Homo sapiens

Как правило, каждое второе воскресенье месяца в колонии строгого режима, где Серый отбывал свой второй срок, объявлялось администрацией «рабочим днём в виду производственной необходимости». 21 августа 1978 года, в третье воскресенье месяца, этого не произошло и осужденные 4 отряда после обеда занимались своими
делами.
Жилая зона колонии располагалась в двух локалках.В каждой локальной зоне стояли  трёхэтажное и двухэтажное здания. Две секции 4 отряда находились на третьем этаже. В каждой секции стояли вдоль стен двухъярусные койки. По негласной тюремной традиции лучшими местами считались нижние ярусы коек. Подальше от входа, особенно угловые, занимали наиболее авторитетные зеки. 4 отряд работал в инструментальном цехе и в отряд попадали либо готовые специалисты, либо осуждённые на срока свыше 7 лет.
Поэтому «коечное движение» в отряде было не так частым и группировались зеки по принципу «семьи»: те, кто оказывались в одном пролёте между койками, как правило были земляками либо друзьями и часто имели свой "общак", то есть делили между собой  продукты, курево и всё остальное, кроме личных вещей.
Семья Лариона, который к тому времени отсидел из своих 15 лет уже более двух третей срока, занимала самые дальние места в секции и три койки были поставлены поперёк стенки. Ещё не наступили те времена, когда на заправленную койку после подъёма нельзя будет не только лечь, но и сесть, потому что поверх тонкого одеяла заставят стелить белую простынь, поэтому в это воскресенье многие из зеков лежали и сидели на своих «шконках». Пута читал вслух очередной шедевр творчества Чахотки из письма к «заочнице». «Уважаемая Татьяна! Вам пишет Герой Советского Союза, который находится сейчас на заслуженном отдыхе» - с выражением прочитал Пута начало письма и заржал от удовольствия: - « На заслуженном отдыхе!.. Пятилетка на полном государственном обеспечении!.. Ну ты даёшь!»  В пролёте Васи Соколёнка зазвенела гитара. Это Тимоха сел на своего конька и запел песню сталинских времён.
«Ночь за окном, ночь за окном, как сторож топчется.» Голос у Тимохи был чуть хрипловат, как раз такие голоса нравятся зекам и многие невольно стали прислушиваться к словам песни.
В углу у Лариона собралась его семья. Накануне один из них получил посылку из дома и они не пошли на обед. Дневальный отряда принёс положенные им пайки хлеба и сейчас на тумбочке Лариона на газете лежало нарезанное заточенным черенком ложки сало, хлеб, колбаса, масло и конфеты.На соседней тумбочке Кондака в литровой банке, заботливо укутанной полотенцем, запаривался чифир. И другой локалки пришёл земляк Лариона - Карзубый, который в субботу вышел из карцера после очередной 15-ти суточной отсидки за картёжную игру. Карзубый внешне и по характеру был вылитый  типичный уголовник, каким их представляли в советское время в художественной литературе и в кино. Худощавый, вертлявый, с фиксой во рту, он не мог связать и пары фраз без забористого мата. Всё время, пока не съели снедь, лежащую на тумбочке, рот Карзубого не закрывался ни на минуту: он либо жевал, либо сыпал одной непристойностью, за другой. Скоро на тумбочке остались лишь конфеты и хлеб с намазанным тонким слоем масла. Набрав кипятку в титане, стоявшем у входа в секцию, семья Лариона заканчивала свою сытную трапезу. Карзубый поднялся и последним пошел за кипятком.
 "И вот подавлен ношей тяжкою,
Сижу на нарах, всё кляня.
И с каждой дымною затяжкою
Уходят годы от меня"  - как раз в это время с надрывом в голосе Тимоха выдохнул последние слова песни и смолк.
И в наступившей минутной тишине, пританцовывая и кривляясь по пути к титану запел Карзубый: - "Поедим картошки с салом и по...мнём колхозных баб!"  Ларион поморщился и сказал: - "Вот смотрю я на тебя, Карзубый, и ни как не пойму: то ли ты "хомо сапиенс", то ли нет?" Лёгкий смешок прокатился по секции: прыснул, прикрыв рот рукой бригадир Захар. Кондак, не в силах сдержать смех, перекатился на свою кровать и уткнулся лицом в подушку. Тихо засмеялись Серый, Соколёнок и ещё десятка полтора осуждённых, моментально представив, какой будет реакция Карзубого.
Кружка с кипятком выпала из его рук, а на лице появилось выражение такого недоумения, что тихий смех всех, кто знал значение этих слов, моментально перешёл в гомерический хохот, потрясший стены секции. Цепная реакция смеха была подхвачена остальными - хоть и непонятно почему смеются, но раз смеются другие -  засмеялись и они. Не побледнев, а скорее посерев лицом, Карзубый пнул ногой кружку и медленно направился к Лариону. "Что ты сказал?.. Какой я тебе гомик?.. А ну повтори!" - "А что я такого сказал? – посмеивался Ларион.- Спроси любого. Ничего обидного в этом нет." - "Слушай, Ларион, - Карзубый кипел от злости и перемежая слова порцией виртуозных матов, продолжил - хоть ты мне и друг ...хоть мы и ломаем пополам одну пайку...но если ты не возмёшь свои слова обратно...то легавым буду...век свободы не видать....если я тебя не завалю!" - "Ладно, Карзубый, успокойся! Я беру свои слова назад, - ты не "хомо сапиенс"". Новый всплеск хохота достиг своего апогея. "Что ржёте сволочи!" - ополчился Карзубый, готовый кинуться на любого, кто сейчас скажет ему хоть одно слово. "Давай чифирнём, а то он скоро остынет" - всё еще посмеивался Ларион. Он был единственным из всех, кто не смеялся в полный голос. У многих от смеха на глазах выступили слёзы и ещё добрых 20 минут, то там, то тут слышались, то всхлипы, то новые раскаты смеха.