На небесах горят паникадила...

                На небесах горят паникадила,
                А снизу — тьма.
                Ходила ты к нему иль не ходила?
                Скажи сама! 
                (Владимир Соловьев, 1895)
             Ранним сияющим утром поезд тихо и незаметно подплыл к Арзамасу , раздвигая, как пароход, клонящиеся к рельсам луговые травы. Вокзал сжал сердце тоской по давно  утерянному, безвозвратно канувшему в прошлое, когда мама и папа стоят на платформе, близоруко всматриваясь в окна подходящего поезда, а за их спинами знакомо кивает  колоннами старый провинциальный вокзал. Прибыли!  К поезду мчались на всех парах крепко скроенные парни, зазывая в стоящие под парами, видавшие виды маршрутки - «Кому в Дивеево?! Сюда! Сюда,  пожалуйте!». Чинно и благородно спешащий впереди рыжеволосый священник в конопушках подхватил полы своей рясы, откуда  бессовестно вынырнули почти детские босоножки на голых ногах, вспрыгнул на первое сидение ближайшей потрепанной маршрутки и благостно устроился там, как кот на коленях своего хозяина. Сразу стало понятно, что едем мы в монастырь. Очень быстро богомольцев всех сортов  набилось в маршрутку  доверху. Мне пришлось умоститься спиной к водителю рядом с безумного вида молодым казаком в папахе, шароварах, сапогах и гимнастерке, увешанной непонятными орденами,  а с другого бока у окна втиснулся мужчина средних лет с бородой, который тут же открыл молитвенник и всецело погрузился в него жалко только, что не всем телом, чтобы  стало посвободнее,  на что я очень  надеялась. Полу- развалюха маршрутка оказалась пререзвой лошадкой и неслась, как оглашенная, обгоняя джипы и прочие приличные машины. Богомолки трещали о своих мирских делах, Марина клевала носом, а я дивилась красоте Арзамаса – церкви, просто венецианский Палладио! Их много и каждая красоты потрясающей. Я шею своротила, провожая взглядом каждую проплывающую за окном церковь. Сам город Арзамас словно сошел со страниц Островского - зеленые улочки, деревянные особнячки, мальвы, флоксы в палисадниках- сразу согреваешься душой,  становишься в таком месте человеком. Церкви и палисадники Арзамаса сменились зеленеющими полями и дубравами, мелькающими за окном.
"И как тебе в твоем министерстве?! - Кошмар и ужас! Тут пришла ко мне новенькая, позарилась на зарплату....Не прошло и двух дней, как она ужаснулась - и это все вы должны делать одна?! А ты думала! В туалет выйти некогда! Исчезла! Как корова языком слизала! И я опять одна!"-  не переставали трещать столичные богомолки, на что молодой казак осклабился, дурно ухмыляясь и оголяя гнилые зубы. - Тю! Вот тебе и на! ,- решил поддержать разговор. Дамы презрительно покосились и сдвинулись от него как можно дальше. А на переднем сидении неожиданно разразились споры о разнице между католичеством и православием.
- И в чем же различия, отец Георгий, я вас  спрашиваю?! -  не унимался его сосед слева. - Ну! - почесал рыжую бороду батюшка- Вот вам,  взять хотя бы Ватикан!
- Ватикан!  Ватикан! Вот так сразу и Ватикан! Чуть что, и Ватикан! А у нас вот, Храм Христа Спасителя отгрохали на буржуйские деньги! Чем тебе не Ватикан! И до Кремля рукой подать!А до Бога-то далеко! И вашему и не нашему Ватикану!
