Капитан Пехота

КАПИТАН ПЕХОТА
 /военно - половой роман/
 По невероятному стечению обстоятельств на загадочном острове, затерянном в Индийском океане, пересекаются судьбы американской порнозвезды, авантюристки и любительницы острых ощущений и командира советского батальона морской пехоты - служаки с замашками сентиментального живодера…
КНИГА ПЕРВАЯ. ПЕСКИ СОКОТРЫ
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ
ДЕМБЕЛЬ В ОПАСНОСТИ
«Сов. секретно.
Остров Русский, коменданту гарнизона 
капитану Пехота С.С..
В связи с путаным характером ваших
последних донесений, считаю целесообразным
произвести инспекцию во вверенном вам батальоне
морской пехоты, исходя из чего, приказываю:
подготовить всю документацию делового и секрет-
ного характера к проверке, вооружение, технику 
и склады – к осмотру.
Командир бригады полковник Сердечный».
 Батальон трепетал, словно бубен шамана. Шутка ли сказать - Сердечный не баловал остров своими визитами, но если уж наезжал, то тут только держись. Даже мыши ходили строем.
 В ту трагическую лунную ночь, накануне проверки, работал весь личный состав части. Новобранцы мыли окна, белили стены, чистили автоматы, драили «палубу».
 Офицеры, рассредоточившись в непосредственной близости, следили за новобранцами. Старослужащие, кучкующиеся неподалеку, следили, за офицерами, чтобы те следили за новобранцами, чтобы те белили стены, чистили автоматы и драили палубу.
 А куда деваться? Ведь от того, какое впечатление оставит батальон в душе полковника, напрямую зависели сроки их увольнения. Либо уйдешь сразу после приказа о демобилизации, который ожидался 27 сентября, либо тянуть лямку аж до 31 декабря. «Люфт» устанавливал Сердечный лично, причем для каждого увольняющегося в индивидуальном порядке.
 Вечно небритый дембель Шайба, уроженец Ростова-на-Дону, прямо так и сказал:
-Мужики, дембель в опасности!
 Ростовчанин договорился с капитаном гражданского катера, что тот в конце сентября поможет ему вывести с острова золотишко, которое Шайба украдкой намыл в заброшенных шурфах на побережье Русского, так что интерес «свалить» побыстрее тут был особый. Данилевич - злостный пролетчик - спешил на родину, чтобы набить морду сопливому мужу своей бывшей невесты. Она выскочила замуж, лишь только Данила покинул призывной пункт. А Евпихий, коренной сибиряк, попросту считал, что если до зимы он не отправится в сторону сибирских гор, то наверняка сойдет с ума в этом дурдоме, именуемом советским флотом.
 Тем более, что родной брат и сослуживец Евпихия, Евлампий уже захандрил, все время безучастно храпел на кровати у окна и во всякого, кто пытался его разбудить, метал сапоги.
 Причина такого наплевательского отношения к службе плавала, как говорится, на поверхности. Как-то еще в начале своей службы Евлампий засунул в сапог командиру Пехоте морского ежа. С тех пор взгляды сибиряка на «почетную обязанность и долг перед Родиной» стали деформироваться и, в конце – концов, разошлись с командирскими радикально.
 Пехота пообещал, что уволит старослужащего с последним боем новогодних курантов.
 Понятно, что терять Евлампию было нечего, а служить без братского участия в безобидных дембельских забавах и увеселениях Евпихию, помимо прочего, было еще и скучно.
 На протяжении всей ночи кабинет командира, залитый ярким электрическим светом, напоминал штаб боевых действий. Сюда приходили сообщения с «фронтов» работы, отсюда отдавались приказы.
 Пехота худосочный, сутулый офицер с пышными пшеничными усами и беленькими, кукольными волосенками на голове, принимал у себя подчиненных и давал им ценные указания преимущественно матом. При этом ширял пальцем то направо, то налево, а то и вверх, как дорожный регулировщик полосатой палкой, поставленный исключительно для того, чтобы произвести затор.
 По ходу дела выяснялось, что в части все не то и все не так, как надо. Причем истинные масштабы катастрофы проявились во всей ошеломляющей натуре почему-то именно в эту последнюю ночь.
 Сердечного Пехота боялся как шкодливый кот свирепого пса, сорвавшегося с цепи.
По роковой случайности Сердечный был старшиной курса Рязанского высшего десантного училища в то самое время, когда там обучался Пехота. Будущий полковник запомнил Пехоту, как нерадивого, неаккуратного курсанта, вечно уклоняющегося от уплаты комсомольских взносов.
 Чтобы умаслить старшину, курсант наловчился танцевать танец «Яблочко». И надо сказать Сердечный с интересом и благосклонностью принимал этот танец. Но при этом продолжал принципиально ненавидеть застенчивого, вечно залитого румянцем Пехоту.
 И вот теперь попробуй выкрутись, когда сроки ужаты донельзя. Ведь и дураку понятно, что за то мизерное время, что отпущено до проверки, отремонтировать все танки нет никакой возможности, особенно если учесть, что соседи с поста наблюдения и связи умыкнули из хранилища ГСМ весь мазут и солярку , посадив тем самым матчасть морских пехотинцев на "сухой паек".
 Можно было бы блеснуть зенитной установкой, но ее старослужащие раскрутили на сувениры. Пробовали отобрать у них «трофеи» и вроде даже кое-что отобрали, и даже попытались воссоздать батальонную зенитку и что-то воссоздали, но от былого величия не осталось и следа.
 Да, в такой ситуации одна надежда на наглядную агитацию. То бишь на лозунги и призывы. Тем более, что полковник до самозабвения любил патриотические транспаранты, метровыми буквами отражающие боевой дух. Эту любовь можно было сравнить с трепетной привязанностью коллекционера и подлинного ценителя живописи к полотнам Рембрандта, Ван-Гога, Рафаэля.
 Так, будучи с инспекцией в одном из своих подразделений, Сердечный испытал такой восторг по поводу лозунгов части, что приказал подчиненным немедля отправить, наиболее удавшиеся, на его взгляд, образцы, в штаб бригады, некоторые вывесил у себя в квартире.
 Заместитель Пехоты по тылу, заведующий продовольственным складом лейтенант Петрушка предложил даже нарисовать самого Сердечного во весь рост в парадном кителе и с пулеметом Шапошникова в руках, но в части не нашлось фотографии полковника. Писать же по памяти было рискованно, мог получиться не полковник, а черт знает кто, к примеру, контр-адмирал американских ВМС, господин Спок. 
 У Пехоты от одной этой мысли волосы поднялись штрафным батальоном.
У ног офицера все время крутился какой-то маленький медведь и всячески мешал сосредоточиться хозяину кабинета. Обмазывал гуашью его сапоги, пихал в них всеразличные предметы. То был Федор, австралийский сумчатый медведь коала, которого Пехоте навязали японские рыбаки, когда он на катамаране легкомысленно пересек государственную морскую границу и попытался в одиночку арестовать три японских сейнера, применяя пистолет и угрожающие крики.
 Досадливо отпихнув Федора, Пехота вызвал к себе дивизионного художника, матроса Фуксмана.
Тот появился на пороге, держа измазанные краской руки так, чтобы не заляпать пэша.
-Ну что, пишешь?- Осведомился комбат.
-Так точно, уже буквы разметил по ситцу.
-Смотри, материала много не расходуй. Знаю я вашего брата, сейчас пойдете портянки наматывать… Ты помнишь хоть какой я тебе лозунг заказал?
- Во век не забуду.
-И какой же?
-«Если не мы защитим Родину, то кто же»?
- Правильно.
-Белила нужны. А Петрушка ваш говорит: «Нету белил, рисуй тушью». А тушью не получится, синим по красному - халтура. К тому же буквы расползаются.
 Страдания художника Фуксмана начались задолго до описываемой тут ночи. Его раскололи еще под Новый год, когда он, не совладав со своей эротической фантазией, изобразил на стене зимнего умывальника углем голую бабу.
 Ой, что тут началось! Пехота по ночам украдкой ходил к ней целоваться и, припадая к ее груди, как партнер во время вальса, лил слезы и называл ее «скверной девочкой и своею милою».
 Петрушка таскал ей со склада тушенку, сгущенку и сухари, надеясь снискать взаимность. Но батальонная красавица оставалось холодной, как палуба танкера, затертого во льдах.
 Весь личный состав части, начиная с Епихия и кончая самым последним Тенищевым, группами и поодиночке в неурочное время бегал к ней. Изголодавшиеся по женской натуре матросы самозабвенно ласкали крутые бедра иногда даже в четыре руки, восемь, а то и шестнадцать и грезили о гражданской жизни, до краев наполненной женщинами, варениками, водкой и солеными огурцами.
 В конце концов бессердечную фурию пришлось закрасить, чтобы не выветривался боевой дух.
Гений Фуксмана был оценен по достоинству, и с тех пор его жизнь превратилась в сущий ад. Его то заставляли оформлять дембельские альбомы сутками напролет, то тянули набросать праздничное расписание. Едва он заносил карандаш над листом, прибегали обиженные дембеля, хозяева недоделанных альбомов и принимались бить живописца.
 Потом появлялся замполит батальона старый хрыч Табачник, глухой, но зоркий и требовал изобразить у себя на двери надпись: «Без стука не входить! Со стуком тоже! Не входить вообще!!!».
 И за это Фуксман поплатился, поскольку чего - то там недопонял, нарисовал на двери череп с костями и написал «Не входи, убьет!!!»
 Причем иные, как на грех, уловили в дверном черепе едва приметные черты самого замполита.
Хорошо, что тогда в части случилась большая покраска заборов. Фуксман попросился на эту покраску, но вскоре выяснилось, что и заборы он красит талантливо и впоследствии, условно говоря, ему не было прохода и от этих заборов тоже.
 А вот теперь еще и эти транспаранты. Творческого начала в них было примерно столько же, сколько бывает мяса в общепитовском беляше.
- С белилами мы разберемся. А ты давай вдуй в эти буквы всю свою, так сказать, силу таланта. Приложи игру вдохновения,- приказал Пехота, - кругом и шагом марш выполнять!
-А ну постой! Что это у тебя под правым глазом?
 Фуксман остановился - масластый, нескладный, с отвисшими на заднице штанинами,- повернулся.
-Под правым? Ничего нет.
- Как это нет?! Вижу фонарь, кто тебе его подвесил?
-А так это не под правым, а под левым,- ответил боец, бережно ощупывая пунцовый фингал, - золотое правило механики, товарищ командир, против лома нет приема. Даже если ты дубовый от головы до пяток.
-Это если с твоей стороны стоять, то под правым, а если с моей, то под левым. Это тебя, кажется, из института поперли?
-Что поделаешь, гениев обычно исключают за неуспеваемость, с третьего курса.
- А ну-ка, гений, пойдем, я посмотрю, что ты там рисуешь. А то ты шибко грамотный…
 Когда Пехота вернулся, то обнаружил в своем кабинете замполита майора Табачника. Старик тырил из забытого капитаном портсигара папиросы. При этом сопел так натужно, как будто доставал из воды Бог весть какого леща. При внезапном появлении комбата Табачник испугался, но все же умудрился незаметно сунуть украденные папиросы в голенище и тут же сделал вид, будто наслаждается скупыми натюрмортами командирского кабинета. И, якобы, его особо интересует грохающий, как кузнецкий молот, будильник, на зеленом ободе которого было нацарапано: «На заре ты его не буди».
 Замполит даже старательно заглянул под часы и поправил замызганную салфетку, ранее служившую портянкой.
- Вот часть - скотина на скотине!- выругался Пехота.- Кругом шпионы и диверсанты, окопались и только и ждут часа, чтобы напасть. А мои матросы хоть бы хны. Уже сам Сердечный на пороге, а они развалились на ступеньках впотьмах и спокойно так попыхивают сладенькими папиросочками. Раскормили рожи на бюджетной крупе, охладели сердцем к Родине. Об ней уже и мыслей нет, кто ее будет оборонять, кто будет заслонять, об этом пусть офицеры думают.
 Да и офицеры тоже - вон лейтенант Пшеничный, вместо того, чтобы спрашивать с подчиненных по всей строгости, поощряет их всяческими послаблениями.
 Но Табачник, вместо того, чтобы посочувствовать командиру, сцепил ручки на животике, кашлянул и вдруг спросил, выставив ухо:
- Как?
- Докладываю: всякий офицер Советской армии, равно как и Военно-Морского флота, выслуживший положенный срок, выживший из ума, имеет право на пожизненную пенсию, согласно присвоенному званию!- Нагнувшись, рявкнул Пехота в это самое ухо.
- Как сейчас помню, окопались мы под Нарвой,- отозвался Табачник жабьим голоском, прикинувшись, что не расслышал,- да - а! Немец стоял перед нами вот как этот топчан. Бомбит, сволочь, и день, и ночь. То артиллерией прочешет, то авиацией продует, ну что ты прикажешь делать? А я тогда уж ефрейтором был. Ну что ты, орел! На меня с надеждой вся армия смотрела. Лежу и думаю, надо как-то Родину спасать. Ну и только из окопа высунулся, чтобы, значит, личным примером ребят в атаку поднять, а тут у танка башню оторвало и прямо меня по голове…
 Едва замполит произнес последнее слово, как за окном ухнул мощный взрыв. Казарму тряхнуло, тяжелые комья штукатурки посыпались с потолка. Офицеры тоже упали, отчаянно накрыв головы руками. Командир пожалел, что при нем нет саперной лопатки, а Табачник почему-то вспомнил, что он некрещеный.
- А, черт, это Витя Контрас, старшина батальона опять от лимонки прикуривает!- Пехота вскочил,- как вы думаете, товарищ майор, может наказать его примерно? Вечно в защитном комбинезоне, свиреп не по званию. И эти закатанные по локти рукава. Уж очень веет от всего этого враждебной нам полосато-звездной американщиной. Как рейнджер какой, ей-Богу!
- Бравый воин,- прокряхтел майор, вставая,- это ты про старшину? Бравый воин. Далеко пойдет. У него голос - как рявкнет, так воробьи с веток замертво на плац падают. Говорят, он до службы подрабатывал в депо паровозным гудком. Надо ему характеристику отличную выдать. Пусть прапорщиком будет. Бравый воин.
 - Голос у него действительно не отнимешь. Это тебе не Фуксман какой-нибудь, ума полна голова, а толку никакого. А Контрас совсем иное дело. Заслышишь его издалека, и уже готов сдаться, потому что кажется, будто танковая колонна приближается… Может позвать старшину сюда? Что-то давно я его не видел.
 Командир вызвал дневального, а вскоре в кабинете появился Витя Контрас, здоровенный морпех с измазанной сажей лицом и в ботинках на высоких протекторах. От Вити пахло гарью.
- Я опасаюсь, старшина, что в тот момент, когда мы все отвлечены подготовкой к высокому визиту, лазутчики не дремлют и могут спровоцировать нападение на нас. Вы пошебуршите крапиву у нижних складов и бурьян у гальюна, глядишь, они и выскочат.
-Сделаем, товарищ командир!
 Пехота подошел вплотную к Контрасу. Оба вздохнули и взасос поцеловались. Обоих переполняло чувство гордости за трудовые резервы и колхозные покосы.
-Помню, окопались мы под Нарвой,- позавидовал Табачник,- а я уже прапорщиком был. Гитлер сидел передо мной вот как этот Федор…
- И тут вот еще какое дело, старшина, у матроса Поливоды скончался отец,- перебил Пехота, вот телеграмма. Да уж смерть слепа. И надо же, угораздило перед самым визитом полковника… вручите Поливоде, ну тому тихоне с утиным носом и как-то поделикатнее постарайтесь, сирота все таки.
 Кстати, что это у этого Поливоды волосы на носу так буйно растут? Пусть он и нос бреет во время утренних процедур тоже.
- Так точно, прослежу!- Отрапортовал старшина.
- Бориска, можно закурить?- заискивающе обратился Табачник к Пехоте, когда Контрас выбежал из кабинета.
- Курите, я вдоволь уже накурился.
-Что? Я не расслышал, что б я подавился?
- Я вам говорю, забирайте все разом.
-Чего ты сказал? Чтоб накрылся я тазом?
- Мне с вами общаться, себе же дороже.
- Я тоже девчонок люблю по моложе!
- Что б ты застрелился, что б ты провалился, что б ты посредине ручья не напился. И если внезапно распахнуты двери, то что б тебя по лбу, глухая тетеря. И чтоб не видал ни парадов, ни весен!..
- Спасибо, Пехота, ты очень любезен.
 Замполит обиженно шмыгнул носом и тихо вышел, покачиваясь, словно пьяный. Следовало бы пойти на подсобное хозяйство и покормить любимых курочек, которых Табачник разводил на отходах от камбуза. Но Табачник не пошел кормить любимых курочек, вместо этого он заперся в своем кабинете и уложил свои вещи: запасную вставную челюсть и акушерскую слуховую трубочку в походный чемоданчик. Настолько «подкосила» его выходка Пехоты.
 А Пехота в это время достал уже из своего походного чемоданчика зеркало, поставил его перед собой на стол.
- И чего ж это меня командование так не любит?- Он надул щеку, повернул лицо боком, скосил глаза.- И в лице ничего отталкивающего, разве что нос крупноват…Нет, в такой ситуации я просто не могу унывать. Да я просто обязан!- Офицер встал на колени, растопыренной пятерней нащупал где-то далеко под топчаном пластмассовый буек, в котором возделывал брагу. Выдернул деревянную затычку, с удовольствием вдохнул густой и сладкий аромат.
 С топчана на офицера внимательно смотрел сумчатый Федор своими черненькими глуповатыми глазками и неодобрительно крутил бровями.
- Что пялишься, эвкалиптовое семя? Думаешь, сопьюсь я на этом хреновом острове? А черта с два! Это я бражкой тоску разбавляю. Командир связистов, сопляк, на два года младше меня, а уже майор, а я в Афгане восемь месяцев оттрубил и хоть бы устная благодарность. Тоска. А тоска это такое дело, ее надо разбавлять иначе высосет все нутро.
 Пехота набухал в жестяную кружку мутной жидкости, опрокинул ее в глотку. Занюхал мохнатой макушкой медведя.
- Етит, здорово убродилась, а!
 Капитан воровато выглянул за дверь, закрылся на крючок и выудил из своего шкафа огромный контрабас с высоким грифом. Потом зачем-то подвигал губами, как будто собирался играть на флейте, прислонил голову к грифу и стал размашисто аккомпанировать себе, ловко дергая струны.
«Стою один среди равнины го-олой…»
 Но, как он ни старался, песня не давалась. Музыкант задвинул инструмент обратно в шкаф:
- Ведь я ж тоже мог сочинить точно такие стихи, но Есенин родился раньше и перехватил их. Вечно у меня кто-нибудь что-нибудь да перехватывает. Эх, горькая моя головушка.
 Пехота раскрутил телефон, вызвал начальника караула сержанта Стравинского:
- Сержант, доложите обстановку.
- Без происшествий, командир. Вы же знаете, когда мы стоим, можно не волноваться.
- Ты и тогда так говорил, когда у нас солярку из хранилища поперли, тогда как раз тоже вы караулили, так что повнимательнее там. А как там эти молодые джигиты, твои часовые Цвижба и Движба себя ведут? Мне же докладывали, что они все время гоняются друг за другом со штык - ножами, якобы, из-за того, что один у другого украл не то ишака, не то невесту.
-Движба украл невесту у Цвижба, за это Цвижба угнал его ишака… Я рассадил их по разным углам, сидят, дал им уставы, пусть рассматривают картинки.
- С утра будет Сердечный. Смотрите, чтобы они его с ног не сбили, не выпускайте их до поры до времени. И еще, еще раз проверьте порядок в караулке. Налейте в огнетушители свежей воды, присыпьте газончики песком, покрасьте туалет в защитный цвет, чтоб в него не угодила ракета, когда там часовой раскидывает мозгами… Да, и главное, когда командир будет у вас, как бы невзначай назовите его «товарищ генерал». И в журнале проверок напишите: «проверку произвел генерал такой-то». И ему на подпись…
 Часам к девяти утра основной антураж в части был кое-как наведен. Жаль только военно-морской флаг на флагштоке казармы не успели обновить и старый как-то беспомощно болтался на шпиле, раздербаненный дождями и ветрами на бесцветные ленты.
 Личный состав, одетый по случаю прибытия командира бригады в парадную форму - бескозырка, сапоги, ремень - построили на плацу задолго до появления высокого гостя. Офицеры курили и нервничали.
 Пехота тоже то и дело дымил папиросой и обкусывал ногти. Для придания торжественности моменту не хватало духового оркестра. Нет, инструменты в части были, и оркестр мог бы, как говориться блеснуть медью. Но в том то вся и штука, что музыкантов на острове не было, дудеть на трубе мог лишь хиленький матрос Суткус, да и тот все время выводил одну и ту же заунывную мелодию, хотя дулся все время словно бы и по разному. Вернее и дулся он одинаково, но при этом как-то чрезвычайно проворно разнообразил мимику своего лица.
 И тут Пехоту осенило. Размахивая руками, он приказал быстренько выволочь на плац трубы, а в раскрытое окно выставить старенький проигрыватель «Серенада-1». Инструменты тут же были розданы случайным матросам, те сбились в группу, имитируя оркестр. Евпихию вменялось в ответственную минуту запустить «Серенаду» и провертеть пластинку «Прощание славянки». Мелодию, якобы, «надует» бутафорский музыкальный коллектив."Заодно покажем, что в части действует художественная самодеятельность!" - Лихорадочно соображал Пехота.
-Только губами шевелите натуральнее. Надувайте щеки и на кнопки давите, но звуки не издавайте. Эх, жаль не прорепетировали,  - громко инструктировал он оркестр.
 И тут в небе раздался рокот. Над верхушками деревьев показался горбатый вертолет «МИ-24», явив строю внизу свое желтоватое брюхо в защитной раскраске. Сомнений не оставалось никаких, то был вертолет давнишнего «приятеля» Пехоты полковника Сердечного. Дав крен на левый борт, задрав хвост, он пошел к посадочной площадке на сопке. 
 А Пехота, сграбастав пятерней фуражку, закусил губу в последней надежде, что винтокрылая махина, может быть, еще рухнет в самый последний момент на скалы. Или самопроизвольно взорвется прямо в воздухе.
 Пехота даже веки трепетно прикрыл, представляя, как эту ненавистную летающую махину изнутри разносит взрывной волной и клубами пламени. Очень тогда силен был в войсках дух боевого братства.
 И лишь лейтенант Пшеничный был спокоен, во всяком случае, с виду. Придерживая двумя пальцами козырек фуражки, он смотрел на боевые ракеты вертолета с красными головками. Вспоминал свое детство, отца-колхозника и его старенький «Запорожец» с трофейным двигателем от «Мессершмитта». Черт знает, почему вспоминал. Ведь ничего общего между этим вертолетом и родительским «Запорожцем» не было. Да и сам Сердечный мало был похож на отца родного.
-Белохвостиков?!
-Я!
-Данилевич?!
-Я!
-Движба?!
-В карауле.
-Копейкин?
-В наряде!
-Силантьев?!
-Я!
-Лукашов?!
- В карауле!
 Витя Контрас производил привычную перекличку как-то уж чересчур залихватски. Так, во всяком случае, показалось Пехоте. На старшине был новенький защитный комплект и надраенные ботинки- эксперименталки.
- Товарищ командир, лиц, незаконно отсутствующих, нет. За исключением матроса Якина, этого ушастого радиста как всегда где-то носит. Потом скажет, что перепаивал какой-нибудь транзистор в своей станции. 
 Пехота лишь отмахнулся. Комбриг со свитой уже выступал на плац.
- Батальон! Равняйсь! Смирно! Товарищ полковник, личный состав батальона по случаю вашего прибытия построен!- Взял быка за рога командир части, - лиц незаконно отсутствующих нет! Командир батальона, капитан Пехота!
- Вольно!- скомандовал Сердечный и снова раскрыл рот, чтобы присовокупить еще что-то важное вдогонку, но тут раздалось непонятное громкое шипение. Оркестранты, сгруппировавшиеся неподалеку, надули щеки, а Пехота попытался гордо расправить свои сутулые плечи. Следом грянула и бравурная мелодия, только не «Прощание славянки», как запланировал комбат, а пресловутая рок-н-ролльная композиция «Лилипутик леденец лизал лиловый». Как затесалась эта фривольная песенка в патриотическую фонотеку батальона одному Богу ведомо.
 Началось черт знает что!
 Сбитые с панталыку «музыканты» стали невпопад «бубнить» в трубы, пытаясь мимикой попасть в такт фонограммы. Воробьи снялись с веток и ушли в синее небо. Коленки полковника самопроизвольно начали сходиться и расходиться, и в конце концов Сердечный пустился в фривольный перепляс вместе со своим начальником штаба, квадратным подполковником Шеренговым, обутым в неуставные легкие туфли «Сафари». 
 Танцующие расходились, хлопали в ладоши и снова сходились. При этом тучный комбриг брал начштаба за руку, как невесту.
 Принимающая сторона тоже не ударила в грязь лицом. Батальонные лейтенанты Попов и Северов сплелись локтями и, вращаясь, лихо отплясывали, высоко выбрасывая ноги, по очереди, через плечи, выкидывали ладони назад. Будто ожидая, что им туда вложат по апельсину.
 И лишь Пехота стоял чуть поодаль в наглухо застегнутом кителе все в той же позиции «смирно». Он в ужасе скашивал глаза, как окна рисованного домика, в сторону беснующихся и боялся даже дышать.
«Лилипутик, лилигном,
Леденец большой, как дом,
А у лилипутика,
Ручки меньше лютика»…
 Песня стервенела, набирала обороты, как двигатель гоночного болида перед стартом. Но неожиданно лопнули струны, жалобно звякнули тарелки и все смолкло. Сердечный стоял прямо за Пехотой. Зловещая тень полковника качалась, накрывая, как казалось, полмира. Его холеное лицо искажала брезгливая мина, ноздри в негодовании подрагивали, а тонкие и длинные далианские усы вибрировали, как у омара.
 Его щеголеватые мягкие сапоги имели каблучок, а голову покрывала офицерская фуражка с таким огромным полем, что на него вполне мог приземлиться маленький вертолетик. У членов его свиты, мелькающих и жужжащих майоров и капитанов, поля на фуражках тоже были ничего себе, но, конечно, поменьше командирской.
 А что было на головах у тех спутников полковника, что теперь выгружали из вертолета какие-то черные опечатанные ящики, офицеры батальона не смогли бы сказать, поскольку с плаца этих гостей не было видно. А зачем эти «грузчики» туда прилетели и что с собой привезли, не знал даже сам Сердечный.
 Из штаба флота приказали ему доставить их на Русский и обеспечить секретность пребывания. И он обеспечивал. Какие-нибудь геологи или золоторазведчики с визой от Министерства обороны, считал он. Полковник имел сведения, что «геологи» эти были на острове и раньше, месяца полтора назад, а теперь, очевидно, явились что-то доделывать.
 Сердечный глубоко задышал, собираясь наконец разразиться речью, но тут со стороны камбуза на плац явилась какая-то женщина в среднерусской поневе и кокошнике, неся перед собой румяный каравай.
- Отведайте наши хлеб-соль, товарищ генерал, от всего сердца!
 Она глубоко и раболепно поклонилась Сердечному, выражаясь, однако, хоть и тонким, но явно не женским голосом. Это был переодетый в красну -  девицу Петрушка.
-Спасибо. Я - полковник.
-Отведайте наши хлеб-соль, товарищ генерал-полковник!
 Пехота ужаснулся, его сердце забухало где-то в ягодицах. Бляха на офицерском ремне зампотылу, затянутом поверх поневы, была не чищена, из под передника торчала кобура, а кокошник съехал на лоб, обнажив бритую макушку. Петрушка был рассекречен.
- Киньте этот хлеб собакам!!!- Взвился высокий гость,- развели тут, понимаешь, бордель! Что это за матросы у тебя, Пехота?! Да это мокрые курицы, стоят и крылья опустили. А где боевой дух, понимаешь, выправка где?! Вы что меня вообще ни в хер не ставите?
- Ставим!- клацнул зубами капитан. Он с таким рвением одернул полы кителя, что чуть не оторвал их.
- А это, что у вас за мазня? - Сердечный подступил к массивному транспаранту, висящему на стене казармы с надписью: «СВОБОДНОЕ ОТЕЧЕСТВО МЫ ЛЮБИТЬ ОБЯЗАНЫ! А КТО ЖЕ?!», потянув за угол, зачем-то попытался заглянуть под него. Но в этот момент «сюрреалистическая» конструкция вдруг сорвалась с гвоздей и рухнула на комбрига.
-Черт! - Подпрыгнул тот, ухватив руками ступню одной ноги, стал молча прыгать на другой, вращаясь на месте. И пропрыгал так с минуту. Потом остановился, достал из ведра с краской, которое матросы впопыхах не успели убрать, кисть и размашисто вывел на штукатурке кривую надпись: «Ох, нога моя, нога».
 Эта надпись наподобие мемориальной доски трогательно украшала бок казармы до тех пор, пока Сердечного не отправили в отставку.
 Строй стоял, проглотив свой выдох, лишь по отыгравшей пластинке швиркала тупая иголка проигрывателя «Серенада-1».
 Вот в этот-то жуткий, можно сказать, трагический для Пехоты момент из-за дальнего казарменного угла выглянула маленькая, ушастая мордочка и стала с интересом присматриваться к происходящему.
 То был радист Якин.
Пехота коротко махнул ему рукой, дескать, смойся, так твою! Матрос спрятался, но через миг показался снова.
 Комбриг опять со свистом набрал воздуха в легкие, чтобы, наконец, разойтись на полную катушку, но, кинув взгляд влево, тоже увидел Якина. Полковник осекся на полуслове, и оба этих славных парня стали с интересом рассматривать друг друга.
 -Кто это? - Резко спросил Сердечный, скосив глаза на Пехоту. Он боялся спугнуть лазутчика.
-Мэ…мэатрос, товарищ полковник!
-Ты же доложил, что все в строю?
-Вино…ват!
-Товарищ матрос, шагом марш сюда! - Ласково поманил Сердечный Якина. Тот вновь смылся, но из-за казармы с тыльной ее стороны послышались его торопливые шаги и сопение. Похоже, он оббегал здание, чтобы выйти с другого края.
 Прошло секунд пятнадцать и из-за противоположного угла, в направлении которого весь строй дружно повернул головы, действительно вынырнул кто-то. Но это был не радист, а медведь Федор. Он перебрался через сваленные кучей окисленные оркестровые трубы и бодро зашагал по плацу, как заводная игрушка, одетый в полное матросское обмундирование, которое ему пошили шутники-матросы, тщательно обмерив сумчатого.
 Полковник, задрав брови, сверху смотрел на него, как казалось, с испугом. А Федор, важный как Кутузов, шагал и шагал, ни на кого не обращая внимания.
 -А это кто такой?- наконец выдохнул Сердечный.
- Медведь коала.
-Медведь кто?
- Просто медведь, товарищ полковник.
-А откуда призывался?
- Откуда-то из южных полос.
-А почему не в строю?
- Так медведь ведь.
- А что, если медведь, так теперь, понимаешь, наплевать на Устав, на Присягу. Смотри ты, как распоясались!- Вены на шее полковника вновь начали вздуваться.
 Плац уплывал из под ног Пехоты, как палуба фрегата, летящего на всех парусах на мель. «Боже, об одном молю - чтобы этот полковник не стал тут, при всех, бить мне морду»!
- Эй, матрос-медведь, на месте, стой!- Приказал комбриг. - В строй шагом марш!
 Но Федор вдруг ощерил мордочку, потряс мохнатыми ушами, показал Сердечному маленький фиолетовый язычок и скрылся в дверях. Следом в двери зарулила крупная муха. Ее гул был сродни реву «Боинга -747».
 Полковник качнулся, как будто потерял равновесие, хватнул рукою воздух и рухнул в обморок.
 Засыпал Сердечный в комнате для гостей с холодным компрессом на лбу. У кровати расположилась его свита с карандашами и блокнотами наготове, словно ожидая предсмертного волеизъявления. А в беспокойном сне он видел прыгающих кенгуру с минометами и в кокошниках, балалайки, какие-то веники и что-то мелькающее цвета хаки. 
 Но самым жутким было то, что когда он выходил из бреда, обнаруживал около себя старенького майора Табачника, весело бормочущего что-то про окопы: «А мы ведь воевали, да-а…» Сердечный смежал зрачки у переносицы, потом проваливался в лихорадочный сон.
 Пользуясь моментом, замполит части воровал из полковничьей пачки папиросы.
 Вечером в ленкомнате за обычными школьными партами сидели матросы, а перед ними вышагивал лейтенант Северов, заложив руки за спину. Он мягко ступал на носки, инструктировал:
-Полковник Сердечный решил завтра проверить нашу боеготовность, умение реагировать на внештатную ситуацию, пугать агрессора не только оружием, но и всем своим видом, и все такое… Так вот, утром, внезапно, в шесть часов двадцать пять минут будет объявлена химическая тревога. Я с дрожью вспоминаю, что произошло зимой, когда дневальный, матрос Копейкин, заснувши, упал и зацепил сигнал тревоги. Но половина из вас при гудке продолжала спать, как ни в чем не бывало. А другие, обезумевши от страха, шарахнулись в окна и были таковы.
 Причем Тенищев оказался без кальсон и выскочил на мороз, в чем мать родила. Мне до сих пор мерещится его голый зад в сизой дымке морозного утра.
- Я кальсонами щель в полу заткнул,- стал оправдываться покрасневший Тенищев, - из нее сквозило, и крысы высовывались здоровенные, как лошади.
-Я не говорю, что все вы, поголовно, негодяи,- досадливо поморщился Северов.- Да, были и такие матросы, которые после сигнала прибежали в оружейную комнату вооружаться. Благо в ней дежурный сержант Евлампий заснул, и она оказалась нараспашку. Но вы сами вспомните, что тут поднялось.
 Добровольцы чуть не подавились в дверях. Крапиве оттоптали ногу, Силантьеву повыворачивали руки, а Якину вообще ухо дверью прищемили.
 Старший матрос Кутиков - с перепугу-  напялил на себя бронежилет, который на три размера меньше ему нужного. Вспомните, как потом мы его из жилета вытряхивали со всем взводом материально-технического обеспечения.
 А матрос Цвижба облачился в АЗК и завалился в ящик с гранатами, где проспал трое суток кряду. Движба с ног сбился, его искаючи. Хорошо, что Контрасу граната понадобилась. Он не нашел молотка и хотел что-то там у себя прибить… А то бы Цвижба до сих пор дрых в ящике… Шутка ли - мы уже хотели его семейству телеграмму отбить, мол, пропал ваш сын без вести, а может даже погиб или - того хуже - дезертировал с острова незнамо куда. Тю-тю! Слава Богу, почта у нас тогда не работала.
 Офицер остановился. Покачался с пяток на носки, с носков на пятки, вздохнул.
- Так вот, чтобы этого безобразия не повторилось, сегодня с вечера вы все возьмете по автомату и химкомплекту и ляжете спать в полной экипировке. А завтра, когда, совершенно неожиданно, в шесть двадцать пять загудит, резво вскочите и построитесь на плацу. Да смотрите с автоматами не балуйтесь. Не раскручивайте их. «Калашников» сложная вещь, разберешь - потом ни за что не соберешь. Это под силу только подготовленным специалистам.
 Я как-то пробовал. Разобрал, потом, как ни комплектую, выходит пылесос. Но что ты будешь делать? Так и ходил в караул с пылесосом. 
 И смотрите, чтобы входную дверь поутру сапогами никто не обстреливал. А то вы любите запустить в дежурного, когда он кричит: «Подъем! Подъем!» Вспомните, как кто-то огрел ботинком старшины Контраса матроса Клинкова. И что из этого получилось? Теперь он письма домой задом наперед пишет. Родители командиру жаловались, что им приходится расшифровывать сыновние послания.
 Что ты, Клинков, на это нам скажешь?
- .етировог дерепан-модаз  есв  ыв  отЭ. оньламрон есв йонм ос, огечин А.- С неохотой отозвался Клинков.
 -Но вот видите, какое несчастье? Совсем бедняга плох.
  В ленкомнате Якина тоже не было. Следуя своей традиции отсутствовать на всех мало-мальски значимых мероприятиях части, без уважительных причин, радист, изредка подсвечивая себе стареньким фонариком, следил за «геологами», прибывшими на остров с Сердечным. Те рыскали по побережью, позвякивая кирками. Похоже, они что-то выкапывали и складывали в ящики. Или наоборот закапывали какие-то предметы, доставая их из своих ящиков. Что именно, матрос не мог понять, ведь подойти поближе было опасно. А незваные гости при работе хранили гробовое молчание.
 Радист не хотел, чтобы его застукали и лишь делал пометки в тетрадном листочке.
На другой день после завтрака Сердечный решил произвести ревизию на продскладе. Тот неожиданно оказался пуст, как мешок Деда Мороза первым утром после новогоднего праздника. Как ни пытался Петрушка замазать глаза полковнику хлебом с солью, ничего не получилось.
 Разъяренный командир бригады задрал завхозу хвост поневы и стал яростно пинать его, приговаривая:
- Куда сгущенку дел, мерзавец? Где спрятал тушенку, скотина? Крупы кому отдал?
 В ответ Петрушка лишь тонко поскуливал, да всхлипывал, видимо, в полной мере осознавая всю трагичность момента. А потом, когда ревизор стал лупить его кокошником, взвыл и убежал.
 Улетал комбриг после послеобеденного отдыха. Из дверного проема своего воздушного транспорта он в сердцах пригрозил Пехоте кулаком.
-Ну, я тебя запроважу, где майские раки не свистели!- Далианские усы комбрига черными шнурками зловеще мотылялись на ветру. - Ты у меня, понимаешь, попляшешь, Гвардафуй птоминосовый!
 Тяжело оторвавшись от земли, боевой вертолет словно бы повисел в воздухе, а потом, подняв хвост, развернулся и, дав крен на левый бок, ушел за сопку.
 И долго еще стоял Пехота на размеченной белыми линиями взлетной площадке, с согнутой в локте рукой, с ладонью у виска, отдавая честь вдогонку командиру.
Слова, пущенные полковником, акулами метались в акватории его сознания, безжалостно распугивая мелкую рыбешку мыслей.
 В кабинете Пехота рухнул на топчан, задрав ноги. Ему смертельно захотелось застрелиться. И желательно из крупнокалиберной пушки.
 Но тут в кабинет ворвался Якин.
- Товарищ капитан, тут с катера письмо передали. Непонятно кому. Я его распечатал и вам вот принес. В нем фотокарточка. Может ваш родственник какой. Вот.
- Я не капитан! Я гвардии капитан, понял?- Зловеще прошипел Пехота. Он глянул на фотографию, на ней был запечатлен какой-то негр с совершенно дебильной улыбкой.
 «Надо срочно сбагрить этого чертова радиста куда-нибудь, иначе я рехнусь». Подумал комбат.
Когда «почтальон» ушел, капитан прытко раскупорил буек и жадно припал к нему. Но не успел сделать и одного внятного глотка, как сработал принцип декомпрессии, и буек ловко присосался к губам выпивохи, и не было никаких сил, чтобы оторвать его. Дико выпучив глаза, Пехота поддерживал тяжелый буек обеими руками и страстно мычал, призывая на помощь. Первым прибежал дневальный. Сообразив в какую беду попал командир, он не придумал ничего лучше, как включить сигнал воздушной тревоги. Свободный личный состав сначала разбежался, кто куда. Потом, очевидно сообразив, что никакой реальной опасности нет, матросы и офицеры стали потихоньку сползаться к казарме.
Освобождали Пехоту "всем миром". Сначала в несколько рук пытались оторвать буек от пьяницы. Лейтенант Пшеничный даже ногой в Пехоту уперся, но тщетно. Буек и человек были словно единое целое.Обнимая проклятый шар, пострадавший мычал и глазами молил о пощаде. Наконец, растолкав всех, командир шагнул к топчану, бережно опустил пластмассовую емкость на топчан, следом за ним согнулся сам, и висел на буйке, бережно оглаживая его, пытаясь зайти ногами то справа, то слева.
-Сережа, ты кажется хочешь что-то сказать?- Участливо допытывался замполит Табачник.
Жертва буйка еще пуще завращала глазами и замычала уже зло.
-Тихо! - Скомандовал лейтенант Петрушка сослуживцам и пытливо прислушался к невнятному мычанию командира:
-Кажется, он говорит "уберите этого старого козла", - наконец догадался Петрушка. И Табачника вытолкали.
Просчитав, что командир не умирает, подчиненные как-то замедлили темп спасения. Иные присели на топчан и стали сочувствовать Пехоту, другие пытались развлечь его похожими историями. Всем положение комбата представлялось интересным.
Наконец на место происшествия прибыл батальонный доктор Волосюк, он просверлил буек какой-то хреновиной.Душистая, теплая брага мощной струей хлынула наружу, залила одеяло,полилась на пол. И командир, наконец, отклеился от емкости.
Его потрясение было столь сокрушительным, что он упал на мокрую постель и не шевелясь, лежал книзу лицом минут двадцать, изредка, словно в конвульсиях, ковыряя в воздухе руками.Его губы пылали огнем.
В эти двадцать минут самым непостижимым образом остаток браги в буйке "растворился", а чуть позже, с тыльной стороны казармы, там где были скамейки, понеслось пьяное, разухабистое пенье.
 Доктор озабоченно пощупал пульс пациента, сунул ему под нос ватку с нашатырем, и испуганно вжался в стенку, освобождая пространство. Командир очнулся, вскочил с опаской поглядывая на пустой буек, осторожно потрогал свои губы, раскачанные буйком,как у силиконовой красавицы, сиплым голосом вызвал дневального, приказал ему навести порядок в кабинете.По за стенкой, по за стенкой врач удалился. А Пехота прыгнул за стол и стал ожесточенно исписывать тетрадные листы.
 «В штаб флота. Считаю поведение полковника Сердечного недостойным коммуниста. Он мне угрожал и оскорблял меня, как последнюю проститутку. Прошу уволить его в запас и лишить всех наград, а на его должность назначить грамотного, корректного офицера. Меня во внимание прошу не брать. Поскольку я пока только капитан. Уже четыре года».
ЭПИЗОД ВТОРОЙ
РАНДЕВУ НА МАЛЬТЕ
«Документ особой важности.
Командующему Военно-Морским флотом СССР
контр-адмиралу Журавлеву.
В связи с участившимися вооруженными
вылазками повстанцев в дружественной нам
республике Йемен,
ПРИКАЗЫВАЮ:
направить на о. Сокотру в Индийский океан батальон
морской пехоты из состава Тихоокеанского флота, из
числа наиболее подготовленных, для освобождения
острова от бесчинствующих элементов.
Москва. Министр обороны СССР, маршал Вахмистров».
 Генерал КГБ Боголюбов обожал свой роскошный кабинет с видом на памятник Дзержинскому. Здесь он чувствовал себя в полной государственной безопасности, стоило только повернуть ключ в двери и опустить жалюзи. Правда, за панелями и под плинтусами повсюду были понатыканы прослушивающие устройства, но генерал уже давно пометил проблемные места канцелярскими кнопками и мог указать на них с закрытыми глазами.
 Было в этом кабинете, что-то ласковое, домашнее. Эти привычные, обшитые красным деревом стены, зеленая лампа, фикус у окна и полное отсутствие жены, которую генерал ненавидел и даже побаивался, несмотря на свою высокую должность. Мясистая, губастая дура, она была дочкой старого пердуна - председателя Комитета и непосредственного начальника Боголюбова.
 Страшно подумать, но всей своей карьерой генерал был обязан именно ей. Ого - го! «Наша служба и опасна и трудна»!
 В Москве стояла нещадная жара, асфальт плавился и шкворчал под автомобильными шинами, как жарящаяся яичница. А Боголюбов, тем не менее, кайфовал в своем шикарном кожаном кресле и курил «Марльборо»- вентиляторы работали исправно.
 Он даже придавил почту бюстиком Дзержинского, чтоб не разлетались листки. Изредка холеной рукой он подносил к губам холодную баночку пива «Гессер», с блаженством отхлебывал из нее. Глядел на покачивающийся фикус.
 Раньше жару генерал не любил, даже ненавидел, а теперь был несказанно рад ей. Оно, это московское пекло, напоминало моложавому генералу прошлое лето и его отпуск на Мальте. О, Боги, что это был за отпуск!!!
 А все ведь начиналось банально. Аэрофлот, морское побережье, пятизвездочный отель «Аскания» с видом на Средиземное море, номер «люкс» на пятом этаже с автоматической подачей фруктов. И залитый солнцем балкон, овеваемый легчайшим бризом.
 Словом, ничего необычного для гражданина из Совдепии…
 Целыми днями отдыхающий валялся на золотых пляжах, просеивая песок меж пальцев. Прохладными вечерами посещал ночные казино, по привычке производя разведку порта Валетта, занося в блокнот расположение супермаркетов, стоянок такси, сосисочных и подпольных борделей, хотя прямого указания от руководства не поступало.
 А еще генерал завел странную привычку, которую «исполнял» с особым удовольствием. Временами он спускался к бассейну отеля, набирал в легкие воздуха, нырял, ложился на дно, затыкал уши пальцами и бубнил на выдохе:
- Товадищ генедал! Дичный состав Комитета гобезопастности и погданичных войск цедиком подчиняется вам. А пдежний пдедседатель, стадый хден и мадазматик, отпдавлен на пенсию. Бу-бу-бу, - слова пузырями поднимались вверх и лопались на поверхности.
- Стадый хден и мадазматик отпдавлен на пенсию. Бу-бу-бу…
 В один из дней отпуска, едва турист вышел из бассейна, ему передали шифровку от жены, где она спрашивала, купил ли он все, что она ему заказывала. А именно: три комплекта французского нижнего белья и серьги с бриллиантами для нее, двое джинсов и золотой браслетик для дочки Наташки, кольцо с рубином для ее сестры (мерить на большой палец ноги) еще пущей дуры, нежели она сама. Ну, и прочую мелочь.
 Генерал натянул синие шорты, майку с изображением, какого-то невероятно веселого Микки-Мауса, пересчитал валюту, взял сумочку и устремился в торговые ряды. И вот тут, замешкавшись у лавочки со снастями для рыбной ловли, он увидел ЕЕ и едва не проглотил жвачку. У витрины - напротив- с надписью «Секс-шоп», окруженной электрической гирляндой, толкалась группка монашек в черных одеждах с ослепительно-белыми воротничками и отворотами на черных шапочках. Монашки стыдливо прыскали, и, похоже, спорили, стоит ли заходить в «злачный» магазинчик, заполоненный угрожающими атрибутами буржуазной секс - индустрии.
 Одна из девушек, самая стройная, глянула в сторону Боголюбова… Скромность, вот что сразило ее наповал. Не огромные вишневые глаза, не тонкий стан и высокие бедра, которые угадывались даже под длинным, грубым платьем. А именно скромность.
 Этот матерый ловелас по опыту знал, что скромные отдаются наиболее страстно. Его обуяло непреодолимое желание. И он решил ее завербовать.
 Вербовал он ее в своем «люксе», куда эта страшно набожная особа согласилась заглянуть на бокал игристого буквально на первых же минутах общения с совершенно незнакомым ей мужчиной.
 Вскоре в номер подали шампанское во льду, свежие ананасы и шоколадные конфеты с кокосовой начинкой.
- А вот это десертом будет!- Седовласый искуситель достал из бара здоровенную бутылку белой, щелкнул пальцем по стеклу, как будто давал бутылке щелбан,- рашен водчоночка! Заполируем знакомство!
 К его удивлению, Аврора (имя девушки) неплохо знала русский язык и уже через несколько минут ласково называла генерала Алексеем, с интересом смотрела на него своими чудесными глазами и отправляла в волшебный ротик – одну за одной - мясистые ягоды клубники.
 Выяснилось, что она гражданка Америки, уроженка далекой Филадельфии, круглая сирота, ей 19 лет. А за каким чертом она приперлась на Мальту и постриглась в орден, офицер вроде бы и расспросил и понял, но потом все это как-то выветрилось из его головы, в которой на тот момент бушевали эротические фантазии сокрушительной силы.
 В ходе доверительной беседы Аврора поведала, что много наслышана о великой стране России и согласилась свернуть в отель лишь за тем, чтобы поразузнать у генерала, насколько правдивы те ужасные истории о русских, которыми пугают детей на ее родине.
 Словом, вербовка была затруднена не относящимся к делу словоблудием. И тогда опытный кагэбэшник применил на практике испытанный в «боях и походах» маневр: стал нещадно бухать в шампанское водку, в общем-то, особо и не шифруясь.
 Монашка хмелела быстро и вскоре согласилась. Генерал был удивлен ее умением. Казалось, она работала с секретными органами всю жизнь.
 Не совладав с собой, генерал посадил монашку за стол, задрал ей платье и стал внедрять в нее свое знание.
 Она приняла его с жаром, и, обвив спину генерала ногами, со стоном повторяла шифры и коды, которые, часто дыша, шептал ей в ухо вербовщик.
 Завершение процесса генералу далось с трудом. Но он с честью справился со своим профессиональным долгом. Монашка еще долго плескалась в душе, смывая следы вербовочной процедуры.
 Так Аврора стала работать на советскую разведку.
 Тогда – то, и без того приятный отпуск генерала, превратился в сущий рай. Роман с необыкновенной американкой каждый день пополнялся все новыми захватывающими главами, причем, набело их диктовала Аврора.
 Любовь настолько захлестнула генерала, что он даже и не удивился, когда любовница призналась ему, что работает на ЦРУ, и что у нее есть образцы суперсекретного психотропного оружия, которые она привезла, чтобы передать мальтийскому агенту в условленном месте и в условленный час для испытаний.
 Но Боголюбов ее уломал, и в порыве страсти она согласилась отдать их ему.
- Толко надо помнить, что разбирать хэти блоки нельзя. Они, как это, самоуничтожаются. Изучить их устройство можно толко по воздэйствию на лудей.
 Обуянный радостью, генерал активным пешкодралом выписал несколько петель по залитым солнцем городским кварталам и пустырям, взбивая своими сланцами целые клубы песчаной пыли. Вот он где председательский портфель!!! В восьми коробках с тумблером, васильковой лампочкой и динамиком-излучателем!
  Благодарный Боголюбов пообещал, Авроре, что обязательно познакомит ее с результатами испытаний. Ими эта скромная брюнетка из Филадельфии интересовалась просто так, из любопытства.
 А мальтийскому агенту передали обычные карманные диктофоны. Пусть думает, что это оружие. Вот как надо работать, господа капиталисты! А вы говорите, «разведка».
 Когда разгоряченный любовью и виски генерал плюхнулся в бассейн, вода чуть не закипела. Он погрузился на дно и забубнил:
- Товадищ генедал, весь дичный состав Комитета госбезопасности и погданичных войск подчиняется вам! А пдежний пдедседатель- стадый хден, ему уже давно пода на свадку, вместе с его нагдадами!
 Провернув такую головокружительную операцию, Боголюбов действительно мог рассчитывать на повышение. Тем более, что у него у самого были кое-какие связи и в Политбюро, и в Правительстве. Лично знал товарища Лигачева, Горбачева, Воротникова и даже композитора Туликова. И с Председателем совета министров он уже дважды удил рыбу на червяка, и уже дважды того самого червяка на министерский крючок подсаживал.
 Разведчик чувствовал, что на Мальте, на великолепном острове, где скроется от своего тестя и толстопятой стервы - жены он найдет какую-то радость. Но что такое привалит- я вас умоляю! Пузыри лопались над водой.
 И теперь, сидя в своем любимом кожаном кресле в Москве, потягивая густой, горьковатый «Гессер», он с удовольствием вспоминал мальтийские пляжи, освежающее дыхание бриза, шелест изумрудной волны, восходящей на прибрежную гальку. И то, что поклялся любимой Авроре, в случае какой беды, выручить монашку в какой бы точке земного шара она не находилась.
 И вот момент, кажется, настал.
 А французское тонкое белье жене он так и не купил. В отечественном походит, дура. Сама скоро будет покупать ему норвежские носки с начесом.
 «Из докладной записки шефу ЦРУ от начальника управления по контролю над социалистическим лагерем.
 Гриф: «Для внутриведомственного пользования».
 Настоящим спешу доложить, что операция «Мальта-80» прошла успешно. Профессиональными действиями агента 019, через высокопоставленного офицера советских спецслужб в Вооруженные Силы СССР внедрено суперсекретное психотропное оружие, для одновременного уничтожения оных и испытаний на живом противнике. Вышеупомянутый офицер, большой патриот, согласился информировать агента 019 с результатами испытаний, движимый исключительно гетеросексуальными побуждениями.
 Полагаю, что было бы правильным за проявленное терпение и мужество агента 019 поощрить из средств, сэкономленных в ходе операции. А также выделить агенту определенную денежную сумму на восстановление здоровья и лечение от стойкой алкогольной зависимости и других порочных наклонностей, которые он приобрел в ходе вербовки безнадежно аморального советского контрагента.
 Считаю своим долгом также напомнить вам, что проведенная операция не исключает возможности параллельных испытаний «Конгломерата М-0008» в других точках земного шара, на армиях других вероятных противников, племенах африканских аборигенов или семействах диких обезьян.
 Секретный ведомственный штамп».
ЭПИЗОД ТРЕТИЙ
ИМЯ ЕМУ – БАТАЛЬОН
Ох, вы, горе патриоты,
Нет на вас морской пехоты!
«Документ особой важности.
Командиру резервного батальона морской
пехоты, капитану Пехоте С.С..
В связи с участившимися вылазками экстремистов
в дружественной республике Йемен,
ПРИКАЗЫВАЮ:
батальону следовать на остров Сокотра в Индийский
океан для выполнения своего интернационального долга
и реставрации на острове свободного социалистического
режима.
Батальон считать подразделением особого назначения.
Владивосток. Командующий флотом контр-адмирал Журавлев.
Командир бригады полковник Сердечный».
 Пехота разминался на палубе одного из трех своих десантных кораблей, флагманском «Генерале Шелестове» и, прищурив глаза, пытался охватить взглядом океанскую даль. Горячий ветер с экватора обжигал грубое лицо капитана, шевелил скудные волосы на висках, норовил сорвать с головы офицерский берет и забросить его куда-нибудь на решетку радиолокатора или унести в море.
 Шестые сутки капитан со своим подразделением болтался в нейтральных водах Тихого океана, как оторвавшийся воздушный змей в небе. Позади осталась любимая Родина, минули Китай, Гонконг, с часу на час ожидался Сингапур, и тысячеградусное полуденное солнце палило с таким остервенением, что, казалось, даже бортовые железки раскалились до бела.
 И комбат, боевой морской пехотинец, повидавший и океаны, и сушу, теперь почему-то жестоко страдал морской болезнью, частенько сблевывал за борт гречневой кашей и чаем и спасался движением.
 «Только не ложиться. Ни за что не ложиться»,- отчаянно раскачивался Пехота на палубе, широко расставив руки, как будто собирался ловить цыплят. Нос корабля высоко поднимался на волне, – у-ух! - и стремительно уходил вниз, овеянный дымами пены, так что командир, в пузырящейся офицерской короткорукавке, даже не всегда поспевал за ним.
 Комбат по опыту знал, что если ляжет сейчас, то тогда совсем каюк, можно больше уже и не встать, да и какой пример он подаст личному составу?
 Хотя прохладная, затененная каюта с двумя мощными вентиляторами, возможно, была бы тогда более подходящим местом для тропического полуденного времяпрепровождения.
 В ней же лежал старенький контрабас в футляре и круглый буек с бражкой, опорожненный больше чем наполовину. Хотя Пехота наивно рассчитывал, что «на дорожку» ему хватит. Хотя бы в один конец.
 Нет, при шторме, да при качке офицер к нему и не прикасался, но в штиль «дул» за двоих. Как будто наверстывал упущенное.
 И если было так туго командиру, который имел возможность свободного передвижения по кораблю, мог прилечь или выйти проветриться, то каково было матросам в душных трюмах. Рядом с работающими на полную катушку машинами, где сам воздух превратился в удушающую смесь испаряющейся солярки, краски и выхлопных газов.
 Из-за спешки боевую технику погрузили из рук вон плохо. Некоторые плавающие танки даже не прошли проверку на герметичность и едва-едва перетащились через аппарель. И теперь, прямо на ходу, бойцы ремонтировали их, грохая ключами и кувалдами. Там же, в трюмах запускали двигатели. Вовсю готовились к грядущей войне.
 Перед заходом в Сингапурский залив личный состав корабля затеял генеральную уборку. Закатав штаны, моряки терли надстройки широкими щетками, макая их в ведра с мыльной пеной, тщательно надраивали борта изнутри, направляя в них упругие струи из шлангов, так, что вода «отражаясь» от них, расправлялась сверкающими струями, носилась над палубой радужным маревом.
 Остатки воды сгонялись палубными лопатами. И вскоре «Генерал Шелестов» засверкал отмытыми до скрипа иллюминаторами, и даже синие мигалки его габаритов, отстоящие далеко от бортов на горизонтальных балках, сияли по праздничному чисто.
 «Интересно, почему это все моряки в ботинках, чтобы не поскользнуться на мыльной палубе или чтобы не обжечься об нее? Или и то и другое?- Прикидывал Пехота.- Хренов Сердечный сдержал-таки слово, отправил к черту на кулички, думает, я испугаюсь. Но уж тут я свой шанс не упущу. Там мои майорские, а, может, и полковничьи звезды зарыты - в горячих песках Сокотры. Кровью повстанцев залью этот самый остров, но Родина узнает своего героя Пехоту! - Капитан яростно погрозил кулаком куда - то в сторону идущих следом десантных кораблей своей «эскадры», - если я взялся, то у меня и небо боится!
 А Табачник-то, Табачник - думает, подсидел, оставили старого хрыча за коменданта гарнизона, арифмометр персидский. «Враг, Пехотушка, был близко». Сидит сейчас, небось, сейчас в моем кабинете на Русском, отдает приказы взводу охраны и прется. Конечно, ему в кайф поваляться на моем топчане, куда я ему не позволял даже садиться и покататься на моем «УАЗике». До КПП и обратно. И обратно до КПП.
 Он думает, что передовая была там, на продовольственных складах Белорусского фронта, где он терся всю войну. А передовая вот она где, в этих соленых водах, что под бортом, в этом ветре, что хлещет по ушам, в свободе того народа, что я иду заслонять…
 А Табачник скажет: «У тебя ребята необстрелянные». А я отвечу: «Необстрелянные, зато героические». Вон матрос Суткус как узнал, что предстоит боевой поход, сразу запросил в штабе для себя запасной спасательный плотик. Шайба прытко запасся мешками, видимо, под золото, он думает, что на Сокотре его, что песку. И только Терентьев ударился в бега. Благо с острова далеко не убежишь,матроса изловили, и он осознал.
 А Табачник скажет: «Твой батальон сборный». А я отвечу: «Сборный, зато задорный!»…
-Справа по курсу Сингапур!- оповестил бортовой громкоговоритель. Пехота поднял бинокль на клубящееся невдалеке марево, в котором как бы исчезали и проявлялись, двигались и извивались сверкающие стеклом здания, радиомачты и портовые краны.
 Комбат поднавел резкость. Марево как бы исчезло, и он отчетливо увидел стеклянные витрины, газетные ларьки, памятники, скамейки, разглядел даже некоторые афиши. Правда, что на них изображено рассмотреть было почти невозможно. Но то, что это именно афиши, было очевидно.
 А еще он увидел двух молодых женщин, в желтых, летних платьях, выходящих из желтого кабриолета. Второй, той, что была в крупных солнцезащитных очках, помогал водитель. Он подал ей руку в белой перчатке. Едва она соступила на тротуар, дунул ветер, высоко поднял подол ее платья до лица, оголив стройные, загорелые ноги. Она, смеясь, поймала материю руками, потянула вниз.
 Капитан оторвал бинокль от глаз, как-то яростно, закусив губу, потер один из его цилиндров, и вновь всмотрелся. Незнакомок уже не было. Лишь оживленная набережная, скамейки, фонари, да цветочный ларек.
 В бухте болталось множество судов со всех концов света, груженых фруктами, хлопковыми тюками, лесом и даже легковыми автомобилями. Среди разноцветных флагов  Пехота нашел и красный советский. Под ним был могучий старый, загруженный доверху сухогруз, с ушедшей под воду ватерлинией.
 С него краном выгружали сетчатые, мешки с крупными желтыми лимонами. Такими яркими, что больно было смотреть.
- Нет, то не лимоны!- На палубу выбежал рабочий с камбуза, красный, похожий на рака матрос, с выпученными глазами и крупными руками-клешнями. С разбега он ухнул за борт ведро отходов: рыбью чешую, пузыри, картофельные очистки, следом высморкался, деловито вытер нос подолом тельняшки, с интересом взглянул на Пехоту своими красными глазами, - лимоны в таких мешках не перевозят, товарищ капитан.
 То лук, настоящий, астраханский. Его обменяют здесь на необходимые нашей детдомовской ребятне презервативы и жевательную резинку.
- А ты откуда знаешь?- Спросил Пехота, бросив взгляд на пустое ведро.
- Мы в прошлом году были тут. Видели этот же сухогруз.
- Вы что же это, всегда льете помои за борт?
- Не всегда. По возможности.
 Едва десантная эскадра встала на рейд в полумиле от берега (заходить в порт военным судам не полагалось по фракту), к «Шелестову» причалил военный катер. С него на борт десантного корабля поднялись трое коренастых мужчин в серых, добротных пиджаках (и не жарко). Гости по очереди пожали командующему руку. Чувствовалось некоторое уважение с их стороны к Пехоте, а самый маленький даже взялся за верхнюю пуговицу капитанского кителя (тот уже был одет в парадную форму) и потянул ее, как бы проверяя, хорошо ли она пришита.
