Посвящение в космонавты

Приближалась осень, когда Владимир принял решение сменить работу. Больше не было сил  разделять мытарства  медленно умиравшей неудачной компании. Он  давно утратил иллюзии, пережил все мыслимые разочарования, потерял   уважение к друзьям, с которыми, полный творческого задора, начинал свой путь к вершинам бизнеса.  Большая часть из них уже разошлась,  кто куда, комнаты постепенно занимали новые арендаторы.  Фирма съежилась до двух комнатушек, в одной стоял несгораемый шкаф  с учредительными документами,  туда  иногда наведывалась главбух в надежде получить зарплату, в другой было кресло и стол первого лица фирмы, его появления были непредсказуемы. Это лицо, гордо именуемое Президентом Холдинга, некогда удачливый аферист, восхищавший своим умением буквально из воздуха и эфемерных идей создавать вполне вещественные  предприятия с престижными офисами, уютными кабинетами, продвинутыми сотрудниками и высокими заработками, теперь виделся Владимиру всего лишь жалким,  изворотливым, замученным долгами и не вполне здоровым человеком.  Оставаться и дальше под его водительством было тяжело и унизительно  даже для близких соратников.

Утвердившись в  принятом решении, он стал тих, спокоен и умиротворен, как паломник, получивший благословение на дальнее странствие.  В нем открылась  сентиментальность. Той осенью он вдруг увлекся собиранием гербария из цветков и трав, складывал сорванные растения между страниц книжек, а после сделал из них несколько композиций, вроде прощальных венков к надгробию несбывшихся амбиций.

Придя на новое место, он неожиданно для себя испытал  удовлетворение от того, что жизнь упорядочилась и подошла к концу  полоса многолетнего хаоса. Это было большое  предприятие, и не абы какое, а маленькое Космическое Государство, что вызывало особый трепет.  С историей, легендами, традициями, наградами,  филиалами в ближнем и дальнем зарубежье, собственным банком и территорией, размером в целый микрорайон. Если раньше он ощущал себя одиноким гребцом в убогонькой худой лодчонке, то теперь стал матросом на корабле-гиганте,  флагмане  внушительной флотилии. Будущее стало предсказуемым и это радовало.

Володина жена, ценя превыше всего устойчивый порядок и спокойный ритм, одобряла  эти перемены, но её поддержка  не очень  вдохновляла. Он уже давно жил внутренне обособившись, искал и порою находил источник душевных сил вне семьи.  Его интересовали женщины.  Взгляд задерживался на  лицах, профилях, фигурах. Это были, как правило, женщины  его возраста или чуть старше, молодые и юные не попадали в фокус внимания.

Свою юность он воспринимал, главным образом,  как  череду нелепых ошибок,  болезней взросления и роста, не жалел о том, что она ушла в прошлое, не ностальгировал и не искал лазеек для возврата туда.
Его первая любовь, выпавшая на последние школьные годы, была  короткой и невыносимо яркой  вспышкой, за которой последовала долгая слепота. Как это произошло, он не мог понять, но, отчего то,  все чувства оказались заключены в унылую одиночную камеру. Как узник влачит  монотонные дни в четырех стенах, оторванный от мира,  так и его душа не могла найти путей к  новым знакомым, появившимся вокруг с началом студенческой жизни.  Он проводил время с новыми друзьями, знакомился с девушками,  испытывал прикосновения их рук, встречал их искрящиеся взгляды, но внутри была пустота, ничто не наполняло мысли, слова не приходили на язык, никакая энергия не наполняла  сердце, не подвигала к поступкам.  В чем было его преступление, он не понимал, так же как и не знал, на какой срок осужден отбывать наказание, год, пять, десять, пожизненно.  В том, что это было наказание, он не сомневался, так как помнил другое состояние чувств, способных давать яркий и звучный отклик на события. Попытки вернуть себя к жизни усилием воли результата не давали.

Пока его высокие и тонкие душевные структуры пребывали в коме, на нижних этажах жизнь шла своим чередом, молодой организм исправно функционировал. Прагматичная  часть его натуры не желала ждать, когда же вновь возродится этот  родник чувств  непостижимой природы,  указывала на  проверенные  жизненные траектории, и, в конце концов, привела к женитьбе на  девушке, в общем, не плохой.

