Таежный Бомнак

Слава Богу, я в тайге»

Постоянным читателям газеты «Зейский вестник», манерное, нет необходимости рассказывать о творчестве Николая Абоимова. Его рассказы, в основу которых положены события, пережитые самим автором, вызываю неизменный интерес. Неповторимыми и запоминающимися их делает так не¬обходимая в коротких рассказах детализация и абсолютное знание материала, с которым он работает. 13 декабря Николай Иосифович отметил своё 70-летие.
Как водится, к такой знаменательной дате положено под¬готовить хоть небольшую газетную публикацию человек- то известный. За несколько дней до юбилея выкроили мы время и расположились для беседы. Вот тут-то до нас обоих и дошло, что, по сути, автор давным-давно всё рассказал о себе в своих рассказах. Повествование в основном он вёл от первого лица и просто не мог не упоминать о себе. В результате разрозненная мозаика отдельных сюжетов сложилась в общую картину жизнеописания. И всё же.
Родился 13 декабря 1947 года в Оренбургской области.
- Абоимовы - это старинный род уральских казаков. - говорит Николай Иосифович. - Первое упоминание об этом роде относится к 1650 году. А происхождение фамилии связывают с Боимом Андреевым Астраханским.
Потом семья переехала в Узбекистан, и там под южным горячим солнцем прошло детство. Там закончил среднюю школу и там же понял, что такое интернационал.
- В нашем классе учились дети самых разных национальностей, - вспоминает он. - Бок о бок сидели в классе крымские татары, немцы, корейцы, греки, таджики, русские, узбеки...
А потом была служба в подводном флоте, где и произошла встреча с матросом, призванным из Бомнака. Эта встреча по¬влияла на всю дальнейшую судьбу Николая Абоимова.
- Как и многие мальчишки. я в детстве зачитывался приключенческими книжками, - рассказывает Николай Иосифович. - Только у большинства этим всё и заканчивается, а у меня это увлечение положило начало тому, что стало делом всей жизни. Уже тогда я твёрдо решил, что буду жить там, где живут северные народности, и обязательно заниматься охотой. Так всё и получилось. Отслужил и в 1970 году приехал в Бомнак.
Было мне в ту пору уже 24 года, но я вообще ничего не знал ни об охоте, ни об оленеводстве... Дурак дураком. Но желание научиться всему было очень большое. Бывало, проснусь ночью и радуюсь: «Слава Богу, что я не в Ташкенте, а в тайге».
Начал постигать премудрости таёжной жизни. Мне очень повезло с учителями. Первое время не мог отличить свежий след от старого, не мог понять, в какую сторону пошёл зверь. Но желание всё постигнуть здорово помогает в любом деле. Прошло несколько лет, и я, даже не слезая с «Бурана», видел, что след свежий, и знал, куда он ведёт. Всё приходит с опытом. То же самое и с ориентированием на местности. Уже шкурой чувствуешь, где юг, а где север.
Где-то через год меня направили в стадо к бригадиру Юре Трифонову - внуку известного всем Улукиткана. Отец у него умер рано, и его воспитывал дедушка. Юра был очень ум¬ный, много рассказывал о себе и своих родичах, многому на¬учил. Я много премудростей почерпнул от своего бригадира. Но его уж нет в живых.
А 1973 году, когда не хватало каюров для многочисленных изыскательских экспедиций, я напросился на работу в одну из геологических партий, которая трудилась в районе Токо. Кстати, именно эта экспедиция работала по Эльгинскому месторождению угля.
Потом и охотился, и каюрил, а последние четыре года пе¬ред пенсией был бригадиром в стаде. В бригаде было 11 человек. Оленей в стаде было очень много, и мы даже не могли сосчитать их точное количество. Только приплод оленят на¬считывал свыше 900 голов. По приблизительным подсчётам, у нас было свыше двух тысяч оленей, но такое большое ста¬до губительно для тайги. Олени вытаптывают ягельники, и за таким количеством очень сложно уследить - олени становятся неуправляемыми.
Редко, крайне редко рекомендую нашим авторам оформить всё написанное в отдельном издании. Здесь же не просто рекомендую, а настоятельно прошу Николая Абоимова издать книгу с рассказами. Уверен, что она будет пользоваться популярностью среди читателей. Но даже не это главное. Главное в том, что автор изнутри знает всё о жизни охотников и оленеводов, а потому книга необходима как этнографический источник. Нужно понимать, что сейчас многое из быта коренных народов Севера безвозвратно утрачивается, а потерять такой культурный пласт непростительно: потомки нас не поймут. Тут ещё нужно учитывать и неизбежный процесс ассимиляции, вследствие чего в быт эвенков привносится но¬вое и забывается прежний уклад жизни.
В общем, издание книги - это не только заинтересованность автора. Это - наш общий интерес. И здесь вряд ли останутся в стороне руководители предприятий и организаций города и района, руководство районного и городского муниципальных образований. Вряд ли издержки на это благое дело выльются в умопомрачительную сумму, а затраты того стоят.
- Об издании отдельной книги о жизни и быте эвенков, отображённых в рассказах, я тоже думал, - признаётся Николай Иосифович. - Время быстротечно, и сколько его мне ещё осталось, никто не знает. А потому нужно поспешить запечатлеть всё, что увидел, что пережил.
Григорий ФИЛАТОВ, (газета “Зейский вестник” № 150 от 14 декабря 2017 г.).

Изобретатели

В дни ноябрьских праздников решил я выйти со своего охотничьего участка на метеостанцию "Локшак", что находится в верховьях Зеи. Хотелось с людьми пообщаться да и праздник Великого Октября отметить.
Примерно километра за три до поста увидел оленьи следы, а чуть дальше - эвенкийскую палатку: кто-то из наших, бомнакских, приехал в эти места на охоту. Так оно и оказалось. В палатке были Гена Яковлев и Володя Никитин.
Разговорились. Оказалось, кочуют они с охотой в сторону Лучинского стада, к Гене Еремееву и его бригаде оленеводов.
В палатке моё внимание сразу же привлекли резиновые болотные сапоги, связанные верёвочкой и перекинутые через жёрдочку. Голенища их были явно чем-то заполнены, а сверху плотно перетянуты верёвкой.
- Никак не пойму, чего это у вас в сапогах? - полюбопытствовал я.
Те заулыбались: "Угадай".
- Даже и представить не могу, - признался я, призадумавшись.
- Бражку поставили к празднику, - расхохотались они.
- Ну вы даёте, - развеселился я. - Она же вонять у вас будет потными ногами.
- Не будет, - возразил Гена. - Я сапоги дважды изнутри промыл кипятком с мылом. Так что всё стерильно.
- Ну-ну, - только и смог я вымолвить, сражённый такой изобретательностью.
Через четыре дня, хорошо попраздновав с метеорологами, возвращался обратной дорогой к себе в избушку. Па¬латки эвенков уже не было, но я всё равно поднялся к их стоянке: следы нартовых упряжек уверенно уходили в сторону реки Лучи.

Белка, вперёд!

Когда я только начинал охотиться и всё было для меня впервой, то совершал порой самые нелепые ошибки. Одна из них произошла с первой из моих собак.
Это был четырёхмесячный щенок, которого я назвал Бел¬кой и готовил к охоте. Отрабатывали команду "Вперёд". Кто- то из охотников мне рассказал, что собака должна идти впереди, чего я упорно и добивался. Шёл я впереди своей воспитанницы и, уступая ей дорогу, подбадривал: "Белка, вперёд!".
Она послушно выполняла команду, но, устав, тут же пристраивалась за мной вслед. Так повторялось раз за разом.
В очередной раз, когда она начала обходить меня, чтобы пристроиться сзади, я накричал на неё, а потом схватил палку и начал гнать вперёд. Результатом такого метода дрессировки стало то, что Белка испугалась моей злости и спряталась в кусты. Повторялось это несколько раз и в итоге отработка команды получила обратный эффект.
Белка потом охотилась со мной долго, но каждый раз, когда мне нужно было, чтобы она шла сзади, я командовал: "Белка, вперёд!", и собака тут же послушно пристраивалась за мной сзади.

Лапчатые и половинчатые

До приезда в Бомнак меховые унты я видел только в кинофильмах про лётчиков и полярников. А в Бомнаке я узнал о таёжных эвенкийских унтах и уже через неделю щеголял в них сам.
Унты бывают двух видов: лапчатые и половинчатые. Лапчатые называются так потому, что шьются из "лап" (камусов) оленей, лосей, изюбров. В зависимости от цвета шерсти они разных расцветок. Их и сейчас можно встретить в Бомнаке, Зее, да и по всей России. Тёплые, красивые и крепкие - они прочно вошли в наш обиход.
А вот половинчатые унты, которые шьются из сохатиной шкуры, шерсти лишены. Я долго не мог понять, почему они называются половинчатыми, и как-то спросил об этом у Юры Трифонова - моего друга и таёжного учителя. Ответ оказался простым. Как оказалось, громоздкую сохатиную шкуру для выделки разрезали по хребту пополам, от шеи до хвоста. Так было удобнее её натянуть и высушить.
Зимой эти сушёные половинки вывешивали на шестах и оставляли на ветру и морозе. Так они готовились для дальнейшей выделки, при которой использовали сохатиную или оленью печень, а иной раз и мозги. Когда была возможность, мастерицы готовили их про запас.
Делалось это так: пучок травы укладывали пластиной примерно десять сантиметров шириной и тридцать длиной, втирали в неё печень или мозг, а потом сушили. Высушенные заготовки хранились в мешочках и использовались по мере необходимости.
Так вот из одной половины шкуры можно было скроить и сшить одну пару унтов. Отсюда и пошло название "половинчатые". Такие унты были двух видов: высокие и короткие. Высокие сворачивались и разворачивались, как резиновые рыбацкие болотники. Надевались они поверх брюк. Были у них тесёмки, с помощью которых унты перевязывали под щиколотками. Иногда их снабжали верхней тесемкой, с помощью которой верхняя часть унтов крепилась к поясному ремню. Короткие унты назывались омчуры. Для зимы шились меховые чулки, для чего использовали выделанную оленью шкуру. Чулки надевались мехом вовнутрь.
Выделка шкур-долгий и трудоёмкий процесс. Вспоминая мастеров этого дела, преклоняю голову перед их умением и упорством.
Сейчас другие времена и другие технологии. Половинчатые унты ушли в прошлое, но мне захотелось вспомнить об этом и поделиться с теми, кому это будет интересно.

•’Укус осы"

(Совет охотникам)
По своему характеру и повадкам охотничьи собаки совершенно разные. С некоторыми охотник быстро находит общий язык и работать с ними - одно удовольствие. Они смышленые, быстро всё усваивают. Про таких говорят: "Даже учить не надо". Есть собаки-тугодумы, но, повозившись, с ними в тайге можно охотиться.
Но как среди первых, так и среди вторых могут оказаться отчаянные воришки. Вот с ними-то жди беды и охотник, и сам его четвероногий помощник: собака на путике будет чистить ловушки и капканы, а охотник, проклиная собаку, будет настораживать их снова и снова. Собака может попасть в капкан и просидеть там до прихода хозяина или вообще остаться без лапы.
Приходится начинать отчаянную борьбу с таким "другом и помощником". Приёмов много, но не всегда они помогают, особенно если воспитательный процесс запоздал и у животного закрепились дурные навыки. Поэтому мой опыт под¬сказывает, что об этом нужно побеспокоиться заранее.
Приём, который я посоветую, прост. Его я подсмотрел у самих же собак. Летом, когда много паутов и мух, можно видеть, как ловко ловят собаки этих кровососущих насекомых. Но никогда взрослая собака не схватит осу, шмеля или пчелу - она их боится. Много раз доводилось видеть, как неопытный щенок хватал их и тут же получал такой урок, что усваивался он моментально и на всю жизнь. Свой метод я так и назвал "Укус осы".Для воспитательных целей берётся самый маленький капкан - "нулёвка" со слабой пружиной. На "пятачок" привязывается кусочек мяса или просто прилепляем сливочное масло. "Оса" к обучению готова. Подзываем молодую со¬баку и со словами "Капкан! Нельзя!" ставим его на землю и уходим. Случается, что собака лезет в капкан практически сразу же. Не успеешь сделать пару шагов, как раздаётся металлический щелчок и взвизгивание, как при укусе осы. Оборачиваешься к напуганной неожиданной болью воспитаннице и вновь произносишь: "Капкан! Нельзя".
Редкая собака осмеливается повторить попытку ещё раз, а уж тех, кто пытался это сделать больше двух раз, я не видел.
Для закрепления полученного навыка снова настраиваешь капкан, произносишь заветное заклинание. Теперь он будет стоять несколько дней, а собака будет коситься на него с опаской и обходить стороной.
После такого урока собаку можно смело брать с собой на путики.

Перекочёвка

В стаде нас 12 человек: девять пастухов и три чумработницы. Когда мы перекочёвываем, нам приходится на всех ставить четыре палатки. За этой процедурой интересно наблюдать зимой, когда световой день короток, а работы особенно много.
В каждой связке одна нарта загружена тем, что необходимо для обустройства кочевого жилища. Там палатка, печь, топор, пила, посуда, постель и непременно деревянная ло¬пата для разгребания снега (эрэвун).
Как только оленьи упряжки останавливаются там, где будет разбит табор, женщины сразу же разводят костёр и начинают готовить на нём чай и варить мясо. Мужчины разгребают снег под палатку, готовят жерди для её установки, кто-то отправляется готовить дрова.
Внешне во всё этом нет никакой суеты, все действия отработаны до автоматизма, но по напряжению, с которым готовятся к ночёвке, чувствуется, что идёт негласное соревнование - в какой палатке первым из печной трубы пойдёт дым.
Затрещали в печи дрова, значит, в палатке заработало сердце, разнося тепло по брезентовому жилищу. Теперь можно помочь и соседу с установкой. Скоро из всех четырёх труб струится дым. С костра переносят в палатки чайники и еду: после долгого пребывания на морозе обязательно нужно согреть себя горячим чаем и подкрепиться. Иногда для этого все собираются в одну или две палатки, заодно обсудив переход на новое место.
Но, как правило, долго не засиживаются - впереди ещё много работы. Продолжаться она будет до темноты. Но и с её наступлением, когда стены палаток осветятся внутренним светом от зажжённых свечек, кто-то ещё будет выходить за постелью, кормить собак, отпускать рабочих оленей...
Наутро табор вновь оживёт, и всё здесь завертится в привычном и отлаженном ритме до следующей перекочёвки.

                Ёмкость из желудка

Добыв оленя или сохатого, нужно всю добычу перевезти. Эвенки с собой забирают всё, даже кровь и кишки. Поскольку на охоту с посудой никто не ходит, то для этих целей используется желудок добытого животного. У оленей желудок трёх¬камерный, и из него получаются три герметичных и довольно объёмных мешка. Убрав из желудка всё содержимое и вывернув наизнанку, одну из камер используют под кровь, вторую - под кишки, а в третью складывают сердце, почки, язык, внутренний жир.
Когда всё сложено и надёжно упаковано, на месте разделки животного остаются только содержимое желудка и кишок. Когда вся добыча в чистоте и целости доставлена в табор, там начинается дальнейшая её доработка.
Вся простота и рационализм дан многовековым опытом кочевого народа, который живёт в непосредственном общении с природой.

                Эрэвун

Эрэвун - деревянная лопата для расчистки снега, и, кочуя по заснеженной тайге, без этого приспособления не обойтись.
Для её изготовления понадобится берёзка с изогнутым стволом, из которого делается ухватистая рукоятка. Сосновое, с прямослойной древесиной полешко раскалывается на три тонкие плашки. Всё, где надо, подстругано и подогнано. Курубчаной (эвенкийское сверло) в нужных местах просверливаются отверстия в плашках и рукоятке, а затем сыромятными ремешками вся конструкция надёжно и крепко связывается - лопата готова.
Теперь это незаменимое орудие труда прослужит всю зиму при разгребании снега перед установкой палатки. А ещё, воткнутая рукоятью в снег и подставленная к выход¬ному отверстию печной трубы, станет защитой от ветра, который забивает выход дыма.

                Уривун

Эту большую, искусно вырезанную из непонятного для меня материала ложку я увидел у Николая Сафронова. По размеру она напоминала небольшую поварёшку.
- Как она называется? - спросил я Николая Константи¬новича.
- Уривун, - ответил дядя Коля.
-А из чего сделана? Из кости?
- Нет, это не кость. Её сделали из рога дялока (снежного барана). Очень давно, когда меня ещё на свете не было, её смастерил мой дед.
- Её можно использовать даже как поварёшку, - предположил я.
-Да мы её так и используем, - подтвердил собеседник. - Но, главное, с помощью этого уривуна мы проводим состязание. Оно устраивается тогда, когда нам выпадает удача и добычей становится жирный медведь. Победителем становится тот, кто выпьет больше всех ложек топлёного медвежьего жира. Это нелёгкое дело - не каждый желудок выдержит такую нагрузку. Победитель считается сильным человеком, и его почитают до тех пор, пока кто-то не превзойдёт по количеству выпитых ложек жира. Я выпивал восемь ложек.
Под впечатлением услышанного предания представите¬ля рода Эдяму я даже забыл спросить дядю Колю: сколько же ложек выпивал победитель?Сейчас ругаю себя за оплошность. Но спросить уже не у кого. Дяди Коли давно нет, а никто из ныне живущих не помнит этого обычая, а тем более - последнего победителя.

                Нож оленевода

Гена Яковлев - пастух-оленевод. Вместе с ним мы стоим на Улягире и ждём приезда остальных оленеводов на¬шей бригады.
Уже несколько дней поглядываю на его невзрачный нож с кривой рукояткой и облезлые кожаные ножны. Предлагаю свою помощь: «Гена, давай я сделаю к твоему ножу новую рукоять и ножны (оноки). Уж больно они у тебя неприглядные.
- Нет, не надо, - отвечает он. - Я бы и сам мог всё это сделать, да не хочу. Мне этот нож шесть лет назад после полевого сезона подарил геолог. У ножа сталь отличная. Хорошо работает и по мясу, и по дереву. Если я рукоятку да ножны заменю, то его начнут выпрашивать или предлагать поменяться, а я отказать не могу. А так на него посмотрят и всё - никого нож не прельщает.
После такого объяснения я стал смотреть на Генин нож с уважением. Это был настоящий нож оленевода. Нож-работяга.


                Глухари Николайкана

Николайкан - пастух-оленевод нашего токского стада.
Сейчас весна, мы с ним кочуем по речке Сян, объезжая стадо во время отёла. Он родился в этих местах.
- Здесь летом я бегал маленький без штанов, - смеётся напарник.
Перед этой кочёвкой Николайкан пообещал показать мне глухариный ток, где когда-то в детстве он убил своего первого глухаря.
Перекочевали с Сянских озёр под самый вечер, поста¬вили палатку, обустроились, отпустили пастись оленей. По¬ужинали отваренным ещё утром мясом, чаем с лепёшками.
Уже стемнело, как вдруг на верхушку лиственницы уселся глухарь. Николайкан предложил выстрелить по птице мне.
13
После выстрела глухарь упал и громко шлёпнулся о землю. Я помчался туда, схватил добычу и понёс к палатке. Но он вдруг ожил, повернул голову и попытался меня клюнуть. Уже позже мы поняли, что пуля скользнула по макушке и только оглушила птицу. Опоздай я с его поисками, он бы улетел.
Когда окончательно стемнело, мы улеглись спать. После напряжённого дня, сопряжённого с кочёвкой, я спал крепким сном. Разбудил меня Николайкан. Был он в нижнем белье с тозовкой (малокалиберной винтовкой) в руках. Повернув ко мне лицо, он тихо прошептал: «Глухари налетели. Иди смотри».
Я выглянул и обомлел. Прямо передо мной, совсем рядом, сидели два самца. Осмотревшись, я увидел ещё не¬сколько птиц. В воздухе стояли треск и щёлканье глухариных любовных песен, похожих на первобытную симфонию глухариного оркестра.
В то утро мы добыли пять краснобровых иссиня-чёрных петухов. К вечеру вернёмся на ключик Келачи, и эти глухари станут нашим подарком. Женщины начнут готовить из них вкусный глухариный суп.
Когда мы приехали на табор, я взахлёб принялся рас¬сказывать об увиденном. Николайкан, посмеиваясь, тоже рассказал, что место под палатку устроил как раз на том пятачке, где поют и танцуют глухари.
Ему очень хотелось, чтобы то утро мне запомнилось на всю жизнь. Он делился со мной своей далёкой радостью. Ведь и ему точно так же показал когда-то этот глухариный ток его отец Улукиткан.

