывавших приёмы штыкового боя. Александр Павлович строго следил за тем, чтобы в отряде бездельников не было, если   он замечал, что кто-то только демонстрирует старание, тут же подзывал и специально громко, чтобы слышали все, внушал:

  – Как ты думаешь, англичанин или француз хотят помирать?

        – Никак нет, ваше благородие!

– Или думаешь,   они –  дураки? Или слабее тебя? Да их солдаты во многих сражениях известны! А ты от неприятеля, словно от комара отмахиваешься!

Потом он брал вторую палку, на конце которой   тоже был намотан тряпочный колобок.
 
– Вот я английский солдат, и мы встретились. Что ты должен сделать? 
 
– Убить яво!

– Ну, так давай, действуй.

Стоящие вокруг солдаты подбадривали товарища, давали советы. Но бой кончался мгновенно: партнёр Арбузова неизменно оказывался на палубе, сбитый концом его «оружия».

–  А ведь тебя не палкой сейчас ткнули, а штыком! И лежишь ты
сейчас беспомощный, кровью истекаешь. Что сделает противник с тобой? Правильно! Он в тебя ещё раз ткнёт, чтобы уж убить наверняка. И уже... Тебя как зовут? Петя? Нет больше на земле человека, которого звали Петей! Лежит труп, мертвяк. А враг дальше пошёл – убивать ещё кого-нибудь из твоих друзей. А ты ему не позволь это сделать. И себя подколоть не дай! Что в бою главное, как думаешь?

–  Остаться в живых, ваше благородие!

–  Та-ак... Выжить, конечно, неплохо. Но не это главное. Поэтому ответ твой неправильный. По твоему ответу самый последний трус, который убежит с поля боя, бросив товарищей, выполнит этим самым свой долг? Ведь ему вроде бы было приказано выжить! Он выжил, а товарищи его погибли. Этому предателю, этому последнему трусу теперь и награда положена? Не-ет! «Приказано выжить» — эти слова есть оправдание трусости. Приказывают не выжить, а по-беж-дать! От каждого из нас победы ждут. Так что пока есть возможность –       научись оставаться в живых, побеждая врага!

Такие уроки имели действие. Арбузов видел отчётливо, что его солдаты с каждым днём бьются всё энергичней и правильней. Порой останавливал бой:

— Вы в атаке. Вы бежите навстречу друг другу. Так науч`итесь на ходу решать — какой стороной вы будете: нападающей или защищающейся? Многие думают, что победит тот, кто нападает первым. Ошибка. Нужно использовать бег противника: отскочи в сторону, он сразу не сможет остановиться. Кол`и. Прикладом бей. Ногу или ружьё ему в подножку, чтоб упал! Ясно?.. 


Прибыв в Петропавловск, Арбузов неожиданно для себя встретил довольно прохладный приём у Завойко.  Василий Степанович уже давно и не без оснований считал себя местным властителем, без которого ничего не могло произойти. А тут является какой-то... Арбузов и докладывает, что он назначен помощником губернатора по портовому флотскому экипажу и гарнизону. При этом не предъявляет ни документа о таком назначении, ни сопроводительного письма. Как пояснил Арбузов, документы не успели подготовить, потому что необходимо было срочно выходить в плавание, а  письма Муравьёв не дал, сказав, что в этом нет необходимости. Именно поэтому Завойко безразлично глянул на новоприбывшего. Он всегда очень ревниво относился к тому, что казалось ему ущемлением его прав, а потому заметил:

–  Мне казалось, что помощников себе я могу выбирать сам.

Арбузов, не менее самолюбивый, тоже поддался этой волне:

– В таком случае я передаю весь доверенный мне генерал-губернатором отряд и имеющееся при нём имущество и вооружение человеку, назначенному вами. Соответствующий рап`орт будет подан в канцелярию в ближайший час. Разрешите идти?


–  Разрешаю. О вашей дальнейшей роли вам будет сообщено через несколько дней.
Вскоре он узнал, что  Арбузова собирается пристроить на «Аврору»   волонтёром  Изыльметьев. И снова удушливая волна себялюбия охватила его: он немедленно потребовал капитан-лейтенанта к себе. Когда тот появился, генерал нервно спросил:

–  На каком основании вы хотите зачислить в команду капитана второго ранга Арбузова без моего распоряжения?!

Иван Николаевич с ледяным спокойствием ответил, продемонстрировав, между прочим, знание всех деталей разговора между Завойко и Арбузовым:

  –  Мне казалось, что выбирать себе добровольцев-соратников  из числа людей, вам не подчинённых, я могу себе сам.

–  Это вам только кажется! У меня на берегу катастрофически мало офицеров, способных организовать оборону.

Тонкая ироническая улыбка проскользнула по губам капитана «Авроры»:

  –  Я достоверно знаю, что вы отказались принять услуги Арбузова, назначенного в Петропавловск генерал-губернатором Муравьёвым именно для организации обороны на берегу. А поскольку в нынешней ситуации опытными моряками не бросаются, я посчитал возможным взять в команду Александра Павловича. Если последует ваше решение о возвращении его на назначенное место, я такое распоряжение, безусловно, выполню. Так что на самом деле выбор-то за вами, господин генерал-майор. Вы уж как-нибудь сделайте его!