 Потом вытащил из-за пазухи пухленькое удостоверение с позолоченной аббревиатурой «КГБ», пустил им в глаза Пехоте солнечного зайчика:
-Ну как переход?- Поздоровавшись, спросил тот, что был повыше остальных, видимо, старший,- не укачало? Продуктов, лекарств хватает? Больных нет?
 Пехота не был проинструктирован относительно того, как вести себя с представителями спецслужб в такой ситуации, может замаскироваться до поры до времени, может доложить о них командованию, или приказать команде корабля включить громкоговорители и прокрутить в их честь гимн Советского Союза. Поэтому он лишь молча отдал честь, на всякий случай глуповато улыбаясь.
- Понимаю, что переход долгий.- Неправильно истолковав его вымученную улыбку, вздохнул старшой,- но отдыхать некогда. Сейчас заправитесь, пополните запас пресной воды и в 18 часов снова ляжете на курс. Эх, да мне ли вам говорить, капитан, что братский нам народ в опасности. Вся Сокотра в огне. Вам выпала большая честь…интернациональный долг…коротковолновая связь…бикфордов шнур… и перфолента.
- Виноват, товарищи, размяться бы на берегу.
-Ни к чему оставлять лишние следы,- представитель спецслужб взял капитана за локоть, отвел в сторону, резко оглянулся на своих попутчиков. Те разом заткнули уши пальцами.
-У нас тут сегодня большой переполох,- шепотом огорошил долговязый Пехоту,- тс-с! Дело государственной важности. Но вам, как лицу, облаченному особым доверием Правительства, так и быть, я сообщу: утром совершено покушение на нашего военного атташе. Да, прямо в его резиденции. В постели. Хорошо, что у него под майкой бронежилет был. Так Майку наповал, а жилетом он успел прикрыться.
 Вот вам планшет с подробной картой Сокотры, десять динар ихней валюты… Не отказывайтесь, на всякий случай. Имейте в виду, на них можно купить вареную рыбу, пачку соли и коробку спичек. Смотрите, по пустякам не сорите. По возвращению отчитаетесь подробно. Если вас не убьют, конечно.
 Гости направились к трапу, а тот что был упитаннее всех, неожиданно задержался и сунул Пехоте в пальцы маленький бумажный пакетик.
- Финики,- с ласковой улыбкой ответил он на комбатовский вопросительный взгляд,- кинете верблюдам, а то они там злые, как собаки.
 Неизвестно почему, этот кругленький и Пехота страшно понравились друг другу.
«Бывает же так,- размышлял капитан,- вроде и незнакомые вовсе, а он мне теперь почти, как брат».
 Пехота повесил на шею удобный планшет и, довольный, похлопал по нему. Потом раскусил финик. В нем был микрофончик.
 Сингапур, заправленные под завязку суда покидали, согласно полученным указаниям, под вечер.
 Едва были подняты якоря, ударил гонг. «Генерал Шелестов» собирал команду на ужин. На первое были горячие щи, на второе-кусок отварной курицы с макаронами, на десерт- бананы.
 Матросы Пехоты перебились сухпаем.
 А когда уставшее солнце ушло под горизонт, на носу «Шелестова» замаячили две очень странные фигуры. Одна маленькая,- ушастая, а вторая еще меньше и еще ушастее.
- Смотри, Федя, огни! Это Сингапур. Большой город, почти, как Москва. Там и аэропорт есть. Запросто можно сесть в самолет и улететь домой. Дома у меня есть невеста, Люська. А у тебя в Австралии есть невеста? - Шепотом вопрошала фигура покрупнее. То был радист Якин.
 Но сумчатый остался равнодушным к этим словам. Полусонный, он смотрел на удаляющиеся карусели огней, как генерал из ложи на балет, полуприкрыв веки и отпустив зрачки к носу. Весь его расслабленный вид как бы говорил, а мне все по барабану, у меня дома, кого поймаешь на эвкалипте, тот и невеста.
 В животе у Федора бурчало, а на нижних лапах красовались, кажущиеся огромными, украденные у Суткуса кроссовки.
 Радист, в батальоне его еще называли «Фиалкой» за фиалковые глаза, украдкой выволок медведя подышать свежим воздухом, хотя Пехота не приветствовал самовольное передвижение матросов по судну. Категорически запрещал им показываться на палубе во время похода.
 Сам неугомонный капитан торчал в это время за козырьком над трапом и жадно подслушивал. Из слов радиста он надеялся почерпнуть сведения, касающиеся настроения личного состава перед высадкой на Сокотре.
 Но на свежем воздухе Якин с удовольствием разглагольствовал о доме, о невесте, о матери - школьном педагоге. И ни слова о службе, и о своем отношении к командованию.
 Пехота вдруг вспомнил, что когда они уходили из порта Владивостока, Фиалка также держался за поручень, какой-то жалкий и невдалый, глядел на удаляющийся причал, и в его больших глазах командир увидел грусть и слезы. «Вот тоже вояка,- подумал тогда командир,- как дебоширить на суше, так он герой, а как вышел в открытое море, так и в слезы».
 У Пехоты вдруг у самого непонятно почему зачесалось в носу, и он пожалел, что нельзя было оставить на берегу этого сентиментального Якина.
Дело усугублялось тем, что вся оперативная связь с бригадой находилась на «Генерале Шелестове» и волей-неволей радисту и командиру приходилось взаимодействовать и терпеть друг друга.
 Хотя Якин нисколько не тяготился этим обстоятельством. И даже напротив, как казалось Пехоте, все время назойливо пытался попасться ему на глаза. Дело дошло до того, что капитан временами избегал матроса, а то и попросту прятаться от него. Что ж, в открытом океане бывает и не такое. Даже если он и Тихий.
-Якин, два наряда вне очереди! За нарушение моего приказа!- Выскочил из-за ящика Пехота.
- Никак нет, товарищ командир.
- Что «никак нет»?
- Утром радиоперекличка со штабом флота. Так что, извините. Служба.
 Пехоте показалось, что пушистый Федор затрясся в беззвучном смехе.
                Острова, острова,
                Где-то ждут нас острова.
                Жаль, что карты не всегда бывают правы.
                Острова, острова,
                Я найду вас, острова,
                Даже если целый век придется плавать.
 Океан. Иногда казалось, что эта качка никогда не кончится, и, хотя до Сокотры оставались считанные мили, как-то не верилось, что однажды она всплывет прямо по курсу.
 По вечерам солнце теперь не доходило до горизонта, оно скрывалось в плотной голубоватой мгле и лишь изредка просматривало сквозь нее, белое, как надраенный до блеска кругляшок алюминия. Эта мгла была африканской пылью. Вековая пыль Сахары, Калахари, Намиб и других пустынь, поднятая в воздух с горячего материка западными пассатами, властвовала над Аравийским морем, словно туманом укутывала дали.
 Пыль скапливалась на открытых деталях кораблей и даже внутри кают.
…Прикорнувшего в командирской каюте Пехоту разбудил встревоженный посыльный от капитана «Шелестова».
- Товарищ капитан, «Александр Николаев» тонет!
«Александр Николаев», корабль из десантной эскадры. Он тащился последним.
 Пехота вскочил, зачем-то схватился за бинокль.
-Как тонет?
-От перегрузки. На борту паника, стрельба и свистопляска.
- А что сам капитан «Николаева» говорит?
- Говорит, что последним покинет корабль.
- Молодец! Надо пару танков сбросить на акваторию.
- Слишком высокая волна, аппарель не выкинешь. Судно захлебнется.
- Ладно, ты беги пока, подучи Устав, а я сейчас свяжусь с «Николаевым», узнаю положение дел.
 Комбат нюхнул нашатыря и вновь рухнул на шхонку. Но тут в каюту ворвался Фиалка с радиограммой.
 Пехота подскочил, как ошпаренный:
- Якин, когда ж ты привыкнешь стучать? У тебя что, голова не работает?
- А что, все стучат?
- Ох, мама родная, я этого не перенесу… Ты-то хоть понимаешь теперь, что «Шура Николаев» тонет?
-Так точно, тонет, как кувалда!
-Ну, и чем же ты меня утешишь, горемычного? Только не ори.
- А я знаю, почему он тонет, товарищ гвардия. На нем Шайба, а на Шайбе полно тяжеленного золота.
 Якин шморгнул носом, перевел дыхание и еще хотел что-то сказать. Но, не успел. В каюте мгновенно поднялся какой-то ветер, замелькало какое-то колесо из рук, ног и бинокля, а когда все развеялось, Пехоты в ней уже не было… Только еще долго балансировал в воздухе его берет, словно размышляя, упасть или не стоит.
 Из радиорубки «Шувалова» Пехота вышел на связь с «Николаевым», коротко обрисовал ситуацию, проставил задачу. Приказал «расковать», закованного в золотые доспехи Шайбу. Золото сбросить в море.
 Спустя минуту понурого любителя драгметаллов отконвоировали на корму, понудили к действию, и церемония «разоблачения» началась.
 В воду полетели золотые коронки, бляхи, перстни, браслеты, и кулоны. Вмиг обедневший, и такой легковесный теперь Дима тоже порывался сигануть за борт, но его удержали.
 Судно тут же выровнялось на плаву, и здоровенный батальонный доктор Волюсюк продолжил пырять матросов шприцем с мутной прививкой, якобы, от всех диковинных эпидемий сразу.
- Терпите вояки, - наседал доктор,- не то на берегу на вас нападет лихорадка. Тогда одно лечение- расстрел.
 Пока шло спасение судна, небо вызвездило.
ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ
КАССАНДРА
«Как вижу женщину – хочу ее поближе»
Кушкин
«Совершенно секретно.
Командующему Тихоокеанским Флотом,
вице-адмиралу Голикову.
Доложите, как проходит операция «Остров»?
Москва. Командующий Военно-Морским флотом ССС, контр-адмирал Жуков».
«Совершенно секретно.
Командиру бригады, полковнику Сердечному.
Срочно доложите, как проходит операция «Остров»?
Владивосток. Командующий Тихоокеанским флотом,
 вице-адмирал Голиков».
«Совершенно секретно.
Командиру резервного батальона морской пехоты,
капитану Пехоте.
Немедленно доложите, как проходит операция «Остров»?
Владивосток, командир бригады, полковник Сердечный».
«Совершенно секретно.
Командиру бригады, полковнику Сердечному.
Хочется петь и стрелять. Прошли Сингапур.
Индийский океан. Командир резервного батальона морской пехоты, капитан Пехота».
«Совершенно секретно.
Командующему Тихоокеанским флотом,
вице-адмиралу Голикову.
Настроение личного состава бодрое.
Организован кружок художественной самодеятельности.
Автоматы заряжены.
Прошли Сингапур.
Владивосток, командир бригады,
полковник Сердечный».
«Совершенно секретно.
Командующему Военно - Морским флотом СССР,
Контр- адмиралу Журавлеву.
Подразделение демонстрирует редкие
дисциплину и выучку,
в процессе перехода проведены учебные
автоматные стрельбы в сторону моря,
личным составом были разучены слова
Гимна Советского Союза,
организован большой батальонный оркестр.
Подразделение готово выполнить
боевую задачу бодро, с огоньком!
Прошли Сингапур.
Владивосток. Командующий Тихоокеанским флотом,
вице-адмирал Голиков».
« Совершенно секретно.
Министру обороны СССР,
маршалу Вахмистрову.
По поводу войсковой операции «Остров»
могу доложить следующее:
подразделение осознает высокую
государственную важность
поставленной перед ним задачи,
полностью готово к ее выполнению.
В процессе перехода осуществляются
широкомасштабные учебные маневры,
с полным задействованием имеющегося у батальона
вооружения,с привлечением военной техники
союзных нам держав, кораблей
и самолетов вероятного противника.
Регулярно проводится политинформация.
Организованы оркестр, хор, а также различные
кружки по интересам.
Личный состав поет гимн и русские народные песни,
демонстрируя  народам, странам, встречным
и попутным судам военную мощь,
патриотизм и боевой дух.
И превосходство социалистического строя
над капиталистическим.
Батальон прошел Сингапур и готов еще пройти
хоть сто раз по столько же,если прикажет Родина.
Москва. Командующий Военно-Морским СССР,
 контр-адмирал Жуков».
Из беседы на рыбалке Министра обороны, маршала Б.А. Вахмистрова с Генеральным секретарем ЦК КПСС Л.И. Брежневым, по поводу операции «Остров»:
«Ну, Леня, если дело и дальше так пойдет, скоро все северное полушарие будет нашим»!
 Звезда американских порнофильмов, рыжеволосая дива Кассандра томилась в темной, одиночной камере тюрьмы столицы острова Сокотры города Хайф, прокручивала в памяти цветную киноленту своей жизни, смеялась и плакала.
 Воинствующие самшитисты, последователи правящей в стране религии «Самшитикаизма» - смеси почти всех религий сразу, приговорили ее к смертной казни через повешение. И несчастная «звезда» со дня на день обреченно ожидала исполнения приговора.
 Так самоубийца ждет поезда, пристроив свою шею на рельс. Но стальной рельсовый метал до жути неподвижен и холоден. Дорога-кривой лестницей - из пространства - в пространство. И, кажется, она уже распяла жертву гранеными гвоздями шпал… и тут возникает вибрация.
 Пространство - наконец - смилостивилось и отпустило гудящий поезд, как гильотинный нож. Вибрация - телеграфная азбука смерти. Острые колеса цепляют полотно и искрят. Смертник закрывает глаза… Но, чу!.. Вибрация постепенно спадает… Полотно затихает… Где-то там, за туманом, на станции судьбы перевели стрелку.
 Остается только встать, отряхнуть штаны и идти, жить дальше.
 Неожиданно что-то скрипнуло, в окованной двери камеры мелькнул свет. Это тюремщик распахнул окошко для передачи пищи заключенным.
 Особым продовольственным разнообразием в тюрьме не баловали. Вот уже лет шестьсот меню не менялось: краюха черного хлеба в редких крупицах соли, кувшин воды и горстка фиников в качестве десерта.
 «Но вот, обед принесли, значит, сегодня вешать не будут»,- не то с облегчением, не то с сожалением вздохнула длинноногая узница. Если честно, своей казни она не боялась, но уж больно не хотелось примерять на свою шею эту некрасивую петлю. Вот, если бы Петля от Кардена или Версаче.
 Однако на этот раз в окошке показался не кувшин, а небритое лицо тюремщика. Кассандра невольно поправила свои огненно-рыжие волосы, утерла ладонью бледные щеки. Мужчина все-таки. А он проворно обшарил взглядом углы камеры, отстранился и неожиданно метнул в нее какой-то небольшой предмет.
 Тот шмякнулся на каменистый пол и вдруг начал шевелиться.
 Узница присмотрелась. То был скорпион. Сантиметров пятнадцать. Не меньше! В скудном освещении камеры он почему-то казался малиновым, цвета той малины, которая в изобилии вызревала летом на ферме ее дедушки Джона Гудвина в Северной Каролине, что на востоке Америки.
 Придя в себя, насекомое неожиданно развернулось и, стуча лапками, побежало в сторону пленницы. Тюремщик-садист жадно глазел на разыгрывающуюся драму через окошко, оскалив желтые клыки.
 Девушка оценила положение мгновенно. В другой раз она сама с радостью позволила бы смертоносному скорпиону «поцеловать» себя в лодыжку или даже прямо в упругую грудь, лишь бы не мучиться в этой вонючей тюрьме. Но тут уже было дело принципа. Издеваться над собой она не позволит никому, тем более какому-то паскудному охраннику…
 Она грациозно встала, как потревоженная кошка прошлась по - за стенкой. Надзиратель, быстро оглянувшись на коридор, облизнулся, а скорпион остановился.
 Девушка вдруг прыгнула и точным движением ухватила членистоногого прямо за жало. Тюремщик теперь пялился на нее, не отрываясь. Ухмылка, похожая на гримасу, кривила его рот… Он, похоже, даже и не понял, как из глубины камеры на него вылетела какая-то тварь, ловко прицепилась к мясистому носу и тихонечко, через себя, тюкнула хвостом в лоб.
 Кассандра вернула ему подарок. Одетый в верблюжью жилетку акбар, закачался, выронил карабин, схватился за шею и рухнул в проходе.
 Падая, этот любитель острых зрелищ выпустил из руки какой-то бурдюк, и вскоре из него в разные стороны поперли скорпионы различной величины, как тараканы из нагревающегося утюга. Девушка брезгливо вытерла пальцы о свои лохмотья и вновь уселась на циновку грустить. В общем, поиграли.
 Два месяца назад Кассандра под видом порядочной миллионерши приехала на Сокотру, что бы насладиться экзотической страной. Она вообще любила путешествия и ставила своей целью побывать во всех уголках мира. Однако она не учла диких нравов этой темной земли и жестоко поплатилась за это.
 Дело в том, что уже в третий вечер своего пребывания на острове, она совратила местного парикмахера прямо на пустыре за чайханой.
 Ну, что поделаешь, ей почему-то показалось, что под одеждой этот самозваный "стилист" худой и белый, как сметана. И, может быть, до сих пор он не знал женщин. Все это почему-то пробудило в ней жуткую страсть. Страсть требовала выхода. И ненасытная самка пошла в атаку.
 О, какая это была стыковка!!! Глаза парикмахера горели, как олимпийские факелы, борода стояла колом перпендикулярно телу, а из ушей, казалось, валил дым. Кассандра ловко крутила его вокруг своего тела, как жонглер булаву. Перекидывала через плечо, вращала вокруг талии, подбрасывала высоко вверх. Растрепанная голова цирюльника мелькала то над правым плечом Кассандры, то над левым, стремительно проносилась между ее ног…
 И все бы ничего, да этот немолодой уже слуга расчески и ножниц вдруг скончался на самом интересном моменте. Так и не успев облегчиться.
 А роковая Кассандра, накрыв свое пылающее лицо черным капюшоном, кинула прощальный взгляд на «поле битвы», вышла на улицу и растворилась в толпе. Но некоторые, наиболее ушлые прохожие, запомнили ее рыжие волосы.
 Через несколько дней всплыла пикантная биография заезжей миллионерши. Местная газета «Калиф на час» опубликовала откровенные фотографии из ее «семейного альбома», страна была потрясена, начался настоящий бум.
 Самшитисты взбунтовались. Они не смогли этого пережить. Они требовали сатисфакции.
Редактора «КНЧ», наполовину англичанина, наполовину акбара, сначала обрили наголо за распространение порнографии, а потом и совсем повесили за поверхностное освещение темы.
 Американку осудили и бросили в тюрьму. И вот теперь, сидя на холодном, каменном полу тюремной камеры, женщина вспоминала своих англоязычных друзей, потомков британских колонизаторов из клуба «Любителей вишневого кальяна» города Хайф, вместе с которыми предавалась разврату по приезду на остров. Эти верные ребята, когда ее пришли арестовывать полицейские, приударили по песчаным улицам рысью. И след развеялся. Где они теперь, «звезда» не знала…
 «Боже, накрылся миллионный контракт с киностудией… А, интересно, что сделает Сильвестр, когда узнает, что меня повесили на Сокотре? - Кассандра даже привстала от любопытства,- может тоже повесится на кронштейне операторской машины, в знак солидарности? То-то будет переполох в Голливуде »!
 Вдохновленная романтическими мечтаниями «звезда» гордо тряхнула головой…
 «Да не тут-то было. Этот комок мускул, с вечно печальными глазами, тотчас позабудет меня. Тотчас вцепится в другую юбку». Их интрижка длилась уже больше года. И Кассандра знала Сталлоне, как облупленного.
 Над зарешеченным квадратным оконцем, что зияло прямо под потолком, скрипели колеса арб, клаксонили редкие автомобили, стучали копытами ослы и мирные жители.
 «Ничего! Еще не все потеряно, быть, может, меня скоро вызволят из этого ада соотечественники. Меня не должна бросить в беде моя великая страна Америка, если другим странам я не нужна».- Всхлипнула девушка, подтянув под подбородок свои круглые колени, на непонятном акбарам английском языке.
 Раньше в ней жила еще одна надежда, но она постепенно умерла, как умирает в небе гордый орел, расправивший крылья, позабыв, как этими крыльями машут.
 Приговоренная не знала, что на главной площади уже готова виселица, и тяжелая петля, качается как маятник, отсчитывая последние часы.
ЭПИЗОД ПЯТЫЙ
ВРАГИ ПО НЕСЧАСТЬЮ
«Совершенно секретно.
Командиру бригады, полковнику Сердечному.
Однако стреляют!
О. Сокотра. Командир отдельного батальона морской
Пехоты, капитан Пехота».
« Документ особой важности.
Ограниченному контингенту советских
Войск на о. Сокотра, главнокомандующему
капитану Пехоте.
Разрешается применение оружия
в т.ч. авиации и дальнобойной артиллерии.
Цель у нас одна – Майская революция.
Ком. ТОФ, вице-адмирал Голиков,
Комбриг, п-к Сердечный».
 Ночью от «Генерала Шелестова» отчалила надувная лодка и устремилась к берегу. Сразу заходить в город-порт Хайф, что лежал на юго-востоке Сокотры, Пехота не рискнул. Он оставил столицу справа по борту и встал на рейд миль на двадцать западнее, напротив того места, где, судя по карте, лежал кишлак Калат.
 Редкие, тусклые огни были рассыпаны по берегу, указывая, что в этом месте действительно есть поселение.
 Командир отправил на берег матросов Фуксмана и Тенищева за «языком», чтобы повыведать обстановку непосредственно из первых рук. Командиром «диверсионной группы» Пехота назначил Якина.
 «Иди, иди! Это совсем не страшно, а если тебя там пристрелят, я прикажу народу Сокотры тебя не забыть».
 Пехота полагал, что в условиях военного времени, если батальон потеряет радиста Якина, на его место будет можно назначить любого другого радиста без особого допуска, ну, скажем, с корабля. А потому Фиалкой теперь не дорожил. Более того норовил запихнуть его во все опасные щели.
 Греб Тенищев.
-Интересно, тут акулы есть?- Клацнул он зубами.
- Слыхали, завтра начнем наступление с Запада по острову?- Напряженно вслушиваясь в плеск воды, прошептал Фукс.
- А ты откуда знаешь?- спросил Якин. Хотя сам был прекрасно осведомлен об этом наступлении, поскольку обеспечивал переговоры Пехоты со штабом флота.
- Через вентиляцию подслушал. У Пехоты было совещание с офицерами. Говорит, весь остров кишит вооруженными повстанцами и лазутчиками, собирающимися развернуть трудовое население назад в капитализм. Хотя, насколько я знаю, здесь и капитализма-то, как такового не было.
 Народ за уши выволокли из феодализма и притянули в социализм. Но он тут плохо приживается. Смесь Самшита и марксистских идей - взрывоопасная вещь…
 К тому ж остатки британских колонизаторов мутят воду. В общем- революция.
- Ты много учился, тебе видней,- ответил Фиалка.- А по мне сначала надо было брать столицу, а уж потом смотреть, что к чему.
- О, Пшеничный, слово в слово.
- А то как бы нам не оказаться медведем, что, вместо улья, разбудил всю пасеку!
-Да тихо вы!- Испугался Тенищев,- че орете, как ослы, на дискотеке что ли?- Он с большой неохотой таскал весла и боялся всего на свете.
 Фуксман поднял автомат со дна лодки, положил его на свои колени.
-Смотри, Фукс, не прострели лодку, я плавать не умею,- предупредил Якин.
 На пологом песчаном берегу было тихо. Лишь качались на ветру тяжелые рыбацкие сети, лежали перевернутые лодки, да чуть дальше - вглубь острова - стояли несколько глинобитных хижин под острыми камышовыми крышами с узелками наверху.
 Матросы вытащили лодку на берег и тут же повалились на холодный песок. Твердый грунт после многодневной качки, это как удар доской под дых. Без привычки не устоишь.
- Мы похожи на металлическую стружку, которую долго тянул к себе магнит, и вот, наконец, они прилипли к нему и не могут отлепиться,- выдохнул Фуксман.
- Тебе с твоим воображением на войне трудно будет,- подытожил Якин, его капитально подташнивало,- оставайся тут, сторожи лодку. Тенищев, пошли!
- Интересно, если всех нас убьют, кто связь с Союзом осуществлять будет?- Горячо задышал на ухо Фиалке Тенищев,- ладно я простой матрос, меня не жалко. Но ты же незаменимый специалист.
-Тихо, вон видишь огонек? Давай туда правиться… Корабельные связисты.
- Во-во. Уж это связисты, так связисты. Говорят, они простой шифровки принять не могут, а этот ихний старший, как его - Якуб, так тот станцию от трансформатора не отличит. Ей-Богу…
 О связистах тут отдельный разговор.
 В пути на «Генерале Шухове» полетела коротковолновка. Кто только не брался ее ремонтировать. Сами связисты, капитан корабля, командир машинного отделения. Даже старпом приложил к ремонту руку. Молчит, хоть убей.
 Пехота и тот отметился. Этот растолкал всех, вооружился огромадными плоскогубцами и нырнул в станцию с головой.
- Сейчас, сейчас,- бубнил он из нее, бодро обрывая какие-то провода,- ничего без меня, сделать не можете… Она у меня, как миленькая заведется!
 Собравшиеся и охнуть не успели, как комбата огрело током, аж дым пошел от его макушки. Но Пехота не подал виду, «всплыв», уже с игриво кучерявящимися волосенками, он вяло похлопал станцию по боку, сказав: «Кранты, ребятки, она свое отпахала». Выронил плоскогубцы и, смежив зрачки у переносицы, неуверенно пошел на выход, наткнувшись при этом на переборку.
 Потом позвали Якина. Он присел перед станцией на корточки, посмотрел на нее, зачем-то прикрыв свой фиолетовый глаз, как будто прицеливался. Разделся до пояса, попросил паяльник, снял ручки передней панели и начал станцию раскручивать.
 Моряки-связисты были настроены скептически, какой-то недоросток, притом и сухопутный, как тушканчик. Этот не то, что отремонтировать, хотя бы оставшееся не пережег.
 Бойцы стали перемигиваться и растопыривать над головой у связиста пальцы наподобие заячьих ушей. А тот не обращал ровно никакого внимания, натужно посапывал и, закусив язычок, все выдавал и выдавал «на гора» запчасти, которых, как казалось, было уже навалено больше, чем вообще могла вместить станция. Он занял ими всю аппаратную. Но вдруг как-то быстро собрал все в обратном порядке, щелкнул тублером, вытерся тыльной стороной ладони: «Готово! Настройте ее на прием и будет полный порядок! Где у вас тут можно ласты помыть»?
 А потом, когда он вышел из умывальника в лихо по дембельски заломленном берете, удивленные хозяева поста с уважением поднесли ему полотенце, а Якуб даже отважился спросить:
-А что же в ней было-то сломано?
- А вот, он был лишний!- Фиалка показал желтый милицейский свисток и радостно свистнул в него.
…- Ну что, Фиалка, вроде тихо? Давай простучим?
- Давай.- Радист легонько ударил в низкую дверь хижины. На порог кто-то вышел с огромной керосиновой лампой. Из-за ее света хозяина не было видно.
-Эй вы, ну-ка, руки вверх,- несмело махнул мушкой автомата Тенищев.
 Но тут случилось невероятное. Обозлившийся обитатель жилища бережно поставил  лампу на лавку, выхватил откуда-то весло и погнал матросов, неистово ругаясь. Те, позабыв об автоматах, дружно улепетывали по берегу, перепрыгивая через коряги и сети, причем Якин готов был поклясться, что весь остров вращается под их ногами, как долгоиграющая пластинка, как будто в его центр был вбит штырь… Свирепый акбар наседал, и он бы нещадно поколотил разведчиков, если бы на очередном витке на встречу не вылетел Фуксман с лодкой. Этот с ходу выставил автомат, клацнул затвором:
- А ну без фокусов, дядя! Шагом марш в судно.
- В лодке огромный рыбак сидел спокойно. Он бы этих сопляков мог собрать в пучок и, макнув в соль, проглотить, не разжевывая. Но ему было интересно. Морпеховские пэша, торчащие черные погоны с желтыми, неизвестными ему, буквами «Ф» и черные береты с красными металлическими стрелками сбоку,- такого он еще не видел.
 Пехота, когда узнал, что « язык» не говорит по русски, очень огорчился:
- Зачем вы такого поймали? На что он нам нужен?
- Такой попался.
-А на английском он не может?
- Не может.
- А по- немецки?
- И на немецком не может. Фуксман у него уже спрашивал.
- А ну, Фуксман, спроси его еще раз. Тут при мне.
-Do you speak English? Sprechen sie Deuts?
 Акбар отрицательно покачал головой и почесал небритый подбородок о плечо, как будто руки были связаны. Их огромные маховики тяжело свисали вдоль тела.
- Ну, узнайте у него, по крайней мере, он приветствует свершившуюся в стране Майскую революцию? А, Маен революшен, гут?! - подскочил Пехота к рыбаку.- Или ты на стороне повстанцев, отвечай?!
 Пленник очнулся, двинул рукой, почесал переносцу. Его движение Пехота принял за попытку нападения и кинулся под шхонку. Из под нее навел на «языка» пистолет. Акбар невольно ухмыльнулся.
 Комбат вылез наружу, спрятал пистолет в кобуру, смущенно одернул полы пэша:
- Значит так, Якин, сейчас возьмете эту контру, вывезете в море и расстреляете. Приказ!... Молчать, мы - на войне. И действовать будем по закону военного времени. Он враг, а враг должен быть уничтожен. Выполнять!!!
 Похоже, рыбак слабо понимал, о чем спорили Пехота и Якин. В лодке он спокойно смотрел на автоматы, но что-то тревожное, понятное дело, у него на уме было. А когда радист передернул затвор «язык» невольно вздрогнул.
 Фиалка одиночными три раза выстрелил вверх. Потом махнул пленнику, чтобы прыгал в воду. Тот бросил взгляд на Якина и нырнул. Был всплеск, и лодка закачалась.
 По берегу метались разбуженные женой поселянина рыбаки. В ответ на выстрелы моряков, они тут же учинили стрельбу по морю. Причем по густоте и обилию выстрелов можно было сделать вывод, что эти мирные жители были весьма неплохо вооружены.
- Греби, греби, Тенищев!- Невольно пригнулся Фуксман.
- Фиалка, ты че очередью не полоснул?- разворачивал лодку Тенищев.
- Автомат на одиночных стоит, а как переключить на очередь я не знаю.
 А коал Федор в это время, громко сопя своим чутким носиком, добрался, наконец, до командирского контрабаса, предмета своих давнишних вожделений, который Пехота опрометчиво оставил без присмотра и не зачехленным. Округлый инструмент, по мнению Федора, был похож на его маму, ласковую медведицу, в сумке которой юному Федору так приятно было сидеть и дремать.
 Сумчатый полез на контрабас, тот загудел, медведь переполошился.
… Десант шел по пустыне, взрывая гусеницами раскаленный песок. Позади остались «освобожденные» поселения Фаррах, Гиришк и Герат, впереди уже маячил Чирикар. И странное дело - кишлаки сдавались практически без боя, возникало впечатление, что воевать в них вообще некому. Бесчинствующих элементов почти не наблюдалось, как не обнаруживалось и каких-либо военных действий. Лишь солнце, пустыня, да скос неба без единого облачка. Желтая странная земля расступалась перед рокочущим батальоном Пехоты, молча принимала его в себя, как будто заманивала.
-Что-то здесь не так, - прикидывал Якин. Он болтался в крытом кузове ЗИЛ-130 со своей станцией, то и дело поправлял берет, сползающий на нос, и икал. Вокруг бежали пески.
Разочарованию Пехоты не было предела. Ему хотелось блеснуть оружием, повоевать, погреметь, попужать экстремистов, а тут такая немая «капитуляция». Для острастки он приказывал танкам палить, простреливая перед собой маршрут, дескать, нет ли в барханах лазутчиков.
 Сам комбат пребывал в танке сержанта Евпихия на месте стрелка- радиста и через рацию вел непосредственное командование подразделением. А стрелок-радист бежал рядом и производил на всякий случай детальную разведку местности: почва-песок, растительность- саксаул, слоновая трава, бородачи. Из животных: куланы, верблюды, тушканчики. И последние превалируют.
 Когда перестраивались в колонну, командирский «Т-54» шел первым. Этот «флагманский» агрегат стал теперь чем-то вроде штаба на гусеницах. Морпехи, завидев его, так прямо и говорили: «Вон наша Пехота прет»! Всем почему-то казалось, что этот танк крупнее остальных, а из его трубы дуло так, что поднимались суховеи.
 Перед Чирикаром батальон разделился на два подразделения. Одно, под командованием лейтенанта Пшеничного, помчалось на север, прочесывать тамошние поселения, такие как Меймене и Мазари-Шариф. Пехота же, командуя другим, геройски брал на себя юг, в том числе Урузган и Баглан, лежащие ближе к среднему поясу Сокотры.
- С повстанцами не церемоньтесь!- Напутствовал лейтенанта Пшеничного решительно настроенный комбат в надвинутом на самые глаза берете.
 - В случае сопротивления, карать на месте, путем полного уничтожения!!! И помните, мы должны быть в Хайфе, как можно скорее.
-Я уже и так в кайфе от этой жары!- Вытер пот беретом лейтенант.
 После выполнения задачи сразу же за Урузганом в пустыне, батальон должен был сомкнуться. Распрощавшись с лейтенантом, Пехота зашел в Чирикар. В кишлаке комбат велел  механику-водителю развернуть машину на площади перед Управой. Поднялся из люка, огляделся. Захваченные врасплох «аборигены» испуганно, но с интересом глазели на огромные танки в защитной раскраске, как на летающие тарелки. Женщины - все, как одна - в парандже прикрывали собою детей. Те дружно ревели, но по домам не разбегались.
 Адское солнце пекло так, что казалось на нем самом вот- вот лопнет скорлупа, и оно растечется по всему небосклону огнедышащим желтком. Отполированные гусеницы переметал звенящий песок.
- Товарищи сопротивленцы!- обратился комбат к толпе прямо с танка, как с трибуны,- мы- советские воины. Прибыли, чтобы освободить вас от бандитов и экстремистов, которым не по душе Советская власть… Здоров!- Пожал он ручонку вскочившему на гусеницу косматому подростку. Тот повернулся лицом к землякам и, нахмурившись, стал с охотой кивать головой, как бы поддакивая Пехоте,- так вот, разбирайте землю, разводите на ней осла, козла, мустанга и прочую домашнюю утварь…
 Юный акбарченок все так же уморительно кивал и гримасничал. По толпе прошел смешок.
- Слушай, парень, вали отсюда,- предложил капитан, и, перегнувшись, попытался столкнуть непрошенного « попутчика».
 Изловчившись, тот укусил комбрига за палец, как рак из норки опытного ловца. Капитан взвыл и затрусил пятерней:
- Ать, твою мать, постреленок! Заберите мальца, а то я настолько гуманен, что воспитание не позволяет мне спихнуть ейного…
 Из народа, что все прибывал, выскочила какая-то женщина, видимо родственница хулигана и погнала его вдоль улицы, неся себя в парандже, как сноп кукурузы.
 На танк запрыгнул Петрушка, услужливо протянул Пехоте пузырек с прозрачной жидкостью. Комбат свинтил пробку, вытряс содержимое пузырька в рот. Глаза у него полезли из орбит.
- Э, блин, это ж нашатырь! Я вам для пальца!- Ужаснулся зампотылу.
- Море теперь тоже ваше, и все что в ем: коньки, огнетушители, брандсбойты, берите,- старательно выговорил капитан. И, крутнув головой вправо, коротко выдохнул. Очевидцы утверждали потом, что из его усатенького рыльца полыхнуло пламя, как из паяльной лампы,- и заметьте, без всякой контрибуции!
-Русские! Русские!!! - зашумела толпа.
- Какой герой!- Восхищался Петрушка, возвращаясь к своему «Уралу», ведь могут же прострелить голову навылет. Дикость же беспросветная.
 В кабине, разместившись на месте пассажира, лейтенант засунул руки в бардачок, пытался согреть их, что ли? Интересное дело, чем сильнее припекало, тем яростнее лейтенанта знобило. В море Петрушка украдкой объедался тушенкой и сгущенкой и, похоже, малость перестарался.
 «Дикий народ» действительно был одет очень бедно. Несуразное тряпье как попало свисало с худых плеч, сквозь бесчисленные прорехи были видны грязные, загорелые груди, руки и ноги.
 Однако иногда, то тут, то там среди всех этих сваленных в кучу шерстяных халатов, верблюжьих жилеток и грязно-пестрых тюрбанов, нет - нет да и мелькали американские джинсы «Ливайс», «Вранглер» или кроссовки «Рибок», торчащие прямо из под паранджи. У двоих стариков на сухоньких бобылках запястий блестели браслетами часы. Комбат поднес к глазам бинокль и с ужасом разглядел на их небесных циферблатах империалистическую «лейблу» «Seiko».
 Он спрыгнул с танка, подскочил к большой, глинобитной хижине, что стояла напротив, что-то вроде сельсовета, вскарабкался по стене и с остервенением сорвал с нее красно-черно-белый флаг с желтой звездочкой, спрыгнул с флагом на песок и стал с остервенением топтать трофей офицерскими сапогами.
 Толпа захлопала в ладоши. Пехота ее явно порадовал.
- И что делает, а!- удивился Фуксман,- это же флаг Народной Демократической Республики Йемен. Символ социализма на Сокотре.
- Вот так!- Справился капитан. И зачем-то отряхнул ладони,- ну а теперь, кто мне покажет, куда отступили экстремисты?
 К капитану подскочил какой-то кривоногий дистрофик - акбар в широченных черных штанах, подвязанных веревкой с такой яростью, что она в талии перетягивала этого дерзкого мужчину, как занавеску, он ткнул пальцем на запад.
 Пехота поощрил его ему коробком спичек. « Соратник» страшно воодушевился и, пыля штиблетами, урулил куда-то за строения, над которыми еще долго потом раздавался победный грохот коробка.
 Комбат вынул пистолет и трижды отсалютовал в воздух, как бы символизируя тем самым, освобождение данного населенного пункта от бесчинствующих элементов.
- Вот так, да! Вот!!!
 Аборигены в испуге разбежались.
 А когда танки ушли из кишлака, на белом песке еще долго «зияли» темные масляные пятна и черные пятна солярки. Как на таких машинах батальон пустился в дальний поход, черт его знает. У Шурави все на честном слове, да на одном крыле.
 Суховей гулял по улицам, горячим дыханием овевая глинобитные дувалы. Пустынно было в Чирикаре.
 В дороге Якин настроил станцию на длинные волны, пытаясь услышать Америку. Штаты вещали на многих частотах, но о вторжении русских на Сокотру пока - ни словечка.
- Еще не пронюхали, - подумал радист. В это время и Пехота терзал в танке свою 160-ю станцию, надеясь расслышать запретно - волнующее «Здравствуйте, это «Голос Америки» Вашингтон».
 Но она лишь свистела, да шипела, как небрежно залитый водой костер.
- Они нас боятся!- Подумал комбат.
 Следующий по маршруту - Урузган. Судя по карте, он крупнее Чирикара. Посредством запыленной оптики прицела Пехота с напряжением разглядывал низкие хижины, чинары, дувалы, жителей: пеших и « верховых»- на ослах и верблюдах…
 Акбары с тревогой прислушивались к нарастающему гулу подходящей танковой колонны.
- А ну, сержант, давай-ка мы положим снаряд. Да не в кишлак, а вон, видишь, что-то наподобие метеовышки. Посмотрим, что будет.
 Танк качнуло, и в тот же миг справа от кишлака взметнулся столб огня с мелькающими в нем обломками досок, камнями, листами железа.
… Надолго комбату запомнилась девочка, тянущая навьюченного осла. Отчаянно подергав животное за повод, она в ужасе бросила парнокопытное и понеслась вверх по пейзажу за удирающим на удивление длинноруким поселянином. Улепетывая, тот молился, воздев руки к небу, доставая ими чуть ли не до солнца.
 Смекнув, что дело принимает крутой оборот осел, тоже сорвался с места, помчался за юной хозяйкой и поселянином, нагнал их и перегнал, взбрыкивая задними ногами столь резво, что казалось его зад живет отдельной от остального осла жизнью и дурашливо резвится.
 Плоские бурдюки хлопали его по бокам.
 Пехота навел на осла крестик прицела: мелькающая задница парнокопытного офицеру почему – то страшно не понравилась.
- Наверняка ЦРУ уже прошлось по этим улицам парадным маршем. Все завербованы! Вон как прытко запирают свои жилища. Мы им свободу, а они нам - свои запоры в хайло. Рабы, мать их!
 Он почему-то вспомнил кадры старой кинохроники о бомбардировке Хиросимы, оседающие в клубы пыли и дыма дома, падающие мосты, взрывающиеся автомобили, и обезумевшие люди, в панике ищущие убежища.
 Пока остальные машины утюжили Урузган, носясь взад вперед в поисках повстанцев и экстремистов, Пехота вместе с сержантом Евпихием разыскал среди хижин и домиков небольшое каменное строение под высокой раскидистой чинарой - Административное Правление округа, все с тем же красно-черно-белым флагом на крыше.
 Пехота смачно полил чинару:
- Отговорила роща золота-ая!- Он попрыгал, застегивая ширинку. И, выхватив пистолет, ринулся вовнутрь.
 Сзади пластался Евпихий тоже с пистолетом и делал вид, что прикрывает, хотя никаких экстремистов в поле зрения у него не было.
 Комбат пинком открыл дверь, сорвал веревочную занавеску, колыхнувшуюся над дверным проемом, и вновь укрывшую его своими нитями, и грозно нарисовался в помещении, чертя зловещим дулом пистолета пространство.
 Немногочисленные чиновники администрации накрыли головы руками и кинулись под столы. Нам каменной стене, как раз напротив двери, висел газетный портрет Ильича в кепке с ладонью около лица. Точь – в- точь как в командирском кабинете на острове Русском.
 Это окончательно взбесило Пехоту:
- Как, вы еще издеваться над идеалами мирового пролетариата?! Встать! Руки за голову! Построиться на улице!
 Перепуганные до смерти акбары все в синих широких штанах и белых тюрбанах, то и дело пригибаясь, побежали к дверям. Один, с виду самый молодой, вдруг вернулся, почти по пластунски, и зачем-то выключил приемник, громко «распевающий» на столе во весь свой динамик какую-то замысловатую песню.
 Мелодия улетучилась, а комбат бережно снял со стены портрет вождя, и, держа его в руке, вышел к пленникам. Евпихий уже построил их у стенки.
- Нам надо знать, сколько в кишлаке повстанцев и кому непосредственно подчиняетесь вы - Правление?- Зарокотал комбат, придерживая берет рукой с пистолетом.
 Один из акбаров с косым шрамом меж седых бровей протянул ладони к газетному Ленину и поставил пальцы себе на грудь.
- Что он говорит?
-А черт его знает, товарищ командир, по мне проще с акулами общаться, чем с этими аборигенами.
- Старший у вас кто? Мать вашу? Кто старший, я спрашиваю? Выйти из строя.
 Жители пустыни настороженно молчали.
Горячий ветер трепал флаг, то расправляя его, то вновь обнося вокруг древка. Древняя чинара монотонно скрипела под ветром, как будто стонала.
 И вдруг молодой акбарчонок, тот, что выключал приемник - совсем еще пацан, сорвался с места и, что было сил, побежал в сторону лавки с ковром вместо двери. Его худющие лопатки ходили под материей.
- Стой!!! - нацелился капитан.
- А может не надо?- засомневался Евпихий,- он, похоже, писарь, пальчонки в чернилах. Что с него возьмешь?
- Так ведь уйдет, как пить дать.
 Пехота отпустил пулю и промазал.
- А ну-ка дай автомат!- Он вырвал у кого-то из матросов АКСу и горячей очередью попытался догнать бегуна. Не попал снова, при этом неожиданно поймал себя на мысли, что ему, в общем -то и не хочется попадать. Парнишка скрылся за строениями.
 Пленники взбунтовались и кинулись на морских пехотинцев драться. Однако несколько автоматных очередей, пущенных в воздух, мгновенно остудили их пыл.
 Пехота взбежал на танк. Вскоре тот взревел, развернулся на пятачке и, с ревом набирая скорость, устремился на северо-запад.
- Ты в батальоне языком особо не трепи,- предупредил сержанта командир.- Мы на войне, а на войне всяко бывает.
- Черт,- встрепенулся Евпихий,- я и забыл, Евлампий просил в кишлаке купить баллончик дихлофоса. Он думает, дихлофос помогает от скорпионов.
- Черт их тут поймешь, где свои, где чужие. А этот побежал, значит, враг. Ну, не могу я равнодушно смотреть на движущийся объект,- оправдывался Пехота.
 Вскоре полубатальон комбата встал на привал. Вечерело. Но лейтенанта Пшеничного со своим подразделением все не было. Пехота с тревогой окидывал взглядом горизонт и черную, застывшую шеренгу своих танков, доставал портсигар и нервно курил.
 На связь Пшеничный, почему-то, не выходил. Пробовали связаться с ним даже через радиостанции кораблей. Все без толку.
 Молчали и все машины лейтенанта. Как одна.
 Белохвостиков, оседлав круглую полевую кухню, готовил ужин. Расположившись под одинокой чинарой сержант Стравинский колдовал над своей гитарой. Она повелась от жары.
 Многие матросы гремели ключами и кувалдами, ремонтируя танки.
 А Якин и Фуксман сидели на бушлатах с другой стороны все той же чинары, гадали, как будут развиваться дальнейшие события. Ничего хорошего оба не ожидали.
- Смотри, смотри, Фиалка! Шайба опять что-то блескучее тянет. Никак самовар. Мамочка моя, как же он сюда попал?!
 Матросы побежали навстречу. Испуганный Шайба пригрозил им огромным кулаком.
- Не подходи! Убью!!
 Гремя трофеем, он ловко взобрался на свой Т-54, но вот беда: пузатый раритет никак не пролезал в люк, уж как матрос его только не вертел. Вконец отчаявшийся Шайба выбрался наружу, размотал какую-то веревку, один конец привязал к самовару, другой к серьге сцепки.
- Пусть тащится следом. Заодно и отчистится.
- Старший матрос Шайба,- запускайте машину и следуйте на север к Бамиану, навстречу подразделению лейтенанта Пшеничного, а то они где-то заблудились в песках, а вы выведете их на нас. Ориентир для вас на севере,- огонь нефтяной скважины, вон он, над горизонтом, а здесь – дым нашей походной кухни. Дима, сынок, не подведи!- Пехота припал к груди матроса.
 «Папашка» был старше сынка аж лет на десять. Шайба козырнул. Танк сорвался с места и ушел за горизонт, и только самовар еще долго прыгал по его кромке, блестя, как закатное солнце.
- И что за дятел, тянет в гнездо все, что ни попадя!- Высунулся из башни Витя Контрас.
- Не дятел, а ворона, товарищ старшина!- Услужливо поправил Поливода откуда-то из недр машины и передал Контрасу полную каску песка, как ковш с водой из трюма тонущего катерка.
 «Молодых» матросов в экипаже старшины не было, вот он и припахал бойца из экипажа Стравинского - Поливоду.
- Учтите, старшина, если вы затонете, когда будем заходить назад в корабли, я вас доставать не буду. Молите Бога, чтобы, заходили прямо с суши. А если с воды - каюк вам. Не плавающий танк, а решето. Даже песок в него гонит, - пригрозил Пехота.
 Спустя несколько мгновений, после того как Шайба скрылся из виду, с той стороны острова послышались артиллерийские залпы, и черный дым всклубился над горизонтом.
- По машинам!
 Однако найти Шайбу так и не удалось. В песках виднелись лишь воронки от взрывов, подорванный, с открытыми люками танк, обрывок веревки. И ни экипажа, ни самовара. Сплошное зловещее безлюдье…
 Подразделение прошло еще пару километров и остановилось. Матросы буквально вылились с ног, им требовался отдых, а поблизости не было кишлаков, следовательно, вероятность диверсий и провокаций резко снижалась.
 В общем,Пехота приказал разбивать лагерь. Бойцы достали палатки и матрасы из КАМАЗов и Уралов, и через какой-нибудь час военный городок был оборудован полностью, и вооруженные часовые заняли свои посты.
 И только Евлампий остался ночевать в своем танке, опасаясь скорпионов и змей. Мало того, он приказал Суткусу всю ночь отгонять от гусениц членистоногих и пресмыкающихся, чтобы они как-нибудь не пролезли и в танк.
 Похоже, пустыня там остывала столь же стремительно, сколь и прогревалась. Едва играющее языками пламени солнце скрылось за горизонт, песок похолодел, как конечности умирающего аксакала, и вскоре стал таким холодным, что босая нога не терпела.
- Если такие перепады и дальше будут продолжаться, то у меня эмаль на зубах потрескается,- поежился батальонный кок Белохвостиков.
 Он недавно отвалился от полевой кухни, как налившийся кровью клещ от коровы. Его халат пах дымом и супом из сухпродуктов. И все бы ничего, да вот только проклятый Петрушка вместо тушенки отпустил какую-то сухую, соленую рыбу. Страшно сухую, и страшно соленую. Белохвостиков любил на ночь основательно подкрепиться ( что, однако не мешало ему оставаться худым как щепка).
 А тут такая жестокая сухомятка. И пить хотелось после этой проклятой рыбы нестерпимо.
 Но даже вселенская жажда не отвлекала от того холодного ветра, что блуждал над островом.
 В общем, все удовольствия в одном флаконе.
 А Пшеничного все не было и не было. Но Пехота тешил себя надеждой, что колонны сомкнуться в Баглане. Лейтенант же не дурак и сможет вычислить, куда пойдет подразделение командира.
 Через Баглан лежала прямая дорога на Хайф.
 «Хер знает что, уже какие сутки я на острове, несу потери в живой силе и технике, а противника в упор не наблюдаю,- ворчал Пехота, ворочаясь на постели в своей палатке,- видимо сообща в столице окопались. О-ох, придется, наверное, город штурмом брать, как крепость. Но ничего, ничего, доберусь, экстремисты у меня сами в руках подохнут, от страха. Ох, доберусь»!
 Под голову капитан засунул планшет, укрылся офицерским бушлатом. На ночь решил не разуваться. Его ноги были аккуратно умотаны портянками, поверх портянок плотно натянуты сапоги. Чтобы было в чем бежать в случае тревоги. Пистолет он также крепко сжимал в руке, просунув указательный палец в кольцо курка до самого основания. Оружие он предусмотрительно снял с предохранителя, чтобы иметь возможность как можно более оперативно отреагировать на возможное нападение.
 Сверху, с наклонной брезентовой стенки палатки на комбата лукаво смотрел пришпиленный иголками газетный Ильич. На походном чемоданчике, тужась всеми своими шестеренками и пружинами, громко тикал будильник с надписью «На заре ты его не буди».
 В ту ночь комбата душили кошмары. В частности во сне ему примерещился полковник Сердечный, почему-то веселый очень, что, однако же, только добавило Пехоте испуга. Извиваясь и двигая тазом так, как будто делал зарядку, полковник журил капитана, смачно причмокивая языком:
- В разведку необстрелянных бойцов посылаешь, рискуешь специалистами, расстреливаешь мирных жителей,- уперев кулак в поясницу и совершая наклонные движения влево, выговаривал Сердечный,- нам такие командиры, Пехота, и даром не нужны.
-Я действую по Уставу, - оправдывался комбат.
-А башку ты свою включаешь, хоть изредка?!- почему-то страшно разозлился комбриг, тут же дал подчиненному пинка. Громко хохоча при этом.
 Капитан вздрогнул, очнулся, почесал ягодицу, которая почему-то действительно ныла, как после пинания. Видимо отлежал. Его сердце страшно бухало. А в голове все еще гремел смех Сердечного. Перевернулся на другой бок. Но смех только усилился. Более того, полковник явился снова.
 На этот раз почему-то в медицинском халате. В руках он держал огромный шприц и надвигался на Пехоту, топорща свои усы и зловеще ухмыляясь.
 - Готовь свою задницу, гнида! Сейчас я вгоню тебе вакцину против верблюжьего бешенства. Сейчас, сейчас!!!
 -Нет, нет, не хочу!!!- Замахал капитан пистолетом, а потом начал беспорядочно палить в ненавистного комбрига.
 На улице взревел гудок тревоги. Разлепив тяжелые веки, офицер увидел, что крыша его палатки испещрена пулевыми отверстиями, как небо звездами. Он добыл из пистолета горячую обойму, та была пуста.
 А Якин и Фуксман летели по пустыне в сторону Баглана на мощном военном грузовике «Урале». Рулил радист, над огромным рулевым колесом лишь торчал его черный берет с поблескивающим слегка подогнутым «крабом».
 Пехота снова послал их в кишлак на разведку. Впереди отчетливо мигали огни кишлака.
Некоторое время друзья молчали. Их сосредоточенные лица скупо подсвечивала зеленоватыми огоньками приборная доска.
 Фукс днем обгорел на солнце, и теперь каждое движение давалось ему с болью.
- Сметанки бы,- двинул спиной художник.
- Чего - о?- Удивился Фиалка.
- Говорю, сметаны бы, шкуру смазать. Обгорел, облажу.
- Угу. А еще бы водички. Чтоб попить, постираться. Я тоже днем пропотел весь.
- Давай здесь где-нибудь глуши, а то разбудим всех, дальше пешком пойдем. Глуши говорю!
- Если засветимся, возвращаться к машине будет далековато.
- Ну, потуши хоть фары. Машину маскировать будем?
- На них же светоуловители! Чем ты ее замаскируешь, песком?
- А че ты шепотом говоришь-то?
-А ты?
- Привычка.
- И у меня тоже.
 Якин подкинул ключи, поймал их. Приятели засмеялись, ударили - ладонь в ладонь - и пошли к населенному пункту, до которого было с километр, а может и больше. Огни в пустыне обманчивы.
 Кишлак их встретил гробовой тишиной. Однако мочащее таинственное поселение все же приставило за ними какой-то высокий силуэт, едва они минули пару - тройку домов. А после площади к тому силуэту незаметно примкнули еще два.
- Чудная эта Сокотра,- искренне вздохнул Якин, - ни собаки тебе не гавкают… Ей- Богу, как на другой планете.
- За то скорпионы, как собаки. Как ты думаешь, если такого засолить, с пивком можно?
- С водкой – на закуску! Похмелья не будет. Не доживешь до похмелья. Надо Пехоте посоветовать…
- Поедем - ка мы, Фиалка, в лагерь. Че тут ловить, разве что в дукан заглянуть, вон что-то светится. Может дукан ? Как думаешь, продадут нам арахиса, апельсинов или зеленого чайку?
- Ковер - самолет и пороховой двигатель. Чтобы сразу в рай. И без пароля.
- Не. Я бы в рай не полетел. Домой бы - да. Эх, сейчас бы дома, да в кроватку, чтобы мама постелила своими руками. И телевизор с какой-нибудь комедией на сон грядущий. И пропади она эта Сокотра…
- Тихо! Вон слышишь, толпа гудит? А рядом что? Похоже, грузовики. Давай подойдем потихоньку?
 У дукана действительно шумели люди в черных одеяниях. Судя по резкому характеру выкриков, они были возмущены. В ночи горели глаза и факелы.
 Но, не успели матросы сделать и двух шагов, как впереди скрипнули тормоза и, полоснув фарами по глиняным стенам хижин, на них вылетел открытый джип. Бойцы упали на песок, отчаянно вжались в него. Машина заглохла прямо перед ними. Слышалось какое - странное урчание где-то в ее радиаторе, от колес несло паленой резиной.
 Вышедшие из джипа вооруженные направились в сторону толпы. В их разговоре часто мелькало слово «Энглиш», словно они что-то имели против англичан.
 Разведчики почти не дышали.
 Сзади тоже раздались голоса и шорох шагов. Фукс передернул автомат.
- Погоди, не стреляй. Может, нас еще не заметили. Давай потихонечку, ты - вправо, я - влево. Встретимся около «Урала».
 Едва Фуксман тронулся по - пластунски, как кто-то наступил ему на спину мягким сапогом. Не помня себя, матрос пустил очередь «от фонаря» во тьму, стараясь, однако, не попасть по толпе.
 Миг, и ответная очередь прошила воздух косо сверху. На своем затылке Якин ощутил ее ветер. Мешкать не стоило. Вскочив, Фиалка побежал, отчаянно разбрасывая ноги. В его голове подобно цунами бушевала одна мысль «Фукс, Фукс погиб. Очень погиб, вот такой тебе азимут»! - При чем тут азимут, он и сам толком не понимал.
 Кто-то из «душманов» выпустил еще одну очередь и в запарке попал по джипу. Тот взорвался, унося на клубах пламени кувыркающиеся дверки, капот и ошметки сидений. Пламя мгновенно высветило мечущиеся меж хижин тени. Ушастую низкую и три высоких носастых.
 И вдруг впереди, перед Фиалкой, тоже замаячили тени. Разведчик ринулся в ближайший переулок, но и там была засада. Кольцо неумолимо сжималось. Куда? Ну, куда? И тут он увидел на одном из строений, прямо под светящимся фонарем, на стене яркий красный крестик, словно нарисованный фломастером.
 Не раздумывая ни секунды, матрос юркнул в ее дверь.
 В жилище, прямо на полу, на небогатом зеленоватом ковре с седым ворсом за поздним ужином сидела семья: хозяйка - женщина неопределенного возраста в грубом черном платье, которая быстро накинула на себя паранджу, а сбоку от нее – арбузной кладью - штук шесть страшно испуганных детей в полосатых тюбетейках. Самый маленький, кареглазый акбарчонок в центре держал листок с какою-то картинкой.
 Похоже, к ужину они так и не прикоснулись. Вареная рыба и финики лежали на тарелках нетронутыми.
 И ни шкафов в хижине, ни диванов, ни аппаратуры. Лишь маленький сундучок, очень широкая детская люлька, да переносной, керосиновый фонарь, который теперь служил и в качестве стационарного освещения.
 И хотя ворвавшийся Якин сам был похож на зайца, кинувшегося под ноги охотнику от собак, дети еще теснее прижались друг к дружке, а младшенький всхлипнул.
 Радист, как по инерции закрыл дверь на крючок, но на большее его не хватило. Он устало опустился на ковер прямо у двери и сгреб пятерней свой берет. Его огромные уши, торчали, как у Чебурашки.
 Ну, все, Фиалка, приплыли. Отсюда и стрелять-то нельзя. Ответные пули могут ранить этих карапузов.
 В тот же миг в дверь грубо постучали.
Женщина сняла с ног какой-то клубок, посмотрела на русского пацана, на его руки, беспомощно лежащие на коленях, и тронулась к двери. Но тут же остановилась. Казалось, она раздумывает о чем-то.
- Хей, Шурави!- она поманила Якина тонкой рукой в дешевых браслетах.
 В дверь постучали сильнее. Беглец поднялся и пошел к высокой хозяйке. А она в тусклом свете керосинового фонаря неожиданно подняла юбку и, наклонив голову Фиалки, почти силком затолкала его под нее. Следом туда же один из маленьких хозяев сунул автомат и неохотно приоткрыл двери.
 Ворвавшиеся вооруженные «ополченцы» долго шарили по углам глазами. А один, колченогий и низкий, как табуретка, в белой рыхлой чалме и тесном, расшитом звездами жилете с испугом пялился на подол хозяйки, который вздымал изнутри ствол якинского автомата и икал.
 Радист нарочно поднял автомат повыше и покачал стволом. Акбар потерял сознание. На улицу его вынесли вперед ногами.
 Гости дружно вымелись. Один пучеглазый, правда, задержался, сгреб грязной пятерней финики из блюдца, роняя их на пол, жадно отправил добычу в рот и осклабился.
 Наконец и этот «мародер» испарился. Женщина выпустила бойца на свет Божий. Обалдевший радист шатался, как пьяный и невнятно шептал что-то о казачке, которая «подковала мне коня».
 Хозяйка быстренько надела на Фиалку старенький верблюжий жилет, на голову ему приладила легкий тюрбан, прямо поверх берета.
 Потом легонько подтолкнула его к порогу, вывела на улицу, и, подняв паранджу, повела неприметными тропами за околицу кишлака. Лица ее в потемках не было видно. За околицей она отпустила его с миром.
 Матрос все порывался в приступе благодарности поцеловать ее, норовя неумело прицепиться к грудям, но женщина грубо оттолкнула благодарного нахала и скрылась в потемках.
 Якин сел, высыпал из сапога песок, послал проводнице воздушный поцелуй и двинулся к своей машине. Но лишь увидел ее темный силуэт, тут же вспомнил о Фуксе, и его сердце окатила печаль…
 Эх, Фукс, Фукс, штаны, да плакатное перо, как глупо. Фиалке вдруг стало жутко: один здесь, среди барханов, а вдруг машина не заведется и до своих не близко. А есть ли они вообще, свои. Может они уже снялись и ушли на север и на месте лагеря теперь лишь зола костров, да ветер. И сзади - труп! Господи!
 Он повернул ключ. Стартер крутанул мотор, но вхолостую. Так, спокойно, еще раз!.. И снова осечка. «Главное не волноваться, вот руль, вон газ, вот стартер! Заводись, землячок милый, ну! Скрежет стартера уже наверняка услышали в кишлаке, скоро тут будут акбары. А убегать от них пешком – дело гиблое. У них и машины, и кони.
 Становилось жарко. Разведчик сдул с кончика носа капельку пота, сжал рулевое колесо. Но тут в дверь со стороны пассажира что-то грохнулось, в окне появилось продолговатое лицо. То был… Фукс. Родной, советский Фукс, бледный, правда, неимоверно.
- Фу, совсем доконала меня эта разведка, будь она неладна,- устало выдохнул он, вкинул берет на сиденье, сел, захлопнул дверь, взъерошил пятерней волосы на своей голове, разбрызгивая по сторонам песок.
 Его щетинка подросла и теперь бойко торчала вверх, свежим, юношеским «газончиком».
- Фукс,- сорвался Якин,- тебя же убили?!
- Сначала убили. А потом я подумал, я же с Федором нашим не попрощался. Еще обидится старина Эвкалиптыч.
- Ну, как же ты прошел сквозь кордоны?