Эвенкийские часы

Эвенки отлично чувствуют и узнают время днём по солнцу, но оказывается, что делать они могут это и ночью. Эту способность мне как-то продемонстрировал Николайкан - младший сын прославленного Улукиткана.
В феврале кочевали мы с ним по Чардату. Ночи в это время года длинные: проснёшься и не знаешь, сколько осталось времени до рассвета? В этот раз я проснулся, когда мой напарник уже разжёг печь и палатка наполнилась теплом. Голову из-под одеяла я высунул в тот момент, ког-
да он входил в палатку: «Вставай, чай будем пить. Уже пятый час».
Я достал из-под подушки часы и взглянул на циферблат. Точно, времени было без пятнадцати минут пять. Знаю, что у Николайкана часов нет, а потому спрашиваю: «Как ты время угадал?».
- У нас, эвенков, есть свои часы, - усмехнулся он. - Вставай, пойдём покажу.
Вышли мы из палатки, а он мне на небо показывает: «Смотри, вон Полярная звезда, а рядом - Большая Медведица (похожа на ковшик с ручкой). Полярная звезда не¬подвижна, а потому она, как центр циферблата, а ковшик с ручкой - это стрелка, которая вращается вокруг центра. По расположению «стрелки» мы и можем узнать время. Вот от¬кинет ковшик ручку на юго-восток, значит, скоро и светать начнёт.
После такого урока стал я смотреть на эти звёздные часы внимательней, учился определять время. В городе на ночное небо мало обращаешь внимания, а в тайге звёзды могут оказаться часами.

                Анабиоз

Летом построил я избушку на Мульмуге^ а в сентябре снова приехал в своё жилище. Проснувшись как-то утром и выйдя из избушки, увидел интересную картину: метрах в семи от двери муравьиная тропа, а на ней штук двадцать безжизненных муравьёв.
Всё стало понятно, когда, приглядевшись, увидел на земле иней от первых сентябрьских заморозков. Эти трудяги, которые спешили в свой дом, просто не успели дойти и за¬мёрзли.
Первые лучи поднявшегося над сопкой солнца подкрались к неподвижному муравьиному строю и упали на одного из муравьёв. Сначала зашевелились усики, потом начал оживать весь муравьишка, и вот он уже поднялся и побежал. Солнечный свет двигался вдоль строя, и под его живительным теплом муравьи поднимались и разбегались по своим делам, как будто с ними ничего не произошло.
15Я был заворожён этим возвращением к жизни. Позже узнал, что эта способность называется анабиозом.

                Вьючные коровы

Как-то довелось мне работать вместе с Афанасием Яковлевым каюром в геологической экспедиции, и за пять месяцев полевого сезона услышал от него много интересных историй. В одной из них Афанасий Петрович рассказал о том, кого, кроме оленей, можно навьючить для кочёвки по тайге.
- Когда мы жили в тайге единолично, то семья наша была небогатой, - вспоминал он. - Оленей было мало и при перекочёвках их не хватало, чтобы завьючить весь груз. Даже нам, детям, отец смастерил поняги, и мы несли лёгкие вещи. А ещё он изготовил вьюки для наших собак, которые были приучены носить поклажу.
Когда после войны я вернулся домой, семья уже жила в колхозе: пастухи-оленеводы круглый год кочевали с оленя¬ми, а охотники летом работали в колхозе на хозяйственных работах. В новой для себя жизни мы быстро освоились: сажали овощи в огородах, обзавелись коровами.
Колхоз тоже держал стадо коров, и нас посылали косить для них сено. Сенокосы были разбросаны по тайге в разных местах. На каждый из них создавали бригады. Я косил вместе с Егором Радионовым. Давали нам одну лошадь. На место выезжали в начале июля семьями: с жёнами и детьми. Брали с собой и наших коров. Имущества набиралось много, и грузили его не только на лошадь, но и на бурёнок. Сверху на вьюки усаживали маленьких детей.
Сено заготавливали как на общественное стадо, так и для собственных коров, которые паслись здесь же, и детям всегда было парное молоко. Если погода портилась, мы с Егором занимались рыбалкой или охотой.
Откосившись, загружали снова всё имущество на лошадь и коров и трогались в обратный путь. Для нашей тайги корова, которая легко преодолевает топкие места, даже лучше лошади.

Обознался

Сильно уставший, я выбирался из кочкастой мари к берегу реки Арги. Ни единого деревца, только разрозненные кусты ерника.
До пойменного леса оставалось метров двести, когда я увидел летевшего в мою сторону глухаря. Опершись на по¬сох руками, я застыл без движения. Птица всё ближе, ближе. Я не шевелюсь, и глухарь начинает снижаться. Он замедляет полёт и, как шасси самолёта, выпускает свои лапы с явным намерением приземлиться мне на голову. В последний момент не выдерживаю и вскидываю вверх руки и посох. В метре от моего лица птица испуганно машет крыльями и почти вертикально начинает набирать высоту. Потом разворачивается и летит обратно к реке.
За кого или за что он меня принял? Ответ напрашивается только один - за одиноко стоящий на мари пень. На него можно присесть, отдохнуть и осмотреться. Другого объяснения этому случаю не нахожу.

                Кото - эвенкийский нож

Когда я обосновался в Бомнаке, то одним из первых полученных мной подарков оказался эвенкийский охотничий нож. Я повесил его на пояс посреди живота, как это делают представители кавказских народностей, и сразу почувствовал себя джигитом.
Но эвенки так ножи не носят. Они носят их на правом боку, сдвинув немного к спине. В таком положении нож не мешает при посадке на оленя верхом с правой стороны. Через короткое время и я стал носить его так же.
Первым делом я стал учиться строгать этим ножом лучи¬ну для растопки. Строгают её в направлении на себя, упёршись коленом в полено. Это оказалось не простым занятием, и первое время, по неопытности, я несколько раз резал себе коленку. Учиться пришлось долго, пока не освоил этот приём, как некое прикладное искусство, поскольку в конце концов у меня стали получаться красивые деревянные букетики из завитушек. У этой растопки есть своё эвенкийское название - «куагамда'».
Со временем я, как и эвенки, научился использовать нож в качестве рубанка при изготовлении нарт, топорищ, сёдел, лыж и прочих изделий из дерева, необходимых в быту.
Эвенкийский нож на первый взгляд выглядит как-то стран¬но: одна сторона лезвия выгнута, а другая - вогнута. Если посмотреть в поперечном разрезе, то это чем-то напоминает линзу. По поводу такого устройства ножа ведётся много споров, в том числе в Интернете. Кто-то уверен, что эта форма придумана для стока крови, кто-то считает, что это - ребро жёсткости, а есть и те, кто считает, что такая форма продиктована дефицитом металла.
Но все значительно проще - такая линзообразная форма лезвия выбрана для того, чтобы сделать его универсальным инструментом. При необходимости оно может стать буравом, легко врезаясь по окружности в дерево. Именно потому кончик ножа вытянут и сведён (также, как у сверла) в середину.
Узкое вытянутое остриё кончика ножа позволяет использовать его вместо шила при ремонте или пошиве узд, подпруг, лямок.
Для изготовления многого, что используется в обиходе, необходимы шкуры. Эвенкийский нож незаменим и здесь. С его помощью с сырой шкуры срезают шерсть. Работая но¬жом от себя, выпуклая сторона лезвия не позволяет острию врезаться в кожу.
Хорош этот нож и при разделке как крупной, так и мелкой добычи.
Многие годы мне довелось каюрить в экспедициях, работать в стаде, охотиться, и уверен, что не будь при мне этого универсального инструмента, я попадал бы в трудное положение. ,
У эвенков есть ещё одна разновидность ножа - «лаппей». Это женский нож, и он практически ничем не отличается от обычного кухонного ножа.

                Кукура - сушёное мясо

Начальник геологической партии Галина Юрьевна показывает нам маршрут перекочёвки, и мы с моим напарником-каюром Афанасием Петровичем отправляемся в путь
на оленях. Наша задача - доставить к указанному месту груз. Геологи решают исследовать речные обнажения, а потому сплавляются по реке на двух резиновых лодках.
По пути следования наши собаки выгоняют к реке и ста¬вят в воде лосиху и её прошлогоднего бычка.
Накануне у нас был разговор с начальником партии о том, что неплохо бы пополнить рацион геологов свежим мясом. Матку мы трогать не стали, а бычка добыли. Я принялся ставить палатку, а Афанасий Петрович взялся за разделку туши.
С табором я управился быстро, а напарник уже успел расчленить тушу и уложить на срубленные ветки.
На костре закипел чай. Петрович наполнил кастрюлю мя¬сом, поставил его вариться. Мы наскоро перекусили сыры¬ми почками и печёнкой, попили чаю и занялись разделкой мяса для приготовления кукуры. Для этого нужно было на¬резать всю мякоть на полоски в 3-4 сантиметра толщиной и 20-40 сантиметров длиной.
На берегу соорудили вешала для мяса, а под ними разве¬ли дымокур.
Афанасий Петрович набрал ведро воды, высыпал туда пачку соли и поставил на костёр. Когда вода закипела, он принялся обмакивать в кипяток нарезанное мясо. После такой процедуры полоски мякоти как-то съёживались и становились белёсыми. Я носил их на вешала, развешивал и следил за дымокуром. Срезанные от мяса кости порубили, наполнили ими ещё две большие кастрюли и поставили вариться.
Когда к вечеру приплыли на лодках геологи, у нас всё уже было готово. Они поели мяса и принялись жарить ещё и печёнку.
У костра в этот вечер мы с Афанасием Петровичем си¬дели до глубокой ночи - следили за дымокуром и подсушивали мясо. Утром кукуру сложили в три вьюка и двинулись дальше. После кочёвок вечерами мы выкладывали мясо из вьюков, чтобы оно ещё подсохло.
Геологи теперь варили супы и каши с мясом, а мы с Петровичем иногда, нанизав кукуру на заострённые берёзовые рогульки, баловали себя замечательным таёжным шашлыком.
Не сделай мы кукуру, то не смогли бы увезти с собой и половины мяса с туши добытого животного. А ведь до конечной точки нашего маршрута - базы на озере Токо - оставалось ещё около десяти переходов.

                Баба Груня и дядя Леня

Баба Груня в Бомнаке жила давно. Когда-то была заядлой таёжницей - добывала соболя и белок, уезжая надолго в зимовьё на своём коне. Когда умер муж, с поездками она «завязала», так как дом оставить ей было не на кого. Занималась своим хозяйством, держала свинью, курочек, летом собирала грибы и ягоду, а зимой ходила ставить петли на зайцев.
Осенью, когда начинались морозы, мужики в посёлке кололи свиней. Тётя Груня сама сделать этого не могла и звала дядю Лёню Стрельникова. При этом происходил между ними обычный для этого случая разговор.
-Лёня, приди Машку резать, -упрашивала баба Груня. - Уже все мужики в посёлке своих свиней покончали.
- Не приду, и не упрашивай, - отвечал дядя Лёня. - Зови кого-нибудь другого.
- Лёнечка, ну, пожалуйста, - не унималась она. - Я уже и бутылочку беленькой припасла тебе.
- Опять фокусы начнутся, - упирался дядя Лёня. - Не зови - не приду.
В конце концов, жалея одинокую старушку, он соглашался. Брал свою охотничью тозовку, нож, и с бабой Груней они отправлялись к загону. Там она ставила перед Машкой чаш¬ку с едой и, когда свинья начинала есть, дядя Лёня стрелял ей в ухо. Смерть наступала мгновенно.
Но тут баба Груня бросалась к своей любимице, падала на неё ничком и начинала причитать: «Машенька! Девочка моя. За что мы тебя...».
Слёзы и объятия продолжались около минуты, а потом вся боль и гнев переходили на дядю Лёню: «Изверг. За что ты её убил? Тебя бы самого так».
Дальше следовала такая тирада слов и угроз, что дядя Лёня выскакивал из сарая на улицу и ждал, когда всё утихомирится.
Минуты через три выходила тихая и сгорбленная сильнее обычного старушка и чуть слышно говорила: «Иди, Лёня, к Маше. Я с ней попрощалась».
Дядя Лёня споро и аккуратно завершал начатое, раскладывал в чаеварке мясо на брезент, забирал причитающуюся ему за труды бутылочку и отправлялся к своему другу Юрию Лексеевичу. Он шёл и точно знал, что на следующий год его ждёт та же история и снова он не сможет отказать в просьбе.

                Три глотка воздуха

Мы спускались на резиновых лодках по порожистому Току. Вода в реке была небольшая и каменистые перекаты приходилось преодолевать с особой осторожностью. В совсем уже сложных ситуациях высаживались из лодок и спускали их на верёвках через порожистое мелководье.
В один из таких перекатов понесло лодку с Владимиром Ломакиным и Сашей Дашкевичем - они не смогли вовремя подгрести к берегу, и стремительное течение понесло их в глубокое улово, перед которым из воды торчала сплошная гряда острых камней. Проскочить между ними можно было только чудом. В этот момент нам оставалось только наблюдать за борьбой людей и стихии.
Чуда не случилось, и лодка на большой скорости ударилась о валун. От сильного толчка Саша вылетел из лодки вместе с веслом. Владимир Васильевич удержался, но вес¬ло упустил. Мы видели, как пытается плыть Саня и как всё дальше уплывает на неуправляемой лодке Василич. Рома Ломакин бросился по берегу на помощь отцу и Сане... В конечном итоге всё закончилось удачно, не считая располосованного почти по всей длине дна лодки.
Остановились на косе: развели костёр, стали сушиться и готовить обед. Саня, раскладывая мокрую одежду на прогретых солнцем камнях, стал рассказывать о своём спасении: «Даже не понял, как выкинуло меня из лодки. В воде оказался в болотниках и одежде. Всё мгновенно намокло и тянет на дно, а течение сносит в улово. Скоро и дна пере¬стал доставать ногами.
Попытался сбросить сапоги - не получилось, сидят мёртво. Плыть уже не могу - выбиваюсь из сил. Как пришла спасительная мысль, до сих пор не могу понять, видно, заложено это в наше подсознание от предков. В общем, набрал побольше воздуха в лёгкие и на дно опустился. Встал на корточки, руками за камни хватаюсь и подтягиваюсь, ногами отталкиваюсь и двигаюсь ближе к берегу. Воздух закончился, я оттолкнулся - и наверх. Отдышался, снова набрал воздуха, и вниз - снова ползу к берегу. Трижды таким образом поднимался и опускался на дно, а когда стало помельче, встал на ноги».
Рассказывал это весело, посмеиваясь, а мы сидели как- то приунывшие. Но скоро закипел чай, мы застучали ложками и кружками - напряжение от пережитого прошло. Теперь и мы все шутили, вспоминая, как мчался Рома по камням, как уносило лодку с «безвёсельным» Васильичем...
А через пару часов мы уже сплавлялись на лодках дальше. Ломакин-старший и Саня восседали на положенных поперёк лодки жёрдочках, опустив ноги в дыру, заклеить которую так и не получилось.

                Рябиновый чай

С Женей Подолько на речку Аргу мы приехали в конце сентября. Охотиться нам здесь предстояло всю зиму.
Лето в том году выдалось урожайным на рябину, и по берегам реки рябинники выделялись многочисленными краснооранжевыми пятнами. А вблизи деревца казались причудливыми букетами.
К зиме мы надумали запастись ягодой. Подождали, когда выпадет снег, наступят устойчивые заморозки, и отправились на заготовку. Собирать рябину оказалось очень про¬сто: срываешь рясные кисти - и в мешок.
Самый простой способ разнообразить рацион - заваривать рябину вместо чая. Напиток получается специфический, с горчинкой, но когда добавляешь сахар, становится весьма приятным. Вначале чередовали обычный чай с рябиновым, но скоро от «магазинского» чая отказались и полностью перешли на рябину. В результате запасы чая оказались практически нетронутыми до середины декабря.
А потом к нам приехали гости, и мы радушно предложили им наш рябиновый чай, но они от него категорически отказались и попросили заваривать обычный чай. Целую неделю мы с Женей, без всякого энтузиазма, вынуждены были вместе с гостями пить обычный чай. Но как только они уехали, мы сразу же налегли на наш любимый рябиновый.
Промысловый сезон оказался удачным - мы с Женей хорошо поймали и рыбы, и соболей. Но запомнился он всё же рябиновым чаем и красотами реки Арги.
С тех пор я даже дома стараюсь заваривать чай из раз¬личных ягод и убеждён, что от них организму пользы больше, чем от листочков. Но это уже дело вкуса.

                Эрбагун

Эрбагун - это эвенкийское слово. Оно мне особенно приятно, так как связано с одним из любимых таёжниками занятий - чаепитием. Заваривать чай меня научил Афанасий Яковлев, с которым мы вместе работали каюрами.
Как-то на озере Токб нам пришлось долго дожидаться прилёта геологоразведочной экспедиции. Пока ждали - за¬кончился чай. Афанасий Петрович не расстроился: «Вспомним, Коля, моё детство. Будем пить эрбагун - наш эвенкийский чай».
Нарезал верхушки (длиной по 20-25 сантиметров) росшего неподалёку кустарника с красивыми жёлтыми цвета¬ми, переплёл их колечками, чтобы не распрямлялись. Получившиеся веночки он положил в чайник, налил воды и поста¬вил на костёр. Вода скоро закипела, Афанасий Петрович отодвинул чайник в сторону и дал отвару настояться.
Чай из эрбагуна мне очень понравился. По цвету он напоминал зелёный чай и имел слегка желтоватый оттенок. На вкус приятный и даже без сахара был слегка сладковат. Веночек же легко доставался из чайника.
Пока мы ждали геологов, этих веночков набралась при¬личная кучка, а когда те прилетели на вертолёте, то долго с интересом разглядывали колечки из веточек с цветочками. Потом удивлялись, узнав об этом эвенкийском чае.
После того я много лет пил в тайге этот чай, не зная иного названия, кроме эвенкийского. Научное же название «лапчатка» стало мне ведомо только после появления Интернета. Его ещё называют «курильским чаем».

                Уман

Уман - это костный мозг. Все народы, в чей рацион входит мясо, любят его, но не все едят его сырым. А эвенки делают это с удовольствием.
Когда я только начинал жить среди них, то мне пришлось осваивать эту процедуру. Не скажу, что далась она мне лег¬ко и сразу, но лиха беда начало. Позже, когда шёл массовый забой оленей и уман был каждый день в любом количестве, я мог за один присест съесть этого деликатеса с четырёх ног эвкана (оленя-двухлетки).
Для этого желательно брать упитанное животное, у которого уман первосортный - белый и плотный. С ноги снимается камус и отделяют трубчатые кости. С них срезаются сухожилия и обухом ножа соскабливается надкостница. Если этого не сделать, то расколоть кость на две половинки не получится: она будет дробиться на мелкие осколки, держась на этой плёнке.
После подготовительной процедуры кончик топора с одного края наставляется посерёдке кости и производится удар о бревно или чурку. Точно такая же процедура проделывается с другой стороны кости. Если всё сделано правильно, то кость расколется пополам по всей длине и откроется, как сундучок, открыв ценное содержимое - уман.
Это настоящий кладезь жиров, витаминов и микроэлементов. Кто-то ест его просто так, а кто-то любит слегка подсолить или ест с хлебом и лучком. Есть любители употреблять его с чаем. Вкусен он и в вареном виде, но сырой сохраняет все свои полезные свойства.
Попробуйте уман. Если у вас это получится, то в пользе убедитесь сами.

                Серга

Серга - это эвенкийская нарта. Они бывают двух видов: легковые и грузовые. В общем, классифицируются также, как и машины. Первая предназначена для того, чтобы везти хозяина, а вторая - его скарб. Потому-то они и по размеру разные.
Легковые нарты небольшие и лёгкие. На них ездят на охоту, следят за стадом, тропят дороги. Полозья у них стоят шире сиденья. В результате конструкция получается очень устойчивой и защищает ноги от ударов о деревья.
Сиденье обычно укрыто оленьей шкурой, под которую засовывают ружьё и топор. Появится добыча - ружьё под рукой, понадобится дорогу в чаще подправить или прорубить новую - топор рядом.
На нартах сидят, сдвинувшись назад, а впереди может быть привязана добыча: глухарь, соболь, кабарга...
Грузовая нарта значительно больше. Интересен способ увязки груза. Уту (ремень), привязанный сзади за нарту, протаскивается снизу под площадкой и выводится с другой стороны, обхватывает груз сверху, а затем всё повторяется. Таким образом ремень постепенно передвигается к перед¬ку нарты, плотно стягивая груз. В зависимости от габаритов поклажи, таких стягиваний может быть несколько. Упаковка получается надёжной, и даже в случае, если нарта перевернётся, груз не потеряется.
Интересно и устройство нарт. Впереди нарты из чернотала делается дуга (барда), которая защищает нарту от ударов о деревья, кочки, брёвна> Сверху - грузовая площадка, окружённая дужками (касима). Эти обводы позволяют нарте двигаться по густым зарослям не цепляясь, а раздвигая их.
Нарту везут два оленя, и если они прошли, то пройдёт и нарта, а следом - и весь караван.
Собирая воедино все детали будущей нарты, увязывают их двумя способами: первый - когда поперечинки (карага) делаются из берёзы, а второй - когда из чернотала изготавливаются вязья (хэлак). Оба способа хороши, так как позволяют нарте «играть» - быть ей подвижной в соединениях, что чрезвычайно важно. Пружиня, соединения предохраняют всю конструкцию от поломок.
Когда охотники и пастухи после летних (вьючных) поездок пересаживаются на нарты, то значительно сокращается время на сборы и переезды: уложил груз в нарту, увязал и поехал. Скорость передвижения приличная, так как олени легко везут нарту и долгое время передвигаются рысью. Зимой, когда день намного короче, это важно.
Ну и, конечно же, в этом коротком обзоре нельзя обойти вниманием такое красочное зрелище, как гонки на нартах, - симбиоз удали, силы и радости, что сопровождают праздники.

