Великий могучий

«Язык есть исповедь народа:
В нём слышится его природа,
Его душа и быт родной».
П.А. Вяземский

Меня с детства учили, что человек никогда и ни при каких обстоятельствах не должен распускаться, и в любой ситуации обязан «держать себя в руках». Фраза «Веди себя достойно» звучала не реже, чем: «Вымой руки перед едой».
– Ты – человек разумный и никогда не должна позволять эмоциям брать верх над разумом, ты должна учиться управлять собой! – наставляла меня моя горячо любимая бабушка. – Запомни, «хочешь видеть дни свои благими, то удерживай язычок свой».*

– А если меня Таня обзывает? Говорит, что я дура.
– Нельзя произносить это слово! – бабушка назидательно поднимала вверх указательный палец и смотрела на меня поверх очков, что висели у неё на кончике носа. – Таня, к сожалению, плохо воспитана. Не опускайся до её уровня, ведь она только и ждёт, что ты спустишься на её ступеньку и тогда, будь уверена, столкнёт тебе раньше, чем ты встанешь на неё двумя ногами. Это её уровень – уровень невоспитанного человека, и здесь она сильна. Русский язык бесконечно богат и многогранен, но, если ты не найдешь в своём словарном запасе нужное слово, лучше промолчи – молчание чаще говорит сильнее слов. Она внушала, что грубое слово, брошенное в гневе, да ещё невпопад – это, что пукнуть громко в обществе. Слово «пукнуть» произносила, понижая голос.
 
– Знай, что «твоими устами будут судить тебя»**... а ещё – ты родилась женщиной, а женщина должна быть чистой во всём. Грязные слова, что чихающий кран остатками ржавчины и грязной воды, когда её перекрыли. Отвратительное зрелище!
Моя добрая, глубоко порядочная бабушка, прожив долгую жизнь, пережив войну и репрессии, действительно оставалась чистой, как живительная родниковая вода.

Но нас воспитывала не только она, а ещё школа, улица и все встречающиеся на жизненном пути. И если ругаться я не научилась, то молча, без лишних слов, могла кинуться в драку, защищая свои или чужие интересы. Чувство справедливости и собственного достоинства были обострёнными.

А вот технику молчаливого боя освоила неплохо. Долго тренировалась. Училась «смотреть» – вставала перед зеркалом, выпрямляла спину, расправляла плечи, поднимала подбородок вверх и «испепеляла» вымышленного противника взглядом. Не особенно-то она и пригодилась мне по жизни, но иногда всё-таки помогала благополучно разрешать конфликтные ситуации без лишних слов и без потерь.

И вот так, без ненужных грязных выражений, прожила я большую часть своих лет. Прежде было легче. Люди стремились к лучшему, ведь культура всех средств массовой информации была на высоком уровне. Образованные и интеллигентные люди следили за своей речью и стремились соответствовать, а затем в стране всё перевернули с ног на голову. Социализм смели, не достроив, и начали городить капитализм. Общество перемешалось, словно компот в большой кастрюле, стало мутным, а в мутной воде много разного развелось, и много тёмного происходило. Изменился менталитет и поменялся язык.

В такой беспокойный период я и оказалась в небольшом селении российской глубинки.  Местные сами называли свой городок «Мухосранском» и вспоминали свой развалившейся колхоз, не иначе, как «Напрасный труд».
Речь их я понимала с трудом. Иногда, словно китайский болванчик, кивала в знак согласия, абсолютно не понимая, о чём мне говорят.
В обыденной речи мат использовался повсеместно, на нём, бывало, просто разговаривали. Часто употребляли для связки слов, как «слова-паразиты» – это я легче воспринимала. Но смотрела на всё с удивлением и неподдельным интересом, как с интересом разглядывали и меня.
– Культурная, – говорили, растягивая слово с нажимом на мягкий знак и мне казалось, что не одобряют, даже… осуждают.
Но приживаться было надо, и я тихонько осваивала новый язык. Иногда «проваливалась» на самых обычных старинных словах, которые пролетели мимо моего образования.