- Сам не знаю. Повезло. Ты давай, трогай, только фары выключи, а то не заведется. Аккумулятор, видно, слабенький,- матрос, как казалось, говорил с трудом. Он отстранился в угол и затих.
- А что со мной было, не поверишь, сидел под юбкой у настоящей акбарки…
- Ага, а той акбаркой угадай, кто был?.. Я,- спокойно сказал Фукс и вздохнул.
- Как это?- Опешил Якин, выруливая на дорогу,- ты что шутишь?
- Да как же, я вперед тебя ворвался в ту хижину, сунул детям листок из моего блокнота, он всегда со мной. Листок с морскими зарисовками, ну, чтоб расположить малышей к себе. Только успел замаскироваться в женское, тут ты и влетел, как перепуганный. Вот!- Фукс показал руку, на его запястье болтались браслеты из мелких ракушек. «Акба-арка!», вот уморил-то!
- А как же ты меня вывел, откуда ж ты тропки знаешь?- Радист аж подпрыгнул за рулем. Вот это история!
- Я же все таки художник. Умею подмечать. А сразу тебе не дал знать потому, что боялся твоих восторгов. Ты как расходишься, тебя не остановишь. Фу-ух, поехали быстрей, а то…
 Художник не договорил. Сзади ударила пулеметная очередь, она прошла рядом с кабиной грузовика, разнесла вдребезги зеркало заднего вида со стороны водителя, и в ту же секунду дорогу осветили мощные прожекторы вырвавшегося из кишлака вдогонку морпехам невидимого транспорта. Лучи прожекторов наложились на свет фар. Тень «Урала» побежала впереди него.
- Давай, Фиалка, жми пока вдоль дороги, не подставляй им бок. Классная выйдет мишень, разнесут в щепки.
- Фукс, опусти стекло! Глянь,с неба тоже что-то светит, как бы не вертолет.
-Точно! Он родимый! Я - в кузов, там пулемет, а ты гони, что есть духу!!!
 С задним транспортом было проще. Фукс отправил в его сторону пулеметную очередь, и тот отстал. А проклятый вертолет шел стабильно сверху за грузовиком, держа его в луче своего прожектора. Миг, и ракета, отделившись от его брюха, подняла песок кустом впереди, сбоку «Урала». Еще одна легла прямо за ним, подбросив зад автомобиля так, что тот метров тридцать летел на передних колесах. Фуксман одной рукой ухватился за борт, что помогло ему удержаться на ногах.
- Ах, ты так, родной! Ну, держи!- Для равновесия встав на колено, боец начал жарить по стальной стрекозе со сноровкой Рэмбо, хотя до этого держал в своих руках пулемет всего пару раз, один раз в детском садике - игрушечный, другой с просверленным стволом в девятом классе на уроке начальной военной подготовки.
 Горячка владела им.
 В ответ на пулеметные выходки морпеха, акбары сверху тоже взялись за пулеметы. Пули засвистели вокруг Фуксмана, с визгом стали вбуравливаться в сухие доски кузова.
- Только не в бензобак, родные мои, только не в бензоба - ак! Картина Репина «Сейчас мы приплывем» ! – Своею очередью пулеметчик наконец разнес прожектор на вертолете. Тот перестал слепить матроса, но и сам как бы исчез в темноте.
 Боец прицелился наугад. Но тут злые неприятели снова полоснули из пулемета, в кузове взорвалась канистра с бензином, благо она была позади Фуксмана, и встречный ветер унес ее пламя назад. Загорелись доски и промасленная ветошь. Огонь высветил брюхо идущего вверху вертолета, и теперь Фуксман смог без труда прицелиться в него. Он нажал на курок.
 Вертушку изнутри разнесло пламя, и два винта - верхний и нижний - медленно разошлись в разные стороны, как детали сборной, пластмассовой елочки.
  Якин притормозил. Фукс сбросил пулемет и цинки с патронами, обожженный и выбившийся из сил кое как забрался в кабину. Фиалка тронул, а его однополчанин стянул с руки браслеты и выкинул их в окно. Его брови и небогатая еще прическа были опалены, а пэша дымилось.
 -Слушай, Фиалка, меня скорпион укусил еще в кишлаке, когда мы на песок упали. Теперь мне что-то совсем хреново. Мутит, глаза режет и во рту горько. Кажется, умираю.
- Фукс, Фукс, да ты что? Держись, мигом домчимся. В лагере доктор Волосюк даст тебе сыворотку - противоядье. О-о, мы еще с тобой ни одну газету нарисуем! Помнишь, как на Русском, я сочинял, а ты рисовал? Как нас потом лупили за критику.
- Не-е, кранты мне.
 Урал, поднимая песок, словно брызги, летел на восток, его кузов пылал, оставляя за собой в ночи целый шлейф дыма и искр.
- Прыгай, Фиалка, сейчас взорвется… Давай!
- Не - ет. Вон уже лагерь! Успеем.
- На вот, возьми. Пригодятся.- Фукс что-то достал из-за пазухи и передал другу. То были…фломастеры. Красный и зеленый.
 В переполошенном лагере, вопя изо всех сил, Якин выволок из кабины Фуксмана, уложил его прямо на песок, а сам погнал дальше, необходимо было вывести машину за пределы военного городка.
 Спустя метров пятьсот грузовик взорвался. Но художник Володька Фуксман этого уже не видел. Он был мертв.
 …Утром личный состав подразделения Пехоты двумя шеренгами стоял на желтом песке под восходящим строем по стойке «смирно» лицом в лицо, в начищенных сапогах, сверкая надраенными бляхами.
 Причем, самые дальние от комбата матросы в конце строя, казались куда меньше первых, стоящих прямо перед ним. Но капитан, этот стреляный воробей уже постиг оптические причуды пространства и на этот визуальный обман не поймался.
 Посредине живого коридора лежал кусок промасленного брезента. На нем кверху лицом с заострившимся носом - мертвый воин. Его холодные, запачканные фломастерами руки, похожие на подвяленных на солнце карасей, были сложены на груди и накрыты черным морпеховским беретом с красной стрелкой.
 Стихший было под утро ветер теперь снова ожил, встрепенулся, погнал по пустыне наперегонки частые песчаные струи, обсыпал песком волосы и брови лежащего матроса, нанес под его бок небольшой песчаный «сугробчик».
 Пехота взобрался на танк и оттуда «соорудил» речь. «Об интернациональном долге, об угнетенном народе Сокотры и о том, что Родина не забудет…»
 После этого слезодавильного панегирика последовал прощальный залп из разных автоматов в одно и то же небо, и товарищи стали прощаться с погибшим. При этом Евлампий уличил в недобросовестности Тенищева, прошипев:
- Ты че так низко нагибаешься, сука?! Ну-ка поцелуй его в лоб от имени всего нашего взвода, не то задрочу на маршруте.
 Что Тенищев и сделал, хотя его бедное сердце стрекотало, как лягушка, стиснутое каменной рукой страха.
 Кое у кого текли слезы. От ветра, наверное.
 Потом тело матроса погрузили в кузов «ЗИЛ-130», комбат назначил автоматчиков для охраны, те, уже на ходу, запрыгнули в машину, и она покатила на север к кораблям (они обходили остров с севера).
 Следом за «ЗИЛ-130» пристроились два автоводовоза, которые уходили к судам за пресной водой.
Ее запасы худо - бедно можно было пополнять и из тех редких арыков, что встречались на пути батальона, но Пехота запретил это делать, опасаясь, что воду могли отравить повстанцы.
 Впрочем, бойцы давно забили на этот запрет. Пили и мылись при первой возможности. Жаль, что эти возможности выпадали крайне редко.
« Ну вот, Фуксмана запаяют в цинковый ящик, а Якина, если найдем, здесь похороним. Я отдам футляр от контрабаса»,- провожал Пехота взглядом уходящую автоколонну.
 После траурного мероприятия в расположении лагеря была учинена утренняя уборка по всем правилам казарменной жизни.
 Под неусыпным контролем старослужащих «молодые» бойцы укладывали палатки, жгли мусор, ветошью протирали танки.
- Снизу, снизу скребите! - Раскомандовался Стравинский, заглядывая сзади под свой «Т-54»,- там она самая копоть - можно лопатой соскребать. Я проверю!
 А Евлампий поставил ногу на гусеницу, еще раз тщательно отполировал сапог шерстяной ветошью и, склонив голову набок, довольно поцокал языком.
 Приятно эдак на прохладной зорьке пройтись в начищенных до зеркального блеска сапогах и в новеньком, тщательно подогнанном по фигуре пэша, отражаясь во всей своей красе и великолепии в бачках и зеркалах. Оправить ремень, сбить с трех широченных желтых лычек мушку щелбаном и ощутить наконец, что ты дембель, не дрыщ какой-нибудь. Что служба, в общем-то, уже закончена, и дорога домой уже сигналит зеленым светом…
 Приятно, даже если ты и на Сокотре, авось кривая куда – нибудь, да вывезет.
 В носке евпихиевского сапога выпукло отразилось синее небо, росток саксаула и огромная скважина ствола позади стоящего танка, на том конце которого, как бы вдали, виднелся сам танк на поджатых гусеницах, маленький, подлюка, как перевернутая походная сковородка.
 - Вот и посылай таких на разведку,- бурчал Пехота, разглядывая в бинокль желтую пустыню в сторону Баглана, как бы слегка вогнутую под горизонт, наподобие взлетной полосы авианосца. - Один сразу умер, другой где-то в песках затерялся. Эх, так их мать, пацанва. Им бы еще двойки таскать из школы, да задницы подставлять под отцовский ремень, а они туда же - на войну! Ох, ох разведчики. Тьфу! Оставили без сведений, а мне теперь гадай, что там впереди, то ли накопление техники, то ли разрозненные диверсионные группы.
- Спать охота, товарищ капитан,- посетовал Евпихий,- всю ночь на песке вертелся, как проклятый. Только присну, кажется мне - кобра заползла в палатку и норовит меня в нос куснуть, а зубы, как у собаки. А я не могу удержаться, так хочется мне ее подлую съесть. Но ведь страшно, а вдруг отравлюсь?!
- Смотрите, смотрите, сержант, жупалы(местные воины) под кишлаком!!! Ну, наконец-то, родные мои, выявили мы вас, как сусликов, так: бороды, бэтээры, винтовки, ящики со снарядами, лопаты. Вот тебе и гоп со смыком, а лопаты-то зачем? В рукопашку, что ли?
- Огонь тушить. Разрешите?- Евпихий взял у командира бинокль, всмотрелся.
- Что-то не густо. Если это повстанцы, стоило ли нам из-за них два океана пересекать.
- Негусто, зато вооружены, как целая армия!- Вырвал оптический прибор командир,- одноверные фанатики это тебе не фанерные мишени на закрытом полигоне. Это, брат, бойцы почище камикадзе, и наверняка у них основные силы в кишлаке замаскированы. А это так, отвлекающий фактор. Эх, и куда только Пшеничный запропастился? Нам же этим бандитам срочно надо дать бой.
 В контексте будущих регалий Пехота всячески стремился преувеличить огневую мощь противника. Он даже обычную муху готов был принять за самолет-разведчик, а то и за бомбардировщик.
- Вы, вы сержант, идите на завтрак, потому как вы мне здоровый нужны. И дайте команду дневальному собрать в моей палатке штаб. Будем вырабатывать план наступления…
 Через час лагерь был свернут. Танкисты начали запускать двигатели. Когда взревел первый «Т-54» в пустыне испуганно вздрогнули куланы и дружно побежали в сторону побережья, прочь от военного лагеря.
 Тушканчики попрятались в норы.
 Гремя сапогами, командир залез на уже нагретую башню. Пистолет вывалился из его кобуры и, стукаясь о бронированные наросты, полетел вниз.
- Смотрите, вон сзади кто-то ползет,- окликнул командира Евпихий. Офицер поднял бинокль.
- Да Якин, так его мать! Видно всю ночь отлеживался где-то в песке, а теперь тут как тут. Подавайте-ка его сюда!
Сержант, взяв подмышки, поднял радиста, подтянул к танку. Поставил на ноги.
- Цел, боец? Пошевели-ка головкой!
-Товарищ командир, а Вовка Фуксман живой?- Правую щеку Фиалки «украшала» пунцовая ссадина, на губах запеклась кровь. Его обмундирование было сильно изодрано.
- Ты чего дрожишь-то? За свою шкуру что ли трясешься?- ответил вопросом Пехота.
- За противника страшно. Он же не знает, что я уже здесь.
 Взгляды сержанта и матроса пересеклись на командирском пистолете. Евпихий выждал с полминуты, поглядел на Якина, вздохнул, поднял «Стечкина» за ствол и подал комбату…
Тронулись. Для ведения боя командир перестроил машины в шеренгу и эта широкая «рыбацкая сеть» грозно пошла по пустыне, норовя заполучить в себя «косяк» неприятеля, залегший под кишлаком.
 А в самом Баглане седой аксакал, запахнувшись в шерстяной халат, сидел на широком домотканом ковре у своей хижины, под невысокой чинарой, кормил с руки лепешкой осла и спокойно напевал какую-то старинную акбарскую песню, более похожую на напевный речетатив.
 У его ног лежал добротный английский карабин, а чуть поодаль, прямо на песке, стоял тихонечко работающий приемник. Он мог бы принимать радиопереговоры наших танкистов, но не принимал.
  Нет у него такой частоты.
-Седьмой, я четвертый, че у тебя с глушителями? Дымишь, как самолет.
- Десятый, отверни от меня свой ствол, а то ненароком шарахнешь. Я тебя знаю… снайпер! Зачем на завтраке мой хлебец стрескал?
- Внимание! Двенадцатый, двенадцатый, прошу на связь! Лейтенант Пшеничный - ответьте!
- Але, батальон, слушай анекдот. Является муж из командировки, а у жены - хахель, а жена ему…
- Отставить, мудак, тут такие бои, а ты - разговорчики, выставь-ка лучше дуло. А мы посмотрим, на что ты способен!
 В ту же секунду эфир сотряс дружный хохот, все догадались, кто влез с последними словами. Стравинский в своей броне даже шлемофон снял, так било по ушам из наушников.
- Батальону, стой!- Приказал Пехота,- личному составу строиться в одну шеренгу за машинами!!!
- Вы что, охерели?! Впереди противник, счас будет битва, а вы развели… порнографию!- Командир сутулившись зловеще вышагивал перед строем, размахивая огромадным «Стечкиным»,- вычислю, кто этот «муж», расстреляю на месте и не посмотрю на ограниченность нашего контингента. Понятно?!
- Так точно!
- Не слышу?
- Так точно!
- Не слышу?
- Пошел на хер!
-Вот, уже лучше. По машинам!
 И снова - движение. С минуту эфир напряженно молчал, потрескивая помехами. Командир уже гордо начал оглаживать усы, гордо поглядывая на Евпихия, дескать, каков авторитет!
 Но тут вкрадчивый голос запел:
-Приезжает Пехота домой с войны…
 Этой искры было достаточно, чтобы радиопространство вновь взорвалось смехом. Тут были разные «напевы»: басовитые и подвывающие, хрюкающие и рычащие, но больше всех командира выводил из себя чей-то тонюсенький заливисто звенящий где-то глубже всех. «Эхе - хе – эхехешеньки – хе - хех. Пехота - хахель, «приезжает», ой не могу»!
 Он доставал капитана до кишок, что-то в нем было до мурашек знакомое, до тошноты ненавистное… И тут ударил встречный выстрел. БМП сержанта Скорикова как-то нелепо покинуло, машина остановилась, левая ее гусеница, кажущаяся тонкой, как браслет наручных часов, стекла по крутящимся колесикам. Под башней сорвало люк, а сама башня съехала как-то набок.
 Подоспевшие товарищи оперативно достали из машины экипаж - все бойцы были оглушены - выложили их на песок. И долго еще вращалось направляющее колесо гусеницы и монотонно гудело.
 Жалкая кучка жупалов, обороняющая кишлак, сделала первый ход. Это внесло смятение в ряды морской пехоты. Шутки шутками, но когда тебе в лоб летит снаряд - хочется домой.
 «Внимание по батальону, заряжай! По позициям мятежников, пли»!!!
 Как-то нерешительно простреливая перед собой пространство, танки медленно двигались вперед.
- Вот же гады, таки метнули в нас заряд,- с каким-то прямо таки восхищением присвистнул Евлампий,- ему почему-то было весело. В рот ему все время назойливо лез шнурок шлемофона, сержант его то и дело «сплевывал».- Я вспоминаю утренний Кабу-ул!
 Зачастую снаряды наших танков ложились за позициями акбаров, и тогда в воздух поднимались глыбы глинобитных хижин кишлака, бочки виноградных давилок и гончарные круги.
 Обороняющиеся, видимо, надеялись, что жилой фон кишлака не позволит «шурави» вести огонь на полную катушку. Они просчитались. Снаряды попадали в жилые кварталы все чаще и чаще.
 И вот в такой - то напряженный момент нерешительности и почти полного топтания батальона на месте, от позиций акбаров оторвался мальчуган лет семи-восьми, и побежал по песку, навстречу батальону, широко расставив ручонки, как будто хотел обнять всех сразу.
 На его пояске болталось что-то тяжелое, и он увязал в песке почти по самые колена. Залпы с обеих сторон прекратились, и только эхо все еще рокотало в горячем воздухе.
 Мальчуган выбрал машину Данилевича. Он подоспел к ней и спереди сходу припал к ее броне, как к груди матери.
 Танк остановился, и в тот же миг мощный взрыв поднял машину на дыбы.
Это был переломный момент. Многие экипажи не выдержали и, не обращая внимания на отчаянные маты Пехоты, развернули «агрегаты» и помчались назад, овеваемые песчаными вихрями. Если бы не океан, они без сомнения достигли бы маршем границ Родины и там, юркнув в ангары, затихли бы, накрыв башни руками…
 Но тут из-за барханов вылетели машины Пшеничного, они сходу смяли неприятельский фронт, сравняли с песком пушки, пушки пулеметы и самих жупалов. И дел-то всего на десять минут. Внезапный натиск - вот что решило дело. Не оригинально, зато огнестрельно.
 И уже смолк рев моторов, замерли вращающиеся детали и механизмы, и развеялся скудный дым пожарищ, а Пехота, словно по инерции, давил и давил на кнопки пулемета:
« Отговорила роща золота-ая».- Его зубы стучали, а пули далеко летели.
 А Пшеничный, оставив свой танк, окинул взглядом поле боя. Прямо возле гусеницы валялся окровавленный жупал, сцепивший оскаленными зубами обрывок чалмы. В руке он все еще держал «АК-74».
 - А у этого винтарь «М-16», английский ,- крикнул лейтенант Попов и поднял над головой вытертый приклад.
- А тут американский гранатомет. Сборная солянка и наверняка через Пешавар.
- Вы где были, лейтенант?- Спросил у Пшеничного Пехота.
- Две машины в песках чуть не увязли. «Двойка» и «Пятнадцатый» под Мазари-Шерифом.
- А чего на позывные не отвечали?
- Да какие позывные, всю ночь мудохались… Мы чего-то не то делаем, командир. Баловство это.
- Мы, лейтенант, выполняем интернациональный долг.
- Знаю, что долг. Но только баловство это.
- А разве, по- твоему, это не враги?
-Чьи?
 Песок звенел и сыпался.
 Кишлак встретил бронированную колонну пустыми жилищами, распахнутыми настежь, скрипящими на ветру дверями… Ни души, все ушли. Лишь небо, постройки, да ветер.
 Еще не полностью пришедший в себя Якин, которого доктор Волосюк держал в будке санитарной машины, смотрел через маленькое окошко на разгромленное поселение и вспоминал прошедшую ночь.
 Вот он, напротив брошенного дукана, чернеет остов взорванного ночью джипа, а где та хижина с красным фламастеровым крестом, в которой он нашел такое приветливое убежище, Бог ее знает. Она затерялась среди однотипных жилищ, как стог сена на лугу, попробуй отыщи.
 И где теперь те черномазенькие карапузы с подаренным им советским матросом талантливым рисунком Сингапура.
 Пехота стоял во весь рост в движущемся танке, высунувшись из люка, и с гордостью победителя оглядывал окрестности в бинокль.
- А ну- ка останови, сержант. Там старик под чинарой.
 Когда воины подошли к аксакалу, привалившемуся спиной к дереву, он не ответил на их приветствие. Он был мертв. Около него валялся трофейный, английский карабин с окровавленной мушкой, а чуть поодаль на боку, как-то, словно блаженно растянувшись, покоился густо облепленный мухами, застреленный осел.
 Лишь транзистор тихонько вещал неподалеку. Звучал какой-то ненавязчивый, но почему-то кажущийся сюрреалистическим в тех условиях джаз.
 Евпихий поднял карабин. Его приклад был еще теплым. Особым теплом от руки старика.
- А вон, похоже, правление кишлака,- указал карабином сержант на приземистое строение,- но оно наверняка заминировано.
- О, хорошо!- Воспрянул загрустивший комбат,- сейчас прошерстим ихние бумаги, в них должно быть много интересного.
- Не стоит, товарищ командир, все равно ничего не поймем… и саперов у нас нет, а добровольцы…кто пойдет?
-Как вы сказали? Добровольцы?! Есть у нас добровольцы. Разыщите-ка Якина.
-Да он же в санчасти. До сих пор в себя не пришел после ночи,- опешил Евпихий.
-Давайте, давайте его сюда. Он уже тут был и все знает, так что, как ни крути, а больше некому.
-Сейчас пойдешь вон в тот дом, где на крыше флаг болтается, откроешь двери, войдешь и проверишь, нет ли в нем лазутчиков, загляни под стол, под топчаны… Ну, шагай. Потом доложишь.
- А можно я на машине?
- Зачем? Что-то у тебя на каждый мой приказ по три отказа!
- Так быстрее же.
- Один « Урал» ты уже угробил… Ну, ладно, бери! Вон у того с двумя пятерками, кажется, подтекает радиатор. На нем едь.
 Якин забрался в машину. Весь батальон, отойдя на безопасное расстояние, с тревогой наблюдал за действиями радиста. Евпихий и Пехота старались не глядеть друг на друга.
 Как в замедленном кино тяжелый «Урал» подошел к правлению, но не остановился. Подминая под свои колеса глиняные корытца с вениками для сметания песка с обуви, ткнулся широким носом в каменную стену здания. Оно тут же взорвалось. Следом «рванула» и машина… матросы стянули с голов береты.
- На ней же генератор был,- сказал кто-то.
 А нервный Пехота ввинтил окурок в раскаленную броню.
- Точно, заминировано.
 Плавясь в зыбком мареве пустыни, танки вышли из кишлака и, придерживаясь пустынной автострады, расчерченной белыми штрихами и линиями, поползли к столице. Автомобили шли по трассе.
- Ну, сделал-таки свое дело, мать его!- Сплюнул кто-то в напряженном эфире. И снова тишина.
 А километров через двенадцать с Пехотой связался Пшеничный.
- В небе вертолет. Прямо над нами.
- Уничтожить немедленно!
- У него на шасси болтается белая тряпка, навроде флага. О, он, кажется, идет на посадку.
 Колонна остановилась. А двухвинтовая, черная вертушка без опознавательных знаков коснулась колесами нагретого асфальта автомобильной дороги. Кажется, кто-то успел пустить в сторону железной стрекозы автоматную очередь, но Пехота поднял руку: не стрелять!
 Вскоре пронзительный визг винтов стал стихать, из кабины выпрыгнул какой-то низенький акбар в тюрбане, побежал к офицерам.
- Разрешите доложить, товарищ гвардия, мною только что угнан вражеский вертолет, когда его экипаж играл в пустыне в жмурки,- отрекомендовался Якин.
- Якин, живой!!!- Обнял опаленного матроса Пшеничный и подбросил его на руках.
-Ты что же и на вертолете умеешь ездить?- С подозрением покосился Пехота.
- Маленько умею, товарищ гвардия, вот вам подарок,- и ушастый радист поднял двумя руками с земли и протянул Пехоте огромный летный гермошлем,- чтоб в ухи не дуло!
КНИГА ВТОРАЯ
ПОТЕРЯ РЕЛИГИИ
«Ввод советских войск на Сокотру без сомнения связан со
стремлением СССР еще более укрепить свое военное при-
сутствие на Ближнем Востоке. Наверняка туда, следом за
хорошо подготовленной и до зубов вооруженной морской
пехотой, будут доставлены и баллистические ракеты.
На сегодняшний день из страны депортированы все иностран-
ные журналисты, это ли не доказательство тотальной блока-
ды Советами маленькой республики, имеющей дальнейшую
цель- превращение острова в советскую военную базу…»
«Голос Америки». Вашингтон».
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ
КРОВИ И ЗРЕЛИЩ
«Сов. секретно.
О. Сокотра, ограниченному контингенту
Советских войск,
командующему, капитану Пехоте С.С..
За особый вклад в дело освобождения
 братских народов от бесчинствующих элементов,
приказом Министра Обороны
за номером 010101010101 вы награждены
 орденом «Дружбы народов» первой степени,
который я вручу вам сразу же по воз -
вращению батальона на родную землю,
а пока поношу сам.
Ком. бригады, п-к Сердечный».
 Столица острова Сокотра город Хайф был типичным акбарским городом: узенькие, кривые улочки, дома из серого камня с белым характерным орнаментом вдоль фасада, с тяжелыми, окованными железом дверями на первом этаже и узенькими окнами - бойницами на втором.
Каждый такой дом - настоящая крепость.
Ну и, естественно, мощеные булыжником площади, храми с луковичными куполами, мавзолеи, орнаментированные поливными изразцами, базары, лавки… Словом, обычная южно-аравийская архитектура, удачно гармонирующая с заснеженными горными вершинами Ширдарверзи и Асмалги на северо - востоке, и темно-синим морем-целым океаном, на юге.
 Однако, в тот исторический день населению маленького города было не до природных красот. На главной площади, напротив Дворца Революции, должны были казнить иноверку-иностранку за ее распутное поведение, поэтому сразу же после утренней молитвы жестянщики и хлебопеки, ювелиры и рабочие цехов по выделке кожи, оставив свои заведения и цеха, устремились к месту казни, дабы воочию лицезреть торжество своей веры над проделками всякой нечисти.
 На площади, на специальном помосте для казни, сооруженном из деревянных обломков, вынесенных морем, уже суетились худосочный палач с серьгой в разорванном ухе и молодой мутик - священник с аккуратной бородкой и в очках с поблескивающей, тонкой, металлической оправой, осуществляя последние приготовления на поприще для танца смерти.
- Хэй, нельзя ли побыстрей, у меня овцы не стрижены!
-А у меня лепешки в печи!- Слышались нетерпеливые выкрики из толпы. Толпа колыхалась и шумела.
 Палач распрямился, указал рукой, сложенной лодочкой в сторону городской тюрьмы. С высоты ему было видно, что приговоренную уже вывезли из ворот. По правилам той страны ее транспортировали в черном мешке, надетом на голову, в небольшой повозке, которую тащил осел.
 Во избежание провокаций, осужденную подвозили не через толпу, а в объезд ее, со стороны моря. Для этого повозке и конвою приходилось делать крюк.
 Толпа неистовствовала, осел трудился. И как бы ни был долог путь Кассандры от тюрьмы до виселицы, в конце концов, она предстала пред «светлые очи» палача. Тот снял с головы девушки мешок, та сощурилась от яркого света. В толпе раздались свистки.
 «Боже,- подумала Кассандра,- религиозный фанатизм этого народа дошел до того, что обычную казнь они расценивают как жертвоприношение. А на меня смотрят, чуть ли не как на божество».
 Мутик, не мешкая, стал зачитывать приговор. Американку судили духовным, а не гражданским судом, отсюда понятно, почему вердикт суда перед народом оглашал служитель культа.
 На помосте топтался и католический священник (в Хайфе был и католический костел). Пастор, по традиции, прибыл, чтоб попытаться облегчить грешной душе переход из одного мира в другой. После того, как вердикт был оглашен, он предложил Кассандре на прощание поцеловать крест, но та отказалась, явив и тут свой гордый характер.
- Да не смущайтесь вы так, господин поп,- сказала она единоверцу на английском языке,- ваше амплуа – Отелло в какой-нибудь затасканной пьеске, а не священник, изнуренный онанизмом.
 По тому смущению, с каким пастор и мутик сбежали с помоста и разбежались в разные стороны, акбары смекнули, что женщина сказала нечто дерзкое. Они тут же начали скандировать «Смерь иноверцам! Отол покарает»!!!
 Горожане из-за своего шума не смогли расслышать тяжелый грохот, что доносился откуда-то из-за города и с каждой минутой нарастал, уже дрожала сама земля.
 Палач и его подручные с удовольствием потерли руки и с радостью подступили к приговоренной. При этом палач, он был намного выше всех остальных, стоял позади Кассандры, шептал ей на ухо что-то дерзкое и лапал ее груди. Та трясла кудлатой головой и смущенно улыбалась. И тут случилось невероятное. Откуда-то неслышно прилетела пуля и ударила его прямо в лоб. Заплечных дел мастер улетел с помоста, перекувыркувшись через голову, и распластался внизу на булыжниках, как тряпочная кукла. Его помощники и Кассандра попадали на доски, опасаясь продолжения обстрела.
 Люди еще толком ничего не успели сообразить, а на площадь уже выезжали советские танки в защитной раскраске, так похожие на инопланетные корабли.
 Раздвигая в стороны толпу, первый из них уверенно держал курс прямо на помост, за ним - нос к корме - по живому коридору все остальные. Черные клубы выхлопных газов едкой пеленой расстелились над толпой.
 Кашляющие и чихающие акбары, разъяренные не столько появлением чужаков, сколько тем, что им помешали досмотреть казнь до конца, ощерив зубы, стали швырять в машины всем, что ни попадя.
 Волна народного негодования нарастала, и тогда прямо над толпой застучал пулемет. Миг - и воинствующие верующие разбежались кто куда, и площадь очистилась вдоль и поперек от Дворца Революции до Законодательной Ассамблеи.
 Пахло порохом и все теми же выхлопными газами.
 Наконец первый танк остановился у помоста и заглох. И только его дуло с корректирующими насадками описало полукружье и замерло, словно нацелившись на Дворец Революции все с тем же красно-бело-черным флагом на шпиле и зубчатой крепостной стеной.
 И вся колонна замерла, как по команде. Ее пятнистый хвост терялся за дальним перекрестком с раскуроченным светофором в жарком мареве городских кварталов, там, где в это время начинал свою работу городской базар, вымерший в этот день по случаю казни.
 На «флагнманском» танке вздыбилась крышка люка, из-под нее показался чумазый Евпихий, огляделся:
-Доложите, лазутчиков не видно?!- С тревожным любопытством спросил чей-то голос из недр машины.
- Не видно, товарищ командир. Пить, как назло охота. Мамочка моя, ну и жарища.
 На башне двинулась вторая крышка, из люка высунулся танкистский шлем, надетый на автоматный ствол, покачался из стороны в сторону. После небольшой паузы следом показался и смуглый офицер с выгоревшими беленькими волосенками. То был Пехота.
 Он сощурился с непривычки на солнце. Снял берет, приладил на голове.
- Ой, ви русский солдате! Хэй, хэй!!!- Кассандра вскочила и радостно запрыгала по помосту,- я жидаль вас!- Ее тюремное платье задралось, оголив широкие белые бедра.
- А это что еще за трофей?- Испугался Пехота.- Наверняка шпионка, вон и волосья на ней какие –то подозрительные. Надо допросить, зачем она тут крутится?
- Ее, кажется, вешать собрались. Руки связаны и петля,- предположил сержант.
- Нутром чую – пособница, - поднял на девушку бинокль комбат.
- А, нет, нет, наша, наша,- сказал он, разглядев, под тюремными шмотками холмы девичьих грудей.
 Поднавел резкость, вплотную оптически приблизив девичье лицо. Непутевая Кассандра лукаво подмигнула ему. Пехота даже икнул от неожиданности.
- Вот, я уже понимаю, что она из тех, кто исправно носит комсомольский значок и участвует в художественной самодеятельности, с энтузиазмом распевая «Неба утреннего стяг», - с удовольствием подытожил он.
 Кассандра повернулась, показала веревку на руках, как бы прося тем самым, чтобы ее развязали.
- Что смотришь, сержант, выполнять!
 Евпихий было кинулся к женщине. Но тут прилетела вторая пуля и, пройдя в миллиметре от женского виска с воем вбуравилась в вертикальный стояк виселицы. Сухой столб с пушечным залпом лопнул по всей длине.
 Воины юркнули обратно в башню и накрылись люками.
- А ты говоришь, нет диверсантов. Кругом засели только и ждут часа,- шепотом пожурил командир подчиненного.
 Снаружи раздался автомобильный гудок. Евпихий развернул танк на пятачке и сквозь смотровую щель рассмотрел напротив черный правительственный лимузин с маленьким флажком на крыле.
- Правительство припожаловало, товарищ командир.
- Вижу,- Пехота отстранился от прицела, в задумчивости покрутил усами, будто полоскал во рту и опять припал к прицелу.
- Номера-то у них не наши. И паролем не снабдили.
 В это время из передней двери автомобиля выскочил суетливый клерк и, согнувшись в три погибели, учтиво распахнул заднюю. Из нее встала на песок короткая мужская нога в шикарной итальянской туфле, показалась голова в пятнистом тюрбане. Наконец все эти детали, порознь вылетевшие из машины, собрались в целого, в меру упитанного мужчину в хорошем европейском костюме.
 Он степенно отошел от лимузина, оправил полы пиджака, кинул короткий взгляд на колонну.
- Придется идти на доклад, а, товарищ командир? - Подмигнул Евпихий.
-Это еще не известно, кто кому докладывать будет,- расхорохорился Пехота, однако застегнул верхнюю пуговку пэша.
- Слушайте, а может с ними лучше договориться через люк? Вы откроете крышку, а я приветствия буду выкрикивать.
- Идите, товарищ командир, я вас прикрою.
 Пехота проверил обойму в пистолете и с неохотой и опаской выбрался наружу. Акбар и русский оглядели друг друга. Первый, не теряя своей важности, вдруг улыбнулся той самой улыбкой, что именуется «хорошей миной при никудышней игре».
 А капитан шарил по нему глазами. Если свой, то почему у него бриллиантовое кольцо на мизинце, а если чужой - почему улыбается?
 Наконец чиновник нашелся. Он расстегнул пиджак, задрал на пузе белую сорочку, показал Пехоте татуировку-ворону с сыром и надпись на русском «Буревестник».
 У комбата отлегло от сердца. «Свой»,- подумал он.
А тут еще выяснилось, что мужчина немного знает английский язык. Позвали Якина. Дело в том, что мать Фиалки всю жизнь проработала в средней школе преподавателем английского языка, приучала к нему с детства и сына. Ранее Якин как-то стеснялся демонстрировать свои способности, но теперь, когда полиглот Фуксман погиб, он добровольно рассекретил себя, понимая, что в сложившихся условиях языковой вопрос для батальона чрезвычайно важен. Словом стало ясно, что перед командующим ни кто иной, как премьер-министр острова Сокотры товарищ Афганка. Он пригласил Пехоту во Дворец.
- Нет, давайте здесь проведем переговоры… Мне в полевых условиях сподручнее,- оглянулся капитан на колонну.
- Да что вы, право, во Дворце прохладно! К тому же мне необходимы стенографистки,- уговаривал премьер. А если вы беспокоитесь о своей безопасности, ради Отола, пустите впереди себя автоматчиков, а я здесь оставлю заложниками своих телохранителей.
 Пехота закусил губу:
-Да? Ну, тогда пойдемте.
 Само здание Дворца, без сомнения, было старинным, построенным по принципу средневековых крепостей: караульные башни, зубцы стены, изрытый временем строительный камень. И только левое затененное крыло центрового здания, видимо, было пристроено недавно. На нем темнела пятнами совсем свежая, сырая штукатурка, и деревца у его стен, похоже, были только-только высажены.
 Высокое дворцовое крыльцо с мраморными перилами и львами покрывали ковровые дорожки, по сторонам стояли высокие вазы с узкими горлышками, словно подавившиеся живыми розами и хризантемами.
 Широкий холл, видимо, уже неоднократно переделанного сооружения был облицован зеленым мрамором, повсюду сияли зеркала и люстры.
 Посредине холла шумел огромный мраморный фонтан с мягкой подсветкой, выполненный в виде двух переплетенных, почти обнаженных женских фигур с поднятыми ладонями, на которых они держали блюдца, с золотыми узорами. С этих блюд, собственно и падала вода.
 Девы были высечены столь искусно, что верилось – еще мгновение назад они, живые и веселые носились в полумраке дворцового зала, смеясь и игриво огибая колонны. Но вот брызнул свет, и они окаменели от света.
 В дерзких формах фонтана заключался прямой вызов Гобою - священному писанию. Он запрещает всяческое изображение нагой женщины. Позднее воины-интернационалисты узнали, что этот Дворец является тромбом на теле глубоко верующего народа, исповедующего Самшит.
 Целая «эскадрилья» вентиляторов под расписанным цветами потолком вяло крутила длинными лопастями, навевая холодок.
 Якин кинулся к фонтану, перевесившись через край большой гранитной чаши, собрался зачерпнуть фляжкой воды, намочил палец, лизнул его и поморщился. Вода была соленой. Очевидно, фонтан подпитывался прямо из океана. Пехота ухватил матроса за ремень:
- Отставить!
 Тогда переводчик пристроился к комбату сзади и по холлу прошагал с ним нога в ногу: левой, левой, своим напором заставляя и Пехоту выдерживать строевой шаг.
 В зале для приема дипломатических миссий наших парламентариев усадили в удобные бархатные кресла, сюда же были поданы свежие фрукты. И пока Якин нажимал на сочные, необычайно вкусные персики, Пехота любовался портретами государственных деятелей Сокотры, среди которых ему больше всех понравился писанный маслом портрет Афганки - и размерами, и буйством красок- на этом портрете черные глаза премьера смотрелись куда крупнее, чем в реальности. Уж умаслил живописец, так умаслил.
 Капитан встал, развернул подвешенную на шнурке рамку, и к своему ужасу обнаружил с обратной стороны холста еще одно изображение: голова верблюда, причем в профиль. Пехота вернул портрет в исходное положение и снова плюхнулся в кресло. В зал в окружении свиты уже входил товарищ Афганка. На плече у него сидела махонькая обезьянка с золотым карабинчиком поводка на шее. Замигали фотовспышки.
 Надо сказать, что премьер-министр оказался в глупейшем положении. Как расценивать вторжение этих самых, разсамых, будь они неладны, советских войск. Как оккупацию? Но СССР ведь дружественная держава. Как союзническую миссию. Но о ней ведь никто не просил.
 Положение премьера усугублялось еще и тем, что официальный Аден - столица Народной Демократической республики Йемен, в которую на правах федерации входила и Сокотра - не сделал по этому поводу никакого заявления. И теперь надо было, на свой страх и риск, самостоятельно строить дипломатию, а из каких кирпичей - неизвестно.
 - Мы, конечно, благодарны нашему старшему брату Советскому Союзу за военную помощь, но честно говоря, малость озадачены, каким обстоятельством она вызвана? На острове осуществляется социалистическое правление в полном объеме. Аден и местное правительство держат ситуацию под своим контролем,- учтиво обратился министр из своего кресла к гостю.
«Ты зачем разгромил метеостанцию»? - Приблизительно так «перевел» Якин.
- Да к я, собственно, э… в целях… там же повстанцы сидели,- глотнул воздух Пехота.
«Настроение хреновое было, во то я ужо и пальнул»,- где -то таким макаром довел смысл сказанного радист.
«Ну, а за каким, так сказать хером, вы высадились на остров»? - Эти слова главы кабинета Фиалка перевел Пехоте с максимальной точностью.
- Чтоб поддержать существующий строй, а то, говорят, он у вас шатается,- в свою очередь психанул комбат.
«А мы тут танковое ралли будем проводить»,- коротко обобщил Фиалка.
 Повисла пауза, во время которой набычившийся Афганка извлек из нагрудного кармана огромную оранжевую расческу и начал ею яростно начесывать свою обезьянку.
- Мы –то, конечно, не против, проводите, только не вытаптывайте, пожалуйста, своими ужасными гусеницами. наши виноградники,- стенографистки исправно законспектировали слова министра. Пехота глянул на Якина.
« А уе…вать когда думаете»? - Доложил тот командиру, не моргнув глазом.
- Отреставрируем строй - и  домой!- Рапортанул главный интернационалист.
 Пехота страшно зауважал Афганку.
 «Надо же, какой самостоятельный политик,- подумал он,- конечно же он коммунист, только истинные, глубоко идейные коммунисты могут так мужественно и прямо вести диалог. Надо его как-нибудь на танке покатать». Комбат решил оставить дипломатическую часть на потом и перевести разговор в неформальное, дружеское русло.
- А какой породы ваша обезьянка. Бабуин?
- Это не обезьянка, это наш Муту – глава духовной общины страны, второй человек в государстве,- несколько насупился Афганка, а Муту, как бы в подтверждение его слов, ущипнул стенографистку за ляжку и по старчески противно захихикал.
 Пехота ощерился, как будто ступни ему свело судорогой. С шипением потер ладонями колени. А Муту вновь вскарабкался премьеру на плечо, скосив лукавый взгляд на Пехоту, что-то шепнул Афганке на ухо. Председатель правительства выслушал, согласно кивнул головой.
- Я прошу вас выдать властям ту женщину, которую сегодня должна была быть повешенной,- сложил перед собой пальцы Афганка, словно держал в них мячик,- обещаю, мы, не медля ни минуты объявим ее «персоной нон-грата» и депортируем из страны. Поверьте, тут скрыт государственный интерес.
- Нет, женщину я вам не отдам,- без перевода понял Пехота. И, чтобы  избежать неловкой паузы, добавил, вставая:иду расквартировывать батальон.
- Пожалуйста, город к вашим услугам,- вымучил улыбку премьер и снял с себя Муту,- а вечером прошу ко мне на загородную виллу. Погоняем чаи.
 «Может хоть там удастся разговорить этого солдафона, - подумал он,- ох, а запах, запах, как от сивого мерина».
 Под казармы и кубрики воины батальона занимали музеи, правительственные здания, даже библиотеки и духовные училища. Гаражи правительственного транспорта и крупные промышленные склады пошли под ангары и мастерские для танков и прочей техники. Под шумок Петрушка захватил для себя номер-люкс в самом роскошном на острове пятизвездочном отеле «Принцесса Азии» и, беспощадно эксплуатируя безропотных матросов Суткуса и Поливоду, стащил в него все сколько-нибудь ценные вещи гостиницы, включая хрустальные фужеры и запасные литые позолоченные дверные ручки.
 Много недовольных выявилось в результате той расквартировки. Особенно негодовали сироты- учащиеся духовных училищ и их наставники, которых, в прямом смысле слова, повыкидывали на улицу.
 Они, оскалив зубы, кидались на моряков, норовя закусать их до смерти. Возмутителей спокойствия командующий тут же обозвал пособниками повстанцев и приказал расстреливать без суда и следствия.
 Перед вечером Пехоту пригласили в здание министерства транспорта на пресс-конференцию для иностранных журналистов. Капитан прибыл туда на танке и «припарковал» его так неудачно, что широкая корма загородила все подступы к зданию. И когда, несколькими минутами позднее, туда же подрулил премьер Афганка на правительственном лимузине, мало того, что в нарушение протокола машину пришлось оставить – напротив, у аптеки, так высокопоставленный чиновник еще и был вынужден перекарабкиваться через танк, неуклюже облапывая его растопыренными руками.
 А в зале уже толпились репортеры, горели фонари, да так ярко, что поначалу ослепленный Пехота даже не признал подсевшего к нему справа министра и наступил ему на ногу, чтоб поиспробывать на всякий случай, не шпион ли это.
 Наконец пресс - атташе Правительства представил участников мероприятия, заработали камеры и диктофоны и пресс - конференция была открыта.
 Первой задала свой вопрос газета «Нью-Йорк-Таймс», он был адресован Пехоте и, почему -то, касался его родителей, кто они такие?
-Моя мать - коммунистическая идея. Отец-интернационализм!- Бойко отвечал Пехота.
 В рядах раздались редкие хлопки.
Потом «Франц-пресс» обратилась к капитану:
- Известно, что сейчас на северо-востоке острова идут бои. Местные ополченцы-жупалы воюют с потомками английских колонизаторов, тоже, кстати, местными жителями. Так вот, как скоро вы планируете «ввязаться в драку» и на чьей стороне ваши интересы?
 При этих словах Афганка аж подскочил на своем стуле. «Ах, эти языкастые газетчики, шайтан их раздери, разболтали про вооруженный конфликт. Там и конфликт-то гроша ломанного не стоит, так, буря в стакане. Пятьсот стволов- с одной стороны, триста- с другой. Причем уже скоро бедуины добьют остатки вооруженных банд англоязычных и возвратятся к родным очагам. И русским знать обо всем этом вовсе необязательно. Ввяжутся — успевай только подставлять спину, повалиться все на свете».
 Командующий, поигрывая желваками, сощурившись, глянул на Афганку.
-Мы вначале наведем порядок в столице. Потом разберемся, кто тут с кем воюет,- ответил офицер.
 «Джеминь- Джебао»- Пехоте:
- Вы осознаете ответственность, которая ложится на ваши плечи? Ведь развитые капиталистические страны вряд ли станут равнодушно смотреть на ваше вторжение,- узкоглазый корреспондент почему-то указал диктофоном на Афганку,- из-за вас может разгореться третья мировая война с применением ядерного оружия.
 Этот журналист страшно не понравился Пехоте, но бравый командир уверенно вел свою игру:
- Йемен- наш младший брат. Моя великая страна не может мириться с тем, что завоевания Майской революции на одном из его островов поставлены под сомнение кучкой каких-то безидейных отщепенцев. Маленькие народы – они, как огурцы в теплице. Для них нужно создавать особые условия… Я солдат. Мне дали приказ создать и я создам! Что касается возможного международного резонанса,- продолжал возбужденный вниманием Пехота,- плевать я на него хотел. Когда американцы вторглись во Вьетнам, они не думали о ядерной войне. А ведь вьетнамский народ не просил их о помощи.
 Комбат зачем-то заглянул под стол, а Афганка вынул носовой платок и промокнул им пот на лбу и щеках. Залез даже под воротник и промокнул там. Пехота подставил ему свой лоб. Матерясь в душе на все лады, премьер своим платком вытер пот и комбату.
 Следом за Пехотой из-а плеча премьера высунул свой узкий лоб один из его помощников, но министр растопыренной пятерней досадливо запихнул помощника обратно.
 Сколько ни уговаривал премьер командующего после пресс-конференции сесть в министерский автомобиль, Пехота ни в какую не соглашался:
- К вам на виллу я поеду только в танке, начхать, что асфальт, безопасность превыше всего. Да я и не один. Со мной переводчик Якин, а ему вредно в автомобиле.
 Но это еще цветочки, командующий вызвал подкрепление – три бээмпэшки и только в окружении всей этой вооруженной до зубов армады тронулся за город. Так и ехали. Впереди автомобиль товарища Афганки на первой скорости, в нем сам товарищ Афганка с телохранителями, розовый от ярости, как помидор, следом грохочущая техника интернационалистов.
…Поместье премьера представляло из себя двухэтажный особняк, окруженный железным, кованым, забором, в решетки которого вплелись своими побегами дикий виноград и провода сигнализации. Между виллой и забором лежал небольшой дворик, поросший декоративной газонной травой.
- Вот идеальное место для лазутчиков,- почему-то подумал Пехота,- проползут и следов не останется. Да вон я их уже вижу, о, да они вооружены! Дай- ка я схвачусь за пистолет… А нет, нет, то, кажется, охрана.
 Капитан долго не хотел ступить на двор, требуя вперед себя пустить разведчиков, чтобы разузнать, не продались ли дворовые караульные повстанцам. Но Афганка его уговорил. Он кинул на траву камешек, продемонстрировав тем самым полную безопасность двора. А охрана уже открывала ворота.
 Когда до дома оставались считанные метры, навстречу гостям на крыльцо вышла ослепительная блондинка в роскошном вишневом атласном платье с глубоким декольте. В устье ее белых, лакомых грудей лежала сверкающая звездочка бриллианта.
- Что же вы, товарищ министр, не сказали мне сразу, что у вас такие женщины? Да я бы к ней без танка пешком прибежал! Это же надо, пожилая, а как смотрится!- отпустил смачный комплимент Пехота.
 Породистая незнакомка царственным жестом выкинула офицеру руку для поцелуя, тот от души пожал ее и… обомлел. Перед ним стояла его одноклассница Надежда Москаленко, за которой он ухлестывал по молодости в их общем украинском селе, и которая сроду не отвечала ему взаимностью, даже когда он подарил ей на День рождения курицу- несушку, предварительно вытряхнув из нее яйцо.
- Вот, знакомьтесь, Надежда, жена моя,- приосанился Афганка,- она тоже русская. В Москве мы с ней и познакомились. Я ведь учился в МГИМО. Эх, жаль ваш язык сразу выскочил из моей головы, когда я нечаянно упал и ударился головой об фонтан, да я на нем и не умел-то толком. Отчетливо помню только «водка» да «б**ди». А Надя способная, быстро освоила акбарский.
 Якин, успевший уже налопаться винограду, переводил и переводил, но Пехота его не слышал. Он смотрел на одноклассницу, ставшую такой обалденной дамой, и не дышал. И как оно так получается, что все эти наши Дашки, Машки и Глашки, эти потенциальные мотоциклетные люльки, лишь только выскочат за иностранца, сразу так расцветают и умиротворяются.
 Аристократизм сквозил в каждом вальяжном движении землячки и осознание своей великой исторической миссии. Однако справедливости ради надо сказать, что, не смотря ни на что, в первой леди Сокотры все же угадывалась хохлушка, в ее полноте и бесстыжем взгляде все еще гнездилась хабалка с Сорочинской ярмарки.
 И надо же, трахалась со всем классом направо и налево, даже хромого учителя физкультуры не пропустила. И вот нате вам, супруга премьер-министра!
 Капитан на миг прикрыл глаза, нахлынувшие воспоминания тряхнули его душу.
 Однажды, лунной ночью, под цветущей черемухой Надежда, словно в одолжение, все же чмокнула незадачливого ухажера Пехоту в щечку, стерла ладонью губную помаду и звонко рассмеялась.
 Капитан вдруг понял,- тот смешок, что щекотал его на маршруте, ведь это именно ее – Надеждин хохот, навечно засевший в Пехоте с юношества. Издевательский смех, почему он так его и выворачивал.
- Надька, да ты ли это?! Поглянь - ка, это ж я, Серега Пехота!!!
- Сергулик!!!- Вдруг завизжала она и, сбросив с себя державную важность, кинулась к земляку на шею. У Афганки от такого обстоятельства зачесались лопатки. Ему не хватало только, после сдачи столицы, отдать этому прохвосту обожаемую супругу.
- Да откуда ж ты взялся-то тут?- Отстранилась Надежда и оглядела гостя с головы до ног,- возмужал, сутулый, колченогий. В погонах! А говорили, что ты дурак дураком.
 Пехота покосился на Якина.
- Шагай к танку. Мы тут сами как-нибудь. Не видишь, тут дело государственной важности! Кхе. Вот.
Разжалованный переводчик, явно разочарованный тем, что ему не придется присутствовать у премьера на ужине, вразвалку пошел к воротам, сшибая на ходу шомполом пышные бутоны хризантем, похожие на желтые зефирины.
 Высокого гостя провели в шикарную, по европейски обставленную гостиную, с высоким, нарочито простым и грубым камином, английского образца, времен короля Артура. И богато сервированным столом.
 Узкий ремешок планшета небрежно свисал с Пехоты и волочился по полу. Афганка нечаянно наступил, и возникла неловкость.
 А потом расселись, и слуга в пестром халате внес плоский, серебряный поднос с целым ворохом свежих трав, кружевной зеленой петрушкой, темно-синими перьями чеснока, какими-то диковинными янтарными кореньями.
- Родственник ваш? – Кивнул Пехота в сторону слуги.
- Нет, садовник,- подцепила пальцами пучок петрушки хозяйка. Он, когда у нас гости, и за столом прислуживает.
 Капитан набычился. «Развели тут рабство,- подумал он,- э-эх, отсталая страна. Родись этот садовник у нас, из него бы мог такой профессиональный свидетель-очевидец получиться. Ну, или, на худой конец, шлангист- намотчик пожарного расчета».
 Пехота поднял с блюда омара, очень внимательно поглядел в его вареные глаза, вздохнул и кинул за спину.
- А нет ли у тебя, Надежда, борща украинского?
Хозяйка вытерла губы салфеткой, обожающе глянула на мужа.
-Щас!
 Она щелкнула пальцами, и вскоре пожилая служанка внесла в руках, покрытых расшитым полотенцем, настоящий хохляцкий чугунок, или по ихнему «глечик». Афганка заметно оживился, а Пехота раздвинул фужеры и тарелки, освобождая место. Чугунок тут же «приземлился».
- Мой хозяин тоже очень любит украинскую кухню,- говорила Надежда, размешивая борщ половником.
 Комбат кинул взгляд на лысого Афганку. Пехоте показалось, что в Афганке уже тоже есть что-то от хохла. Затем стал смотреть на руку Надежды, размешивающую половником борщ, и подвигал тарелку поближе. А потом, когда землячка налила ему, тут же опрокинул варево в глотку, выдохнул пар и попросил добавки.
 Но вот почти вся посуда опустела. Служанка собрала остатки пищи в большую эмалированную миску, и Надежда вышла с нею угостить матросиков.
 Министр пригласил офицера в гостиную составить партеечку в шахматы. Оба по- турецки расположились на дорогущем ковре, друг против друга, премьер расставил фигурки и игра началась… Но как ни пытался Афганка обыграть Пехоту, у него ничего не получалось. Капитан, сроду не игравший в царскую игру, в точности повторял ходы оппонента, пока не довел того до белого каления.
- Нет, я не могу с ним разговаривать!- Выскочил министр к возвратившейся супруге,- он, по- моему, издевается надо мной. Иди к нему, поговори, порасспроси, долго ли он собирается гостевать в нашей стране? Ты же, кажется, имеешь на него влияние. Намекни ему мягко, мол, поужинали, пора и честь знать. И еще скажи ему, что неприлично сидеть вот так вот, в солдатских сапогах, посреди гостиной. Да и неудобно к тому же.
 Хозяин не знал, что гость и рад был бы стянуть с себя надоевшие «ботфорты», но на его ногах, вместо портянок были намотаны обрывки красно-черно-белого флага, который, как он теперь понял, действительно был государственным, а не повстанческим. Сорванные повсюду эти флаги ранее комбат с тупым злорадством пускал на портянки и на ветошь. За что теперь ему было стыдно.
- Чш-ш!- Жена приложила палец к губам мужа, тихонько чмокнула его в лоб,- ложись спать. Я все улажу.
-Какой там спать!.. Какой сон, перешел Афганка не шепот,- когда он мне на пресс-конференции отдавил ногу, надо примочку сооружать.
- В спальне, в тумбочке, где твои очки, «Звездочка» лежит, разотри… Все, пошла.
 Гость уже сидел в кресле. Он подволок его к камину. В гостином камине дрова пылали круглые сутки. Сунул ноги почти в самый огонь. Чуть слышно к капитану кто-то подошел сзади и встал за спинкой кресла.
- Надьку, цэ ты?
-Я, як живэшь, Серёнька?
- Дякую, як парус, бэлию в море голубом.
- А помнишь, ты мыни стихи посвятив тоди, вэсной:
«Утром в ржаном закутке, где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука, рыжих семерых щенят»...
Бачишь, на всю жисть запомнила.
- Ты дома-то давно була?
- А ты?
- Пъять лит тому. Вот так же осэнью, отпуск. Прыйихав, штакетник завалывся, огонь в пэчи потух, а маты лэжить на кровати, укутана в трапки, и, повэришь, мэнэ нэ взнала. Я кажу, матэ, цэ я, сын твий. А вона не вирэ, плаче. Прямо нэ знаю, що зи мною, як далэко и плачу за нею и скучаю, а як приду – сэрдце кровью облывается.
- Ось и я так же,- одними губами прошептала Надежда,- сижу тут, як сонэчко в золотих тучах, а в город выйдешь, уси пальцем тычуть. И вроди всэ е, хата в шолках до потолка, чоловик мий – вэлыкий начальник. Та тильки чудный вин якийсь, як обкурытся – грозить, щэ раз жэныться на молодэнькый, йихний Самшит дозволяе многожинство. А утром начинае каяться, та так, що краще б вообще нэ каявся: повзае, колина целуе. А нэдавно взнала, що вин сватався до дочки городского мутика, сулыв калым за нэйи, холодыльник, да пэчатну машинку з офису… Ты поспы хоч годинку,завтра у тэбэ важный дэнь. Тоби послалы на терасси, будэ прохладно, там плэд у крэсли.
- На терасси нэ лягу, туди лазутчик може пробратысь. Лучше у кладовки бэз окинь, лыбо пид кроватью у вашей горничной замаскируюсь.. Надь, а що за жинка, що сегодни на площади, рыжеволоса, за що ии казнылы-то?
- Якась богачка из Штатив. Прийихала вроде як в отпуск. Я нэ знаю, що там получилось, тильки утром рыбаки побачили нэчаянно, як вона копала кургани на бэрэгу. Ну, акбары, воны, знаешь, нэ люблять, колы чужакы в их зэмли ковыряются, вмыг веревку на шию и…
 Хозяйка не договорила. Ее позвали к мужу. Пехота поплелся за ней.
 «Боже, а он ведь, оказывается, не знает, что его мать умерла три года тому назад, и серые дожди теперь, наверное, совсем размыли ее сиротливый холмик с покосившимся крестом»,- думала Надежда.
 Как ни уговаривали гостя лечь в какой-нибудь из комнат, он все таки затаился под порогом хозяйской спальни, не разувшись, замаскировавшись ковром. Пехота решил таким образом скоротать ночь, будучи готовым отразить любого «агрессора». Надо ли говорить в какой восторг пришел Афганка от такого соседства.
 Ночью в доме сработали датчики газа: взвыли сирены, замигали дежурные лампочки. А задремавшая в кладовке горничная, в ужасе вскочила с потайного ковра, по запарке залетела ногами в пустые урны для бумаг и побежала в них, как в валенках, дико визжа, как будто проглотила лимонку. А Афганка и его жена, оба со всклоченными волосами, разом поднялись на постели, как автоматические мишени, и, глянув друг на друга, испугались так, что заорали, как резаные, перекрывая своим ревом гул сирен.
 Но вскоре все встало на свои места. Выяснилось, что Пехота, украдкой, все - таки стянул свои сапоги. Чуткие датчики газа среагировали на изменение состава воздуха… Хозяин и хозяйка опять попадали на свои подушки.
 Однако затишье длилось недолго. Ровно в пять часов долго терпевший и копивший силы походный будильник «На заре ты его не буди», который владелец таскал с собой повсюду, от порога разразился трезвоном такой силы, что в устоявшейся тишине, по мощности, он был вполне сравним с ревом Иерихонской трубы. Пехота вскочил, а супруг с супругой в это время, лежа, смотрели друг на друга выпученными глазами и многозначительно молчали. При этом Афганка задумчиво мусолил во рту палец.
 Надеждин земляк тут же, стуча сапогами, собрался, и, ни с кем не попрощавшись, выступил из дома, громко хлопнув дверью. Утреннее, пустынное шоссе, которого придерживался комбат, встретило его и охрану каким-то непривычным фиолетовым туманом, зачастую дорогу переходили отары овец, которые не очень-то пугались бээмпэшек.
 Капитан отчаянно терзал свою 159-ю станцию, словно пытался прослушать все волны разом.
Множество станций, пестрой разноголосицей вещали об оккупации русскими войсками острова Сокотры. «Голос Америки» предполагал, что советские морские пехотинцы привезли с собой ядерные ракеты.
 Во Дворце революции прямо на входе командующего встретил угодливый Петрушка.
- Как обстановка в городе, лейтенант?
- В бедняцком квартале Аль-Мали повстанцы облили бензином два наших танка и подожгли. Была стрельба.
-Вот что, лейтенант, хватит нам быть лопухами. Я приказываю немедленно разоружить полицию, прокуратуру и инкассаторские службы. С сегодняшнего дня вводим круглосуточное патрулирование города и охрану наиболее важных стратегических объектов!
- Может, штаб созовем, товарищ командир?
- Обязательно созовем, но чуть позднее. Сейчас доложите-ка мне вот что, вы подыскали мне подходящую квартиру?
- Товарищ командующий, мне кажется, что ваша резиденция должна быть во Дворце, здесь вся связь, коммуникации, опять же и из чисто стратегических соображений, ведь это ж натуральная крепость! Обязан вам доложить,- Петрушка потупился,- мы уже заняли несколько кабинетов под секретное делопроизводство.
- Не пристало нам, лейтенант, во дворцах жить, когда трудовой народ от голода корячится!- Лицо комбата налилось кровью. Он хотел сказать «корчится», но поправляться было не по чину.
- Почему вы такой бледный, черт вас побери?!
-Не могу знать. Знобит чего-то!- Вытянулся зампотылу.
- Ладно, постелите мне под лестницей Дворца. Молчать!!! Лучше застегните верхнюю пуговицу. Что?! Застегнута? Ну, еще раз застегните. И, поправьте берет, на вас вся страна смотрит! Виселицу с площади убрали? Хорошо! На ее месте воздвигнем памятник жертвам политических репрессий. Не забудьте мне напомнить потом.
- А ту женщину, ну-у.., акбары ведь пытались отбить у нас… Так точно, один хотел даже ей кислотой в лицо плеснуть.
- Да ну?! И где она теперь?
-Кто, кислота?
-Женщина, растуды вашу, женщина!
- В отеле разместили. Вон он, справа от площади. Видите - неоновая вывеска над входом?
-Усильте ее охрану в два, нет, в четыре раза. Пусть часовые несут вахту круглосуточно, поставьте ее на довольствие, и номер ей освободите повыше во избежание провокаций.
