Потеряшка

     Она сидела на холодных ступеньках перехода, и смотрела на проходящие мимо ноги. Смотрела на ноги, потому что заглядывать в безразличные глаза, спешащих по своим делам людей уже совсем не было сил.  Осенний ветер дёргал её за редкие волосы трехцветной шерсти, и заставлял всё тело дрожать от пронизывающего холода. Он задувал в маленькие глаза, выбивая из них слёзы, и всё норовил опрокинуть тщедушное тело. С неба мелкой водяной пылью стал накрапывать дождь, первый предвестник  непогоды.
     А ведь ещё совсем недавно, у неё была семья: два брата, и мать, худая дворовая кошка, которая перебивалась тем, что удавалась отыскать в ржавых баках для мусора. Теперь, у неё не было никого, не было уже и надежды на хоть что-то.
Голод, терзавший который день подряд, отступил. Живот просто тупо ныл, но это было ничто, по сравнению с пыткой холодом.
     Перед ней остановились изящные тёмные сапожки и добротные ботинки из светлой кожи.
- Смотри кошка-потеряшка, - прозвучало сверху.
- Ты-то откуда знаешь что кошка?
- А она трёхцветка, а такими бывают только кошки. Ещё говорят, что трёхцветки счастливые. Может, заберёшь себе?
- Вот ещё! - топнул рассерженно сапожок. – Я хотела кошку, а не такое облезлое недоразумение.
- Да если отмыть и откормить, она ещё будет нечего.
- Вот и забирай себе!
- Не, мне нельзя,  - покачнулся ботинок. - У меня батя не признаёт никакой живности.
     Малышка из последних сил покачнулась вперёд и прислонилась к ботинку. У неё даже сил не было поднять голову, что бы взглянуть на говорящих.
- Она, наверное, голодная, - что-то слегка погладило ей голову.
     Когда-то, три или четыре дня назад, мать тоже гладила голову, вылизывая  языком её и братьев. Но это, по меркам её короткой жизни было уже так давно, что вспоминалось с трудом. Помнился только ужас, когда мать так и не вернулась. Что стало с уличной кошкой, трудно сказать. Жизнь их зависит от столь многих обстоятельств, что гибель от стремительно проносящегося автомобиля, или своры диких собак, это просто малая часть разнообразия смертей, которые поджидают их на каждом шагу. Сначала пропала мать, а потом, постепенно затихли и стали остывать братья. Трёхцветка была старшей из выводка, поэтому ей хватило сил выбраться из-под заброшенного киоска, где они ютились, и пробраться к дороге, в неосознанной надежде, что проходящие мимо люди помогут ей. Она молча прижималась к ботинку, дрожа всем телом. Молча, потому что за те три дня, что она надрываясь кричала, зовя мать, голос её пропал окончательно.
- Дай ей немного булочки, пусть перекусит.
- Кошки хлеб не едят.
- Да что тебе, жалко, что ли?
- Да ничего мне не жалко!
     Рядом упал небольшой кусочек сдобы, запах которой вызвал в желудке голодные судороги, так как это была первая за пять дней еда, которая ей перепала.
- Слушай, пошли быстрей, уже темнеет, а я ещё волосы хотела покрасить.
     Ботинок отодвинулся в сторону, и вместе с цокающими подковками сапожками направился прочь от перехода.
     Маленькая кошка попыталась пожевать брошенный ей кусочек, но сильный порыв ветра подхватил пористую мякоть булочки и погнал, кувыркая в тёмный зёв перехода. Догонять его у малышки просто не было сил, и она с тоской проводила стремительно удаляющейся мякиш.
     Короткий день неумолимо угасал, а пришедшей ему на смену вечер, принёс с собой первые осенний мороз, который превратил водяную пелену дождя, в мелкую, словно манная крупа, изморозь.
     Усиливающийся мороз начал скручивать узлом замёрзшие мышцы. Боль от холода была  так неимоверна, что тело было уже не в состоянии даже дрожать, и оно просто было в оцепенении. Мокрая шёрстка прихватилась к настывшим камням ступенек, не давая даже возможности сдвинуться с места, что бы попробовать найти укрытие от стужи наступающей ночи. Корка льда покрыла влажные глаза, и слёзы уже больше не лились по замурзанной мордашке. Даже свет тусклого фонаря уже не было видно сквозь слепленные морозом веки. Для маленьких глаз наступила темнота, которая неумолимо сменялась мраком.
     Жизнь всё стремительнее уходила из измученного тельца, и все чувства притуплялись. Уходил страх, голод, одиночество и только боль от неимоверного холода всё ещё терзала малышку. Но вскоре и она отступила, так как мёртвое тело уже не боится даже самых жестоких мучений. Последняя вспышка сознания, перед тем, как утомлённая душа покинула истерзанное тело, было о том маленьком кусочке булочки, брошенный рядом, жёстком ботинке, который был чуть теплее каменных ступенек и едва заметное касание, которое чем-то напомнило пропавшую мать.