Рассказы про Алекса. 8

                Эндшпиль.

   Приветствую тебя, читатель. Есть кое-что новое под солнцем.

   Когда весна канула в лето, Алексу небольно стукнуло «sixty four». А он-то, как сэр Пол, думал, что это — далёкое будущее. Нет, уже прошлое. «Sixty four», или, дословно, «шестьдесят четыре» — не просто число, а количество клеток на шахматной доске. И это, как бы, намекает, что партия перешла в эндшпиль. Трудный, практически безнадёжный для Алекса. Ведь Тот, кто сидит напротив — даже не Бобби Фишер. Увы, он гораздо круче. Все ходы в этой партии он уже просчитал наперёд и на предложенную Алексом ничью отвечает презрительным молчанием. А у Алекса — жёсткий цейтнот. Он паникует и ошибается...

   Так почему же Алекс до сих пор не сдался? Неужели ждёт, чтобы то, о чём он и сам догадался, ему официально объявили матом? Или всё ещё надеется, что Тот, кто сидит напротив случайно «зевнёт» ферзя?



                Голубая чашка.

   — Котик, я разбила свою самую любимую чашку, — сказала Алексу супруга. Таким голосом, наверное, диктор Левитан сообщал стране о смерти товарища Сталина.
   — Ту белую, немецкую, за семьдесят евро? — сухо спросил Алекс.
   — Да, — ответила супруга. Такое «да» Алекс слышал от неё только в ЗАГСе. Тридцать пять лет назад.
   — Жаль. Лучше бы ты разбила свою самую нелюбимую чашку, — выдавил каплю сочувствия Алекс. Так, вероятно, Антон Павлович Чехов выдавливал из себя раба.

   На этот раз карма отреагировала мгновенно. Неловко повернувшись, супруга смахнула со стола любимую чашку Алекса — полулитровое фаянсовое ведёрко ядовито-голубого цвета...
   «Женщины... Иногда всё, что им нужно — это просто выговориться», — размышлял Алекс, тщательно заметая осколки.



                Закат.

   Образ жизни не позволяет Алексу встречать рассветы. Его стихия — закаты.
В час, когда день начинает превращаться в ночь, когда багровеет солнце на западе и всё быстрее опускается в невидимое море, когда зажигающиеся фонари ещё больше сгущают клубящийся сумрак, когда мрак уже крадётся с востока — в этот час, сидя на балконе, Алекс заворожённо глядит на пылающий костёр заката в котором, весело потрескивая, догорает прошедший день. Ещё один день его жизни. Ведь Алекс без унынья и лени подбрасывает в огонь день за днём — гори, гори ясно, чтобы не погасло!

   В левой руке у Алекса, как уголёк из костра, тлеет сигарета — чёрная «SOBRANIE» с золотым фильтром («чёрное золото»...о, мама RUSSIA!), а правой он держит стакан, в котором плещется ямайский ром.
   «Сколько же поколений моих предков делали любовь, а не войну, чтобы сегодня я мог восхищаться этим буйством красок? Они прошли, как тени, не оставив по себе следа. А я, оставлю ли я по себе следа? Или надобно всё тщательно подтереть за собой перед уходом?», — размышляет Алекс. «А впрочем, пусть будет сладок ром ямайский, всё остальное — ерунда!», — решает он и одним глотком допивает ром, некрасиво сморщившись. «Йо-хо-хо!», — хочет воскликнуть Алекс. Но выходит у него, почему-то:
   — О-хо-хо...