 Отец Георгий скукожился у окна, делая вид, что увлечен дорогой. - И что на это скажешь! - махнул рукой на всех сразу неугомонный попутчик. Я тоже уставилась в окно, дивясь кстати  пролетающей мимо надписи "Васильев враг". Мой сосед богомолец еще усерднее зачастил про себя молитвы, но на подъезде к  Дивеево  оторвался от молитвенника,  стал произносить многозначительные речи и коситься на меня.  " Вот, дескать,  и птицы нас встречают, вьются над куполами. И цветы сильнее пахнуть стали, и яблоки под ноги валятся"-  в полном восхищении на выходе из маршрутки хотел было, на радостях , дать шоферу сверх чаевых сто рублей, но не тут-то было....Шофер уперся, что ему лишних денег не надобно, а лучше их на молитвы, свечи и богоугодное дело приспособить....Казак рядом со мной сплюнул "Эх, мать честная! А мне тут 2 месяца жить!" - и стал чесать потный затылок под папахой. Богомолки в маршрутке  смущенно захихикали и пустились беспорядочно сыпаться наружу. Мы с Мариной погрузились в сумки и рюкзаки в поисках платков, поскольку наша гостиница "Московская" расположена прямо на территории монастыря , где с непокрытой головой появляться не принято. Под продолжающиеся препирательства моего богомольного соседа и не менее верующего, пречестного шофера маршрутки, который все продолжал отнекиваться от сотни рублей, мы пересекли дорогу и тут же оказались  перед воротами в монастырь, где несмотря на раннее время уже собралась толпа паломников, впрочем, монастырь всегда  открыт  с 5 часов утра  до позднего вечера.  Гостиница оказалась трехэтажным старинным особняком в окружении  деревянных развалюх,  утопающих в диких, неухоженных садах по колено в полыни и других травах, что только придавало  больше прелести и успокоению сему месту. Мы оставили наши пожитки  у конторки , полюбовались дорогими иконами в витринах магазинчика гостиницы, выпили по чашке крепкого чаю, водрузили  на голову платки и отправились к соборам, церквям, мощам и чудотворным иконам, а главное, к Канавке,  где явилась преподобному Серафиму Богоматерь, а он велел послушницам вырыть ров - канавку, посадить там кусты крыжовника для укрепления земли, а  поверху устроить тропу. "Много чУдного говорил батюшка Серафим об этой Канавке. Что Канавка эта - стопочки Божией Матери! Тут ее обошла Сама Царица Небесная! Эта Канавка до небес высока! Землю эту взяла в удел Сама Госпожа Пречистая Богородица! Тут у меня, батюшка, и Афон, и Киев, и Иерусалим! И как антихрист придет, везде пройдет, а Канавки этой не перескочит!". Длина канавки ни много ни мало  777 м, но кажется, что она в два раза длиннее.  Мы , было кинулись к ней, но попали к  ее концу, рванулись назад и очутились прямо у дверей Троицкого собора, который с первого взгляда приворожил своим ванильно-мятным цветом и нежным колокольным звоном. Звуки церковного пения и молитв разносились по всей площади, оседая, как роса, на зеленой траве, на малиновых головках стоящих плотным, солдатским строем флоксов, на лепестках разноцветных – желтых, оранжевых и алых ,  невиданных размеров бегоний, на грядках с пупырчатыми огурцами, петрушкой и укропом, расположившимся  под боком у собора, скатывались с белой шерсти ангорского кота, который привычно примостился на скамейке в тени цветущих гортензий, жмуря желтые, довольные глаза. В тени, почти по колено в густой траве под яблонями стояли колеблющиеся на ветру тонкие тени в высоких клобуках и тихо молились. Ветер пробегал по верхушкам яблонь, клонились ветви, яблоки падали в траву, развевались черные одежды инокинь и монахинь,  разлетались во все стороны тихие молитвы.