Безраздельно верным своей супружеской  половине он оставался довольно долго,  упрямо не желая признать отсутствие главного, что по-настоящему сближает  и связывает, и чего, увы, не заменит ни добрая дружба, ни общая постель,  ни совместный быт, ни заботы о ребенке и близких.  Наконец,  настал момент, когда он  открыл для себя дорожку в двойную жизнь и нашел, что она  не так уж плоха,  что недоисполненность сердечных желаний отнюдь  не фатальна.

Привлекали глубокие натуры, личности не понятные и сложные, для проникновения внутрь которых требовалось долгое пристальное вглядывание.
Он знал, что есть женские характеры простые, прямые и открытые, с ясными понятиями о том,  как  должна быть устроена  жизнь,  а есть сложные, со многими потайными чуланчиками, со стремнинами и омутами,  с вершинами и пропастями, они и становились центром притяжения.
 
В том интересе, который он проявлял к женщинам,  была большая доля легкомысленного подросткового любопытства.  Непознанные  тайны женского сердца очаровывали, манили и сулили открытие новой Вселенной.
   
Словосочетание  «внутренняя жизнь »  имело для него вполне определенный, выпуклый и отчетливый смысл, ни с чем другим так сильно не связанный, как  с женским образом. Стоило образу  укорениться внутри, как он становился центром орбит, по которым вращались мысли, воспоминания, фантазии,  все это кружило, играло, переливалось,  пытаясь притянуть к себе потоки лучей  от светила и вопреки надуманности давало ощущение полноты жизни.  Несмотря на довольно зрелый, близкий к сорока годам возраст, он легко впадал в самообольщение,  ничем не сдерживал полет воображения и  позволял себе жить мифами.   

Таким  был Владимир, придя в новый коллектив. Разумеется, не только женщины и не в первую очередь, были предметом его изучения. В первые две  недели он перезнакомился с множеством новых коллег.  Поначалу  просто испытывал огромное удовольствие,  что его окружали интеллигентные образованные люди, а не нагловатые  работяги, как на прежнем  поприще. Дышалось легко,  не надо было ни с кем и ни о чем торговаться, лично входить  в грубые денежно-трудовые отношения, в коих ему всегда, ввиду финансового нездоровья, выпадала позиция шаткая, сомнительная и чреватая скандалом.
 
Кто-то был с ним доброжелателен, кто-то насторожен,  кто издали  наблюдал.   Он был представлен Директору филиала, получил задания от Главного конструктора, начал понемногу осознавать свое место  в новых условиях, разыскал старые книжки, чтобы реанимировать в памяти забытые инженерные знания, присмотрелся к молодым специалистам, своим новым подчиненным, побродил по территории, удивляясь её обширности.

Тогда наступил черед обратить внимание на новых товарищей женского пола. Перед ним предстали благообразные тетушки из Департамента внешних связей, симпатичная моложавая женщина «ночной директор», в долгие ночные дежурства жадно глотавшая  книги по Фен-Шую,  энергичная переводчица, бойко переводившая иностранные голоса на телеконференциях, секретарь Директора, всегда страдавшая от недосыпания,- все были к нему приветливы, и он отвечал им  мягким дружеским вниманием, испытывая что-то вроде благоговения.  Шутка ли, ведь они имеют дело с Космосом.   
 
Вера выделялась на общем фоне, как чёрный лебедь в стае белых. Внешностью, походкой, стилем одежды, оторванностью от коллег и еще чем-то сразу не вполне уловимым.  Она никогда не поддерживала застольные беседы,  не входила ни в какие женские коалиции по интересам. Погода, кулинария, мода, семья, домоводство с садоводством, впечатления от туризма, - от всего была в стороне.  Правда, иногда проявляла интерес к неожиданным предметам. Несколько раз он  заставал её на ресепшене, увлеченную  беседой с Василием, мужем и сменщиком «ночного директора». Темой был футбольный чемпионат.
 
Мужчины у нее быть не могло, ни в каком статусе, это он понял сразу. И не только потому, что ни разу не встречал её в паре с кавалером,  но и благодаря своему чутью на степень одиночества, переживаемого в данный момент женщиной. В его голове складывалось множество косвенных признаков. Подслушанные телефонные  слова,  стиль  одежды, прическа, макияж,- все, что свидетельствует об общем уровне душевного благополучия, указывало на  отметку, близкую к нулю.