- Она уже глазки строила матросу Поливоде.
- А Поливода что?
- Говорит, если Родина прикажет, я готов.
- Сто нарядов вне очереди!
 Рабочий день для чиновников аппарата правительства начинался непривычно. Во Дворце повсюду сновали вооруженные матросы, что-то забивали, перетаскивали, устанавливали. И хоть напрямую претензий не предъявляли, было понятно, что завсегдатаи Дворца им мешают. Особенно страшил хлипких чиновников злой Витя Контрас с закатанными рукавами.
 От нечего делать старшина гонял вверх-вниз на лифте, напрочь лишив сотрудников правительства транспортного средства. На площадках этажей, из распахивающихся дверей гавкал на служащих и гоготал до упаду.
 А тут еще Пехота, как назло, расположился посреди Дворца и всяк, кто ни пробегал мимо, обязательно спотыкался об его солдатскую одноярусную кровать со ржавой сеткой (и где ее только откопали)? Пугал и контрабас.
 А как раз напротив Дворца Революции на северной стороне площади, в здании законодательной Ассамблеи собралась чрезвычайная сессия Верхней палаты парламента острова Сокотры, на повестку дня выносилось несколько вопросов:
1. Положение в стране после высадки ограниченного контингента советских войск.
2. Северо-восточный вооруженный конфликт.
3. Разное.
Первый пункт, естественно, самый важный.
 На сессию, в качестве почетного гостя был приглашен и Пехота, но, ввиду своей чрезвычайной занятости, он не смог прибыть. Надо сказать, что парламент в самшитском государстве никаких законов не принимает. Своим основным законом он считает «Конституцию» принятую 8 веков назад. Именуется она «Священным писанием» или «Гобоем». Поэтому основная функция законодательной власти - контроль над правительством, чтобы оно неукоснительно проводило в жизнь Священное писание.
 Но, поскольку правительство на Сокотре было социалистическим, посаженным при помощи вооруженных сил Народной Демократической Республики Йемен, целиком зависящей от Москвы, а парламент остался прежним - просамшитским, нетрудно догадаться, что законодательный орган (кстати, опирающийся на большинство населения) ушел в жесткую оппозицию кабинету министров, создающему свою республиканскую Конституцию.
 Высокие стены зала Законодательного собрания сплошь были увешаны портретами выдающихся деятелей самшитского движения.
 Точно такие же строгие лица и бороды, но только живые ерзали в депутатских креслах и громко ругались.
 Лейтмотив этой ругани был примерно таким: «Мы предупреждали, что этот шайтанов социализм до добра не доведет. И вот достукались, танки в столице, да простит нам Отол такую очевидность»! Вел сессию председатель Верхней палаты хмурый и вспыльчивый, густобровый аксакал.
 Начинал он свою духовную карьеру обычным каюком(младшим священником) в храме города Саны, много лет тому назад. Он до сих пор отчетливо помнил, как добросовестно по нескольку раз в день,читал вслух молитву прихожанам. Вера молодого священнослужителя была настолько велика, что в какой -нибудь год он выучил Гобой наизусть, а это очень большая и умная книга.
  Однако, не смотря на очевидное покровительство небес, карьера будущего председателя парламента острова Сокотры долго буксовала на месте, и, видимо так бы он и умер в своем родном городе мелким священнослужителем, если бы не случай. Как-то прямо на улице он откачал незнакомого старика, подавившегося лепешкой. Потом оказалось, что этот старик был персонажем со связями.
 Он то и придал своему спасителю столь необходимое ему ускорение при движении по служебной лестнице, которое, в конце – концов, и вынесло соискателя в председательское кресло.
 Остается лишь сказать, что там же, в Сане, в семье мелкого торговца скобяными изделиями произрастал и премьер Сокотры, товарищ Афганка. Спикер запомнил его сопливым оборванцем, вечно выпрашивающим мелочь, и теперь страшно жалел, что не придушил настырного попрошайку где-нибудь в закоулке ослиным поводком… Председатель уже в который раз стучал карандашом по графину, но страсти в депутатской среде все накалялись.
 Особо накалились они, когда в зал влетел опоздавший парламентарий, рынду(старший священник) восточного округа столицы, окруженный гудящими осами.
- Лопни мои глаза! Отвались мои уши, ибо, мой Господь, видеть и слышать то, что случилось сегодня утром, я не в силах!- Разразился он витиеватым речитативом прямо из прохода.
- Утрите губы, они у вас видно в меду, а то осы гудят в микрофон,- посоветовал спикер,- вот, теперь говорите.
 -Так вот, с утра среди мирного населения были жертвы. Выстрелом из русского пистолета был убит хозяин аптеки, что напротив Министерства транспорта и двое верующих, якобы, за попытку подрыва советской техники.
 Шквал возмущения охватил зал. Запестрела какая-то бумага: «Врагов к ответу! Будем мстить за убитых»!
 Председатель вовсю колотил по графину, но никто его не слушал. Нет, этот стреляный воробей понимал, конечно, что возникшая ситуация вполне может быть использована им для накопления личного политического веса, и он бы, может, рискнул, возглавить национально-освободительное движение, тем более что Муту, главный духовник страны, персона наиважнейшая, целиком продался оккупационному правительству.
 «Господи, какой позор! Этот сладострастный старикашка заигрывает с премьером Афганкой, а все потому, что ему, этому лже - Муту дозволено щупать секретарш в аппарате». При благоприятном исходе событий спикер сам мог стать Муту. Но с такими горячими головами, как у этих депутатов, вряд ли можно было соваться в бой.
 Председательствующий оторвал пуговицу от пиджака и метнул ее в присутствующих:
- Пес вас раздери, месть говорите вы?! Вы, которые не смогли повесить простую бабу, эту обычную американскую б***ь, опозорив тем самым нашу веру! Вы, у которых на руках от силы триста стволов, и вы говорите мне о мести! Боже,да воевать с таким арсеналом против бронированных танков все равно, что кидаться на тигра с канцелярской скрепкой… Успокоились, ослиные вы головы? Теперь слушайте меня внимательно,- спикер налег на локти и придвинулся ближе к микрофону:
- Тут нужна особая тактика, тактика мелких диверсий и терактов. По махонькому кусочку, исподволь надо откусывать от этого контингента. Там провода перерезали, там продукты отравили, там грузовик сожгли… По махонькому кусочку. А переварим русских, совместно с ними под туже марку пойдут и наши горе - социалисты. А как наведем порядок - будет повод объявить Адену о своей независимости.
 Сессия еще не закончилась, а в стране проявилась новая беда: пропал премьер-министр, товарищ Афганка. Как явствовало из сообщения его взволнованной супруги: «Утром, прополоскав рот зубной настойкой, он выехал с загородной виллы на службу ,будучи очень сердитым». Но в Хайф не доехал.
 Его обгоревшую машину с изрешеченным пулями кузовом, начиненным останками двух телохранителей и водителя, нашли в кювете в 12 километрах от столицы. На память о чиновнике осталась лишь чалма размотанная на придорожных кустах. И ни тела, ни борозды…
 Толпы журналистов обступили со всех сторон Дворец Революции, требуя объяснений, но какого-либо официального объяснения по этому поводу от командующего ограниченным контингентом не дождались. Чего греха таить, загадочное исчезновение шефа всех министров многие связывали с высадкой морского десанта на Сокотру. Пехота укрылся во Дворце, курил и задумчиво терзал свой контрабас.
 Лишь после обеда, наскоро перекусив холодным сухим пайком, он дал о себе знать и обнародовал политическую программу следующего содержания:
 «Повстанцы наконец сбросили маски и показали народу свой звериный оскал. Сегодня ими физически отстранен от власти законный глава правительства. Пролита кровь. Но оснований для паники нет – ситуацию в стране целиком контролирует вверенный мне батальон морской пехоты СССР, этот гарант мира и стабильности.
 В связи с чем, докладываю:
1.Власть на острове, вплоть до выяснения обстоятельств, переходит в руки Главнокомандующего ОК ВС СССР, капитана Пехоты С.С..
2.Вместо всеобщей анархии объявляется военное положение. Вместо молитвы- комендантский час.
3.Гобой упраздняется. Повсеместно вводится Дисциплинарный Устав Вооруженных Сил СССР- единый на всей территории страны Основной Закон. Согласно Уставу верующие в Отола считаются теперь верующими в светлое завтра и земное притом. Паломники теперь называются ходоками, на молитвах вместо « Господи, пости меня грешного»… следует читать : «Я гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Советской Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь»… и далее по тексту.
(текст Присяги прилагается).
4.Храмы, ввиду их особой популярности в народе, становятся сборными пунктами, где граждане должны обмениваться правдивыми впечатлениями о полезных шагах моего правительства.
5.Служители культа - каюки, мутики, рынду и др. являются временно мобилизованными в ряды ВМФ СССР. По итогам аттестации на физическую выносливость им присваивается звание:старший матрос, младший сержант, либо – в исключительных случаях – сержант. Особо тут следует учитывать умение новобранца подтягиваться на перекладине, прыгать в длину и маскироваться на пересеченной местности. Прошедшие аттестацию несут воинскую повинность по месту своей постоянной службы, то есть при храмах и церквах.
Им вменяется в обязанность следить за высказываниями неоверующих, в случае высказывания кем-либо из них неправдивого впечатления о пользе преобразований военного правительства, мобилизованный священник обязан доложить ФИО мятежника любому офицеру ограниченного контингента.
6.Население страны подвергается добровольной переписи на предмет выявления шпионов, террористов и диверсантов, а так же с целью прояснения демографической ситуации в государстве. Если последняя не внушает опасений, многоженство становиться преступлением, если наоборот- многоженство узаконивается, более того, считается почетной обязанностью каждого боеспособного гражданина.
7.Для поощрения лиц, отличившихся в ходе всенародной борьбы с бесчинствующими элементами, в стране вводиться единая Высшая Государственная награда – знак «Воин – спортсмен» трех степеней.
8.Приказываю народу в этот напряженный момент еще теснее сплотиться вокруг братской морской пехоты.
Главнокомандующий капитан Пехота С.С..
г. Хайф, Дворец Революции»
  Надо сказать, что население восприняло данный документ весьма неоднозначно. С одной стороны он вызвал шквальную реакцию, прокатившуюся по стране целой волной митингов и манифестаций, граничащих с умопомрачением и жестоко подавленных новоявленной хунтой. С другой - многие почти не обратили на него внимания - иных забот полон рот.
  Едва Пехота закончил возню с обращением, а он сочинял его, сидя на своей скрипучей кровати, на планшете, который держал на коленях, явился Якин.
Он с ходу кинул в перевернутый на одеяле берет командира какую-то затасканную монету, приосанился:
  -Слыхали, товарищ гвардия, танковые станции прямо разрываются, в Голливуде, это Америка известный режиссер Стивен Кински взялся снимать полнометражный фильм «Пехота, как зеркало русской эволюции»,- радист все это как-то очень радостно прокричал, словно его распирала гордость за своего командира.- Он еще не вышел на экраны, а уже ни одного билета нету!
  - Чего ты орешь, мать твою!- Шепотом испугался капитан,- шагай лучше связь с бригадой налаживай. Оставил батальон без связи.
  - За вас радостно. Фильм так и называется «Пехота, как зеркало русской эволюции». Запишите нарочно, а то забудете «Пехота, как зе…»
  - Шагом марш,- в полуобморочном состоянии прошипел командир.
  - Есть, - тоже шепотом ответил матрос.
  Капитан извлек дрожащей рукой медяк из берета и поиспробовал его на зуб.
  - Оно, конечно, хорошо, что меня сравнивают со Львом Толстым, если этот мерзавец не врет, - пытался успокоиться офицер, как бы взвешивая монету и оглаживая несуществующую бороду,- надо на совещании штаба об этом довести… Но то, что сравнивает Америка, это невыносимо, и тон этого хренова связиста!
  Капитан вдруг сбесился и мелко – мелко застучал сапогами по полу:
  - Уу-ууу-уу!
  «Надо срочно выгнать из страны всех этих журналистов, особенно того узкоглазого из «Джеминь - джебао», это он воду мутит. Корабля этому китаезе не давать, вертолета тоже. Пусть бежит прямо по воде, а мы еще на берегу поулюлюкаем для острастки».
  Обремененный государственными мыслями, Куяло не услышал, как к нему подоспел Евпихий и вывалил на кровать какие-то свертки, аккуратно упакованные в тонкую красноватую бумагу.
  - Вот, товарищ командир, чай, школад, табак турецкий… Вам.- Сержант распрямился, поправил ремень.
  - А?!- Очнулся капитан, поглядел на евпихиевы ноги,- откуда у вас эти сапоги, сержант? – Поднял он глаза.
  - В дуканчике тут за углом… дуканщик сам отдал. Я ему дуло показал, он за милую душу. Носи, говорит, на здоровье, почвы каменистые.
  - А позовите сюда лейтенанта Петрушку,- не меняя тона, тихо приказал командир.
  -А зачем?
  -А позовите…
  -Лейтенант, у вас пистолет именной?
  -Фамильный - «Макарова»!
  -Возьмите товарища Макарова, выведите сержанта Евпихия во внутренний дворик Дворца и расстреляйте, как мародера. Выполнять!!!- Вдруг заорал Куяло так, что у его подчиненных подкосились ноги. Собеседники рухнули на колени.
  - Пощадите! Пощадите! – Кланялись вояки командиру. Вернее кланялся и хватал его за ноги лишь Петрушка. Евпихий, уткнувшись носом в пол, не шевелился и не дышал.
  - Я не могу по живому телу пулями-и-и,- выл зампотылу,- человек, он как корова, мягоньки-ий!
  - Товарищ лейтенант, немедленно приведите приказ в исполнение, иначе, по законам военного времени, разделите стенку на двоих!
   Сержант встал, обмахнул беретом колени:
  -Пойдемте, товарищ лейтенант, ему без толку объяснять.
  Петрушка, бессознательно, как сомнамбула, извлек из кобуры пистолет и, замахнувшись им, наподобие булыжника, поплелся за приговоренным на непослушных, заплетающихся ногах. Сержант и его конвоир медленно покинули Дворец, но сколько Пехота ни прислушивался, хлопок выстрела с улицы он так и не смог уловить. Ведь стены здания стряслись от ударов ломиков и монтировок, совершающихся изнутри, и грохота падающих на пол люстр, картин и карнизов.
 Матросы, по приказу комбата, с мясом выдирали дворцовую начинку: технику, мебель, зеркала, вывозили все это богатство на площадь и сваливали в кучу. Куча быстро росла, она рикошетила яркими бликами по глазам шумящих репортеров. Их теснила с площади охрана Дворца. Отступая, журналисты отбивались, как могли, и в общей суматохе запрыгивали друг на друга, чтобы напоследок запечатлеть картину разрушения.
 Комбат собрался всю дворцовую роскошь раздать беднякам. Но они, почему-то упорно не хотели ее брать, предпочитая держаться подальше от правительственных зданий. Их ловили за три квартала, «сажали на мушку» и вручали добро насильно.
 Особо позабавил благодетелей какой-то сухонький обыватель в сбитых сапогах с завернутыми вверх носами. Когда ему взваливали на спину огромный кожаный диван, никто не верил, что счастливчик его удержит. Но тот устоял, более того, согнувшись в три погибели, забавно подкинул на спине добротный «лежак» и, словно ничего не видя перед собой, пошел с ним вперед, напропалую, стремительно набирая скорость. Прочертив по площади условную прямую обыватель со взрывом врезался в антикварную лавку и затих под ее обломками вместе с остатками своего дивана.
 А Пехота принял во Дворце душ, вынул из под кровати походный чемоданчик, извлек из него крем и щетку, тщательно надраил сапоги. Полюбовался ими со всех сторон и снова надраил. Потом спрятал принадлежности, подозвал Контраса.
 - Старшина, я отлучусь ненадолго. И не спрашивайте, ни за что не скажу куда, но в случае чего, я в отеле, вон, что рядом с площадью. И не ухмыляйтесь вы так по - дебильному, я иду проверить, как там охрана…
 -Есть!
 -Что есть-то?
 - Рядом с площадью!
 - Нет, как там охрана… За командира остается лейтенант Петрушка. Вы же отвечаете за безопасность Дворца. Головой! Перво - наперво поставьте в фойе здания тумбочку и дневального. Сверху, у него над макушкой, прицепите список всех отличников боевой и политической подготовки батальона, коммутатор и правила пользования лифтом. Двери самого лифта, по такому случаю, на всех этажах покрасьте в защитный цвет.
 Всех сотрудников прежнего правительства вежливо, только вежливо, а то я вас знаю, сейчас начнете от лимонки прикуривать, попросите из Дворца, пусть пока побудут на каникулах. Вот, закройте за ними вход и никого из гражданских сюда уже больше не впускайте. И никаких пропусков, фотографию, подпись и печать и подделать можно, а к нам под видом министра может просочиться диверсант и заложить под меня мину. А чтоб их сюда не тянуло по старой памяти, можно снаружи на входной двери нарисовать что-нибудь свирепое, отпугивающее. Ну, там череп с костями, какое-нибудь бешеное лицо, или на худой конец, увесистую фигу. Эх, жаль,  Фуксман пал в коварной схватке с повстанческим скорпионом. Уж он бы изобразил, что нужно…
 Военных, кстати, тоже проверяйте.
 Потом установите напротив моей кровати дверь, чтобы каждый, кому я нужен, стучался, а то живу, знаете, как посреди поля, отовсюду меня видно, в фонтане этом струи шумно переливаются, сон навевают. Между дверью и кроватью расположите стол, чтобы я на него мог телефон водрузить.
 А вот сюда за кровать…товарищ старшина, смотрите на меня, вот сюда за кровать,.. ах ты ж черт, одеяло в каком-то сале, о-оо! И на вкус, как масло сливочное, вот сюда пристройте урну для бумаг, я в нее воткну наш советский флаг, чтобы он как бы реял над моим импровизированным кабинетом. Вам ясно?
 - Так точно!
 - Вернусь, проверю. Соберите все эти свертки вон в папиросной бумаге и сдайте на камбуз коку Белохвостикову. Пусть сварит кашу и накормит ею всю страну. Равномерно!
 Контрас по старой привычке полез к Пехоте целоваться, но тот отпихнул старшину, схватил охапку содранных в кабинетах обоев и, замаскированный таким образом, теряясь среди подчиненных, выступил на улицу.
 - Завтра от вас, голубчиков, здесь и духу не останется,- злорадствовал по поводу негодующих на краю площади журналистов никем не опознанный Пехота, лавируя с бумагой между бээмпэшек и правительственных лимузинов, припаркованных у здания.
 На высоком крыльце пятизвездочного отеля «Принцесса Азии» томились вооруженные часовые, курили. Развлекались пересказом рецептов добычи спирта из всякого подсобного сырья: опилок, сапожного крема и даже ослиной мочи. Что для той местности было весьма актуально.
 Витал дым. В окнах нижних этажей отеля отражалось закатное солнце.
  -Чего столпились, как бараны в одном месте?!- Внезапно рассекретил себя командир,- всем рассредоточиться по периметру. Вы находитесь на охране супеважного объекта. И должны быть начеку. Диверсанты окопались и только и ждут часа. Кто у вас тут старший, почему не слышу доклада?
 - Виноват, товарищ командир!- Подпрыгнул какой-то прапорщик, пряча в руке дымящуюся папиросу.
 - Объявляю вам выговор! А если, не дай Бог, налетчиков провороните, вообще под трибунал пойдете!..
 -В каком она номере? – пустил свой взгляд вверх по стене гостиницы комбат.
 -Пятый этаж, пятьдесят пятый номер.
 -Пятый-это хорошо. Вольно! С чердака подходы проверяли?
 - Там все задраено наглухо. Два люка - мы их заварили, остальное - бетонные плиты. Ну и часовые совершают регулярный обход, конечно, как изнутри здания, так и снаружи.
  Когда Пехота поднялся на нужный уровень, в коридоре он увидел забавную картину: группа матросов внутренней охраны кучей липла к двери 145 номера, каждый пытался хоть одним глазком заглянуть в замочную скважину. Один маленький, но чрезвычайно настырный матрос изо всех сил пытался вклиниться в кучу снизу и пролезть к двери, его отталкивали, он отбегал в сторону, возвращался и снова лез, настойчиво раздвигая ноги сослуживцев.
 -А ну-ка, дайте пройти! – Рявкнул Пехота, выхватил пистолет и, растолкав матросов, выстрелил в замок. Замок тут же вылетел, и Пехота ворвался вовнутрь.
 Мебель в номере была дорогой, но ее ансамбль был несложным: стол, широкая кровать, тумбочка, пару кресел, большое чуть ли не в полстены зеркало. На полу - шикарный ковер. На окнах – шелковые, малиновые шторы. И - никого. Капитан прислушался. В душевой комнате шумела вода. Незваный гость устроился в кресле, для вида добыл из планшета карту, развернул ее, глубокомысленно подвигал усами, как будто ему совсем не было дела до происходящего в номере, и вновь прислушался. Вода по - прежнему шумела. И вдруг он почувствовал, что за его спиной что-то шевельнулось.
 Отбросив карту, он выхватил пистолет из кобуры, нацелился на штору.
 - Выходи!
 Шелк отодвинулся. За ним, прямо на подоконнике стояла босая Кассандра, завернутая в мокрую простыню и «вооруженная» подушкой. Увидев Пехоту, она сдула с носа рыжую челку:
- Я услышаль стрэльба, думаль опят акбары мэнья пришоль арестовывать. Уж лучше выпрыгивай хиз окна. А хэто ви, ви, кажется, мой спаситэль, рашен командир?
- Да, я командир!- Гордо двинул сутулыми плечами Пехота.
- Тогда помогайт мне выбраться отсуда.
 Комбат приобнял девушку за ноги кинул ее на кровать. Сам вновь плюхнулся в кресло.
- Ты, случайно не малярийная?
-Чито?
- Ну, не больная ты? Может малярийная или бешеная. Вон, холодная вся. Смотри, не укуси меня, а то еще заразишь, а я при исполнении.
 Кассандра подогнула длинные ноги под себя, села на самые свои лодыжки на разобранной кровати, так, что ее голые коленки вихрили воздух у самого носа Пехоты, и тот почувствовал трепетное шевеление в своих суконных штанах.
 «Ни за чтобы не променял свой долг на эту вульгарную девку,- раскинул мозгами он,- это только Сердечный, будучи коммунистом и семейным притом может запросто иметь любовницу в Большом Камне. Говорили, что он даже плавал к ней на бл …ки на атомной подлодке, подпоив ее командира, своего лепшего друга».
 От Кассандры пахло каким-то чудным мылом. Ее чистая розовая кожа дышала всеми порами. Ощущалось присутствие какого-то чрезвычайно приятного фактора.
 «Хотя нет, для меня, пожалуй, тоже сначала долг мужской, а потом государственный»,- сообразил наконец капитан и прыгнул к девушке в постель, как лягушка в теплый, долгожданный водоем.
 Как он там барахтался и кувыркался, он помнил не очень отчетливо. Помнил только, что чьи-то необычайно проворные пальцы хватали его за все места, порой и за такие, за какие он сам себя хватал крайне редко, и то из чувства большой надобности.
 Он хохотал от щекотки, как сумасшедший и при этом почему-то был готов выдать партнерше любую, даже самую важную государственную тайну, если бы, конечно он ее знал.
 Оргазм оглушил его, как удар дубинкой по башке, свел мощнейшей судорогой его косые руки и кривые ноги.
 Минут пятнадцать Пехота приходил в себя, пока его конечности обретали былую подвижность и управляемость.
 - Кретин я, прежде всего долг государственный, а потом уже постельный! Боже, опозорил все Вооруженные силы, Генеральный штаб, таковые войска, войска стратегического назначения и даже отдельные мотострелковые дивизии,- впал он в депрессию, нащупывая вокруг себя берет,- сейчас пойду, приму из буйка для храбрости и мужественно застрелюсь, если не промажу.
 Кассандра испуганно смотрела на капитана, укрывшись одеялом. Бывало, для того, чтобы переспать с нею, некоторые отчаянные головы въезжали в ее спальню на спортивном автомобиле, но чтобы вот так, запросто, трахались, не отстегнув кобуру, такое она видела впервые.
 - Серж, тебье не понравилос?
 - Так, мадам миллионерша, слушай мою команду,- тяжело дыша, офицер пересел в кресло. Странно, он был уже в штанах, надетых задом-наперед. Сапоги его тоже, кажется, были обуты носками назад.
 - Все наличные деньги, которые у тебя имеются, мы национализируем, ценности тоже.
 - Мой вэщи опечатан мой старый номэр на пэрвом хэтаже. Я нэ знай, что там осталса. Пусти мэнья туда. Я возьму хоть платье!
 - Обмундирование получишь у Петрушки, он главный в батальоне по обмундированию. И запомни раз и навсегда, для тебя я Сергей Семенович. Все!
 -Дай мнэ хоть как хэто… фэн дла волос. За ними ухаживайт надо.
 - Ладно, фэн возьмешь, хоть это и роскошь. Мы проставим его на баланс части и нарисуем на нем инвентарный номер. Попользуешься и сдашь по описи. Добровольно!
 -Сэргэй Семьенович?
 - Ну, что еще?
 - Вывэзи мэнья отсуда, любая страна, мнэ страшно.
 - Бояться тебе нечего, я к ночи еще раз усилю твою охрану. А ты сиди смирно. В окна не высовывайся. По подоконникам не прыгай, как давеча.
 Оба замолчали. Вода из переполненной ванной уже показалась в номере. Пехота поднял с пола забрызганную карту Сокотры, стряхнул ее и, ступая широко, вышел, оставив зареванную девушку на постели. Он приказал матросам охраны навести порядок в ее номере, убрать воду, просушить ковер. Душевые комнаты «Принцессы Азии» были запитаны водой из океана.
 Пехота не знал, что почти параллельно с ним в отеле побывал и вездесущий Якин. Он пробрался туда под видом того, что командиру может понадобиться переводчик.
 В администраторской он отыскал управляющего отелем сухонького, хитромудрого китайца в нарукавниках и солдатской каске. В связи с оккупацией он все свое рабочее время проводил под столом, накрывшись учетной книгой, как щитом. Выманил его из - под стола и торжественно вручил самый настоящий кипятильничек, что приныкал по случаю, еще на Русском.
 Задобрив таким образом управляющего, Фиалка выведал у китайца, в каком номере жила американка прежде.
- В третьем,- ответил администратор на прекрасном английском,- вот вам ключи, только ради Бога, не выбивайте пинком дверь и не пишите на стенах это свое дурацкое «ДМБ-82». Украдете, что вам нужно и принесите отмычку обратно. И, молодой человек, заберите свой кипятильник. Во- первых, он не годный: вон дырка на трубке. Во - вторых, пью только козье молоко, а его я подогреваю в своей кружке, поставив оную на горячий песок. И электричество экономится, и зарядка какая-никакая, однако.
 Поигрывая ключом, висящим на колечке с номерным брелоком на пальце, Якин послонялся по этажам туда-сюда, от лица Пехоты приструнил часовых, томящихся на лестничных пролетах, подверг жесткой критике их внешний вид вообще и выправку в частности.
 А потом, когда окончательно убедился, что никто его всерьез не воспринимает, спустился в первый этаж, удалился по коридору и, сорвав печати, вскрыл третий номер.
 Нежилыми апартаментами пахнуло на матроса, как со склада комиссионных товаров, на подоконниках и мебели лежал, как минимум, двухнедельный налет пыли.«Пахать» разведчику пришлось по уже неоднократно перепаханному. То ли полиция, то ли еще какие-то силы, то ли и те и другие вместе потрудились там на славу, запуская загребущие руки в самые недра богатых «пожиток» американки.
 Однако Фиалке все же удалось вывернуть несколько «самородков». Нет, в коричневом чемодане с широкими ремнями и литыми металлическими бляхами, что, казалось, были тяжелее самого чемодана, (а он в багаже был самым большим), ничего интересного не обнаружилось. Разное женское тряпье: ночные рубашки - в основном телесного цвета- видно ему Кассандра отдавала наибольшее предпочтение,- блузки, колготки, две пары туфель – на шпильках и на пробковой платформе, какие-то ленты и даже свежая фата – все вперемешку, как в стиральной машине.
 А вот в клетчатом чемодане поменьше, там, как говорят, было уже теплее.
Там лежала пара некогда роскошных альбомов с фотографиями, на коих звезда была запечатлена в моменты своей профессиональной деятельности: в шокирующих своей откровенностью купальниках на фоне какого-то зоопарка, совсем голая или же голая в распахнутых мехах на роскошной мебели и, наконец, бесстыже отдающаяся различным мужчинам, видимо, своим коллегам по цеху, на природе, на солнцепеке и в прохладном теньке, среди которых(коллег) особо выделялся какой-то здоровенный негр блеском зубов и синим отливом кожи.
Большинство снимков было содрано «старателями» «на память». На листах белели лишь шершавые полоски склейки, поэтому Якину пришлось довольствоваться лишь объедками с этого пиршества, но и этих объедков хватило бы на званый ужин.
 Следопыт не был оригинален, он тоже содрал фото, где негр был запечатлен наиболее четко – как бы заглядывая между делом в разверзстое «дуло» объектива, дескать, а где ж там птичка гнездится – и спрятал ее в нагрудный карман. Нет, конечно же не в тот, где у него лежал конверт с крупной синей маркой от невесты Люськи.
 Крутнувшись на каблуке, матрос собрался выметаться, вот, разве что здоровенную картину над кроватью – какой-то древний пустынный пейзаж в очень массивной резной раме – поправить, висит косо.
 Но едва Якин прикоснулся к полотну, как перетертый шнурок рамы лопнул. Картина упала сначала на кровать, подпрыгнула и углом грохнулась об пол. Нижняя планка рамы отлетела, из тайника посыпались какие-то одинаковые металлические коробки. Радист поднял одну из них, поглядел, понюхал, пожал плечами. Странные штуковины. Вон, например, прямо на столе стоит коротковолновый приемник, каких навалом во всех лавках Сокотры. В нем все четко, антенна, динамик, кнопки, а это что за безликие железки, и зачем эти тумблерочки: включил, выключил.
 Ни ответа, ни привета.
 Фиалка еще раз взглянул на приемник, такой старый на вид, что на него даже малоимущие акбары не позарились. В нем тоже что-то не так. Якин, ты ведь радист, ну, на глазок, что в нем не ладно? Да микрофон, вот что! Микрофон, встроенный в переднюю панель. Даже невооруженным глазом видна его черная мембранка, небрежно замаскированная металлической сеточкой. А к чему приемнику микрофон?
 Споткнувшись о картину, Фиалка подбежал к столу, повернул на себя транзистор, вытянул антенну и включил питание. Мигнула зеленая лампочка, послышался шум автоподстройки, как в полевых военных станциях, понеслась негромкая популярная музыка, а секунд через пять женский голос, тихонечко и совершенно не выделяясь на музыкальном фоне, ответил: «Центр на связи! Для работы с Альфонсом назовите кодовое слово». Все это было озвучено на родном Якину русском языке, его вкрадчивость почему-то испугала матроса до дрожи.
 Радист по привычке, не подумав, уже хотел выдать позывной батальона, но тут в коридоре раздались шаги. Матрос выключил передатчик и затаился. Когда шаги стихли, разведчик упаковал несколько приборов и «приемник» в узел, соорудив его из какой-то накидки, и вышел вон из отеля.
… Когда Пехота возвращался к Дворцу Революции, навстречу ему в свете прожекторов выступила группа офицеров.
- Чего вы маячите на свету?- напустился на них комбат,- могут же обстрелять!.. Кстати, вас не пытались завербовать?- Подозрительно покосился Пехота на подчиненных.
- Товарищ командир, непредвиденная ситуация, во дворец проникла какая-то женщина с лимонкой. Она сорвала кольцо и вот уже минут десять сжимает чеку и требует вас, грозя взорвать здание, к чертовой матери. А граната ужасная такая, еще и тикает!
 - Зачем впустили?
 - Да это олухи из роты Пшеничного, что дежурили у дверей. Она их матом покрыла, они сразу признали ее за свою и расступились.
 - Белобрысая?
 - Так точно!
 -А, так это одноклассница моя, она нарочно пришла, чтобы поздравить меня с Днем рождения, у меня как раз в этом году.
 Офицеры переглянулись. У многих от удивления брови задрались настолько, что повываливались языки.
 - А что это у вас вон то приземистое строение ходуном ходит?
 - Это национальная библиотека, товарищ командир. Старшина послал туда Движбу, чтобы порылся в архивах, нет ли среди них чертежей городских коммуникаций, чтобы ими, не дай Бог, не воспользовались повстанцы и не проникли тайно во Дворец, а за ним Цвижба увязался. Целых полчаса носятся друг за другом, в двери никак попасть не могут.
 -Ну так прострелите им стену из танка, а то поразбиваются, растуды их… И не смотрите на меня, как на пришибленного! Знаю, знаю, что это урон архитектуре, но мои матросы… их жизни дороги мне.
 Зря комбат надеялся на нежную встречу со своей землячкой. Та поджидала его, сидя на кровати, растрепанная и зловещая, уперев кулаки в ляжки. Из правого торчала граната:
 - Сережа, Сереженька, куда ж ты хозяина моего дел, а, лапушка?
 Несмотря на необычайно ласковый тон, капитан понял, что возможен «артобстрел».
 - Надь, да честное слово, он сам пропал, ты же знаешь, он мне самому, как родной. Да и сблизились мы вплотную, как деятели исторического масштаба.
 - Сапожинушка трансформаторная!
 Односельчанка поднялась и пошла на Пехоту. Вот теперь она, наконец, приобрела свою истинную личину и явилась крепкой хохлушкой с увесистыми кулаками и прямоугольными ногами-тумбами.
 - Свекловичница! – Офицер сделал несколько шагов задом в направлении отступления и, развернувшись, пустился наутек. Бесконечные, освещенные плафонами коридоры Дворца подобно рельсам в аттракционе «Американские горки» гудели, тряслись и неслись навстречу.
 - Усахарил таки моего суженого, надежду мою сгубил, растоптал цветочка моего ненаглядного!!!- Ревела Надька, как Ниагарский водопад, прыгая по лестничным пролетам и рассыпая брызги слюны.
 Пехота напрочь утерял способность уклониться куда-нибудь вбок и держался в поле зрения женщины, как заяц в свете автомобильных фар… Правда, в последнюю секунду он успел таки юркнуть в какую-то левую дверь, услужливо распахнутую перед ним Петрушкой. Оба офицера сползли спинами по двери на пол, подперли ее своими телами.
 Поверх набатного гула своих сердец они слышали, как Надежда, ступая косо, ходила по коридору и отыскивала их убежище. Пехота вспомнил гоголевского «Вия», в частности ту сцену, где нечистая сила моталась по церкви, высматривая бедного Фому Брута.
 Наконец женщина определила нужный кабинет и подошла к нему вплотную. В ту же секунду двери вздрогнули под напором могучего тела, раз, потом еще, и все тот же невыносимо вкрадчивый голос осведомился у Пехоты через замочную скважину:
 - А помнишь, как в школе, ты ковырялся в носу и «козы» ел?
 - Надежда! – Встрепенулся капитан,- я не позволю конфузить себя перед подчиненными!
 - Двоечник радикальный, дебилушка автономная, принесло ж тебя, электролизного…
 Судя по всему, на Надежде ощутимо сказывалось ее филологическое образование и то, что специальные технические словари в свое время она «глотала» пачками, мечтая стать полезной на БАМе.
 Дверь снова вздрогнула. Пехота показал глазами на телефон:
 - Лейтенант, вызовите часовых, пускай выкинут ее на улицу.
 - У нее же лимонка!!!- Обомлел Петрушка.
 - То не лимонка, то секундомер, я успел заметить. На понт берет.
 Когда Надежду с грохотом выдворили, а выдворяли ее так, как итальянцы избавляются от старой мебели: свалили в окно и задернули шторы, Петрушка вынул из папки бумажный лист с государственным гербом Йемена и круглой печатью.
 - Вот, товарищ командующий, вам из парламента прислали, сегодня. Конфиденциально.
 Пехота вырвал послание, поднял его перед собой:
 - Похоже, зашифровано?
 - Вряд ли, товарищ капитан, обычная акбарская азбука. Я узнал, вот эта закорючечка ( он подчеркнул ногтем) обозначает букву «Ю», вот эта "П".
 - А что на ихнем языке может обозначать буква «Ю», может угрозу содержит?
 - Скорее всего – звук, а если… - Петрушка зачем-то оглянулся и понизил голос до шепота,- я докладываю, эти письмом вас в парламент вызывали.
 - А что вы шепчете, лейтенант? Откуда это у вас это рабское преклонение перед всеми этими парламентами, правительствами, смотрите на них проще. Ну, приглашали, и что?
 - И насчет угроз - на нынешнем заседании депутатов, между прочим, звучали призывы к населению взяться за оружие…
 -А, вот оно как дело обернулось, значит, этот прогнивший парламент и есть цитадель повстанцев! Я догадывался, что «осиное гнездо» где-то рядом, но чтоб вот так – на одной площади с Дворцом Революции.
 - А чего вы-то теперь шепчете, товарищ командир?
 - Тс-сы, кругом диверсанты, я когда сегодня бежал из отеля, усек, что за мной следили, метались тени, и чье-то горячее сопение щекотало мою шею… А посему утройте бдительность, а с депутатами вот что, мы не будем трясти ветку раньше времени. Прикинемся простотой, дадим этой груше созреть, а потом разом и стряхнем ее себе в руки.
 -А по поводу всех этих гласных-согласных, товарищ командир, можно у матроса Якина спросить.
 Лицо Пехоты тут же налилось кровью, он нагнулся и стал старательно протирать рукавом сапоги:
 -Никогда, слышите, лейтенант, никогда не напоминайте мне об этом… радисте. Иначе я...
 Пехота не договорил, тоненький смешок, тот смешок с маршрута вдруг тихонько зазвенел в его голове, дилинькнул несколько раз и растворился где-то под самым куполом сознания.
 А сам Фиалка в это время праздновал свою небольшую победу, сидя в правительственной фотолаборатории, отделанной черным и белым кафелем с ванной и красным фонарем, которую ему выделили под будущий пост стационарной связи. И хотя пользы от добытого прибора спутниковой связи (а то, что «транзистор» был именно таким прибором, радист не сомневался с первых же минут знакомства с ним) пока не наблюдалось, тем не менее, было, что вспомнить.
 Несколькими часами ранее Фиалка удачно ушел из под носа охраны отеля и, сжимая в руках узел с приемником, следовал по площади, густо покрытой смрадом выхлопных газов, порезанным на кольца косыми лучами прожекторов, и чуть ли не разрывался от двух противоречивых чувств, бушующих в нем. С одной стороны он должен был быть осторожным, чтобы не привлечь лишнего внимания к своей находке со стороны прихлебателей Пехоты, с другой, от радости ему хотелось выкинуть какой-либо финт.
 Он так и шел: то крался, нагибаясь у гусениц, то вскакивал, выделывал сапогами немыслимые «фокстроты» и вновь приседал и крался.
 Тут к самому подъезду Дворца подошли два тентованных КАМАЗа – вездехода в защитных полосах, битком забитые арестованными «повстанцами». Их, после оформления документов, собирались припроводить в городскую тюрьму. Схваченные вовсю буянили в машинах, рвали тент, раскачивали грузовики и кусали конвоиров. А с самого заднего грузовика, в довершение ко всему, неслось на английском:
 - Я требую, отдайте мою видеокамеру, мерзавцы, я буду жаловаться в ООН!!!
 Это шумел репортер английской телекомпании «СИ-ЭН-ЭЙЧ»- Отто Джонс, взятый у здания Института народов Востока, где он снимал столкновение мирных акбаров с русскими. Вместе с местными его и повязали. Перемешали всю эту катавасию в кузове, как червей в банке у рыболова и накрыли тентом. Репортера сгубил его профессиональный пыл, он считал своим святым долгом нырять в самые «горячие» точки земного шара, будь то хоть жерло вулкана и вылазил оттуда с сенсациями в зубах, которые предчувствовал издалека.
 Его смелые, граничащие с безрассудством репортажи из Вьетнама, Порт – Стенли и Сектора газа буквально потрясали мир.
 В Южной Корее, во время студенческих волнений, он потерял руку и, специально для него японская фирма «Панасоник» собрала штучную «однорукую» видеокамеру, почему она и была ему так дорога.
 Якин прислушался, точно- английская речь. 
 - Верните камеру-у-у!!!
 Новый, недавно назначенный Пехотой начальник тюрьмы, длинноногий лейтенант метался вокруг колонны, взглядом оценивал вместительность грузовиков, прикидывал, примет ли его тюрьма такое количество арестантов.
 Фиалка почесал свое обширное ухо:
 - А что если?.. Эх, была, не была!
 Он подбежал к среднему КАМАЗу, перекрывая визгом гул двигателя, осведомился у водителя, русого, кудрявого сержанта без берета:
 - А кто у вас начальник конвоя?
 Сержант сверху накрыл его презрительным взглядом, пожевал папиросу.
 - Ну чего тебе, чмо, надо?
 - Я- Якин!
 - Там в задней машине летеха наш ротный, только не буди его сразу, он всю ночь не спал, сопровождал конвои с горючим с кораблей и с раненными- на корабли. Тихо постучи.
 Фиалка устремился к замыкающему грузовику, что было силы ударил в дверь кулаком. Дверь приоткрылась, и, чуть погодя, на песок действительно спрыгнул… даже не спрыгнул, а словно выпал заспанный офицер:
 - Тю -у, а тебе чего?
 - Немедленно распустите всех арестованных!
 - Да ты-то кто такой?
 Офицер посмотрел на матроса даже с интересом.
 - Я ближайший кореш Пехоты, я держу его при себе, как командующего. Он приказал. Да проверьте нарочно, он в отеле у американки этой. Раздухарился и решил объявить амнистию.
 - Почему я должен тебе верить?
 - Какая самая широкая река в Англии?
 -Не знаю,.. ну, Сена.
 -Темза. То-то же!
  Сбитый с панталыку лейтенант махнул рукой автоматчикам:
- Отбой, братва! Распускай шантрапу?
- Как? Мы же их с таким трудом отловили. С боем!
- Отваливай от бортов, говорю!
 Матросы повыпрыгивали из кузовов, арестованные, как мячи посыпались на песок и тут же раскатились по ближайшим кварталам. Не отставал от них и Отто Джонс. Камеру ему не вернули, зато вновь появилась свобода, относительная, конечно. А свобода, она, как бомбоубежище, в ней можно спрятаться. Так говорил Пехота, но английский репортер ничего не знал об этом.
 Вспомнив все эти дела, Якин улыбнулся, снова включил передатчик. Знакомая песня о кодовом слове и популярная мелодия оживившая эфир.
 А может эту штуковину удастся перестроить на секретный военный канал и использовать как запасную станцию связи, запомнив, естественно, теперешнее «альфонсовское» положение бегунка. А что? Это поможет решить многие проблемы! Может Пшеничному сказать?
 …Ночью Пшеничный колесил по Хайфу на «Урале», в основном по самым широким улицам и даже по проспекту имени Авиценны. Хоть это было и небезопасно. Лейтенант оценивал город с точки зрения его способности сопротивляться.
 Вот, с приходом темноты, позапирались жители в своих домах- крепостях, отгремели засовы, и в узких окнах потух свет. Наивные, они не понимают, что на фоне пятидесятимиллиметровой танковой брони их дома представляют из себя чуть ли не фанерные декорации. Даже небронебойный снаряд прострелит любой из них навылет, никакие стены не помогут.
 И эти древние кривые улочки, разве смогут они выдержать напор железных гусениц. Вот, по некоторым из них уже прошлись танки. От улиц остались лишь одни мостовые, укрытые выхлопными газами, вперемешку с белой пылью извести, развалины строений… Мраком покрылся город, он затаился. Но он не спал. Он мучился, как организм, в недрах которого вызревала страшная болезнь, и лихорадочно искал против нее лекарство. А вот лекарства-то, похоже, и не было.
 Из-за совершенно бестолкового командования батальоном, каждая из его рот представляла из себя отдельную армию с главкомом-ротным, который творил, что хотел на своей территории. Каждый ротный перекраивал городские кварталы под себя. Зачастую одна рота сменяла другую, и новый ротный по-новому кромсал уже искромсанное бронею и гусеницами, не оставляя камня на камне.
 В дисциплинарном Уставе, который Пехота объявил главным законом страны, первая статья гласит, что командир всегда прав, а кто против этого, тот автоматически становится повстанцем. И ведь Пехоте этому ничего не докажешь. Обладает ведь по сути неограниченной властью, но сидит во Дворце в стоптанных сапогах, курит «Беломор», жрет матросскую тушенку, даже чай у Петрушки выпрашивает щепотками… Все подступы перекрыл этот хренов зампотылу, обволок командира пленкой лести и держит под колпаком культа личности…
 А ведь еще днем шумящий пестрой людской разноголосицей и гудками автомобилей Хайф так напоминал диковинный узор в драгоценном калейдоскопе: пестрые ковры дуканов, малиновые угли жаровен, лазурные купола храмов, белые тюрбаны и бурнусы, а под ними смуглые, но в общем-то незлобные лица. Но вот ударил первый залп. Разбился калейдоскоп. Рассыпался неповторимый узор. Грубые матросские сапоги втоптали в песок его яхонты и рубины. Так рождалось разрушение.
ЭПИЗОД ВТОРОЙ
КАРМАННЫЙ МУТУ
 «Сов. секретно.
О. Сокотра, главнокомандующему Пехоте.
Хвалю, что сумели расположить народ Сокотры
к себе, и он в вас видит друга.
Прилететь бы к вам, посмотреть, что к чему.
Знаю, что ждете с нетерпением. Да далековато
и некогда.
Владивосток, командир бригады, полковник Сердечный».
«Документ особой важности.
О. Сокотра, командиру батальона,
капитану Пехоте.
Крепитесь, сынки! Знаю, вам сейчас непросто.
Мы вот так же, когда окопались под Навой,
сидели во копах, а я уже прапорщиком был, орел!
На меня вся армия с надеждой смотрела,
а тут у «катюши» бампер оторвало и прямо
меня по голове.
Вот так мы воевали, ваши отцы.
Стойко и самоотверженно!
А вы скулите-«стреляют»!
О.Русский. Командир роты охраны объектов, майор Табачник».
…В субботу на главном базаре столицы появились листовки, отпечатанные типографским способом, призывающие население Сокотры уничтожать советского агрессора. А в ящике для приема посланий от народа Дворца Революции обнаружился черный пакет без указания отправителя и получателя. Контрас доставил его комбату как раз в тот момент, когда он наспех завтракал на своей кровати. Увидев пакет, Пехота переполошился и полез под кровать:
- Мамочки мои! Старшина, бегите отсюда на все четыре! В него же наверняка заложена какая-нибудь хитромудрая взрывчатка! Пло-о-оскенькая, а как шарахнет, костей не соберешь.
 Кружка с горячим чаем опрокинулась с планшетки, по синему шерстяному одеялу стало расползаться темное, парящее пятно.
 - Никак нет, товарищ командир, я его уже распечатал. Тут неизвестные лица требуют от вас выкуп за товарища Афганку, в противном случае они его подвесят.
 Капитан высунулся наружу, собрал свисающее одеяло на своей голове наподобие платка, защемив на подбородке рукой.
 - И много?
 - Два килограмма долларов… странно это. Обычно акбары берут выкуп верблюдами, а тут…
  Хотя письмо написано на русском, вместо «премьер» стоит «пример», и, похоже, писали в полевых условиях, не буквы, а штакетник поваленный. Тут подробно описано ущелье, где мы должны оставить мешок с деньгами и время – не позднее 24 часов в среду.
 - В следующий раз, старшина, если мне не дай Бог, придет письмо или еще что-то в этом роде, для начала вывезите его за город и разминируйте, то бишь, вскройте его там в карьере, и только потом везите во Дворец. Я доходчиво объясняю?- Ругался Пехота, отряхивая коленки.
 - Так точно. А что мы ответим?
 -Это ж надо, подверг риску такую красоту, кругом разгильдяи и неуставники… Время у нас пока есть, потому подождем. Я сейчас с моими офицерами проследую в главный городской храм. С него мы начнем рейд по проверке того, как выполняется наша правительственная программа. А вы, старшина, пошлите на шпиль Дворца стрелков, только не из роты Пшеничного, и пусть они сверху нас прикроют.
- Да ведь на площади и так охраны – некуда гильзе отстрелянной вывалиться,- опешил Контрас.
- Пусть они попристальнее всматриваются свысока,- не слушал его командир,- и сидят там, пока мы не вернемся.
 Поставив ногу на постель, Пехота вытер рукавом сапог и еще хотел что-то присовокупить, но тут в холле нарисовался задыхающийся Петрушка, постучал в командирскую дверь, выставленную как раз напротив кровати.
 - Кто там?- осведомился Пехота,- это не лазутчики?! А, это Петрушка. Войдите! Старшина, выполняйте мой приказ.
 Петрушка обошел дверь, вытянулся напротив постели, козырнул:
 - Товарищ командующий, на северо-востоке острова, а именно в порту Кулансия пришвартовались три немецких грузовых судна. Их команды неистовствуют вот уже три дня и обзывают вас непотребно.
 -А-а, я догадываюсь - под видом гражданских кораблей к нам прибыли коршуны мирового империализма. Конечно, у них трюмы набиты взрывчаткой и минами, а за иллюминаторами скрываются ракетные шахты,- нашелся Пехота.
- Никак нет, у них, оказывается контракт с прежним правительством на разведку нефти, вот, они и приплыли.
- Ну, пошли их к чертям собачьим!
- Виноват, весь бюджет острова формируется от этих контрактов.
- Отставить, лейтенант. Контракт оплачен? Оплачен! Нефть нам и самим нужна. Разовьем тут промышленность, построим нефтеперегонные заводы, пустим локомотивы, введем Новый год…
 Так им и объясните этим немцам, а не поймут,- отправьте на северо-восток танковый взвод, да, черт побери, взвод, пусть их припугнет, как следует. И именно по пустыне, а чтоб бойцам не было скучно, пусть устроят между собой танковое ралли, и приз им назначьте. Кто первым придет в Кулансию, тому э…э, к примеру пачку папирос и банку сгущенки. Мыслите, так сказать, нестандартно.
 - Сгущенки нету,- робко кашлянул бледный зампотылу и опустил глаза.
 - А в случае чего, подтяните к порту наши корабли. Хватит уже, поиграли на руку мировому империализму, растуды его!
 Дневальный на выходе вытянулся в струнку, когда мимо него проходили, переговариваясь между собой, Пехота и Петрушка. Он (дневальный) видел, как закрылись за ними двери, и, как бы по эстафете передал «картинку» стрелкам на дворцовой башне. Те поймали в поле зрения офицерские береты, лишь только они «выплыли» из тени здания. Внизу к командиру примкнули еще военные, и вся эта группа устремилась к храму по своеобразному коридору из танков и бронемашин.
 Группа прикрытия видела так же, как почти у самой церкви с командующего сдуло суховеем берет, все офицеры кинулись дружно ловить его, это их и спасло.
 Едва они нагнулись, как из вывернувшегося из переулка старенького « Фиата» в их направлении сверкнула автоматная очередь, и автомобиль, скрипнув тормозами, круто свернул в противоположный переулок.
 В ту же секунду частые пули прошлись по порталу культового строения, вышибая известь и с воем вбуравились в деревянные прилавки пустых торговых рядов неподалеку.
 То «снайперы» прикрыли командира, однако по машине не попали. Очевидцы клялись потом дружно, что в автомобиль был битком забит бородатыми жупалами, ухмыляющимися и страшно вооруженными, так, что стволы торчали наружу из окон.
 А командиры, как жуки расползлись по песку и укрылись за стоящими танками. Петрушка умудрился юркнуть под ближайший Т-54, и так пришквариться спиной к его днищу, что зампотылу потом еле отодрали.
 А командующего во Дворец доставили на носилках- настолько потрясло его неудачное покушение, хотя морально он все время готовился к покушению на свою персону… А как только военному правительству стало известно, причем весьма недостоверно, что следы злоумышленников ведут в западный район Физули, район тут же был стерт с лица земли.
 … В дукане за городским мостом Отто Джонс по дешевке сторговал белый тюрбан и на выходе неловко приладил его на свою голову. К тому моменту репортер успел основательно зарасти щетиной, и вся эта маскировка позволила ему сойти за жителя столицы. Англичанин бродил от дома к дому, от переулка к переулку, воровал шашлык, питался арбузными корками на помойках, собирал материал для своей будущей книги.
 Однажды около музея он стал свидетелем настоящей трагедии, которая заставила содрогнуться даже его видавшую виды душу. У здания, непонятно как, оказалась зазевавшаяся женщина с тремя девочками, наверное, дочками. Увидев, что из дверей музея выходили матросы, мать поняла, куда попала. На свою беду она тут же заметалась, пытаясь побыстрее скрыться из виду. Но матросы заметили семью и, смеясь, попытались приблизиться, окружая кольцом. Некоторые даже заулюлюкали и захлопали в ладоши. И тогда женщина выхватила нож и в одно мгновение перехватила тоненькие шейки своих дочек, а потом, взмахнув им, судорожно закололась сама.
 Позору она предпочла смерть, хотя у моряков на уме ничего такого, может, и не было.
Потрясенные, они опустились на песок и, стянув береты, долго и задумчиво чертили на песке что-то пальцами. Да, уж, был бы телерепортаж.
 …Когда моральное равновесие в душе было восстановлено, Пехота отправился к Кассандре, залечивать раны. Он полагал, что после случившегося с ним на площади, она будет встречать его, как героя.
 Перед самым его появлением из номера американки выскочил перепуганный матрос Поливода, на ходу застегивая ширинку и, растолкав своих сослуживцев - охранников, пустился вприпрыжку по коридору.
 - Стоять!!!- приказал командующий.
  Боец замер.
 - Ты что здесь делал?
 - Никак нет, не то, что вы думаете, товарищ командир. Просто она попросила кое-какие вещички из нижнего номера поднять.
 -А что ты думаешь, что я думаю? – Дернул плечами капитан и сунул пистолет в кобуру.
 - Я думаю, что вы думаете, что ее имел сначала в ванной, потом в постели, а потом и кхе… кхе… на подоконнике.
 -Да нет, матрос, я, пожалуй, так не думаю. Шагай дальше и больше мне тут не попадайся!
 Кассандра вышла навстречу Пехоте и, выгнувшись, как кошка, оперлась о дверной косяк. Хищные, темные, выразительные, живые глаза, вздернутый нос, роскошная фигура. Одета она была в новенькую матросскую тельняшку в обтяжку, удачно подчеркивающую ее грудь, черные джинсы и черные ботинки. Шнурок на левом ботинке был не завязан.
 - Ну, хозяюшка, встречай,- приосанился Пехота, поправил усы, и, оттолкнув ее, нырнул в номер. Следом какой-то страшно тощий матрос затащил в «апартамент» здоровенный футляр.
 -Вот, контрабас тебе принес. Подарок!- Приосанился Пехота и глянул на Кассандру.
 Девушка с интересом посмотрела на диковинный футляр.
 - А зачем мне хэто, Серж Семьёнович?
 - Да что ты! Для женщины вещь незаменимая. Можно поиграть на нем в момент стресса, можно отразиться в нем, как в зеркале, а можно обороняться в случае нападения повстанцев. Вот, я нарочно прилажу его в угол, владей… И для тебя я теперь просто Серега, можно по простецки «товарищ капитан», а назовешь майором, я вообще твой, поскольку ты у нас теперь как бы на службе, и этим ты проявишь нечеловеческое уважение ко мне.
 Ну, раздевайся, раздевайся быстрее!
 Пехота ухватил девушку за тельняшку, стал тянуть, как рыбак невод из речки.
 -Нэт, нэт, подожди,- Кассандра вырвалась и пустилась наутек по комнате,- сначала объэшай, что ты бистро вывэзэшь мэнья в нэйтральный страна,- девушка подхватила край одеяла и стала дразнить им Пехоту, как возбужденного козла.
 - Обещаю!
 - А куда?
 - Да хоть в Новую Зеландию! Ну, иди же ко мне, не то я буду стрелять.
 - Ты мнэ, как хэто, письмэно объэшай.
 - Обещаю тебе письменно.
 Командующий прыгнул через кровать и завалил Кассандру прямо на паркет. На кровать полетели ботинки, джинсы, и вскоре частые стоны наполнили номер, заставляя спины часовых в коридоре покрываться гусиной кожей. Голые лодыжки девушки до крови кололи остренькие звездочки с капитанских погон. Но вскоре стоны прекратились. Пехота хрюкнул и вскочил:
 - Нет, контрабас я тебе не дам,- доложил он Кассандре,- не пристало буржуям советскими контрабасиками развлекаться. И джинсики сверни и сдай по описи.
 «Боже, честь офицера сменял на примитивное совокупление,- снова стал терзаться он, дрожащими пальцами застегивая пуговицы пэша.- Оно понятно, что американка теперь у нас вроде как на службе, но если она на службе, то не у меня же одного, а, следовательно, мне, движимому идеями флотского братства, надо делиться ею со всеми офицерами. Но ведь ее на всех не хватит. О-ой, рабовладелец я недорезанный, вот я кто. Пятнадцать лет дисциплинарного батальона, как минимум».
 События последующей недели не внесли особой ясности во взаимоотношения новой власти с населением страны. Волна народного сопротивления все нарастала, а Пехота искренне не мог понять причину этого.
 Два килограмма долларов на выкуп премьера, не смотря на отчаянные протесты прежнего кабинета министров, из бюджета трудового народа Пехота выделить не позволил, мотивируя отказ скудостью казны. А свои кровные сбережения – десять динар йеменской валюты капитан готов был отдать за освобождение шефа всех министров. Условия были переданы похитителям.
 Поколебавшись, они согласились.
 Воодушевленный успехами переговоров, командующий решил тут же выступить по национальному телевидению (благо, приглашения уже были), чтобы разом утихомирить страну. Он уже приказал подать танк к подъезду, но тут ему доложили, что пришли ходоки из Меймене.
- Ходоки? А вы их обыскали, они без бомб? Может под халатами или в свитках?
- Чистые, товарищ командир.
- Ну, тогда ура, только тихо, ура, это наша победа! «Вставай, проклятьем заклейменный»!.. Признали –таки нашу власть, поняли, наконец, кто несет им свободу… Но подождите, подождите, я не могу встретить их вот так сходу, мне надо приготовиться, соорудить отчет о проделанных успехах. Я сейчас, я быстро, да вот, прямо здесь, бумагу мне и карандаш! А стариков проведите во Дворец, и пусть ожидают не в холле, а в самом шикарном кабинете, не как гости, а как истинные хозяева Дворца, эх, жаль нельзя их чаем напоить - чтобы выписать сахар, надо кучу документов оформить. А впрочем, скажите Белохвостикову, пусть плеснет кипяточку, а чаек и сахарок из моего пайка возьмите, ничего, посижу сегодня и без чаю.
 Надо сказать, что к тому моменту самый роскошный кабинет, то есть кабинет премьера облюбовал сумчатый Федор. Ему нравилось кататься на атласных шторах, а вот частые телефонные звонки его тревожили.
 Матросы втолкнули стариков именно в этот кабинет, указали на переживший «национализацию» кожаный диван и закрыли обе створки деревянных дверей. Робко озираясь, ходоки по турецки расселись на  своих ковриках вдоль стен, помолились, Богу за то, что помог им успешно проделать столь неблизкий путь.
 Они и пришли-то не столько по делам, сколько воочию увидеть новую власть и попросить немного сбавить общинный налог на землю. За хозяина в кабинете сидел Федор, над столом торчал его черный берет с красной стрелкой, а под крышкой стола, между двух массивных тумб висели его кроссовки и покачивались, как груши на ветке.
 «Хозяин» молчал, и гости начали потихонечку переговариваться между собой. Постепенно их голоса начали усиливаться, потом они заспорили, а потом взялись и тузить друг друга. Тут Федор не выдержал, пролез под столом, встал, отряхнулся и, гордый, прошелся перед обалдевшими стариками взад-вперед, сурово поигрывая бровями.
 Деды повскакивали на ноги, перепрыгивая друг через друга, выскочили в коридор, распростерши руки к потолку, как привидения пронеслись по Дворцу, вылетели на улицу и растворились где-то в небе, как показалось некоторым, даже с карканьем. Охрана пальнула вдогонку. С неба прилетели птичьи перья, и Дворец сотряс мощный вой сирен: срочная эвакуация личного состава, подозрение, что незваные гости подложили таки мину.
 В тот же день по острову разнеслась страшная весть, что Пехота новоявленный островной диктатор, ни кто иной, как ужасный, карликовый медведь Коала.
 …В новенькой телестудии на Жакуб - стрит (целиком оборудованной на средства Адена) с пластиковыми стенками, обложенными звукопоглощающими пенопластовыми пластинами, с динамическими микрофонами и советскими громоздкими телекамерами, при известии, что на подъезде Пехота, поднялся переполох. Сотрудники редакции уносили ноги, стараясь не попасть под горячую руку капитана. Потому сразу не нашлось добровольца припудрить командующего, чтобы малиновая пролысь в его белых, кукольных волосенках и нос не бликовали в свете мощных фонарей.
И тогда редактор общественно-политических программ, безответный старикан, из числа сочувствующих коммунистам, которого начальство специально выпнуло для работы с Пехотой, поручил это дело осветителю (поскольку все гримеры поразбежались), самому бесправному сотруднику на телевидении носатому, плюгавому, сутулому, унылому и постылому.
Нечего и говорить, что руки у этого «специалиста» тут же свело от страха, осветитель едва сумел вооружиться ватным в пудре помпоном и стал, как на колесиках с опаской подъезжать к гостю студии сзади, готовясь в случае чего удрать.
Да Пехота и сам, говоря по правде, побаивался публичности, это он с перепугу запросил прямой эфир, вместо того, чтобы похлопотать, чтоб передачу пустили в записи.