    На удивление в собор удалось легко войти, толп не было, и мы опять каким-то чудом, волной были прибиты к некой кучке, которая поочередно прикладывалась к иконе. Пока мы ждали своей очереди,  крепко сбитые, начальственные дамы  в черном, но без монашеских клобуков , выхватывали из нашей очереди приглянувшихся им женщин и предлагали поработать в храме  во  Славу Божию. Попавшие к ним в руки не только женщины, но и мужчины тут же на глазах превращались в безропотных овец, хватали тряпки, щетки, скребки и , как заведенные , кидались рьяно тереть пол, отскребать воск, протирать иконы. Мы довольно быстро продвигались к иконе  Умиление, прямо перед которой из очереди была выхвачена стоящая перед нами женщина и поставлена очищать от воска огромный подсвечник. Нам же с первого раза беспрепятственно удалось приблизиться и припасть к иконе и, стоя еще в очереди,  вдоволь наглядеться на нее. Серафим Саровский называл ее "Всех радостей Радость" и почил прямо у иконы. Настоящая икона Умиление, которую "обрел" сам Серафим Саровский находится в Патриаршей церкви, а в Дивеево ее список. Как раз напротив придела с иконой Умиление был придел с мощами Серафима Саровского, куда мы решили попасть отдельно на другой день. Я  же , все еще пребывала в таком пограничном состоянии после недели работы, когда мы в пятницу погрузились в сильную жару в поезд и были уже рады и тому, что можно протянуть ноги и успокоиться до утра, что у иконы мне на ум не пришло ни одной просьбы и ни одного желания,  была пуста и даже  в некоем смысле чиста от всяческих помыслов, начисто позабыв , зачем сюда ехала. Опустилась на колени, вдыхая тленный запах умирающих цветов, и ничего не почувствовала, совсем ничего! Будто меня стерли, выключили, сделали полный делит.
  Мы вышли из собора, прогулялись через чудные, благоухающие сады и цветники,  где каждый клочок земли, каждый кустик и дерево заботливо пестуется послушницами и дышит одним дыханием с соборами, церквями, колоколами,  и  тут же попали на начало Канавки,  что навело меня на мысль, что все складывается своим чередом, неведомым нам порядком, которому противиться немыслимо и даже опасно. Сняли обувь, вооружились четками и отправились в путь сквозь колышущуюся от жары завесу воздуха. По бокам Канавки были два глубоких рва, заросших травой и густыми кустами крыжовника, кое-где покрывшегося крупными красными ягодами. Люди двигались тихо, шевеля губами в тихих молитвах, которых надо было прочитать полтораста. По обе стороны Канавки простирались сады, цветники, богодельня с домовой церковью, сестринский корпус, больница и строящийся Благовещенский храм. По Канавке мы ходили по два раза на день - утром и вечером, и каждый раз взгляду открывалось что-то новое, незамеченное в прошлый раз - крохотный фонтан-водопад, струящийся среди цветников у самого начала Канавки, куртины разноцветных флоксов у ограды, которые призывно благоухали на закате, звук журчащей воды, стекающей по влажным , ворсистым ветвям крыжовника, орошаемым ночами, тихо мерцающие красные лампадки под иконами на стенах сестринского корпуса, брошенное инвалидное кресло у двери небесно-голубой Богадельни с домовой церковью "Всех скорбящих Радость", открытое полукруглое окно в мансарде  с лениво трепещущей кипенно белой кружевной занавеской, за которой виден тлеющий свет свечи у киота, послушница в белой косынке со шлангом в руке, вытирающая пот со лба у куртин с разноцветным львиным зевом, георгинами и левкоями , чей аромат поднимался снизу к ногам, снующим по Канавке.  Огромная стая иссине черных ворон, которая принялась носиться то над Преображенским, то над Благовещенским соборами, периодически оседая черной копотью на куполах, стропилах и лесах , то вдруг, как по команде невидимого генерала, взмывая в небо с громким карканьем , проносясь над  головами на бреющем полете, так неистово молотя крыльями, что вздымались волосы на голове. То тихо наворачивали круги над Канавкой, мечась огромной стаей то вправо, то влево,  завораживая слух порханьем тысячи крыльев, чтобы неожиданно приземлиться на клубничных грядках в больничном огороде, превратив  его в одно черное пятно, и бродить там, припадая на ногу, склевывая что-то с травинок и листьев, переворачивая клювами опавшие яблоки. Благодаря воронам, которые очаровали меня своими странностями и шелестом крыльев, я прочитала гораздо больше положенных полутораста молитв, надолго застыв на одном месте, повторяя, как сломанная пластинка, одно только слово из молитвы "Благодатная, Благодатная, Благодатная!".