                Когда начинать курить?

Алексея Никитина я знал не один десяток лет: летом вместе косили сено, а одну зиму вдвоём охотились на реке Оконон.
Как-то я поинтересовался: «Алексей, ты со скольких лет куришь?». Ответ оказался совершенно неожиданным: «Я не помню».
-Какие помнишь?
- Мать мне говорила, что когда я ещё совсем маленький лежал в умкэ (эвенкийской люльке) и начинал плакать, то она совала мне в рот свою раскуренную трубку. Вот с тех пор и курю, - подытожил он свой ответ. - Раньше эвенки не считали курение вредным и даже находили в этом пользу: огонь и дым отгоняют комаров и злых духов. Всегда мы делали дымокуры для наших оленей, коптили и сушили мясо и рыбу. А шаманы во время камлания дымом ханкиря' (болотного багульника) окуривали людей, чум и бубен. Это сей¬час все грамотные и многие не курят - знают о вреде этой привычки.
Умер Алексей в 62 года от рака лёгких. Я помогал копать могилу и хоронить его.

                Отчего болит желудок

В Бомнак приехали медики из районного центра. Случается такое редко, и люди потянулись на осмотры. Я пристроился в очередь к гастроэнтерологу.
Впереди меня двое: Алексей Никитин и Юрий Малышко. Первым зашёл Алексей, а когда вышел, его лицо было озарено улыбкой.
- Сказали, что желудок как у молодого, - радостно объявил он.
Следом пошёл Юрий Иванович. Его долго не было, а вышел он грустный и подавленный.
- Ну что, Юра, всё нормально? - спросил я его.
- Язва желудка и двенадцатипёрстной кишки, - ответил он. - С чего это она у меня? Это у Алексея она должна быть.
Недоумённые рассуждения продолжались до тех пор, пока я не скрылся за дверями кабинета врача.
Все его возмущения можно было понять, ведь Алексей Никитин - эвенк-охотник - был в Бомнаке легендарной личностью. Из своих 50 лет он отсидел по лагерям 19. Пять раз ему давали по пять «за хулиганку».
- На мне проводили эксперимент по воспитанию, - рассказывал он. - Семь лет я отсидел как рецидивист.
У него - ни флага, ни дома. Хорошо, что Володя Барышников пристраивал его на лето в свою чаеварку, а на зиму забирал с собой на охотничий участок.
- Если бы не Володя, - признаётся Алексей, - то давно бы я сдох под забором.
У него - ни одного зуба, а желудок, как ни странно, здоров и весел.
А у Юрия Ивановича всё благополучно. Он директор сельского клуба. Дома хозяйство: корова, свиньи, куры, гуси, большой огород. За всем этим ухаживают два работника. Они же гонят для него самогоночку. Жена Соня - замечательная и хлебосольная хозяйка.
Тот больничный случай я вспомнил, когда зимой встретился с Алексеем в зимовье Володи. В разговоре поинтересовался: «Алексей, как ты думаешь, почему Юрий Иванович возмущался, что у тебя желудок здоров, а у него язва?».
Ответил он мне мудро: «Знаешь, Коля, всё очень просто. Я сплю спокойно».
'
                Сколько километров пробегут олени?

Сколько километров пробегут олени, я не знаю. На это влияет много факторов: сами олени, время года, состояние дороги.. . Но у меня на памяти два случая. В одном из них участником был я сам, а во втором - очевидцем произошедшего.
Охотился я как-то со своим тестем. Сразу после новогодних праздников уехали в сторону озера Огорона, а оттуда с охотой и ночёвками двинулись вниз по реке Дел до ключа Нинни. От Бомнака это около 200 километров.
Вернуться домой нам нужно было к 1 марта, а к 10-му сдать пушнину. Но мы припозднились - наступило уже 7 марта, и в оставшиеся три дня у нас не получалось уложиться на обратную дорогу. К тому же нарты были тяжело загружены вещами и добытым мясом. С такой поклажей до Бомнака надо ехать дней десять. Николай Егорович решил отправить меня одного на легковой нарте, нагруженной добытой пушниной.
За первый день мне нужно было доехать от Нинни до Огорона, что составляло около 80 километров. К вечеру я туда добрался и переночевал у ребят на метеостанции. Утром поехал дальше. До Бомнака оставалось 130 километров.
Перед поездкой Николай Егорович наказал мне, чтобы я останавливался через каждые три часа, давал оленям передышку и подкармливал их мхом, который растёт на ветвях лиственниц. Местами его бывает довольно много, и по пути я присматривал такие места, чтобы остановиться: валил топором деревья, собирал мох и кормил оленей. Кстати, олени его очень любят и после сильного ветра, когда бывает много упавших веток и деревьев, начинают бродить по снегу в поисках этого лакомства.
Пока олени отдыхали, я тоже подкреплялся: разводил костёр и перекусывал заранее отваренным мясом и эвэдышками - пресными эвенкийскими лепёшками.
Езда, конечно, утомила и меня, и оленей, но в два часа ночи я уже был в Бомнаке. А на следующий день сдавал в приёмном пункте добытую пушнину.
Второй из известных мне случаев произошёл в стаде на озере Оконон. В семье Николайкана Трифонова заболела дочка. Срочно нужна была медицинская помощь. Радиосвязи, чтобы сообщить о случившемся, у нас в то время не было. Ехать в Бомнак, до которого было 250 километров, вызвались Юра Трифонов и Павел Яковлев. Выехали в ночь. Каждый на легковой нарте с двумя основными и двумя запасными оленями... Санрейс прилетел к нам через день.
Потом Юра рассказал нам, что уже на следующий день к вечеру они были в Бомнаке. Вот такое расстояние олень в состоянии не только пробежать, но и протащить нарты с приличным грузом.

Якодакит

Кочевали мы с Никучаном в верховье Зеи. Остановились на ключике Якодакит. Я спросил попутчика, как переводится это название?
- С якутами встреча, - ответил он.
- А что за встреча?
И он рассказал, что раньше в этом месте в марте встречались эвенки с якутскими купцами. Якуты привозили оружие, продукты, топоры, ножи, нитки, иголки, бисер... Всё это они обменивали на пушнину. Эвенки добывали соболя, бел¬ку, рысь, росомаху, выдру, медведя, лису... Обмен был натуральный: кто как договорится, зависело от обеих сторон.
Позже Юра Трифонов мне ещё рассказал об этой торговле. Правда проходила она не на Якодаките, а в верховье Тока. Свидетелем этих событий был его дед Улукиткан.
К месту торга якуты приезжали на своих лохматых лошадях, навьюченных товаром. Эти лошади, как и олени, копытили снег, добывая корм. Но не ягель, а траву. Приезжали эвенки: охотники, оленеводы - представители разных семей и родов. Были среди них зажиточные, которые заполняли свои лабазы большим запасом, были бедные, которые брали только самое необходимое. Были и вовсе неимущие, кото-рые нанимались к богатым оленеводам и получали они толь¬ко то, что давал хозяин. Называли таких людей боканы. Сре¬ди эвенков этот статус был не очень уважительным, но он всё же позволял человеку прокормить семью. К тому же для того, чтобы пасти многочисленные стада оленей, требова¬лись рабочие руки.
Обменяв всё привезённое на пушнину, якуты меняли на оленей и своих лошадей. На них им было легче и быстрее добраться к себе домой. А уж там они продавали добытую эвенками пушнину русским купцам, с лихвой оправдывая свои затраты и риск, связанный с трудной поездкой.Кстати, и сейчас эта система остаётся в неизменном виде: пока пушнина не обретёт свою окончательную рыночную стоимость, около неё нагреют руки несколько перекупщи¬ков. Что делать, несмотря на технический прогресс, чело¬веческая природа остаётся неизменной.
Но вернёмся в прошлое. Оставленные якутами лошади свободно паслись по лугам и озёрам. По мере необходимо¬сти эвенки их забивали для пропитания, а шкуры использо¬вали на упряжь.
Впереди были новые встречи с торговцами, которые за¬ранее оговаривались, а напоминанием о состоявшемся товарообмене были новые лабазы и отремонтированные старые.

На всякий случай

Толик Яковлев был очень аккуратным и собранным: всё у него всегда на месте и в образцовом порядке. К нам, в стадо, работать он пришёл недавно, а до того был охотником.
Живя с эвенками, я много чего повидал, но с такой при¬вычкой, как у него, я никогда не сталкивался. Когда у нас оставалось варёное мясо и никто его уже не ел, то не съе¬денное отдавали собакам. Толик этого никогда не делал. Он его обрабатывал. Заключалось это в том, что он нарезал его небольшими кубиками, а затем высушивал. Варёное мясо сохнет быстро, и просушенное он складывал в бре¬зентовый мешочек.
Мы объясняли ему, что в стаде со свежим мясом про¬блем не бывает и он напрасно делает запас.
- Меня дед мой так учил, - отвечал Толик. - Он рассказы¬вал, что раньше все эвенки так поступали. Пусть будет на всякий случай.
И такие случаи время от времени представлялись, но мы уже не варили «пустые» супы и каши - выручал Толин мешо¬чек. Кинешь две-три горсти кубиков в кастрюлю, и получает¬ся приличное мясное блюдо. А ещё мы брали их с собой, когда на день-два ехали искать оленей. Брали так, «на вся¬кий случай».
зо

Серёжкины унты

Ко мне в зимовьё заехал Сергей Трифонов, заночевал у меня. Он на оленях добирался в Бомнак к новогодним праздникам. Проговорили мы с ним почти до утра.
Летом он каюрил в Якутии, на Даурке', а потом там же остался охотиться. Особых проблем с этим не возникало: продукты, сапоги, одежду взял в экспедиции. Не хватало у него только унтов. Но выход из положения он всё же нашёл. Осенью, когда начался гон у сохатых, добыл он быка. Когда разделывал тушу, то задние ноги, от бедра вниз, снял чулком. Потом высушил их, натянув на выструганные болван¬ки, промазал печёнкой, дал дня три закиснуть, а потом на¬чал отминать. Процесс это трудоёмкий, но упорство дало результаты - заготовки стали мягкими. Сергею осталось их только примерить, отрезать лишнее и зашить нижний конец, куда помещалась стопа. Чулки к унтам сшил из рукавов фуфайки - благо этого добра после каждой экспедиции остаётся навалом.
Когда он ко мне приехал, то я сразу же заметил на его ногах это чудо, а потом ещё и примерил. Унты были хороши - лёгкие, тёплые, да к тому же, прихваченные ремешками, отлично сидели на ноге.
Спросил: «Кто тебе такую идею подсказал?».
- Да никто. Сам додумался.
Для себя же я сделал вывод: «Чтобы стимулировать умственную деятельность, надо, чтобы жизнь нас хорошенько прижала. Тогда мозги включаются на полную катушку».

Ястребиная атака

Переваливаю с Сугджара на Юхту. По следам на снегу вижу, что мои собаки сорвали с лежки сохатого и ушли за ним по седловине. Поднимаюсь до вершины и останавливаюсь послушать: не раздастся ли лай? Прислоняюсь плечом к стволу лиственницы и замираю в чутком ожидании. Тишина. Даю дыханию успокоиться и снова слушаю, поворачивая голову в разные стороны.
Вроде показалось, что где-то лают. Опять кручу головой, чтобы уловить хотя бы намёк на лай и определить направление. Вдруг сзади над головой какой-то шум. Резко оборачиваюсь и вскрикиваю от неожиданности: выставив когтистые лапы, на меня в атаку резко снижается ястреб. Хорошо вижу жёлтые глаза и клюв хищной птицы. Резко взмахиваю руками, и широко раскинутые крылья, как опахала, замель-тешили перед моим лицом.
Птица делает резкий разворот и улетает, напуганная неожиданным отпором. А через несколько минут появляются и собаки, которые начали уже разыскивать меня. При их виде окончательно успокаиваюсь, и мы начинаем спускаться вниз по склону. Пока идём, пытаюсь представить, за какого зверька принял ястреб мою рыжую собачью шапку, которая крутилась вместе с моей головой?

Соболя дяди Васи

Дядя Вася Трифонов - бригадир оленеводческого стада в верховье Зеи. Я охочусь ниже, на Окононе.
Время от времени дядя Вася приезжает ко мне в зимовьё. Когда он ночует у меня, то я наслаждаюсь его рассказами, шутками и таёжными премудростями. В последний приезд он рассказывал о своём способе ловли соболей капкана¬ми. Оказался он на редкость простым и эффективным.
В местах, где встречаются соболиные следы, дядя Вася выкладывает кормовые приманочные площадки. Туда он привозит оставшиеся после забитых оленей кишки, требуху, головы. Всё это накрывает шкурой и ветками, чтобы не ра¬стащили птицы. Таких площадок у него пять.
Когда выпадает снег и наступает пора ловли соболей, он делает от этих площадок потаски: берёт оленью шкуру, пропитывает кровью и, привязав к оленьей упряжке, тащит по тайге километра за четыре от площадки в разные стороны. Таким образом он охватывает приличную площадь, на кото¬рой соболя могут обнаружить эти тропы, покрытые пропи¬танными кровью шерстинками и кусочками мяса.
Дней через десять едет смотреть, что происходит на площадках. Капканы расставлять не торопится, даже если со¬боля приступили к поеданию приманки: «Пусть хорошо по¬бегают. Эти соболя своими следами другим расскажут, что они сытые и у них есть хорошая добыча. Тогда все соболя с округи сюда соберутся. Свои тропы наделают, и поймать их особого труда не составит».
- Сколько же соболей можно поймать на такой площадке? - любопытствую я.
- Мой рекорд -11 на одной, - с гордостью говорит охот¬ник.
Впечатлённый рассказом, задумываюсь над полученным уроком.

«Культпоход»

Такое название, носят у нас два места: по Токскому Угану и чуть ниже Иракана на Зее.
Одно из назначений этих «культпоходов» - снабжение про¬довольствием и снаряжением охотников и оленеводов в обмен на пушнину. Было это ещё до образования колхозов, когда власть имела дело с эвенкийскими родами.
Особых строений тут не было. Два-три лабаза с продуктами да палатка, в которой жил приёмщик. С одним из них, по фамилии Бронников, мне удалось познакомиться. 45 лет назад он был уже пожилой человек, а рассказанную им ис¬торию помню по сей день.
«Было это в ту пору, когда я был молод и крепок. Любил охоту, рыбалку, а одиночество меня в тайге не напрягало. Но вот я женился. Красавица-жена осталась в Бомнаке, а я, по долгу службы, находился на Угане. Расстояние между этими двумя точками - 75 километров. Иногда находила та¬кая тоска, что, затащив на лабаз свои вещи и палатку, срывался я в Бомнак к милой жёнушке. Но дней через 10-15 начальство и работа гнали меня обратно на Уган.
Когда возвращался, то, как правило, в стороне от лаба¬зов уже стояли эвенкийские таборы - бродили олени, лаяли собаки. Нередко оказывалось, что меня здесь уже давно ждут, а никаких продуктов, кроме мяса и рыбы, у них нет.
- Да вы бы взяли из лабаза хотя бы муку и сахар, - говорил я им.
- Нельзя, - слышал в ответ. - Без хозяина не можем. Это грех большой. Мы люди, а не росомахи.
И так было всегда. Когда меня на месте не оказывалось, эвенки терпеливо ждали моего приезда.
зз
На этом «культпоходе» я проработал ещё несколько лет и всегда, оставляя его без пригляда, - был уверен, что эвенки никогда ничего не тронут без меня. Они даже лестницу к лабазу не приставят, чтобы заглянуть, что там лежит».
- Но за пол века, прошедших стой поры, мир перевернулся, и сейчас я не доверился бы никому в тайге, как в то время этим людям, - с грустью глядя мне в лицо, завершил он свой рассказ.
Прошло уже 40 лет, как нет с нами и самого Бронникова, но почему-то грусть от его слов до сих пор занозой сидит в моей душе.

Что ты видел во сне?

С кем бы из эвенков старшего поколения я не ездил в тайгу, то почти каждое утреннее чаепитие у нас начиналось с вопроса: «Коля, что ты сегодня видел во сне?».
Первое время отвечал, что сны я не запоминаю. Что-то видел, но забыл... Заспал...
- Старайся запоминать, - говорили мне.
Мои попутчики всегда хорошо запоминали свои сны и ког¬да начинали их рассказывать, то это всегда были истории с мельчайшими подробностями: картины - в красках, моно¬логи и диалоги. Рассказы о сновидениях, как правило, занимали немало времени и продолжались минут по 10-15, а то и дольше. И при этом было видно, что и рассказчик, и слушатели ими наслаждаются. Это была иная реальность, но её воспринимали серьёзно.
Часто по увиденному во сне принималось конкретное ре¬шение. Например, приснился ребёнок - иди на охоту, соболя добудешь. И, удивительное дело, идёшь, и действительно- удача.
Со временем я научился сны запоминать. Увидишь сон и думаешь: надо запомнить, а то завтра спросят. Прокрутишь сновидение пару раз в голове для лучшего запоминания и дальше спишь. Утром ты уже не «белая ворона», а тоже включаешься в повествование со своей историей. Позже я понял, что сновидения - это работа мозга, когда его не отвлекает физическая работа тела и органы чувств. Тогда мозг из имеющегося объёма информации создаёт свои композиции и решения. Нужно лишь научиться их выуживать, и тог¬да они помогут нам решать многие задачи. По моим наблюдениям, эвенки в этом вопросе были профессионалами и удачно пользовались навыками толкования сновидений.
Кстати, один из моих снов помог родиться моему правнуку. Во сне он просил меня помочь ему, и помощь была оказана. Сейчас он уже ходит в школу, и я благодарю провидение за этот сон и за то, что эвенки когда-то приучили меня обращать серьёзное внимание на эти знаки. Даже некоторые рассказы, которые я пишу, сначала снятся мне. Утром остаётся только записать их. А когда через какое-то время их перечитываю, то порой возникает ощущение, что написал их не я, а кто-то другой.
Сейчас я учу своих младших внучат Асю и Колю смотреть и запоминать сны. Когда они у нас с бабулей ночуют, то утром обязательно спрашиваю: «А что вы сегодня видели во сне?».

Избушка с «привидениями»

Бригада оленеводов разместилась в бараках, оставшихся от экспедиционной базы геологов в устье Накита. А я немного позже прилетел сюда на вертолёте, чтобы помочь провести учёт оленей. Свободной оставалась одна небольшая избушка, и я решил обосноваться в ней. Перенёс в неё пожитки и отправился в барак к пастухам.
Сидим, беседуем, и тут бригадир Юра Трифонов спрашивает: «Коля, а ты что, в той избушке на 6epeiy Накйта решил ночевать?».
-Да.
-А ты не боишься?
- Чего мне бояться? - удивился я.
- В ней Володя Романов с Лидой Тимофеевой жили. Вес¬ной они трагически погибли, но в избушке остались их вещи. И их души сюда возвращаются. Вдруг они ночью придут.
- Не верю в эти сказки, - усмехнулся я.
На том разговор на эту тему закончился, а вечером я от¬правился к месту своего ночлега. Затопил в избушке печь, расстелил свои шкуры-одеяла и лёг спать.
Ночью проснулся оттого, что почувствовал, как чья-то рука схватила меня за горло и стала душить. Спросонья я резко схватил эту руку, отбросил в сторону, только потом
35
окончательно проснулся. Признаться честно, состояние было не из приятных, но всё оказалось не так уж страшно. Как потом понял, во сне я каким-то образом умудрился положить свою руку себе на шею, обхватив пальцами горло. Сразу же возникло ощущение, что меня кто-то душит.
Утром я рассказал об этом случае ребятам. Юра, улыбаясь, сказал: «Я тебя предупреждал. Перебирайся к нам в барак или угости табаком Володю с Лидой».
Перебираться из избушки я не стал. Только вечером, перед тем как лечь спать, прикурил три сигареты: Володе, Лиде и себе. Вспомнил ребят добрыми мыслями, словом и лёг спать. Больше меня в этом месте никто не беспокоил.

Что за зверь?

В конце мая на Улягир, где располагалась наша база оленеводческой бригады, прилетели лесоустроители: таксатор и четверо рабочих. Перед перекочёвкой на летнее пастбище мы несколько дней прожили с ними вместе, тогда же и произошёл курьёзный случай.
Пастух Гена Яковлев ходил на рыбалку вниз по ключу и на скале подстрелил кабаргу. Принёс на базу, снял с неё шкуру. Подошёл таксатор, спросил, где и как добыл кабаргу, бесе¬дует с Геной. В это время из палатки вышли два молодых рубщика леса. В тайге они оказались впервые и всё им в новинку. Подошли, смотрят на ободранную тушку.
Таксатор спрашивает ребят: «Что за зверь?».
А зверь, действительно, интересный, с торчащими из вер¬хней челюсти десятисантиметровыми острыми клыками.
Один из рабочих сразу ответил, что не имеет понятия. Вто¬рой же подошёл поближе, приподнял одной рукой голову ка¬барги, потрогал клыки и заявил: «Наверное, морж».