 Скосив глаза, герой эфира с подозрением наблюдал за мелькающим осветителем, решив, что последний наверняка играет на руку мировому империализму и готовит что-то террористическое.
 А немногочисленные жители страны, имеющие чудо-ящик, припавшие к нему, так толком и не смогли ничего понять. На их экранах, неохотно расцветших, как подмороженные бутоны белых роз, и впрямь появился командир советского батальона в защитной форме на фоне серпастого красного флага. Но едва капитан раззявил рот, как сверху чья-то корявая, дрожащая рука накрыла его огромным помпоном и двинула тем самым орудием по носу слева направо, а потом справа налево. Тут же раздались пистолетные выстрелы, крики «держите пособника», чей-то вопль, а потом топот, свист и хохот. Свет задрожал, упал куда-то и изображение исчезло.
 Но не прошло и пяти секунд, как оно вернулось, послышался непонятный акбарам русский язык. То Пехота отдал приказ:
- Лейтенант Петрушка, держите всю студию на прицеле!
 Потом на фоне флага опять нарисовалось встревоженное лицо Пехоты, пошло на зрителя все ближе, ближе. Оно выпуклилось, нос уехал в правый нижний угол, весь экран затмился, и на нем остался лишь один единственный глаз, явно заинтригованный.
 - А интересно, меня показывают?- Спросил он.
 И, очевидно, сообразив, что показывают, глаз отдалился и вновь превратился в Пехоту. Он занял свое место под флагом, разогнал руками клубящуюся пудру и утробно кашлянул. У некоторых телезрителей едва не повылетали динамики из их приемников.
 - Я буду краток,- обнадежил комбат оккупированную территорию,- люди меня хотели увидеть, и вот я перед вами. Считаю, так и должно быть – если власть зовут, она должна придтить… А еще (комбат вытащил из кармана листок), у меня спрашивает кое-кто, как я понимаю счастье. Так вот, я его понимаю так, счастье – оно как танк, оно или есть, или нет его! А чтобы не быть голословным, я вам сейчас станцую матросский танец «Яблочко».
 Капитан вскочил, поправил ремень, и, подпрыгнув, выступил на площадку перед камерой. Он выставил руки перед собой, как слепой пошел вперед, подпрыгивая и перекрещивая ноги…
 Депутаты парламента с напряжением наблюдали по большому общему телевизору за выступлением командующего. Кажется, они никогда не видели столь диковинного танца.
 А председательствующий снял с головы накидку, протер лысину платком. От нее валил пар:
 -Ну, ладно мы фанатики,- пожал спикер плечами,- но это же просто монстр. Коллеги, я отменяю охоту на Пехоту. Он – наш!
 После обеда Пехота вызвал к себе во Дворец лейтенанта Пшеничного, чтобы поразузнать, не стабилизируется ли ситуация в столице после его исторического телеобращения к народу, поскольку знал, что Пшеничный часто ездит по городу.
 Лейтенант в это время как раз подъезжал к духовной школе, что за антикварной лавкой, в здании этого учебного заведения, в его общежитии и подсобных помещениях была расквартирована его рота, и офицер возвращался пообедать.
 Он следовал он по второстепенной дороге, которая пересекалась с главной городской магистралью – проспектом имени Авиценны. Светофоры к тому времени в городе уже не работали, поэтому бронетранспортер, в котором он ехал, вывалился на перекресток внезапно, неожиданно для машин, мчащихся по главной. Некоторые притормозили, некоторые начали его объезжать, а один, наиболее неуравновешенный акбар, не выдержал этой пытки, бешено вцепившись в баранку своего «Опеля» и оскалив зубы, он с ходу протаранил БТР прямо в носовую часть слева.
 Легковушка этого автомобильного Гастелло тут же взорвалась, окатив волной огня вражескую броню, транспортер подкинуло и повернуло и, прокатившись по диагонали через перекресток, он съехал в кювет. От серьезных повреждений его спасли броня и то обстоятельство, что скорость у тарана была небольшой.
 Однако Пшеничного и водителя здорово тряхнуло при столкновении, и матросы патруля, оказавшиеся неподалеку от места аварии, отволокли пострадавших в тень чинары, усадили в ее тени, суетясь, вскрывая аптечки, стали оказывать первую медицинскую помощь.
 -Эх, товарищ лейтенант, умные офицеры сидят себе во Дворце, а вас носит по городу. Опасно это. Ничего, сейчас мы вас быстренько отвезем в санчасть к Волосюку, он вас живенько починит!
 Лейтенант посмотрел на ревущую сигналами автомобильную пробку, скопившуюся после столкновения, на дорожного полицейского, что отчаянно размахивал своей палкой, разгоняя машины, поднял глаза на раскидистую крону чинары, сквозь которую светило солнце, расстегнул свой ремень:
 - Дай-ка попить, Лукашов, моя фляжка пустая.
 Он сделал несколько жадных глотков, поперхнулся, закашлялся:
 - Со мной все в порядке, а его,- он кивнул на водителя,- похоже, хорошо стукнуло. Сосредоточьтесь на нем.
  Под чинарой Пшеничного и нашли командирские посыльные. Пшеничный сплюнул, поднялся, поковылял к поданной машине.
 - Товарищ лейтенант?
 - Что?
 - У вас вон,- матрос похлопал себя по заднице,- все штаны в известке от бордюра.
 Командующий сидел на своей кровати во Дворце и листал свежий номер «Калифа на час», надеясь через газету вникнуть в чаяния простого народа. Вот снимок: широкий участок земли с оросительными установками – большие колеса со спицами, сквозь них продеты трубы. И земледельцы какие-то добрые – открытые, чистые лица, чуть поодаль верблюды, тоже очень добрые с виду, словно бы даже и улыбающиеся, в небе солнце. Невесть почему, но капитан догадался, что снимок этот сделан еще до высадки десанта на Сокотру. А вот храм и старый сухонький мутик - жрец, воздевший руки,- современная фотография.
 - Ну и вид у вас, лейтенант,- Пехота смотрел на приближающегося Пшеничного, оторвавшись от газеты.- Впечатление, будто вас отмудохали за околицей.
 Пшеничный вздохнул.
 - Знаю, знаю, что жарко, - засуетился командующий. - Повстанцев хоть пруд пруди, и мы от Родины оторваны, как подошва от сапога. Ну, ничего, вот-вот во Дворец доставят любимого нами товарища Афганку, он сможет растолковать стонущему от бесконечных диверсий народу нашу политику.
 - Уходить надо, командир, надо сниматься и уходить. Мы только провоцируем ситуацию. Здешний люд буквально звереет при виде нашего брата. Только за эти сутки снайпер едва не уложил двоих матросов. Да и боезапас у нас кончается.
- А вы знаете, лейтенант, скажу вам откровенно, как коммунист коммунисту, я жалею, что именно вас назначили замполитом батальона. Вы, вместо того, чтобы разводить демагогию, поработали бы с личным составом. Где политинформация? Где политзанятия? И вообще, где?.. И кто, как не вы, должны доводить до контингента международную важность нашей миссии, ее суть? А вы уклонились, раскатываетесь по городу на различных видах нашей бронетехники, жжете солярку и бензин. Не удивлюсь, если вскоре вы с матросами своей роты станете выезжать за город на пикники… А я за вас тут отдуваюсь…
 И снайпер этот, почему он объявился? Да потому, что матросы носятся по городу взад-вперед, как попало, торчат из люков, чуть не в полный рост, герои, мать их! И опять же, чье это упущение. Замполита, потому- не разъяснил бойцам насколько важны их жизни нашей стране. Глубоко важны, очень глубоко!
 - Я полагаю, ребят надо срочно замаскировать в акбарскую национальную одежду, особенно тех, которые на виду, я уже проделал в этом плане кое-какую работу.
 -Отставить! Где вы ее будете брать? Опять мародерство? Слушайте мой приказ: часовые на перекрестках и у государственных учреждений должны стоять в полной, военной форме. Они олицетворяют нашу гордую и могучую Родину. А она не боится каких-то там штучных снайперов!
 - Ну, тогда прикажите хоть перевести наши корабли с северного побережья в бухту Хайф, чтобы под рукой были, в случае чего.
 - И корабли не переведу, так у нас есть хоть какое-то прикрытие с севера!.. А скажите по чести, вас не пытались завербовать?
 - Что, Петрушка настучал?
 - Отвечайте на мой вопрос!
 - Не пытались. А жаль. Я бы с удовольствием перебежал. Но видимо такие вояки, как мы с вами, противнику и даром не нужны.
 - За что я вас уважаю, товарищ лейтенант, так это за чувство юмора, оно у вас как-то ненормально развито. Когда вы смеетесь, все вокруг плачут.
 - Странно, но то же самое я слышу о тебе, командир.
 - А снайпера этого мне доставьте. Я его показательным судом буду расстреливать!
 … Перед вечером с импровизированной летной площадки за Дворцом Революции в небо поднялся легкий двухвинтовой вертолет, который Якин некогда угнал у жупалов, и который Пехота держал на всякий пожарный поблизости, а иногда, чего греха таить, полюбливал украдкой, забравшись в кабину, ухватиться за рычаги управления и подырчать всласть, представляя, что он в полете. Винтокрылая машина, подняв хвост, пошла в сторону гор.
 С некоторых стариков, нечаянно зазевавшихся поблизости, сдуло тюрбаны и бороды, в ярости похватав каменья, они пустились метать их по вертолету, крича проклятия. Хотя дедушкам оставалось только гадать, зачем железная стрекоза полетела в горы, и кто в ней находится.
  Однако, для Пехоты тайны в этом не было. Управлял вертолетом Якин, его двоюродный брат был вертолетчиком, он-то и научил родственника, еще до его службы, «водить» летательный аппарат, познакомил с общим принципом его устройства. С Фиалкой, сжимая автоматы, летели матросы Суткус, Поливода, Тенищев и Лукашов. Это вооруженное подразделение направил в скалы командующий.
 По его мнению, именно там, в ближайшей от города крепости, засел снайпер.
 - Чует мое сердце, оттуда снайпер стрельбу ведет. У тебя, Якин, уже есть какой-никакой опыт разведки, да и Поливода опытен в делах рекогносцировки, как маршал Конев. В общем – ты опять старший.
 Ссылки на то, что в матросов из скрытого убежища летели пули карабинные, а с гор из такого оружия до города не добьешь, капитан проигнорировал.
 По правде сказать, Пехота долго колебался – посылать радиста на этот раз или нет. Как бы там ни было, Фиалка успел снискать авторитет среди личного состава, да и английский знал. Но исхудавший до прозрачности Петрушка, тонко интуича симпатии и антипатии командира, таки подзудил:
 -Ага, ага, давайте Якина пошлем, все равно он уже связь наладил и принял телеграммы, а в случае чего мы ЗАСовского связиста можем и с корабля снять. И во второй роте, кстати, есть знаток английского языка, так что, как ни крути, у нас и запасной переводчик имеется. Давайте Якина пошлем.
 И комбат сдался. Понятное дело, что на опасное задание он, по обыкновению, отправил матросов под вечер. Правда, разрешил воспользоваться вертолетом:
 - Только, Якин, за это привезешь мне горный цветок эдельвейс, я хочу изготовить настойку против зубной боли, по своему рецепту.
 На самом деле капитан хотел подарить диковинный «цвет» Кассандре и проклинал себя за это, на деле не имея ни малейшего представления ни о поре цветения эдельвейсов, ни о месте их «обитания».
 Когда шум винтов в небе стал стихать, Пехота и Петрушка слепились лбами и зарыдали:
 «Родина слышит,
  Родина знает,
  Как ее сын в облаках пролетает»...
… Сквозь остекленную часть кабины летящие воины, как на экране видели сменяющиеся скалы, утесы, пропасти, какие-то тропинки, что подобно дымовым хвостам ракет разлетались внизу в разные стороны. Вон из голубоватой дымки вышла скала, похожая на нос огромного корабля, на ней, на самом острие, одиноко торчит куст барбариса, как раскачивающийся паук, намертво вцепившийся обнаженными живыми ножками корней в кварцевую призму.
 А вот мертвые, скалистые ущелья сменил живой горный луг, черная тень вертолета бежит по его зеленой траве, трава под вертолетом разбегается в разные стороны вихрастыми круговинами.
 А впереди, прямо из заката, уже поднимается удивительная с плоской вершиной гора, чем-то похожая на огромный балкон, «увитый» дикими, труднодоступными лесами, обвешенный чистым бельем высокогорного снега.
 Наверное, на этом балконе еще совсем недавно стояло солнце в шелковом оранжевом халате и шитой золотом тюбетейке с чашкой горячего кофе в руках. Постояв немного, оно пришло в ужас от «благодатных» преобразований Пехоты, в досаде удалилось с балкона, и только вкусный дымок его напитка все еще курился над горою, туманом вечерней зари.
 - Призвали парня из деревни в армию, ну, попал он в вертолетчики. Служит. Послал домой письмо: «Мама, совсем недавно перегоняли технику, как раз над нашим селом. Я уговорил командира своего экипажа, и мы покружились над нашим домом. Так я передал вам привет»! Ага, значит, опустил это дело в почтовый ящик, а дневальный тут же передает конверт из дома: «Сынок, тут недавно какой-то антихрист на вертолете над нашим двором летал. А отец в это время на грушу трусил, его и сдуло, он сломал руку».
 Лукашов все время пытался перекричать рокот двигателей, поэтому у него получилось не смешно. А если честно, никому и смеяться-то особо не хотелось. Тревога владела воинами, как неизвестность астронавтами, попавшими на незнакомую планету.
 И лишь Суткус, сидящий рядом с Якиным, все время ширял пальцами направо и налево:
 - А это что за кнопка? А зачем этот тумблерок?
 - Это ты, что ли, тогда на маршруте Пехоту анекдотами доставал?- Спросил Поливода у Лукашова.
 - Ага,- как-то нелепо улыбнулся матрос, - а интересно почем сейчас мороженое в Москве?
 - Что?
 -Мороженое, говорю, дома почем?..
 - Как обычно,- пожал плечами Тенищев,- пломбир сорок копеек, эскимо - тридцать восемь, фруктовое пятнадцать, и когда домой уже?
 - Мороженое ему… Петрушка вон вообще бээмпэшку в кишлаке на трех баранов обменял, а баранов этих в городе продал за деньги, а деньги в ювелирном обменял на золото, оборотистый гад. Вот вам и «эскимо»… и потом, Лука, тебе еще тарахтеть до мороженого, как железному чайнику… Вы лучше думайте, как снайпера будем брать, наверняка он вертолет уже на мушке держит. А если долбанет кумулятивным, от нас и ушей не останется,- зло посетовал Поливода,- противные волоски вновь раскустились на его утином носу, их не могло истребить никакое бритье.
 - Я вас оставлю на том склоне, над крепостью, а сам облечу вокруг нее, отвлеку внимание и сяду на ту площадку внизу, а вы меня в случае чего прикроете,- ткнул пальцем Фиалка в стекло, не реагируя на любознательного Суткуса.
 - А может лучше все вместе? – Засомневался Тенищев. Вертолет ему казался лодкой в ночном море, наполненном акулами, выпрыгивать из нее никак не хотелось.
- Фиалка прав, надо разделиться, а то нас, как бычков консервированных в банке разом и накроют.
 Сверкая винтами, как спицами, машина зависла над тропой, матросы поспрыгивали на грунт, придерживая береты.
 Сообща воины сняли обомлевшего от страха Тенищева в перекошенном пэша, и вертушка, завалившись на бок, ушла за крепость.
 Бойцы залегли в кустах и огляделись. Никого, только внизу полуразрушенная крепость, хотя, вполне возможно это была и не крепость, а какое-то другое строение, лишь напоминающее по архитектуре оборонительное сооружение. Здание располагалось на наклонной квадратной площадке, с двух сторон окруженной смыкающимися скалами, с двух – высокой рукотворной, каменной стеной. Попасть в здание можно было только минуя ворота и пройдя по узенькому дворику… Вот они, внизу черепичные купола, ступеньки поросшие кустарником.
 Прячась в зарослях, матросы спустились вниз, обошли угол стен, приблизились к воротам. Благо их створок уже давным – давно не было, из камня торчали лишь массивные крюки петель, да над аркой была выбита какая-то древняя надпись.
 Бойцы припали спинами к стене, перевели дух. Тихо… И вдруг напротив в кустах что-то зашевелилось. Моряки вскинули автоматы, но над барбарисами поднялся морпеховский берет, надетый на автоматный ствол, поприветствовал однополчан туда-сюда. Свои. Вскоре из кустов выполз Якин с портативной рацией за плечами и, вовсю налегая на локти, подполз к воротам.
 - Может, стоит дождаться темноты, а уж потом штурмовать? – Шепотом предложил Тенищев.
 - Скорее всего, тут никого нет. Гул вертолета растевожил бы стрелков, они бы проявили себя как-нибудь.
 -А давайте мы Тенищева на разведку пошлем. Что, Тень, уже полны штанишки-то?
 - Да че вы как целки на медкомиссии!- Вдруг заговорил «во весь рост» Лукашов, и, осмелев не на шутку, скрылся в воротах.
 - Стой, Лука,- зашипели сослуживцы.
 -Пусто, и в окнах никого нет,- крикнул смельчак со двора. Опыт караульной службы с легендарным сержантом Стравинским сказывался: неприятелей и нарушителей матрос чувствовал издалека.
  Вояки выждали несколько секунд и ринулись за безрассудным разведчиком. А того во дворике уже не было, лишь маленький песчаный бурунчик,подхваченный легким, случайным ветерком, похожий на перевернутую елочку крутился на каменных ступенях. Побалансировав немного, он рассыпался в прах.
 Ночь уже была на подходе, и во дворе царил полумрак.
 - Лука-а? Наверное, внутри,- предположил радист и, словно в недоумении пожал плечами. Но и в помещении товарища не было. Пустые, затемненные казематы хранили зловещее молчание. Бойцы кинулись обшаривать ходы и комнаты. Оба полуздания крепости- верхнее и нижнее- соединял внутренний наклонный коридорчик тоже со ступеньками. Ребята поднялись по нему в верхний «отдел».
 - Лука, кончай херней маяться!- Не выдержал Суткус. Тут же под невысоким сводчатым потолком что-то оглушительно зашелестело, и в маленькие оконные проемы, как под напором хлынули целые потоки летучих мышей… Они давно улетели, но грохот их крыльев еще долго метался в каменных сводах.
- Смотрите,- Суткус кинулся к окну, под ним на пыльном полу, укрытом полуметровым слоем сухого мышиного помета, валялось несколько отстрелянных гильз,- вот вам и снайпер!
 Якин подобрал гильзу, покрутил ею у виска:
- Сна-айпер, ты уже, как Пехота стал. Везде тебе лазутчики мерещатся. Гильзы-то пулеметные и лежат они уже дней пять. Вон пыль на них насела.
 Матросы не могли знать, конечно, что это именно отсюда в день казни американки вел огонь безликий стрелок из специального оружия, целясь в Кассандру сквозь мощнейший оптический прицел. Снайпера, для подстраховки, послали отряды жупалов, воюющие на северо-востоке, чтобы распутная иноверка наверняка сыграла в ящик. Но в последний момент стрелок увидел танки, его рука дрогнула, и он попал в палача.
 К слову сказать, родня данного палача, гоняла теперь этого вышеизложенного снайпера по горам. Тот улепетывал, резво перепрыгивая через валуны и небрежно заметая следы. Иногда на выступах и тропинках мелькала его развевающаяся по ветру борода, ставшая неотъемлемой достопримечательностью местных гор.
… Вдруг в потемках каземата что-то резко взвыло, на свет выскочило какое-то неуклюжее существо и закрутилось вприсядку, потрясая автоматом.
  - Руки вверх, мудозвоны! Тра-та-та!!!- А следом безудержный молодой смех сотряс древние стены.
 Тенищев сгреб берет, лег спиной на стену.
 - Лука, вот влепил бы тебе между глаз,- Якин похлопал по своему автомату,- было б тебе «та-та»! Нашел время шутки шутить.
 -А, это анекдот есть… Скопились акулы вокруг корабля…
 - Да иди ты со своими анекдотами!
 - Ну, ладно, парни, тогда пойдемте вниз, там какие-то подсобные помещения.
 Моряки вернулись в нижний «отсек», ведомые караульным волком, включили фонарики, свернули в какой-то узенький коридорчик. Неожиданно он расширился, преображаясь в большой коридор со множеством боковых комнат: однотипные, серые, без окон даже. Словом, ничего особенного… Но вдруг в верхнем углу одного из дверных проемов Фиалка различил какую-то бумажку, пришпиленную гвоздем меж камней. Радист украдкой, благо двери низкие дотянулся и сорвал листок. А-а, знакомая песня: фотография, на ней Кассандра с каким-то жизнерадостным темнокожим отправляет свои профессиональные обязанности.
 Двойник этого снимка, только форматом по меньше, лежал у матроса в нагрудном кармане. К слову, только что найденное фото было грубо перечеркнуто какой-то  фразой, выполненной чем-то черным.
 - Эй, мужики, давайте ко мне,- спрятал радист фотографию за пазуху и переступил порог. Эта комната по архитектуре ни чем не отличалась от своих «сестер».
 Белые лучи фонарей выхватили из тьмы фрагменты каменных, неоштукатуренных стен, простреленный бурдюк, да раздавленную коробку из под спичек.
- Вот подходящее местечко для пыточной или станка для чеканки фальшивых монет,- подсветил гладкий, навалившийся потолок Суткус.
 Но Фиалка его не слушал, натужно сопя, он ползал по полу, скрупулезно ощупывая каждый камешек.
- Пошли отсюда, у меня уже батарейки садятся в фонарике,- наседал Тенищев.
- От, елки-палки, пусто.- Якин встал, явно раздосадованный, стукнул кулаком по коленке,- что же здесь…а ну-ко, братва, кто хочет отлить?
 - Всем нам уже приперло, аж в ушах булькает, побежали, Фиалка на улицу, а то еще заблудимся, вот-вот фонари погаснут.
 - Тогда становись по одному к каждой стене и дружно…
 - Что, прямо здесь?
 - А что, это же тебе не храм.
 Идея пришлась ко времени, и вскоре бодрые, разрозненные струи, рикошетя от стен, побежали по каменному полу, сливаясь в пенящийся поток общего характера. Однако, как ожидалось, лужи на полу он не образовал. Жидкость быстро нашла себе лазейку и ушла под «палубу».
 - Вот оно место утечки,- ткнул пальцем в пол Якин,- о-о, да здесь и колечко. Посветите!
Невзрачное откидное железное кольцо было вмонтировано в серый камень совершенно «заподлицо», под него даже круглое руслице было выбито.
 - Лука подцепи-ка штык - ножом, я не хочу руки марать.
 Отвернув камень, воины обнаружили под ним подвал, а в нем много зеленых ящиков.
 - Мамочки, и здесь оружие!
 И действительно, в тех ящиках, что стояли поближе к лазу, лежали винтовки- «М-16», чуть поодаль - автоматы «Калашникова», а в ящиках - у противоположной стены - и гранаты. Судя по относительной свежести краски на ящиках и обильной смазке стволов, оружие в схроне было новым, а, значит и сделан он был недавно. Кто-то эту древнюю крепость использовал в качестве склада или перевалочной базы на пути доставки оружия. Откуда и куда оставалось неизвестным, а вот то, что хозяева этого потайного арсенала могли нагрянуть в любую минуту, было очевидно.
 - Так, Лука, беги наверх на разведку, как бы нас не накрыли.
 -А чего я?!
 -Все равно б теперь стоял дневальным во Дворце.
 Лукашов выбрался, постучал сапогами по камням, как показалось, нарочито громко, потом стук удалился и растворился.
 - А давайте заминируем этот склад,- кашлянул Поливода,- вон и мины есть!
 -Ага, а ты уверен, что сюда душманы первыми явятся, а не какая-нибудь краеведческая экспедиция?
- Да какая экспедиция? Кто нормальный добровольно полезет в ту дыру?
- Вот уж точно, вот где я не хотел бы остаться,- шептал Тенищев ощупывая руками шершавые стены. В полумраке тревожно сверкали его глаза.
 - А мы тебя как раз здесь и прикроем, посидишь, пораскинешь мозгами…
 - Тихо!- Шепнул Фиалка.
 - Да че ты шугаешься, как полоумный…
 - Слышите? Кажется стреляют!
 Матросы прислушались. Откуда-то словно из - под земли до них донесся едва уловимый стук.
 - Ну, и уши у тебя, Фиалка, как локаторы!
 - Нет, это что-то под землей. Если крепость, должна быть и вода. В подземных пещерах воды бьются,- неуверенно предположил Суткус.
 - Говорю вам, «Калашников» лупит! Хватаем по гранатомету и гранаты во все карманы. Кто сколько сможет и на свежий воздух,- приказал расторопный командир.
 Десантники метнулись к ящикам, торопливо начали рассовывать лимонки по карманам.
 - Якин, скажи Уксусу, чтобы много не нагребал, а то уронит по дороге, у него все из рук валится,- горячо шептал на ухо радисту Тенищев.
 Моряки быстро «задраили люк» и устремились к выходу. Гранатометы чиркали по стенам даже с искрой.
- Неудобная же штуковина,- посетовал Суткус,- как лестница - стремянка.
- Ты два что-ли прихватил?
- Пригодятся.
 В конце коридора Якин отмахнулся от крадущегося за ним Тенищева, пригнулся и шустро обогнал всех:
 - Стойте, дальше ползком.
 Бойцы рухнули на пол, широко стали загребать под себя мышиный помет. Вот он светлый проем главного входа, все шире и выше. А едва Якин и Суткус осторожно подняли головы над порогом, прямо посреди двора- спиной к себе - они различили Лукашова. Тот прятался за камнем-валуном и часто стрелял по воротам, в которых мелькали нечеткие тени.
 Фиалка сообразил сразу:
-Молчать! Всем молчать!
 Но было уже поздно. Поливода окликнул Лукашова, тот потерял бдительность, оглянулся, и в ту же секунду его поцеловала косо в висок вражеская пуля. Матрос медленно приложил ладонь к виску и увял. Пули кругами стали бегать по стене вокруг дверного проема, рикошетя от стен, как попало штрихуя его. Десантники вжались в палубу и немного отступили.
 - Уксус, ты любознательный, не заметил, тут есть запасной выход?
 - Хрен его знает, не заметил.
 - Ты посматривай на всякий случай назад, чтоб к нам с тыла не зашли. Только не лупи из гранатомета. Там оружейный склад. А мы будем держать ворота.
 - А ты, мы же…шь, – стал задыхаться Тенищев.
 - Мы будем держать ворота! - Повысил голос Якин.
 - Я только хотел сказать, что ты же можешь по рации связаться с батальоном и вызвать подкрепление.
 - Пока от Пехоты его дождешься, ты успеешь своей бородой обмотаться, как пулеметной лентой.
 Из-за узости дверного проема работать пришлось вдвоем Якину и Суткусу. Он почему-то был уверен, что тылы надежно прикрыты. Поливода и Тенищев в это время компактно ужались под стенку и пережидали бой, накрыв головы руками.
 Атакующие предприняли было лобовой маневр, толпой попытались вломиться в ворота, чтобы потом рассеяться по дворику, но прямо под аркой их накрыло гранатой.
 - Влево особо не забирай,- крикнул Суткус Якину.
 - Эт почему же?
 - Там же недалеко вертолет!
… Противник здорово проигрывал в стратегическом отношении: наши надежно сидели в крепости, как черепаха в панцыре, великолепно простреливая ворота, потому бой не мог продолжаться долго. Нападавшие, сообразив наконец, что ворота – слишком узкая лазейка, в истерике полезли на стену, но небогатый урожай их голов над стеной морпехи тут же сняли автоматными очередями, поставив точку в том сражении.
 Пороховой дым растворился в небе, десантники выждали минут десять, осторожно выкрались за ворота.
 - Ох,- хватался за сердце Тенищев,- плохо мне, я крови боюсь.
 - С десяток душманов было,- огляделся Суткус.
 - Остальные, наверное, в горы отступили, подал голос Поливода.
 -Вряд ли, скорее всего мы их всех положили, уж живые -то наверняка забрали бы оружие убитых,- а оно вон валяется. О! И носилки!
 Десантники вернулись, подобрали убитого Лукашова, уложили в носилки и понесли к вертолету.
 - Допугался, пугач сопливый,- досадливо сплюнул Поливода,- «мужики, почем мороженое в Москве»?
 - Все из-за тебя, зачем кричал ему?
 - Еду я по выбоине, из выбоины не выеду я,- чуть слышно пробормотал Якин. Сорвал свободной рукой травинку и сунул в рот. Он любил баловаться скороговорками, они помогали ему сохранить душевное равновесие.
 - Чего - о?
 - Да ни хрена.
 Скалы зловеще нависали над тропой, их ломаные силуэты чернели на фоне зеленого неба, простреленного маленькими холодными звездами.
 - Слава Богу, вон и вертушка, я боялся, что духи ее в ущелье спихнули, - поскользнулся на траве Суткус,- может, еще успеем вернуться в батальон до отбоя. Чаю горячего хочется.
 - А ну-ка подождите.
 - Ну что ты, Фиалка, опять удумал?
 - Ставьте носилки, говорю!
 Якин подхватил камень, швырнул его в сторону вертолета:
 - Ложись!!!
 Обломок скалы ударил в округлый фюзеляж, и ослепительный взрыв разнес машину, как банальный газовый баллон. Даже было удивительно, как эта относительно компактная «железяка» смогла произвести столько огня. Взрывной волной посрывало с ближайших камней кусты барбариса и берет с Тенищева, который с перепугу запоздал упасть…
 Когда грохот взрыва стих, Суткус яростно потрусил гранатометом:
 - Попили чайку, мать их!
 - Просто у жупалов не было пилота, вот они и заминировали вертолет. А так бы – улетели.
 Маленькому отряду теперь предстояло решить сложную задачу: как спуститься с гор в темноте, не зная дороги, да еще и с мертвым телом на руках.
 - Якин, но теперь-то ты свяжешься с батальоном? И пусть ракетницы с собой возьмут, а то всю ночь друг друга будем искать.
 Радист снял со спины прямоугольную станцию, раскрыл антенну, приладил наушники на голову и пустился вертеть ручки настройки. Но как матрос ни старался, станция лишь монотонно шипела помехами, как кипящий чайник паром и ни ответа, ни привета. Матрос снял наушники, посадил на голову берет:
 - Ничего не понимаю. Все время работала, и - на тебе.
 - Да и хрен с ней, давайте выберем местечко и заночуем здесь, - расхорохорился Поливода. - А с рассветом и пойдем. Че нам сейчас торопиться-то?
 -Торопиться надо хотя бы потому, что по этим горам могут рыскать и другие жупальские отряды, и они слышали стрельбу и врыв вертолета.
 Однако воины поспорили-поспорили и все - таки пришли к выводу, что предложенному Поливодой варианту альтернативы нет. К сожалению, больших пещер поблизости не было, и небольших тоже, вообще никаких! Вот разве что скромная площадочка у подножья скалы. Скала, пожалуй, могла бы защитить от ветра.
 Конечно, можно было бы переночевать и в крепости, это было бы даже логичнее, но чем-то зловещим веяло от этого загадочного, темного сооружения, да и недавние события как-то не располагали ко сну под его сводами, и матросы предпочли оперативный простор.
 Они поставили носилки с другой стороны скалы, сами стали осваивать площадку. Под скалой были сложено оружие, рация, саперные лопатки, неизвестно для каких целей навязанные Пехотой… Суткус даже стащил с ног сапоги и портянки и в блаженстве пошевелил освобожденными пальцами:
- Эх, жаль не обшарили жупалов, у них наверняка есть и вода, и может даже чай. Да и тряпье ихнее нам бы сейчас не помешало.
 - Я могу вернуться,- неожиданно вызвался Поливода,- если надо, я мигом!
 -Только осторожно, Поливодович, среди трупов могут быть недобитые бойцы. И на тебе мой фонарик, в нем новая батарейка,- крикнул Якин вдогонку, но сослуживец уже скрылся во тьме.
 Казалось, он отсутствовал очень долго. Якин тщательно ловил ухом каждый звук, каждый шорох, прилетающий со стороны крепости и уже начал жалеть, что не дал Поливоде помощника. Но тут на тропинке мелькнул луч фонаря. Тенищев схватился за автомат, а на площадку выпрыгнул Поливода, поднял над головой мешок:
 - Вот, харч кое – какой раздобыл, лепешки, сыр, лук и даже сигареты! И вот еще,- он тряхнул коробком спичек.
 Подмышкой другой руки он держал ворох разного тряпья.
 Еде братва обрадовалась несказанно. Пехота полагал, что выкуривание снайпера из крепости не займет много времени, поэтому распорядился отряду Якина сухой паек не выдавать.
 Позабывший обо всем на свете Фиалка пристроил на лепешку кусок сыра и уплетал этот нехитрый бутерброд, аж за ушами трещало. Суткус с удовольствием хрумкал луком, как-то очень старательно запихивал в рот здоровенные куски присоленного хлеба, а Тенищев курил. Он переживал больше всех.
 Насытившись, матросы решили сначала в целях маскировки, костер не разводить, но холод уверенно брал свое, и, хочешь, не хочешь, они начали собирать сушняк…
 Лагерь караулили парами. Первыми затупили Суткус и Якин. Радист пытался еще несколько раз вызвать на связь батальон, но ни одна из попыток не увенчалась успехом, и Фиалка мысленно махнул рукой.
 Черный ветер свистел над скалой, иногда он сваливался на площадку, раздувал пламя небогатого костра в разные стороны, как ворох золотых листьев. Тогда казалось, что размазанный по камням огонь вот- вот погаснет, но порыв ветра стихал, голубоватые языки пламени вновь сбегались в кучу со всех сторон, поднимались наперегонки вверх и костер разгорался сильнее, нежели прежде. В горах тревожно кричали ночные птицы, и каменная осыпь шуршала по ущельям, заставляя часовых вздрагивать.
 - Эх, если б мы были на Русском, сидел бы я сейчас с теплом кабинете у Табачника, да резался бы с ним в дурака, потягивая горячий чаек, - вздохнул хмурый Суткус и подкинул дров.
 - А говорили, что ты кукарекал у него под столом, когда проигрывал.
 - Ну, кукарекал, и не только когда проигрывал, а и просто так, чтобы позабавить старика. А ты думаешь, почему он меня одного приглашал ночью и угощал всякими вкусностями? Да потому что другие не хотели кукарекать.
 Зловещая ночь в опасных горах почему-то провоцировала на откровенность.
 - А мне Луку жалко,- признался Якин,- веселый был парень. Мать его сейчас спит и не знает, что сына уже нет.
 - Ага, ты лучше себя пожалей. Не известно еще, что будет завтра с нами.
 .. Засыпая у костра, Якин слышал, как сонный Поливода бранит Тенищева за то, что тот сел на мешок с трофеями. А когда уснул, ему снился вишневый в белом цвету сад, и любимая Люська в легоньком сиреневом платьице. Она убегала по садовой дорожке, кружилась в беге, подхватив пальчиками, края платьица, манила парня за собой. Но тут в сад набежали жупалы, а вверху, прямо над деревьями, завис как дирижабль Лукашов книзу лицом с вытянутыми по швам руками. Якин понимал, что Люську могут украсть жупалы, его сердце щемило от тоски, но он, почему-то никак не мог оторвать взгляд от Лукашова, гадая, живой он или нет. А у того вдруг исказилось лицо, он разлепил глаза и заорал, как бешеный:
 - Якин вставай!
Матрос вздрогнул и очнулся от тряски. Его тормошил за плечо Суткус:
 - Якин вставай, Тенищев пропал!
 Эти оставшиеся трое бегло осмотрели крепость, обшарили кусты. Тенищев исчез бесследно, как исчезает полуденная тень…
… С легкой душой спровадив Якина в горы, сразу после ужина, Пехота собрал, наконец, штаб. Офицеры расселись, кто на чем мог, вокруг командующего, который сидел на кровати, свесив ноги.
 - Не секрет, товарищи офицеры, что программа наших политических и экономических преобразований пробуксовывает,- без церемоний начал он,- я долго думал почему. Ломал над этим голову и так и сяк, и вот придумал. Все это от того, что народ слоняется без дела. А ведь всякая идея хороша, когда она подкреплена реальными делами.
 Нам ясно, что наша идея - поголовное братство. А что является нашим делом? Наши дело, товарищи – оборона. Кругом враги и мы не имеем право сидеть, сложа руки,- командир выразительно зыркнул на Петрушку. Петрушка испугался.
 Что ни говори, а мог Пехота вот так вот, ни с того, ни с сего огорошить подчиненных, испужать не на шутку.
 - В общем, будем строить блиндажи! Тихо! Слушайте дальше. Рассчитаем всю страну на «первый- второй- третий- четвертый» и каждая четверка жителей будет рыть себе блиндаж, под нашим чутким руководством. И не стоит на это дело смотреть узко. Блиндажи будут возникать повсеместно и в городе, и на селе, и даже в самый распоследний хутор должен придти блиндаж.
 Постепенно вся страна станет единым, железобетонным блиндажом, и тогда никакой агрессор нам не страшен. Блиндаж – это философия, товарищи офицеры. Хватит мыслить абстрактными категориями, пора мыслить конкретными блиндажами!
 Что вы об этом думаете? Я прошу высказываться по порядку, вот справа от меня и прямо по кругу.
 - Блиндаж, как ячейка государства!- Поддержал Петрушка.
 - В блиндажах можно жить, значит, параллельно решается и квартирный вопрос,- одобрил лейтенант Северов.
 - И в отношениях между полами – здоровый оттенок блиндажности. Прежде, чем она выйдет за него, она должна поинтересоваться, а какой у тебя блиндаж?- Не ударил в грязь лицом лейтенант Попов.
 - Что же это было скажи, блиндажи, блиндажи,- вдруг запели и очень стройно два каких-то младших лейтенанта слева от командира, как бы замыкая круг. Их слова несколько лет спустя легли в основу известного шлягера не менее известного усатого певца и композитора, судя по качеству песни, необычайно вдохновленного дерзкой блиндажной политикой Пехоты, осуществленной на Сокотре.
 - Отлично, товарищи офицеры!- Приободрился комбат, заручившись такой единодушной поддержкой.
 - С завтрашнего дня начинаем подготовку к строительству. Доставят Афганку, он включится, песку много, значит, цемент будет, глина тоже есть, а котлованы будем рыть танками. Направим дуло на акбара, сам выроет. Для своего же блага…
 А утром во Дворце Революции ожидали прибытия выкупленного премьер-министра товарища Афганки. По такому случаю, командующий еще с вечера объявил генеральную уборку. Для ее проведения, помимо матросов дворцовой охраны, были привлечены силы механической службы и тылового обеспечения.
 Бойцы драили зубными щетками в умывальниках оставшиеся раковины, писсуары и унитазы, полировали белый половой кафель, изукрашенный разноцветными геометрическими фигурами, начищали пастой ГОИ позолоченные детали фонтана.
 Руководил всем этим светопреставлением лейтенант Попов. Здесь уместно спросить, а где же в это время был Витя Контрас, этот нештатный дворцовый распорядитель?
 Он с «квартетом» автоматчиков, по приказу Пехоты, оккупировал редакцию газеты «Калиф – на – час» и, оставив часовых на входе и в типографии, сладко спал в комнате отдыха редакции, прямо на биллиардном столе, растолкав сапогами шары по лузам.
 Антисоветские листовки множились в городе с дьявольской быстротой. Это обстоятельство чрезвычайно заботило комбата, к тому же он опасался, что печатный орган перед возвращением главы правительства, способен опубликовать какую-нибудь непотребную «загогулину». А она может броситься в глаза Афганке, вот он и возложил на Витю роль технического, можно даже сказать, силового «цензора», задачей которого было не вычитывать совершенно непонятные для него гранки, а попросту приостановить выпуск издания.
 Новый редактор совершенно не знал, как вести себя с непрошеными гостями. Поэтому на всякий случай он боялся. Памятуя о печальной судьбе своего либерального предшественника, которого повесили жупалы, он пытался дружить со всеми на свете силами, вне зависимости от их национальной принадлежности и политической ориентации.
 Вот и теперь, стремясь расположить Контраса, который ему, редактору, слабо разбирающемуся в советских знаках отличия, представлялся чуть ли не генералом, он стал любезно обмахивать его последним экземпляром газеты, навевая на грозного цензора столь желанную для того прохладу.
 А надо прямо сказать, что тут он проявил необычайную прозорливость, поскольку старшина не переносил духоту, а к журналистам относился с симпатией.
 Более того, этот худосочный, прилизанный редактор с усиками похожими на бабочку «кис-кис» по ходу дела разгонял еще и мух, один раз даже, от излишнего рвения он сложил газету хлопушкой и «расстрелял» ею насекомое прямо на лбу у Контраса, но тут же убоялся своей выходки и, жеманясь, прикинул - не сигануть ли в окно.
 Но на эту маленькую шалость могучий воин не обратил никакого внимания, его организм храпел ровно и как-то невероятно монотонно, скорее даже урчал, как дизель без нагрузки.
 Бильярд поскрипывал, редактор обмахивал.
 А вскоре под окнами редакции взревели автомобильные клаксоны, и солнечный свет, отраженный от лобовых стекол, бликами пробежал по голубоватым обоям комнаты отдыха и ушел в книжную полку.
 Это провезли во Дворец Афганку.
 Трудолюбивый редактор отчетливо слышал скрип тормозов, трель полицейского свистка, а потом и выстрел где-то неподалеку. Очевидно, кто-то не вынес этой радости и застрелился.
 С парадного крыльца Дворца сбежали матросы охраны и залегли перед крыльцом с автоматами наизготовку. Следом вышел сам Пехота с биноклем на шее. Надо сказать, что командующий основательно побаивался, что вместо министра повстанцы пришлют какого-нибудь фанатика-смертника, начиненного взрывчаткой, потому под пэша у командующего был бронежилет, а на голове каска, накрытая для маскировки офицерским беретом.
 Не секрет так же, кортеж с Афганкой сворачивал в санчасть к Волосюку, где под видом глубокого массажа, тщательнейшим образом был прощупан весь премьер, просвечено рентгеном его туловище и личные вещи. Пехота высказал предположение, что повстанцы могли заставить Афганку проглотить специальное взрывное устройство.
 Завидев машины, капитан нацелился на них биноклем и пялился, пока не пропала резкость. Наконец, когда кортеж подрулил к крыльцу, Пехота вынул из внутреннего кармана улыбку, сложенную вдвое, развернул ее, наклеил на лицо и приосанился:
 - Товарищ премьер-министр, разрешите доложить,- кинул ладонь к виску офицер,- за время вашего отсутствия чрезвычайных происшествий не произошло! Страна функционирует в социалистическом режиме! Лиц незаконно отсутствующих нет! Командир батальона, капитан Пехота!
 Соблюл, как говорится, субординацию, хотя выбравшегося из лимузина Афганку было трудно узнать. Куда девался его лоск. Европейский костюм превратился в лохмотья. Глава кабинета исхудал, зарос щетиной по самые уши. Его неприкрытая лысина поражала своей беззащитностью.
 Афганка отряхнулся, как петух, выпущенный из лукошка, и пригрозил Пехоте кулаком. Депутаты, толпящиеся на балконах Законодательной ассамблеи, что располагалась напротив, наблюдающие за встречей в бинокли, отметили этот факт и в радости стали бить друг другу щелбаны.
 - Посмотрите на мои ноги,- зло ткнул пальцем министр,- вы видите, что на них обуты грубые армейские сапоги 45 размера, причем оба левые, а я, граждане, между прочим, привык к легким туфлям, и обе ступни у меня от рождения правые!
 Глава кабинета стряхнул сапоги и продемонстрировал встречающим свои голые ноги. Его нельзя было уличить во лжи. Далее, не гнушаясь оскорбительными прилагательными, Афганка понес уже полнейшую чушь, что-то навроде того, что в плен его захватили русские и регулярно, утром в обед и вечером вместо угощения сытным ужином, били по сусалам, якобы, для профилактики заболеваний пищеварительного тракта. Смысл этого бреда был понятен и без перевода.
 Пехота стоял навытяжку и при каждой реплике вздрагивал, как от пощечины.
 -А посему, слышите вы,- Афганка зловеще поднял вверх палец,- ни о каком сотрудничестве не может быть и речи! Немедленно выметайтесь из страны, совместно с бронетехникой!
 Он оголил грудь, наслюнил рукав и стал демонстративно стирать свою наколку «Буревестник», что без сомнения являлось глубокосимволичным, дипломатическим жестом.
 Сзади к комбату подкрался Петрушка:
 - Товарищ командир, вы приглядитесь, он же больной,- указал он глазами на министра,- он невменяем.
 - Вы думаете?- Сквозь зубы переспросил капитан. - Да, похоже на правду, смерил он взглядом привезенного,- они его, наверное, на иглу посадили.(Громко) Конвой! Возьмите товарища премьера под охрану, он устал. Да, проведите его в кабинет и никого к нему не впускайте, пока его полностью не освидетельствует Волосюк. Выполнять!
 - Вот уж не думал, что такой стойкий боец… и… да- а, - посочувствовал зампотылу, провожая взглядом главу страны, который отчаянно отбрыкивался от вооруженных «санитаров» и норовил их покусать, в то время, как они волокли его в холл.
 Во Дворце и без того глубокий стресс министра еще сильнее углубился: внутри он обозрел внутреннее состояние своей «резиденции» и заплакал. Состояние это было катастрофическим.
 Доллары и марки, полученные правительством от нефтяных контрактов, и столь тактично перенаправленные его главой на обустройство Дворца, на все эти люстры, писсуары, зеркала, ковры и вызолоченные дверные ручки, накрылись медным тазом.
 Более того, сумчатый Федор спросонья ни за что не захотел уступить кабинет его хозяину. А когда его  попытались выдворить, взобрался на диван, вооружился валяющейся на нем шахматной доской и огрел ею по лбу присевшего отдохнуть, несчастного премьера.
 У видного государственного деятеля на лысину тут же выскочила огромная лиловая шишка, от чего он стал еще виднее.
 Лишь когда лейтенант Попов показал медведю огромный апельсин, тот согласился сдать свои позиции и, запихнув цитрусовый в сумку, ушагал, не удостоив презренного Афганку даже взглядом.
 Минуту спустя он с удовольствием поглощал лакомство вместе с кожурой, замаскировавшись в ветвях комнатного фикуса. Весь апельсин ему пришелся по вкусу, особенно душистая кожура, и на черненьких живых глазках сумчатого навернулись чистенькие слезки удовольствия.
 Там он плавно и задремал…

 - Ну, ты хоть што - нибудь помнишь, что вы делали с Тенищевым перед тем, как он пропал?- Допрашивал растерявшийся Якин насупленного Поливоду, вороша шомполом золу ночного костра, как будто пропавший мог прятаться в ней.
- Я ж говорю, уснул я нечаянно. Сидели мы, сидели, и я уснул,- шмыгнул носом Поливода.
- Подожди, ты высморкайся вон туда и все по порядку, что он собирался делать?
 Матрос стрельнул соплями по камню, утерся рукавом:
- Ну что, покурили мы, потом страшилками всякими начали друг друга донимать, мол, сейчас Лукашов поднимется, подкрадется сзади… Тень от страха все норовил к костру поближе, я тушенку на костре поджаривал, навроде шашлыка, вон прутья обгоревшие валяются. Потом я поел и уснул.
 - Что и никакой наводки? Не в ущелье же он свалился, - матерился Суткус.
 - Чего ты орешь, как макака пришибленная, я что ли виноват?! Говорю же вам, трепались, то да се. А, погоди, он что-то о той второй дальней крепости, во-он, что вверху виднеется, мы вчера еще ее из вертолета видели, мол, надо бы и ее осмотреть, раз уж явились сюда…
 - Какие ж мы кретины!- Схватился за голову Суткус,- ведь жупалы могли всех нас ночью, как баранов перерезать… Слушайте, а может он в складе с оружием? Крепость-то мы обыскали, а в склад не заглянули.
 - Ну, что вы такое говорите,- постучал себя по лбу Якин.- То крепость, то склад! Чтоб трусоватый Тенищев поперся ночью в склад, когда он и днем боялся его, как огня. Или в крепость, до которой, наверное, часа три ходу… Нет, тут что-то не так.
 - Давайте я вернусь, загляну в склад, если хотите,- вновь проявил энтузиазм Поливода. Он чувствовал себя виноватым.
 - А как ты ту комнату от других отличишь?
 - Дак ты ж, Фиалка, ее крестиком пометил.
 - Наблюдательный.
 - Ну что, Уксус, готовься, будем шурмовать дальнюю крепость, - сказал Якин, когда Поливода ушел.
 - Ты ж сам говорил, что он туда не поперся бы ни за что на свете. В этих горах, знаешь, сколько крепостей, и что, мы все их будем обшаривать?! Хотя интересно конечно. А вдруг там клад или какой-нибудь древний мавзолей!
 - Мы обязаны проверить все версии, не бросать же нам Тенищева в горах.
 - А что с Лукой будем делать?
 - Привалим пока камнями, мало ли, а на обратном пути заберем.
 Фиалка поднял с земли саперную лопатку, помахал ею. Черенок удобно сидел в руке. Вжикало. Хотя в горах такая штуковина бесполезна, камень ею не возьмешь. Радист швырнул саперку под скалу и обернулся. За ним стоял Суткус, белый, как мел:
  - Там это… Лукашова в носилках нет,- матрос зачем-то вынул штык – нож и показал зеркальное жало с плавничком пилочки Якину.
  Оба матроса оббежали скалу, запинали ногами брезент под камень.
 На дне носилок валялись лишь две советские пятнадцатикопеечных монеты и закрутка от комсомольского значка, вывалившиеся, похоже из кармана покойника.
  - И автомата нет,- клацнул зубами Суткус и зачем-то пустил взгляд – снизу вверх - по скале.
 Бездушные горы хранили молчание.
 Якин вытер лицо ладонью, встающее солнце уже ощутимо припекало.
 - Так, Уксус, хватай булыжники, будем заваливать носилки,- ожил радист.
 - На хрена?
 - Погоди, сначала накрою их брезентом… О Луке Поливоде ни слова!
 - Почему?!!
 - Делай, что говорю!
Вдвоем они быстро закидали пустые носилки, и возвратившийся Поливода, как казалось, не заметил подвоха. Он спросил только:
 - Вы что, решили его тут похоронить?
 - Мы его не хороним, мы его прячем, на обратном пути заберем.
 - А-а,- понял пришедший. - Ну что, в складе и конь не валялся. Все, как мы оставили, так есть.
 - Тогда не будем расхолаживаться, перекусим и вперед, к верхней крепости. Только резче, нам засветло нужно в город вернуться. Да и во фляжках скоро перестанет булькать.
 Минут через пять, в течение которых Поливода и Суткус старательно выковыривали из жупалских банок тушенку, а Якин тщательно пытался связаться по рации с батальоном, воины свернули лагерь и устремились вверх. По пути они еще раз пощупали вещи убитых акбаров на предмет воды, но некоторые бурдюки были простреляны, а в уцелевших тоже булькало негусто…
 К верхней крепости, которая, словно бы летела по небу, вела извилистая тропинка, петляющая, как иногда казалось, неоправданно изощренно, поэтому воины, чтоб срезать путь, пошли напрямки, ориентируясь на коричневую, как обожженный кирпич стену древнего строения.
 Сначала склон был довольно пологий, однако, с каждым шагом он становился все круче, грозя со временем приобрести свойства отвесной стены. К тому же солнце, как желтый дятел обосновалось на их плечах и сбоку долбило в головы раскаленным до бела клювом. Из под ног все чаще и чаще сыпалась каменная крошка, так что приходилось цепляться за чахлые кустики, а сухие, белые песчаные породы отсвечивали, как снег, на них невозможно было смотреть без боли.
 Бойцы сняли черные береты и намотали на головы светлые тельняшки, но и это не спасало от солнца.
 - Нет, я больше не могу тащить и мешок, и гранатомет,- заскулил Поливода, обращаясь к Якину,- пусть Уксус мешок понесет.
 - Мы тебе поможем, вот только эту скалу обойдем.
Отряд свернул вправо (ничего страшного, вон она стена), вошел в ущелье, попетлял вместе с ним (все нормально, фрагмент стены мелькнул меж скал), вышел из тени, обогнул еще какой-то выступ и окончательно потерял крепость из виду…
 Напрасно они ползали между скал, в надежде найти, хоть какие - то ориентиры, местность, как-то неправдоподобно затенилась, она была покрыта травой, наподобие луга и манила передохнуть.
 - Елки, у меня шея сгорела.- Якин остановился осторожно, приложил пальцы к затылку,- вот не думал, что в горах можно заблудиться. Это же не лес.
 - Во, во, это тебе не на просторах Центрального Черноземья, где от села до села протянут кукурузный ряд, ровный, как струна. Сослепу не собьешься.
 - А ты откуда знаешь?
 - Сам рассказывал, как у бабушки на каникулах гостил. Говорил, что и невеста твоя из бабушкиного села.
 - Ага, Люська!
 … На привале, который из-за волнения и отдыхом-то нельзя было назвать, моряки решили возвращаться в город. Им стало понятно, что без опытного проводника поиски товарища бессмысленны. Они равномерно распределили тяжесть между собой и стали возвращаться, правясь под уклон.
 - Вы как хотите, а я брошу свой гранатомет,- вновь заохал Поливода,- я все время надрывался, пока вы прохлаждались налегке, а теперь мне любая ноша в тягость. И на кой хрен нам столько оружия? Гранаты, в случае чего, можно и руками расшвыривать.
 И я не могу понять, мы точно нашли спуск?
 - В отеле ищи свой спуск. Ты б хоть рассказал, что ты делаешь в номере у американки этой, пятки ей щекочешь или чего поинтереснее?.. Вот жизнь! В батальоне столько старослужащих, сержантов племенных, а она тебя, сопатого, в номер приглашает.
 Хотя местность под ногами пехотинцев все время шла под уклон, но ни горизонта, ни города все никак не было видно, и, в конце – концов, вымотавшиеся десантники поняли, что и на этот раз придется ночевать в горах. Они нашли поблизости неглубокую, похоже, выдолбленную человеческими руками пещерку, обосновались в ней. Ввиду того, что захваченное тряпье жупалов, пришлось оставить у нижней крепости, спалось ребятам не очень комфортно. Правда та пещерка имела удивительное свойство накапливать за день тепло и удерживать его почти всю ночь.
 К тому же вход в нее одновременно являлся и выходом, тем самым надобность в серьезном карауле отпадала. Молча перекусив, почти не переговариваясь и не споря, бойцы задремали.
 … А утром ушастого командира маленького отряда поджидала новая «радость». Пропал Суткус.

 Очередное великое дело Куяло, вопреки его ожиданиям, страна приняла без энтузиазма. Жителей невозможно было изловить, чтобы направить на рытье блиндажей, а тот редкий улов, что раз от разу оставался в сетке из стволов и мушек, норовил разбежаться при каждом удобном случае, очевидно, не прочувствовав всю глубину блиндажной идеи.
 Так и носились они в пыли строек, под палящим солнцем, уклоняясь от пуль – манерные старики, и пугливые женщины, наступающие на свои длинные юбки,- пока их вновь не ловили и не вручали лопаты, кирки и ломы.
 Ревели экскаваторы, визжали лебедки, известь и цемент тучами клубились над Хайфом, идея всенародного блага, на деле, оборачивалась всенародным бедствием, и ежедневно на два построенных блиндажа приходился один взорванный. Закопченный песок и покореженная арматура.
 Казалось, сама земля сопротивляется язвам, она, как лев, вставала на дыбы, трясла песчаной гривой, била каменными лапами улиц, но сила ломала силу, и постепенно лицо древнего города уродовали как оспа, бетонные цоколи однотипных блиндажей с пулеметными бойницами, тесня уникальные творения Аравийской архитектуры к морю.
 Не уберегся от строительства и Отто Джонс, его задержали в бедняцком квартале Аль - Мали и, не смотря на то, что у журналиста не было руки, торжественно направили на блиндаж, закладывающийся неподалеку.
 - Нормалек, однорукий! – Жизнерадостно хлопал его по плечу коренастый сержант с удивительно кривыми зубами, которые словно окостенели в каком-то диковинном танце. – Я вижу, узелки на тюрбане вязать насобачился, сможешь и кирпичи подносить. Одной-то клешней, а! Оно еще интересней!!!
 Репортер действительно, частенько, помогая себе зубами, завязывал на своем шмотье узелки, стремясь таким образом запомнить события свидетелем которых ему доводилось быть. Это был последний способ сохранить информацию.
 Вот и теперь, тот самый блиндаж должен был появиться аккурат на месте старинной окраинной церкви, неподалеку от порта. С ее колоколен, как говорили, был виден океан, и раньше коренные жители использовали их, как наблюдательные вышки.
 Прознав с утра, что храм будут сносить, верующие окружили его живым кольцом, и, взявшись за руки, молча и зловеще стояли под стволами с корректирующими насадками.
 Да, они, эти безоружные защитники молчали, но одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что стоять они будут насмерть.
 Отто Джонса запихнули в толпу акбаров, согнанных на стройку, что томилась неподалеку на автомобильной площадке, взятой в оцепление автоматчиками, и, часто поднимаясь на носки и без того высокий репортер, жадно наблюдал за разворачивающимся действием.
 Как на грех, Пехота пригнал к церкви, которая шла под снос, телевидение, чтобы всему народу показать, как новое теснит старое.
 И вид мигающих красными глазками камер, и помощников операторов, разматывающих кабели, как бы говорил, что все это несерьезно, все это театрально, сейчас они помитингуют и разойдутся. И только лента сохранит стыд не состоявшего всплеска их фанатизма.
 Офицер с машины обратился через мегафон к верующим с очередным предложением разойтись по- хорошему. Те в ответ дружно послали его на… э… как бы это по мягче выразиться, в общем, не в совсем почетное для мужчины место и теснее прижались к храму.
 - Говорят, они бензином все облили, - очень хмуро проговорил кто-то из акбаров слева от репортера. Но из-за рева КАМАЗов, груженых камнями и глиной, он не смог расслышать, кто облил и что именно. Да и в туземской скороговорке Джонс все еще слабо ориентировался.
 Офицер взмахнул красным флажком, танки, стоящие под дорогой, синхронно отвернув стволы назад, и хрюкнув выхлопными газами, тронулись и медленно поползли на культовое строение.
 Журналист, танцуя на носках (если бы не протез, он бы взлетел), видел, как защитники организованно, двумя рядами вошли в здание и закрыли за собой крепкую, деревянную дверь с огромными кольцами для замка. Кольца качались.
 Толпа, окружающая журналиста, затихла. Танки неумолимо надвигались на церквушку, телевизионщики, уворачиваясь, снимали их крупным планом, а один с пригорка – панорамой.
 - Ах ты, козел!- Джонс сжал кулак.
У того, на пригорке, на плече лежала его «родная» камера, которую он узнал бы издалека и из тысячи. Репортер сплюнул и вновь уставился на храм.
 Когда до него оставались считанные метры, две бронированные махины неуклюже столкнулись боками, и в то же мгновение, как будто от этого толчка, из окон и из под двери здания, как под напором хлынуло пламя, обдавая белые стены снаружи хвостами копоти.
 Огонь бил из трех видимых окон под главным куполом, стремился вверх и там вверху, уже над куполом свивался в один громадный столб, уносящий в небо крупные искры и хлопья пепла.
 Церковь выгорала изнутри своим убранством и людьми.
«Строители» с диким визгом кинулись на охранников готовые разорвать их в клочья. Отто потерял равновесие, и его тут же смела толпа, причем бегали по нему и те, и другие и, как казалось, с большой охотой. Падение и спасло репортера от пули…
В ночь, когда в отряде Якина, в горах, пропал Суткус, долго крепившегося, тлеющего Петрушку хватил, наконец, «кондратий», прямо в отеле в его «люксе», который он занял втайне от Пехоты. Зампотылу рухнул на подушки и забился в конвульсиях. Теряя сознание, он успел еще выхватить пистолет «Макарова» и выстрелить в полок. К номеру сбежались перепуганные охранники, вернее, сначала они разбежались и заняли выжидательные позиции под лестницей, и только выждав минут пять, ворвались к Петрушке.
 А вскоре офицера, укутанного в одеяло по самый нос, уже везли на бронетранспортере в санчасть к Волосюку.
 И слава Богу, того застали в его кабинете с занавешенными белыми, стерильными занавесочками окнами и зеленой настольной лампой, где доктор спал в обнимку со стерилизатором. В первый раз за последние четверо суток.
 На невысоком столе у батальонного эскулапа были навалены кучей всевозможные медикаменты, пакеты бинтов, упаковки пластыря: Волосюк полдня проскитался по городу, потроша портативные аптечки грузовиков и бронемашин, и уже под вечер стащил найденное сюда.
 Здоровенный, как носорог, врач по натуре был удивительным человеком. Приживался он в любой местности запросто, как картофель и процветал даже на песке. На каждой новой, занятой территории его интересовали не жители, не пейзажи, и даже не женщины, а местные болезни, которые он тут же брался врачевать с необузданным энтузиазмом, даже с азартом. У случайного встречного он спрашивал не дорогу в театр, не время или название улицы, а вот так прямо и спрашивал:
 - А скажи-ка, брат, чем у вас тут болеют?
 Он находил язык со всеми, не исключая и врагов, справедливо считая язык клизмы и слуховой «дудочки» единственным интернациональным языком. Вот и теперь, казалось бы, наглая оккупация, ан, нет, местные жители валили к молодому советскому доктору валом, и тот врачевал их с удовольствием, зачастую в ущерб батальону, восторженно радуясь каждому недугу, как ребенок поездке в город.
 Еще бы, какая практика для начинающего целителя! Ведь медицина Сокотры, чего там греха таить, все еще пребывала в зачаточном состоянии, и оттого всевозможная зараза бушевала в народе, как пожар в хвойном лесу, испепеляя людей огнем сифилиса, гонореи и лихорадки…
 Да чего там, даже обычный аппендицит для заболевшего акбара был такой проблемой, решить которую под силу было лишь Отолу, потому Волосюка, кстати, стоматолога по образованию, народ воспринимал как божество или даже стихию и слепо поклонялся ей.