Как-то подходит к моему рабочему месту начальница и начинает что-то искать в груде многочисленных бумаг и папок на столе и полках, нервно перебирая их и разбрасывая в разные стороны:
– Я тебе тут надысь положила, а ты ента, тудыт-растудыт, ничего не сделала, премии хочешь лишиться? – сильно картавя зло произнесла она. – Час даю, мать твою...
«Тудыт-растудыт» я поняла, а остальное не очень… Судорожно начала изучать, собирая разбросанные бумаги на столе и вокруг него, но ничего нового не нашла. Пошла к Марине – мы с ней успели подружиться – она давно в банке работает и все специфические словечки знает. Шёпотом, дабы никто не слышал, рассказываю:
– Мне Серафима надысь положила, а я не сделала. И найти не могу.
– А что она тебе надысь положила? – так же тихо переспрашивает меня приятельница.
– Что положила? Надысь, – отвечаю серьёзно.
Приятельница ничего не поняла и пошла со мной в мой кабинет искать неведомый документ.
– Покажи, что она тебе надысь положила?
– Ну… ента, – серьёзно отвечаю, чуть не плача, – она мне что-то положила… я не могу найти… «Надысь и енту»… я совсем запуталась.
– Ничего не понимаю! – занервничала Марина. – Что ты ищешь, скажи?
– Я ищу надысь…
Смеялись надо мной так, что слышно было на улице.
– Учи язык, культурная, – вытирая слёзы, поучала меня Серафима.
(«Надысь» – накануне, намедни, недавно, вчера).
А исполненный документ, который она искала намедни, был уже давно у неё на подписи…

Старалась, вслушивалась, понимать научилась, а говорить – нет. Находила в местном диалекте особую прелесть, если бы не мат. При возникших острых ситуациях, моё молчание терпело полное фиаско по сравнению с колоритным ажурным матерком, с помощью которого меня ловко и быстро укладывали на обе лопатки.
– Учись отвечать, – внушали сочувствующие, – ты же совершенно не умеешь за себя постоять.
Мат действительно позволял разрешать множество вопросов.
Особенно на бытовом уровне.

Надо мной жила развесёлая, живущая на содержании местного авторитета, молодуха, которая с раннего утра выставляла на подоконник открытого окна две мощнейшие колонки, и весь день из них гремела музыка на весь наш район и пустырь, поросший репейником. Играла настолько громко, что не слышен был даже звонок в квартиру. Раз пятьдесят в день Надежда Кадышева с группой «Золотое кольцо» прокручивала свой репертуар, от которого – да простит меня талантливая певица – у меня начинался нервный тик.
Я периодически вежливо и культурно взывала соседку к совести и благоразумию, на что быстро получала в ответ: «Да пошла ты… До одиннадцати имею права».
И вот как-то в один из будних дней, оставшись по болезни дома, меня вновь с утра пораньше разбудила Кадышева. Денёк выдался погожим, и я решила, чтобы не нервничать, переждать очередной концерт группы «Золотое кольцо» во дворе на солнышке.
Выхожу в подъезд и вдруг слышу с верхних этажей отборнейший витиеватый мат да стук палки по лестнице. Это спускался дядя Лёша – грозный старик-инвалид с верхнего этажа. Похоже, Кадышева тоже довела его до белого каления.
Он подошёл к двери, из-за которой гремела музыка, и своим бадиком (трость для опоры при ходьбе) громко застучал по ней, не прекращая крыть всех и вся, а главное – соседку, крепкими непристойными словами.
– Всё, дядя Лёша, больше не буду, поняла, – ласково пропела она через закрытую дверь и сделала музыку тише…

Я остолбенела. Наверное и рот открыла от удивления: оказывается, до чего же просто всё решается!
– Учись, культурная, – дядя Лёша улыбнулся мне, помахал бадиком и медленно пошёл вверх по лестнице.

Я жила в этом городке уже не первый год, но материться не научилась, пока...

Как-то пришлось сменить работу. Обязанностей много, ответственность большая, коллектив – женский. И на мою беду, «правил бал» там не единственный мужчина – начальник, а жена областного депутата. Особа простая, как тыква на грядке. Во все стороны широкая, бесформенная, со вторым подбородком, мягко перетекающим в грудь, затем в живот… Должность, специально для неё созданная, была не особо значимая, но обязанности кое-какие ей всё-таки вменили, оставив, правда, достаточно времени для чая с пряниками и вареньем, который она попивала в течение всего рабочего дня. Мое появление её почему-то не обрадовало. Что-то всё выспрашивала обо мне, узнавала, да ко мне лично постоянно приставала с ненужными вопросами и при случае всегда старалась «ущипнуть».

А так, как она была уполномочена властью, то лучшим «щипком» для неё было перевалить на меня свою работу. Моя должностная инструкция увеличилась ровно на количество её обязанностей, а ей вменилось меня… курировать. Это же надо, до какого извращения можно дойти, чтобы на работе целый день ничего не делать, кроме как пить чай, болтать по служебному телефону с подружками, и – курировать! Слово-то какое важное! Курировать!