Гостинец для стариков

Охотничий участок на реке Джугарме я оставил Володе Барышникову. Но зимовьё было расположено не на самой реке, а километрах в двух ниже, на ключике Чанкал.
Когда я только начинал там обустраиваться, то мне эвенки сказали, что чуть выше по ключику есть две могилы стариков-эвенков. Одного из них (по имени которого был на¬зван ключ) звали Чанкалом, и при жизни слыл он сильным шаманом. Меня напутствовали с уважением относиться к умершим и носить на могилки гостинец, угощать стариков табаком.
Я нашёл эти могилы, которые находились буквально в 300 метрах от зимовья, и поступал в полном соответствии с наставлением: клал на могилы патрончик от «тозовки», спички, завёрнутые в серебряную бумажку из-под чая. Этим я просил, чтобы они у меня всегда были. Передавая избушку Володе, я его об этом предупредил.
Примерно лет через десять поехали мы с ним на лодке на Джугарму. Совхоз выдал нам лицензию на добычу соха¬того на лисоферму, а заодно мы захватили с собой продук¬ты на предстоящий сезон охоты. Добрались до Джугармы. Уровень воды в реке был высоким, и мы решили проплыть выше по течению. Быстро перетаскали мешки с продуктами на лабаз и рванули вверх. Володя хорошо знал эти места - сохатиные кормовники и переходы, собаки натасканы по зверю, и мы рассчитывали уже на следующий день вернуться назад.
Три дня мы рыскали по островам, ночами сидели на переходах, но удача к нам не шла. Вдруг Володя говорит: «Коля, спускаемся на Чанкал. Удачи нам не будет. Я забыл старикам табак отнести».
Спустились на лодке вниз до Чанкала. Я разжёг костёр, поставил на него чайник, но Володя не стал дожидаться чае¬пития и сразу же с гостинцем побежал на могилы к старикам.
Ещё два дня спускались мы вниз, обшаривая по пути острова и кривуны. Один сохатый убежал, и собаки не смогли его поставить, во второго, которого увидели на переходе в сумерках, промахнулись. Мы совсем уже смирились с мыс¬лью, что вернёмся домой без добычи, но совершенно не¬ожиданно собаки выгнали и поставили в воду быка с мощными рогами...
После этого случая Володя уже никогда не забывал брать с собой гостинец для стариков и просить у них удачу. А после того случая он проохотился в этих местах ещё 29 лет и до последнего был убеждён, что старики ему помогают.

Санаяк - арбагаз

Эвенкийская шуба из оленьей шкуры санаяк появилась у меня почти сразу же по приезде в Бомнак. Её мне сшила моя тёща, собирая к зиме на охотничий промысел в тайгу. Шуба была тёплая, хорошо выделанная, мягкая и лёгкая.
Подпоясанная офицерским ремнём, на котором висел эвенкийский нож, она удобно облегала тело и не стесняла движений. Я покрасовался в обновке перед зеркалом и сам себе понравился.
Четыре зимы моя шуба спасала от холодов и ветра. Олений мех трубчатый, что делает его особо тёплым. Но есть и недостаток - волос ломкий и через какое-то время мой санаяк поизносился: мех стал коротким, а местами вытерся полностью. У эвенков такая шуба меняет название. Теперь она стала называться «арбагаз». Но от этого она не поте¬ряла свои замечательные качества, а, даже наоборот стала универсальной. Теперь её можно было использовать круглый год. И уже летом мы с арбагазом отправились каюрить. Показал он себя с лучшей стороны - ночью служил подстилкой, а при дожде я использовал его вместо плаща. Со временем шерсти на нём почти не осталось, но даже в та¬ком виде, поддев под него чуть больше одёжек, я не боялся морозов.
Но как-то я совершил ошибку - положил арбагаз сбоку под постель. Ночью он выскользнул и сполз к жарко растопленной печке. Возле раскалённой докрасна жестяной палаточной печки мой арбагаз съёжился и подгорел. Теперь он уже ни на что не годился.
За свою таёжную жизнь много сменил я курток и фуфаек, но до сих пор вспоминаю с любовью то особое тепло, которое дарил мне мой первый санаяк-арбагаз.

                Помпати

Кочевали мы с Юрой Трифоновым на Чапу. Не доезжая до конечной цели, пересекли ключ Помпати. Вечером в палатке спросил Юру: «А как название ключа переводится с эвенкийского на русский? Я его легко запомнил, потому что напоминает слово «помпа».
- Да так оно и переводится - помпа.
И затем поведал историю возникновения этого названия, которую знал со слов своего дела Улукиткана: «На Чапе золото мыли ещё до революции. И владелец этого участка решил увеличить добычу за счёт механизации. И вот как-то зимой на санях, запряжённых верблюдами, привезли на этот ключ какую-то помпу. Летом попытались её запустить, но что- то не получилось, и от затеи отказались. А помпа так и оста-лась здесь лежать без дела. Но благодаря этой штуковине эвенки до сих пор зовут Помпати - ключ, на котором помпа.

Белка и Апана

У Белки, замечательной соболятницы, опять родилось восемь щенков. В тайге их раздать некому и Афоне постоянно приходилось от них избавляться.
В этот раз процедура происходила на нашем таборе, ко¬торый мы раскинули на Хаюм-Урэ'ке. Афанасий взял четырёх щенков и понёс их через косу к перекату. Поскуливающая Белка шла рядом. На перекате он бросил их в бурлящий поток и пошёл за второй партией.
Собака осталась у обреза воды, высматривая и вынюхивая своих детёнышей. Потом оглянулась и увидела, что хозяин уже подходит к оставшимся щенкам. Что-то сработало в её мозгу, она помчалась к оставшимся живым щенкам и сходу вцепилась в ногу Афоне. Тот взвизгнул от неожиданности и стал отбиваться от кружившей вокруг него собаки.
Вся взъерошенная, с оскаленной пастью Белка встала над своими щенками и не двигалась.
Мы с Юрой Трифоновым понимали, что в этот раз собака не отступится и не пожертвует своих детёнышей в угоду хозяину.
Юра сердито крикнул Афоне: «Апана! Отстань от собаки! Разберём мы этих щенков, увезём в Бомнак, а там пристроим».
Так оно всё впоследствии и получилось. Не могу сказать, как восприняли случившееся окружающие, но у меня с того
39
времени к Белке возникло особое уважение. Вот сейчас даже и не смогу сформулировать всю гамму чувств.



                Замкнутый круг

Попал как-то к одному охотнику, у которого весь двор был заставлен техникой: специально оборудованными автомобилями, «Буранами», вездеходами, лодками, катерами...
Спрашиваю: «Куда тебе столько?».
-Добывать мясо, рыбу и вывозить, - отвечает он.
-А зачем тебе такое количество мяса и рыбы?
- Как куда? Бензин надо брать, солярку, запчасти. Я и ещё что-нибудь куплю. Хочу вертолёт небольшой.
- Но ведь у тебя получается какой-то замкнутый круг. Тех¬нику и бензин ты берёшь, чтобы зверьё бить, а зверьё бьёшь, чтобы купить технику и бензин.
Разговор на том прервался, а про себя я подумал: «Сколько же звериных душ в этом дворе положено».

Охотники и «охотники»

Стояли мы с другом на лодке на реке Арге у Трёх проток. Ловили карасей. Подъехали к нам на катере-водомёте двое охотников. По экипировке видно - «крутые» ребята: одеты во всё новое, по последнему писку охотничьей моды. В катере два карабина с «навороченной» оптикой и два само¬зарядных дробовика МЦ 21-12 с дульными насадками.
Позвали мы их чайку попить да ушицы из карасей отве¬дать. Сидим, чаёвничаем. Вдруг видим - вдоль противоположного берега Арги по-над лесом летит глухарь. Один из приезжих прыгает в катер, хватает ружьё и начинает палить по пролетающей птице. Грохот, летящие в разные стороны пустые гильзы, а глухарь как ни в чём не бывало, даже не вздрогнув, скрывается за кривуном.
Спрашиваю: «А зачем ты в него стрелял? С такого рас¬стояния его дробовиком не взять».
-А ничего страшного, - отвечает. - Вон в катере пол мешка патронов. Не везти же их обратно домой.
Не нашёлся я, что ему ответить. Промолчал. А когда они уехали, завели мы с другом об этом разговор.
40
Вспомнил я рассказ старика-эвенка Еремея Романова, который услышал от него в 1971 году, когда мы с ним коче¬вали на Омудичах.
- Было мне лет 12, - вспоминал Еремей Егорович. - Но отец уже давал мне на охоту свою старую «кремнёвку». Заряжалась она через ствол. Стрельнешь, а потом глаза протираешь от пороха, что насыпали на запальную полку. Даст отец три заряда - три трофея должен принести. Строго спрашивал и ругал сильно, если промажешь. А чтобы вы¬стрел был верный, учил подкрадываться к добыче как мож¬но ближе.
У нас, эвенков, есть даже история про двух охотников. Как- то поспорили два охотника - кто из них лучше. Наконец один предлагает: «Пойдём найдём сохатого, дождёмся, когда он заснёт, и я подкрадусь к нему и положу на него свой нож».
Второй отвечает: «А я возьму ножны от твоего ножа, подползу, вложу нож в ножны, снова на него положу, он не проснётся».
Долго спорили, не уступали друг другу, но так и не при¬шли к согласию, кто же из них ловчее и удачливей. Но люди, которые жили в стойбище вместе с этими охотниками, все¬гда варили в кастрюлях свежее мясо.
Услышанный без малого полвека назад рассказ заставил задуматься о разнице между теми охотниками, для которых это занятие - жизнь, и теми, для которых охота - забава.

Каяма - это очень просто

В марте мы с моим другом и напарником по таёжным скитаниям Кипкой вернулись в Бомнак с Брянты, где промышляли соболей. А уже в апреле с ним, его отцом и братом Лёней перекочевали на оленях на Мульмугакан.
В это время года днём уже тепло и тает снег, но по ночам ещё стоят приличные морозы. Эвенки используют это вре¬мя для охоты на сохатых по насту на лыжах и с собакой. Лыжи были у всех, кроме меня. ,
- Коля, сделай себе каямы, - посоветовал Гильго. - Без них ты не сможешь пойти на охоту.
Для меня, приехавшего из Ташкента, сделать лыжи, о ко¬торых я даже не имел представления, казалось невыполни¬мой задачей. В этом я тут же признался старику.
41
- Кипка поможет, - успокоил меня дед, - он - мастер.
Каяма - это лыжи-голицы, не подшитые камусом, и де¬лать их нетрудно, заверил меня Кипка.
Первым делом мы отправились выбирать на лыжи ёлку. Из неё лыжи получаются лёгкие и упругие. Нужно найти прямослойное дерево. Если древесина окажется витая, то и лыжи будут винтом, объяснял мне друг по ходу поисков пра¬вильной ели.
Выбрали мы ёлку, отпилили чурбак нужной длины, потом с помощью двух клиньев и колотушки раскололи его пополам. Половинки тоже располовинили, получившиеся четвертуш¬ки - тоже. Выбрали две понравившиеся доски и с помощью топора довели их до нужной толщины. Затем Кипка ловко их обстругал эвенкийским ножом.
Сделали раму, в которой можно загнуть носки лыж, и при¬ступили к главной процедуре. Для этого развели костёр и стали засовывать в огонь концы будущих лыж. Когда они хорошо нагревались - сыпали на них снег, который начинал таять и парить. Проделали этот приём несколько раз, затем вставили концы лыж в станок и, к моему удивлению, легко их согнули.
После этого Кипка приладил станок с лыжами поближе к костру и пояснил: «Поджарим немного место сгиба, и оно уже никогда не разогнётся». Так оно и получилось. Крепление сделали из сыромятных ремешков, продев их в отвер¬стия, просверленные кончиком ножа.
Уже на следующий день, рано утром, я шагал на них по ключу Эдяму, на котором мы накануне видели следы соха¬того. Наст был отличный, и я споро шагал на лыжах вверх по распадку. Собака, которую мне выделил Гильго, дело своё знала лучше меня, и где-то через полчаса я услышал её призывный лай...
В этот же день Лёня по моим следам съездил на оленях за мясом, а вечером мы пировали и Гильго меня хвалил.
Года через три выпавший в конце ноября снег поймал меня в одном из зимовий, отрезал от остального мира. От¬правляться в путь без лыж было невозможно, и я вспомнил Кипкины слова, сказанные мне с улыбкой: «Коля, каяма - это лыжи, которые сделать очень просто». Вспомнил и сме¬ло взялся за их изготовление.
42

Это несложно, когда умеешь

Стоим на озере Оконон с Афанасием Петровичем и тётей Тоней - его женой. Снега навалило по пояс, и выбраться мы никуда не можем. И даже наши рабочие олени не идут к нам на табор.
Но всё же Юра Трифонов и Николайкан с женой Валей пробились к нам. Впереди на лыжах, обшитых мехом, шёл Николайкан. За ним верхом на седовом олене Юра, ведя следом связку оленей, которые утаптывали и расширяли дорогу. Следом - Валя на легковой нарте вела караван из трёх грузовых нарт. Караван замыкало стадо: матки, теля¬та, растянувшиеся по сторонам от дороги.
Наш табор сразу ожил от шума, скрипа, лая, звона бота- лов (кунгилянов) и колокольчиков (чоранов). Мы помогли при¬ехавшим поставить палатку, напилить дров.
Когда вечером сели ужинать, я заинтересовался «этими волосатыми» лыжами Николайкана и начал его расспрашивать: «А как на них ходят? Волос не мешает?».
- Нет, не мешает, а, наоборот, - помогает, - пояснил он. - Это камус. Он очень крепкий и жёсткий. Видишь, он лежит в одну сторону - от носка на пятку. В эту сторону он и скользит отлично, а в обратную - тормозит, не давая лыже соскаль¬зывать. Поэтому на них легко подниматься даже по крутому склону.
Видел слева от озера лысую сопку? Когда я был пацаном и мы с родителями стояли со стадом зимой здесь, то на таких лыжах я забирался на самую макушку, а оттуда спускал¬ся вниз.
- А как ты не боялся? Сопка-то крутая, - засомневался я.
- Спускаться надо с палкой, - продолжал Николайкан. - Если нет препятствий, то ехать можно прямо: садишься верхом на палку и вперёд. Если палку приподнять или прижать, то ею можно регулировать скорость спуска. А если склон заросший, то палку нужно держать сбоку. Опираешься на неё, а то и ложишься всем телом: так и тормозишь, и разворачиваешься в ту сторону, в какую тебе надо. Это не сложно, когда умеешь.
Я ещё раз внимательно рассмотрел эти лыжи и уже знал, что называются они «кингля». Были они не очень длинные и доходили мне до подбородка, но довольно широкие, сантиметров 25. Покрыты со всех сторон камусом. Крепления для ног - из сыромятных ремней.
- Сложно их делать?
- Нет, не сложно, когда умеешь, - ответил Николайкан своей любимой присказкой. - Но делать их нужно аккуратно. Лыжа на кингля выстругивается едва раза тоньше, чем на обычные лыжи. А дополнительную прочность им придаёт наклеенный камус. Для этого камус хорошо выделывают и сшивают из него покрышку по размерам уже готовой лыжи. Потом варят клей из рыбьих шкур или сухожилий животных и с его помощью «садят» покрышку на лыжи.
Такие лыжи хорошо пружинят и сломать их непросто. Есть у них ещё одно достоинство - они бесшумны. Камус гасит звук, и когда-то эвенки могли подкрадываться к лосю на рас¬стояние полёта стрелы, выпущенной из лука. Ружей-то в ту пору не было.
- Ну, это совсем сложно, - засомневался я.
- Совсем не сложно, когда умеешь, - усмехнулся Нико¬лайкан, произнося свою коронную фразу.
На следующий день на этих лыжах я пошёл за оленями. С непривычки падал и каждый раз с улыбкой вспоминал слова: «Это легко, когда умеешь».
В Ташкенте, где я когда-то жил, я не мог научиться ходить на лыжах, но здесь со временем освоил все премудрости этого занятия. Научился и лыжи делать, правда только кая- мы (не подбитые камусом).
А кингля я увидел недавно в нашем краеведческом му¬зее и сразу вспомнил историю, которой сейчас с вами поде¬лился.. Может, кто-то захочет сделать себе такие же. Думаю: «Это не сложно, главное - взяться».

Таёжные места упокоения

В сентябре меня забросили на вертолёте в устье Оконона, где находилось одно из моих зимовий. Дня через три ко мне заехали эвенки-каюры, которые работали в этих краях в геологической экспедиции, - Пеппа Яковлев и Витя Стручков.В вечернем разговоре Витя упомянул, что в устье Тамтальгина, где располагалась моя вторая избушка, похоронен его дед Василий Стручков. Объяснил, где находится место захоронения, и рассказал: «Похоронен он не в земле, а на дереве. Зима была, они там кочевали, дедушка за¬болел и умер. Копать могилу было нечем, и похоронили его по старинному обычаю. Когда найдёшь могилу, увидишь».
Рассказ меня заинтриговал, и, когда довелось попасть в тамтальгинскую избушку, я первым делом отправился на поиски места захоронения. Нашёл его довольно быстро на бугорке у небольшого озерца. Сухое красивое место.
Две лиственницы сантиметров 30 в диаметре, отстояв¬шие друг от друга метра на три, были срублены примерно на высоте пяти метров. На метр ниже, в стволе каждой из них продолблено по отверстию. В них вставлена жердь, а на ней висели свитые из чернотала четыре кольца. Можно было понять, что они-то и удерживали завёрнутое в шкуры или брезент тело покойника.
При погребении тело, привязанное к жерди, поднималось вверх. Один конец жерди вставлялся в отверстие одного из деревьев, вдвигался в него таким образом, чтобы другой конец жерди можно было вставить в отверстие противоположного дерева. В результате тело усопшего надёжно закреплялось между двух деревьев и было недоступно ни для зверя, ни для птицы.
Рассмотрев место упокоения, я закурил. Затянувшись пару раз, положил сигарету у комля лиственницы, а рядом - ещё пару.
Отошёл в сторону и уже там сел спокойно покурить. Раз¬глядывая это нехитрое сооружение, понимал, что здесь человека снарядили в последний путь. Трижды перекрестив¬шись двоеперстием, как учила меня в детстве бабушка-ста¬роверка, я, не оборачиваясь, по эвенкийскому обычаю, по¬шагал к своему зимовью.
Такое же захоронение я встретил ещё раз на реке Мульмуге. Отличалось оно только расстоянием между деревьями, которое было не более метра. Я решил, что здесь был похоронен ребёнок.
Присел на валежину, попытался представить давно произошедшие здесь события... Даже сейчас, вспоминая тот момент жизни, испытываю щемящее чувство душевной боли.
45

Любимый праздник

«День Победы - мой главный и любимый праздник», - часто говорил мне отец.
Его можно понять: капитан, начальник разведки полка, награждённый боевыми орденами и медалями. Война оста¬вила огромный след не только в его душе - шесть рваных ран на теле свидетельствовали об этом тяжёлом периоде его жизни.
Отца давно уже нет, но остался навсегда его любимый праздник. Теперь уже это и мой любимый праздник. Накану¬не его всенародного празднования хочу поделиться двумя короткими эпизодами из фронтовой жизни моего отца, которые он мне когда-то рассказал. Тем самым хочу хоть чу¬точку продлить память об отце, а значит, и о тех, кто находился на передовой, где жизнь и смерть всегда соседство¬вали друг с другом.
-Дважды меня смерть не забрала, опоздав на пару секунд, - рассказывал он. - Первый раз это случилось, когда я наблюдал за передовой немцев в стереотрубу. Установлена она была за бруствером штабного блиндажа. Я уже по¬чти час рассматривал в неё вражеские позиции и делал по¬метки в блокноте. Денщик командира полка крутился рядом и несколько раз просил дать ему поглядеть. Но мне было не до этого, и наблюдение я вёл сам.
Потом решил доложить командиру полка об обстановке. Солдат сразу же прильнул к стереотрубе. Только начал спускаться по ступенькам в блиндаж, как над головой раздался страшный взрыв. Когда пыль рассеялась, увидел искорёженную стереотрубу и труп солдата. Думаю, что немцы вы¬числили мой наблюдательный пункт и накрыли его прямой наводкой.
Второй случай произошёл со мной и двумя нашими разведчиками. Пришлось нам преодолевать простреливаемую противником территорию. Бежим от одной воронки к другой, ныряем и затаиваемся. Всё шло удачно, и до наших окопов оставалось немного. Спрыгнул я в глубокую воронку с одним из наших и скатился на самое дно. А вто¬рой разведчик уселся на чудом сохранившуюся на краю берёзку и подшучивает: «Вам, товарищ капитан, вчера
орден вручили за геройство, а вы, как кролик, нырнули в нору».
Не успел я ему ответить, как раздался грохот и снаряд срезал ствол берёзки, а сидевший на нём разведчик скатился к нашим ногам. Вещмешком, который висел у него за спи¬ной, накрыло голову. Когда мы его откинули, то увидели, что осколком снесло половину его черепа.
В воронке мы пролежали до темноты и только с её наступлением перебрались к своим.
По словам отца, объяснения подобным случаям он не находит: «Я и сам не знаю, сынок. Может, жизнь мне дарована была потому, что я ещё был нужен на этой земле. Даже хотя бы для того, чтобы ты появился на свет».