 В Иверский источник мы окунулись в самую жару, когда его холод пробирал до самых костей. Окунулись три раза с головой, с трудом нащупывая ногой деревянную лестницу, чтобы выбраться из купели. Выбрали два самых ближних к монастырю источника - преподобной Александры и чуть подальше через цветущий луг - Иверский. К обоим были длинные очереди, особенно к сестринским купелям для женщин, мужские - для братьев порой пустовали, поэтому туда забирались украдкой и женщины, заставляя братьев ожидать их выхода. После ледяной, родниковой воды тело становится легким, голова окончательно пустой, освободившейся от всего ненужного, прохлада долго сохраняется в крови. Пока сидишь в очереди, видишь очень странных людей и совсем обычных,  слушаешь многочисленные истории,  крики детей, окунаемых в родниковую воду, колокольный звон и пение из монастыря, лай собак, лошадиное ржание, что сливается в один гармоничный звук, одно дыхание, одно дуновение. " Как говорите, зовут вашу собаку?!" - допытывается батюшка в сутане у девушки с поводком в руке, чья собака пытается добраться до колодца со святой водой. "Ева, говорите?  Что же вы такое человеческое имя дали собаке?! Можно сказать, библейское?!" - хмурится батюшка. " Мы ее купили с паспортом! Уже с именем! Что теперь делать?!"  - виновато опускает голову девушка, судорожно пытаясь оторвать пса от святого колодца с водой. " А кот Васька, поросенок Борька, корова Майка, Машка, Райка, козел Федька?!" - не выдержала и возразила батюшке очередь женщин. " Но Адама-то нет!" - восторжествовал батюшка и вовремя удалился. " А кто его знает,  может,  кто и назовет своего борова или быка Адамом, и что с него возьмешь?!"- задумчиво произнесла сидящая на ступенях у воды старушка с прозрачными, выцветшими до бела, как  поздние незабудки, глазами и младенчески гладкой кожей. - "Пожалуй, сегодня уж не успею окунуться, волосам долго сохнуть, а уж холодает!" - сетовала она. " Хотите, я вам покажу свой новый фокус?! Посмотрите!"- приставал  ко всем  у купели высокий мальчик в  одних трусах, приятель девушки с собакой Евой. Он перебирал карты и горел  страстным желанием поразить публику новым фокусом. " Мы сейчас в  источник, а ты покажи вот ему,  пока он ждет свою маму!" - пожалели мы мальчишку, указывая на голого, мерзнувшего после купания в братской купели парня, ожидавшего выхода родственниц. " Карты?!" - вдруг донесся грозный голос из открывающихся в  сестринскую купель дверей. - "Карты?! Кто хоть раз карты в руках держал, тот в рай никогда не попадет! Не сметь! Грех, какой!". Мы с неприличным громким хохотом ввалились в предбанник и, не раздумывая, бросились в ледяную,  все смывающую и все сносящую родниковую воду. " Фу-ух! Как рукой сняло! "- легко вздохнули. Назад шли через остывающий от жары луг мимо пруда , в котором дрожали, отражаясь в воде, колокольни и купола монастыря, крякали утки, призывая утят, фыркала усталая лошадь у воды, "пирожки постные, свежие, постные!"- кричала девочка у ворот, напирая на слово "постные", звонили вечерние колокола и монахини с инокинями приступали к ходу по Канавке, собираясь в плотную, черную стаю, делавшую их похожими на вчерашних ворон. « Богородице Дева радуйся….» шептала в полутьме на разные голоса Канавка под ровный шорох босых ног, скольжение четок и  тихое мерцание лампадок...Благодатная!