Прощание с девственностью

В центре стоят окаменелые слуги,

Льёт дождь, промокают дорогие костюмы.

Жёны готовятся к бою, заостряют деревянные плуги,

Потеряна радость — они так угрюмы.

(А. А. Буквоз)

Незатейливый город погружается в пологую тьму, уже укутал тротуары извечный соратник мещанских морозов белый снег. Фонарь впитал в себя слепую ночь, снежинки, выписывая в воздухе нарисованный ребёнком круг, ложатся на мои замшевые ботинки. Одинокий свет набросился на афишу, пестрящую плакатами, те же, в свою очередь, дают понять, что скоро начнётся представление в кафе «Элиас» на Центральной улице. Торопясь, выбиваю ужасный танцевальный ритм, скользя по серому льду. Я выдающийся прохожий, но плохой танцор. В нескольких шагах от входа в популярное заведение беззаботные детишки подняли настроение прохожим валянием в сугробе и разукрасили снежками лица взрослым. Аромат дорогого коньяка притягивает наглые рожи родителей, заставляя в гневе пинками гнать детей на спектакль и отрывая их от развесёлой игры. Город из цветов и свинца опустел, впервые воцарилась тишина. Только следы, свидетели пройденного пути, украшают дорогу, пока огни раздают указания.

Меня встречает толпа шумом и вознёй, едкий запах духов и зловещая вонь перегара составляют целую композицию из нот пренебрежения ко всем, кто здесь находится. Дети были отделены от взрослых невидимой стеной, видимо, для того, чтобы разговоры о новом поступлении соболиных шуб в магазин одежды и распределении мальчиков в пары с девочками на предстоящем школьном балу оставили хоть частичку хорошего, что могло произойти за этот вечер. Бармен невольно развлекает двух женщин, чьи большие груди протирали барную стойку, а официанты носятся от стола к столу с шоколадным пломбиром и алкогольными напитками различной крепости. Проходя мимо оравы пьющих мужиков, сажусь за свободный столик, где в углу останусь наедине со своей душой. Панорамными нитями сматывается клубок происходящего, и уже ко мне вальсирует с толстой папкой официантка в короткой юбке, с двумя расстёгнутыми пуговицами на блузке и непрозрачных колготках. Небрежным движением она бросила меню на мой столик, и, нагнувшись поближе, так что стало видно всё, чем обычно привлекают клиентов, слегка грубым голосом спросила: «Заказывать что-нибудь будете?» Глядя на испачканную блузку и заметив отсутствие бюстгальтера, искал объяснение её непристойного вида, но на этот раз дедукция оставила меня с носом. Я попросил подготовить романтический ужин на двоих, а она оставила карточку с надписью: «Позвони, как будет время» и приписка снизу «ОВД». ОВД — общество вчерашних детей — знал каждый подросток, ведь все когда-то состояли в нём.

Мужчина за соседним столиком, получив такую же карточку, не смог оторвать взгляд от вертлявой задницы официантки, не обращая внимания на стервозные визги его немолодой жены. В середине зала развернулась импровизированная сцена, там пианист дрожащими пальцами стучал по клавишам рояля, пытаясь родить известную в аристократических кругах мелодию, но желание напиться тремя бокалами портвейна оказалось сильнее сыгранного вступления для молоденькой певицы. Я больше не мог ждать, меня трясло от нетерпения, когда же я с ней увижусь. Единственное, что получил от неё за последний год, было письмо: «Будь в 19:00 в нашем кафе» и сегодняшняя дата.

Под куполами ламповых свечений, плевав на сотни злых ограничений, под серенады пивной отрыжки и далеко не детских развлечений на сцене появляется она. Ева была в длинном вечернем платье, изумруд украшал запястье и где-то в зале вылетает «Заткнись!». Рояль издавал звучания знакомой песни, раздаётся голос маленькой Мэрилин, она хочет любимой быть мной, и больше никем другим. Фото в памяти врезалось, будто картечь: так же, как и год назад, эта женщина красива, умна, голосом опьяняет слушателя. Белым танцем наполнилась площадка из добрых слов и громких оваций: уже женщины отдавливают ноги партнёрам, мужчины ублажают молоденьких девиц, осторожно щупая их за грудь, пока за невидимой оградой тянется репетиция бала, будто её участники медленно врастают стопами в сыгранные вальсы.

Глубокое недоумение повисло над хмурыми лицами, когда Ева уверенными шагами подошла ко мне, а за её спиной вспыхнула дорожка из зажжённых спичек, выстраиваясь в слово «браво». Нежно поцеловав меня в мой запотевший горячий лоб, она села напротив, изображая на лице грациозную улыбку. Я следил за её плавными движениями: королева много курит и смеётся, орашая землю золотым ключом. Моё тело картавое бьётся с марионеткой, нерешимостью проваливаясь под стол и мечтая об окончании этого спектакля без предлога на антракт. Хотел изменений, как тот официант, который только что пролил вино на дорогие костюмы гостей. Его били те пятеро, а он улыбался им в лица, ведь каждая рваная рана на теле — шанс обновиться.

На салфетке Ева что-то писала, выводила каждый знак, каждый символ, я же доедал огрызки прошедшего дня, запивая пережаренным кофе. Я всё смотрел на неё, вспоминал нашу первую встречу: моё немыслимое лето, её роскошная помада, солнце красным драконом рвёт пополам закатное небо. Пыль из лепестков падала перед нами, мы шли против ветра, как будто против огромных вражеских полчищ, где я — обладатель патронов и бинтов, а она – невинная медсестра, спасающая мою жизнь. В отражении луж пишу словами портрет Евы, заранее зная, что реальность ускользнёт, когда пойдёт дождь и смоет мой рисунок. Вместе с летним дымом заплутал в арку и вновь очутился в кафе «Элиас», на сцене которого усатый конферансье объявлял о выходе трупы. Артисты готовятся к постановке, выносят реквизит, надевают парики, пока я смотрю на её голые плечи, погружаясь в любовные омуты, пытаюсь найти оправдание своим поступкам — и вот в центре седые персонажи. Гаснет свет, раздаётся оглушающий шёпот: «Иди за мной».