Буллэ

У оленя, сохатого, изюбра от копыт вдоль голенного сустава до бедренных мышц проходит мощное сухожилие. Толщиной оно примерно в палец. Не знаю, как оно называется по научному или разговорному русскому языку. Эвенки тоже не знают, а потому мы называем его по-эвенкийски «буллэ». Иногда эвенки едят его в сыром виде.
Первый раз я попробовал это, когда мои напарники по охоте дядя Коля Романов и Миша Колесов добыли сохатого.- Тут же у разделанной туши мы перекусили свежими сырыми почками, печёнкой и чимочином (жирновато-жилистым кусочком мяса, который находится в суставе ноги). Предложили мне отведать и буллэ. Признаться честно, сухожилие мне не понравилось. Прожевать было невозможно, а потому его резали на небольшие кусочки и просто заглатывали. Никакого особого вкуса он не имел, и я спросил у дяди Коли: «А какая от него польза?».
Он мне обстоятельно объяснил, что польза от него боль¬шая, так как кусочки сухожилия ни в желудке, ни в кишечнике не перевариваются. Пройдя по всем извилинам тонкого и толстого кишечника, они почистят его, как шомпол ружьё. Эвенки всегда так делали и делают, избавляя себя от некоторых болезней.
Со временем я тоже пристрастился к буллэ, которое при небольшом разнообразии таёжной кухни создавало своеобразный колорит. К тому же я понимал его пользу и целесообразность.
Может быть, кто-то усомнится в истинной пользе употребления в пищу сухожилия, но я бы посоветовал быть объективным хотя бы по двум причинам: нужно понимать, что эвенки хорошо приспособились к суровым условиям выживания в тайге и не раз ставили рекорды по долголетию и продолжительности активной жизни. Тому есть не¬мало свидетельств. Да ещё не следует забывать, что мудрость народа - это опыт поколений. А буллэ - это опыт столетий.

Как я бросил курить

Бросить курить я пытался несколько раз, но у меня ничего не получалось: взяться за сигарету провоцировали разные обстоятельства, но чаще всего выпивка. В 37 лет с алкоголем я «завязал», а через год, отправляясь на сезон охоты на свой участок, решил побороться с никотиновой зависимостью.
К этому решению подтолкнули два обстоятельства. Прежде всего, заметил, что в последнее время при ходьбе стала появляться одышка - ноги идут, а воздуха лёгким не хватает. Ну, а другой случай, когда я своими глазами уви¬дел лёгкие курильщика, заставил всерьёз задуматься над этим вопросом. Произошло это после трагической гибели охотника, и к нам, в верховье Тока, на вертолёте прилетел судмедэксперт. Во время вскрытия погибшего я и увидел лёгкие. Они были цвета чугунной печной трубы, а их верхушки - с чёрными вкраплениями.
Увиденное меня потрясло. Ведь я знал, как выглядят органы дыхания добычи. Они всегда были нежно-розового цвета. Тут же представил свои лёгкие, забитые сажей и дёг¬тем, как в сигаретном мундштуке, и это уже не давало мне покоя. Действовать начал решительно. Составляя список необходимых продуктов на очередной сезон в тайгу, не стал вносить в него никаких табачных изделий.
Вертолёт высадил меня в устье Оконона и улетел. Я ос¬тался в тайге один. Когда обустроился в зимовье, тут же начал приводить свой план в действие. Первым делом в
растопленную печь полетели полпачки сигарет, привезённые из Бомнака, следом - шесть пачек махорки, сохранившиеся в зимовье с прошлого года. Минут через десять захотелось курить. Ситуацию усугубляло то, что всё намеченное на день было сделано и отвлечься от желания закурить было нечем.
На полке, в пол-литровой банке, обнаружилось несколь¬ко хороших недокуренных «бычков», которыми я тут же вос¬пользовался. Но уже на следующий день они закончились.
После обеда я начал отрывать половые плахи в надеж¬де найти под ними окурки. Перебирая мусор под полом, на¬шёл несколько скрюченных и пожелтевших «чинариков». Надо сказать, что тяга покурить была такой сильной, что этот пол срывался и приколачивался дважды. На «козьи ножки» и самокрутки шли такие огрызки, в которых и таба¬ка-то почти не осталось.
Через два дня пробовал курить чайную заварку, сухие листья, мох. Но всё это было не то. Тогда я пошёл по другим своим зимовьям, но были они проходными и добыть там ничего не удалось.
До Бомнака, где можно было купить сигареты, - 280 километров, до метеопоста Локшак, где можно было разжить¬ся куревом, - 110. Пришлось терпеть, и наконец я свыкся обходиться без табака.
Когда меня спрашивают, как мне удалось бросить курить, отвечаю, что я себя просто изнасиловал. Чему я очень рад, поскольку и сейчас, в свои 70 лет, хожу без одышки.

Ноннотыдяк

Рысь шла вдоль Мульмуги. Её след то уходил в скалы и там терялся, то неожиданно появлялся у реки и снова исчезал в протоках и кривунах. Несколько раз она подходила к моим ловушкам, в которых для приманки висели куски рябчика, но их не тронула. Я вспомнил рассказы эвенков о повадках рыси, которая не любит подбирать падаль или остатки чужого пиршества. Этот зверь предпочитает дичь све¬жую и добытую самостоятельно.
Впереди бежали мои собаки: Снежок (главный добытчик) и молоденькая шестимесячная Харза, которую взял с со¬бой, чтобы приучить к тайге и порядку.
До зимовья, в котором я намеревался обосноваться на эту ночь, оставалось с полкилометра, когда что-то заставило меня оглянуться. Увидел, как метрах в 150, в том месте, которое я только что прошёл, речку прыжками пересекла рысь и скрылась в кривуне.
Сбросив с ног лыжи, я побежал в её сторону, подзывая к себе собак. Снежок зачем-то полез на скалу, а Харза побежала рядом со мной. До рысьего следа оставалось метров десять, когда она, ухватив запах, понеслась по нему, но... в противоположную сторону. Я продолжать бежать по следу сам, а скоро Харза, сообразив своими неопытными мозга¬ми, что делает что-то не то, развернулась и присоединилась ко мне. Промчавшись мимо меня, она с лаем скрылась в лесу. По её лаю стало понятно, что рысь заворачивает и снова уходит к прибрежным спасительным скалам. Оттуда и донёсся до меня уверенный лай Харзы, а скоро к нему присоединился басок Снежка.
Добыть рысь, которая лежала на приступке скалы, мет¬рах в десяти от уреза воды, не составило труда. Добыча оказалась большой. Взвалив её на загорбок, скоро понял, что тащить будет тяжело. Быстро соорудил из лыж санки и поволок к зимовью.
В зимовье первым делом вскипятил чайник. Попил чайку и пока снимал шкуру с рыси, вспомнил речушку Ноннотыдяк, по которой мы с Юрой Трифоновым гоняли сокжоев. Тогда Юра рассказал мне, как переводится название речки. Нон- но - это рысь, а Ноннотыдяк - рысь съели. Он же разъяснил мне, что эвенки считают мясо рыси деликатесом.
Аппетитный вид жирного мяса и Юрин рассказ об истории названия речки подтолкнули на действия. Разделал тушу рыси и разложил куски на заморозку. Для приготовления ужи¬на отрезал кусок лопатки, пошинковал, добавил в сковород¬ку внутреннего жира с кишок и сделал зажарку.
Незнакомое блюдо пробовать начал осторожно, но ско¬ро распробовал и начал уплетать его за обе щёки. Мясо ока¬залось белым, похожим на мясо рябчика, мягкое, вкусное и без запаха.
Всю зиму, которую я провёл на Мульмуге, мотался между своими четырьмя избушками. В трёх из них питался сохатиной, а в этой ел исключительно эвенкийский деликатес - нон- но ульдэн (мясо рыси). И всегда спешил туда, где меня ждал мой ноннотыдяк - место, где я добыл и съел рысь.

«Топорная» охота

Лабаз Сергея Трифонова разорил медведь. Охотник обнаружил это сразу же, как только приехал на участок. Всё бы ничего, да вот сумку, в которой хранились патроны, порох и дробь, зверь утащил, и найти пропажу так и не удалось. А те заряды, что охотник держал при себе, он успел расстрелять по сокжоям да глухарям.
Вот-вот выпадет снег, и начнётся охота на соболя. Собака станет загонять зверьков на деревья, а стрелять нечем. Ехать в посёлок - потеряешь время. Потом навалит снег, ударят сильные морозы и удачливой охоты с собакой уже не получится.
Решил Сергей охотиться без ружья. Есть пара десятков капканов, которые можно насторожить. А когда Вача будет загонять соболей на деревья, станет их валить топором. Тогда у собаки появится шанс поймать зверька.
Первого соболя пёс загнал на тонкую лиственницу, и ру¬бить её пришлось недолго. Вача, привыкший, что после вы¬стрела соболь падает ему под ноги, не сообразил, что до¬быча вместе с вершиной улетит метров на пятнадцать от него. А Сергей уже сам бежал к тому месту, где ветками на¬крыло соболя, но не добежал и половины дистанции, как увидел стремглав убегающего зверька. Охотник припустил за ним. Пёс, хотя и с запозданием, вновь устремился по следу и скоро послышался его лай.
На этот раз охотнику и собаке повезло. Подрубленное дерево только начало заваливаться, как соболь спрыгнул с него и пёс успел схватить его на лету, не дав даже коснуть¬ся земли. Первый соболь, добытый с помощью топора, обнадёжил и придал охотнику уверенности в успешной охоте.
Два месяца, вплоть до новогодних праздников, продолжалась эта охота. На приманку соболи шли неохотно, в кап¬каны попалось всего семь штук, зато с Вачей и топором добыл тридцать девять.
Случаи были разные, деревьев приходилось рубить много, да и толщина их порой заставляла махать топором долго и упорно. К радости Сергея, пёс быстро освоил новую методику охоты и приобрёл опыт. Теперь, едва дерево начи¬нало падать, он мчался к тому месту, куда должна была приземлиться добыча, и умудрялся ловить соболя ещё до того, как тот успевал очухаться.
По эмоциональному рассказу Сергея о сезоне «топор¬ной» охоты я понял, что она оставила в его душе много яр¬ких впечатлений и радость от не покинувшей его охотничьей удачи.

Страх

Я шёл по берегу реки. Чуть выше по склону послышался шорох и метрах в десяти от меня выскочил медвежонок. Значит, где-то рядом медведица. Быстро снял с плеча карабин и выстрелил в воздух. Медвежонок стремглав скрыл¬ся в кустах, а моё предположение не заставило себя долго ждать. Медведица буквально скатилась со склона и оказалась в полутора метрах от меня.
Она встала на задние лапы, растопырила передние, готовясь нанести удар. Её противное дыхание ощущаю на своём лице. Передёргиваю затвор, нажимаю на курок - осечка. От металлического щелчка зверь немного отпрянул. Но в следующее мгновение опять поднимает лапы, демонстрируя свою агрессивность. Снова передёргиваю затвор, нажимаю на курок - вторая осечка.
Медведицу этот звук остановил, и она медленно отступи¬ла. Встав на четыре лапы, развернулась и полезла по скло¬ну, а через несколько секунд исчезла в том же месте, где и её отпрыск.
Я стоял ни живой ни мёртвый. Всё тело обмякло, и меня колотило от страха. Только сейчас стало доходить, к какому исходу могла привести эта встреча.
Загадку карабина, никогда до этого не дававшего осе¬чек, я разгадал тут же, когда открыл затвор и увидел пустую гильзу от первого выстрела, которую гонял туда-сюда.

Ледяная купель

Перед самым охотничьим сезоном забросили меня вертолётом на промысловый участок. Два дня успел порыбачить в Мульмуге сетками, а потом пошла шуга и рыбалку пришлось свернуть до ледостава. Пока же решил сходить вниз по реке к сооружённому летом зимовью и проверить, всё ли там в порядке.
По пути собака прихватила росомаху на задавленном медведем сохатом. Зверя я добыл и снял зимнюю шкуру, которой он уже успел обзавестись.
Зимовье, к которому я двигался, находилось на противоположном берегу реки. Для переправы мной на скале была заранее припасена резиновая лодка. Но когда подошёл к месту, где она лежала, то увидел лишь разодранный медведем мешок. Лодки и след простыл.
Вода в реке была большая, и перейти её в сапогах нечего было и думать. Вечерело, и я в спешке стал сооружать плотик из подвернувшихся под руку лесин. Связал их обрывками бельевого шнура, обнаруженного в рюкзаке, и двинул¬ся в путь. Сначала преодолел тихое улово, но метров через пять брёвнышки разошлись, и я оказался в воде. Одет я был в ватную фуфайку, и первое время она хорошо держала меня на плаву. Скоро с ружьём и рюкзаком я снова оказал¬ся на берегу, с которого стартовал. Быстро темнело, и положение становилось критическим. Нужно было принимать решение. Я поднялся вверх по реке, где был перекат, и, не раздумывая, ринулся в ледяную воду.
Но быстро оказаться на противоположном берегу, где виднелось спасительное зимовьё, не получилось. Вода была по грудь, да к тому же приходилось раздвигать руками шугу. Речку я всё же перешёл, но на этом мои злоключения не за¬кончились. Зимовьё, как и лодку, нашёл медведь и навёл здесь свой порядок: окно было выбито, а печку он умудрил¬ся вытащить из зимовья.
Вода стекала с меня ручьями, а сапоги были полны до верха. Тут я совершил ошибку: разделся и стал выжимать одежду. Пока я это делал, кожа покрылась пупырышками, а зубы стали выстукивать дробь. Ещё холоднее стало после того, как я надел на себя отжатую одежду. Пока затыкал окно своей мокрой фуфайкой и затаскивал обратно печку, замёрз окончательно. Хорошо, что в зимовье был запас наколотых дров, и печка с первой же спички схватилась огнём. Пламя загудело, разнося спасительное тепло.
На следующий день я вновь поднимался вверх по течению и форсировал речку по грудь в воде, раздвигая шугу, что¬бы попасть в зимовье, у которого меня высадил вертолёт.
От этих ледяных ванн у меня обметало губы да возникло ненадолго лёгкое недомогание. Сейчас думаю, что я легко отделался за свои ошибки. Могло-то всё окончиться намного хуже.

Соболиный фарт

Объезжая стадо, Павел Яковлев обнаружил в одном месте множество соболиных следов. Опытный оленевод сразу же понял, что зверькам подфартило и они нашли для себя какое-то пропитание. Искать пришлось недолго. В паре сотен метров обнаружился задавленный волком олень. Но хищника что-то спугнуло, и он не стал доедать добычу.
Когда Павел привязывал своего оленя к дереву, то уви¬дел, как из прогрызенной брюшины выскочил соболь и бросился наутёк. Пока подходил к туше, оттуда же выскочил вто¬рой зверёк.
Оленевод решил посмотреть клеймо на ушах задавленного оленя, взялся за его рога и тут же отпрянул: ещё два соболя выскочили из прогрызенного ими отверстия.
Оказывается, что даже такие индивидуалисты, как собо¬ля, могут мирно трапезничать при обилии пищи.

По ком кричит ворон

В стадо, что находится в районе реки Ток, мы едем по речке Сивакан. В самом верховье поднимаемся на плато. Тайга здесь редкая. Угнетённая ветрами и морозами, она больше похожа на лесотундру. Но зато в этих местах отличный обзор.
Здесь нас всегда встречает ворон и километров десять сопровождает по Току. Его характерное коок... коок... доносится то слева, то справа. Иногда он улетает вперёд или отстаёт, и какое-то время мы его не видим. Потом неожиданно появляется и снова кричит. Исчезает наш непрошеный провожающий только тогда, когда мы спускаемся в ущелистое русло реки.Я спросил Николайкана: "А зачем ворон нас сопровождает и постоянно кричит? Он чего-то боится?
- Нет, нас он не боится, - ответил попутчик. - Он хочет, чтобы мы пошли на охоту. Наверное, он увидел где-то оле¬ней или сохатого. А ещё он зовёт так хищников, сообщая о нашем появлении. Надеется, что те устроят охоту на нас или наших оленей. Ведь ворон пирует на остатках чьей-то охо¬ты. Он кричит о добыче.

Закалённый Алик

В тайге многие носят "энцефалитки". Удобная одежда. Алик тоже её носил. Как-то зимой он на своём "Буране" попутно заехал ко мне на зимовьё. Мороз был сильный.
- Ты не замёрз в своей "энцефалитке"? - спросил я гос¬тя.
- Нет. Я хожу в ней всю зиму.
Подкинул я в печку дров, поставил чайник. Металлическая печь загудела, и скоро её бока стали малиновыми. Раз¬лили чай по кружкам, чаёвничаем. В зимовье стало жарко, и хотя сидел я в одной майке, изрядно потел.
Скоро Алик тоже стал раздеваться. Снял "энцефалитку". Под ней обнаружилась стёганая поддёвка. Снял поддёвку, а затем один за другим стянул через голову три свитера. Развязал широкий пояс из собачьей шкуры, расстегнул и снял две рубашки, потом - солдатское бельё и только после этих процедур остался, как и я, в одной майке.
- Ну, ты, Алик, закалённый, - поддел я его. - В одной "энцефалитке" всю зиму.
В ответ он только весело улыбнулся.

Снежок

Снежок-это собака-лайка. Белый красавчик, только нос да глаза чёрные.
За время охотничьего сезона много чего интересного происходит. Видел однажды, как на дереве сидели сразу два соболя, и даже совсем уж небывалую картину довелось наблюдать - белку и соболя на одном дереве.
А однажды, когда я подстрелил на дереве загнанного туда Снежком соболя и уже уложил добычу в рюкзак, пёс отошёл метров на пять от дерева и стал что-то раскапывать. Это оказался только что задавленный им соболь.
Соболятник он надёжный, и если вижу, что он пошёл по следу, то нужно садиться и ждать лая. А если его долго не слышно, то идти и искать. Если соболь спрятался под корни или в камни и его не видно, то Снежок лаять не станет.
Как-то соболь укрылся в корнях толстой лиственницы. Мы долго мучались, пытаясь его оттуда выгнать и выкурить дымом, но не смогли. Темнело, и надо было с этим заканчивать. Я привязал Снежка в стороне, а сам сделал вид, что соболя поймал и уложил его в рюкзак. Потом взял собаку на поводок и повёл, чтобы она не осталась здесь на ночь копать и грызть корни. Но мой друг разгадал эту мою нелепую уловку. То и дело забегал вперёд, прыгал, упирался мне в грудь лапами, пытаясь остановить и вернуть обратно. При этом тоскливо скулил, как бы говоря: "Ты ошибся или обманываешь меня. Соболь остался под деревом. Давай вернёмся".

Волки и росомаха

Два волка выследили и загнали на лиственницу росомаху. Желание придавить и съесть этого конкурента по охоте придало хищникам упорства, и они устроили осаду. Сначала легли прямо поддеревом и стали ждать. Об этом красноре¬чиво свидетельствовали две глубоко протаявшие в снегу лунки.
Росомаха - зверь очень выносливый, да к тому же обладает уникально тёплой шубой: она без труда заночевала на дереве.
Да и серым разбойникам упорства не занимать, а потому они терпеливо лежали под деревом. Но есть у росомахи ещё одно оружие, дающее преимущество над соперником, - её прианальные железы, выделяющие жидкость с невыносимо противным запахом. Весь ствол дерева и снег вокруг него были забрызганы этой жидкостью. Волки, не выдержав вони, были вынуждены отступить, но осаду не сняли, а ретировались на десяток метров и снова залегли. Протаявшие лежки явно показывали, что здесь они провели вторую ночь.
Неизвестно, как долго могла просидеть на дереве росомаха, но волки отступились и сняли осаду. Об этом свидетельствовали следы уходящих зверей в одну сторону, росомахи - в другую. Кстати, торжествуя победу, она ещё похо¬дила по волчьим лежкам и побрызгала на них своей вонючей жидкостью.

Соболь и белка

В верховьях Зеи, выслеживая соболя, наткнулся я на одиноко стоящее дерево. Вначале даже не понял, что здесь произошло: мало того что снег был испещрён соболиными следами, на нём было много каких-то ямок.
После того как посмотрел внимательно, понял, что ямки оставлял падавший с дерева соболь. Чуть дальше от дерева обнаружился и беличий след. После этого картина произошедшего стала ярко вырисовываться.
Белка, спасаясь от погнавшегося за ней соболя, заскочила на дерево. Соболь не отставал и продолжил погоню по дереву. Лёгкая и более сноровистая на тонких ветках белка упорно не давалась хищнику в когти. Он то и дело промахивался и срывался вниз, но близость добычи и голод заставляли его раз за разом повторять попытки поймать юркую белку. Десятки ямок на снегу свидетельствовали о его упорном желании достичь цели.
Ещё раз внимательно осмотрел место и нашёл то, что искал, - выходной след белки. Меня это порадовало. Же¬лание белки жить оказалось сильнее желания соболя ку¬шать.

