Новогодние каникулы. Глава 13. Завещание

— Ромуальдо! — обрадовался Пашка, впуская гостя.
— Ну, с Новым Годом, что ли! — кивнул ему Барховцев.
— Кто там пришел, Павлик? — тут же донеслось из глубины квартиры. Тетя Люба, как всегда, стояла на посту возле плиты.
Роман невольно заулыбался, наконец-то его ждет вкусный ужин. Брат Пашка, с которым они в детстве были неразлейвода, с которым они уже года два не виделись, по-прежнему рад его видеть, в глазах тот же самый восторг от предвкушения интересных и веселых приключений. Ну, может не сомневаться, в этот раз приключений на свою пятую точку искать не придется, они нашли их сами — расхлебать бы!
— Мам, Ромка приехал! — проорал Павел матери, но вдруг осекся, увидев за спиной блудного брата большой синий помпон, шапочку-шлем, из глубины которой блестели испуганные глаза-вишни. К шапке с глазами прилагался мешковатый фиолетовый комбинезон с живым ребенком внутри.
— Не ожидал, что ты, Ромуальдыч, в подоле принесешь, — пробормотал Пашка, присаживаясь на корточки возле девочки. — Это что же за чудо-юдо такое?
Темнокожий ребенок нахмурился, недоверчиво отступил и снова спрятался за широкой спиной Барховцева. Тот махнул рукой, отгоняя чересчур любопытного брата.
— Ты мне тут не пугай ее.
Он быстро скинул свою куртку и принялся раздевать Дашу, которая с опасливым любопытством оглядывалась по сторонам.
— Что это вы притихли? — из кухни высунулась тетя Люба и ахнула, увидев копну встрепанных кудрей. — Рома, это кого же ты привел? Это твоя что ли?!
Тетка ошарашенно разглядывала девочку.
— Пока моя, — подтвердил Роман. — Знакомьтесь: это Дарья. Пару дней у вас поживем, если не прогоните.
— Да что ты такое несешь-то?! Вот болтун! — рассердилась тетушка. — Пойдем, моя деточка, покушаешь, да я тебя уложу. Ночь на дворе, а он таскает маленького ребенка за собой, оболтус!
Из-за закрытой двери с матовым узорным стеклом высунулось заспанное существо с одним открытым глазом, недовольное тем, что его разбудили. Оно хмуро посмотрело им на братьев и потащилось на кухню, откидывая по пути с лица длинные соломенные лохмы и зевая во весь рот.
— Катерина, привет, — окликнул ее Роман. — Ну ты и вымахала!
За то время, что они не виделись Катя из упитанного подростка, с обычными жидкими косицами неопределенного окраса превратилась во вполне ничего себе девицу, даже кое-какие формы округляли трикотажную пижаму — невеста.
— Привет, — буркнула сестренка. — Ты что, без Лизы приехал? — обвинила она брата и, не дожидаясь ответа, прошлепала дальше.
Роман проводил ее любопытствующим взглядом.
— Офигеть! Небось от парней отбоя нету!
— Да таскается тут один мутант, — неопределенно высказался Пашка. — Пошли ко мне, пока мать уложит твою куклу. Как это тебя угораздило-то, а, Ромуальдыч?
В комнате Барховцев устало плюхнулся в кресло и с наслаждением вытянул ноги.
— Приехал на вашу старую хату — а там такой вот сюрпризец.
— Какого же беса ты туда поперся, позвольте осведомиться? Мы уже почти четыре месяца, как переехали — я же тебе фотки посылал!
— Да что-то не включились мозги — столько свалилось всего! Короче, был я с жутчайшего похмелья, да после ночевки в полиции.
— Угум… Как там Лиза, кстати, все нормально? Санька как?
— Все нормально, разводимся мы.
— Чего-чего-чего?! Вот сейчас я малость недопонял, — уставился Пашка. — Что значит, разводитесь? Да ты охренел что ли?! Из-за чего?
— Слушай, Пабло, давай эту тему оставим: ей богу, не до нее мне сейчас, не могу я сейчас еще и об этом думать! Прошу, как брата. — Роман провел ладонью по лицу и поднял измученный взгляд. — И тете Любе не говори.
