Варвара и медведь

Первый ребенок для молодых родителей – это несерьезно. Это только тренировка перед важным событием, перед тем, как стать умными и серьезными родителями. На первом – учатся. Быть строгими, понимающими, мудрыми и далее по списку, такими, какими должны быть идеальные родители. Потому что, когда молодой – не страшно ошибиться. Это приходит с возрастом – страх и понимание всей ответственности. А когда понимаешь, тогда, наверное, и на ребенка решиться уже трудно.
На мне, мои безалаберные родители опробовали все, что смогли придумать. Обливание ледяной водой! Отлично. Это закаляет организм и характер. А то, что маленькая девочка каждое утро встает сразу в предобморочном состоянии, перед ужасным событием, когда ее сонную и нагретую под одеяльцем поволокут в холодную ванну закаляться, ерунда. По пути расскажут о героических примерах из истории – Зоя Космодемьянская, Пашка Корчагин и обольют ледяной водой. Это примеры стойкости и железного характера. Так папа тренировал свою выносливость и устойчивость от женских криков, и мой характер.
Труд – важная составляющая воспитания подрастающего поколения. Сажание картошки, прополки, копание картошки, каждый вечер уборка в коридоре и мытье грязной обуви. Стирка носков до мозолей, тоже обязательное занятие. Полы, посуды и прочие радости. Когда родился брат, родители перебесились, и решили, что подневольный труд оскорбляет человека, и должен быть по желанию и приносить радость. Но ко мне это не относилось, потому что я попала в категорию старших детей и должна соответствовать.
Комары, слепни и мошка – тоже повод воспитания характера, когда тебя тащат собирать грибы, или землянику. Ну, а участие в любимом папином развлечение – охоте, просто необходимо для развития нормальной девочки.
К охоте папу пристрастил дед, мой дед, а его тесть. Когда папа женился на маме, он с завистью смотрел на двустволку тестя, с которой он неспешно прогуливался по полям и весям в компании своих друзей. Все это было как-то очень интеллигентно, приятно и замечательно. Еще, все время раздражала репродукция картины «Охотники на привале», которая висела на кухне у тестя. Все было как-то неимоверно уютно, вкусно поедаемо на отлично сервированном столе с правильными винами. Папа захотел так же. И потом родилась я. А меня надо было кормить, по инструкции с шести месяцев мясом, желательно диетическим. Папа, скопил денег, купил подержанную одностволку и напросился с тестем на охоту. Но, постепенно понял – компания не та, слишком все сибаритски и интеллигентски. И нашел свою компанию, где занимался заготовкой еды для ребенка. Кормили меня с шести месяцев исключительно рябчиками. Как буржуя. И поминают это до сих пор. Видимо поэтому я такая умная, красивая и талантливая получилась. Брату рябчиков не досталось в таком количестве, папе уже было некогда шастать по лесам. Да и возиться с такой мелочью, как рябчики стало не интересно. Папа перешел на кабанов, лосей и медведей.
С открытием охоты, папа покупал путевку, брал друзей, нас с мамой и ехал в глухомань. Мне было пять лет, я еще во всем доверяла родителям и считала, что охота это здорово. Ну, в общем-то, меня и не спрашивали.  Расположились мы в малюсеньком домике, хибаре, на охотничьей заимке, километров за двадцать от ближайшей деревни. В половине дома, полы провалились, кроватей не было, а были нары. Накидав туда спальников, а под головы блекло-зеленые, уже выцветшие от тяжелой жизни рюкзаки, мы получили спальные места. Печка-буржуйка, кое-где уже прогоревшая от времени, страшно дымила и почти не грела. Мама и я готовили ужин, а мужики ушли пострелять перед сном. Пара зайцев, и птица – гордые охотники пришли не с пустыми руками. Привязав дичь на крыльце, под крышу, чтобы волки не сорвали, поужинали и легли на дощатые нары спать. Я прижалась к маме, и, заглядывая со страхом в малюсенькое окошко, на страшную луну, заснула.
Утром мама вышла первая по нужде, и громко завопила. Вокруг домика, по свежей грязи, чуть прихваченной первым сентябрьским заморозком, были сплошные медвежьи следы. Дичи не было. Медведь, потоптался, сорвал зайцев и ушел спать, наевшись.
Храбрые охотники, подхватив двустволки, ушли в тайгу, искать серьезной дичи. Нам наказали далеко от домика не отходить, ну, и чтобы мы не скучали, посоветовали насобирать созревшего шиповника, хвороста для печки, грибов, и малины, еще не осыпавшейся в малиннике. Все распределено по-научному – мужики занимаются охотой, бабы собирательством.