Виртуальная антенна

Как-то работал я у гидрологов, которые расположились в верховьях Зеи. Дождей в то лето долго не было, и на реке стояла большая межень.
Ливень пришёл неожиданно. Лил он сутки, и, как это все¬гда бывает в горах, вода в реке стремительно поднялась.
Утром, когда мы проснулись, увидели, что водой унесло сколоченную нами лестницу, которая была пристроена кобрыву у реки. Но беда была в другом - сорвало проме- рочный трос, к которому крепилась наша лодка. А без этого единственного плавсредства у нас встала вся работа. О происшествии сообщили на нашу кустовую метеостанцию и скоро получили распоряжение: «Ждите вертолёт и ищите на нём лодку».
На следующий день прилетел Ми-1. На поиски пропажи снарядили меня. Полетели вниз по течению, осматривая завалы, протоки и русло, а километров через семь обна¬ружили нашу «Казанку». Приземлились на косу. Я привязал «беглянку» покрепче, чтобы её снова не унесло.
Оставалось вернуться по воздуху к ребятам, а уж потом вместе с ними отправляться за лодкой. Вертолёт взлетел и по спирали начал набирать высоту. Поднялись уже доволь¬но высоко, и, по моему разумению, пора было уже ложить¬ся на курс. Но винтокрылая машина забиралась всё выше и выше. Я ничего не мог понять, и в сердце закралась трево¬га: что-то заклинило, и пилот не может обуздать вертолёт? Тревога стала перерастать в панику.
В Ми-1 кресла пилота и пассажира располагаются рядом. Перекрывая грохот двигателя, громко спросил лётчика: «Что случилось?».
Он, видимо уловил на моём лице выражение недоумения и испуга, улыбнулся в ответ и громко прокричал: «Не бойся. Все нормально. Антенну делаю...».
Только после того, как мы приземлились, он, также весе¬ло улыбаясь, объяснил, что ему нужно было выйти на связь с диспетчером, а она здесь неустойчивая. Чтобы установить её, нужно подняться повыше. На сленге пилотов это и назы¬валось «Делать антенну».

Бэркан

Было это ещё в далёкую пору, когда существовал совхоз "Ударник". В моё зимовьё, что на Кара-Урэке, дядя Вася Трифонов заезжал попутно. Он-бригадир оленеводческого стада, и его забота - то и дело объезжать места выпаса оленей. Всё ли благополучно?
В один из своих приездов рассказал, что по Хаюм-Урэку спустились три волка и погоняли оленей. Охоту серых раз¬бойников он проследил, но, судя по тому, что задавленных оленей не обнаружил, оказалась она неудачной. Если бы нашёл, то "зарядил" бы остатки мяса таблетками отравы (в ту пору применять её разрешалось).
Но стадо-то надо беречь, а потому установил на волчью тропу самострел (бэркан). Он у него всегда приторочен к нарте.
После того случая снова встретились. Мне интересно уз¬нать, ушли волки насовсем или возвращались?
- Приходили, - говорит дядя Вася.
-А на самострел не напоролись?
- Напоролись. Только не волки, а олень. Матка.
- И что?
- Метров на 15 отошла и упала. Стрела-то насквозь про¬шла. Куда она с такой раной уйдёт? Да и стрелы я мажу про¬павшей печенью. Они отравленные получаются.
-А волки?
- Им удача выпала. Наткнулись на убитого оленя, попи¬ровали. Ещё полтуши не осилили, оставили. Вот теперь пусть приходят доедать. А я им подарок приготовил - яду не по¬жалел.
Ну а через несколько дней дядя Вася приехал уже на трёх упряжках. Вышел я его встречать, а на нартах красуются три волчьи туши: одна большая и две поменьше.
Улыбался довольный дядя Вася, а в передке его легко¬вой нарты лежал, как обычно завёрнутый в брезент, бэр¬кан. ,

Кто стучится в дверь ко мне?

Может, для кого-то нет ничего удивительного в способно¬стях радистки метеостанции Наташи, о которых я сейчас поведаю, но для меня они стали настоящим открытием.
Когда я бывал в гостях на метеостанции и в это время кто-то стучался к ним в дверь, то она, не видя человека, знала, кто пришёл. Скажем, раздаётся стук, а она тут же выдаёт: "Саша пришёл". И точно: заходил Саша.
В следующий раз, при очередном стуке, слышу: "Галя, за¬ходи". Открывается дверь, на пороге - Галя, Наташина под¬ружка.Как-то после очередного сеанса безошибочного угады¬вания я спросил: "А как ты угадываешь, кто пришёл?".
-Да очень просто. Каждый стучит по-своему.
Я знал, что радисты по манере работать на ключе разли¬чают своих коллег, но о том, что это можно угадать по стуку в дверь, слышал впервые.
Для меня такие способности до сих пор за гранью пони¬мания.
Хотя, может быть, у меня что-то не так со слухом или для этого требуется профессиональный навык, как у радистов?

Концерт
симфонической музыки

Летом на нашу оленеводческую базу забросили экспедицию лесоустроителей. Они прорубали просеки и проводили описание лесных запасов.
Наш бригадир Юра Трифонов подружился с одним из ра¬бочих- Володей. А осенью, когда пришёл конец сезонных работ и экспедиция собралась улетать, Володя пригласил Юру к себе в гости, в Кемерово. Юра согласился и поехал.
Впечатлений он привёз много и с упоением рассказывал нам об увиденном. В одном из рассказов меня поразило его ощущение от посещения с другом концерта симфоническо¬го оркестра. Классическую музыку я не понимал и признал¬ся в этом рассказчику. Тот возразил: "Я раньше тоже так думал, но на концерте в зале всё иначе. Особенно меня поразил дирижёр. У него в руках была маленькая палочка, и когда он ею махал, то мне казалось, что вся музыка выхо¬дит из её кончика. Это было волшебство, которое завора¬живает и приносит удовольствие".
Я запомнил это сравнение и тоже учусь радоваться этой музыке. Пока только той, что звучит по радио или телевизо¬ру, но очень мечтаю побывать на концерте симфоническо¬го оркестра, как Юра Трифонов.

Гречка е подливом

В пору моей срочной службы в нашем экипаже случилось непредвиденное: дизентерией заболел кок, а за ним следом -
60второй. По истечении многих лет после моей службы я, на¬верное, уже и не вспомнил бы об этом, если бы случившая¬ся с ребятами неприятность не имела для меня последствий.
Вызвал меня к себе командир и говорит: «Абоимов, при¬нимайте камбуз».
От такого предложения я даже опешил и начал жалобно лепетать, что, кроме яичницы, никогда ничего не готовил.
- Понимаю, - говорит командир, - но все вы остались такие, так что принимайте камбузное хозяйство.
После этого ничего не осталось делать, как ответить: «Есть принимать камбуз!».
Первый день в качестве всеобщего кормильца прошёл более-менее благополучно. На мою удачу мы как раз бази¬ровались на плавбазе и рядом готовили пищу коки из других экипажей. Кулинарного опыта у меня действительно не было никакого, а потому советы опытных специалистов были для меня спасением. Не помню всю раскладку первого дня, но запомнил, что на второе была рисовая каша с подливом.
- Ничего сложного здесь нет, - наставляли меня опыт¬ные коки. - Промой хорошенько рис в двух-трёх водах, по¬том залей водой на четыре пальца выше. Вода выкипит, и получится рассыпчатая каша. А мясо для подлива готовь отдельно.
Всё сделал, как мне советовали, и для первого дня полу¬чилось совсем даже неплохо.
На следующий день, на ужин, выпало готовить гречку с подливом. Я, окрылённый удачным опытом приготовления рисовой каши, промыл гречневую крупу в трёх водах, залил водой на четыре пальца, поставил на плиту и стал ждать, когда получится «рассыпуха». Время шло, но из гречки вме¬сто рассыпчатой каши стало получаться что-то непонятное. В общем, в моё представление о гречневой каше это меси¬во никак не вписывалось: получился какой-то клейстер. Ре¬шив, что мне попалась какая-то «неправильная» крупа, я отдельно приготовил мясной подлив. Всё это нужно было подать на ужин.
После ужина предстоял развод в увольнение, куда я и собирался пойти. Потому, поручив своему помощнику раз¬дать ужин, побежал в кубрик, чтобы успеть к разводу подго¬товить форму. С утюгом в руках я и услышал по корабель¬ной трансляции: «Дежурному по группе кораблей и дежурно¬му врачу прибыть на камбуз для снятия пробы».
А буквально через пару минут в кубрик по трапу скатился мой запыхавшийся помощник: «Коля! Гречка не понравилась дежурному по группе кораблей. Он приказал тебе к нему явиться».
Надев выходную форму, я отправился на поиски дежур¬ного офицера. Нашёл его за ужином в офицерской кают- компании. Это был капитан-лейтенант с другой подводной лодки. Когда он вышел, я бодро доложил, что кок-матрос Абоимов по его приказанию прибыл.
- Что у вас на второе? - строго спросил офицер.
- Гречка с подливом, - бодро отрапортовал я.
- Какая это на хрен гречка? Вы чем личный состав кор¬мите? - вскипел капитан-лейтенант.
Почувствовав угрозу, я затараторил скороговоркой, что я на самом деле не кок, а химик-дозиметрист, а на камбузе оказался потому, что заболели оба кока.
- Видно, что ты химик, - уже беззлобно ответил офицер. - Ты у коков с других лодок поспрашивай, если чего не зна¬ешь. Книгу поварскую найди. Экипаж кормить надо.
Через какое-то время по трансляции прозвучала коман¬да: «Идущим в увольнение от экипажей построиться на юте для осмотра».
Увольняющихся на берег осматривал уже знакомый мне капитан-лейтенант. Он шёл вдоль строя, осматривал мат¬росов, порой делал замечания. Подошёл ко мне, узнал, улыб¬нулся и сказал: «Хорошо провести увольнение, химик».
Два месяца я один за двоих безвылазно «пахал» на кам¬бузе, пока не кончился карантин у коков. Всё было не так уж и плохо. Гречку я тоже научился готовить. Её просто перед закладкой нужно было обжаривать, а не промывать... Но всегда, когда в раскладке значилось «Гречка с подливом», я напрягался.

Кочевье - в крови

Эвенки очень любят кочевать. Стремление к движению у них в крови. Наверное, к этому их приучил образ жизни, свя¬занный с охотой и оленеводством. Даже если нет нужды ко-чевать, то при длительной стоянке они всё равно перенесут свой табор метров на 200-300.
Кочёвки - поэзия и мелодия их жизни, даже несмотря на то, что это почти всегда тяжёлое и очень ответственное предприятие. Летом донимают комары, паут, дожди и жара, непролазные заросли кедрового стланика, крутые горные подъёмы и спуски, топкие болота и мари. Зимой - глубокий снег, наледи и гололёд.
Я всегда удивлялся выдержке и спокойствию эвенков в самых трудных, сложных и длительных передвижениях в ус¬ловиях тайги.
Как-то я спросил Юру Трифонова, своего бригадира: ка¬кой мерой эвенки измеряют пройденный путь?
- Нулги, - ответил он. - Это отдельный вьючной переход.
-Аесли в километрах?
- Примерно это расстояние равняется 12 километрам. За день можно проехать два и даже три нулги. Всё зависит от оленей и цели кочёвки. На оленях мы можем кочевать очень широко.
Со временем, когда появились собственные олени, ко¬чёвки для меня стали также очень значимыми, потому что это новые места, новые приключения и впечатления, новые встречи.
Сейчас, когда я живу в городе, порой так сильно хочется снова оказаться в тех местах и с теми людьми, которые ут¬ром сказали бы: «Коля, инымган нулгидяс» (Коля, сегодня кочуем).

Маут

Маут-это эвенкийский аркан для ловли оленей. Делают его из шкуры, снятой чулком с шеи быка-оленя. Происходит это в сентябре, перед гоном, когда шея самца наливается особой силой. Она значительно увеличивается в объёме, а шкура становится прочнее - ведь впереди бои за самок, и природа готовит все органы оленя к ним.
На эвенкийском языке заготовка для изготовления мау- та называется "мука" и для русского уха звучит, в общем-то, знакомо. С заготовки с помощью ножа сбривают шерсть, а с другой стороны срезают мездру. После этого начинается
63
самая ответственная работа - нарезка ремня на маут. Сня¬тая чулком заготовка позволяет делать это по кругу. На всём протяжении ремень должен иметь ширину около двух санти¬метров. Изготовленный из шеи, он получается довольно длинным.
После того как ремень нарезан, его привязывают к де¬реву и, растянув, скручивают. В какую сторону будет скрут¬ка, зависит о того, кто им будет пользоваться: правша или левша. Плотно скрутив и натянув во всю длину, маут остав¬ляют сушиться на морозе и ветру. Так он не пересохнет и не станет ломким. Ножом его ещё подравняют, убирая лишнее. Затем его натрут смолистыми ветками кедрового стланика или ели. Отомнут, передёргивая вокруг ствола лиственни¬цы. И только после этих процедур начнут приручать его, скла¬дывая для броска.
Эвенки имеют свою меру длины, которая называется дар. Равняется он длине размаха рук, раскинутых в сторо¬ны. Маут в пятнадцать дар - очень хорошее орудие лова. Хороший маут высоко ценится. Ведь не зря оленеводы го¬ворят: «Будет маут - будут и олени».
Как-то я поинтересовался у своего друга: «Во сколько лет ты научился кидать маут?».
- Да сколько себя помню, - ответил тот.
Эвенки - большие мастера в этом деле, ведь среди мча¬щихся оленей нужно выхватить того, которого наметили. И это почти всегда получается с первого раза.
Маут - многофункциональное орудие. При поиске оленей, когда с собой нет уздечек, маут используют и для ловли, и для привязи. Для этого существует способ привязывания, позволяющий на одном мауте вести до шести-восьми оле¬ней. А привязанный между деревьями маут позволяет обу¬строить загон. В общем, в любом случае, где необходима длинная верёвка, выручит маут.
Хозяин всегда относится к мауту аккуратно. Хорошие мастера по их изготовлению встречаются редко, хотя сде¬лать его может каждый пастух.
Эвенки не любят брать чужой маут, к тому же им не все¬гда можно сразу поймать нужного оленя. По сути, маут - это оружие, и к нему также нужно привыкнуть и «пристрелять¬ся».

Колорук и авсакан

Эвенки - таёжные кочевники, и весь их быт хорошо при¬способлен к этому образу жизни. Всё, что необходимо для жизни в кочевых условиях, укладывается компактно и рас¬пределяется по своим местам. ,
Один вьюк, который называется «эковья» или «сумина», служит для перевозки кухонной утвари. В него укладывают кастрюли, чайник, поварёшку, чашки, ложки, кружки... Сбоку (всовывается столик, изготовленный из листа фанеры. Та¬кая укладка носит название «колорук». Это слово я запом¬нил сразу, наверное, потому, что оно ассоциируется с рус¬ским выражением «около рук».
На три-пять человек получалось всего полвьюка. Меня нсегда изумляла эта предельно ограниченная в объёме про¬стота, когда вроде бы ничего нет и в то же время всего в достатке.
Много раз, глядя на хозяйку в палатке и даже кочуя один, и понимал, что колорук всегда должен быть под рукой. У него даже место своё есть в палатке в углу, за печкой, где он ни¬кому не мешает и им удобно пользоваться.
Очень важное место занимает сумочка под инструмен- 1ы, которая называется «авсакан». В ней находится всё, что может пригодиться для постоянной текущей работы. :1десь лежат плоскогубцы, шило, ножницы, иголки, нитки. I сгь место для напильников и брусочков для заточки но¬ли >й, топоров и пил. Там же можно найти ручку, карандаш, расчёску, отрезки проволоки и другую мелочь.
Раньше авсакан шили из выделанной оленьей кожи, но снйчас обычно для этой цели используют сумочку из-под индивидуальной аптечки. Удивительно, как в неё, такую не¬большую, умудряются разместить много всего.
Каждый таёжник имеет авсакан и пользуется им практически ежедневно. Есть он и у женщин, но, конечно, значитльно отличается. В нём есть всё для шитья одежды и обуви, но, как и мужской, он очень практичен.
I ели во время кочёвок при вас есть авсакан, то всегда можно рассчитывать на то, что удастся выйти из любых не¬предвиденных ситуаций, а если нет, то могут

возникнуть большие проблемы.Тыявун - эвенкийский посох

Меня, прожившего с эвенками более сорока лет, до сих пор удивляет та рациональность обыденных вещей, кото¬рыми они пользуются.
Вот, например, тыявун. Этот посох обычно делается из тальника. Ошкуренный и высушенный, он почти не имеет веса, но очень крепок. Эти качества крайне важны при езде на оленях, когда при посадке на посох нужно опираться всем весом своего тела.
Выбирая тальник на тыявун, рассчитывают, чтобы на его нижний конец приходилась развилка. Отрезают так, чтобы получалось парное подобие оленьего копытца. С такой раз¬вилкой-копытцем посох не будет глубоко проваливаться в снег зимой, а в марь-летом. При стрельбе он послужит со- шками-подставкой для ружья. При езде верхом с его помощью можно отводить в сторону ветки деревьев и кустарни¬ка, подогнать оленя.
Посох также используется для определения свежести сле¬дов во время охоты или в поисках оленей. Интересно на¬блюдать за этой процедурой: на истоптанном снегу охотник или пастух, не слезая с оленя, тычет в следы тыявуном, отыс¬кивая самый свежий. А найдя, безошибочно следует по нему, иногда проверяя очередным ощупыванием.
Помогает посох и при пешем переходе: при подъёме и спуске по крутым горным склонам, при переходе вброд кру¬тых горных рек.
Иногда, в знак уважения, тыявун украшают резьбой. А о его важности говорит то, что он почти всегда стоит рядом с ружьём у входа в палатку. В тайге они могут понадобиться в любую минуту и должны быть всегда под рукой.

Олени дорогу знают

В тайгу, не имея ни малейшего представления о ней, я попал из Ташкента, а уже через месяц кочевал на оленях с эвенками, охотясь на соболя, белку, глухарей и рябчиков.
Запомнилась первая поездка. На табор, где находилась палатка со всем охотничьим и бытовым имуществом, а так¬же с двумя десятками оленей, мы выехали, когда совер-
66шенно стемнело: в потёмках предстояло преодолеть двад¬цатикилометровый путь по тайге. Меня усадили на после¬днюю в связке нарту, и олени помчались в ночь. Только при¬выкнув к темноте, я начал различать силуэты мелькающих кустов и деревьев, да ещё колыхание рогов бегущих оле¬ней.
Темнота плотно обступила нас, никаких ориентиров не было и в помине. Куда мы едем - понять было невозможно. Но этот вопрос постоянно крутился в моей голове.
Проехали около часа, остановились. Николай Егорович, мой первый таёжный учитель, окликнул: "Коля, как ты там? Псё хорошо? Не замёрз?” - "Нет".
Потом, поправляя оленью упряжь, подошел ко мне. Я не удержался и спросил: "Дядя Коля, а как вы видите ночью, куда ехать? Как запомнили все деревья, мимо которых мы проехали?".
Наставник засмеялся и пояснил: "Да я ни одного дерева и не запоминал. Даже подремал под звон колокольчиков. Не полнуйся, скоро доедем. Олени хорошо дорогу знают. Мы ,щесь выезжали из тайги в посёлок, и сейчас они бегут по своей дороге обратно.
Олени приучены к кочёвкам. Где мы палатку ставим, там их дом. Там их отпустим, и они уйдут кормоваться. Подкарм¬ливаем солью и комбикормом, чтобы не уходили далеко".
(Позже мне самому не раз доводилось уводить оленей на табор ночью. Так поступают все таёжники, кочующие на оленях.)

Чувствовать время

Два дня мы провели на этом таборе, а потом поехали дальше по охотничьему участку дяди Коли. Перекочёвки были по 15-20 километров. Обохачивали (проходили с охо- юй эту территорию) новое место и кочевали дальше. Я смот¬рел по сторонам и любовался красотами этого неведомого для меня мира тайги. По пути попадались следы зверей, взле- I лпи или садились на деревья глухари и рябчики. Иногда мы их стреляли, а вечером ели мясо или супы из этой дичи.
По вечерам Николай Егорович устраивал мне экзамены. I (апример, спрашивал: "Сколько речек и ключиков мы се- юдня проехали, и в какую сторону они бегут? С какой сто¬роны светило солнце, когда мы ехали?".
67Я затруднялся ответить, и тогда он говорил сам: "Про¬ехали четыре ключика и одну речку. Текут они слева напра¬во. Примечай, куда снесла вода вершинку упавшего дерева или с какой стороны наносит мусор и листву.
Когда мы выехали, солнце светило слева, потом прямо в лицо, а к вечеру оно было уже справа. Это значит, что мы ехали на юг. Зимой солнце ходит по южной стороне небос¬клона: взойдёт на юго-востоке, а сядет на юго-западе. Ле¬том же всходит на северо-востоке, а садится на северо- западе. Так что восход и заход солнца сдвигается то к югу, то к северу. Это годовой цикл. Будешь это знать и всегда поймешь, где север, восток, юг и запад.
Ещё привыкай не только видеть, но и чувствовать сво¬им телом. Ходишь по тайге, крутишься во все стороны, а телом чувствуй, где солнце. Вот пошёл от табора в сторо¬ну, и солнце светит справа, когда будешь возвращаться, оно должно светить слева. Место табора и солнце ты дол¬жен научиться сопоставлять. Для этого надо научиться чув¬ствовать время, чтобы делать поправки на расстояние, которое прошёл, и солнце, которое успело сместиться. Это очень важно. Старайся об этом помнить, и придёт навык. С навыком придёт и опыт. Тогда всё будет получаться само собой".
Чтобы облегчить мне изучение всех этих премудростей, Николай Егорович взял за правило на каждой стоянке зас¬тавлять меня рисовать карты-схемки местности. Помечать на них маршруты переездов, места установки ловушек и капканов. Даже сейчас, по прошествии многих лет, когда я открываю свои дневниковые записи, вспоминается всё.