Чаще всего он видел её прогуливающуюся по коридору, ссутулившись, опустив голову, обхватив локти ладонями, она выглядела задумчивой, иногда рассеяно улыбаясь или бросая по сторонам короткие  взгляды исподлобья,   останавливалась у  окна и вглядываясь куда-то в небо. На лице её блуждала  мечтательная задумчивость, сменяющаяся тревогой, иногда ложилась тень  глубокой скорби, тогда её брови сдвигались, уголки губ опускались, взгляд упирался в пол. Она напоминала ему персонажей с картин русских художников, то Неизвестную, то   Боярыню Морозову.

Прическа её была неопрятна, но если смотреть не слишком предвзято, то можно было увидеть подобие  творческого беспорядка, как у танцовщицы, увлеченно разучивающей сложную фигуру, в  момент, когда  пытается придать отточенность сложному  движению тела и не очень заботится  как упадут волосы.
 
Больше всего в её облике было чёрного, какого-то нереального метафизического цвета. Она не была жгучей брюнеткой, носила бежевое, сиреневое, розовое, кожа отличалась бледностью и белизной с едва заметным румянцем на щеках, но когда он пытался представить её в памяти, то всегда видел женщину в чёрном.

Несколько раз он улавливал доносившийся от нее аромат и недоумевал. Его трудно было назвать ароматом духов. Порывшись в обонятельной памяти, он решил, что это более всего похоже на запах прелой листвы, или увядшей травы под  дождем, или даже старой одежды,  вынутой  на  солнце из брошенного промерзшего дачного дома. Это был грустный запах осени и запустения. 

Его гидом в знакомстве с новым обширным пространством Космического Государства  была старая знакомая, с которой довелось потрудиться под одной крышей еще в годы, когда Владимир был молодым специалистом в научно-исследовательском  институте, стремительно шедшем ко дну в застойных водах погибающей  Империи.  Собственно, это она  и составила ему протекцию  при поступлении на работу,  была его ближайшим начальником и взяла на себя труд дать первые наставления. Полина Марковна была дамой эмоциональной, ироничной, решительной, иногда резкой. Её характеристики  отличались  краткостью слов, дополнялись междометиями, богатой мимикой, взмахами пальцев  и выразительными движениями глаз.

« Этот к нам хорошо относится, может помочь »,- сообщала  она о пожилом навигационщике,  из Конструкторского Удельного княжества, самого обширного и влиятельного из всех,  « Этот специалист экстра-класса,  сделал кучу проектов, с ним будем работать, с ним надо дружить »,- говорила она  уважительно  о Главном специалисте Важного Заказчика и своем неизменном попутчике в увлекательных загранкомандировках, «Этот пустое место, как профи – вообще ни о чем,   к тому же  запойный, закодировался »,- выдавала она секрет  начальника смежного отдела.

- Тут у наших соседей есть  девочка, - как-то  мимоходом заметила она Владимиру, задорно блеснув глазами, - она, в общем-то, хорошая, но иногда бывает странная, когда болеет, ты с ней поаккуратней.
- О, Полина Марковна, спасибо, буду держать себя в руках изо всех сил, - отшутился он.

Полученный реприманд относился к Вере.

На вид она была его ровесницей. Он долго не имел повода заговорить с ней. По работе они  не пересекались,  к тому же он  никак не мог взять в толк, к какому  Департаменту принадлежит Вера, что у нее за специальность, чем занимается и это затрудняло подход. Их пути соприкасались  только географически,  комнаты выходили в общий коридор. С первого этажа ходил лифт, в котором они пару раз оставались тет-а-тет.  Поначалу, встретив его, она отворачивалась,  но  потом стала отвечать скромным кивком и настороженным взглядом на его  приветствие. На  этаже  был общий буфет, а точнее большая коммунальная кухня с должными атрибутами, где в обеденный перерыв собирались за столиками любители собственноручной готовки. Именно там и состоялся первый разговор.
 
Кухня в каждом доме - сакральное место. В ней установлен очаг, через нее проходит водная артерия и, главным образом, это последнее размыкает самые молчаливые уста и развязывает самые сдержанные языки, в особенности у женщин. На кухнях происходят семейные советы, ссоры, объяснения и признания между супругами, на кухнях закадычные друзья коротают часы за беседой, на кухнях диссиденты периода Империи проводили собрания своих тайных обществ, составляли воззвания  и возвещали крамолу.

