Дневник Павла Ф. 110918

                ***

Сейчас я не могу себя представить без живописи. Пусть мое увлечение ею – только как у созерцателя. Когда оно началось.. как ни странно, я помню этот день. Пасмурный февральский день, но пасмурность была светлая – то, что я люблю, Кажется, был легкий снег. Рынок провинциального города с тысячелетней историей. Близилось окончание «лихих 90х». Играла какая-то приторная эстрадная музыка. Я подошел к прилавку, где продавались книги, и увидел, как за небольшую цену продавался альбом в суперобложке – «Североитальянская живопись 15 века». Не то что я был чужд живописи, до этого момента, однако..
Альбом был издан в Венгрии в середине 80х, и в нем были малоизвестные авторы, работы которых хранятся в венгерских собраниях.  Ведь обычно мы представляем себе Ренессанс по первым именам: 15 век – Липпи, Боттичелли, Пьеро делла Франческа; 16 век – Рафаэль, Микеланджело, Леонардо. А тут были представлены даже не «вторые имена», а скорее третьи. Например, не Рафаэль, а его отец Джованни Санти; не популярный ныне Карло Кривелли, а его брат Витторио. 48 изображений. Тогда они распахнули для меня окно праздничного мира живописи раннего Возрождения. И одно из них засело во мне глубоко как копье. Это была картина падуанского художника Якопо да Монтаньяна «Мария с телом мертвого Христа» (1480). Там было неожиданно: да, позднеготический драматизм, кто-то сказал бы даже, что это почти театрально.. До этого я видел картины или иконы Распятия, но здесь было иное. Икона дает богословие Жертвы Христовой. Но увидев эту картину, мое сознание будто растаяло, и потекло туда, где Богоматерь держала тело Своего умершего Сына. Я испытывал ужас, но не безнадежный, как на распятиях кисти Грюневальда, а скорее возвышенный. Словно я зашел  в готический храм, а там в темноте лежит Распятый в объятиях скорбящей Матери. И богослужение – католическое. И действительно 15 век с его испугами от разрушающегося средневековья и наступления неведомой эпохи. В этих одеждах, в этом Теле, - смешались цвет запекшейся крови, какой-то доведенный до мистики коричневый и цвет очень темной меди. И мое сознание стало этими Телом и Кровью – не как во время причастия, только как ощущение. Я прикоснулся к страданиям Христа, я оказался под гипнозом этих страданий, меня словно начало втягивать в мельницу крестных мук. Глядя на Тело справа, я видел только что остановившееся дыхание Иисуса, только что прекратившееся биться сердце, еще не остывшую Плоть. Как если бы я заглянул в бездну этих приоткрытых уст Божьих, чтобы увидеть горло Страстей, сказавшее: жажду! Как если бы я проникал теперь сквозь эти сомкнутые божественные веки, и там была самая чудовищная в мире смерть, которая принесла совершенное спасение. Неизвестно как, но художник передал застывший ужас Креста, первый миг осознания Смерти Христовой – когда никаких мигов ни до, ни после – нет. Кома Величайшей Скорби. Слезы Богоматери как окаменевшие потоки с потолка пещеры. Да, это выход из пещеры Истязаний Бога. Да, это страдания, достигшие потолка сотворенного мира, и пробившие его насквозь. Лицо Спасителя на полотне было таким, словно это сакральная живая фотография Усопшего здесь-и-сейчас, сделанная 2000лет назад. Слишком большая убедительность Его Смерти присутствовала в лице, и мое сердце почувствовало ее. Кровь свернулась как небеса во время судных событий – перед зрелищем Мертвого Господнего Лица. И в этом была бесконечная тоска, которую не выразить всеми стихами мира, такая печаль, которая уже никогда не покинет. Светлая меланхолия от созерцания Убитого Бога. А эти нимбы будто из меди, с прорисованными буквами, - потом преследовали меня очень долго, они вращались во мне, и вращали мной. Они были как тяжелые диски, как вериги, что не смогли бы поднять и все люди на Земле. Они были как затмившиеся солнца, когда остался только ободок тусклого света. Какая-то особая темнота была на этой картине. Вечер Мучений. Осень Страстей. Таинственная пасмурность Голгофы. Мистическая тусклость Священного Умирания. И с тех пор я навсегда заболел западной живописью того времени, заболел образами мук Христа. Неизлечимая болезнь страданий Искупителя ранила меня прямо с этого полотна. Переживание неисцелимости Его ран и смерти в момент взгляда на полотно Якопо да Монтаньяна - случилось со мной. А завеса моего сознания разорвалась, и словно холодная кровь умершего Христа хлынула внутрь.. Моя кровь уже не могла успокоиться, и эта картина стала непрерывно течь по всем моим сосудам; зачарованность красотой мертвенности Христовой стала единственным светилом моего неба.. Только это, миг назад умершее Тело, было в лучах посреди хаоса всеобщей гибели и отчаяния, - последний Крик Творца и глубочайшая за время творения Скорбь Его Матери, которые никогда не прервутся и будут до Судного Дня сопровождать каждого из нас как судорога того мгновения, когда Он снят с Креста, и - СОВЕРШИЛОСЬ.. И ничего тут уже не поделаешь…