Город и тайга

В мою обязанность, как самого молодого и лёгкого на ногу, входило утром подгонять оленей к табору. Они же иног¬да уходили на полтора-два километра в разные стороны. В этом случае мой наставник тоже спрашивал, где я их нашёл. Вначале я не мог толков объяснить, но со временем это стало получаться всё лучше. Места в округе становились мне знакомыми. С каждой сменой стоянки прибавлялись крупицы опыта.
Вот так вводил меня дядя Коля в географию и топогра¬фию таёжной жизни, приучая не только смотреть, но и ви¬деть, а увиденное понимать.
Он часто шутил: "Вы, городские, в тайге плохо ориентиру¬етесь, а мы, эвенки, в городе ничего толком запомнить не можем".
Действительно, город и тайга похожи, если мы попадаем в незнакомые места. Таёжник в таких местах ходит с огляд¬кой, пока не освоит, не найдёт все тропинки, броды, перева¬лы. Так же ведёт себя и городской житель в незнакомом районе или другом городе. Через некоторое время таёжник держит в голове карту местности, а городской житель - план города.
Когда в феврале мы возвращались в Бомнак, то я уже узнавал места. А главное - Николай Егорович научил меня чувствовать солнце и время. Я видел, что мы всё время едем на север - солнце светило нам в спину.

Ночной компас

Ночью он показывал на полярную звезду и Большую Мед¬ведицу: "Это созвездие - наш эвенкийский ночной компас и наши ночные часы. Ручка этого ковша движется, как стрел¬ка на часах. Тебе только надо запомнить, как меняется её положение, и ты будешь знать время".
В предутренние часы хороший ориентир - светящаяся на востоке Венера (по-эвенкийски Чалбон).
Луна (Бега) - это эвенкийское ночное солнце. Она ходит по югу, а длина и место этого хода зависят от её фазы. Живя в городе, луну на небе я почти не замечал и совершенно не интересовался её фазами. В тайге же от неё зависит много.
Молодая луна светит с вечера, ты можешь припозднить¬ся, и при её свете легко вернуться на табор. Если луна ста¬рая, то на небосклоне она появится ночью или под утро и будет светить до рассвета. Это позволит пораньше двинуть¬ся в путь. А в полнолуние можно кочевать всю ночь.
Я ещё застал эвенков, которые днём охотились, а вече¬ром, при лунном свете, начинали переезд на новое место. Любил такие переезды мой друг Гена Яковлев. Но это уже классика таёжной жизни.
На обратном пути в Бомнак Николай Егорович доверил мне ехать впереди: "Так ты лучше дорогу запомнишь. Сзади ехать будешь, как женщина. Они привыкают видеть только спину мужа, а что творится вокруг, не помнят. Крути головой, оборачивайся назад. Помни, когда будешь возвращаться, картина будет совсем другой".
Когда небо обещало снег или он уже начинался, настав¬ник снова поучал меня: "В сильный снег даже опытный че¬ловек может потерять ориентир. Почувствовал, что не зна¬ешь, куда идти, не дёргайся в разные стороны, а возвра¬щайся обратно своим следом. Если снег повалил так, что не видно и твоих следов, то останавливайся и готовься ноче¬вать. В тебе ещё много сил, и ты хорошо подготовишься к этому. Эвенкийский костёр даст тебе возможность отдох¬нуть и набраться сил. А когда рассветёт и закончится снег, легко сориентируешься и продолжишь путь".

«Держите солнце в голове»

Научиться ходить по тайге и не теряться может любой. Собрались в лес, посмотрите сначала карту местности. Найти её в наше время нетрудно. Запомните главные ори¬ентиры и определитесь со сторонами света по солнцу и по карте. В лесу "держите солнце в голове" и чувствуйте его своим телом. Засомневались, остановитесь, хорошенько подумайте и не паникуйте.
Мне доводилось работать в экспедиции проводником на оленях. Начальник экспедиции показывал мне на карте ме¬сто, куда они в этот день пройдут с маршрутом, а я, навью¬чив оленей экспедиционным грузом, отправлялся туда сво¬ей тропой. Дорога никогда не была прямой: нужно было объезжать высокие горы, искать броды и перевалы, нахо¬дить звериные и людские тропы в густом стланике и топких болотах. Благодаря моим друзьям-эвенкам я научился по¬нимать своё местоположение в безбрежном пространстве тайги.
Остаётся пожелать удачи тем, кто решит побродить по таёжным просторам. Всё получится, если будете вниматель¬ны, не станете совершать необдуманных действий и учтёте опыт таёжных жителей - эвенков.


Мудрость детских забав

Когда 45 лет назад я приехал в Бомнак, меня всё пора¬жало своей необычностью. Как-то увидел обломки оленьих рогов, связанных между собой в длинную цепочку. Заинте¬ресовался и спросил у одного из своих новых друзей-эвен- ков: "Что это?".
- Дети играют, - ответил тот.
Позже я много раз наблюдал эти игры: ребята таскали по земле рога, изображая кочёвки по тайге на оленях.
Для них это было хорошо знакомым делом, ведь лето они проводили в тайге вместе с родителями и оленями. Каждый считал своих оленей самыми красивыми и сильными.
Как-то спросил одного мальчугана: "Ты помнишь всех сво¬их оленей?".
- Конечно, - уверенно ответил он и начал перечислять, указывая пальцем, - вот впереди связки самый большой рог - это Укчак (Седовой). Следом рог с лопаточкой - это Дагаптук. Он идёт всегда за Седовым, потому что не тянет¬ся на узде и спокойный. Дальше веристый рог- это Лербе. А потом идут Ландо", Тырывуктыка'н, Чалкача"н, Борончен, Герой-кан, Манктыкан, Нямикан...
Иногда ребята собирались группами и тащили друг за дружкой свои связки. Было понятно, что они имитируют ко¬чёвки, мысленно представляя себе свои летние приключе¬ния: преодолевали высокие горы, бурные ключи, полновод¬ные реки, топкие мари. Останавливались, что-то обсужда¬ли, о чём-то спорили.
Эти игры помогали детям не забывать полученные за лето навыки и быть сопричастными к тому делу, которым зани¬мались их родители. К тому же этими играми они гасили тя¬жесть зимней разлуки с родителями.
Мне, игравшему в детстве совсем в другие игры, но про¬шедшему позже большой таёжной тропой, видится вся пре¬лесть и мудрость забытых ныне в Бомнаке детских забав. Они вели ребят в мир единения с Матерью-Природой и глав¬ным эвенкийским символом - Оленем.

Зачем оленёнку рога

В верховьях Тока зимой нередко выпадает большой снег. Оленям, чтобы добраться до корма, приходится копать на¬стоящие траншеи. Особенно тяжело оленятам и самкам. Случается, в оленьем стаде возникают драки из-за расчи¬щенных копанин. И что удивительно - оленята-сеголетки не уступают в этих битвах взрослым быкам.
А происходит это так: бык своими широкими копытами, как лопатой, раскидывает снег до ягеля. И только примется он за еду, как тут же появляется оленёнок и острыми, как шило, рожками начинает отгонять быка. Тому нечем отве¬тить. Дело в том, что в первый зимний месяц сразу после гона бык сбрасывает свои огромные и крепкие рога. Ещё недавно грозный для всего стада, этот величавый краса¬вец становится беззащитным перед малышом.
Остаётся одно: снова разгребать снег, добираться до ягеля, хотя покормиться на новом месте опять-таки не все¬гда удаётся.
Вот такую маленькую, но очень важную хитрость приро¬да придумала для слабых в борьбе за жизнь.

Медвежья история

Солнце, растопив снег над берлогой, тяжёлыми каплями разбудило окончательно её обитателя. Берлога становилась для медведя неуютной. Тепло и яркий свет тянули наружу. Выбравшись, он потянулся, покатался с боку на бок, разми¬ная косточки, и не спеша побрёл вниз по склону сопки. Доб¬равшись до реки, направился по её течению. На речке, по берегам и косам, лежали разбросанные ледоходом глыбы льда. Медведь брёл между ними. Иногда ему выпадала уда¬ча: он находил снулую или убитую при ледоходе рыбину, тут же съедал её и двигался дальше.
В устье небольшого ключика зверь наткнулся на охотни¬чью избушку. Остановился, стал принюхиваться, стараясь уловить запах съестного. Долго ходил вокруг, не решаясь подойти. Хозяева её, отохотившись зиму, уже месяц, как ушли в посёлок. Не обнаружив опасности, осмелел медведь.
Выдавил окно, влез в зимовьё и попал прямо к столу, на котором хозяева оставили керосиновую лампу, приёмник, банки с солью, сахаром, перцем, лавровым листом.
Медведь съел сахар. Делее попалась банка с перцем, которая перевернулась, а содержимое рассыпалось. До¬веряя больше всего обонянию, мишка нюхнул содержимое банки. Что тут началось...Перец попал на лапы, в нос, глаза. Медведь отфыркивался, тряс головой. Ничто не помогало. Ужас обуял зверя. Он стремглав выскочил из окна и, подки¬дывая отощавший за зиму зад, пустился в чащу.
Через некоторое время к избушке приплыли на лодке хо¬зяева-охотники, которые легко разобрались в произошед¬шей здесь с медведем "трагедией". Долго смеялись они над незадачливым грабителем и были рады, что перец спас из¬бушку и продукты от разорения.

Горностай

Первый раз я увидел его у избушки в конце ноября, когда выпал глубокий снег. Правда увидел не самого зверька, а его глаза. Две чёрные бусинки несколько раз вынырнули из- за снежного бугорочка и исчезли. Я стоял не шевелясь, хо¬тел узнать, что же за гость пожаловал к моему жилищу?
Осторожно повернул голову вправо. Вот он, горностай! Он смотрел на меня изучающе и без страха. Мелькнула мысль добыть его, но тут же исчезла. Не было охотничьего азарта: зверюшка сама лезла в руки.
Понаблюдал ещё немного и ушёл в зимовьё, занялся сво¬ими делами. Когда стемнело, за стенами домишки послыша¬лись шорох и возня. Несколько раз в проёме окна, завален¬ного по самые стёкла снегом, мелькнула тень непрошеного соседа. Ах ты, нахалёнок!
Поужинав, подкинул в печурку дров, погасил свечку и улёг¬ся на нары. Хорошо лежать вот так, в тёплой тишине, после долгого пребывания на морозе. Убаюкивают плавающие по полу, стенам красные блики от гудящей печки.
Вдруг на освещённом полу возникла чёрная тень. От не¬ожиданности я привстал. И тут же тень метнулась под нары. Кто это? В неярком свете зажжённой спички рассмотрел в углу дыру-лаз. Постарался горностаюшка.
Утром увидел картину: у входа в избушку в ящике, где хра¬нились потроха кабарги для приманки, восседал горностай. До него было всего метра полтора, но зверёк не двигался, смотрел на меня с явным вызовом. Да, видимо, голод был так велик, что пересилил страх перед человеком.Я вернулся в избушку, нарезал кусочками сырое мясо. Горностай будто ждал меня, но близко не подпустил. Встал на задние лапки и угрожающе зациркал. Однако от мяса не отказался. Съел.
На следующее утро я ушёл на другой участок тайги и вер¬нулся только через три дня. Под навесом у входа в зимовьё всё было засыпано перьями рябчиков. Так, опять похозяй¬ничал мой квартирант. От подвешенных тушек заготовлен¬ных мною рябчиков остались одни головки. А вечером явил¬ся и горностай.
Прожили так мы с ним вместе, соблюдая нейтралитет, до конца охотничьего сезона. Зверёк вовсе перестал меня бояться. Охотно ел из моих рук. Очень я привязался к этому живому, своенравному существу, разделявшему моё одино¬чество.
На следующий год я ждал возвращения горностая, но он не пришёл. А я не оставляю надежду, что однажды он снова зашуршит под нарами, глянет на меня своими глазами-бусинками и циркнет недовольно в ожидании угощения.

Эхо

Мы с Васей Яковлевым поехали проверять оленей с Уля- гирской базы. Двинулись вниз по ключу, а Юра Трифонов - вверх. Договорились встретиться и заночевать на реке Ток у Красного яра.
К условленному месту мы с Василием приехали рано. По¬ставили палатку, отпустили пастись рабочих оленей. Уже в сумерках услышали, как внизу по склону, между нами и Красным яром, застучал топор. Поняли, что приехал Юра и тоже таборится. До него метров 300. Крикнули: "Юра, мы здесь. Иди сюда!".
- Иду! - услышали в ответ.
Подождали, но никто не появлялся. Покричали ещё раз. Он снова ответил, но так и не пришёл. Почему он к нам не при¬шёл, было непонятно, но наступила ночь, и мы легли спать.
Утром увидели, что ночью выпал снег и к нашей палатке подходил олень, за которым тянулась узда.
- Юрин Седовой, - определил Вася. - Он его всегда с уздой отпускает, когда один кочует. Так его легче найти. Иди по следу и Юру найдёшь.
ГЯ пошагал по оленьему следу и скоро нашёл Юрин табор. Вместо палатки стоял запорошенный снегом дямпан - эвен¬кийский полог Приподнял одну из стенок и увидел спящего на оленьей шкуре в спальнике Юру. Он проснулся и первым делом спросил: "Вы где стоите?".
-Да вот метров 300 от тебя по склону, - показал я рукой вверх.
- Как выше? - удивился он. - А я два раза ходил искать вас вниз до Красного яра.
С причиной конфуза, произошедшего с опытным таёжни¬ком, мы разобрались - Юру обмануло эхо, отразившееся от склона горы. Случившееся стало для нас серьёзным уроком. И рассказать об этом я решил с назидательной целью - вдруг с кем-то тоже такое произойдёт.

Методы охоты

Когда я только начинал охотиться, то моими учителями было много людей. Об охоте я совершенно ничего не знал, а потому ко всем прислушивался. Но особо мне хочется рассказать о двух Николаях и их методах добычи пушного зверя. Оба они были очень опытными и умелыми, но их ме¬тоды добычи соболей были разные.
Николай Сафронов любил охотиться с собакой. Верхом на седовом олене выслеживал он соболя до свежего следа и отпускал собаку. "После этого соболь у меня в кармане", - говорил он.
- И сколько соболей за день можно добыть таким спосо¬бом? - любопытствовал я.
- По-разному. Однажды с собакой загнали семь соболей.
Это впечатляло.
Николай Романов охотился на соболей капканами. Изред¬ка ставил их на приманку, но самым добычливым считал ус¬тановку "на подрезку" (на тропе). Его аргументы в пользу такого метода также были убедительны.
- Едешь верхом на седовом спокойно. Нашёл соболиную тропу - перекрыл её капканом, ещё нашёл - снова капкан. Три дня расставляю капканы и три дня проверяю. Спокой¬но поставил, спокойно собрал. Перекочевал на новое мес¬то, и там такая же процедура.- Сколько соболей можно поймать за день таким спосо¬бом? - не отстаю я со своим вопросом и от этого учителя.
- Когда как. Само много я однажды привёз семь.
Проведя много времени с эвенками-охотниками, наслу¬шавшись рассказов о повадках таёжных животных, понял, с кого мои учителя брали пример.
Дядя Коля Сафронов предпочитал метод росомахи. Это необычайно крепкое и выносливое животное может безос¬тановочно гнать свою добычу несколько суток. В конце кон¬цов обессиленная жертва попадает в железные челюсти своего преследователя.
Николай Романов применял способ охоты рыси. У неё совершенно особенный образ жизни и охоты. След её все¬гда нетороплив. Идёт она шагом. Хороший нюх и отличный слух позволяют ей обнаруживать жертву намного раньше, чем та её заметит. В таких случаях начинается бесшумное скрадывание, которое завершается молниеносным брос¬ком. Если восемь-десять прыжков не решили участь жерт¬вы и она успела убежать, то рысь её дальше преследовать не будет.
Ещё один из способов её охоты - засада. Устроит она её на хорошей заячьей или кабарожьей тропе и будет ждать, иногда несколько суток. И час её удачи обязательно придёт. Также в засаде стоят капканы Николая Романова, готовые сомкнуть свои стальные челюсти на жертве.
Но когда выпадал глубокий снег и охотиться с собакой было бесполезно, когда ветра задували тропки и поставить капканы под след было невозможно, оба охотника перехо¬дили на универсальный метод таёжного охотника - волка. А это и росомаший гон, и рысье скрадывание, и засада.
Мне самому потребовался не один десяток лет, чтобы хорошо освоить все эти методы. И я благодарен всем моим учителям, потому что, как и их, охота кормила меня и мою семью всю жизнь.

"Соперники'9

В тот год я охотился на Арге. Четыре зимовья моего предшественника позволяли охватить большую территорию участка. Когда выпал первый снег, то по следам стало видно, что соболей здесь много. Я торопился разнести и расста¬вить капканы и приманку.
Со мной был ещё один охотник - молодой пёс-лайка Сне¬жок. Ему всего два года, и в предыдущий охотничий сезон я научил его выслеживать соболей, но поохотиться с ним как следует не получилось. Здесь же он отличился сразу, загнав на деревья в первый же день охоты двух соболей. С этого и началось наше негласное соревнование: загнанные Снеж¬ком записывались на его счёт, а пойманные в расставлен¬ные капканы - на мой.
Пока прошли по участку, по всем путикам и избушкам, счёт был уже 6:0 в его пользу. Капканы начали давать результат только на втором круге, да и то очень слабо. Мышиное изо¬билие и хороший урожай брусники позволяли соболям не бедствовать с едой - развешенные рыбьи хвосты и голо¬вы они дружно игнорировали.
Снежок загонял соболей почти каждый день. Я в погоне за лидером добавлял к приманкам новые деликатесы - ку¬сочки рябчиков и глухаря. Но и на них сытый соболь не за¬рился. В результате за короткое время Снежок обошёл меня на неприличную дистанцию и лидировал с разгромным счё¬том 14:2.
В середине ноября выпал обильный снег. Я встал на лыжи, а резвость Снежка ощутимо поубавилась, и он всё чаще стал бегать не по сторонам от путика, а по натоптан¬ной лыжне. И всё же время от времени ему удавалось за¬гнать соболюшек.
В мои же капканы зверьки лезли всё охотней. Ведь глу¬бокий снег надёжно прикрыл все таёжные пищевые припа¬сы, а на самоловах приманки добавлялись регулярно. В результате мои показатели стали расти, а у напарника они почти остановились. Но догнать его смог только после того, как счёт стал 22:22.
В середине декабря снег выпал ещё раз и охота Снежка окончательно остановилась. Теперь он передвигался толь¬ко по лыжне, а за её пределами беспомощно барахтался в глубоком снегу. Грустно и виновато смотрел он на висящих в моих капканах соболей. Я же при любой возможности старал¬ся приободрить своего "соперника". Вечером в зимовье, при¬корнув у моих ног под столом, он то и дело взлаивал, поскули¬вал, смешно перебирая лапами. Видно было, что и во сне он продолжает охотиться. Я с умилением смотрел на своего дру¬га и думал: "Какой же ты, Снежок, молодчина. Какой умница".
;


Последний сохатый

Последний сохатый метался по тайге из края в край и не мог найти себе покоя ни днём, ни ночью, ни зимой, ни летом. Пешком и на лыжах, на оленьих упряжках и лошадях, на сне¬гоходах и мощных вездеходах, на моторных лодках днём с биноклями и прицелами, ночью с фарами, обвешанные все¬возможными винтовками и ружьями, проникая в самые от¬далённые и глухие места, преследовали его люди беспощад¬но и жестоко.
Если раньше сохатый не боялся машин, то теперь уно¬сился прочь, чуть заслышав механический гул. Но никакая насторожённость и данная природой способность к выжи¬ванию уже не помогали ему, и из всех своих многочислен¬ных сородичей он остался один. Давно погибли от пуль отец и мать. Одного из братьев убили и, подцепив ещё тёплого за ноги, утащили по воздуху на винтокрылой машине. Соха¬тый остался один.
Обречённо смотрел он на своих преследователей. Зверь понимал, исчезни он, человек найдёт себе другие жертвы, и их ждёт участь его собратьев. Понимал он и то, что такая же участь ждёт и человека, который, оставшись один в этом мире, завоет от тоски и одиночества, поздно осознав, что красоту, данную ему Творцом, он перевёл на кучи отходов. Поэтому сохатый изо всех сил старался выжить. Выжить, чтобы выжило всё живое на земле. Выжить, чтобы выжил и его преследователь - человек.