Курировала она рьяно! Через каждый час, да так громко, что зов её эхом разносилось по всем коридорам, командным голосом выкрикивала мою фамилию. И я должна была, всё бросив, прийти к ней, а она, смерив меня высокомерным взглядом, начинала курировать. Грузно восседая за маленьким для её мощной фигуры столом и отхлёбывая чай из вечно грязной чашки, она промывала мне, как провинившейся школьнице, мозги, давая различные указания и поручения. Картина живописная для начала двадцатого века, не хватало только подзатыльника мне. Я, не моргая, старалась глядеть ей строго в переносицу и усилием воли пыталась показать полнейшее равнодушие к ней и её курированию. Сложнее было скрыть глубочайшее отвращение к этой постоянно жующей особе.
Коллектив выражал сочувствие, но не советовал «плевать против ветра», «ссать против ветра» и «рыть себе яму». «Терпи, – сопереживали, – где ещё найдёшь такую хорошую работу».

Терпела, но гнев, словно пожар, разрастался во мне со страшной силой! Видя её, я сжимала зубы и кулаки, и тогда мне становилось страшно не только за себя. Хотелось, как в детстве, кинуться в драку и без слов врезать противнику промеж глаз, так, чтобы искры полетели, но… детство давно закончилось. И потерять неплохую работу в период безработицы в любом мелком городишке – действительно большая неприятность. Особенно, если ты приезжая, а значит – не своя, да ещё в ссоре с женой уважаемого депутата – да это настоящая катастрофа!

Но в итоге долготерпение моё иссякло. Кипящее пламя ярости достигло точки накала и, затмив разум, с минуту на минуту норовило выплеснуться наружу. И вот в очередной раз, услышав свою фамилию, я, на удивление спокойно, встала. Остановилась у большого зеркала, что висело на двери в кабинете и причесалась, затем накрасила алой помадой губы, поправила одежду. Медленно переобулась, сменив лёгкие и удобные балетки на жёсткие туфли с высоченными толстыми каблуками, набойки которых стучали по бетонному полу, словно отбойный молот на стройке, когда заколачивают сваи. Зачем? Не знаю. Наверное, чтобы казаться выше и страшнее для противника – проснулся первобытный инстинкт. Я спокойно закрыла свой кабинет и, как солдат на параде, чётко и громко стуча металлическими подковами, с суровым и удивительно холодным лицом пошла по коридору. Ритмичный тяжёлый стук каблуков привлекал к себе внимание, наверное, как барабанная дробь перед боем, как грозный предупредительный сигнал начала сражения, всех. То ли этим стуком я поддерживала свой боевой дух, либо хотела навести ужас на неприятеля – не знаю, но шла я, «заколачивая сваи», через весь длинный коридор и совсем не думала, что буду говорить. Мне уже было всё равно. Как говорят – достала!

Открыв дверь в кабинет, я, отрепетированным в детстве движением молчаливого боя, выровняла спину, подняла голову и… отборнейшим матом послала её так далеко, что сама себя испугалась. И поняла, что научилась, наконец-то, разговаривать на этом, более понятным для некоторых особей, нечистоплотном языке! Я высказала всё, что наболело и поняла, что при наивысшем эмоциональном накале он, вопреки всему, имеет силу! Рубанула словами, как стальным обоюдоострым клинком и облегчённо выдохнула… Так же чеканя шаг, задрав ещё выше подбородок, вернулась на своё рабочее место.

– Что это было? Что это было? – слышался шёпот за спиной. Из кабинетов выглядывали удивлённые коллеги.
Я устало опустилась на своё рабочее место и почувствовала, что костёр гнева погас и на душе стало пусто, и… мерзко.
– Прости, бабушка, – сказала я и подумала, что молчание действительно мощнейшее оружие, но среди равных тебе, а сейчас вывелся новый вид человеческих существ. С волками жить, говорят, по волчьи выть.
Делать ничего не хотелось. Навалилась усталость, но чувство удовлетворения, что я отстояла себя, немного радовало.
– Пусть завтра уволят, – было абсолютно безразлично, – но я не позволила издеваться над собой и вытирать о себя ноги, теща чьё-то болезненное самолюбие.

В дверь осторожно постучали. Мило улыбаясь, жена депутата протиснулась в узкий для неё дверной проём:
– Ты чего… обиделась? Прости, я не думала, что тебя это так задевает, я же без зла! – и всё в таком духе... Так, от скуки прикалывалась она, оказывается… Думаете, я поверила? Но, тем не менее…

*   *   *
Меня не уволили. Должностную переписали. Со временем даже повысили в должности и подняли оклад. Но эта «победа» почему-то смущает до сих пор. Неприятно жить в обществе, где властвуют и решают хамство, грубость и невежество, где на работе от скуки прикольнуться стало нормальным явлением.

* Пс. (33, 13-14).
** Евангелие от Луки (19, 22).