Брат смерил его подозрительным взглядом, осуждающе хмыкнул и покрутил башкой с темным ежиком — он предпочитал короткие стрижки, гладко брился и не одобрял бороды, несмотря на последние тенденции моды в отношении внешнего вида современного мужчины.
— А в ментовку-то, ты каким макаром попал?
— Долго рассказывать, — уклонился Роман.
— Не желаешь, значит, с другом разделить проблемы, — обиделся Павел. — Ну и черт с тобой! Что за негритенок? Только не говори, что она твоя внебрачная дочь, и твоя бывшая тебе ее подкинула, а сама смоталась в Африку.
— Нет, — усмехнулся Роман. — Дарья сидела на вашей старой хате. Одна. И мы с ней полтора дня ждали, когда объявится ее мамаша.
— То есть, ты увел чужого ребенка?! За-ши-бись! Ну ты идиот, Рома. Ты знаешь, как это называется?! — ужаснулся Павел. — В общем-то, я всегда знал, что ты без башни, но это уже ни в какие ворота!..
— Считаешь, надо было сразу же уйти, оставить ее одну там подыхать с голода? У них в холодильнике было две сосиски, ложка картошки и яблоко! Ребенку шесть лет! Ты сам смог бы ее оставить?
— А подкинуть соседям? — выдвинул вариант Пашка. — Это было бы куда разумнее, чем киндеппинг!
— Да никто не открывал! Орали только, что вызовут ментов, если звонить не перестану.
— Правильно делали, ты свою морду в зеркало видел? Чистый душман! А позвонить ее матери не пробовал?! — начинал заводиться Павел. — Что ты за человек, скажи мне?! Вечно с тобой какие-нибудь истории! Почему мне так никогда не везет?!
— Конечно, мать твою, пробовал и неоднократно! — вскипел Роман. — Очень я хотел дозвониться до нее! Оставить маленького ребенка одного на двое суток и без еды — это какой сукой быть надо! У меня руки чесались от желания познакомиться с этой мамашей!
— И чего?
— Что чего?
— Дозвонился?
— Ни разу, утром она сама Дашке позвонила, сказала, что задержится и все — больше абонент был недоступен.
— Херасе! Капец полный! — подытожил Павел.
— Ага! — согласился Ромка.
— И чего теперь делать-то будем?
— Искать будем, — довел Барховцев до сведения брата свои планы на ближайшее время. — Завтра надо будет подать заявление о пропаже человека — кто ее знает, вдруг с ней что-то случилось, хотя я лично абсолютно другого мнения: лично я думаю, что она где-нибудь приятно проводит время. И учти, Пабло, я рассчитываю на твою помощь.
— Уже учел. Когда это я не окунался вслед за тобой в то дерьмо, которое ты постоянно находишь на ровной дороге? — Павел поднялся. — Пошли, небось улеглись все уже. А твоя Дарья прикольная.
— Да она отличная девчонка! Сашкина ровесница, верит в Деда Мороза, но суждения у нее, как у взрослого человека, умудренного жизнью.
— Неудивительно при такой матери. Подружить бы их с Саньком.
Роман тяжело вздохнул, поднялся с кресла и вышел на кухню, Павел поплелся следом за ним.
 
                * * *

Тетка резво собрала на стол: остатки селедки под шубой, маринованные грибочки, одуряюще запахли огурчики чесноком и укропом, очередная порция картошки пожарилась за пятнадцать минут. На запах из комнаты подтянулась Пашкина младшая сестренка Катька, за ней неуверенно ступала темнокожая девочка в длинной футболке до пяток, которую ей выдали вместо пижамы.
— А вы чего приволоклись? — тетя Люба всплеснула руками. — Катерина, зачем ты подняла ее?!
— Она не спит все равно, — девушка уселась рядом с братом и аппетитно захрустела крепким пупырчатым огурцом домашнего засола, несмотря на то, что только недавно поужинала. — Иди сюда! — позвала она Ромкиного найденыша.
— Нет, — вежливая Даша помотала кудрями. — Нормальные люди ночью не едят — это бесконтрольная еда!
Роман спрятал улыбку за маринованным огурчиком и поспешил добавить к нему картошки.