…Вечером Завойко рассказывал о ситуации Юлии Егоровне:

–  Понимаешь, они меня загнали в угол! Насколько я узнал, прибывший отряд не представляет себе другого командира, а это очень важно, когда есть такое единение. А с другой стороны – неотменять же своё собственное решение! Ронять престиж командующего?

Юлия Егоровна давно знала слабые стороны мужа. Знала, что порой он явно ереоценивает своё место в жизни, что на этой волне он зачастую может совершать необдуманные поступки. Нет, она никогда не напоминала ему, что своей карьерой Завойко во многом обязан именно  ей, а точнее – её дяде, адмиралу Врангелю. В такие моменты она просто подходила к супругу, гладила его по голове, говорила о том, что он у неё – самый умный, самый лучший, что он обязательно найдёт правильное решение. А потом подсказывала это правильное решение, которое Василий Степанович чуть позже совершенно искренне принимал за своё:

  – Васенька, ты же мудрый человек! Я прекрасно понимаю, как тебе сложно сохранять во всём справедливость и равновесие. Но ты же всегда находишь выход единственно правильный. Как я поняла, ты уже решил искренне поговорить с этим Арбузовым, признаться, что был неправ.  И ты совершенно верно думаешь, что он будет этой открытостью тронут, и хорошие отношения между вами (а это очень важно, Вася, когда между начальником и подчинёнными складываются такие отношения, ты сам это прекрасно знаешь) установятся надолго. Мне тоже кажется, что ты правильно делаешь, рассуждая таким образом…

Завойко слушал сладкие речи любимой жены и думал о том, что завтра нужно встретиться с инженером Мровинским и напомнить ему, чтобы действовал он в полном согласии с Арбузовым… Ах, да, с Арбузовым! Как теперь с ним быть?

Юлия Егоровна будто читала мысли:

– Повинись, Василий Степанович, повинись! Всем от этого хорошо будет.

Упрямый Завойко думал довольно долго. Только тогда, когда вот-вот должны были начаться чрезвычайные события, он вынужденно принял   свою неправоту...
Логика и несложные арифметические действия приводили к выводу, что успех или неуспех обороны Петропавловска будет зависеть от простого соотношения сил: если на стороне нападающих сформируется значительный перевес, то долго удержать город и порт будет просто невозможно.

На расширенном  военном совете с участием всех офицеров, командующих батареями и подразделениями, который созвал Завойко, коварная эта мысль хотя и не была высказана открыто, но    незримо присутствовала во всём происходившем. Это был как бы смотр всему сделанному за последние месяцы, особенно после перехода на осадное положение.

Завойко по очереди выслушивал доклады о степени готовности.

–  Шахова батарея на Сигнальном мысе. Лейтенант Гаврилов.

  –  Установлены три пушки 36-фунтовые и две – бомбические, двухпудовые. Команда – 63 человека. Боеприпасы – как у всех: по 35-40 выстрелов на орудие. Полностью отсутствует бруствер, батарея практически ничем не защищена.

– Почему?

– Как известно, это самая высокая точка, позволяющая контролировать внешнюю гавань до входа в Ковш. Подьём орудий на высоту в 13 саженей отнял много времени. Грунт скальный.

– Немедленно приступить к сооружению бруствера до появления противника.

– Есть!

Докладывал о полном завершении работ командир самой мощной батареи, расположенной на кошке и  закрывавшей вход в бухту. Лейтенант Дмитрий Максутов сообщил, что к десяти орудиям батареи добавилось ещё одно – дальнобойное, снятое с «Авроры». Защита батареи выполнена надёжно…

Один за другим вставали лейтенант Александр Максутов, мичман Попов, поручик Гезехус, капитан-лейтенант Кораллов, гражданский служащий Зарудный, под командованием которого было всего одно полевое орудие – защита от возможного десанта. О полной готовности доложили капитаны «Авроры» и «Двины». Всем было приказано закончить необходимые работы. В общем, шла внешне спокойная рутинная работа, почти все участники которой прекрасно понимали, что если подойдут несколько кораблей противника с перевесом в орудиях в два, а то и больше раза, то они быстро сметут батарею на Сигнальном мысу – видную отовсюду и открытую для обстрела, подавят парную с ней батарею Попова на другом берегу входа в Ковш. А вот дальше… Дальше события могли развиваться по-разному. Противник мог нащупать самое слабое место в обороне – батарею, находившуюся на перешейке между Сигнальной и Никольской сопками, мог высадить десант… Главным слабым местом обороны Петропавловска, как, впрочем, и всей русской армии, было отсутствие реального управления боем. Если в открытом поле, при развёрнутом фронте связь командования с командирами подразделений ещё могла    осуществляться вестовыми и посыльными офицерами, то здесь оборона была разбросана по берегам узкого Ковша, по крутым склонам прилегающих гор. Правда, узость залива оставляла в пределах видимости весь ход  боя. Пришлось разрабатывать специально систему сигналов. А это было чревато тем, что в ходе сражения кто-то мог просто забыть сигналы или перепутать их... В общем, как говорилось на совете: действовать придётся – по обстановке, по разумению командиров...

Но неумолимая логика подталкивала к печальному, хотя и не  произносившемуся выводу: значительный перевес сил решит исход обороны.

Очень скоро события показали, что  железная логика  и незыблемые математические  правила могут   ошибаться. Иногда дважды два не равняется четырём.