Протаскав часа два хворост, и изрядно устав, мама решила сделать перекур. Она присела на пень, закурила и смотрела на меня, как я, утирая сопливый, красный нос, обрываю водянистые, после августовских дождей ягоды малины.
В осеннем лесу удивительно тихо. Уже нет привычного летнего гомона птиц, иногда шуршит мерзлая листва, и звуки разносятся далеко. «Пуф», километров за пять, от нас стреляют наши охотники. И совсем рядом начинает трещать валежник.
- Гена? – Со слабой надеждой в голосе спрашивает мама. – Гена, это вы?
Но на всякий случай, мама делает большие круглые глаза, и беззвучно подзывает меня, маня рукой. Я, послушная девочка, запихивая в рот одну ягоду, киваю головой, и направляюсь к маме, еще одна ягода, я тянусь за еще одной, не обращая внимания на расширенные от ужаса глаза мамы. Она, на полусогнутых ногах, подкрадывается ко мне, хватает меня за воротник курточки и тащит по просеке. До домика метров сто, а кругом в мерзлой грязи, косолапые, когтистые следы мишки. Мне интересно, мишка такой же, как на картинках в моей книжке? А маме страшно, она, перехватив меня с воротника за руку, волокёт меня прямо по лужам и приказывает заткнуться. Мне неудобно и обидно. Со мной так не разговаривают. Но мама, не обращая внимания, на мои фанаберии, тащит меня к спасительному домику. И лишь подперев дверь изнутри столом, табуреткой и доской она успокаивается и ищет трясущимися руками сигареты. Достав из помятой пачки сигарету, затягивается глубоко, и только после этого обнимает меня, и начинает стягивать мокрые и холодные сапоги и штаны.
Охотники возвращаются вечером с одним зайцем. Но увидев по пути медвежьи следы, со страхом подходят к домику. Там ждет их очень злая мама, с ужином.  Мне уже не страшно, и я засыпаю под ворчание мамы, что горе-охотники, пугали зайцев, а нас бросили на растерзание медведю.
Через какое-то время, папа, поразмыслив, решил – неподготовленным девочкам на охоту ходить опасно! И начал меня готовить к сложному и почетному делу – хождение на охоту.
Это было интересно. В кладовке оборудовали мастерскую по набивке патронов. Это было ужасно весело. Я сидела рядом с папой в тесной кладовке, на пуфике, и представляла, что мы играем в магазин. И если, честно, страшно завидовала всем этим чудесным штучкам для патронов! Какие были весы! Они подвешивались за крючок на стенку, две чудесные круглые пластмассовые черные чашечки, уютно устраивались в моей детской ладошке. К весам прилагалась черная коробочка, а в ней блестящие и прекрасные до невозможности гирьки. Их полагалось вытаскивать пинцетом и с умным видом опускать в чашечку весов. Но папе такие эстетские  заморочки были чужды, и он использовал подходящую железячку.  В одну чашку, кидали расплющенную большую картечину, а в другую, я, затаив дыхание, насыпала небольшими порциями дробь. Если дрогнула рука, то она раскатывалась маленькими звонкими шариками по столу и полу. Папа начинал хмуриться, а я ползала по полу и собирала верткие тяжелые шарики. До пороха меня не допускали, папа посмотрел на меня и вынес вердикт:
– Мелкая еще. Не дай бог, рассыплешь, весь дом взлетит.
С видом заправского волшебника папа рассыпал, этот серенький и не страшный порох по гильзам. Зато мне разрешалось забивать пыжи. Пыжики были чудесные и круглые, из серого или белого валенка, как большие теплые таблетки, я их тихо тырила у папы, и делала себе бусы. Но самое интересное это была закатка. Маленький станочек, куда вставлялся начиненный патрон и закатывался мной, кряхтя от напряжения. Патроны, были моими любимыми игрушками – разноцветные гильзы, пыжики, и тяжелые картечины и дробь, тяжелыми каплями разбегающаяся через пальцы. После этого патроны раскладывались по картонным коробочкам. По-моему папа делал это не правильно. Он раскладывал это по каким-то своим параметрам, я а – по своим, потом перекладывала. Я расставляла красивые и приятно тяжелые патроны по цвету. Когда папа приезжал с охоты, он страшно ругался, что я опять перепутала все патроны, свалив в одну коробку и картечь, и дробь мелкую и крупную. Я надувалась и, ворча, себе под нос говорила:
- И не свалила, а красиво расставила по цветам.
Лет в десять папа решил, что теоретической подготовки уже вполне достаточно и пора переходить к практике.  Для начала мне показали устройство винтовки. Мне понравились красивые радужные разводы внутри ствола. Почти как в калейдоскопе! Поворачиваешь и любуешься. Но папа отобрал раскрытую винтовку и строго посмотрел на меня:
- Я тебя, что баловаться позвал или учиться?