— А мы тут можем садиться за стол в любое время суток, — серьезно сообщил девочке Павел. — Присоединяйся!
— Садись, садись, деточка, — засуетилась тетя Люба. Положила на тарелку немного картошки и один огурец. — Не наелась, значит.
— Не церемонься, Дарья, — кивнул ей Роман.
— Нет, спасибо, — девочка отошла подальше от стола, к самым дверям, но не уходила из кухни, смотрела недоверчиво из укромного уголка.
Павел присел перед ней на корточки.
— Дорогая принцесса, разделите с нами скромную трапезу. Позвольте предложить вам руку.
— Во болтун-то! — покачала головой мать. — Девчонка намуштрованная, — заметила она Роману.
Тот коротко кивнул.
Рядом с Павлом Даша осмелела, картошку не стала есть, а хрустящий огурчик ей понравился. Она задремала, продолжая прямо сидеть на стуле, только глаза закрылись и послышалось ровное дыхание. Пашка отнес ее в кровать, сестренка потянулась следом за ним.
— Жениться пора оболтусу, — тетка сокрушенно посмотрела, как бережно сын держит ребенка. — А не заглядываться на чужих детей.
— Теть Люб, а у тебя водка есть? — невинно поинтересовался Роман.
— Ой, да что же это такое делается-то?! — рассердилась было тетушка, но была жестко прервана вернувшимся сыном.
— Мать, не разводи, дай ему выпить!
— Ну… раз такое дело, помянем рабу божью Нину, — решила тетя Люба.
Барховцев хотел просто поесть и лечь спать, но раз уж сам напросился выпить отказаться от поминок было никак нельзя, все-таки умерла его мать.
 
Роман страдал над последней, третьей стопкой водки, которую тетка выставила на стол за помин души рабы божьей Нины. Его организм, только недавно сумевший вывести из себя все продукты распада обильных возлияний, среагировал на новую порцию крепкого алкоголя покрасневшими глазами и горячим облаком жгучей обиды, вспыхнувшей в желудке и заполнившей собой грудную клетку, нахмуренные брови, удерживали соленые озера непрошенных слез. Павел пытался делать вид, что не замечает мрачной физиономии брата, но косился с удивлением, не ожидал, что смерть дальней родственницы вызовет такую бурю чувств у Ромки. Он бы с пониманием отнесся к надгробным рыданиям своей матери — все-таки женщина, к тому же пожилая, а они все любят поплакать возле могил и на любых поминках, но глаза его матери оставались сухими в течение всех этих тяжелых дней. Она не проронила ни слезинки, была собрана и сосредоточенна сначала на соблюдении необходимых ритуальных тонкостей во время похорон, после — на поминках, а вот брат Ромка, крепкий молодой парень неожиданно размяк.
Душа Барховцева Романа не находила себе умиротворения и покоя, снова вспомнились обиды на отца, что бывало только в состоянии разлада с самим собой и внутреннего хаоса.
— Вот скажи, теть Люб, за что он так со мной?
— Эй, ты чего, Романыч?! — Пашка дружески ткнул в плечо.
От легкого тычка с ресниц сорвались две слезинки. Одна из них булькнула и растворилась в крепком алкоголе, вторая стукнулась о термосалфетку, подложенную под тарелку с остатками горячего плова из говядины.
— Рома, сыночек! — кинулась к нему тетка. — Что же такое говоришь? Да Матвей всю жизнь только и трясся над тобой! С чего это ты, дуралей этакий, решил, что не нужен ему? А у отца все и разговоры только о тебе, о Лизочке, да о Санечке!
Она помолчала, погладила его по вихрам двумя руками и поцеловала в макушку.
— Эх ты, вымахал под потолок, обдетнился, а как был мальчишка обиженный, так и остался. Горе луковое.
Ласковый подзатыльник вернул душе утраченное равновесие. Барховцеву уже не было так больно от застилавших глаза детских воспоминаний о его непростых взаимоотношениях с отцом.