Владимир много раз наблюдал  любопытную связь  между журчанием воды в кухонной мойке и ораторским энтузиазмом, в моменты, когда кто-нибудь из дам, чаще других переводчица Виктория, начав мыть посуду после трапезы, вдруг бросала свое занятие  и под шум воды  начинала с увлечением произносить длинную витиеватую речь. Помахивая недомытой вилкой в руке,  она  выразительно и увлеченно вела свое повествование, захваченная в плен магией водяных духов и кухонных сущностей, пока кто-нибудь из слушателей не перекрывал воду, возвращая её к реальности.

Владимир предпочитал принимать пищу в тишине и одиночестве,  поэтому приходил на обед позже остальных, так он и застал в опустевшем буфете Веру. Она говорила по телефону, резко, раздраженно, называя какие-то числа и даты.
-Что такое, мухлюют коммунальщики?,- с улыбкой спросил он, дождавшись конца разговора.
Вера неопределенно хмыкнула в ответ, и тоже заулыбалась.
Тогда он впервые разглядел её вблизи. Тонкие черты лица, длинная шея, украшенная янтарной ниткой, бледная кожа, черные густые ресницы, серо-зеленые глаза. Она не спешила скрыться за дверь, стоя вполоборота к нему, склонив набок голову и теребя пальцами янтарные шарики. Разговор, как водится, не имел определенного содержания и служил фоном для взаимного разглядывания собеседниками друг друга, вслушивания в интонации и улавливания прочих флюидов  неразличимых издалека.
 
 Лед растаял, пути к общению открылись, зерна упали в почву, но Владимира загрузили работой и два месяца он почти не выглядывал из своего угла, стуча по клавишам компьютера,  или сидел на совещаниях, или  ходил на деловые экскурсии в соседние корпуса.  Веру он видел лишь издалека, мимоходом приветливо кивал, не имея возможности задержаться рядом.

Трудовая жизнь  их коллектива состояла из  полос лихорадочной работы, чередующихся с блаженным бездельем. Когда проект был сдан, и активная фаза сменилась пассивной, у Владимира появились долгие свободные часы.
Расписываясь в журнале за ежедневный приход-уход, он увидел запись оставленную Верой, нечаянно узнал, что у нее звучная двухэтажная фамилия и ровный изящный почерк. Его мысли снова вернулись к ней.

Войдя в буфет, она сначала украдкой  осмотрелась, а потом решительно шагнула к столику, за которым Владимир коротал обеденный час за чаепитием. Сев напротив, она неожиданно вытянула шею и заглянула в его чашку.
-Как дела, что пьешь?,… а мне больше нравится кофе,… сдали проект, теперь поедете на защиту ?,- говорила она торопливо, не дожидаясь ответов.
Он подвинул к ней тарелку, предлагая угощение.
- Не, я не ем сладкого, - кокетливо улыбнулась она и скромно взяла маленькую сушку.

Он что-то говорил в ответ, Вера откусывала маленькие кусочки, слушала и кивала.
Владимир отметил, что в его обществе она заметно оживилась, движения стали порывисты, голос менялся с глухого полушепота, до  почти резкого фальцета.  В ответ на шутливые замечания тихо смеялась, подрагивая плечами, и  в этот момент от нее исходили  потоки энергии,  похожие на игривые волны, холодные и бодрящие.

Окончила МГУ, математик, одно время преподавала в средней школе, но  подростковый коллектив это дикий обезьянник, поэтому ушла.
У нее собака, голубой пудель, домашний, гулять почти не нужно.
Жила вдвоем с мамой, та два года назад умерла.   
Детей нет, и поезд ушел, - так вскользь определила она состояние личной жизни.  В ответ Вера услышала его повествование о себе, семье, взрослеющем сыне, о тернистых путях, приведших сюда.
 
Она нашла в нем любезного, приветливого собеседника, он – пищу своему любопытству. Ему нравилось, что она не пыталась напористо, как иные, излагать свои житейские воззрения, не касалась быта, обращалась к темам абстрактным и отвлеченным,  а что привлекало её, он не вполне понимал, как и  не находил объяснения тому, отчего её окружает такой разреженный вакуум.

Однажды до него долетели обрывки разговора:
- …Полина, это же цирк какой-то….  не видит что она «ку-ку», подскажи…,- сквозь смех говорила толстушка Татьяна из Департамента внешних связей,
- … мужик взрослый, сам разберется.
По тому, как быстро пресекся разговор с его появлением, Владимир понял, что речь о нем и насторожился. У него возникла догадка, что коллеги кое-что знают, да помалкивают, подсматривая за новичком  и потешаясь.