Пришлось учиться запихивать красивые патроны в ствол.
- Хорошо, – нехотя, одобрил папа. – В выходные поедем в деревню, там и попробуем.
- Что попробуем? – к разговору подключилась мама, вытирая руки полотенцем. Она готовила обед и пропустила самое интересное.
- Стрелять! – Обрадовался скорому стрелянию из двустволки папа.
- С ума сошел! – мама нахмурила брови. – Она девочка! Зачем ей это?
- Пригодиться, – уклончиво ответил папа и стал собирать рюкзак.
- Вот подрастет сын, его и учи! – мама ткнула пальцем в моего годовалого брата.
Папа посмотрел и решил, что этого слишком долго ждать, а учить уже хочется давно и продолжил собирать рюкзак.
Когда на выходные мы выгрузились из электрички в раскисший мартовский снег, дед серьезно посмотрел на папу:
- Охота? У тебя ж лицензии нет.
- Учеба, – так же серьезно ответил папа и посмотрел на меня.
Дед покачал головой и ничего не сказал. Каждый делает свои ошибки в воспитании своих детей.
Как только мы вошли в крытый двор дедова дома, папа бросил рюкзак и поймал меня за капюшон.
- Вы идите, а мы попробуем.
Мама с дедом переглянулись, и пошли в избу. Мне тоже хотелось в избу, потому что там приехали братья, и тетки, и было шумно и весело. И еще хотелось, есть, а не стрелять. Но с папой не поспоришь. Папа решительно взялся за дело – отворил тяжелые ворота в огород, подпер их поленом, чтобы не закрывались и не скрипели. Придирчиво выбрал старую, обломанную фанерную лопату и установил в сугроб в огороде. Походил, прицелился из ружья, что-то не понравилось. В городских ботинках полез по сугробам переустанавливать лопату-мишень. Я тоскливо маялась во дворе, слушая как там, в избе хохочут тетки и все пьют чай с пирогами. Папа, начерпав полные ботинки влажного снега, вылез из сугроба, громко топая, стяхивая снег со штанин и ботинок. Но мартовский снег, уже напитался солнцем и намертво прилипал к коже ботинок и брюкам. Папа сердито глянул на мокрые тяжелые брюки,  с налипшим снегом, недовольно дернул головой. Еще раз посмотрел в прицел и остался доволен.
- Заряжай! – громко скомандовал, не глядя на меня, мысленно прицеливаясь в лопату.
- Ну, что, стрелки? – дед хлопнул дверью избы, выпустив на улицу запах пирогов.
Я сглотнула от зависти к братьям и от жалости к себе. Я обреченно вставила в оба ствола по патрону.
- Все готово! – радостно сообщил папа. – Смотри, - он потянул меня за пальто, - прицеливаешься в лопату. Если попадешь – молодец. Будет небольшая отдача, ты не бойся, я придержу.
Он помог мне пристроить неподъемную двустволку к правому плечу, тыкнул пальцем в прицел, и осторожно, стараясь не мешать, мне целиться, придерживал ружье.
- Плавно нажимай, сначала один курок, потом второй, – подсказал мне папа и с гордостью посмотрел на деда.
Дед хмыкнул и ничего не сказал. Я посмотрела в прицел на лопату, совместила лопату и мушку и закрыла глаза. Осторожно нажала курок, но он не поддался. Я потянула с усилием на себя, вдруг страшно пальнуло, меня сильно ударило в плечо, и я полетела. Приземлилась я прямо в аккуратную дедову поленницу. Сверху с грохотом посыпались поленья и меня засыпало. Я решила, что гораздо безопаснее просто не открывать глаза, а дождаться мамы. Долго дожиться не пришлось.
- Гена! – с воплем мама выбежала из избы в тапках.
За ней бежали тетки и братья. Тетки кричали на бестолкового папу, своего брата, а мои братья кричали от восторга. Мама не кричала, она разбрасывала поленья в полном беспорядке по крытому двору. А я лежала с закрытыми глазами и молчала от страха.
Когда меня откопали, я осторожно открыла один глаз, посмотрела на маму и громко зарыдала от страха. Тетки наперебой запричитали, а мама стала меня всю ощупывать на предмет переломов.
- Да не орите вы! – строго сказал дед и перекрыл весь бабий гомон. – У нее шапка меховая, и пальто зимнее, все нормально.
Я отделалась громадным синяком на правом плече – отдача от ружья была очень сильной. В качестве компенсации за страхи и поленницу я получила  много пирогов, конфет и деревенскую сметану. Весь вечер меня баловали. А братья страшно завидовали моим боевым ранам, и полночи обсуждали, как они тоже будут стрелять из отцовых ружей. До тех пор, пока дед грозно не пообещал их выдрать своим солдатским ремнем.