Они практически никогда не разговаривали по душам: отец требовал — Ромка подчинялся. В раннем детстве — с радостью и удовольствием, став постарше — с постоянными пререканиями, хмурясь, огрызаясь, доказывая свое право на самостоятельные поступки. Но бывали такие моменты, когда подросток Ромка искал защиты или совета, и тогда отец раскрывал перед ним неизвестные стороны взаимоотношений в человеческом социуме, не снисходил свысока до скудных ответов, а доступно и подробно объяснял, куда могут завести неопытного и легкомысленного человека поступки без предварительного анализа последствий. Редкие минуты такого общения с папой были ценнее всего на свете, после познавательных бесед Ромка чувствовал себя странно счастливым, аккуратно припрятывал драгоценные минуты в укромные уголки своей памяти и бережно хранил там. Он не сомневался, что отец его любит, но не мог понять, почему тот предпочитает разбираться с возникающими проблемами без него, упрямо сохраняет дистанцию даже теперь, когда его сын давно уже стал взрослым человеком.
Тетя Люба убрала со стола последние тарелки и села.
— Упокой ее Господь, — пробормотала она и перекрестилась. — Бывало, начну расспрашивать, что да как там, в их дебрях-то: а она только, все хорошо, мол. Говорю, давай хоть на зиму перевезу тебя к себе, а то, что за жизнь: без воды, свет с перебоями, печку топить надо — тяжело же! А она только отмахивалась: «Мне на вашем восьмом этаже будет тяжело, в тесноте — привыкла к простору». Обижалась я на нее за такие слова. Царство ей Божье! — она снова перекрестилась.
Тяжело вздыхая, тетка покрутила в руках запечатанный конверт, который Барховцев нашел в доме своей биологической матери.
— Читай, Рома, — велела она племяннику. — Что там она пишет?
Отчего-то слегка заволновавшись (все-таки письмо с того света, да еще от матери, которой у него не было никогда!), Барховцев вскрыл конверт и пробежал глазами строчки, написанные круглым девчоночьим почерком. Кое-где буквы расплылись, видно мать плакала над этим листочком, вырванным из ученической тетрадки. Непроизвольно губы Романа сжались, а глаза пошарили по столу, в поисках водки, но тетя Люба уже припрятала бутылку. Три стопки — помин души, а остальное — пьянство! Тетка смотрела на него в суровом спокойствии, в глазах Пашки отражались одновременно и нетерпеливое ожидание, и сопереживание, и скорбь.
Роман не спешил рассказывать, что в письме, шумно дышал и двигал ноздрями, как застоявшийся в стойле конь перед пробегом. Из конверта выпал плотный лист гербовой бумаги с водяными знаками, сложенный пополам — завещание. Тетя Люба осторожно и бережно его развернула.
— Богатый наследник теперь, Романыч? — попробовал разрядить обстановку Павел, но осекся под сердитым взглядом матери.
Она отставила лист подальше от себя, на расстояние вытянутой руки и, прищурившись, прочитала:
— Я, Барховцева Нина Семеновна…  все свое имущество, в какой бы форме собственности оно не заключалось и где бы не находилось ко дню моей смерти, завещаю в равных долях двум моим детям Барховцеву Роману Матвеевичу… года рождения и Барховцевой Марине Матвеевне…
Тетка положила листок на стол, сложила под грудью ладони и несколько минут молча и напряженно гипнотизировала взглядом завещание родственницы, потом подняла голову и со страхом посмотрела на племянника.
— Рома, там написано…
— Я знаю, теть Люб, — улыбнулся Роман.
Улыбка получилась кривой и жалкой: один уголок рта приподнялся, а второй почему-то опустился вниз, и от этого показалось, что он сейчас заплачет.
— Вот это да! — прокомментировал Павел, заглянув в листок.
— Да как же так-то?! — ошарашенная новостью тетка задышала ртом. При каждом вздохе глаза ее расширялись, на выдохе она хлопала ресницами и замирала.
— Сам не могу до сих пор поверить, — горько усмехнулся Роман.
— Мам, тебе дать валерьянки? — забеспокоился Павел.
— Сиди, не надо мне никакой валерьянки! — мать махнула на него рукой, второй она схватила себя за левый бок. — Да как же так-то?! Я думала, она старше меня лет на десять, как минимум! Я-то всегда жалела ее, думала, надо же, как жизнь не сложилась, а она за все время ни единым намеком!..