В Вере и впрямь было нечто странное. Не было  беззаботной радости, дурачества, шуток, понтов и приколов, милых слабостей, привычек дурных и полезных, не было избранных блюд и лакомств, любимых развлечений, привязанностей и неприязней, всех трогательных мелочей, из которых женщина  обычно  сооружает для себя  радужный в цветках и горошинах зонтик,  создавая вокруг  пространство уюта, равновесия и защищенности.   Он пытался разглядеть его и не находил.  Иногда она казалась  похожей на ребенка за игрой, «во взрослых», изображая  флирт понарошку, как бы нарочито давая понять, вот, мол, смотри, у меня есть чувства, сложные и глубокие.

Владимир интересовался науками, имеющими предметом изучения потёмки чужой души,  отчасти потому, что знал от родителей истории об «уроде в семье»,  дальнем родственнике  с диагнозом,  не произносимым вслух.  Будучи школьником, он подобрал на книжной макулатурной свалке  пару книг по психиатрии и прочел их, пропуская непонятные главы с медицинской лексикой, но вчитываясь в  описания клинических картин течения болезней. Оттуда в его памяти отложились редкие нерасхожие слова, которые любил иногда употребить шутки ради.   Впрочем, его познания не выходили за рамки досужего любопытства. Он знал, как отвратительно в действительности то, что  выглядит занятным  с книжных страниц. 

Вспомнился визит в психодиспансер  за справкой на водительское удостоверение, вполне формальное и заурядное мероприятие. В тот раз ему не повезло, в заведении встретила  угрюмая, чем-то раздосадованная регистраторша, и вместо того, чтобы  взять положенную мзду,  свериться с картотекой и выдать справку, буркнула номер кабинета, отправив  на прием, и захлопнула окошечко. Он послушно занял очередь. Очередь состояла из завсегдашних пациентов. Душевно страждущие и их провожатые сидели у дверей  в кабинеты, а рядом  вдруг возникла худая костлявая женщина, её  испитое коричневое лицо обрамляла гладкая розовая шапочка с нелепыми длинными тесемками, спадавшими на грудь. Женщина, усевшись на банкетку,  принялась ритмично раскачиваться вперед-назад, разговаривая сама с собой, и каждый раз, завидя человека в белом халате, протягивала руки, пыталась ухватить его и сиплым голосом требовала каких-то таблеток. Тогда ему стало не по себе.

Однако это воспоминание никак не монтировалось с Верой.  Его любопытство только росло, побеждая опасения  стать мишенью для сплетен и насмешек.  Вера наведывалась к Владимиру в большой зал, разделенный пластиковыми перегородками на индивидуальные отсеки, в одном из которых был его стол с монитором, спрашивала  о чем-нибудь, потом садилась рядом, заглядывала в экран, дальше разговор завязывался сам собой.
 
Круг тем расширялся, художники, писатели, поэты, музыка, Дали, Пикассо, Бальмонт, Бунин. Ему  приходилось больше говорить, чем слушать. Вера говорила отрывистыми короткими фразами,  больше донося содержание тембром голоса, наклонами головы и выражением лица.
-Люблю романсы Вертинского, - и в её голосе почти угадывались характерные  нотки, растянутые гласные и холодная надменность.
- Моя любимая эпоха – девятнадцатый век, - и он почти видел, как из-за её плеча выглядывают декаденты, народовольцы, кадеты и гимназистки.

 Он обратил внимание на крупные серьги с голубовато-бирюзовым камнем, такой же был вставлен в массивный перстень, украшавший безымянный палец на Вериной  руке. Солнечный свет, преломляясь на гранях украшений, придавал её коже бархатную белизну.
-Тебе очень к лицу эти серьги и перстень, почему ты их редко носишь?-
она потупилась,  смутилась, помолчав минуту, сказала, что ей пора, поднялась и ушла.

 Однажды он ковырялся в экселевских таблицах, пытаясь записать формулы, когда она подошла и села рядом. Разобравшись в чем дело,  стала быстро объяснять, как  справиться с задачкой, видя, что он не понимает, нетерпеливо схватила его руку и стала водить мышкой, указывая нужные клетки. Он слушал, не разрывая прикосновение, и она не спешила убрать ладонь, говорила и повторяла, как ученику-недотёпе. Верина рука была мягкой сухой и прохладной.