 И надо сказать, что доктор так ловко набил руку в операциях подобного рода, что выхватывал аппендиксы даже без наркоза. Бывали случаи, когда Волосюк сразу же после операции ощеривал кривые, как зерна в кукурузном початке зубы и радостно показывал «жертве» отнятую у нее слепую кишку. На что жертва, как правило, отвечала искренней молитвой.
 Стоит только представить себе какого-нибудь поставленного на ноги небритого, горбоносого, косолапого, косорукого и косоглазого жителя пустыни, на душе у которого висел десяток-другой всевозможных злодейств, включая вооруженные налеты на караваны и отправки писем без почтовых марок, с чистыми слезами счастья на щетине, и станет понятно, чем или кем был для местных Волосюк.
 Впрочем, последнего нельзя было упрекнуть в каких-то драконовских методах врачевания по отношению к местному населению. Когда нудна была анестезия, доктор проводил свою «авторскую» анестезию: вооружался всевозможными громадными щипцами, молотками, зубилами и ножами и все это оснащение ненавязчиво пускал перед пациентом в действие, перекусывал проволоку, перепиливал доску или разбивал кирпичи, пока тот не терял сознание и не падал без чувств.
 Эфир тогда был в дефиците, и этот метод проходил «на ура».
 С неделю назад «хирург», по ошибке, вместо грыжи вырезал половину желудка пожилому торговцу кожами, прибывшему за помощью аж из Кулансии. И ничего, пациент вскоре пошел на поправку, был жизнерадостен и бодр, а грыжа у него прошла сама собой.
 Или другой пример: цирюльника из Хайфа, страдающего глухотой, Волосюк легко вылечил одними лишь клизменными вливаниями. Брадобрей «в ознаменование» русского доктора от радости по - русски перепился до чертиков какой-то местной чачей, развалил свою цирюльню, и на рассвете, голый, убежал куда-то в сторону северных гор. Видимо, насладиться ревом водопадов.
 - Войдите, - отозвался доктор на стук.
 Вскочив, он еще успел увидеть свое отекшее лицо, мелькнувшее в зеркале заднего вида от КАМАЗа, что висело на стенке, но огорчиться по поводу одутловатости физиономии времени не хватило: сопровождающие уже вводили Петрушку, который извивался на вихляющихся ногах, как стопка фильмов на складе у киномеханика.
 - Вот сюда его. Под лампу,- подхватив с топчана халат, велел врач.
 -Дэ…дээоктор, я уже б-был у вас,- начал Петрушка.
 - Что-то припоминаю. И с чем вы теперь?
 - Чего-то знобит и по-адташнивает. И рыбу сегодня ел, а она какая-то х-холодная…
 Врач на секунду задумался, высоко поднял руку больного и бросил ее. Потом раздвинул двумя пальцами его веки, будто монетку держал. Вздохнул.
 - Скажите «а»!- Велел он дрожащему пациенту, влезая в его рот настольной лампой.
 -Ва-а.
 -Скажите «бэ»!- Еще глубже залезал доктор.
 -Э-э.
 - Ну что ж, я так и думал,- отстранился Волосюк, повернулся к столу, и, раздвинув медикаменты, бегло принялся что-то писать в бланке медицинской карты.
 -Что у меня, доктор? Я вас умоляю!- Взопил зампотылу,- я ж не пью, не ик-ик-уурю…
 -Ингуентум нистатини, милейший, все умрем!
 -Что, так п-плохо?!
 - Хуже некуда! У вас либо хронический сифилис, либо затяжной коклюш. А возможно и того хуже…
 - А фосмошно и тохо хуше, - машинально повторил Петрушка.
 -…и то и другое сразу. Глутамевитум обдуктае, три дня не больше!- Азартно стал расписываться в карте доктор. Качая головой, погнал строчку куда-то на себя и в бок и свалился на пол у стола.
 Страх захватил Петрушку целиком. И даже не от сложного диагноза, и не от непонятных слов ему было страшно. А от того что Волосюк, его сослуживец и вчерашний кореш, вдруг начал величать зампотылу на «вы» и «пересел» на этот пропахший эфиром, циничный медицинский сленг.
 - А м - может утренняя зарядка, м-моцион?- Хватался за последнюю соломинку больной.
 - Какой моцион, любезнейший? Вы посмотрите, до чего вы себя довели!- Лежа, с пола батальонный Айболит снова поймал руку больного и в негодовании откинул ее,- пульс не прощупывается, зрачки на свет не реагируют. Вы просто подлец! Идите, и видеть вас не желаю. Скотина!
 По пути из «госпиталя» Петрушка захотел было застрелиться, но сопровождающие отобрали у него пистолет… По приезду в отель, они втолкнули лейтенанта в номер и снаружи закрыли замок.
-И что будет теперь с золотом, что я выменял на оружие? Зря только баранов на руках носил. – Каких именно баранов и где их носил, Петрушка уже и сам точно не помнил, тем не менее он силился не упустить нить размышлений, лежа на полу, на ковре.- Да и видную роль в истории Сокотры не удалось сыграть. А был ведь правой рукой командующего… Э-эх, интернационалист с сифилисом.
 Нет, это непереносимо. Это все равно, что боксер в кружевном бюстгалтере или памятник с неприличной надписью. Сейчас бы в самый раз повеситься на люстре, да эти хреновы матросы-опричники не дадут, небось зырют в замочную скважину… И где я только подцепил сифилину - то эту проклятую? Стоп, неужели жена лейтенанта Попова – телефонисточка, с каковою я во Владивостоке, где пребывал на маневрах?
 Но там же не только я, но и остальные офицеры штаба отметились. О-о! Значит, и у них!
Ощутимо полегчало. Петрушка перебрался на кровать. Холодной рукой включил на столе приемник.
 - Хоть его послушаю, утешусь.
 Какая-то русскоязычная, но явно не советская, волна передавала гороскоп.
… «Львы, смертнички вы наши, не вздумайте прикасаться к электроприборам, наверняка перемкнет током так, что и себя забудете! Девы, опасайтесь своих партнеров по браку, прежде, чем пить из стакана поданного им, дайте отведать Весам ( все равно они уже не жильцы, на них даже и гороскоп на завтра не составлен), вот увидите в молоко подмешан мышьяк, в суп- яд Кураре, а макароны смертоносны уже сами по себе.
 Теперь Скорпионы. Ох… Господи, какое несчастье. Выглядеть завтра вы будете ужасно. К тому же вас поджидает сход снежных лавин, цунами и землетрясения.
 Чрезвычайно опасен грядущий день и для Стрельцов. О! Просто небывало опасен. Вас непременно ограбят, где бы вы ни спрятались, так что носите с собой как можно больше материальных ценностей, может, в обмен на них вам оставят вашу никчемную жизнь. Хотя на что она вам, если каждый из вас завтра сделается инвалидом.
 Авиакатастрофы неизбежны для Козерогов. Даже если вы никуда и не летите. Вас непременно запихнут в самолет и отправят прямиком в преисподнюю. Наверняка навернетесь так, что потом ни за что не соберешь ваши козеруки и козеноги. Сглаза не опасайтесь, потому, что для вас неизбежны авиакатастрофы.
 Теперь Водолеи. Ну, тут и сказать-то нечего… Практически за каждым углом вас будут поджидать хищные, рогатые звери, а если начнете придерживаться проезжей полосы, наезды на вас со стороны транспорта неизбежны. Так что сидите дома, но и дома небезопасно. Потолки будут обваливаться, стены трястись и рушиться, зеркала трескаться»...
 Слова эхом отдавались в высоких лепных потолках люкса, но Петрушка их уже не слышал. Он потерял сознание сразу после Скорпионов.
… Среди ночи Пехота поднял на ноги весь Дворец. Потрясая пистолетом, комбат носился по этажам в черных трусах и сапогах и орал непутным матом, что только что видел двоих Евлампиев, которые слонялись по коридорам и пытались заглянуть к нему за дверь:
 -Устав никому не позволяет раздваиваться, будь ты даже хоть и сержант! И если я их изловлю, обоих отдам под трибунал!!!
 Капитана, что называется на лету, поймал Витя Контрас, отлучившийся из редакции, усадил на ступеньку, как ребенка погладил по голове.
- Евлампий сейчас несет службу на крыльце Дворца. Вышел он вовремя, его тираж не превышает одного экземпляра,- нахватался старшина в газете верхушек. - Вам все приснилось. У вас, по - моему, от этих покушений случилось перенапряжение мозгов. Идите, примите из буйка, укройтесь одеялом и поспите.
 Пехота повернулся к старшине, как-то чересчур восторженно поглядел на него:
 - А ведь это они отравили моего зампотылу, товарища моего верного лейтенанта Петрушку,- жадно сглотнул он слюну.
 -Кто-о?
 - Тс-сы, повстанцы. Наверняка и в буйке у меня яд. Потому и не прикладываюсь, хотя иногда и очень хочется, - командующий поднял пистолет, стал задумчиво насвистывать в его ствол незамысловатую мелодию, - так говорите Евлампий несет?
 - Блиндажом буду!
 - Тогда пригласите его сюда.
 Контрас встал, закатал рукава, вышел на крыльцо, пару минут спустя вернулся к с Евлампием, который одной рукой держался за ремень автомата, висящего на плече за спиной, а в другой нес два магазина «Калашникова», скрепленные валетом посредством изоленты.
 Пехота, сидя, топорща усы, пустил взгляд сержанту в лицо, слабо подсвеченное плафонами холла, это лицо не выражало никаких эмоций.
 Знакомый смешок зазвучал в голове Пехоты, и он сладко улыбнулся.

Якин не представлял уже, какое расстояние они намотали на свои убитые в хлам сапоги, блуждая в этих ненавистных горах. Выдерживать южное направление все время мешали пропасти, валуны и скалы, попадающиеся на пути. А узенькие тропинки между ними трудно было назвать дорогой. А между тем именно эти тропинки теперь, расходясь в стороны, кружась и петляя вокруг камней, обуславливали направление движения так, что упавшие духом матросы думали уже, что чем отчаяннее они пытаются найти выход, тем дальше они уходят такого желанного города, с его арыками, наполненными такой холодной, чистой и желанной живой водой.
 - Все, пустая,- Поливода перевернул фляжку над ладонью, потом выронил ее. Казалось, даже разжатие пальцев оглушенному белым обухом солнца матросу дается с трудом.
 Фиалка, распластавшийся на каменной осыпи, ничего не ответил. Сухой, но почему-то такой тяжелый язык, лежащий в пересохшем лоно рта, ощущался каменным гончарным кругом, крутануть его не было никаких сил.
 Матрос готов был умереть и, в принципе, смерти он уже и не боялся, но смерти понятной, от пули жупала или уж, ладно, от жажды. Но когда неизвестно от чего, допустим, как Суткус, вот так был был и вдруг пропал, как пузырь на воде, не оставив на память даже тела, это – извините.
 Сознание Фиалки раздвоилось, субъекты сознания в голове у связиста превратились один в палача, другой в скомороха, эти двое, бойко заспорили между собой. Причем скоморох явно издевался над своим оппонентом:
 - Пропавших в норах моряков крадут жупалы, - горячился палач в малиновом бархатном башлыке, опираясь на рукоять секиры. - Днем выслеживают, а ночью подкрадываются и похищают. Петлю на шею и - в пещеру.
 - Почему жупалы не взяли всех разом, если сумели неслышно подобраться к лагерю?- Состроил умильную рожицу скоморох.
 - Им был нужен «язык»,- двинул могучими плечами палач.
- Почему тогда других оставляли живыми, жирок нагулять?- Покатился со смеху скоморох. 
-Оставляли «языков» для других своих отрядов! - Горячился палач.
-Дурак ты, палач! - Звякнул бубенцом скоморох и показал палачу язык.
 Якин тряхнул головой, наваждение исчезло.
 На горячий камень вспорхнула небольшая пещерная ящерка и словно бы окаменела, слившись с камнем в одно целое. Но схватив глазом стороннее движение, ящерица скользнула по сапогу Фиалки, и органично ушла в породу, как будто впиталась в нее.
 -А ящериц едят?- Спросил Поливода.
 «Ну, если не жупалы, то кто играет с нами такую шутку, кто ворует ребят, не оставляя никаких следов»? Думай, думай, Фиалка, пока светит солнце, потому что когда придет тьма, вместе с нею вернется страх, и тогда будет не до анализа ситуации. Если ты, конечно, доживешь до того времени.
 -Поливода, как думаешь, в этих горах могут водиться инопланетяне?
 - Я тебя уже спрашивал об этом, помнишь, на том перевале, где ты выбросил ключи от вертолета?.. Ну что, Фиалка, спать будем здесь: мешок под голову, автомат под бок, что еще? – Утвердительно сказал Поливода, будто убеждал самого себя.
 - Не-е, к Хайфу. Нас ведь ждут ребята. Да нас уже наверняка ищут.
 Якин подтянул за ремни к себе станцию, включил ее. Визг и больше ничего. Плюнув, радист пустил прибор накатом по склону. Станция поползла сначала медленно, стукаясь углами об камни, потом все быстрее и быстрее. В конце - концов радист не выдержал, бросился за ней, и поймал ее уже над самой пропастью.
 … Они выбросили фонарики с севшими батарейками, последний гранатомет, на который возлагали большие надежды, проковыляли еще метров двести и окончательно сдались усталости.
 Костер на этот раз не разводили. Не было сил. Первым караулить вызвался Поливода. Якин согласился с условием, что товарищ будет сидеть у его ног.
 - Вот тебе, Фиалка, мой берет, пихни под голову вместе с мешком, все мягче.
 - Если мы не можем сойти с этих гор вниз, то пойдем вверх, там чистый снег, искупаемся в нем, наедимся до отвалу,- сладко промямлил Якин.
 Поливода поежился:
 - Тебе что, жарко?
 - Сейчас нет, но днем-то припечет… Ты только не пропадай, Поливодович, ладно?
 - Курнуть бы, эх, жаль, сигареты кончились. Ты спи, спи.
 Радист уснул. А часовой высморкался, подтянул коленки к подбородку и, обняв их, стал беспорядочно сжимать губы, на обезьяний манер. Так и пребывали они: один спал, другой гримасничал, потерявшиеся, забытые и такие маленькие на том странном полюсе, именуемом горами Асмалги.
 …Очнувшись ночью, Фиалка, понял, что товарища рядом нет…

… Минувшим днем перед обедом, в то время, когда Якин терзал свою станцию в горах, а Пехота, состроив глубокомысленную физиономию, прикидывал над подробной картой Сокотры, разложив ее на кровати, где будут построены новые блиндажи, в здание Законодательной Ассамблеи с заднего крыльца, миновав долгую песчаную аллею, вошел статный, широкоплечий мужчина, одетый в белый шерстяной плащ.
 Военизированные часовые на входе, завидев его, напряглись, но он чуть заметным движением приподнял накидку тюрбана над своим лицом. Они тут же расслабились и поприветствовали его легкими поклонами.
 Один из часовых, молча, побежал впереди гостя, учтиво распахивая двери и делая знаки другим охранникам.
 Пройдя по гулким, низким коридорам, мужчина сходу нырнул в последнюю дверь и предстал пред ясные очи депутатов в большом зале Верхней палаты Парламента. Окинув орлиным взглядом высокое собрание, он сбросил с плеч шерстяной плащ, явив депутатам форму полевого офицера Йеменской народной армии, снял тюрбан, и тут же на его место приладил пилотку. Достав ее из голенища сапога.
 Выдержав паузу, гость учтиво поклонился аудитории.
- Мухаммад-ад-дин-Рубани! Мухамад-ад-дин-Рубани! – Пронеслось по рядам, и ряды тут же смолкли, освобождая воздушное пространство для речи прибывшего.
 А председатель не выдержал, по утиному виляя крупным задом, выбежал навстречу гостю с распростертыми объятиями. Объятия эти увенчались двукратным целованием, при этом казалось, что офицер и спикер поочередно прикладываются друг к другу щеками. Сначала правыми, потом левыми.
- Господин главнокомандующий, как же вы минули советские патрули?! Пожалуйте вон туда на трибуну к микрофонам. Скорее же!!!
 Гость отрицательно покачал головой, приложив пятерню к сердцу. Дескать, у меня хватит духу и без микрофонов.
 - Как вы понимаете,- не очень громко, но все-таки бодро начал он,- я только что с передовой. Да-да, прямо с северо-востока, оттуда, где верующие, которыми я командую по милости Бога, воюют с недостойными потомками англичан и, надо сказать, небезуспешно. Воистину, часы врагов сочтены, поэтому, слава Господу, я не побоялся оставить позиции и предстать перед вами.
 Поверьте, мы бы уже истребили это шакалье семя, если бы не одно печальное обстоятельство. А именно: оружие, закупленное за границей и заботливо собранное народом и доставленное на горный перевал, захватили бандиты из советского батальона, численность которых составляет не одну сотню.
 Отряд, посланный мною за стволами, почти целиком уничтожен ими на подступах к крепости. Ко мне возвратился лишь один выживший жупал, он-то и доложил о случившемся.
 Из-за этой проволочки у англичан высвободилось время, и они успели укрыться в ближайшей от них крепости под Файзабадом.
 Но, хочу заверить вас, что завтра на рассвете еще один наш отряд, более многочисленный и подготовленный, выбьет русских из скал и завладеет оружием, и тогда мы довершим свое дело.
 Я также должен сказать, что если на подмогу русским головорезам будут брошены свежие силы, то и тогда у нас хватит сил и средств, чтобы добить англичан в крепости, в крайнем случае на это уйдет чуть больше времени.
 Эту уверенность придает мне неистребимая жажда возмездия, коей объят я и мои бойцы!
 Офицер перевел дух в гробовой тишине, ему поднесли ковш с водой, он осушил его до дна, вытер усы тыльной стороной ладони и, крякнув, продолжил:
 - Но, как вы догадываетесь, не эти события заставили меня, рискуя головой, явиться сюда. Заклинаю вас, о почтеннейшие депутаты, скажите, действительно ли те слухи, которые рассказывают о том, что распутная американка не казнена, верны?! Скажите мне правду, какой бы она ни была, ибо мои отряды поверят только мне!
 Фиолетовые знамена Самшита траурно свисали. Спикер, вернувшийся в кресло, вздохнул, развел руками, дескать, что мы могли поделать.
 Народные избранники загомонили. Было понятно, что и им эта горячая тема не дает покоя.
 - Вынул, сволочь, из петли и уволок в гостиницу,- квакнул председатель, смахнув с брови здоровенную муху, - а теперь развлекается с нею на виду у всего верующего Хайфа. О, древняя земля,будь проклят этот карликовый медведь со своим батальоном… А тут новая напасть, придумал какие-то блиндажи, мордует народ на их строительстве и даже не щадит почтеннейших депутатов. Гоняет на рытье, говорит, хватит вам протирать халаты, свитки вы казенные.
 Вы думаете, почему нас в зале так мало. То-то, полагаете, легко…
 - Надо немедленно послать в отель наших людей и убить распутную! Моя армия бунтует. Возмущению нет предела.
 Спикер лишь махнул рукой:
 - Такое впечатление, что весь этот батальон прибыл сюда, чтобы охранять эту мерзавку и испортить нам праздник. Народ бурлит и негодует. Вот если бы еще и ваша армия…
 - Как только разделаюсь с повстанцами, тут же приведу ополчение к городу. А сейчас, почтеннейшие, извините, я должен уйти… моя семья. Свою семью я не видел месяц.
 Спикер опустил глаза, не зная куда деваться:
- Крепитесь, полковник, ваша семья погибла под гусеницами советского танка, они растоптали ваше жилище. Матросы по всему городу охотятся за снайпером, ваш дом заметный, в общем… словом…
 Когда председатель поднял глаза, главнокомандующего в зале уже не было.
…На том своем историческом заседании парламент объявил открытую войну кровавому режиму Пехоты.
 И принял текст обращения к ведущим мировым державам с просьбой о военной помощи.

…- Поливода-а, - тихонечко, как мышь пропищал Фиалка,- голос матроса провалился куда-то в желудок, наружу прорывались лишь незначительные воздушные колебания. Да, напрасно радист надеялся, что ночью проявятся огни Хайфа широким заревом на горизонте. Никакого зарева не было. Темнота и сгустки скал во тьме.
 - Поливода-а,- снова позвал Якин и стал нащупывать под боком оружие. Кончики его пальцев от страха ныли, словно в них сидели иголки.
 Из-за скалы вышел, наконец, Поливода, шмыгая носом и держа на каждом плече по автомату( к тому моменту глаза радиста уже хорошо различали во тьме), он нагнулся, поднял с земли магазин, запихнул его в подсумок.
 У Якина отлегло от сердца, в легкие пошел воздух, и механика его лица пришла в движение:
 - Фу-у, я уж думал тебя кокнули… Нет, ты как хочешь, а я спать больше не буду!
 -Эх ты, Якин, Якин, оружие сумел найти, а то, что я хожу в сапогах Суткуса не заметил, а на них зеленое пятно краски. Вот, прямо на носке, смотри. А еще разведчик!
 Ладно, не дергайся. Все равно твои ноги связаны рундучным шнуром. Дрыхнешь ты, скажу тебе, как будто умираешь, что хочешь с тобой делай.
Фиалка попробовал развести ноги, точно, стреножен крепко. Ощупал руками. Мотков по шесть на лодыжках и завязано узлами. Зубами не возьмешь.
- И знаешь, что я с тобой сделаю? Я брошу тебя здесь одного, а сам пойду в батальон и расскажу всем, что ты предал нас, оставил в крепости сражаться с жупалами, а сам позорно сбежал. А потом еще и навел бандитов на наш лагерь. Думаю, Пехота будет доволен. Что? Как дойду? ( Якин кивнул головой, вот елки и крупных камней поблизости нет). А у меня компас, вот, видишь, на шее, на шнурке, как крестик. Я нарочно путал вас и сбивал с пути. Следопыты, мать вашу.
 - А зачем, Поливода? Тебе что, смерть отца так в голову ударила?
 -Специально для тебя поставил любительский спектакль. Ты же у нас сообразительный, а я глупый, и с командиром у меня спорить не хватает мозгов, как у тебя. Вот я и хотел понаблюдать, как ты мечешься, решая головоломку. Удовольствия было навалом, как я и думал, ты никудышний следователь.
 - Хрень какая-то, слушай, Поливода, давай режь веревки, сообразим чего-нибудь поесть, да пойдем к своим. Тебя ведь не только в батальоне ждут, но и дома. И что бы сказали наши ребята, Лука, Суткус?
 - Луку я спихнул в ущелье, зря трудились, заваливая пустые носилки, Суткуса пырнул штык- ножом. А Тенищева… О Тенищеве ты скоро узнаешь. Он громко заявит о себе.
 - Ладно, Поливода, я все понял, но ты можешь сказать, зачем? Ответь только, зачем, и делай что хочешь.
 - Ты уже все слышал. Заговорился я с тобой, Фиалка, пора мне, прощай, хэ-х, командир… А теперь я свяжу - ка я тебе еще и руки, чтоб ты камнем веревки не перетер. Попробуй покувыркаться еще и со связанными руками,- вернулся он,- сейчас только лямки от твоего вещмешка отрежу.
 Почуяв неладное, радист кубарем пустился по площадке, изловчившись, он даже встал, но побалансировав секунд пять, вновь сел на задницу, вытянув ноги.
 В ту же секунду его накрыл злодей, вырвал из рук камни, отбросил их:
 - Спокойно, спокойно, родной мой. Вот так вот, давай сюда ручки, сейчас мы их отряхнем, накинем петельки.
 Поливода, хотя и не был крупным матросом, но по массе он значительно превосходил Якина. Удивление и потрясение не позволяли последнему сопротивляться в полную силу. Он пребывал в каком-то ступоре.
 Злоумышленник нагнулся ниже, стремясь наехать коленями на грудь Фиалки, но тот вдруг как-то дико извернулся и впился зубами в волосатый, утиный нос неприятеля, благо тот далеко выступал.
 Ужалив сослуживца, радист расцепил зубки, а налетчик отвалился, залепив ладонями свою морду.
 И тут сверху Якин принакрыл его еще и камнем. Впрочем, это почти не вывело того из равновесия (камень был мелковат), но штык-нож Фиалка успел выхватил из чехла Поливоды. Нож прочно сидел в руке Якина. Он все еще чего-то медлил, до хруста сжимая костяную рукоять, а Поливода вдруг выдернул рожок из подсумка, сунул рожок ребром в зубы Фиалке, повалив того, резко прижал его голову к земле, всадив магазин в рот по самые уши.
 Не помня себя, оглушенный болью радист вогнал острие своего ножа под лопатку своему противнику. Скорее даже не «вогнал», а словно бы плавно ввел в мясо между твердыми деталями скелета.
 Руки Поливоды ослабли и, захрипев, он всем своим телом навалился на Якина. Но тот спихнул его.
 Извлек нож, перепилил им веревки на ногах, собрал их в комок и швырнул на куст барбариса.
По остывшим ступням забегали «муравейчики», кровь медленно начинала циркулировать.
 Сощурившись, матрос растер ладонями ступни:
- Бли-ин, как забирает-то!
 Он нашел свои портянки и сапоги. Обулся. В сапогах оказались мелкие камешки, поэтому пришлось переобуваться…
 Отвлекшись от своих ног, он заметил, что воздух посветлел, запахло рассветом, и это придало бойцу бодрости.
 И тут далеко, справа от десантника, небо озарилось светом, и через миг могучий рокот взрыва докатился до маленького лагерька.
 Горы вздрогнули, как раненный динозавр и тряхнули каменным оперением. Со страху Фиалка кинулся в ложбинку и затих, накрывшись руками. Надо сказать рефлекторно кинулся, надобности в этом никакой не было.
  «Вот и Тенищев объявился,- понял Якин,- в крепости в оружейном складе его Поливода заминировал. Идиот я, идиот».
 К счастью взрыв в тот раз не спровоцировал в горах схода лавин.
С большим трудом горы устояли, правда, долго тряслись. Фиалка окончательно разоружил мертвого Поливоду, достал из карманов документы. Так, ничего особенного: два затасканных письма от какой-то Сычевой Валентины, железная погнутая расческа - зубцы волной, карманное зеркало, да военный билет, выданный Уфимским горвоенкоматом 17 апреля 1981 года. «Поливода Андрей Геннадьевич. Родился 24 февраля 1964 года. Холост. Образование средне - специальное. Основная гражданская специальность режиссер детских постановок». Вот что узнал Якин о своем сослуживце из его документов.
 Радист со вздохом спрятал документы в свой карман, взгляд матроса упал на лежащую у камня станцию. Без особого энтузиазма он снова включил ее. Завизжало. Боец по злобе уже захотел окончательно избавиться от нее, но тут дунул ветер, прибор, ухватив неизвестную волну, забарабанил человеческим языком.
  Но ветер стих, и станция зашипела снова. Матрос мгновенно сообразил, что ветер дует в сторону трупа.
 Связист отбежал от покойника на некоторое расстояние и вновь запустил станцию. Она говорила, но с помехами. Тогда он отошел еще метров на двадцать - устойчивый прием! Ах ты ж елки-палки! Фиалка вернулся к Поливоде, перевернул его на спину и снова стал обшаривать одежду.
 Что за незадача, в карманах – пусто. Якин стащил с тела китель ПШ, прощупал подкладку. Спина, рукава, полы без похоронок. А может, у покойника в теле спрятано нечто, что вызывает помехи станции?
 Радист схватил прибор связи и стал работать им, как миноискателем. Пуще всего он среагировал на китель. Якин разнес ту на куски. И вот оно! Из самого уголка правой полы на его ладонь выпал махонький приборчик, с крохотным тумблерочком (поддеть можно только ногтем)и динамиком-излучателем.
 Разведчик от удивления раскрыл рот. Находка была точной копией одного из тех предметов, что Фиалка нашел в картине, в номере Кассандры. Только гораздо мельче…
 «Вот отчего фонит станция. И вот что превратило тихоходного, трусоватого Поливоду, мечтающего только о том, как бы тихо - мирно дотянуть до дембеля, в изощренного убийцу. Подожди, подожди, что ж это, выходит психотропное оружие! А я еще гадал, почему те коробки так крепко запаяны…Стоп, а тумблерочки - то я, в тех, что остались во Дворце, повыключал или нет»?
 Матрос закрыл глаза, пытаясь вспомнить. «Кажется, выключил».
Якин еще раз осмотрел штуковину. Рычажок тумблерочка откусан напрочь, поди, подковырни его.
 Взвесив хреновину в кулаке, Якин забросил ее подальше, в ущелье. Но она не долетела, ударилась о камень, лопнула белым взрывом, и зеленый грибок дыма медленно поплыл на матроса так, что тому пришлось пригнуться.
 Он вспомнил, как елозил по тем коробкам напильником и выругал себя. Хорошо, что напильник их не взял! А потом и тисы нашел в подсобке и, если бы не этот полет, следопыт довел бы дело до конца. Страшно подумать до какого…
 Боец завалил убитого сослуживца камнями, вместе с его автоматом. Сверху на каменный холмик приладил черный берет с красной стрелкой.
 - Бывай, Поливода… И компас твой не работает, стрелка прыгает по полю, как кенгуру, наверное размагнитилась от этой хреновины.
 После похорон Фиалка еще раз попытался выйти на связь, но в станции сели аккумуляторы, едва-едва он выдал в эфир свои позывные. Тогда Якин собрал на ходу пожитки в рундук, и, взглянув напоследок на могилу, тронулся в путь. Он запомнил, в какой стороне взорвалась крепость (если то была она), поэтому знал приблизительное направление движения.
 Но, все оказалось не так просто, как надеялся матрос. Ему снова пришлось ночевать в горах, раз или два, он и сам бы не смог сказать, и песенка его окончательно была бы спета, если бы в один из дней он не подстрелил горного козла, а потом, утром, не вышел бы на горный ручей…
 Вода настоящая, холодная и чистая струилась прямо по камням без русла. Ручей бился струями о камни, и разноцветные в свете солнца брызги карамельным туманом клубились над ним. Вконец обалдевший от счастья Фиалка не удивился бы, если бы над ручьем вдруг встала крутая радуга…
 Нет, он не будет пить сразу. Он разденется и разуется, умоет лицо. Наслаждение ведь начинается уже от самой возможности напиться.
 Но надолго путника не хватило, качаясь от усталости и жажды, он потерял равновесие и упал в воду.
Он разом пытался всосать в себя и весь этот ручей, и весь холод снега тех вершин, с которых он брал начало, но сам таял и таял в воде.
 Отпрянув от влаги, чтобы перевести дух, Якин услышал смех. Уж не галлюцинации ли? Он приподнялся. На противоположной стороне горного потока чуть в стороне топтались жупалы - бороды, жилеты,- и ржали, направив на матроса стволы карабинов. Враги радовались свалившемуся на них пленнику, как дети, иные обнимались, а один, одноглазый, даже всплакнул от счастья и снял слезку на ноготок.
 Сопротивление было бессмысленно. Фиалка снова упал в воду и потерял сознание…
… Очнулся Якин в каком-то мрачном помещении, лежа на каменистом полу, без подстилки, не связанный, но разоруженный. Жупалы забрали даже ремень (чтобы не повесился раньше времени и не испортил им праздник), вещмешок и негодный компас.
 Пленник поглядел вверх, из узких бойниц, под самым потолком на пол падали косые лучи солнечного света. В них кувыркались крупные и словно золотые песчинки.
 Узник сел, осмотрелся: каменные стены, обшитые железом двери без ручки, в темном углу справа что-то шевелится. Матрос хотел присмотреться повнимательнее, но голова закружилась, пришлось опять лечь.
 Он пристроил под голову руку, поджал ноги под себя. Но тут дверь распахнулась, и вовнутрь вошел огромный, как показалось радисту, акбар в меховой безрукавке, с автоматом «Калашникова» на плече. Вошедший поставил на пол глиняную миску, сверху накрыл ее лепешкой, рядом пристроил два побитых персика и выпрямился в полный рост.
 Шевеление в углу активизировалось, на запах съестного выполз какой-то бородатый однорукий оборванец и погреб к пище. Но акбар грубо осадил его стволом, двинув мушкой, пригласил к миске Якина…
 Дверь за тюремщиком захлопнулась, радист кинулся к еде и, урча, как кот, разломил лепешку. Несмотря на головокружение, жрать ему хотелось невыносимо. Пожалуй, он из-за этого так легко сдался жупалам. В противном случае, он бы им задал! Да что там, он сам захватил бы их в плен, грубо поработил и заставил бы сносить свою особу с гор на руках!
 Плененный сунул нос в миску и откровенно разочаровался - жидкая похлебка. Хорошо хоть горячая. Могли бы хоть небольшой кусочек баранины принести. Не сам же Фиалка к ним в гости набился.
 Из угла вновь высунулся сосед по камере и, хмурясь невообразимо, приблизился и тоже заглянул в миску. Якин насупился, закрыл посудину руками и, повернувшись к потенциальному прихлебателю спиной, стал зло и ускоренно поглощать съестное, изредка с опаской поглядывая на соседа.
 - Меня уже не кормят,- в сердцах констатировал тот на английском. - Значит, поутру прикончат. У них это быстро- мешок на голову и пулю в живот… Но и ты особо не радуйся, русский солдат, тебя-то уж они наверняка повесят, и есть за какие дела!.. Хотел я тебя, засранца, придушить, пока ты спал. Моли Бога, что у меня одна рука.
 « Отсюда до Хайфа-то далеко»? - Тоже на английском осведомился радист. И сосед икнул.
 - Откуда ты знаешь английский?.. Стой-стой, твои уши! Я запомнил их, не ты ли тогда освободил нас из грузовика?- Заехал лицом в лицо Якину заключенный,-  я ведь слышал, как ты тогда про Темзу…
 Взгляд Отто Джонса (а это был он) на мгновение даже потеплел, но журналист взял себя в руку и вновь сурово задвигал бровями:
 - Но все равно я тебя ненавижу, потому что ты- советская сволочь! Ты знаешь хоть, чего я насмотрелся, скитаясь по столице?
 Но радист не обращал на англичанина ровно никакого внимания, он вовсю уписывал лепешку. А подкрепившись, пустился сосредоточенно осматривать стены, ощупывал камни руками.
 - Я помню старый мост, соединяющий городской рынок и торговый комплекс, что на улице Хоменейи. А на мосту – скопление беженцев с осликами, навьюченными нехитрым скарбом… И вот из-за угла выполз танк, ваш танк, размалеванный маскировочными полосами. Он повернул дуло на мост и выстрелил. Сколько тех осликов было погребено под обломками моста, ты можешь себе представить?
 А я ведь, между прочим, состою в международном Обществе защиты животных. Да, да ослики пали. А все из-за того, что вашему офицеру донесли, что в их поклаже находится взрывчатка.
 Ползая за матросом, журналист все это пытался прокричать ему в ухо. Ударившись в воспоминания, он даже не заметил, как радист перебрался в незанятый угол, и натужно сопя, возился в нем, перебирая кучу сваленного там безобидного хлама: пустые цинковые ящики из- под патронов, осколки глиняной посуды, сношенные подошвы от сапог и прочая чепуха. То, что матрос не реагирует на речи, стало раздражать Отто и он швырнул в соседа персиковую косточку:
 - Эй, рашен, дай чего-нибудь сожрать!
Матрос вернул ему косточку:
- Погрызите, она питательная.
- Хоть бы лепешки оставил, гад!
- Она некачественная попалась, честное слово. Съел, теперь живот пучит. - Якин выдал долгую, честную отрыжку,- вот видите, каково!
 Судя по погасшим солнечным лучам, надвигалась ночь. Англичанин вернулся на исходные. Нахохлился.
 -От тебя одни убытки, русский солдат, может мне все-таки тебя задушить?
 - Не советую. Акбары не оценят ваше рвение, и ваши шансы тогда уж точно сравняются с нолем… К тому ж меня вот-вот поведут на допрос, а я, как назло, фамилию своего командира забыл.
 -А у него есть прозвище?
-Да у него такая фамилия, что и никакого прозвища не надо.
 -Моли Бога, что тогда сумел отличиться у Дворца, моли Бога,- ворчал репортер, засыпая,- а на допрос ты сегодня не попадешь, и не надейся. Они по ночам не допрашивают. Да и чего тебя допрашивать, если с тобой и так все понятно. Не - ет, тебя, дружок, ждет петля. Будешь у них второй Кассандрой…
 Однако прогнозам Отто Джонса не суждено было сбыться. Невероятным образом Якин расположил к себе акбаров, и впоследствии он вошел в их эпос чуть ли не как инопланетянин – посланец иных цивилизаций, который сумел построить в ауле не то игровой автомат, не то карусель, или даже передавший аборигенам сакральные знания относительно игры в бутылочку.
 Как бы там ни было, но Фиалка смог развлечь жупалов, и пока они развлекались, улизнул из кишлака. С собою он вывел и Отто Джонса.
 Они вышли «за околицу» и углубились в пустыню. Солнце давно развело свою адскую жаровню, впереди, насколько хватало глаз, желтели пески. Путники напоминали собой пловцов в лодке, посреди океана. Надежда только случай. Но Фиалка был бодр. Позади высились горы, и это был железобетонный ориентир для выхода и на город. К тому ж в кишлаке матросу удалось запастись водой и провиантом и данное обстоятельство не могло не радовать бойца.
 - Слушай меня, русский солдат, дальше пойдем поодиночке,- сказал репортер, когда кишлак пропал из вида.- Ветра почти нет, за нами остаются следы. Когда поселяне опомнятся, они организуют погоню, так пусть уж лучше гоняются за двумя зайцами, чем за одним, каковой мы с тобой воплощаем, держась вместе. Вот тебе моя визитная карточка, будешь в Лондоне, заходи.
 Когда спутник скрылся за барханом, Якин тоже тронулся с места. В кишлаке под шумок можно было и коня умыкнуть, но боец не был приучен к верховой езде и теперь жалел об этом. Он остановился, глотнул из фляги и услышал шум – ветер был попутный. Обернувшись, он увидел, что позади него, прямо из песка вырастает жупальская конница. Матрос опустился на песок, снял рукою горсть песка и в ярости швырнул ее в сторону всадников.
 Он еще не видел, что справа от него на бархан взъехал наш БТР…
 В душном чреве бэтээра сослуживцы тормошили Фиалку, всем было интересно, что с его отрядом произошло в горах. Якин молча стянул с головы берет. Бойцы все поняли и тоже сняли головные уборы.
  Лишь рокот двигателей и шипение рации нарушали тишину.
 - А мы вас обыскались совсем. И по горам лазили, и все окрестности вокруг исколесили. Честно говоря, слабо верили, что кто-то из вас уцелел в горах после двух таких взрывов. И только Пшеничный все время твердил, что мы должны искать, и вот наткнулись на тебя,- заговорил матрос, сидящий рядом с Фиалкой.
 Якин потурсучил отросшую щетину на щеках, взъерошил волосы на голове:
- Ребята скажите только, когда нижняя крепость рванула, никого из наших поисковиков в ней не было?
 - Наши ее обшмонали на сутки раньше.
 «Значит склад с оружием наши ребята не нашли,- подумал радист.- А Тенищев в нем, скорее всего, был уже мертвым. Там-то на него и нарвались жупалы, явившиеся в крепость после наших, когда спустились в заминированный склад».
 - А снайпера того вычислили?
 - После того, как вы улетели, да на следующее утро буквально, он начал работать снова. Тогда мы окончательно поняли, что он не в горах (кстати, в этом никто и не сомневался), а где-то гораздо ближе.
 Мы перевернули весь город, хотя пули летели со стороны резиденции Муту. Но Пехота, он же знаешь какой, решил искать диверсанта упорядоченно, и для того начал от порта, с противоположной стороны, чтобы прочесать всю столицу. Искоренять угрозу, так уж радикально. Вот так…
 Ну, в конце - концов добрались и до Муту. А он, безобидный такой, сидит себе в башенке над институтом Народов Востока в окружении молоденьких, как он объяснил, наставниц. Чешет бородку да похохатывает. Да и в гостиной только Гобой, ковры, да зурна на стене.
 Кинулись бойцы на крышу – и там никаких следов снайперов. Да и неудивительно, днем под черепицей особо не усидишь, солнышко катается по крыше, как по блюдечку. Раза четыре наведывались к Муту - все без толку. Но вот напасть -то, Евлампий заметил, когда ребята у священника – снайпер «молчит», а лишь только они уйдут, он опять начинает стрелять.
 Долго не могли решить эту задачу. Наконец позвали Витю Контраса, он же подрывник еще тот.
Старшина, не долго думая, задрал девкам юбки, в который раз перетряс тряпье - никакого оружия…
 - Ты что, забыл, у одной «наставницы» в рукаве клинок сидел,- возразил кто-то.
 - Я говорю об огнестрельном оружии, а клинок не огнестрельное… Ну, так вот, потом как-то так крутнулся и делает знаки хозяину, мол, почему у вас зурна без струн? Снял ее со стены, а у нее в барабане откидной оптический прицел, колок, как мушка, а в ремешке патроны.
 Витя тут же переломил гриф, а из него гильза отстрелянная - блымц- на ковер. Еще теплая… Вот тебе и снайпер. Говорят, что Муту не смог простить Пехоте, что он упразднил многоженство. В тот же день Муту и прислонили к стенке. А только толку от этого… после него в городе еще с десяток снайперов объявилось.
 - Вот если бы вовремя не изъяли клинок у девки, торчал бы он из чьей-нибудь спины, как пить дать. Не-огне-стре-льное!
 - Да погоди ты! После этого народ вообще обезумел. Дескать, хоть и был Муту аморальным лже - Муту, но, какой – никакой, а лидер и наш гражданин. Что сейчас в городе творится! Акбары захватывают наши машины, взрывают наши укрепления, их силы концентрируются вокруг парламента. А Афганка – его же выкупили - ударился в бега. Как он ускользнул из Дворца и где сейчас, неизвестно.
 - Это его жена переоделась нашим офицером, проникла во Дворец и поспособствовала побегу. Она, собака, откуда-то знает русский язык.
 - Да херня все это, во Дворец просто так не пробьешься. Пехота подозревает, что это Пшеничный его вызволил.
 -А зачем ему это надо было?! Вот тоже придумал.
 -И много наших ребят Муту угробил?- Спросил Фиалка.
 -Пять человек и Цвижбу.
 - Ка-ак, и Цвижбу?
 - Да вон, посмотри на Движбу, мрачный сидит. Мы его не хотели с собой брать, но он сам напросился. Говорит, ему легче за городом.
- Во елки-палки, они же гонялись друг за другом!
-Да что там. Стал беспощаден к жупалам. На них переключился и за ними гоняется. Пятерых уже насмерть загонял.
 По броне часто застучали какие-то предметы. Якин вздрогнул.
 -О! Уже по городу идем. Булыжниками обстреливают. Сейчас мостовая улицы Амина, а там и площадь. Господи, как надоело все. Быстрее бы домой!
 - Домой! Домой!- Загомонили бойцы, и от одного этого слова стало светлее в темном «трюме» бэтээра.

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ
ПАРЛАМЕНТ – НА СУВЕНИРЫ
«Совершенно секретно:
Командующему Тихоокеанским флотом,
вице-адмиралу Голикову.
Какой батальон вы направили на о. Сокотра?
Москва. Командующий ВМФ СССР,
контр – адмирал Журавлев».
« Тс - с- сы! Совершенно секретно:
Командующему ВМФ СССР,
контр-адмиралу Журавлеву.
Батальон, основная часть которого
снята с о. Русский,доукомплектованный
ротами морской пехоты с соседних островов.
Владивосток. Командующий ТОФ,
вице-адмирал Голиков».
«Совершенно секретно:
Командующему ТОФ, вице - адмиралу Голикову.
Кретины!Вы послали не тот батальон!
На Сокотру можно было послать
любой батальон, только не с о. Русский,
поскольку перед этим подразделением
на Русском стояла своя сугубо специфическая
задача локального и секретного характера,
в ход выполнения которой никто
не вправе был вмешиваться, даже штаб флота.
Москва. Командующий ВМФ СССР,
контр-адмирал Журавлев».
«Совершенно секретно:
О. Сокотра, ограниченному контингенту
советских войск,командующему Пехоте.
Немедленно выводите войска с острова.
Следуйте во Владивосток.
Владивосток. Командующий ТОФ,
вице-адмирал Голиков».
 Покинув бронетранспортер, Якин увидел, что танков на площади стало больше, чем раньше раза в два. В некоторых местах пылали, непонятно зачем, костры, в которые матросы подбрасывали стертые автомобильные покрышки.
 Пехота затребовал радиста в кабинет премьера, где сам находился в тот момент. До его дверей Фиалка «доплыл» в окружении целой толпы сослуживцев – они наперебой расспрашивали о событиях в горах. Кое-как удовлетворив любопытство товарищей, Якин кашлянул и постучал в белую, высокую дверь.
 Командир стоял у окна, аккуратно подстриженный и гладко выбритый и рассматривал здание Законодательной Ассамблеи через полевой 28-кратный бинокль. В кабинете густо пахло дешевым табаком и «Шипром».
 - Ты смотри, что творят, мудозвоны, мешки с песком вовнутрь заносят. Стратеги, растуды их мать! А я все думал, что они осознают, наконец, полезную пользу, принесенную нами… Да уж, видно и вправду гуманизм мой обширен до непотребности.
 Офицер опустил бинокль, оглянулся, смерил взглядом бойца:
- Почему не выбрит, где окантовка? А, догадываюсь, все погибли, а ты живой!
- Мы с вами, как братья, нас и дихлофосом не возьмешь!
- Все шутишь. Ну ладно, говори мне прямо, ты привез горный цветок эдельвейс? Только прежде чем ответить, осознай во всей глубине, что приказ по цветку был отдан мною, а, значит, и дело это государственной важности.
- Вот вам подарок!- Разозлился Фиалка и кинул в руки Пехоте(бинокль на подоконнике) бумажный комок. Комбат жадно разворачивал его, а матрос удовлетворенно шипел, как живодер, ужаливший кошку булавкой.
 Пехота на своих ладонях увидел, наконец, цветное изображение, и тот самый ненавистный смешок, выворачивающий, наизнанку проснулся в нем. Кассандра с негром.
 - Где ты взял ЭТО? – Облил кипящим взглядом радиста комбат. Снимок прыгал в его руках, как спички на пальцах у фокусника.
 - Это из-за нее, из-за вашей любимой Кассандры воюют акбары и англичане на северо-востоке острова,- Якин сжал кулаки.- Она что-то натворила тут, потомки колонизаторов вступились за нее, и началась война!
 - Товарищ матрос, вы га-а-ад!!!- Взревел капитан, как списанный телок у мясокомбината, разнес «иллюстрацию»  на клочки, и, залепив уши ладонями, вылетел из кабинета.
 Пехота вышиб пинком свою дверь, рухнул на кровать, вскочил, обошел ее раза три и снова рухнул. «Этот б***ский негр, где же я его видел, а? Стоп! На Русском, когда Якин принес с катера фотографию, на ней, кажется, был тот же темнокожий. Дебильная прическа. Дебильная улыбка. Это, кажется, сама судьба так жестоко издевается надо мной».
 Капитан поднялся, подошел к столу, вооружился телефонной трубкой и вызвал начальника штаба:
- Начинайте штурм парламента! Немедленно! Чтобы и камня от него не осталось!
  Задержавшийся в премьерском кабинете Якин наблюдал сквозь высокое окно, как на площади танкисты, побросав окурки, стали запрыгивать в машины.
 Один из танков тронулся и пошел в сторону Законодательной Ассамблеи, вытягивая за собой из беспорядочного скопления бронетехники цепочку других танков. Окружив старинное сооружение, цепочка, а скорее мощная колонна сомкнулась перед фасадом, и машины пошли вокруг Ассамблеи, держась от нее на достаточном расстоянии, «топоча» гусеницами, как аборигены ступнями, танцуя вокруг шаманского костра.
 Гул нарастал, земля дрожала.
 И вот сверху на припаркованные внизу депутатские автомобили посыпалась штукатурка и осколки оконного стекла. Фиолетовый флаг непонятно отчего, сорвался со шпиля и, вспыхнув огнем, медленно полетел вниз, плавая по воздуху…
 Наконец правый -относительно Якина- край здания прошила косая трещина от крыши до земли, угол отошел в сторону, как край разрушающегося айсберга, и с грохотом рухнул на землю, настигая обломками улепетывающих депутатов, мечущихся в танковом кольце. А следом и все здание неуклюже подломилось на левый бок и повалилось целиком, рушась стенами, как сходящими с гор лавинами.
 Танки, присыпанные пылью извести, замерли. Уцелевшие депутаты просочились между ними и рассеялись где-то в городе. А когда взметнувшиеся клубы пыли осели, набежало войско и мигом разобрало обломки парламента на сувениры. «Осиное гнездо» было уничтожено…
 Фиалка спустился в свою аппаратную, извлек из тайника приборы. Тумблера на всех были выключены. Он вновь сгузил коробки в тайник, из другого достал прибор спутниковой связи. Слава Богу, целехонек. Штучка, конечно, приятная, но играться с ней в открытую опасно, тем более теперь, когда он выложил Пехоте некоторые козыри.Он снова спрятал транзистор.
 -Та-ак, а вот оно мое любимое полотенечко, бритовка и зубная щетка! Идите-ка сюда! Ох, любимые мои и не чаял, что снова увижу вас!
 Фиалка искренне поцеловал щетку, снял с себя пропотевшую голландку и, сунув щетку в рот, устремился в сторону правительственного умывальника. Радист еще не ведал, что там, в горах Асмалги, он потерял тетрадный листок, в котором делал пометки на Русском в ночь прилета полковника Сердечного.
… Голая Кассандра делала себе завивку, сидя прямо на столе, держа пронумерованные электрические щипцы с подцепленной рыжей прядью над своим челом, а свободной рукой, вернее указательным пальцем с безукоризненно наманикюренным ноготком обводила упругие холмы своих девичьих грудей и с удовольствием вымурлыкивала какую-то мелодию.
 Недавно она вернулась из блиндажа, особо укрепленного и даже слегка декорированного, построенного персонально для нее по приказу Пехоты, куда американку эвакуировали в связи с разгромом парламента – мало ли чего – и, желая смыть с себя пыль укрепсооружения, она приняла ванну и вот теперь обсыхала, придавая себе товарный вид.
 Минувшим днем, после ужина, командующий предупредил, что повезет ее кататься на танке, а Кассандра была из тех женщин, которые считают, что должны блистать даже в танке.
 Она даже не сумела ничего толком сообразить, когда дверь с треском вылетела, и в комнате нарисовался Пехота. Весь его какой-то уж чересчур угловатый вид, перечеркнутый огромадным пистолетом «Стечкина», вопил о том, что на этот раз гвардии капитан шутить не намерен, и в отель он явился не воздушные шарики надувать.
 Кассандра взвизгнула, выронила щипцы и пустилась по комнате, ища, чем бы прикрыться, на ее упругой попке точками темнел след от лежащих на столе бус. Пометавшись туда-сюда, она юркнула в постель.
 - Ну, докладывай, сука, как негру подмахивала!
 Пехота отфутболил стул, попавшийся на пути. Разверстое дуло « Стечкина» уже летало перед самым носом американки, как мифологический черный тоннель, по которому, якобы, хаживали многие, отправляясь на Тот свет.
 Офицер выдернул девушку из постели, прижал к столу поясницей и навалился спереди так, что Кассандра выгнулась назад, почти легла на стол спиной- девичья гибкость- и сверху стал методично хлестать ее по щекам, словно забавляясь этим своим упоительным хлестанием.
 Из глаз Кассандры летели слезы, орошая плохо выбритые подбородок и щеки мучителя.
- Я нэ нарочно!- Вдруг взвилась женщина и, нащупав рукой ручку горячих щипцов, всадила их за шиворот Пехоте. Тот замычал от боли, выстрелил в потолок – посыпалась штукатурка - и закружился, как бешенный, пытаясь освободиться от  раскаленного «жала». А Кассандра юркнула под кровать и затаилась там. А когда загривок у комбата перестал дымить, а щипцы парили, вогнанные в цветочный горшок, Пехота услышал тихие всхлипы:
 - Вылазь, шалава американская, я тебя буду расстреливать за пособничество нашим наиболее вероятным противникам! Ты ж бл***ина настоящая, ты хоть осознаешь это?
 - Ну вот, Сэрж, тэперь сыняки будут, видишь, что ты наделал,- пищала Кассандра из- под кровати и часто шмыгала носом.
 - Сегодня же получишь обмундирование и пойдешь в батальон простым матросом. Там тебя выучат пидарасить гальюны и «тянуть» шнурком палубу!- Смягчился офицер и сунул пистолет в кобуру.
 Девушка выползла из - под кровати беспомощная и зареванная обвила шею Пехоты бледными, в синяках руками. Капитан положил свою голову ей на плечо, на его глаза навернулись слезы.
 Вернулся он во Дворец уже под вечер, залез под одеяло прямо в сапогах и берете. Он почему-то ощущал себя страшно уставшим, и безнадежно обессилевшим. Как акула, которую штормом вышвырнуло далеко на берег, и которая долго билась и извивалась на песке, стремясь вернуться в родную стихию, но так и не сумевшая достичь воды, и, в конце – концов, смирившаяся со своей погибельной участью…
 А ночью Пехота приложился к буйку и засел за письмо к матери:
«Ты жива еще моя старушка?
Жив и я, привет тебе, привет,
Пусть струиться над твоей избушкой,
Тот вечерний несказанный свет»...
 Командир шуршал обкусанной авторучкой во дворце, а Волосюк, в отеле врачевал Петрушку. После того, как зампотылу увезли из санчасти сослуживцы, доктор пережил несколько приступов угрызения совести и решил все-таки оказать медицинскую помощь своему приятелю.
 И хотя диагноз больного для доктора все еще оставался загадкой (впрочем, он никогда и не утруждался точной постановкой диагноза. На фига он тот диагноз, когда есть единое, универсальное средство от всех болезней – клизма), он вооружился огромной грелкой, которую использовал, как клизму и стоматологическими щипцами и выступил в сторону столичной гостиницы.
 Своего пациента он застал уже на самом «отходе». Мяукающим голосом Петрушка простил свое окружение доставить его тело на Родину и там похоронить в Кировской области в совхозе «Плодоовощной» с воинскими почестями. А на могильной стелле непременно написать, что он, лейтенант Петрушка, сыграл важную роль в освобождении народа Сокотры и геройски погиб, отражая агрессора.
 Вошедшего доктора он испугался так, как будто сама смерть явилась в его апартамент, и стала бодро разминаться, готовясь отвесить Петрушке пинка и тем самым придать ему необходимое ускорение на пути в ад. Волосюку пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоить больного. Врач прямо так и сказал, что, де, готов вылечить пациента, если в обмен на это тот даст вырвать у себя два зуба.
 Надо сказать, к тому моменту стоматолог уже давненько не рвал коренных, и ему теперь весьма кстати пришлась бы подобная практика.
 Петрушке жалко было расставаться со своими вполне здоровыми зубами, но расставаться с жизнью было еще жальче, поэтому он согласился.
 Эскулап тут же сделал больному подряд три клизмы, дал какую-то пилюлю и, щелкнув щипцами, тут же выхватил у него два коренных зуба. Потом подумал и вырвал у страдальца еще и один передний, как говориться, «из любви к искусству». На этом вся терапия и закончилась.
 А уже через два часа стремительно пошедший на поправку Петрушка мусолил сухарик и вовсю улыбался своим беззубым ртом, искренне радуясь тому, что так дешево отделался.
 В ту ночь в батальон пришло недоброе известие: город с суши окружили войска Мухаммада Рубани, расправившиеся накануне с англичанами.
 На рассвете Пехота вновь собрал штаб, и, хотя офицеры прибыли оперативно и весьма организованно, прежнего единодушного устремления отстаивать демократию в них уже не чувствовалось. Навоевались, намаялись с блиндажами, к тому же в войске уже успел невероятным образом распространиться секретный приказ о выводе батальона с острова, полученный накануне Якиным.
 Пехота же был настроен воевать до победного конца, и единственной причиной по которой он призвал офицеров, было желание посоветоваться – уничтожить Рубани сразу или дать ему время одуматься и сдаться добровольно.
 Едва командующий закончил вступительную речь, как город тряхнуло мощным взрывом так, что повылетали стекла из Дворцовых окон, и электрические лампочки дежурной подсветки погасли. Зарево пожара осветило помещение.
 Штабисты пригнулись, накрылись руками и просидели так минут десять, пока во Дворце не появился опоздавший лейтенант Пшеничный.
- Овощехранилище рынка взорвано, то самое, где был наш склад с боеприпасами, доставленными с кораблей! Похоже, партизаны Мухаммада Рубани,- доложил прибывший.
- Я же предупреждал, что кругом диверсанты!- Сплюнул Пехота,- куда же вы смотрели?! Подозреваю, что в войске уже пошло брожение, и что некоторые матросы завербованы. Да, не удивлюсь, товарищ лейтенант, если это сделал кто-нибудь из матросов вашей же роты… Ну, то есть, я хотел сказать, что не так прямо, а что бросил кто-нибудь окурок нечаянно, оно и рвануло… Призываю вас, товарищи офицеры, к бдительности, сами понимаете, насколько накалилась обстановка. И прежде чем лечь спать, спросите себя честно: «А не завербован ли я»? И, если окажется, что завербован, то лучше не спите, а выйдите на пост и мужественно застрелитесь, поскольку все равно рано или поздно, будете выявлены, обезврежены и навсегда преданы позору.
 Это же хорошо, что у нас есть еще оборудованные склады. А не будь их, что бы мы делали?
 -В том-то и дело, что нету.
-Как так?
- Так точно. Портовый склад в доках, что был с танковым боезапасом- пуст, а склад с патронами, что был размещен в западном мавзолее уже в руках Рубани. Нам и пистолеты-то, по сути, нечем зарядить.
- Тогда надо срочно подтягивать к городу корабли!
- С них позавчера ночью последние заряды доставили. А корабельная артиллерия через город до позиций Рубани не дотянется. Сами же и ляжем под ее снарядами.
- Та-ак, батальон фактически остался без оружия, а командир узнает об этом в последнюю очередь. И все это в тот момент, когда повстанцы обозначились, наконец, под городом и необходим лишь последний маневр, чтобы добить их! Хорошая же у меня армия, ничего не скажешь. Значит, будем давить этого бизона гусеницами, на стволы его поднимать, раз стрелять по нему нечем.
 - Мы же получили приказ о выходе, зачем нам на задницу лишние приключения? Это ж опять будут раненые, а у меня уже и лишнего клочка ваты нет,- подал голос Волосюк. Раненых он не любил, поскольку они страдали не от болезней.
 - О, и вы туда же! Вы б лучше Петрушку в строй поставили, а не совались в дела командования со своими советами.
- А я его и так поставил,- пробасил оскорбленный Волосюк.- Кишечник ему промыл, пломбочку ему законопатил. Вот-вот окончательно оклемается.
 Пехота лишь досадливо отмахнулся.
 - Короче, слушай мою команду, сейчас же седлать танки и - на Мухаммада. Пока солнце не встало, и он не проснулся.
 - Так сходу не получится,- загалдели офицеры,- технику надо подремонтировать, с личным составом работу провести, да и разведку какую никакую.
- И сколько вам на это дело потребуется времени?
- Хотя бы двое суток.
- Сутки, не больше. Завтра на рассвете выступаем! И смотрите мне, чтоб не повторилось то, что было под Багланом. Все свободны!
 Досадливо сплевывая, офицеры тронулись к выходу.
- Да не о здешнем народе он уже печется,- слышались недовольные голоса. - Американку эту боится в Союз вести, вот и тянет резину.
- А представляете, если б он ее привез, какой был бы «подарок» Сердечному. Офицер его бригады спутался с американской проституткой!
- Вы как хотите, товарищи, а мне его жалко. Вроде и нашел свое счастье и где? На войне…
-Да уж, кто-то сражается за Родину, а кто-то за гадину.
 Весь день Мухаммад Рубани донимал противника частыми диверсиями, столь любимыми спикером ликвидированного парламента. В наступление не переходил, очевидно, пытаясь максимально обескровить батальон такими методами и уже потом добить одним махом этого зверя.
 Ополченцы рыли окопы, устанавливали противотанковые ежи, одновременно готовя на «зверя» силки, на случай если он попытается вырваться.
 Мухаммад не знал, что Пехота активно готовит лобовой маневр.
«Что представляют из себя его желторотые матросы без веры?- писал Рубани в своем дневнике,- пусть посмотрят в одухотворенные глаза моих воинов, где гнев и ирония, беспощадность и милость. Ведь это именно из милости они готовы голыми руками оторвать голову врагу, чтобы побыстрее отпустить его душу к Богу, без лишних мук и страданий».
 Как бы там ни было, но той атаке, что Пехота запланировал на следующее утро, не суждено было «сбыться». Едва солнце позолотило шпили Дворца Революции, новая беда потрясла бедный Хайф. Столицу, с моря, окружил седьмой флот США под командованием контр-адмирала Спока.
 Разнокалиберные стволы дальнобойных пушек гроздьями нависли над городом, горизонт заслонили крылатые ракеты, вращающиеся радары и мачты радиолокационных станций.
 Батальон оказался в полной блокаде.
 Пока не было известно, как батальон воспринял эту блокаду, и какой готовил ответ, а вот население маленькой столицы уже словно бы и отвыкло чему-либо удивляться, город стремился жить своей повседневной жизнью, и жил ею. Хлебопеки с утра заправили жаркие печи тестом, кузнецы раскалили горны, портные взялись за выделанные шкуры.
 Горожане догадывались, что американский флот вряд ли будет жаловать советский батальон, однако большой радости по этому поводу не испытывали. Столица оказалась между молотом и наковальней, и ее «обитатели» прекрасно сознавали это.