— Мать, выпей валерьянки! — сын поднес ей кружку с успокаивающими каплями.
— Сказала, отстань! — прикрикнула на него родительница.
Она разглядывала племянника, словно тот был редкой экзотической бабочкой, занесенной в Красную книгу, и чисто случайно пойманной энтомологом-любителем в непроходимых джунглях Амазонки. Барховцев заерзал на стуле, ему захотелось спрятаться, словно он один и был виноват в неожиданных перипетиях судьбы, захлестнувших их большое семейство.
Тетя Люба вдруг дернула подбородком, и скорбно поджатая нижняя губа у нее задрожала.
— А что за девочка?
Тетка жалобно заморгала, выхватила из рук сына кружку и залпом проглотила успокоительное лекарство.
— Что за девочка я не знаю, — устало ответил Роман. — Тетя Нина оставила ее в Доме Малютки. Отец смог только узнать, что ее удочерили в раннем возрасте, а как ее теперь зовут, какая фамилия — неизвестно. Как ее искать — не представляю.
— Обалдеть! — резюмировал Павел, переводя изумленный взгляд с матери на брата. — Прям готовый сценарий для Мексиканского мыла!
— Где же ее искать-то? — озаботилась тетка. — Ей уже поди лет двадцать пять, небось, давно замужем! Как сейчас все это ворошить? Да захочет ли она поменять свою жизнь — уже к чужим людям привыкла! Это теперь мы для нее чужие!
— Вот поэтому и надо ее найти, — не согласился Павел. — Захочет — станем для нее родными, а не захочет…
— Если честно, не могу я представить, что где-то у меня есть родная сестра. — Роман вздохнул, потер слипающиеся глаза. — Мне бы легче было не знать о ней.
— Но теперь-то ты знаешь, — ввернул Пашка. — Ты же не сможешь спать спокойно, Ромуальдо!
«Не смогу», — глубоко в душе согласился Барховцев, мрачно посмотрев на брата.
— А письмо-то, можно почитать?
Роман молча отдал мятый тетрадный листок.
— «Прости меня, дорогой мой сыночек Ромочка», — тетка вытерла ладонями покатившиеся слезы и передала листок сыну.
Павел вздохнул:
— «…Теперь я с полным правом могу тебя так называть, больше надо мной не властвует земной суд, меня ждет более грозное судилище — перед тем Судией и стану ответ держать. Надеюсь, что осознание своих грехов — в какой-то мере и есть их искупление. Я очень виновата перед вами, моими детьми, и перед вашим отцом. Он всю жизнь переживал за свой поступок, но я приняла его решение с покоем в душе — я заслужила такую участь. Не хочу оправдываться и объяснять тебе причины, по которым так сложилась моя жизнь, тебе незачем знать о них. Сейчас, возле своего смертного одра, я полностью осознала, насколько тяжек мой грех: с недавних пор мне не дают покоя голоса невинных младенцев, возможно, один из них — твоя сестра Марина. Это еще одно испытание, которое посылает мне Господь при жизни — слышать ее плач.
Этим последним моим письмом я выражаю свое завещательное распоряжение, но надеюсь на твою добрую волю: найди ее! Отыщи живую или мертвую, и тогда, может быть, мне будет снисхождение на Небесах. Я оставила ее в Саварском роддоме, на левой ягодичке у нее два родимых пятнышка, по ним ты легко ее узнаешь.
Прошу также прощения у всех моих сродственников, кто пришел ко мне в мой последний час. Вам я завещаю смеяться на моих поминках, если, конечно, вы захотите меня помянуть. Не надо обо мне плакать — я недостойна ваших слез и свою жизнь прожила напрасно. А еще я хочу, чтобы на могилу мою никто из вас не ходил. Если чья-то сердобольная чужая рука оборвет на ней бурьян — значит, мне уготовано Прощение.
Такова моя последняя воля!»
Тетя Люба едва успевала вытирать соленые дорожки на щеках, Роман чувствовал, как и ему влага неумолимо застилает глаза.
— Наворотила делов! — заругалась-запричитала тетка. — И не плачьте, и не ходите, и не глядите! Да что же мы — басурмане какие?! Как же это, не убираться на могиле?! Где же это видано?! А с отцом-то что? — безо всякого перехода обрушилась она на Романа. — Он-то почему не приехал, злодей?!