Кажется, с этого момента его любопытство  переросло в притяжение, но было до конца не ясно, взаимно ли оно.  Взгляд стал задерживаться на Вериной фигуре, стройной талии, подтянутой груди, узких щиколотках. А почему бы и нет, рассуждал он, пусть будет служебный роман, хотя таких приключений прежде избегал.  Роман  был нужен для оживления чувств, время для него пришло, однако столь романтичный фундамент отношений не предполагал стремительного сближения.
 
Зима подошла к концу, и уже миновали унылые гендерные праздники. Он подарил Вере сборник  классической японской поэзии, хорошо изданный в приятном матерчатом переплете.

 В тот день она сидела напротив в лучах весеннего солнца. Говорила оживленно и настойчиво, что-то рассказывая о своей  коллекции виниловых пластинок. Они были одни. Склонившись к столику и подперев ладонью щеку, Вера приблизила к нему лицо, смотрела прямо, почти вызывающе, солнечный блик упал на приоткрытый вырез её блузки с рельефными ключицами и полуобнажившейся грудью.

Выходные дни в домашнем кругу были скучны и тянулись долго. За любым занятием томило предчувствие, что он не там где нужно.   В понедельник он ехал на работу, имея в голове сразу несколько планов, решив, что настал момент действовать. 

Поднявшись на свой этаж, он ощутил непонятное напряжение.  Дежурный Василий тревожно поглядывал в темноту коридора. Виктор с Серегой как-то через чур торопливо прошли из курилки на свои места. Войдя в зал, он не увидел женщин, обычно собиравшихся с утра  вокруг  Полины Марковны.   
Расположившись за столом, он включил компьютер, бегло  просмотрел почту, осмотрелся по сторонам. В дверном проеме  мелькнул знакомый профиль.  Владимир встал и направился к ней.
 
Выйдя в полумрак коридора, он сначала ничего не понял. Вера, склонив голову, прижав что-то к груди, напряженно ходила из конца в конец,  как машина, потерявшая управление. Он нерешительно шагнул вслед. Дойдя до стены, она повернулась и пошла в его сторону. В руках она почему-то сжимала сапоги.
 
- Привет, тебе помочь?
 Силуэт молча  приближался.  В тусклом свете лампочек дежурного освещения  проявилось лицо, спутанные грязные волосы, ввалившиеся глаза, скривленный в гримасе рот. Он пытался протянуть  руку, но догадался, что она  продолжает шагать, не видя ничего вокруг, как слепая.  Сомнений не было, из черных расширенных зрачков на него смотрело жуткое,  безобразное,  животное безумие. Отпрянув в сторону, он продолжал  растерянно оглядываться. Между тем,  появился директор  Департамента, в сопровождении Виктории, он говорил по телефону и одновременно о чем-то просил её, та, кивнув, направилась к лифту. Владимир, осознавая свою  позорную беспомощность, решил покинуть место действия.   

Из окна он увидел, как к вестибюлю корпуса подъехал медицинский фургончик, из него не спеша вышли двое в синих телогрейках и в сопровождении Вики вошли в здание. Из коридора сначала доносились приглушенные мужские голоса, потом несколько минут тишины, затем послышалась возня, хлопанье двери и резким истеричным фальцетом, захлебываясь и  глотая слова, чей-то голос  начал  выкрикивать, упорно повторяя, одну  фразу. Отдайте мне мои вещи!  Отдайте мне мои вещи ! Потом все стихло.

-Вика, что происходит?
Виктория бледная, растрепанная,  не менее его взволнованная увиденным,  решилась нарушить заговор молчания.  Она наскоро поведала, что Вера пришла в соседний с ними Департамент внешних связей  по воле покровителя из верхнего руководства. Покровитель строго хранил инкогнито, но не был ей родственником.  Непостижимым образом она  миновала все собеседования, аттестации и медкомиссии.  В Департаменте  на неё махнули рукой и оставили отсиживать положенные часы за скромное жалование,  сегодняшний аттракцион не первый, и дело не в бабских разборках, она в самом деле больна.   
 
 Вот оно что. Разрозненные пазлы сложились в картинку. Внутри он весь съежился и почувствовал жгучую досаду на себя за то, что по  наивности и неумению разбираться в людях едва не стал  побочным персонажем в чужой драме. Кто-то более решительный, великодушный, могущественный уже проложил  дорогу к сердцу Веры, кто-то уже прошелся по этим руинам.