 Воинствующие элементы из числа местных жителей временно сложили оружие, и даже Мухаммад Рубани отозвал из города свои диверсионные отряды и взялся выжидать, во что же выльется противостояние американцев и русских.
 Не знал Мухаммад, ох не знал, какую телеграмму направил Спок Пехоте, если бы знал, ни за что бы так не поступил. «Господин Пехота,- говорилось в послании,- мы не намерены вмешиваться в вашу миссию, хотя и считаем ее интервенцией. Мы прибыли с единственной целью – освободить нашу соотечественницу Кассандру О, Гудвин. Выдайте нам ее, и мы тут же покинем территориальные воды Йемена.
 Сэр, прошу вас сделать это как можно быстрее, чтобы не привлекать лишнего внимания к нашему диалогу. И не накалять международную обстановку. Борт 0.17».
 Конечно же, комбат не сумел по достоинству оценить джентльменское обращение Спока, где не было ни одного угрожающего слова. Надо сказать, далось это контр-адмиралу непросто.
 Все дело в том, что моложавый и молодцеватый офицер американских ВМС ненавидел русских до глубины души и при одном лишь упоминании о них покрывался холодным потом и трясся, как мобильный компрессор.
 В конце Второй мировой войны его отец-сержант союзнических войск – заблудился где-то на Эльбе и по ошибке попал в плен к русским, которые, не разобравшись, упекли союзника в лагеря, и он целых три года проваландался где-то в суровой Сибири, пока не сумел сбежать оттуда на Родину через Уэлен и Берингов пролив.
 Вернувшись домой, американец месяца четыре не мог придти в себя, отрыгивал редькой и капустой, боялся каких-то мифических медведей и рассказывал поистине невероятные истории. Якобы русские ставили на нем засекреченный военный эксперимент на выносливость под кодовым названием «Баня». Это когда тебя загоняют в огнедышащую парилку, кидают на раскаленные камни воду, азартно и с упоением хлещут еловым веником по голому заду. Потом обалдевшего выгоняют «прогуляться» на сорокаградусный мороз, в чем мать родила.
 Таким ли ужасным был тот бесчеловечный эксперимент, этого Спок конечно же не мог знать наверняка, но вот то, что от резких перепадов температуры таз отца густо порос шерстью, это не вызывало никаких сомнений.
 Эта нестандартная обволошеность стала причиной, по которой от отца ушла его жена-мать маленького Спока, пугающаяся волосатых мужчин. Распавшийся брак родителей сказался на несчастном отпрыске самым негативным образом. Он рос практически сиротой на обширном калифорнийском ранчо у бездушного деда. Этот дед и настоял на том, чтобы внук поступил в военно-морское училище, хотя последний с младых ногтей тяготел к литературе.
 И хотя карьера офицера складывалась блестяще, мысль о том, что он мог бы заниматься другим делом, преуспеть в нем и стать знаменитым профессиональным писателем, как Хэменгуэй или Маркес терзала Спока.
 За свои несбывшиеся мечты честолюбивый американец и точил зуб на русских. Винил их в своем сиротском детстве, в том, что так и не достиг вершин литературной славы.
 И если была бы его воля, он сравнял бы этот батальон с песком одним ракетным крейсером. Но, как на грех, интернационалисты были перемешаны с мирным населением, и зловещая тень Третьей Мировой войны маячила над несчастным островом, не позволяя американцам применить силу.
 В момент прихода телеграммы щербатый, но радостный Петрушка уже был в строю. Он находился рядом со своим командиром. Он советовал.
 - Вот, мать их, американцы думают, что я уже в штаны наложил,- Пехота кинул смятую депешу в пепельницу, поджег бумагу спичкой,- да я здесь костьми лягу, а покажу им, что такое русский дух! За мной СССР, господин Спок, а не какая-нибудь там Гваделупа. Отсюда поведение мое – соответственно. Да что там, я бы их корабли танками атаковал, не будь у них авиации! Вот как по чести, лейтенант, любым другим отдал бы эту девку, ей-Богу, но америкосам ни за что! Дело принципа, вот!!!- Капитан выбросил использованную спичку, выхватил пистолет и дунул в ствол.
- Одного не могу понять, как это Америка узнала о Кассандре? Несчастная девушка, можно сказать, нахлебалась капитализма вдоволь и вот, наконец, ей удалось сбежать и укрыться в первой попавшейся, развивающейся стране. Так нет же, и сюда явились за нею и требуют. Хищники, так их мать, за каждого человека готовы биться.
 - А то вы не знаете, товарищ капитан, как Штаты узнали,- ощерился беззубым ртом зампотылу, снимая с сутулой спины командира клок овечьей шерсти.- Ясно же, как Божий день.
 - Вы думаете, это он?!
 - Конечно Пшеничный. И с Якиным якшается. А у того станция под рукой, куда угодно может махнуть сообщение. Подозреваю, что и входящие он до вас доводит в искаженном виде, а то и вовсе перевирает их. И все это под прикрытием замполита.
 -Эх, расстрелять бы обоих мерзавцев у бруствера, да опасаюсь волнений в войске. Оба ведь снискали авторитет своими ехидными маневрами, и моя тупая матросня за любого из них подпишется.
 И штаб словно подменили. Офицеры готовы хоть сейчас бросить начатое и убежать по Аравии, разметая полами пески. А я ведь некоторым уже и памятники заказал, подумывал даже главный храм назвать именем лейтенанта Попова. И никакой благодарности… А теперь мы еще и окружены, и времени у нас в обрез.
 Я-то надеялся, укреплю Афганку, отлажу механизм государства, да и передам ему в руки уже надежно функционирующий. А он смылся, скотина! А тут еще этот приказ о выводе. Кругом диверсанты и предатели!
 Приступы лихорадочного оживления и боевого устремления сменялись в Пехоте периодами глубочайших размышлений о своей участи и будущем вверенного ему подразделения. И хотя капитан всячески бодрился и не подавал виду, он, кажется, был близок к осознанию того, что попал в непростое положение.
 - Есть кое-какие соображения,- облизнулся зампотылу.
 - Да-а?
 Пеехота достал папиросу из своего портсигара, постучал мундштуком в ладонь, сунул в рот. Петрушка прицелился и тоже вытащил папироску.
 - Давайте мы натравим американский флот на Мухаммада Рубани, а Кассандру объявим заложницей? Дескать, если не уничтожите ополченцев, мы расстреляем вашу соотечественницу.
 Комбат поперхнулся дымом и, согнувшись, стал кашлять над столом.
 - Конечно, наш ультиматум будут только на словах. На деле же бедную девушку мы и пальцем не тронем, даже если флот и не примет наши условия,- испуганно поправился советчик.
 Побагровевший Пехота одарил Петрушку восторженным взглядом:
 - Лейтенант, ваша идея не лишена смысла, но… вы догадываетесь, что я уже думал от этом?
 - Я и не сомневаюсь, что идея пришла вам на ум первому, я ее, можно сказать, считал с морщин вашего лба, как с телеграфной ленты… Разрешите?..
 Петрушка смежил зрачки над торчащей из своего рта папиросой и, неумело придерживая ее двумя пальцами, пошел на Пехоту. Офицеры как бы поцеловались папиросами, и вскоре щербатый зампотылу стал с удовольствием попыхивать сладким дымком, как вскипающий самовар. Раньше он-то он особо не курил. Но после чудесного излечения стал позволять себе маленькие радости.
 - Кстати, вы не слышали смех, лейтенант, тоненький такой, совсем рядом. А может и за дверью?- Комбат снял с губ искореженный бычок, поглядел на него.
 - Когда?
 -Да вот только что!- В досаде кинул Пехота окурок под стол.
 - Так точно, слышал, гудел колоколом!
… В обед Фиалка вышел на площадь поспрашивать у танкистов изоленты, у него кончилась, а надо было заизолировать проводку в аппаратной. Из переулков суховеи гнали на площадь целые тучи песка, вперемежку с жилым мусором. У крыльца Дворца стояла закопченная полевая кухня, из высокой трубы которой валил дым. Многие матросы толпились тут же. Протягивали Белохвостикову, оседлавшему кухонный «облучок», котелки, получали из огромного половника кока горячую гороховую похлебку, укрывали котелки от песка, кто, чем мог, и возвращались к танкам.
 Другие уже ели, неловко расположившись на крыльце и машинах. При этом они вяло переговаривались и кляли повара за невкусное варево.
 - Лучше б ты, Хвостатый суп из покрышек сварил, чем из этого деревянного гороха.
 - Блин, не успел размешать похлебку, а в ней уже полно песку. Хвост, у тебя и в котле уже песок что ли?
Радист поднял обе руки, здороваясь с братвой. Матросы, оставив котелки, тут же столпились вокруг Фиалки:
 - Что там, во Дворце слышно, будем мы воевать с флотом, или нет? – Спрашивали они и жадно прислушивались, что же он ответит.
 - Конечно будем. Пришла пора утереть нос американцу. Только, чур, я не участвую, я плавать не умею!
 - Ты скажи Пехоте, что если есть приказ о выводе, то больше воевать мы не собираемся. А то мы найдем управу на этих Пехот. И похлебка, вон, одна жижка, пусть эта Пехота сама ее и хлебает!
 - Да я-то что. Лично мне тут тоже не климат. И изолента кончилась. Дайте хоть изоленты!
 - Ленты мы тебе дадим. А ты свяжись с Союзом, хоть даже с самим министром обороны, скажи, что нам здесь кранты. Пусть срочно посылают подкрепление, вот врюхались-то!!!
 Матросы галдели, ни на что не обращая внимания, но тут в их толпу вклинился какой-то пожилой человек, и, бесцеремонно расталкивая бойцов, пошел на Якина.
 Его наглость была такова, что десантники ничего не смогли противопоставить ей и испуганно расступились.
 И вот мужчина перед Фиалкой: черная борода, шерстяная безрукавка поверх голого смуглого торса и что-то знакомое во всем облике. Стоп, да это же, кажется тот самый акбар, которого они взяли тогда в качестве языка под Калатом, и которого Пехота велел расстрелять. Тогда в командирской каюте Якин успел рассмотреть его и запомнить…
 Наглец без предисловий сграбастал Якина за руку и поволок за собой назад через толпу. Моряки было начали преграждать ему путь стволами, но радист сделал им знак – пропустите!
 Рыбак вывел матроса за площадь, оттеснил в тень газетного ларька, вынул из холщовой сумки паранджу и накинул ее на бойца. Якину, как истинному мужчине, мужчине с большой буквы можно сказать, следовало бы возмутиться, но он был настолько заворожен слаженностью действий акбара, что не стал оказывать сопротивления.
 К тому же паранджа, несмотря на то, что снаружи казалась черной и непроницаемой, изнутри была, как решето, и этот феномен заинтересовал Фиалку.
 Замаскировав матроса таким образом, акбар вновь взял его за руку и повлек за собой кривыми улочками куда-то на север.
 Мужчина так спешил, что когда им на пути попался зазевавшийся ослик- узенькая улочка, ни пройти, не проехать,- не раздумывая поднял животное и перекинул через ближайший забор.
 Справа остался белый купол астрологической обсерватории, слева проплыли подряд два храма, полицейское управление, тюрьма, трансформаторная площадка, какие-то пустыри, усыпанные битым стеклом, и вот уже окраина столицы – и горы.
 За городом, на выжженной солнцем траве паслись овечьи отары, слева виднелись укрепсооружения войска Мухаммада Рубани, за ними был разбит палаточный лагерь, его ряды восходили на предгорье. Походные кухни ополченцев дружно дымили трубами.
 Справа же, как известно, горы граничили с морем.
Якин пустил взгляд вверх. Выйти из города через перевалы батальону было невозможно. Горы буквально наваливались на столицу отвесными стенами, расслоенными соляными полосами мягких пород. Меж скал, правда, виднелось несколько тропинок, уходящих вверх, но куда они вели - одному Богу было ведомо.
 Акбар поприветствовал пастухов (те понимающе с завистью ощерились, приняв Якина за женщину) и увел спутника по за скалами в сторону моря. Они прошли километр или два, свернули в какую-то расщелину. И тут путешественникам открылся большой тоннель, невидимый из Хайфа из-за скал, преломляющих зрение. Из тоннеля, тянуло сыростью, как из подвала, вход снизу почти на треть был завален крупными камнями.
 - Вот тоннель,- сказал рыбак,- по нему ваш батальон сможет уйти из города на северные земли. Много горя вы принесли моему народу, но если вы задержитесь здесь, оно только приумножится.
 Хотя Якин и не знал акбарского языка, он понял проводника.
Фиалка, взобравшись на камни заглянул в потайные ворота. Далеко-далеко в конце просторного каменного коридора брезжил свет бледным лицом надежды.
- Тут наша техника, пожалуй, сможет пройти,- удовлетворенно отметил матрос. - Спасибо вам, да только вряд ли нам придется воспользоваться этим ходом. Пехота не любит простых решений.
 Прежним путем акбар вернул Фиалку к газетному ларьку, снял с него заштопанную паранджу, которая, наверное, была единственной у его жены, аккуратно свернул ее и сунул в сумку, пропахшую рыбой.
 - Ты прости меня, моряк, что оскорбил тебя паранджой. Но у меня не было другого выхода. Прощай!
Якин смотрел во след удаляющемуся рыбаку, закинувшему сумку на плечо до тех пор пока тот не растворился в жарком мареве квартала. Противоречивые чувства испытывал матрос, и радость, и необъяснимую грусть, как одинокий бродяга, обретший долгожданного попутчика и вновь потерявший его.
 Вечером, после проверки, Якин, по обыкновению своему, навел порядок в импровизированной аппаратной, тщательно закрылся на все задвижки, вынул из тайника прибор спутниковой связи. Радист хотел погонять «транзистор» по частотам и запеленговать секретную волну, на которой работал американский флот.
 Официальной реакции на дневной ультиматум Пехоте относительно Кассандры, как заложницы, пока не последовало, и Фиалке было интересно, о чем «шушукается» флотская братия со своим «любовником» Пентагоном.
 Матрос едва успел расположить прибор на столе, как в дверь снаружи постучали. Фиалка сплюнул, спрятал хитроумную «шарманку» и «распаковал» дверь. За нею стояла… Кассандра в полном морпеховском обмундировании, с тщательно заправленной под берет огненной гривой, подколотой в некоторых местах едва приметными заколками.
 У нее даже штык нож висел на ремне. Настоящий.
- Милэнький, впусти меня,- жалобно обратилась она к Якину,- мэнья, кажется, опознал часовой у парадная лэстница.
- Не могу, здесь секретный объект. Пост связи. И во,..- радист не договорил, Кассандра ловко извернулась и просочилась в аппаратную, он даже не понял как.
 Фиалка кинулся за гостьей в рабочую комнату, а девушка уже сидела там, скромно пристроившись на самый краешек табурета, и плакала, аккуратно снимая на ноготок слезки:
 - Я одна, а мэнья все бют. Вот видишь,- задрав рукав, пропищала она и показала ошеломленному матросу пунцовые синяки на запястье.- И некому за мэнья заступаться.
- И за меня тоже,- всхлипнул Фиалка, пододвинул к непрошенной гостье второй табурет, привалился головой к ее плечу и попытался тихонько прощупать ее карманы.
- У мэнья остался дедушка, там Сэверная Каролина, и он нэ знаэт, жив ли я еще,- стонала американка.
- А у меня бабушка, там на Белгородчине и тоже мается от неведения.
- Милэнький мой,- Кассандра повернулась к Фиалке и заглянула в его глаза глазами, полными отчаяния,- вот видишь, мы с тобой оба разнэстчастные, и должны друг другу помогайт. Ты же связыст, свяжи мэнья с нашим флотом по рация, чтоб он пэредал весточка мой дэдушка, что я жив… Хорошо, мой славнэнький? Ну, как у тэбья дэла?
- От бабушки ни слуху, ни духу,- искренне вздохнул боец. - Живет одна в деревне. Три сына у нее и все в городе. Двое ничего живут, в квартирах, а третий, мой любимый дядюшка, по общагам скитается. Да и попивает с горя. В позапрошлом году ему вроде пообещали угол, и обманули. У нас же знаете как, кто со связями, тот и на коне. А мужику уже сорок лет и не женатый. И работенка не мед, на заводе каждый день к восьми приди и сверли до шести. Так-то. А в аптеку пойдешь за лекарствами, дадут позапрошлогодний аспирин, и лечись, как хочешь.
 А у него, между прочим, почки барахлят, опять от перепития, и все это отражается на бедной бабушке. Хотя бабушка еще бодрая. Она и нас с вами пере…
 - Ты свяжешь мэнья с флотом или нэт?!- Глаза Кассандры сверкнули злобой, она впилась руками в плечи матроса и стала его трясти, сметая локтем со стола бумаги.
 Втянув шею, воин до боли сжал зубы и, изловчившись, боднул интервентку головой в нос. Берет тут же слетел с ее головы, рыжий волос укрыл лицо и плечи, и налетчица ослабила хватку.
 Радист отлетел в угол и вжался в него, ища глазами, чем бы защититься. И автомат, как назло, под столом.
 Американка вскочила, вооружилась линейкой, и, хищно согнувшись, пошла на матроса, сдувая с носа волос:
- Сэйчас ты мэнья выпустишь в эфир, не то я тэбъя загоню хэтот линэйка глотка!
Размахнувшись, она хлестнула своим оружием Якина по обширному уху, вишневый укропчик крови скакнул на ее подбородок.
 Радист кивнул на «пустую» кнопку, которой прежде фотографы из пресс-службы правительства включали красные фонари, примкнул к ней палец:
- Гляди, сучка, нажму, охрана явится!
- Да-а?!
Злодейка зачесала волос пальцами на голову, сняла ладонью кровь с подбородка.
- А жми!- вдруг выкрикнула она даже с азартом.- Дафай! Дафай!.. А-а, чито, боишьса?!
 Кассандра вернулась на табурет. Сунула линейку в урну:
- О, кей, чито ты хочэшь за услуга?- Как-то очень устало вздохнула она.
- А все!- Распоясался Фиалка.
- Чито значит «всье»?
- Все, что может дать женщина такому мужчине, как я.
- Вау, да ты, шэнок, знал раньше хоть одна жэнщина?
- Знавал и не один десяток!
- И как ты хэто, как хэто… прэдставлаэшь?
- Образно. Вы снимете штаны и ляжете грудью на этот стол, а я пододвину табурет и пристроюсь сзади.
 - А какой ты дашь мне гарантий?
 - У вас нет выбора. Вы уже поняли, что сами мою станцию не запустите. Думаете, я не видел, как вы по ней глазищами шарили. Бесполезно. У нее три степени защиты плюс система самоуничтожения… И вообще, некогда нам тут спорить, вот - вот может нагрянуть дежурный по Дворцу. И сразу предупреждаю, обратной связи с флотом у вас не будет. Я не знаю их ключ. Вы передадите свое сообщение в открытый эфир, а поймают его ваши или нет, не моя забота.
 - О, кей, открывай мнэ эфир, мой будъет говорит, а потом дарит тебъе лубов!
 - Нетушки, сначала любовь, а потом «концерт по заявкам радиослушателей».
 - Тогда я прэдлагай, как хэто, компромисс, ты мэнья лубишь, а я в это врэмя разговаривайт.
 - Дежурный, между прочим, уже у двери.
 -Чьерт с тобой, ползуйса мой несчастий, но если ты менья обманешь… сейчас война, и жизн человэческий не стоит и цент…
 Фиалка включил станцию, настроился на какую-то левую, любительскую волну, показал микрофон Кассандре.
 - Как видите, все работает!
 И «потушил» прибор.
 Но напрасно он надеялся поймать ее на столь дешевый фокус. Эта хитромудрая стерва почувствовала уже, что имеет дело с не менее хитромудрым стервецом и была начеку. Продумывая свой план, она надеялась, что пустив в ход женские чары, быстро сможет подчинить своей воле матроса, и тот, как тетерев, одурманенный женским присутствием и предвкушением быстрой любви, сам свалится ей в руки, пойдет на служебное преступление и выведет ее на флот.
 Ей необходимо было сказать своим, что никакой заложницей у Пехоты она не является, он ни за что и ни при каких условиях ее не убьет, а потому, они могут действовать решительно и уничтожить горе- интернационалистов, не взирая ни на какие ультиматумы их командующего.
 Однако, этот мерзавец – радист явно хитрил, «подсовывая» ей какой-то дешевый, любительский канал, при этом матрос был хозяином положения, поскольку все подходы к своей станции, ее характер, тайны и «изгибы тела» знал только он. Поэтому, как ни склоняла «звезда» в своей красивой голове создавшуюся ситуацию, ничего толкового не выходило.
 Можно было бы понудить этого неказистого «визави» открыть ей настоящую, рабочую волну силой, используя, к примеру, штык-нож, но Бог его знает, какие кнопки и где еще были понапиханы в его аппаратной. А вдруг он действительно успеет подать сигнал охране. А с батальонной матросней ей дело лучше не иметь. Эти если набегут, то могут порвать бедную девушку, как тузик грелку.
 Злость на американку в батальоне копилась давно и уже пошла через край. Во всех своих несчастьях бойцы винили только ее. Тут, как говориться, дай только повод. Это за Пехоту десантники не подписались бы, а за этого Якина подпишутся за милую душу.
 Примерно так думала сердобольная внучка своего несчастного дедушки, глядя на плоский, как мелкая рыбешка микрофон:
- Нэт, в безлыкий эфир я не буду говорит. Кто мэнья там найдет? Ты визовешь на связ какоэ - нэбуд из баталонных подраздэлений, и на этой волнэ я передам свой сообшений. Флот навэрняка пэленгует ваши пэрэговоры и менья услышит.
 - Ага! Чтоб меня потом – под трибунал,- повеселел радист.- И дурак сможет вычислить, как и где вы сели на нашу волну.
 - Ну, значит, нэ будьет тэбъе и лубов.
 - Ну и черт с вами.
 -Чито, облизнулса, мой застенчивий Микки-Маус?
 -Ох-ох-ох!
 -Уй-уй-уй!
 -Ах-ах-ах!
 -Тыс-тыс-тыс!
 -Эх-эх-эх!
 -Ес-ес-ес!
 Фиалка и Кассандра гримасничали, передразнивая друг друга, а Пехота в это время лип к двери аппаратной снаружи, подслушивал и обмирал от этих охов и вздохов. В бессильной злобе он сжимал руки и ноги в кулаки так, что даже его грубые сапоги принимали форму боксерских перчаток. Забегая вперед, стоит сказать, что когда его спугнули караульные, патрулирующие подсобные помещения, и он убежал, на полу остались вполне характерные следы.
 И в батальоне распространилась невероятная весть, что по Дворцу блуждает загадочный боксер-невидимка, передвигающийся на руках.
 Кассандра так и вымелась ни с чем. Якин тщательно запер за ней дверь, заклеил раненое ухо изолентой и стал ползать по полу аппаратной на карачках, собирая заколки, выпавшие из прически гостьи.
 Найденные шпильки Фиалка держал в губах, а не найденные старательно высматривал зорким взглядом, как орел полевую мышь. От рыжей стервы можно было ожидать подарка и позлее шпилек. Вот и стремился радист вычислить и аннулировать все ее возможные «вирусы».
 Наведя антураж, Якин извлек из тайника столь полюбившийся ему прибор спутниковой связи. Снова возникла мысль запеленговать им переговоры Седьмого флота со своим командованием…
 К вящему удивлению радиоспеца, сделать это оказалось не так уж сложно. Флот работал на третьем уровне секретности в КВТ-диапазоне так, что его вполне можно было засечь даже обычной танковой коротковолновкой. Обурели окончательно!
 Прием был довольно устойчивым, и если бы не помехи от работающих на площади танков, то можно было бы сказать - отличный.
 Некто, предположительно командующий флотом, обращался со своим монологом к немому адресату, возможно даже Президенту США.
  «Сэр, вынужден огорчить вас донесением по поводу того, что вижу я из капитанской рубки, прямо по носу моего флагмана. А не вижу я ни черта, сэр! Сокотра в огне. Дым ее взорванных нефтяных скважин вот уже вторые сутки застит окуляры моих дальномеров и наматывается на локаторы, как крысы на винты. Носоглотки моей команды пришли в полнейшее расстройство, да и сам я, говоря по чести, не могу выкурить сигару, поскольку не вижу в этом кромешном дыму ее конец, а, следовательно, не имею возможности и поджечь оную!
 Мои дипломатичные просьбы выдать Кассандру по - хорошему, командующий советским батальоном игнорирует, и явно блефует, пытаясь натравить мой флот на местное население.
  По сведениям нашей агентуры, Пехота это сложный, противоречивый, многогранный и коварный тип, гремучая смесь из рефлексов, извращений, таланта и подавленных желаний. Судите сами: прекрасно владеет контрабасом, пишет приличные стихи под псевдонимом "Есенин", но при этом не гнушается советами какого-то придурковатого медведя  и спит, стоя в блиндаже, хотя имеет прекрасную резиденцию виде Дворца.
 На мой взгляд, Пехота, это олицетворение всей Совдепии, а ее, как известно, легче уничтожить, чем понять и простить.
 Готов выполнить любой из ваших приказов, как велит мне мой долг солдата и патриота».
Ролик был прокручен в эфире 4 или 5 раз (то ли так задумывалось, то ли радист уснул), пока не был получен высокий ответ следующего содержания:
 «Индийский океан. Споку.
 Умерьте ваш пыл, сэр. Атаковать русских нельзя, может разразиться Третья Мировая война. Но и возвратиться не солоно хлебавши, то есть без нашей соотечественницы Кассандры вам невозможно. На карту поставлен престиж державы… Ну, я не знаю, продемонстрируйте свою доброжелательность, раскрасьте пушки в акварельные тона, попируйте с этой Пехотой в кабачке, растяните с ней гармошку, в конце – концов, назовите ее именем ваш флагман. И какого пола она, эта Пехота, вообще? По фамилии выходит, что женского рода. Это явно неспроста. Тут скрыт какой то смысл. Прискорбно, но до сих пор относительно этой личности мы имеем самые противоречивые сведения, к примеру, специалисты в области русского языка утверждают, что, если идти далее по фамилии, это существо еще и множественного числа, из других же донесений следует, что оно еще и медведь. Мы сбиты с толку. Но как бы там ни было, эта Пехота наверняка не лишена тщеславия, вот и сыграйте на этом. Узнайте, нет ли у нее дудки? Если есть, то уважительно спляшите под нее. Тут все средства хороши».
 Фиалка спрятал прибор, растопырил пальчики на крышке стола и стал вытанцовывать острием штык ножа меж них. Снаружи снова постучали...
Радист улыбнулся и пошел открывать… Раздался звук выстрела, стреляли из коридора в его сторону через дверь, в упор.
  Фиалка упал на пол, штык-нож выскочил из рукава и улетел за ящики с аккумуляторами. В воздухе клубилась древесная пыль, выбитая из двери.
 А вскоре над Хайфом понеслась грустная российская песня:
 «Клен ты мой опавший,
 Клен заледенелый,
 Что стоишь согнувшись,
 Под метелью белой»,
вылетавшая из окна Дворца Революции, сопровождаемая фальшивым грохотом контрабасовых струн.
… Схоронили убитого Якина сразу же после завтрака. Пехота под предлогом того, что до своих кораблей в сложившейся обстановке пробиться невозможно, приказал оперативно зарыть тело прямо за Дворцом, на пустыре, под это дело он, как и обещал, «не пожалел» футляр от контрабаса.
 Чтобы уместить, покойника пришлось свернуть калачиком, пропустив остывшие ладони между колен. Смерть радиста так и осталась загадкой, тем более, что командующий решил не афишировать ее и спешил запрятать покойника как можно быстрее и глубже, дескать, лишние отрицательные эмоции войску теперь ни к чему.
 Прощаясь с погибшим подчиненным, Пехота нехорошо отозвался о лазутчиках. Многозначительно свистнул в ствол «Стечкина» и приказал к вечеру еще раз усилить дворцовую охрану.
 На пустыре похоронная команда опустила фигуристый футляр в неглубокую могилку. Она была вырыта в песке, ее края осыпались, поэтому последнее убежище Фиалки более походило на воронку от взрыва.
 Помимо бойцов похоронной команды на пустырь, игнорируя запрет командира, прибыл лейтенант Пшеничный со своей ротой, и когда последние струи песка, поболтавшись, как в решете, сомкнулись над «гробом», выстроил подразделение в две шеренги и приказал произвести траурный залп.
 И выстроились, и произвели!
Символический, конечно, поскольку патронов у подразделения не было.
Взгрустнувшие морпехи вновь понадевали свои черные береты, взревела техника и ушла в город на патрулирование. И только ветер гонял по пустырю смятую пачку из под «Беломора», да разносился над столицей постуженный голос рынду, читающий моливу…
 Весь вечер Пехота бомбил флот телеграммами, и смысл каждой последующей не был отличен от смысла предыдущей.
 Командующий, что уже известно, понуждал Спока уничтожить Мухаммада Рубани, разыгрывая Кассандру, как козырную карту. Но флот, нависший гроздьями железных клепок над островом, не спешил, справедливо предполагая, что эта самая «карта» в колоде у батальона единственная, и, лишившись ее, Пехота сам останется без щита.
 Американские матросы - голубенькие гюйсики, стерильно белые чепчики- с интересом смотрели вниз с высоких бортов своих кораблей на наших чумазых парней со сбитыми руками в промасленных пэша, вальяжно возлежащих на броне, и ворковали, как голуби.
 Наши же, хоть и явно проигрывали в стратегическом плане, высокомерно матюгались и сплевывали в море окурками.
 -Эй, шнурки бортовые, спускайтесь к нам, мы вам вручим кувалду, отрихтуете нам броню. И нам польза, и вы разомнетесь, а то задушила вас автоматизация.
 На борту у американцев неожиданно всплыла губная гармошка. Какой-то квадратный матрос сунул ее в рот и заиграл гимн Штатов.
 Русские опять загоготали:
 - Фальшивишь, земеля! Дай сюда инструмент, мы тебе покажем, как надо играть!
 Противник неожиданно выполнил просьбу, и гармошка, сверкнув в воздухе,как рыбка, попала в лапы к коренастому сержанту в простреленном берете.
 - Сенкью,- поблагодарил тот, взял в зубы иностранную штучку, вытер руки об штаны и победно взглянул на своих. Однако оригинальностью сержант не сумел отличиться. Пошел гимн СССР, и фальшиво к тому же. И америкосы, толи в издевку, толи в знак поддержки, захлопали в ладоши.
 - Дай-ка я!- Выхватил у сержанта гармошку низенький ершистый матрос.
 «Не слышны в саду даже шорохи»,..- старательно вывел он и вскинул губнушку на борт.
«Все здесь замерло до утра»,- ответила сверху гармошка.
Инструмент путешествовал вверх-вниз, как лобзик, «выпиливая» мелодию, и неизвестно, до каких пор бы это продолжалось, если бы налившийся яростью Спок не приказал отвести от пирса корабли во избежание столкновения, поскольку он за себя не ручался.
 А всякая дипломатия была противопоказана ему, как астматику сухой воздух.
Тяжелое солнце неумолимо валилось в море, но чопорный контр-адмирал, поигрывая тростью, даже глазом не моргнул. Он знал наверняка, что вытесненная солнцем вода не сможет выбросить на берег его корабли. Слава Богу, они достаточно тяжелые.
 … Вечером из Дворца Революции выбрался сумчатый Федор, подсмыкнул штаны, и, пустив нос по ветру, ушагал во тьму, оставляя за собой аромат апельсинов и частые рубчатые следы от огромных кроссовок.
 - Что-то не действует ваша схема,- журил комбат Петрушку по телефону из Дворца - в отель,- видно есть в ней слабое место.
 - Мы должны показать Споку свою решимость,- сладко запела телефонная мембрана голосом зампотылу в ответ.
 - А как я смог бы подумать, как это будет выглядеть на деле?
 - Я думаю, что вы думаете, что мы можем отстричь Кассандру и отослать ее волосы флоту, чтоб там поняли, что мы не собираемся с ней церемониться.
 -Как?!
 - Наголо!
 Между трубками упала пауза, потом Пыхтеть начал пыхтеть, как набирающий скорость паровоз. Петрушка смекнул, что переезд возможен.
 - Чего вы боитесь, товарищ командующий? – Поспешил он перехватить инициативу,- из нее же волосы прут, как ботва из морковки. Неделя – другая и прическа на девке. А дальше волос мы не пойдем.
 - Заткнитесь, лейтенант!- С визгом хватнул воздух Пехота. Петрушка по началу даже не узнал комбатовских интонаций. Голос Пехоты визжал, как пенопласт, приплюснутый к оконному стеклу,- ее волос я вам не сдам! Вы мне обещали, что мы ее и пальцем не тронем. И вот нате вам. Если хотите знать, ее волосы для меня, да и для всего батальона все равно, что знамя! Потому- знамя красное и волосы красные. А если вы не хотите стоять под красным стягом, дуйте в Америку, хоть сейчас. Там приветствуют предателей. Это ж надо придумать такое!
 Я со своей стороны понимаю, конечно, что она не подарок,- сбавил обороты капитан,- я даже ей многое простил, хотя частично был на нее зол, поскольку осознаю, что женщина – существо слабое, отчасти даже непутевое. И вот теперь вы предлагаете обрить ее под ноль. Вот для заезженной до полусмерти капитализмом девушки будет пример заботы об ней со стороны нашей социалистической Родины! А, мать вашу?!
 Пехота так увлекся, что не услышал шум, поднявшийся во Дворце. Возбужденные матросы охраны зачем-то спешили к командирскому «кабинету» и восторженно галдели.
 - Тов…э…э,- виновато «зазвучал» Петрушка.
 - Да молчите вы. Позор, позор всем нашим Вооруженным силам, Военно-Морскому флоту, Пограничным войскам, Военно-воздушным силам и Военно - промышленному комплексу!!! Ой, позорики, позорики, позорики мои, серо-бурые позорики мои,- вдруг сбился комбат на частушку, но потом опять посерьезнел:
 - Вы, лейтенант, уже уподобились Якину, царствие ему небесное, то он изматывал мои нервы, а теперь вот и вы подрядились. Не удивлюсь, если этот радист с того света явится поиздеваться надо мной!
 Последние слова Пехота буквально проглотил, словно затолкал их в себя, как горсть крупных горошин, вышелушив их из стручка длинного предложения. Спешно утерся рукавом и окаменел пораженный, а вернее завороженный, как жалкий хомячок перед внезапно возникшей кошкой…
 На пороге стоял Якин, держащий ладонь у виска, его маленькая «мышиная» фигурка отбрасывала огромную тень – по полу, через кровать, по стене и ломалась аж на наклонную плоскость дворцовой лестницы по - над кроватью.
 - Товарищ гвардия, разрешите доложить. Мною только что расшифрована секретная телеграмма Седьмого флота. Спок простит у Пентагона разрешения начать на рассвете против нас военную операцию… Ну, что же вы молчите-то?! В штаны уже что ли наложили? А, вы меня, наверное, опасаетесь? Так я живой! Просто был ранен, и полчаса назад меня раскопал Федор. Слыхали, весь Дворец салютовал мне.
 Такая радость, а вы и не слышите!
 - Чш-шш,чшш,тихо!- Пехота приложил палец к губам и одарил матроса почти восторженным взглядом,- тут кругом лазутчики!
 Как-то невероятно, почти по кошачьи выгибаясь, офицер на цыпочках скользнул к стене. Припал к ней ухом.
 - Слышишь?- Покосился он на Якина,- смех, вот,- взмахнул он пальцем, как дирижерской палочкой,- негромкий такой. И вот оттуда тоже смех,- комбат бесшумно опустился на колени – ухом к паркету,- звучит! Хе-хе, хе-хе! Я давно его слышу, это шпионы, матрос, они кругом. Они изготовились, они ждут.
 Пехота вперил безумный взор в радиста:
 - А ты готов немедленно приступить к их нейтрализации?.. А-а-а, я понял, ты тоже шпион, ты с ними заодно! Держи, держи шпиона!!!- Сбился с шепота на «сверхзвуковой» рев Пехота, лихорадочно расстегивая кобуру.
 Недолго думая, Якин кинулся за дверь и был таков. Во Дворце надрывалась сирена тревоги. Сорванная с кобуры заклепка каталась по полу у офицерских ног.
 А минут через двадцать во Дворец вошел Пшеничный с двумя автоматчиками и направился прямехонько к командирскому кабинету.
 Пехота, как ни в чем не бывало, сидел на своей кровати и жадно поедал тушенку прямо из банки, ковыряясь в ней штык – ножом.
 У ног офицера валялись листочки раскуроченного настольного календаря. При появлении замполита капитан перестал жевать, поставил банку на планшет.
- А, это вы, лейтенант? Вы, конечно же, явились, чтобы арестовать меня. А я ведь с самого начала знал, что вы – резидент. И мысли у вас предательские. Но вам вряд ли удастся отстранить меня от власти. У меня под рукой пистолет. Да и народ вас не поймет.
- Какой народ? Уж не тот ли, что под покровом ночи таскает воду и кумыс на позиции Мухаммада?.. Я человек прямой, командир, и кривить душой не стану. Штаб решил отстранить тебя от командования на время вывода контингента, чтобы ты своими приказами не усугублял обстановку.
 Раскачиваться нам сейчас не с руки. И так над пропастью балансируем.
 - А что вы, коммунист Пшеничный, скажете тем охранникам, что дежурят сейчас на выходе из Дворца?
 - Батальон с согласия штаба перешел в мое подчинение и до прибытия во Владивосток командовать буду я.
 - Ну, хватит!- Пехота стукнул кулаком по столу и вскочил. В его руках уже плясал увесистый «Стечкин».
 - А ну-ка товарищи автоматчики, арестуйте этого горе-командира и назовите мне свои фамилии, да погромче, чтобы я вспомнил их, когда кончится вся эта заваруха!
 - Блефуешь, капитан. У тебя нет патронов.
 -Охрана!!!- Крикнул Пехота, как выстрелил. Вопль эхом прокатился по Дворцу, но никто не ответил ни словом, ни делом.
 Капитан окрысился и, схватив будильник, метнул его в ненавистного лейтенанта. Стекло, шестеренки и винтики, срикошетив от дверного косяка, окатили автоматчиков, пружина ушла под кровать и там залегла. Широкий ободок «На заре ты его не буди» лениво выкатился под ноги Пшеничному.
 Изловчившись, Пехота метнул и пистолет, метя в лоб самозваному командующему, а когда увидел, что он не достиг цели, кинулся на Пшеничного сам, норовя сорвать крючковатыми пальцами с его плеч погоны.
 - Сука! Продался оппозиции! Голыми руками задушу!!!
 Матросы ловко скрутили беснующегося комбата. Один из них успокоил Пехоту легким коленом под дых. Комбат тут же сник, как проколотый воздушный шарик обвис на матросских руках.
 - Дайте мне тогда хотя бы сорок секунд « на переодеться»,- дернул он плечами и на миг опустил веки, словно пытаясь по лучше запомнить лица матросов,- больше недели не вылезал из своего обмундирования… Не бойтесь, ребятки, ваш командир не убежит.
 Пшеничный дал знак, и морпехи ослабили хватку.
Пехота достал из- под кровати походный чемоданчик. А вскоре он уже стоял перед конвоем в новенькой, помятой, правда, парадке со свежей дыркой под орден и в черной фуражке с огромным, почти, как у Сердечного, полем.
 - И куда вы меня поведете, в тюрьму или сразу к стенке?- В голосе низложенного диктатора появилась ирония.
 - Пока ты останешься во Дворце, только телефоны мы отключим.
 - Слушайте, лейтенант, мне бы попрощаться с городом. Хотя бы с балкона. Я не спрыгну, слово офицера!
Матросы переглянулись, Пшеничный пожал плечами:
 - Отведите его в караульную башню, пусть прощается. И смотрите за ним в оба, чтоб не выкинул какой-нибудь номер.
 Лейтенант вынул древко красного флага из урны для бумаг, а Пехота, сопровождаемый конвоем, поднялся на башню, встал у узкого смотрового окна-бойницы.
 Оттуда он видел фрагмент светло- зеленого неба и темные силуэты аравийской архитектуры на его фоне:
- Прощай мой Хайф!- Вздохнув, шмыгнул он покрасневшим носом,- вместе с твоей Майской революцией я нес тебе свободу, и когда-нибудь ты вспомнишь русского героя Пехоту, павшего от рук предателей…
 Вконец расчувствовавшись, освободитель фамильярно «пырнул» одного из конвойных пальцем в живот, обреченно махнул рукой и побежал вниз по лестнице.
 Так освободитель распрощался со столицей, но столица, кажется, не заметила этого.
…Перед лейтенантом Пшеничным стояла сложная задача, как вывести батальон из города и, по возможности, без потерь?
 А тут еще Спок с моря нагнетал обстановку, играя на нервах у русских. Разведка доложила, что он расчехлил пушки и заправил самолеты, видимо, надеясь, что батальон умрет сам от страха.
 Новый командир решил было тут же собрать штаб, однако на его заседание ему хотелось выйти уже с каким-то готовым предложением. Эти раздолбаи- штабисты вряд ли были способны предложить что-то путное, поэтому особых надежд на них лейтенант не возлагал.
 В общем, он решил выкроить для себя полчаса времени и обдумать ситуацию.
 Поначалу он укрылся в какой-то левой подсобке для списанной аппаратуры.
 Но вскоре пулей вылетел оттуда, поскольку обнаружил, что матросы использовали ее не по прямому назначению.
 Лейтенант предупредил дневального и взбежал в ту же башню, в которой некоторое время назад столь искренне ностальгировал Пехота.
 Лунный свет, вливаясь сквозь бойницы, концентрировался в центре башни на ее полу прямоугольным белым фокусом, в его лучах даже черные сапоги казались белыми.
 Покой и тишина царили в том древнем фортификационном сооружении, на их фоне и тиканье наручных часов звучало оглушительно.
 Замполит сел «в теньке», на каменную лавку, и глядя на крупные пылинки, кувыркающиеся в лунных лучах, попытался привести мысли в порядок.
 Если исключить фактор чуда, оставалось три варианта вывода батальона. Первый- открыто пробиваться к своим кораблям через горы. Второй - атаковать имеющимися кораблями Седьмой флот. И третий - просто отойти в скалы и выжидать… Но чего? Военной помощи из Союза? Но как скоро она придет, да и случится ли эта помощь вообще?
 Вариант сдать Кассандру флоту Пшеничный не рассматривал. Он понимал, что батальон на Родине ждут жестокие разборки, может даже трибунал. В этом свете роль американки во всей этой истории представлялась чрезвычайно важной. Она выступала и участницей, и свидетельницей событий одновременно. Поэтому без ее присутствия рассчитывать на объективный суд ограниченный контингент вряд ли мог. Поэтому Пшеничный решил во что бы то ни стало сохранить этот драгоценный "трофей".
 Все три варианта с точки зрения военного дела, да и просто здравого смысла выглядели почти бесперспективно.
Даже при беглом обдумывании первый отсеивался сразу и бесповоротно: чтобы уходить через горы, нужны были проводники, к тому ж на руках у батальона скопились раненные, а их без транспорта на своем горбу через перевалы не перетащишь.
 Второй - тоже не шедевр. Несколькими необстрелянными десантными кораблями вряд ли можно было разгромить целый флот, а вот потерять их «светило» наверняка. И тогда надежды возвратиться на Родину точно сравнялись бы с нолем.
 Спрятаться в горах недалеко от города и выжидать - вот наиболее оптимальный выход.
 Конечно, без оружия и провианта там долго не высидишь, да и Мухаммад, узнав об отступлении, наверняка ринется следом, а тягаться с его «скалолазами» на каменных кручах все равно, что соревноваться с акулами в синхронном плавании на глубине.
 Однако, чем больше думал лейтенант, тем сильнее он склонялся к этому варианту.
Хотя бы потому, что он был относительно прост, не требовал дополнительной подготовки, и к его осуществлению можно было приступить сразу же.
 «Отсидеться, пораскинуть мозгами, а там видно будет. Должны же свои как-то отреагировать.
Только бы Мухаммад не очнулся и не перекрыл нам дорогу. Так, что сейчас? Оперативно собрать оставшийся харч, заправиться водой, найти носилки для раненых и - вперед! Да и еще, брошенные танки не глушить, пусть противники думают, что мы еще в городе.
 Глаза Пшеничного уже пообвыклись в полутьме, он заметил, что из темноты на стенах караульной башни проступили многочисленные «фольклорные» флотские надписи: «ДМБ-81», «КЕМЕРОВО-УРА!!!», «ТУТ БЫЛ ЕВЛАМПИЙ!», «ГОЧА НЕ ЗАБУДЕТ НАДЮ» и «ЗА СУТКУСА ОТВЕТИТЕ, СУКИ!»
 У тумбочки дневального нового командира поджидал Якин, весть о чудесном воскрешении которого все еще будоражила батальон. То есть самого Якина уже как бы никто и не замечал, за то говорили о нем повсюду.
 - Ну, и где вы лазите?!- Тут же напустился на офицера матрос даже со злостью.- Ищу вас, ищу. Штаб нашего флота вышел на связь, нам приказано пробиваться в Аден, там ждет транспортный самолет.
 Я уже скомандовал по рации всему батальону собраться у Дворца.
- Якин, а не многовато ли ты на себя берешь?Ты хоть не в открытый эфир объявил сбор?
- Именно в открытый. Седьмой флот не обращает внимания на наши внутренние открытые переговоры, и не расшифровывает их, считая не заслуживающими внимания.
 - Но личный состав должен подтягиваться к Дворцу спокойно, не привлекая внимания. Хоть это-то ты довел до него? А то ведь сейчас ломануться, да еще и на технике.
 - Не довел! Смотрите, какой туман поднимается, да и дымком задувает. Опять же, все время по городу мы передвигались свободно, почему сейчас должны таиться? Наша осторожность быстрее привлечет внимание Спока. А так он до сих пор уверен, что нам деваться некуда.
 - И он прав, мать его.
 - А ничего подобного!
 - Как так?
 -Тоннель! Тоннель есть в горах!
 - Ты тише, шепотком и по буквам, какой такой тоннель?!
 - От города и - прямо на север. Не стойте чучелом! Поехали, я знаю, где он!
 - И сквозной?!
 - Как труба!.. А мы на грузовиках будем уходить или пешком?
 - Это я у тебя должен спросить. Пройдут по тоннелю грузовики?
 - Пройдут, если…
 - Если снять тент?
 - Нет. Если убрать камни от его входа. Они крупные очень, вручную не возьмешь.
Сослуживцы спустились ко Дворцу. Батальонная братва все прибывала к нему, офицеры, напуганные маневрами Спока шарахнулись к Пшеничному.
 - Спокойно, товарищи офицеры,- миролюбиво поднял он руки,- осталось только расшвырять камни, и мы на свободе. Он коротко ввел подчиненных в курс дела.
 Несколько командиров тут же предложили протаранить эти самые камни танками, иные стали торопить, дескать, поехали-поехали, там у тоннеля что-нибудь придумаем.
 Не известно во что бы вылились эти споры, если бы кто-то не вспомнил о жестоком батальонном подрывнике Вите Контрасе.
 Уже поверхностное ознакомление старшины с сутью проблемы дало положительные результаты. Со спокойной, отчасти даже суровой физиономией Витя вынул из-за пазухи противотанковую мину и положил ее на стол, как будто в общий котел монету бросил.
 Мину десантник пришкерил в лучшие времена на случай, если вдруг кончатся спички и с тех пор не расставался с ней.
 И вот минка пришлась как нельзя кстати!
 - Что же вы мне раньше не сказали, что у вас кончился боезапас? Я бы сунул под этого Мухаммада пару пластиковых взрывчаток, и взошел бы он на небеса как по лесенке!
 - А у тебя и взрывчатка есть?!!- Обомлели офицеры.
 - Имеется кое-какой задел,- скромно сказал Витя, вынул из кармана пулеметную гильзу и стал ожесточенно насвистывать в нее. От этого свиста у Петрушки, отбивающего тут же чечетку, зазудели пятки.- Вечерами делать  нечего, но я подсобрал кое-какие безделушки.
 Благо титановая крошка под рукой, с любого подорванного грузовика снял ступицу, накрошил напильником и «хоккей». Опять же телевизионные кинескопы, да и корпуса-все пошло в дело.
 Поднять на воздух весь этот островок моего задела вполне хватит.
Пшеничный лично, вместе с Якиным и Контрасом на грузовике выехал к тоннелю. Около него воины внезапно напоролись на мухаммадовский пост, стерегущий каменные ворота. Но Контрас вовремя блеснул сноровкой, убив одним сапогом двоих часовых – те и выстрелить не успели.
 Еще бы! Рубани и в мыслях не держал, что кто-то из земляков осмелится открыть русским потайной ход, поэтому и караулил его из рук вон плохо.
 Лейтенант осмотрел ход и вернулся с Фиалкой в город, где хоть не надолго, с рук на руки передал его Волосюку- раненный все-таки. Контрас остался минировать камни…
 На «упаковку» батальона ушло два часа, что по меркам чрезвычайных обстоятельств не так уж и много. Основное время заняли раненые, а потом все пошло, как по маслу. В том шайтановом городе каждый русский чувствовал себя вирусом, который со злорадством рассматривает Спок сквозь «микроскопы» своих пушек, готовясь обкурить его пороховым «антибиотиком». Поэтому, драпать хотелось до слез.
 Правда, не обошлось и без «сюрпризов». Перед самым уходом сбежал Пехота. Но в последнюю минуту его все же изловили. Обезумевший, он шарахался по кривеньким улочкам столицы и пытался произвести социологический опрос среди редких, зашуганных граждан относительно степени доверия к своему военному правительству.
 Пехоту водворили под тент грузовика, следом матросы подсадили и Кассандру, которая чуть ли не в открытую несколько раз пыталась перебежать на сторону флота, но благодаря бдительности матросов, ей это ни разу не удалось…
 Свой фокус отмочил и Движба. Перекличка показала, что в строю он отсутствует. Его искали и во Дворце, и за Дворцом, но не нашли.
 Тогда Пшеничный, с нетерпением поглядывая на часы, отправил в город грузовик, чтобы тот проехал по постам, мало ли, а вдруг Движба где-то уснул на посту.
 И машина проехала, и посты были осмотрены, но матрос как в воду в воду канул. Напрасно новый командир старался.
Услышав о сборе, Движба покинул пост, и с ходу зашкерился в одном из блиндажей близь автозаправки.
 Воин решил остаться на Сокотре, что бы развязать кровную месть за своего погибшего друга и земляка Цвижба. Тем более, что он, Движба, уже присмотрел себе колоритную жертву, которую собирался с утра хорошенечко погонять по городским кварталам…
- По машинам!- скомандовал Пшеничный.
Так, ну все. Затушены окурки, последний рундук заброшен в кузов, подвязан тент. Пятнадцать грузовиков - один к одному - готовы к отправке. Пора!
 Но лейтенант еще зачем-то вернулся во Дворец, со входа окинул его прощальным взглядом. Вывернутые шашки паркета, смятая бумага, сапожные щетки.
На изящной головке одной из мраморных скульптур фонтана красовался черный морпеховский берет с рыжим треугольником от горячего утюга, у второй между ног была воткнута засохшая кисть в зеленой краске.
 В мутной воде, еле скрывавшей дно, плавали папиросные бычки, лопнувшие желтой икрой табака. Осиротевшая командирская кровать почему-то перекочевала из- под лестницы к открытым дверцам лифта. Матраса на ней уже не было, зато висела на спинке серая половая тряпка.
 Воздух был еще теплым и душным от разгоряченных тел, табачного дыма, перемешанного с запахом пота, портянок и «Шипра». За считанные секунды Дворец превратился в казарму. Что поделаешь, армия такая машина - сунь в нее жемчужину, перекует в солдатскую пуговицу. И выплюнет.
 Офицер зачем-то козырнул фонтану, выключил рубильники дежурного освещения и выбежал на улицу. Рассвет уже явственно проявился в небе над океанским горизонтом. Пахло морем густо и грустно.
 Пшеничный запрыгнул в первую машину на место пассажира, колонна тронулась и пошла к горам. Перед ее подходом, дежурящий у тоннеля Контрас привел в действие свои взрывные устройства, они расчистили колонне путь, и все машины - одну за одной - стремительно заглотил тоннель.
 И, слава Богу, поскольку взрыв разбудил горы, и минуту спустя отголоском далекой лавины по зевлу тоннеля замелькали новые камни все крупнее и крупнее.
 Спустя минуту его вход был завален весь и, видимо, навсегда.
Американскую разведку сбили с толку работающие танки, матросы не стали глушить их нарочно. Грубые помехи, порождаемые двигателями, неистово буравили эфир, и Седьмой флот был уверен - русские в городе. Но, услышав взрыв, контр-адмирал встрепенулся. К тому часу встающее солнце уже разогнало туман, Спок навел бинокль на Хайф.
 Брошенные Т-54 на площади слабенько дымили выхлопными газами на безлюдной площади, полевой кухни меж ними уже не было, и красный флаг сошел с главного шпиля Дворца Революции.
 Офицер аккуратно уложил бинокль в чехол, стянул перчатки и взбежал на капитанский мостик.
Туда же, следом, поднялся грузный седовласый капитан флагмана.
- Сэр, давайте поднимем в воздух самолет-разведчик, далеко они не уйдут,- козырнул он.
- Не стоит. А вот командира разведбригады флота я лично отдам под трибунал.
Спок раскрыл небольшой томик сонетов Байрона, что делал в минуты крайнего волнения.
  Мало по малу город осознал, что батальон невероятным образом покинул его. Перспектива грядущей мирной жизни взволновала горожан, они собирались на улицах и площадях, пинали ненавистные блиндажи, брались за руки, смотрели в голубое небо, как будто видели его впервые, воздавали хвалу Богу и приглашали друг друга в гости.
… Перед уходом флота из пота Хайф Спок затребовал к флагману катер и, под видом гражданского лица сошел на набережную столицы, видимо, чтобы прогуляться. Забегая вперед расскажем, что в городе он чего-то заблудился, и его взяли в плен русские (сотрудники советских спецслужб, тайно и параллельно с батальоном работавшие на Сокотре).
 Они сумели вывезти пленника в Союз. Там американский офицер был осужден и помещен в мрачную сибирскую тюрьму, где по субботам топил баню.
 Спустя два года ему удалось бежать через Уэлен и Берингов пролив... Так щепетильный Спок прошел по стопам своего отца. Впоследствии этот путь повторил и сын Спока, внук – основоположника редкой американской династии истопников сибирских бань.
… Тоннель колонна прошла, как дробинки ствол: напористо и без помех.
Водителя первого грузовика словно бесы обуяли, отчаянно вцепившись в огромную баранку, он жал на полную железку, не смотря на то, что фары простреливали полумрак вперед метров на 5-7, и из темноты под колеса могло внезапно выскочить любое препятствие, те же камни или яма.
 Пшеничный, сидевший рядом с этим асом, несколько раз даже зажмурился от страха. Особенно он трухнул, когда «Урал» налетел на фрагмент железнодорожного полотна, в виде шпалы, невесть как оказавшейся в тоннеле.
 Но шофер не сдрейфил. Грузовик, правда, покачало со стороны на сторону, но водила железной рукой выровнял того в движении.
 Лейтенант представил на миг, что осталось бы от них, если бы машина вдруг застряла, и мурашки пробежали по его спине. Напирающая сзади колонна разнесла бы их на атомы, и болтов бы не осталось целых. Лейтенантские наказы водителям выдерживать безопасную дистанцию так и остались, кажется, благими пожеланиями.
 Несущиеся сзади машины «дышали» буквально в затылок.
А тут еще горы дрожали, как при землетрясении. По стенам тоннеля разбегались трещины. Клубилась пыль.
Отвязавшийся Контрас явно перестарался.
 Но вот, наконец, и выход! Стремительно летит навстречу светлой аркой. Миг -и машина на оперативном просторе. И снова песок и пустыня, и встающее солнце над ней.
 Лейтенант стащил с головы берет, кинул на сиденье, осторожно приоткрыл дверь со своей стороны, одной рукой держась за ручку в кабине, соступил на подножку, оглянулся назад. Кажется, все машины вышли из тоннеля. Он бы быстро сосчитал их, но мешал хлопающий на ветру тоннель, то и дело перекрывающий обзор.
 Армейские машины – высокие рубчатые колеса, размалеванный желтыми кривыми зеленый тент. Ага! Вот и последняя, пятнадцатая выкатилась наружу. И в ту же секунду тоннель обвалился, выдохнув целое облако пыли.
 Ну что ж, вперед на Север! Теперь главное - нащупать автостраду, а там лихие молодчики-шоферы найдут дорогу к мысу Аравия в порт Таликан. Именно там стояли на рейде наши корабли. И многим водителям не единожды приходилось колесить к ним и обратно, правда, в объезд гор, когда то направление не было перекрыто войсками Рубани.
 Вот хотя бы «пилот» первого грузовика. Он из таких.
Под Файзабадом колонну сбоку неожиданно обстреляла кучка залетных жупалов, но Якин успел закидать их взрывающимися приборчиками, которые нашел в номере у Кассандры, поэтому большого урона батальону налетчики не нанесли.
 - А вон и дорога!- Успокоил Пшеничного ас, ткнув в стекло указательным пальцем.
И действительно, спустя полминуты ровная, как линейка, скоростная трасса выпала под колеса автомобилю, и пошла мелькать белая разметка и дорожные знаки, несясь навстречу машине, как голосующие пешеходы.
 И вот долгожданный Таликан. Крупный порт с тремя храмами и мавзолеем матери завоевателя Сокотры хана Пуд Герея, затерянном в персиковом саду.
 Мать хана - редкая стерва - обожала персики. После ее смерти ополоумевший от радости сынок тут же приказал разбить в память о покойнице целый сад. Пуд даже сам настрелял в землю персиковых косточек. Дескать, шайтан с тобой, дорогая мамочка, подавись садом, только не таскайся ко мне с Того света с претензиями, что я не чту твою память.
 Приблизительно таким вкратце был смысл красивейшей этнической легенды о любящем сыне, правителе Пуде и его досточтимой матери, поражающей своим глубоким философским подтекстом.
 Но воинам было не до красот и легенд. Крутанув перед собой город, как рулетку – дома, дуканы, мастерские, базары,- колонна выскочила в порт, распугав редких стариков-рыболовов и женщин, лечащих варикоз морем.
 В акватории порта стояли на якорях родные корабли, небольшие по сравнению с авианосцами Седьмого флота, но тоже воинственные.
 Конечно, служба у их моряков была поспокойнее, чем у матросов батальона. А тут еще и город под боком, с его садами и лавками, и никаких тебе боевых действий.
 Еще в дороге новый командир решил, что заходить в корабли подразделение будет с грузовиками. Но потом, взвесив все «за» и «против», понял, что лучше этого не делать.
 Могла случится погоня со стороны Седьмого флота, поэтому суда излишне утяжелять не стоило.
В общем, в порту началась разгрузка автомобилей, с целью взять с них самое необходимое.
- А-а-а! Смотрите, смотрите, Евлампий опять раздвоился!- Испугался Пехота и стал сучить кулаки.
- Тьфу ты,- досадливо сплюнул лейтенант,- то же Евпихий с ним.
- Эй вы,- крикнул Пшеничный матросам. - Смотрите, сейчас волна смоет носилки с ранеными, зачем поставили почти на воду?
 Пехота смерил глазами Петрушку и презрительно вздохнул. Весь его ненавидящий взгляд как бы говорил:
 «И ты, Брут! Продался предателям, не выполнил мой приказ, не расстрелял мародера Евпихия, как преступного элемента».
 Корабли подошли вплотную к берегу, встали шеренгой, выложили аппарели. Матросы вошли в темные корабельные недра как-то уж чересчур понуро, устало волоча за собою рундуки…
 Аппарели поднялись, десант ушел в океан.
Скопившиеся на пристани, жители, в основном женщины и дети( мужчины подались в ополчение к Мухаммаду), смотрели во след удаляющимся судам молча, жалкие и грязные. Они ни чем не отличались от тех поселенцев, что встречались когда-то Пехоте в тех первых деревнях, разве что усталости было больше в их глазах. А счастье? А счастья у них вряд ли прибавилось. Матросы помахали им беретами, но ответа не получили.
 Поселенцы терпеливо ждали, когда батальон скроется за горизонтом, чтобы напасть на брошенные грузовики и как только возможно ими поживиться.
…В небе, над эскадрой, показался неизвестный военный самолет, идущий на малой высоте
Штабельные стволы корабельных зениток тут же задрались к небу, встали почти вертикально.
 Но американский корабельный штурмовик миролюбиво покачал крыльями, и зенитчики сняли ноги с педалей.
Самолет между тем сделал круг над кораблями, и, наконец, его экипаж, прицелившись, сбросил на палубу «Шеленстова» небольшой контейнер и ушел в сторону острова.
 - Осторожно,- предупредил Пшеничный сбежавшихся к посылке матросов,- я сам его вскрою. Отвертку мне или штык нож!
 К вящему удивлению лейтенанта в контейнере оказались цветные фотографии. Поймав подлетевшие от удивления надо лбом брови и приклеив их на место, Пшеничный различил на снимках сытого Шайбу со своим танковым экипажем в форме матросов американских ВМС на палубе эскадренного эсминца Седьмого флота.
 И хорошо одетого, но похудавшего Афганку и его жену Надежду где-то в экзотическом пейзаже под американским флагом, а на заднем плане и улыбающегося Отто Джонса
 И вот еще мелкие детали, которые Пшеничный, впрочем, не заметил. На мизинце Шайбы посверкивала платиновая печатка Афганки, а из нагрудного кармана торчали йеменские динары, отданные когда-то Пехотой на выкуп островного премьер-министра.
 Судя по всему, контейнер предназначался Пехоте.
«Господин Пехота,- обращался нему контр-адмирал Спок, посредством письма на русском,- молите Бога, что мое командование, опасаясь международного резонанса, не решилось отдать приказ моему флоту относительно уничтожения вашего батальона. И хотя мне не удалось выполнить приказ правительства и освободить Кассандру О, Гудвин из ваших лап, эту войну в целом вы проиграли, сэр! Желаю удачи»!