— В больницу попал с сердечным приступом, — объяснил племянник.
— Выходит, любил ее всю жизнь, ирод!
— Все! — хлопнул ладонью по столу Павел. — Третий час ночи, ложимся спать! Завтра полно дел! У нас еще Дарья на руках!
— Да, — при упоминании о брошенной девочке Роман моментально собрал себя в комок. — Завтра первым делом в полицию.

                * * *

На раздвижном кресле-кровати в Пашкиной комнате было ужасно тесно. Роман долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, прислушивался к неровному дыханию брата, замирал на некоторое время, представляя себе, как тетя Нина сидела в безмолвной тишине заброшенной деревни, где единственными звуками было только тиканье часов и скрип половиц под собственными ногами. Наверное, она ждала лета, как освобождения из одиночки, когда приезжал он, ее сын, которого она вынуждена была звать племянником.
Отец поступил жестоко. А как поступил бы он сам? Разве не хотел он свернуть куриную шею матери Дашки? Мысли возились в голове плотным пчелиным роем, и задремал Роман только под самое утро.
Разбудил рингтон телефона. Не будильник, а мелодия, от которой вдруг отказались работать все внутренние органы — звонила Лиза. Рука Романа замерла над трубкой, а когда все же смогла нажать на кнопку приема сигнала, сердце подпрыгнуло и забилось о прутья грудной клетки с таким грохотом, что он не услышал собственный голос.
— Привет, Лиза.
— Как только закончатся праздники, я иду подавать на развод, — бесцветным голосом сообщила жена. — Хочу, чтобы ты был в курсе.
— Какой развод, ты о чем?! — опешил Роман.
— Я так решила!
В голосе Лизы задрожали слезы, и Барховцев явственно ощутил, как кипят они у нее внутри, как рвутся наружу, и сколько сил она приложила, чтобы произнести эти слова, обрывающие их отношения и счастье прожитых почти шести лет. Он понял, что она не сомкнула глаз, пока он пропадал в этих Заревницах, ночь за ночью металась по холодной постели, день за днем бродила по пустой квартире и раз за разом переживала заново его последнее появление, когда он так незаметно для себя превратился в настоящего неандертальца и показал себя во всей необузданной дикости первобытного человека.
Роман вскочил со стула, опрокинув его, и вышел в прихожую, чтобы хоть как-то уединиться.
— Погоди, Лиза, послушай, признаю, я сильно наворотил в тот раз — ты и тот мужик в нашей спальне — прямо помутнение какое-то нашло! Прости меня, но давай не будем сейчас принимать никаких решений, я приеду, мы сядем и поговорим!..
— Нам не о чем разговаривать, — всхлипнула жена, однако, трубку не бросила и это Барховцева слегка воодушевило.
Может, еще не все потеряно!
— Ну пожалуйста, прошу тебя, дай мне шанс все исправить. Клянусь, я и пальцем до тебя не дотронусь — мы просто поговорим, и если ты не передумаешь, я подчинюсь любому твоему решению!
— А когда ты приедешь?
От голоса Лизы, полного невыплаканных слез, отчаяния и надежды, полного обиды и готовности эту обиду забыть и простить его, лишь бы он кинулся ей навстречу; от голоса, полного желания верить в его любовь, у Барховцева все перевернулось внутри с ног на голову. Он готов был живьем себя закопать за тот поступок, за причиненную боль девушке, которую когда-то поклялся беречь и охранять.
Что же ей ответить? Знать бы самому, когда он сможет приехать — когда удастся отыскать Дашкину мамашу, и, хотя бы попытаться раскопать какие-нибудь сведения о сестре. Безрадостные мысли все еще бурным потоком проносились в голове, язык тем временем промямлил невразумительное:
— Не знаю.
В трубке послышался горестный судорожный вздох, затем короткие гудки, а после Роману вежливо объяснили, что связь прервалась.
Не такого ответа ждала от него Лиза.
«Я буду у тебя через пять минут», — вот что он должен был сказать ей, и тогда, возможно, у него появился бы шанс…