Владимир был из тех, кто легко возводит воздушные замки, но тяжело  переживает их крушение. Вечером он не пошел сразу домой, а поставив машину в гараж, закрыл за собой ворота и выпил коньяку, как пьяница, один, по-чёрному.  Потом откинувшись на спинку сиденья, вытянув руки на руль, сидел и слушал, как в набухших ладонях пульсирует кровь,  из динамиков льется печальная мелодия, в груди  разгораются тусклые угольки.

Напряжение прошедшего дня понемногу растворялось в алкоголе, он брел домой мимо освещенных витрин. Несчастная Вера. Она как то сказала, что не любит март, что на одноименной картине Исаака Левитана март похож на размазанный торт. Тогда он принял за шутку, не понял.  Представил, как её голову раскалывает  невыносимая боль,  лицо сводит судорога, как чёрная ледяная воронка в груди  жадно  опустошает душу, оставляя тоску, ужас и отчаяние.

Внутри томительно ныла, не давала покоя упрямая мысль,  он чего-то упустил,  мог, но не сделал.    Кто я такой чтобы примерять на себя венец утешителя?, - пытался он отогнать грустные раздумья, -  разве знаю, что за жизнь прожила  Вера и  откуда настигла её болезнь?   Ему неведомы законы,  которым подчиняются собственные и чужие чувства.  Темны и таинственны силы, что  повелевают им, то застыть и омертветь, то воскреснуть и звучать стройным ансамблем. Он мал, слаб и беззащитен.

Между тем, жизнь граждан  Космического Государства, слегка всколыхнувшись, снова вошла в спокойное течение. Всех занимала интрига: сколько мест будет дано руководством каждому отделу для загранкомандировки. Вопрос должен был вот-вот решиться.  Полина Марковна, стоя у окна,  тихо переругивалась с коллегой, убежденно кивая головой в знак своей правоты. Закодированный начальник нервно разминал сигарету, покачивая поднятым к потолку указательным пальцем, будто отмахиваясь от неудобных аргументов. Лицо его прыгало и дергалось сильнее  обычного. Третий начальник, напустив на себя показное безразличие,  глуповато улыбался, отпуская  ехидные замечания в адрес обоих.

В буфете шла неторопливая, вполголоса,  беседа. О происшествии никто не вспоминал.  Сквозь шелест пакетов и звяканье посуды до Володи долетали слова разговора: …купила за копейки…вкусняшки…днюха…ржака.
Шумела вода в мойке, искрились брызги, Виктория ярко и артистично вела  рассказ о дочери, увлекшийся игрой на перкуссио,и как  неуживчивые  соседи душат талант юной барабанщицы.
 
Мятежное течение влилось в Саргассово море.
Накануне Главный конструктор, заглянув в отсек Владимира, сообщил, что его раздел проекта успешно прошел экспертизу и допущен к защите.
Вечером, стоя под проницательным взглядом Полины Марковны, он получил задание готовиться к командировке. Значит, испытательный срок миновал. Таинство посвящения свершилось. Обряд инициации пройден. Осталась позади точка опасного раздвоения судьбы. Теперь он один из них, живет в одном понятийном пространстве, соотносится с общей шкалой ценностей.

За стойкой ресепшена дремал,  полузакрыв глаза,  дежурный Вася, утомленный ночными бдениями. Расписываясь в журнале и пролистав несколько  страниц, Володя спросил, как бы, между прочим,
- А где  Вера, что давно не видно?
- Кто? А-а-а, так снова  обострение,  положили  отдыхать в больничку, - грустно вздохнул тот и зевнул, выпуская  из легких густые кетоновые испарения. 
Ну да, все сходится,  он почти не удивился и уже был знаком с местной легендой  о  конструкторе,  пытавшемся  пересечь проходную в костюме Адама.  Он был  задержан охраной,  взят в плен и передан властям иной юрисдикции.

Самолет оторвался от взлетной полосы и взял курс на запад. Путешествия всегда действовали на него как лекарство. Вспомнилось пятистишие Сайгё из подаренной книжки:

Непрочен наш мир
И я из той же породы
Вишневых цветов.
Все на ветру облетают.
Скрыться…Бежать…Но куда?

С грустью подумал, что не довелось прочитать его Вере, увидеть, как  преобразится её лицо, услышать неожиданный ответ…
Впереди были Париж и Тулуза.
                ***