 Впрочем, радоваться Споку долго не пришлось. Дописав письмо, он сошел на берег. О дальнейшей его участи вы уже знаете.
 Пшеничный передал контейнер адресату и спустился на камбуз перекусить. Через три часа батальон был в Адене. Полицейский конвой сопроводил его до аэропорта. Там десант погрузился в гражданский самолет и вылетел, наконец, в сторону Владивостока.
 Десантные корабли пошли в Черное море через Суэцкий канал…
ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ
ОБАЯНИЕ КОНТРАСА
«Совершенно секретно.
Командующему Тихоокеанским флотом,
вице-адмиралу Голикову.
Войну на Сокотре приказываю забыть,
поскольку она являлась ошибкой
Советского правительства.
Москва. Министр обороны,
маршал Вахмистров».
«Совершенно секретно.
Командующему ограниченным
Контингентом Советских войск
на о. Сокотра, капитану Пехоте.
В связи с очередным витком
противостояния,в который нас втягивают США,
приказываю:
сведений об освободительной войне
 в Индийском океане не разглашать,
месторасположение острова на карте мира забыть.
Владивосток.
Командующий ТОФ, вице-адмирал Голиков».
 Город-порт Аден, оплот социализма на Аравийском полуострове, по виду почти не отличался от своего меньшего собрата Хайф. Те же кривые улицы с домами, похожими на кучи камней, песок, скудная растительность и жизнь, скудная, как эта самая растительность.
 Редкие автомобили советского производства, граждане в полувоенной униформе, причем и мужчины, и женщины. Поскольку здесь социализм укоренился глубже, нежели на Сокотре, то и женщины, в силу новых веяний, заимели некоторые гражданские права, в частности право появляться на людях с открытым лицом.
 Площади здесь, правда, были пообширнее. И на набережной, к склону горы лепились валютные ларьки под белыми, солнцезащитными куполами, торгующие всякими заморскими диковинами, типа поддельных японских нэцкэ, джинсами, очками, ужасными кубинскими сигаретами типа «Лигерос» и «Партагас» и открытками с видами тундры. Ее местные жители, видимо, воспринимали, как курортную зону.
 Покупателей у этих торговых точек было немного, не смотря на то, что неподалеку располагался какой-то не то дом отдыха, не то пансионат, и нависала над площадью своими округлыми балконами гостиница, в которой, бывало, случались и иностранцы, правда, зачастую, не по своей воле…
 На пирсе матросы батальона вяло попрощались с командами судов. При этом корабельный радиотелеграфист Якуб даже помог Якину вытащить огромный рундук из трюма, и уже на грунте заботливо «подсадил» его на плечи Фиалке, подтянул лямки, перепроверил застежки.

- Смотри, чтобы ремни по плечам не ерзали, а то натрут. Ты его песком, что ли набил?
- За то он большой. И его тень будет заслонять меня от Сонца,- взбодрился «рундук» и, хлопнув ладонь в ладонь с Якубом, двинулся к строю.
 Но тут его поймал Витя Контрас, одной рукой поднял над землей, вытряхнул Фиалку из лямок:
- Давай сюда! А то через сотню шагов тебя самого придется нести с этим рюкзаком. Кого-то у нас, кажется, раненым был… Хотя доктор Волосюк сказал, что тебя не ранило, а только оглушило выстрелом. Коридор в подвале здорово усиливал звуки.
- Поднеси, поднеси ! - Обрадовался Якин. - Может и я на тебя сяду, а то мне уже нехорошо как-то.
- Шагай, давай, а то я тебе «сяду»!
 По пути в аэропорт (батальон двигался пешим порядком) Волосюк держался вне строя и все пытался, как мог, повыведать у полицейских, обеспечивающих порядок при передвижении подразделения по городу, «а чем у вас тут болеют"? При этом поставил одному зазевавшемуся прохожему «на глазок» диагноз какой-то жуткой и редкой болезни, и, на радостях, стал обнимать его и поздравлять, дружески похлопывая по спине. Слава Богу, что больной так толком ничего и не понял, а то бы умер от страха.
 А тут еще начальник полицейского подразделения, коренастый акбар в пятнистом тюрбане и форменном кителе, эдакий Ясир Арафат, едва увидел Кассандру, тут же стал тереться около нее, не смотря на то, что девушка, в целях ее же безопасности, была «замаскирована» матросской формой.
 Он многозначительно подмигивал попутчице и мощно шевелил бровями, но «звезда» не обращала на него ровно никакого внимания и двигалась прямая, как шахматная королева, с заправленными под берет волосами.
 Но Пехота бесился и яростно топорщил на любвеобильного соперника усы, будто собирался зацеловать того до потери сознания или защекотать этими самыми усами до обморока.
 Все это почему-то нервировало наших бойцов.
 Слава Богу, что главному полицейскому частенько приходилось отвлекаться на выполнение своих прямых служебных обязанностей. Важничая несусветно, он то и дело пускал взгляд по окрестным домам, за окнами которых маячили недисциплинированные жильцы, пытаясь хоть одним глазком разглядеть русских и, красуясь, заносил номера этих домов в красный блокнотик, чтобы знать, кого в последствие послать на принудительно-оздоровительное рытье оросительного канала. А то неизвестно чем бы вся эта бодяга закончилась.
… В невысоком здании аэропорта батальон не был подвержен таможенным досмотрам и контрольным проверкам. Перед его появлением администрация распугала потенциальных пассажиров, сняла обе вращающиеся двери на входе и выходе, чтобы десантники проследовали к полосе без помех.
 На ней уже стоял белокрылый ТУ-134, снятый по такому случаю с рейса Тюмень- Новосибирск. Он безжалостно затмевал своим современным шармом старенькие машины йеменской гражданской авиации, припаркованные неподалеку.
Увидев комфортабельный пассажирский лайнер, чумазые матросы встрепенулись, некоторые засмеялись, а иные даже захлопали в ладоши.
 Пшеничный все боялся, что к трапу явится кто-либо из советского посольства, или какой-нибудь полупараличный член Йеменского Народно- Революционного правительства, попробуй тогда объясни, почему Пехота не у дел. Но, ни послов, ни министров в этот раз не случилось.
 Свободная белая взлетка, раскаленное небо и трап, как эскалатор в это самое небо.
- Лейтенант, прикажи полицейским, пусть они не толпятся без дела, а тщательно обшмонают самолет,- забеспокоился Пехота. – Наверняка, диверсанты пронюхали, что меня повезут на нем, и начинили его взрывчаткой. Этот начальник полиции гримасничает, как орангутанг, никакого сочувствия от него не дождешься. Сразу видно, продажная рожа. Расстрелять бы подлеца, чтоб другим неповадно было…
 Капитан все время пытался «всплыть» между Кассандрой и любвеобильным акбаром, расфутболивая половые флюиды конкурента, как мячи.
 Куда бы Пехота ни посмотрел, везде ему мерещился этот горячий мужчина с его подвижными бровями. И Кассандра, казалось, была уже «не против».
 Пшеничный сжал губы и укоризненно покачал головой.
- Чего вы лыбитесь, лейтенант? Думаете, продались повстанцам, и они вас пощадят? Взорвут, и сами же за вас и помолятся. Это ж фанатики!
 Из самолета показался командир экипажа, черноволосый мужчина лет 40-45, со свешенным через заколку галстуком, расстегнутым воротом и закатанными рукавами белой, форменной рубашки. Он густо насаливал разрезанный помидор, держа его в ладони. Ввиду нестандартности рейса пилот вел себя вольготно, как водитель колхозного автобуса:
- Ох, и пекло ж тут! Ну что, соколы, вы прямо как с курорта, загорелые!!! А кто у вас командир?
- Командир я,- выступил Пехота.
- Вообще-то я,- кашлянул Пшеничный, провожая взглядом взлетающий самолет,- а на товарища капитана не обращайте внимания. Сильнейший солнечный удар. Фуражка у него здоровенная, черная. Во то она удар и притянула.
 Летчик подозрительно сощурился, но, окинув взглядом головной убор Пехоты, поверил, успокоился, протянул Пшеничному кусочек помидора.
- А мы вот тоже, шли сюда порожняком, а я своим и говорю, экипажу, а слабо взойти на мертвую петлю. На ТУ-134-то, а?! Кричат, не слабо! У меня, знаешь, орлы от Солнца прикурят. Ну, мы ее родимую над Индией и заложили, ву-уу-уу-уу,- перекачнулся пилот с бока на бок, широко расставив руки,- чуть какую-то деревеньку не  снесли. Я уже в последний момент вырулил…
 На истребителе там легче, у меня брат в военной авиации, полковник, он из этих петель не выходит. У них главное не спутать где небо, где земля. А эта дурища,- кивнул он на лайнер,- как свалилась в пике, какое уж там к черту небо! Только и думаешь, как бы не расплющиться от перегрузки. Второго пилота так в кресло впрессовало, что до сих пор только одни руки и торчат наружу.
 Летун надеялся рассмешить своих пассажиров, но все они, как один, нахмурившись, молчали.
- Ладно, птенцы, начинайте погрузку. Службам аэропорта запрещено контактировать с нами, поэтому багаж и имущество в отсеки будете затаскивать сами, под контролем членов экипажа соответственно…
 Спустя примерно час, бетонка, закрутившись волчком, ушла вниз, и самолет завис над океаном, как будто стоял на месте, и только редкие облачка проносились мимо него.
 На прощанье «Арафат» сумел таки всучить Кассандре какую-то записку. Явно издеваясь, американка подняла ее в кулаке, сколько Пехота ни прыгал, он не смог ее достать.
 «Вот тебе и народная полиция,- нервно дул он в свой кулак уже в воздухе,- за первой попавшейся бабой готовы волочиться, и плевать им на дисциплину, на долг. Тьфу, и самолет оставили без проверки, сиди вот теперь и бойся всю дорогу. Одно утешение, что контрабас и буек со мной. Если гробанусь, то вместе со скарбом».
- Сэрж, хочешь узнат, чито минъе написал тот красивий мужчина? Хочэшь? Тогда покукарэкай,- подначивала Кассандра, сидящая за спинкой кресла Пехоты.
- Читай сама. Дура, блин. Сучка!
 Пехота закрыл глаза. Он уже готов был простить Пшеничному его предательство и даже погубленное будущее народа Сокотры, но то, что лейтенант рассадил его и Кассандру по разным местам, о-о… за то он лично вкрутил бы этому гаду фитиль в одно место… Наверняка, матросня сейчас хватает девку за голые коленки и в мыслях потешается над своим командиром.
 Лучше б они щупали его самого, и то было бы легче.
«Вот гады, пользуются тем, что несмышленая девчонка развращена похотливыми буржуями не по своей воле. Ну, ничего, привезу ее домой, легализую, как нашу соратницу, огражу. Будет книжки читать, вышивать. Она еще молодая, выправится. Поймет, что такое настоящая жизнь без этого грязного секса, но с чистыми идеалами, полная самоотверженности и энтузиазма». Капитан глянул на резиновое кольцо иллюминатора и вспомнил о том, что лучшим эпитетом к слову энтузиазм является определение «голый».
 «Голый, голый»,- несколько раз со звоном отдалось в его голове столь сильно, что даже фуражка подпрыгнула и села на темечко боком.
 Не смотря на усталость, бойцы гомонили в салоне, слышались даже гитарные переборы.
 И лишь Контрас и Якин, намаявшиеся ночью с тоннелем, храпели дуэтом на соседних креслах. Могучий, дребезжащий вдох и тоненький свисточек выдоха.
 В Бомбе советский самолет совершил заправочную посадку, пилоты сошли с борта, личному составу батальона Пшеничный запретил покидать салон:
- Не будем себя рассекречивать. Мы гражданский самолет, понятно? И вы там языком особо не трепите,- напутствовал он летчиков.
- Успокойтесь, лейтенант,- поднял узел галстука командир экипажа,- Индия - дружественная нам держава. Да и правительство наше «пробомбило» нам дорогу, так что расслабьтесь и наслаждайтесь путешествием!
 Пшеничный проводил пилотов взглядом, повернул лицо к иллюминатору. 
 С этих позиций был виден лишь участок белой бетонки, за ним - фрагмент кукурузного поля, изобилующий пестрыми коровами. Они кивали головами и аппетитно уминали початки, некоторые при этом словно ухмылялись нахальными, зубатыми ухмылками.
 «Такое только в Индии, пожалуй, можно увидеть, чтоб открытое поле с коровами соседствовало со взлетно-посадочной полосой», - подумал лейтенант.
 Ему и в голову придти не могло, что это не священные животные, а бойцы Индийской национальной гвардии, ловко маскирующиеся под коров и зорко отслеживающие из зеленых бобылок передвижение советского военного контингента.
 Минут через пятнадцать экипаж вернулся. В самолет вместе с пилотами поднялись и четыре подозрительных чернявых субъекта, в длинных рясах священников. Все участники этого религиозного квартета имели массивные кресты, на цепях, свисающие на область живота. Один из святых отцов, тот, что был с округлой, женской талией, нервно тискал в руках «Евангелие» на русском.
 Пшеничный остановил командира экипажа вопросительным взглядом. Тот поведал, что это православные священники откуда-то из Грузии, в Индию они приезжали по приглашению кришнаитов на межконфессиональный симпозиум по повышению профессионального мастерства. Теперь вот обстоятельства вынуждают их срочно вернуться на Родину, поскольку у отца Ризоевича, самого тщедушного из всех попика, захворала жена - очень близкий и остальным его коллегам человек.
 При этих словах отец Ризоевич мелко затряс головой, линия его рта трагически исказилась, предвещая скорые слезы.
 - Вы в своем уме, капитан?- Прикрикнул на главного пилота Пшеничный,- ваш самолет сейчас по сути является секретным военным объектом, а вы самовольно впустили на борт этих непонятных граждан, да еще и собираетесь брать их в полет.
 - Все таки соотечественники,- мягко настаивал летун, явно преследующий тут какой-то свой куртаж.
 - А документы вы у них проверяли?
 - Вот наши докумэнты,- жалобно всхлипнул раздавленный горем Ризоевич и показал офицеру «Евангелие».
 - И куда вы их повезете? Во Владивосток? Да оттуда до их Грузии в четыре раза дальше, чем отсюда. Почему  тогда они отсюда не летят домой обычным пассажирским рейсом? И где их вещи?
Командир экипажа поведал что-то в том духе, что у земляков нет с собою денег. Им надо в Союз, потому что из-за границы денег не попросишь.
 - У попов, да еще и у грузин нет денег?!!- «Умилился» лейтенант,- почему у вас нет денег?- Прикрикнул он на непрошенных кандидатов в попутчики. Но тут поднялась такая «какофония», что, как говорится, хоть святых выноси.
 Женоподобный заблеял, длинный замычал, отец Ризоевич захрюкал, а четвертый пучеглазый попик, прислонил ко лбу указательные пальцы в виде рожек, и, вывалив язык, молча стал пугать Пшеничного.
- Нет, я не могу с ними общаться,- развел руками офицер, - позовите Клинкова, он у нас задом - наперед говорит, после того, как его контузило сапогом, может он с ними найдет общий язык. Пусть Клинков с ними договаривается.
 Позвали Клинкова. Тот смог найти приемлемый для всех выход из ситуации. Было решено, что священники «поедут» в проходе, в полете упираясь в пол ногами, в воздушных ямах - в потолок головами.
 По приказу Пшеничного Евпихий обыскал этих новых пассажиров.
- Порожние,- сказал он, после того как основательно «перетряс» их рясы.
 …Едва самолет вошел в воздушное пространство Китая, его тут же окружили четыре пятнистых истребителя китайских ВВС, два из которых можно было наблюдать –по крыльям -справа и слева в иллюминаторы- третий, идущий вверху, ронял тень на белое крыло лайнера, четвертый летел невидимкой, «затаившись» под брюхом гражданского судна.
 Сначала их появление встряхнуло батальон, сержант Стравинский и лейтенант Попов даже заспорили истребители это или штурмовики, а Пехота своими командами даже попытался привести подразделение в боевую готовность, приказывая бойцам ослепить истребителей блеском блях матросских ремней.
 Но военные самолеты стрелять не собирались, более того, они как бы выровняли полет ТУ-134, энергичный командир авиалайнера уже не кидал его вверх-вниз, словно проверяя на прочность, потому что летел теперь, как в тоннеле.
 Мало по малу моряки привыкли к конвою. И вскоре уже вовсю спали, убаюканные скоростью, комфортом и тихим шумом турбин. Забылись сном раненные на передних креслах, где трясло меньше всего.
 Спал Евлампий, намотав на кулак подол тельняшки, спал Пехота, долго пытавшийся определить, сколько диверсантов разом смогут нести на борту истребители, спал Волосюк, собравший на Сокотре уникальную коллекцию зубов и драгоценных камней из почек, спала Кассандра, уронив рыжую, кудлатую голову на грудь охранника, дремлющего слева, запустившего ладони в свои штаны.
 Дремал и Пшеничный, он так прилежно пытался уследить за порядком в салоне, но сон незаметно сморил и его.
 И лишь сумчатый Федор, натерпевшийся перегрузок при взлетах, бодрствовал. Он зацепился за спинку кресла, как за ствол эвкалипта, увязнув когтями в бархатном чехле, и испуганно сверкал черненькими, глуповатыми глазками.
 В небо медведя занесло впервые. Ни один из его родичей еще не поднимался на такую высоту, не один из них не нес так гордо славное звание «Коала», а потому Федор чувствовал большую ответственность перед представителями своего сумчатого семейства, нервничал и крепился изо всех сил, стремясь паникой не посрамить свой род.
 Дабы приободрить себя он время от времени воинственно покручивал усами, со страху ничего не различая вокруг.
… Однако поспать всласть в том полете нашим бойцам не удалось. Приблизительно над китайским Чанджоу их всколыхнул пронзительным свистом отец Ризоевич, вышедший из кабины пилотов. Рясу грузин снял и теперь красовался в голубом спортивном костюме с белыми лампасами. В руках святого отца выписывал зигзаги короткий автомат, стилизованный под крест.
 Пшеничный спросонья даже не узнал разгулявшегося попика.
- Толко бэз лышных движэный,- передернул затвор попутчик,- сзади стоыт Гоча, с иго позыцый вэс салон ха-а-арашо простреливаэтся.
 Морпехи дружно оглянулись. Точно, стоит!
- И с моих, кстати, тоже. Поэтому лэтим ми нэ во Владивосток, а в Токио. Лотчики уже давно на мушка! У кого ест орюжий, кидай на проход.
- Полетели, полетели. Только не через Южную Корею!- Расписался за всех Петрушка,- мамочки мои, только не через Южную Корею!
 А Якин непонятно с чего вдруг начал громко насвистывать какую-то незамысловатую мелодию. Причем, по характеру свиста, летящие поняли, что музыкальный слух у Фиалки отсутствует напрочь.
 Турбины шумели.
- Эй, ушастий, а ну-ка заткныс,- наконец встряхнулся завороженный свистом отец Ризоевич,- и ти, сучка рыжа, нэ строй мнэ глазкы. Я дэвочкама нэ интэрэсуус. Понатно?!
- А, между прочим, разговаривать на своем языке при иностранцах некультурно,- сделал грузину замечание Якин и засвистел снова.
- А я что, на своом чито лы гавару?
-А что, на русском что ли?
- Вот так всегда!- Обреченно констатировал Пехота.- Это он надо мной так издевается. Изощренный, гад.
- Я то что, я могу и помолчать,- подначил Якин Ризоевича, с каким-то даже весельем.- Вы главное Контрса не будите, вон он развалился рядом со мной. И храп его мне ни чуточки не мешает. А вам?.. Ну его, пусть спит себе!
 Радист все время пытался ущипнуть старшину за ляжку. Но тот храпел, как ни в чем не бывало, защищенный грубым сукном штанов, как броней.
 И щипать его руки тоже было бесполезно, поскольку их чувствительность мало превосходила чувствительность мельничных жерновов.
 Заметив, что сопровождаемый самолет начал отклоняться от намеченного курса, истребители КНР беспокойно стали посылать ему всяческие знаки. Один даже пустил сигнальную ракету. Но лайнер, упорно сходящий к Корейскому полуострову, не реагировал. Тогда они довели его до границы своей страны и уже над морем отстали, разлетевшись в разные стороны.
 Время шло. Самолет летел.
«Кто они, просто угонщики или террористы?- Размышлял Пшеничный, оценивая взглядом отца Ризоевича,- в любом случае дилетанты - руки дрожат... Сейчас бы нейтрализовать этого Ризоевича, а дальше, как говориться, дело техники.
 Тот, что сзади, похоже, обкуренный, его заметно штормит».
Лейтенант шевельнулся. Ствол тут же повернулся в его сторону.
- Ты не стрельнешь,- усомнился офицер, пытаясь поймать взглядом бегающие зрачки бандита,- пуля может пробить фюзеляж, тогда и вам всем несдобровать.
 - Замолчи, твар, да!- Прошипел грузин,- нам тэрят нэчэго. У нас Интэрпол на хвостэ. Ми всэ под вишкой. Нэ вэришь? Тада сматры!
 Свободной рукой злоумышленник откуда-то выхватил пустую бутылку из под минералки, грохнул ею о переборку и, состроив страшную гримасу, ударил себя  острой розочкой в грудь.
 Материал его костюма тут же потемнел от крови.
От этой картины даже Волосюк, сидящий в первых рядах вместе с раненными, поморщился. Он было хотел поздравить отца Ризоевича с тем, что тот, судя по всем признакам, является владельцем редчайшего заболевания, связанного с мозгами, но теперь передумал.
 Вдоволь натешившись со своим телом, террорист выронил «склянку», уперся спиной в переборку, сник головой. Салон оживился, но бандит очнулся, пригрозил оружием.
 - Главное, не будите Контраса!- Вякнул под руку Фиалка.
Оскалившись, как шелудивый пес, позабыв про все на свете, отец Ризоевич кинулся вперед, достал руками Витю Контраса и стал душить его с упоением проститутки, уничтожающей привередливого клиента.
 Контрас тут же словил рукой хищную мордочку налетчика, смял ее, как голову резиновой куклы, и так и кинул бандита в проход всего смятого.
 При виде такого изуверства его подельник, что маячил сзади, начавший беспокоиться еще когда приятель только взялся за бутылку, раскрыл рот, выронил свой оригинальный автомат и съехал спиной по переборке на пол, крепко зажмурившись. Вокруг него растекалась лужа.
 - Витя, террористы у пилотов!!!- Крикнул Якин и вжался в кресло, спрятав под сидушку ноги.
Контрас встал, выступил в поход, вшагнул в кабину летчиков. Вскоре оттуда снопами, как-то очень легко повылетали захватчики, и в проходе один накрыл другого.
 Следом показался старшина все так же пешим ходом, широко переступил через бандитов, рассматривая отнятые у них кресты-автоматы, поравнялся со своим рядом.
Он так и сел в кресло, держа один из «крестов» перед своими глазами. Вите было интересно…
…Мигая огнями в ночи, наш ТУ-134 заходил на полосу Токийского аэродрома, он уже вписался в систему  японских авиакоммуникаций и не мог избежать посадки.
 И зашел, и, чиркнув, коснулся колесами великолепной бетонки.
При этом обстоятельстве Петрушка поднял в салоне самый настоящий переполох:
- Полетели отсюда быстрее!- Верещал он, осаживаемый матросами,- вы только подумайте, это же военное вторжение!!! Если нас не расстреляют, то пожизненное заключение, нам обеспечено.
 И он оказался прав. Именно, как вооруженное вторжение и расценила мировая общественность ту незапланированную, историческую посадку Советского самолета в Японии.
Газеты своими передовицами «вопили» о нападении свирепой русской военщины на миролюбивую Страну восходящего солнца. Некоторые мировые СМИ открыто увязывали эту мало объяснимую с точки зрения логики, а потому поражающую жестокой бессмысленностью войсковую операцию с грядущим ядерным апокалипсисом.
 Японская «Асахи» в своей статье «Коммунизм разбрасывает тени. Крылатые» писала:
«К русским мы отнеслись, как к друзьям, с пониманием. В ущерб нашим интересам экстренно посадили их, якобы захваченный террористами самолет.
  И как же они нас отблагодарили? Вместо благодарности самолет выпустил на поле солдат, которые сами кинулись отлавливать заложников из числа первых попавшихся людей, каковыми были сотрудники аварийных служб, дежурящих в аэропорту. При этом действовали, хоть и спонтанно, но явно выборочно. Вооруженные бойцы наших спецподразделений, подтянутых к самолету, и ахнуть не успели, как русские здоровенные головорезы-молодчики нахватали на поле добрейших медиков, затолкали их в свое воздушное судно, его экипаж тут же потребовал разрешения на взлет, недвусмысленно намекнув, что в случае отказа все заложники  ту же будут казнены, прямо на борту.
 Спустя полчаса все это войско самовольно улетело в сторону Владивостока, так и не дождавшись официального разрешения, раскатисто спев на прощанье всем самолетом песню «Корабль наш устало качает, крутая, морская волна», которую было слышно и за пределами аэропорта.
 Что же хотели Советы продемонстрировать нам столь наглым выпадом? Вывод один. Они хотят спровоцировать нас на необдуманные действия, с тем, чтобы под их предлогом, к Курильской гряде оттяпать у нас кусок территории по самое Токио!»
 Газета финских фермеров «Еллапупукки» не спешила с выводами. Она сфокусировала внимание своих читателей на технических деталях приземления, огорошив их выводом, что советский лайнер и не садился вовсе, а буквально на лету снял с земли богатый «урожай» узкоглазых и ушел обратно за облака, не считаясь с жесткими полетными и диспетчерскими правилами, как будто прошел сквозь них.
 Но, несмотря на нарочитую беспристрастность своей газеты, ее читатели, финские фермеры, чутко уловили подтекст данной статьи: военная техника русских достигла немыслимого совершенства. И почувствовали себя весьма неуютно.
… Хотя когда они себя чувствовали уютно рядом с Россией, эти финские фермеры…
 Мировые информагентства, в большинстве своем, поддержали «Асахи» и выступили в том духе, что правительство СССР только и мечтает, как бы подсоединить высокоразвитую, индустриальную Японию, к своей издыхающей экономике в качестве аккумулятора, и уже по хозяйски обкатывает ее взлетно-посадочные полосы на предмет использования в военных целях.
 Остается лишь добавить, что наши матросы тогда действительно захватили заложников, но лишь за тем, чтобы тут же беспрепятственно улететь из Японии, поскольку несогласованные визиты военных подразделений одних стран в другие, именуются вполне определенным словом и не всегда хорошо заканчиваются. Ни о какой обкатке чужих полос непрошенные гости не помышляли.
 Из-за вынужденного крюка произошел перерасход топлива, к тому ж над восточной частью Тихого океана властвовал циклон, увязнув в котором, самолет жрал свой «керосин» с богатырским аппетитом. В общем, еще над территориальными водами японцев экипажу стало понятно, что до приморского Артема (аэропорт Владивостока) борт не дотянет, хотя изначально расчеты позволяли надеяться на благополучный исход, но это при приемлемых погодных условиях.
 По счастью, в приграничной акватории, в тот момент нес боевую вахту советский авианосец «Керчь». На него и было решено сажать ТУ.
 Эта беспрецедентная операция едва не угробила и самолет, и корабль. Хотя, в общем и целом закончилась успешно.
 Самолету удалось зайти на полосу, он осуществил сложнейшее торможение, остановился на самом ее краю и  буквально завис, балансируя над морем и ощутимо накренив корабль на нос и на бок, так, что из воды поднялись его винты размахом с 10-ти этажные дома.
 Однако едва из ТУ выбрался экипаж и пассажиры ( некоторые даже успели прихватить кое-что из своих пожитков, Пехота, к примеру вынес контрабас, который держал в салоне), он пошел юзом и свалился в море, в котором и утонул.
 И все бы ничего, если бы не Кассандра. Узнав, что среди приземлившихся есть женщина, капитан авианосца, этот морской герой и бравый служака, потомственный донской казак, буквально озверел.
- Если бы я знал, что у вас на борту баба, вы бы у меня сели! – Чуть ли не матом отводил он душу на собравшихся у него в рубке офицерах батальона,- вам что не известно, что мой корабль является секретной испытательной единицей и, принимая вас, я рисковал не только своей карьерой, но и авторитетом всего флота?!!
- Никак нет, не известно ! - Некстати доложил Пехота.
-И вот я сажаю вас, и что же вижу? Каких-то медиков, педиков, да еще и бабу! Вы что ее нарочно с собой прихватили что ли? Вы что, не знаете, что баба на корабле - к несчастью! Это хуже пробоины, мины или торпеды, это даже хуже авианалета или стихийного бедствия! Про торнадо что-нибудь слыхали? Так вот, баба, она хуже торнадо… И что вы мне теперь прикажете с ней делать? Целовать ее что ли?!
- Мы за ней ко…ко…
- Ограничьте передвижение всех гражданских по кораблю до минимума!- Приказал командир своему офицеру. – Или вот что, лучше освободите корабельную гауптвахту и поместите их всех туда. А бабу заприте в гальюне(туалет) и приставьте к ней усиленный караул.
- Знакомая песня,- подумал Пшеничный.
ЭПИЗОД ПЯТЫЙ
ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ НАПОЛЕОНОВ
«Совершенно секретно.
«Ракета». Борт ПП-17-80,авианосец, Пехоте.
За самовольное вторжение в территориальное
пространство Японии, министр обороны лично
разжаловал вас в лейтенанты.
Следуйте на о. Русский и
ждите дальнейшего решения своей участи.
Владивосток.
 Ком. флотом, вице-адмирал Голиков».
… Блокированная в туалете Кассандра заперла дверь кабинки на шпингалет, расстелила вокруг стерильного очка салфетки, прихваченные из самолета. Аккуратно присела на них, и, прислонившись головой к перегородке, уснула. При этом ее полные вишневые губки приоткрылись, в их устье наметилась паутинка слюны, чистая, как росинка.
 Частенько к гальюну спускались матросы, которым приспичило, но увидев взъерошенного Пехоту, (он по своей инициативе контролировал часовых – мало ли, может среди них диверсант затесался), они хватались за интимные места и разбегались по другим туалетам, на бегу прикидывая, чего это этот мутный морпех хочет.
 Пшеничный не хотел показывать команде корабля, что в батальоне существует раздрай и комбат отстранен от командования. Поэтому, контроля над ним не осуществлял, пустив все, что называется, на самотек.
 Пехоту пытались было отвлечь завтраком, но он на эту удочку не поймался. После завтрака его пригласил к себе капитан авианосца.
-Вам радиограмма от комфлота,- командир корабля выложил на стол лепесток бумаги,- при этом он почему-то старался не смотреть в глаза Пехоте.
 «Разжаловать в лейтенанты… самовольное втрожение… дальнейшей участи…»
- Разрешите идти?- Спросил десантник, неловко катая рукой по груди бумажный шарик, пытаясь затолкать его в нагрудный карман, позабыв, что того на парадном кителе не было.
- Да, идите конечно… Подождите, так вы тот самый батальон, что воевал на Сокотре?
Пехота остановился.
 Хозяин достал бутылку коньяка и две рюмки, сломал на бутылке пробку, разлил напиток, молча поднял рюмку, приглашая сделать то же самое и разжалованного офицера. Не чокаясь, выпил.
- Мы идем на Русский,- поморщился он,- потом в док в Большой камень. Ремонт, видишь, надо дать судну. Укатали вы нас своим самолетом.
- Это все баба виновата! Все из-за нее! - бросил он вдогонку Пехоте фразу, но тот уже ничего не слышал.
 Он спустился к туалету.
- Братва, можете погулять пока. Я покараулю,- сказал он часовым матросам. Те переглянулись.
- Не бойтесь, ваш капитан полностью доверяет мне. Он мне только что вручил секретную телеграмму. Идите, он разрешил,- почти шепотом попросил офицер,- идите, идите.
 Матросы завели автоматы за спины и вышли. Пехота постучался к девушке.
- Хочешь подышать свежим воздухом?
- Уй, а можно? - Охотно щелкнула она шпингалетом.
-Тут такой воздух. У мэнья глаза, наверно, красний.
 Смотрясь в зеркало, девушка открыла кран, сунула пальцы под струю, смочила ими глаза. За тем обнажила в фальшивой улыбке зубки, проверяя их белизну.
- Совсем не белий. Кошмари!
-Нормально.
- Тут можно гдэ - нэбуд принять ванна?
 «Этого мне только не хватало! Моя голая баба в чужом матросском душе»! - Запаниковал офицер.
При виде Кассандры матросы, занимающиеся восстановительными работами на верхней палубе, восхищенно раскрывали рты, в один рассеянный сварщик чуть не прожег себе ботинок (прогар) электродом. Кстати, вся летающая техника авианосца перед посадкой ТУ слетела на берег.
 Офицер и девушка, переступая через кабели, вышли на корму. Опершись о поручень стали смотреть на широченный белый шлейф, кипящий пеной, ложащийся за судном.
- Серьёжа, дай мнэ камьешек,- подставила ладонь Кассандра.
Пехота стал озабоченно ерзать по карманам.
- Вот, только финик.
Она неловко снизу размахнулась и подкинула финик. Ветер подхватил его и унес незнамо куда.
- А я вэдь в школа бил, как хэто…дурнушкам,- девушка вынула из кармана бумажную салфетку, обтерла пальчики,- ес. Мэнья малчики дразнили. Ноги билы худой. Прическа куда попалом. Мнэ на спина писали мэлом, а по ночам я плякал… А потом мой дэдушка сказал, что всо наладится, и я должэн бит гордым. А потом я вирос. И мэнья мой одноклассники нэ узнаваль. Всэ паръень спэшил и позанкомливаться и приглашаль, как хэто по русски?.. - Нетерпеливо щелкнула она пальчиками.
- В сарай,- подсказал Пехота.
-Но, рэстронг, вот. И я улыбалса.
- А у меня все по другому,- грустно улыбнулся офицер,- заслоняясь от ветра он долго прикуривал- сильно дрожали руки и, нервничая, выдохнул дым.
- Не холодно в пэша-то? Не Сокотра.
-Нэт. Я лублу вэтэр.
- А меня ты любишь?- Пехота жадно сглотнул никотиновую слюну и долго хватал рукой воздух, нащупывая поручень.
-Ой, Сэръёжка, ти еще такой малэнький и нэ знаэшь какая вокруг тэбъя игра от болших мужчин.
-А выходи за меня замуж? Мою фамилию возьмешь! Будешь Кассандра Пехота. Тоже звучит гордо.
Она молчала. Рыжие пряди, распатлаченные ветром, обвили ее лицо. Кассандра была похожа на факел объятый пламенем.
- Меня ты любишь?- Болезненно поморщился офицер и яростно потер свои уши ладонями.
-Я лублу другого. Он в Москва. Он тоже лубит мэнъя.
 Пехота понимающе и как-то словно очень охотно кивнул головой, схватив девушку за плечи и привлек к себе. Он жадно ловил взглядом ее глаза, утонувшие в рыжих прядях, но их словно и не было этих удивительных глаз.
 Тогда он наклонил голову и приблизил свое лицо к ее губам, собираясь поцеловать подругу. И она, словно желая облегчить его страдания, подалась навстречу. Но он не стал ее целовать. Неожиданно он поднял ее над поручнем на руках и… кинул в море.
 У сутулых сильные руки. Ветер стремительно унес девушку далеко назад и вбок и разом вертикально и властно утопил ее в кипящих струях. Лишь минуты через две всплыла на поверхность рыжая грива и распласталась, как медуза в волне. Но вскоре утонула снова.
 Стараясь ступать твердо, Пехота вернулся к трапу и медленно, очень медленно спустился в трюм.
Вскоре авианосец встал на якорь в акватории острова Русский. Все его пассажиры катерами были доставлены на берег.
 Командир корабля лично сошел попрощаться с батальоном, он пристально всматривался в сходящих:
- Стоп, а баба где?- Остановил он за плечо Пехоту.
- В море,- освободился тот от цепкой руки и медленно пошел вниз, не в силах оторвать взгляд от железных ступенек.
-Выбросил, значит?!- Удовлетворенно крякнул капитан.- Любо!
 И словно в гордости какой-то по молодецки расправил плечи, тронул кулаком усы. Он был прекрасно осведомлен о выходке разжалованного пехотинца. И вот не утерпел и вышел, чтобы хоть как-то поддержать его.
 «И за бо-орт ее броса-ает в набежа-авшую во-олну-у-у»,.. - благодушно пророкотал капитан и устремился в рубку составлять список матросов и офицеров отличившихся при принятии аварийного самолета, для подачи представления на награждение оных.
 Еще издалека было заметно, что в воде в бухте острова скопилось множество какого-то серого материала. Пшеничный даже подумал, что это дохлая рыба. Когда катер подошел ближе, он увидел, что это мертвые крысы.
 Прямо на пирсе подразделение Пехоты, помимо двух офицеров бригады и патруля, встречали и четверо мужчин в добротных серых гражданских пиджаках.
 Сохраняя показное спокойствие, они изучали взглядами подходящие катера, то и дело посматривали на часы.
Если бы Пехота захотел говорить, он мог бы порассказать, что встречался с этим немузыкальным «квартетом» еще в Сингапуре.
- Где женщина?!- Подступили серые к нему. Тот невысокий, что когда-то всучил офицеру пакетик с финиками,  выхватил из его руки контрабас, открыл футляр, заглянул в него и даже постучал скрюченным пальцем по барабану инструмента, словно пытался понять, не сидит ли в нем кто.
 Пехота странно почти весело ухмыльнулся. Ноздри над его пшеничными усами дерзко раздулись.
- А не было никакой женщины.
Он глянул на своих матросов.
- Не было! Не было!- Зашумели те и зачем-то стали подбрасывать вверх береты.
Сотрудники спецслужб забрали с собою экипаж самолета, заложников и террористов и, спешно погрузившись в свой катер, отвалили от берега… А еще они прихватили желтый пластмассовый чемоданчик с красной полосой по диагонали, имевшийся на руках у батальона - секретные документы войны на Сокотре.
 Отдельным судном в госпиталь на материк были отправлены раненные.
 Из бухты уходил и авианосец, как-то невероятно размашисто качая и вращая всеми своими радарами.
Складывалось впечатление, что все разбегаются.
… Странное запустение царило на крошечном острове. Дороги вроде как сузились и покрылись дождевым илом, будто по ним давно никто не ходил и не ездил. Пекарня покосилась черной трубой и не чадила в небо своим угольным смрадом, что раньше считалось нормой. И даже солнце тут светило нереально мрачно и тускло, как с пожелтевшей фотографии, недодержанной в фиксаже.
 И вроде бы друзья-матросы из роты охраны должны были бы выбежать навстречу вернувшимся бойцам и приветствовать их, но ничего подобного не было.
 В казарме тоже не наблюдалось никакого оживления. Редкие матросы молчаливо сторонились сокотрян,  бесшумно метались, как тени. Сама казарма помрачнела, как трюм затонувшего корабля. Сплошь паутина. Стекла на дежурке разбиты, розетки оплавлены, урны переполнены мусором.
 И лишь огромные как страусы куры Табачника, похожие на буйные, дурные лопухи, заматеревшие на куче удобрений, голодные, как шакалы, носились по казарме и по плацу и норовили оттяпать у всякого зазевавшегося кусок мяса от ляжки.
- Ты че честь не отдаешь, сука?! - Напустился на худющего, висящего над тумбочкой на гвозде дневального, Евпихий,- где почта наша, а?!
 Но дневальный не был способен сказать что-то внятное. Он лишь часто моргал белесыми, телячьими ресницами, словно стремясь заштриховать ими свои глупые глаза.
 Тогда Евпихий в сердцах пнул тумбочку и из нее, как под напором хлынули на пол письма, скопившиеся в части во время отсутствия батальона. Наслаиваясь друг на друга, белые конверты, с марками практически всех союзных республик, широко «растеклись» по полу.
 Матросы кинулись их разбирать, а в это время из ленкомнаты выполз майор Табачник с расстегнутой ширинкой. Особого ликования он почему-то не проявил. Хотя именно он, как исполняющий обязанности коменданта гарнизона, должен был бы организовать торжественную встречу батальона: выстроить подчиненный личный состав на плацу: парадочки, флаг, музыка, доклад и все такое. Ведь Пехоту хоть и разжаловали до лейтенанта, обязанностей командира батальона и коменданта гарнизона с него пока никто не снимал, и Табачник согласно Уставу, должен был приветствовать его, как старшего по должности.
 Вместо этого старик, лишь тряс своими «кирзовыми» ушами, да как-то вдохновлено и с присвистом шептал: «А мы ведь воевали. Да-а»...
 Когда же Якин попытался разыскать своего приятеля рыжего матроса Копейкина, выяснилось, что тот повесился две недели назад на камбузном чердаке, не оставив по этому поводу никаких пояснений.
 А ведь Копейка слыл жизнелюбивым воином, он был первейшим сподвижником Фиалки в его вечных приколах над Пехотой. Сослуживцы этих двух дружков так и называли: Коалка и Фипейка. И вот те на, приехали…
 И ведь не только Копейкин. Всего восемь бойцов охраны погибли на острове за время отсутствия батальона.
Не от вражеских пуль, несчастных случаев или болезней, а от рук своих же сослуживцев, вдруг поделавшихся  убийцами-маньяками.
 К примеру, добрейшей души грузин Кагалая, батальонный пекарь, непонятно с какого перепуга, утопил по очереди в тесте двух молодых матросов-рабочих по пекарне. Это притом, что ему до дембеля оставались считанные дни!
 Электрик Федоскин пустил напряжение через кровать баталера Шапошникова, когда в ней отсыпался сам баталер. В итоге часть лишилась баталера… Да и электрика тоже, поскольку Федоскина привалило распредщитом, раму которого подпилил механик Сысоев.
 Впрочем,технологического урона тут особого не было, поскольку после того памятного замыкания электрик острову долго не был нужен…
 Словно бесы вселялись в людей и провоцировали их на жестокие, преступные поступки, так или иначе связанные с профессиональными обязанностями.
  Конечно, командование не могло смириться с таким положением вещей. На остров раз за разом целыми отрядами приезжали разные военные ученые и медики: замеряли, забирали, простукивали, прозвякивали, муссировали, массировали, но легче от этого не становилось.
 Отсортировав свои письма (всего 28 штук), Якин вскрыл пост связи и, держа почту подмышкой, вошел в него.
 Сгрузил в угол тяжеленный рундук, выгреб на стол содержимое карманов, рухнул в кресло…
 Все! Исторический поход Пехоты в Индийский океан закончился. Поход, который впоследствии станет хлебом для военных историков и позором для всего Советского Союза.
 Однако, не смотря ни на что, легенды о нем долго будут жить в народе. Он породит множество песен и даже свой героический эпос.
 Эти песни будут горланить в переходах и у вокзалов безногие инвалиды в тельняшках, «раскручивая» перед собой черный берет, как рулетку, в надежде « выиграть» у прохожих, как у казино, монетку-другую.
«Я помню тот попутный самолет,
в котором мы летели над горами,
тогда один из нас был кем-то ранен,
но все шутил: «до свадьбы заживет»...
 А эпос выдержит несколько экранизаций. Их режиссеры, каждый по - своему будут пытаться ответить на этот главный философский вопрос, а в чем же был смысл той маленькой войны, едва не спровоцировавшей мировую катастрофу.
 Но Фиалка тогда не думал об этом. Его мучило непреодолимое желание хорошенько помыться в батальонной бане. А потом бы и поспать.
 Но хочется, ах, как хочется почитать почту. Якин даже улыбнулся, предвкушая удовольствие. Многочисленные озабоченные послания родителей можно было выразить одной-единственной фразой: «Почему не пишешь, сынок»?
 Фиалка взял Люськин конверт с голубой маркой «АВИА» в правом верхнем углу. Закрыл глаза и вдохнул его аромат, тут же собираясь распечатать. Но, поразмыслив, решил оставить его «на десерт».
 На радостях матрос даже не задался вполне логичным вопросом, а почему в большой общей почте письмо от невесты всего лишь одно?
 Впрочем, его голова была забита другим. «Я-то живой,- думал он,- а вот Вовка Фуксман… Да и Копейкин тоже. Ну ладно, с Фуксом хоть все понятно, а с Копейкой-то что случилось»?
 Якин вспомнил тех людей, что под покровом темноты закапывали что-то на побережье Русского во время инспекции полковником Сердечным. Интуиция подсказывала ему, что между всеми этими событиями существует какая-то связь.
 Он вновь вытащил ящик стола, достал из него радиационный дозиметр, который увел когда-то у командированного на остров санитарного подразделения, нажал на кнопку.
 На прямоугольное, подсвеченное табло стали по нарастающей тревожно пикая выпрыгивать цифры. 5,8,10… но дальше 12-ти микрорентген в час дело не пошло. Это значило, что радиационный фон на острове не превышал норму.
 Матрос сбросил показания и снова произвел замер. Та же картина. Тогда радист вышел на плац, но и по плацу рентгены не шагали строем.
 Фиалка вернулся в пост, основательно прошерстил все свои бумаги. Тетрадного листка со схемой тех загадочных ночных работ в них не было…
 После обеда Якин вышел на побережье, пытаясь хоть немного воскресить в памяти картину тех ночных копаний.
 Спотыкаясь о камни, увязая в суглинке, скользя по влажной траве, он находил немало относительно свежих холмиков, но какие из них несли в себе искусственную начинку, а какие нет, определить сходу на глазок не было никакой возможности… Раскапывать же каждый встреченный бугорок было делом неблагодарным, поскольку, как уже отмечалось, этих «кочек» было великое множество.
 Следопыт, правда, разворотил штук пять или шесть, но ничего интересного в них не нашел и несказанно огорчился. Он был уверен, что побережье начинено какой-то дрянью, и эта дрянь чего-то излучает. Но как запеленговать это излучение?
 Всю ночь в тесном посту горела настольная лампа. Матрос чего-то пилил, скручивал, паял. Он собирал свой суперчувствительный прибор. Конечно, можно было бы попробовать, как тогда в горах на Сокотре поискать источники переносной радиостанцией. Но над островом теперь властвовали какие-то странные, явно искусственные магнитные поля, которые «сводили с ума» все станции разом.
 Вдоволь нафектовавшись паяльником, Фиалка понял, что ничего у него не получится. Слишком глобальная задача, притом с неизвестными членами.
 Но и сдаваться боец не собирался. Он понимал, что дело идет о жизни и смерти.
-Нужно что-то придумать. Взглянуть на проблему с другой стороны.
 И он и взглянул, и придумал!
 На рассвете, когда еще все войско мяло боками родные шхонки, Фиалка вооружился саперной лопаткой. Через окно спортзала выволок на улицу сонного Федора и устремился с ним к океану. Медведя пришлось умыкнуть против его воли, и чтобы искупить свою вину пред ним, Якин взвалил сумчатого на спину и понес, как узел с пряниками. При этом медведь все время сползал и терся кроссовками о колючки.
 За точку отсчета матрос выбрал Северный маяк. Тут он и сгрузил свою ношу. Едва этот австралийский дружок коснулся ногами земли, тут же отпустил зрачки к носу и, завалившись на бок, вновь придавил на массу.
- Ну, Федя, не оплошай, докажи, что твои усы лучше всяких антенн,- растормошил его боец.
 Первый холмик не разбудил в медведе никаких эмоций. Ведомый Якиным за лапу, он перешагнул его, как ребенок мяч. И второй тоже был Феде по фигу. Третий и четвертый тоже. Фиалка стал уже думать, что его надежды не оправдываются и нужны какие-то иные средства, но на подходе к седьмому или восьмому бугорку медведь вдруг очнулся и ощерился на него, как кошка на собаку.
 Смешно было видеть, это покладистое, как подушка, существо рычащим, серьезным и взъерошенным. Как ни пытался Якин подтянуть сумчатого к курганчику, тот ни в какую не поддавался, и даже пытался укусить Якина за руку.
 Выпустив Федора, буквально давясь собственным колотящимся сердцем, матрос осторожно разрыл горку. И вот он «подарок»! Под грунтом открылся стеклянный корабельный плафон, а под ним на самом обыкновенном красном кирпиче стоял прямоугольный прибор - точная копия, тех штуковин, которые Якин обнаружил в номере Кассандры в отеле на Сокотре. Васильковый глазочек беспрерывно мигал.
 Осторожно, словно к мине, Якин прикоснулся к плафону, поднял его. Снял коробку с кирпича, щелкнул тумблерком. Лампочка погасла.
 «Сапер» оглянулся. Сумчатый, как мог, отчаянно улепетывал к сопке, налегая на свои коротенькие лапки, подальше от того чертова места.
Матрос вновь вернул плафон на кирпич и укрыл землей. Кинул излучатель в рундук, достал медведя, и утренняя бодрящая прогулка этой сладкой парочки продолжилась.
 Одно звено было найдено, а, следовательно, появилась надежда на то, что поиски пойдут быстрее…
Проваландавшись час-другой, Фиалка понял, что «минеры» как можно дальше «увели» излучатели от центра острова, чтобы максимально расширить площадь облучения, значит, обследовать надо было только самые близкие к воде холмики. К тому же, стремясь укрепить свои курганчики, эти «гробокопатели» обкладывали их камнями, что само по себе стало дополнительной приметой, облегчающей следопыту поиски.
 Некоторые схроны успели обвалиться( и камни не спасли), и фрагменты плафонов вышли на белый свет, а некоторые и вовсе развалились от штормов, дотянувшихся до них, и «склянки» наполовину торчали наружу. Удивительно, что никто их не подфутболил!
  Всего около суток ушло у наших трудолюбивых «старателей» на то, чтобы обойти остров по кругу.
Опомнился Якин лишь когда уперся головой в импровизированную арку северного автоматического радиомаяка. Круг замкнулся.
 На руках у радиста было семь отнятых у земли приборов. Такой же, только гораздо мельче он нащупал когда-то под подкладкой у своего дружка Поливоды в горах на Сокотре.
 Якина душила непонятная невыносимая злоба. Пот градом катился со лба. Матрос уже подумывал, а не отлупить ли ему Федора, а чего это он такой сонный?!
 Сумчатый, казалось, тоже был недоволен своим попутчиком и подельником. Зыркал на него и воинственно покручивал усами.
 Фиалка вытянул вперед руки, Федор - лапы. Вечерашние добрые товарищи попытались достать друг друга, и, в конце концов, передрались, как какие-нибудь глупые собутыльники на природе.
 Правда, вскоре опомнились и стали дружно казниться содеянным.
 Матрос не ведал, что остров «простреливало» не семь, а восемь излучателей. Просто восьмой был нестандартным, более мощным, контролирующем остальные, а потому его зарыли глубже всех. Правда, теперь, выключенный из системы сам по себе он мало мог принести вреда.
 Работал он над береговым обрывом, у заброшенного кладбища и вряд ли кто мог забрести в ту зону по доброй воле и надолго.
 Радист еще раз пересчитал приборы, проверил, все ли выключены. Потом замотал их в обрывок рыболовной сети, и хотя валился от усталости все таки вырыл яму, как можно глубже и сгрузил их туда.
 Фиалка сам себе напоминал хирурга, который только что извлек из тела раненного пациента осколки, собрал их в горсть и кинул в плевательницу. А потом вытер руки поданной ассистентом салфеткой, посмотрел на больного, все еще пребывающего в наркозе и сказал:
- Будет жить.
 На душе значительно полегчало.
…Примерно часа в два дня над островом раздался гул. Темная тень вертолета прошла по плацу. На Русский прилетел полковник Сердечный…
 Личный состав, не ожидавший столь внезапного появления командира, загудел, как пчелиный улей, с которого сняли крышку.
 Кто-то бежал с камбуза, на ходу доедая пирожок, кто-то вскочив с постели, суетясь, напяливал на себя чужое обмундирование, кто-то, пританцовывая, уже на ладони дописывал письмо.
 Каким чудом это удалось, неизвестно, но когда вертолет заглох на сопке, этот разгильдяйский строй уже стоял на плацу, весь в перекошенных пэша и сапогах на босу ногу. Но стоял. Все воевавшие бойцы отличались от остальных сильным загаром и обильной щетиной. Некоторые, в особенности дембеля, принципиально не брились.
 Минуту спустя вверху на тропинке послышались шаги и монотонный, словно бормочущий голос комбрига:
- Ну, Пехота, ну Пехота, знал я, понимаешь, что ты ушлепок, но что до такой степени, не ожидал!
 По мере приближения голос Сердечного все усиливался и на плацу принял характер громовых раскатов:
- Это ж надо, бабу, бабу нашего наиболее вероятного противника провел, понимаешь в подразделение, да еще и в форму ее переодел! Распахнул перед ней все свои секреты, глядите, мадам миллионерша, какие в нашей армии используются стволы и агрегаты. Ты б ей еще и пощупать их дал!
 Угробил, понимаешь, полбатальона, поставил раком весь Йемен, да еще и в Японию залетел, у узкоглазых отметился!!!
 И чего ты самовольно напал на эту Сокотру, когда никакое командование тебя об этом не просило и никуда не посылало? Под трибунал захотел?!!
 И что ж ты думаешь, я теперь, понимаешь, вручу тебе орден?! Ты, говорят, уж дырку под него провертел! А вот тебе!- Подходя, свернул полковник фигу, потом дохнул на новенький орден «Дружбы народов», поблескивающий у себя на груди, сорвал с Пехоты берет и протер его беретом. Водрузил его на голову подчиненного.
- А может, ты мне сейчас вот тут, на плацу станцуешь «Яблочко»?
- А не пошел бы ты на ..уй со своим орденом? – Вдруг тихо спросил Пехота, стоящий по стойке «смирно» и два заметно качнулся. – А «Яблочко» это тебе - на закуску, если не подавишься.
 Куцый плащишко разжалованного капитана трепал ветер. Его стоптанные сапоги стояли косолапо, нос к носу. Произнесенные слова часовой пружиной вжикнули в воздухе. И жестокая тишина повисла над плацем.
- Где девка? – Шепотом спросил Сердечный.
- Вот здесь, - стукнул кулаком себя в сердце комбат, - и вы у меня ее не отнимете!..
 Вассалы полковника схватили Пехоту под руки и поволокли в казарму.
 - Вот гад, явил-таки свою истинную, понимаешь, личину, – сплюнул комбриг, - а еще жалобы строчил, стрикулист хренов. Лейтенант вшивый.
 - Он не лейтенант, он капитан, - спокойно сказал Пшеничный, - и для нас он всегда будет капитаном, пока его не повысят!
 Полковник со свистом набрал воздуха, но, скользнув взглядом по суровому молчавшему строю, сник.
 - Вы-то чего задницы рвете? Вы честно выполнили свой интернациональный, понимаешь, долг, и от лица командующего флотом я объявляю вам благодарность!
 Комбриг выждал паузу, но ответа не последовало.
 - Все вы будете представлены к орденам и медалям.
 Безоружного Пехоту заперли в комнате для инструктажа суточного наряда с решетками на окнах. Несмотря на то, что смех теперь гремел в голове у развенчанного диктатора не переставая, сидел он тихо. Правда, вечером попросил карандаш и бумагу, а чуть погодя и свой контрабас. Сердечный разрешил все это ему предоставить.
 - Сейчас начнет грохать по струнам, будет душу выворачивать, - зло сплюнул Петрушка через зубную пробоину.
 Но, как ни прислушивались часовые, песен они не услышали. Сначала, правда, струны гудели, будто их настраивали. А потом тишина. Нехорошая какая-то. Заподозрив неладное, матросы высадили дверь. За нею, прямо на полу, лежал мертвый Пехота с окровавленным виском, рядом валялся разбитый контрабас с лопнувшими струнами. Пехота застрелился струной от контрабаса.
 На столе скорбно белел листок, испещренный неровными каракулями.
«МОЕЙ ЛЮБВИ ПОСЛЕДНИЕ АККОРДЫ,
ЕЩЕ ЗВУЧАТ МЕЛОДИЕЙ ВО МНЕ,
ТАК ГОРЬКО, НЕЖНО И ПЕЧАЛЬНО ГОРДО,
КАК ПЕНЬЕ СТРУН В СЕНТЯБРЬСКОЙ ТИШИНЕ»...
 Вот и вся исповедь влюбленного диктатора. До утра никто не сомкнул глаз. А утром никто не пошел на завтрак, кроме Сердечного и свиты. Когда он возвращался из кают-компании, на плацу за ним увязалась курица Табачкина и метким выпадом ранила его ляжку.
 Как раз когда полковника обхаживал в санчасти Волосюк, Якин сидел на сопке около памятника воинам-освободителям, на котором, прямо под траурным шрифтом, свежей масляной краской почерком радиста было выведено «Владимир Фуксман» и задумчиво грыз стебелек.
 Оттуда сверху он увидел, как из-за западного мыса, медленно вышел белый и чистый, как макет, парусник и гордо зашел в бухту острова. Это явление было столь нереально, что оно порождало фантазию о танце  балерин- «лебедей» на кладбище.
 Радист протер глаза и, споткнувшись о банку с краской, во всю прыть понесся на пирс.
 - Тут нельзя пришвартовываться, территория секретная! – Закричал он с берега и от усердия полетел на гальку. - Уходите отсюда, вас могут обстрелять!
 - Да мы только на минутку, - засмеялись юнги откуда-то прямо из солнечных лучей, - подправим оснастку и дальше – в Австралию!
 Якин вскочил, постоял столбом, как заяц перед охотником и побежал назад в сопку. А минут через пять вернулся, транспортируя на спине Федора. Тот в суматохе потерял кроссовок, и его босая лапа с непривычки слегка замерзла. И сумчатый сжал ее в кулачок.
 - Вот, он родом из Австралии! – Перевел дух матрос.- Отвезите его домой. Его ждут там.
 С парусника спустили шлюпку, потом вновь приняли ее на борт. Корабль поднял якоря и, развернувшись, пошел в открытое море. И Якину показалось, что маленький сумчатый, маячащий на корме, машет ему лапой. Фиалка тоже поднял руку, да так и держал ее, пока белое перо корабля не размыло океанское марево.
 Матрос присел на перевернутую шлюпку, достал Люськино письмо. Вот теперь самое время. Аккуратный листочек в линеечку, слегка небрежный почерк. Милая, видимо, спешила.
 «… Сережа, он такой хороший… замуж… ребенок… и много счастья».
 На глаза моряка навернулись слезы, мир сквозь них исказился до разноцветных линий и штришков. Но Якин тут же тряхнул головой и посмотрел в море. Такое необъятное и вечное, оно с шумом несло на берег белоснежную пену и зеленые водоросли. И чайки с криком и матами кружились над пирсом.
 Радист порвал письмо на несколько кусочков, скатал их в шарик и кинул в воду. С тех пор соли в ней поприбавилось.
 А ведь Якин служил, он даже воевал. Он воевал на Сокотре. Сокотра, Сокотру, Сокотре… И вдруг его осенило.
 Как бешенный, распугивая птиц, он прибежал в казарму, до смерти переполошив тормознутого дневального, вытряс из походного рундука прибор спутниковой связи. Спокойно, спокойно, все хорошо. Дрожащим пальцем он отсчитал кнопку питания, нажал ее. Зашелестела автоматическая подстройка, и секунд через пять близкий женский голос ответил:
 - Центр на связи, для работы с Альфонсом назовите свое кодовое слово.
 Ура, помехи почти исчезли!
 - Сокотра,- выдохнул Якин.
 - Ключ принят. Вы – на третей ступени допуска. Для работы с Альфонсом назовите пятизначный кодовый номер.
 - Слушайте, вы! Я не знаю этот хренов шифр, но скажи своему Альфонсу, что та самая девка с Сокотры, которая держала там психотропное оружие, и которую чуть не повесили акбары – у меня в руках!!! – Прокричал Фиалка и скрипнул зубами.
 Эфир на миг отдалился. Его заволокло помехами. Но, спустя минуту, сквозь тучи помех прорвался встревоженный мужской голос, наверное, голос Альфонса.
 - Аврора!!! Аврора!!! Где ты? Ответь?!...Аврора, девочка моя, я послал за тобой целый батальон! Скажи мне, ты жива?!!
 Фиалка ударился в стол башкой и затих. Он знал, что у Кассандры были огромные вишневые глаза. Не знал только, что когда-то, под видом монашки, она была заброшена на Мальту.
 …Весь личный состав батальона в парадной форме стоял на плацу в позиции «смирно» и новый командир дивизиона – рыжий майор,чем -то напоминающий Кассандру в фуражке с белым полем и с кортиком на ремне зачитывал благодарность от министра обороны за проявленное батальоном мужество в войне на Сокотре.
 Все матросы, как один, награждались знаком «За дальний поход» и внеочередным выходным днем. В списке не было лишь Якина. Неизвестно как, но о нем забыли. Маленький и ушастый в свежей тельняшке и надраенных до блеска больших ботинках, он стоял в конце строя и с нескрываемой завистью смотрел на своих однополчан, получающих из рук командира красивые до самозабвения синие пятиугольные знаки.
 Иногда Фиалка вставал на носки и, пуская слюну, пытался заглянуть соседям в ладони, а какой же он все-таки, этот знак. Это не ускользнуло от взора Пшеничного. Потом, когда весь строй был распущен, он снял с руки свои «Командирские» часы и вручил их радисту:
 - Носи, моряк, заслужил!
 Якин старательно кивнул головой, принял подарок и посмотрел на зеленоватый циферблат. На лбу матроса проявилась едва заметная морщинка. Еще бы. Ведь он стал старше. На одну войну.
«ЭТО ЗНАЛА ЕВА, ЭТО ЗНАЛ АДАМ,
КОЛЕСА ЛЮБВИ ЕДУТ ПРЯМО ПО НАМ,
ЧИНГИЗ-ХАН И ГИТЛЕР КУПАЛИСЬ В КРОВИ,
НО ИХ ТОЖЕ НАМОТАЛО НА КОЛЕСА ЛЮБВИ…»
«Наутилус помпилиус». Эпиграф.