Слава Богу, я в тайге»

Постоянным читателям газеты «Зейский вестник», манер¬ное, нет необходимости рассказывать о творчестве Николая Абоимова. Его рассказы, в основу которых положены собы¬тия, пережитые самим автором, вызываю! нем шеннмй инте¬рес. Неповторимыми и запоминающимися их делает так не¬обходимая в коротких рассказах детализация и абсолютное знание материала, с которым он работает. 13 декабря Нико¬лай Иосифович отметил своё 70-летие.
Как водится, к такой знаменательной дате положено под¬готовить хоть небольшую газетную публикацию человек- то известный. За несколько дней до юбилея выкроили мы вре¬мя и расположились для беседы. Вот тут-то до нас обоих и дошло, что, по сути, автор давным-давно всё рассказал о себе в своих рассказах. Повествование в основном он вёл от пер¬вого лица и просто не мог не упоминать о себе. В результате разрозненная мозаика отдельных сюжетов сложилась в об¬щую картину жизнеописания. И всё же.
Родился 13 декабря 1947 года в Оренбургской области.
- Абоимовы - это старинный род уральских казаков. - го¬ворит Николай Иосифович. - Первое упоминание об этом роде относится к 1650 году. А происхождение фамилии связывают с Боимом Андреевым Астраханским.
Потом семья переехала в Узбекистан, и там под южным горячим солнцем прошло детство. Там закончил среднюю школу и там же понял, что такое интернационал.
- В нашем классе учились дети самых разных националь¬ностей, - вспоминает он. - Бок о бок сидели в классе крым¬ские татары, немцы, корейцы, греки, таджики, русские, узбе¬ки...
А потом была служба в подводном флоте, г де и произошла встреча с матросом, призванным из Бомнака. Эта встреча по¬влияла на всю дальнейшую судьбу Николая Абоимова.
- Как и многие мшшчишки. я в детстве зачитывался при¬ключенческими книжками, - рассказывает Николай Иосифо¬вич. - Только у большинства этим всё и заканчивается, а у меня это увлечение положило начало тому, что стало делом всей жизни. Уже тогда я твёрдо решил, что буду жить там, где живут северные народности, и обязательно заниматься охо¬той. Так всё и получилось. Отслужил и в 1970 году приехал в Бомнак.
Было мне в ту пору уже 24 года, но я вообще ничего не знал ни об охоте, ни об оленеводстве... Дурак дураком. Но желание научиться всему было очень большое. Бывало, про¬снусь ночью и радуюсь: «Слава Богу, что я не в Ташкенте, а в тайге».
Начал постигать премудрости таёжной жизни. Мне очень повезло с учителями. Первое время не мог отличить свежий след от старого, не мог понять, в какую сторону пошёл зверь. Но желание всё постигнуть здорово помогает в любом деле. Прошло несколько лет, и я, даже не слезая с «Бурана», видел, что след свежий, и знал, куда он ведёт. Всё приходит с опы¬том. То же самое и с ориентированием на местности. Уже шкурой чувствуешь, где юг, а где север.
Где-то через год меня направили в стадо к бригадиру Юре Трифонову - внуку известного всем Улукиткана. Отец у него умер рано, и его воспитывал дедушка. Юра был очень ум¬ный, много рассказывал о себе и своих родичах, многому на¬учил. Я много премудростей почерпнул от своего бригадира. Но его уж нет в живых.
А 1973 году, когда не хватало каюров для многочислен¬ных изыскательских экспедиций, я напросился на работу в одну из геологических партий, которая трудилась в районе Токо. Кстати, именно эта экспедиция работала по Эльгинскому ме¬сторождению угля.
Потом и охотился, и каюрил, а последние четыре года пе¬ред пенсией был бригадиром в стаде. В бригаде было 11 че¬ловек. Оленей в стаде было очень много, и мы даже не могли сосчитать их точное количество. Только приплод оленят на¬считывал свыше 900 голов. По приблизительным подсчётам, у нас было свыше двух тысяч оленей, но такое большое ста¬до губительно для тайги. Олени вытаптывают ягельники, и за таким количеством очень сложно уследить - олени становят¬ся неуправляемыми.
Редко, крайне редко рекомендую нашим авторам оформить всё написанное в отдельном издании. Здесь же не просто ре¬комендую, а настоятельно прошу Николая Абоимова издать книгу с рассказами. Уверен, что она будет пользоваться по¬пулярностью среди читателей. Но даже не это главное. Глав¬ное в том, что автор изнутри знает всё о жизни охотников и оленеводов, а потому книга необходима как этнографичес¬кий источник. Нужно понимать, что сейчас многое из быта коренных народов Севера безвозвратно утрачивается, а поте¬рять такой культурный пласт непростительно: потомки нас не поймут. Тут ещё нужно учитывать и неизбежный процесс ас-симиляции, вследствие чего в быт эвенков привносится но¬вое и забывается прежний уклад жизни.
В общем, издание книги - это не только заинтересованность автора. Это - наш общий интерес. И здесь вряд ли останутся в стороне руководители предприятий и организаций города и района, руководство районного и городского муниципальных образований. Вряд ли издержки на это благое дело выльются в умоцрмрачительную сумму, а затраты того стоят.
- Об издании отдельной книги о жизни и быте эвенков, ото¬бражённых в рассказах, я тоже думал, - признаётся Николай Иосифович. - Время быстротечно, и сколько его мне ещё осталось, никто не знает. А потому нужно поспешить запе¬чатлеть всё, что увидел, что пережил.
Григорий ФИЛАТОВ, (газета “Зейский вестник” № 150 от 14 декабря 2017 г.).

Изобретатели
В дни ноябрьских праздников решил я выйти со своего охотничьего участка на метеостанцию "Локшак", что нахо¬дится в верховьях Зеи. Хотелось с людьми пообщаться да и праздник Великого Октября отметить.
Примерно километра за три до поста увидел оленьи сле¬ды, а чуть дальше - эвенкийскую палатку: кто-то из наших, бомнакских, приехал в эти места на охоту. Так оно и оказа¬лось. В палатке были Гена Яковлев и Володя Никитин.
Разговорились. Оказалось, кочуют они с охотой в сторо¬ну Лучинского стада, к Гене Еремееву и его бригаде олене¬водов.
В палатке моё внимание сразу же привлекли резиновые болотные сапоги, связанные верёвочкой и перекинутые через жёрдочку. Голенища их были явно чем-то заполнены, а сверху плотно перетянуты верёвкой.
- Никак не пойму, чего это у вас в сапогах? - полюбопыт¬ствовал я.
Те заулыбались: "Угадай".
- Даже и представить не могу, - признался я, призаду¬мавшись.
- Бражку поставили к празднику, - расхохотались они.
- Ну вы даёте, - развеселился я. - Она же вонять у вас будет потными ногами.
- Не будет, - возразил Гена. - Я сапоги дважды изнутри промыл кипятком с мылом. Так что всё стерильно.
- Ну-ну, - только и смог я вымолвить, сражённый такой изобретательностью.
Через четыре дня, хорошо попраздновав с метеоролога¬ми, возвращался обратной дорогой к себе в избушку. Па¬латки эвенков уже не было, но я всё равно поднялся к их стоянке: следы нартовых упряжек уверенно уходили в сто¬рону реки Лучи.
Белка, вперёд!
Когда я только начинал охотиться и всё было для меня впервой, то совершал порой самые нелепые ошибки. Одна из них произошла с первой из моих собак.
Это был четырёхмесячный щенок, которого я назвал Бел¬кой и готовил к охоте. Отрабатывали команду "Вперёд". Кто- то из охотников мне рассказал, что собака должна идти впе¬реди, чего я упорно и добивался. Шёл я впереди своей вос¬питанницы и, уступая ей дорогу, подбадривал: "Белка, впе¬рёд!".
Она послушно выполняла команду, но, устав, тут же при¬страивалась за мной вслед. Так повторялось раз за разом.
В очередной раз, когда она начала обходить меня, что¬бы пристроиться сзади, я накричал на неё, а потом схва¬тил палку и начал гнать вперёд. Результатом такого ме¬тода дрессировки стало то, что Белка испугалась моей злости и спряталась в кусты. Повторялось это несколько раз и в итоге отработка команды получила обратный эф¬фект.
Белка потом охотилась со мной долго, но каждый раз, когда мне нужно было, чтобы она шла сзади, я командовал: "Белка, вперёд!", и собака тут же послушно пристраивалась за мной сзади.
Лапчатые и половинчатые
До приезда в Бомнак меховые унты я видел только в кинофильмах про лётчиков и полярников. А в Бомнаке я узнал о таёжных эвенкийских унтах и уже через неделю ще¬голял в них сам.
Унты бывают двух видов: лапчатые и половинчатые. Лапчатые называются так потому, что шьются из "лап" (ка¬мусов) оленей, лосей, изюбров. В зависимости от цвета шерсти они разных расцветок. Их и сейчас можно встре¬тить в Бомнаке, Зее, да и по всей России. Тёплые, краси¬вые и крепкие - они прочно вошли в наш обиход.
А вот половинчатые унты, которые шьются из сохати¬ной шкуры, шерсти лишены. Я долго не мог понять, почему они называются половинчатыми, и как-то спросил об этом у Юры Трифонова - моего друга и таёжного учителя. От¬вет оказался простым. Как оказалось, громоздкую сохати- ную шкуру для выделки разрезали по хребту пополам, от шеи до хвоста. Так было удобнее её натянуть и высушить.
Зимой эти сушёные половинки вывешивали на шестах и оставляли на ветру и морозе. Так они готовились для даль¬нейшей выделки, при которой использовали сохатиную или оленью печень, а иной раз и мозги. Когда была возмож¬ность, мастерицы готовили их про запас.
Делалось это так: пучок травы укладывали пластиной примерно десять сантиметров шириной и тридцать длиной, втирали в неё печень или мозг, а потом сушили. Высушен¬ные заготовки хранились в мешочках и использовались по мере необходимости.
Так вот из одной половины шкуры можно было скроить и сшить одну пару унтов. Отсюда и пошло название "поло¬винчатые". Такие унты были двух видов: высокие и корот¬кие. Высокие сворачивались и разворачивались, как ре¬зиновые рыбацкие болотники. Надевались они поверх брюк. Были у них тесёмки, с помощью которых унты пере¬вязывали под щиколотками. Иногда их снабжали верхней тесемкой, с помощью которой верхняя часть унтов крепи лась к поясному ремню. Короткие унты назывались омчу- ры. Для зимы шились меховые чулки, для чего использо¬вали выделанную оленью шкуру. Чулки надевались мехом вовнутрь.
Выделка шкур-долгий и трудоёмкий процесс. Вспоми¬ная мастеров этого дела, преклоняю голову перед их уме¬нием и упорством.
Сейчас другие времена и другие технологии. Половин¬чатые унты ушли в прошлое, но мне захотелось вспомнить об этом и поделиться с теми, кому это будет интересно.
•’Укус осы"
(Совет охотникам)
По своему характеру и повадкам охотничьи собаки со¬вершенно разные. С некоторыми охотник быстро находит общий язык и работать с ними - одно удовольствие. Они смышленые, быстро всё усваивают. Про таких говорят: "Даже учить не надо". Есть собаки-тугодумы, но, повозив¬шись, с ними в тайге можно охотиться.
Но как среди первых, так и среди вторых могут оказать¬ся отчаянные воришки. Вот с ними-то жди беды и охотник, и сам его четвероногий помощник: собака на путике будет чи¬стить ловушки и капканы, а охотник, проклиная собаку, будет настораживать их снова и снова. Собака может попасть в капкан и просидеть там до прихода хозяина или вообще ос¬таться без лапы.
Приходится начинать отчаянную борьбу с таким "другом и помощником". Приёмов много, но не всегда они помогают, особенно если воспитательный процесс запоздал и у живот¬ного закрепились дурные навыки. Поэтому мой опыт под¬сказывает, что об этом нужно побеспокоиться заранее.
Приём, который я посоветую, прост. Его я подсмотрел у самих же собак. Летом, когда много паутов и мух, можно видеть, как ловко ловят собаки этих кровососущих насеко¬мых. Но никогда взрослая собака не схватит осу, шмеля или пчелу - она их боится. Много раз доводилось видеть, как неопытный щенок хватал их и тут же получал такой урок, что усваивался он моментально и на всю жизнь. Свой метод я так и назвал "Укус осы".Для воспитательных целей берётся самый маленький капкан - "нулёвка" со слабой пружиной. На "пятачок" привя¬зывается кусочек мяса или просто прилепляем сливочное масло. "Оса" к обучению готова. Подзываем молодую со¬баку и со словами "Капкан! Нельзя!" ставим его на землю и уходим. Случается, что собака лезет в капкан практически сразу же. Не успеешь сделать пару шагов, как раздаётся металлический щелчок и взвизгивание, как при укусе осы. Оборачиваешься к напуганной неожиданной болью воспи¬таннице и вновь произносишь: "Капкан! Нельзя".
Редкая собака осмеливается повторить попытку ещё раз, а уж тех, кто пытался это сделать больше двух раз, я не ви¬дел.
Для закрепления полученного навыка снова настраива¬ешь капкан, произносишь заветное заклинание. Теперь он будет стоять несколько дней, а собака будет коситься на него с опаской и обходить стороной.
После такого урока собаку можно смело брать с собой на путики.
Перекочёвка
В стаде нас 12 человек: девять пастухов и три чумработ- ницы. Когда мы перекочёвываем, нам приходится на всех ставить четыре палатки. За этой процедурой интересно на¬блюдать зимой, когда световой день короток, а работы осо¬бенно много.
В каждой связке одна нарта загружена тем, что необхо¬димо для обустройства кочевого жилища. Там палатка, печь, топор, пила, посуда, постель и непременно деревянная ло¬пата для разгребания снега (эрэвун).
Как только оленьи упряжки останавливаются там, где бу¬дет разбит табор, женщины сразу же разводят костёр и на¬чинают готовить на нём чай и варить мясо. Мужчины раз¬гребают снег под палатку, готовят жерди для её установки, кто-то отправляется готовить дрова.
Внешне во всё этом нет никакой суеты, все действия от¬работаны до автоматизма, но по напряжению, с которым готовятся к ночёвке, чувствуется, что идёт негласное со¬ревнование - в какой палатке первым из печной трубы пой¬дёт дым.
юЗатрещали в печи дрова, значит, в палатке заработало сердце, разнося тепло по брезентовому жилищу. Теперь можно помочь и соседу с установкой. Скоро из всех четы¬рёх труб струится дым. С костра переносят в палатки чай¬ники и еду: после долгого пребывания на морозе обязатель¬но нужно согреть себя горячим чаем и подкрепиться. Иног¬да для этого все собираются в одну или две палатки, заод¬но обсудив переход на новое место.
Но, как правило, долго не засиживаются - впереди ещё много работы. Продолжаться она будет до темноты. Но и с её наступлением, когда стены палаток осветятся внутрен¬ним светом от зажжённых свечек, кто-то ещё будет выхо¬дить за постелью, кормить собак, отпускать рабочих оле¬ней...
Наутро табор вновь оживёт, и всё здесь завертится в привычном и отлаженном ритме до следующей перекочёв¬ки.
Ёмкость из желудка
Добыв оленя или сохатого, нужно всю добычу перевезти. Эвенки с собой забирают всё, даже кровь и кишки. Поскольку на охоту с посудой никто не ходит, то для этих целей исполь¬зуется желудок добытого животного. У оленей желудок трёх¬камерный, и из него получаются три герметичных и доволь¬но объёмных мешка. Убрав из желудка всё содержимое и вывернув наизнанку, одну из камер используют под кровь, вторую - под кишки, а в третью складывают сердце, почки, язык, внутренний жир.
Когда всё сложено и надёжно упаковано, на месте раз¬делки животного остаются только содержимое желудка и кишок. Когда вся добыча в чистоте и целости доставлена в табор, там начинается дальнейшая её доработка.
Вся простота и рационализм дан многовековым опытом кочевого народа, который живёт в непосредственном об¬щении с природой.
Эрэвун
Эрэвун - деревянная лопата для расчистки снега, и, кочуя по заснеженной тайге, без этого приспособления не обойтись.
Для её изготовления понадобится берёзка с изогнутым стволом, из которого делается ухватистая рукоятка. Сосно¬вое, с прямослойной древесиной полешко раскалывается на три тонкие плашки. Всё, где надо, подстругано и подогна¬но. Курубчаной (эвенкийское сверло) в нужных местах про¬сверливаются отверстия в плашках и рукоятке, а затем сы¬ромятными ремешками вся конструкция надёжно и крепко связывается - лопата готова.
Теперь это незаменимое орудие труда прослужит всю зиму при разгребании снега перед установкой палатки. А ещё, воткнутая рукоятью в снег и подставленная к выход¬ному отверстию печной трубы, станет защитой от ветра, ко¬торый забивает выход дыма.
Уривун
Эту большую, искусно вырезанную из непонятного для меня материала ложку я увидел у Николая Сафронова. По размеру она напоминала небольшую поварёшку.
- Как она называется? - спросил я Николая Константи¬новича.
- Уривун, - ответил дядя Коля.
-А из чего сделана? Из кости?
- Нет, это не кость. Её сделали из рога дялока (снежного барана). Очень давно, когда меня ещё на свете не было, её смастерил мой дед.
- Её можно использовать даже как поварёшку, - предпо¬ложил я.
-Да мы её так и используем, - подтвердил собеседник. - Но, главное, с помощью этого уривуна мы проводим состя¬зание. Оно устраивается тогда, когда нам выпадает удача и добычей становится жирный медведь. Победителем стано¬вится тот, кто выпьет больше всех ложек топлёного медве¬жьего жира. Это нелёгкое дело - не каждый желудок выдер¬жит такую нагрузку. Победитель считается сильным челове¬ком, и его почитают до тех пор, пока кто-то не превзойдёт по количеству выпитых ложек жира. Я выпивал восемь ложек.
Под впечатлением услышанного предания представите¬ля рода Эдяму я даже забыл спросить дядю Колю: сколько же ложек выпивал победитель?Сейчас ругаю себя за оплошность. Но спросить уже не у кого. Дяди Коли давно нет, а никто из ныне живущих не помнит этого обычая, а тем более - последнего победи-теля.
Нож оленевода
Гена Яковлев - пастух-оленевод. Вместе с ним мы сто¬им на Улягире и ждём приезда остальных оленеводов на¬шей бригады.
Уже несколько дней поглядываю на его невзрачный нож с кривой рукояткой и облезлые кожаные ножны. Предлагаю свою помощь: «Гена, давай я сделаю к твоему ножу новую рукоять и ножны (оноки). Уж больно они у тебя непригляд¬ные.
- Нет, не надо, - отвечает он. - Я бы и сам мог всё это сделать, да не хочу. Мне этот нож шесть лет назад после полевого сезона подарил геолог. У ножа сталь отличная. Хорошо работает и по мясу, и по дереву. Если я рукоятку да ножны заменю, то его начнут выпрашивать или предлагать поменяться, а я отказать не могу. А так на него посмотрят и всё - никого нож не прельщает.
После такого объяснения я стал смотреть на Генин нож с уважением. Это был настоящий нож оленевода. Нож-рабо- тяга.
Глухари Николайкана
Николайкан - пастух-оленевод нашего токского стада.
Сейчас весна, мы с ним кочуем по речке Сян, объезжая стадо во время отёла. Он родился в этих местах.
- Здесь летом я бегал маленький без штанов, - смеётся напарник.
Перед этой кочёвкой Николайкан пообещал показать мне глухариный ток, где когда-то в детстве он убил своего пер¬вого глухаря.
Перекочевали с Сянских озёр под самый вечер, поста¬вили палатку, обустроились, отпустили пастись оленей. По¬ужинали отваренным ещё утром мясом, чаем с лепёшками.
Уже стемнело, как вдруг на верхушку лиственницы уселся глухарь. Николайкан предложил выстрелить по птице мне.
13
После выстрела глухарь упал и громко шлёпнулся о землю. Я помчался туда, схватил добычу и понёс к палатке. Но он вдруг ожил, повернул голову и попытался меня клюнуть. Уже позже мы поняли, что пуля скользнула по макушке и только оглушила птицу. Опоздай я с его поисками, он бы улетел.
Когда окончательно стемнело, мы улеглись спать. После напряжённого дня, сопряжённого с кочёвкой, я спал креп¬ким сном. Разбудил меня Николайкан. Был он в нижнем бе¬лье с тозовкой (малокалиберной винтовкой) в руках. Повер¬нув ко мне лицо, он тихо прошептал: «Глухари налетели. Иди смотри».
Я выглянул и обомлел. Прямо передо мной, совсем ря¬дом, сидели два самца. Осмотревшись, я увидел ещё не¬сколько птиц. В воздухе стояли треск и щёлканье глухари¬ных любовных песен, похожих на первобытную симфонию глухариного оркестра.
В то утро мы добыли пять краснобровых иссиня-чёрных петухов. К вечеру вернёмся на ключик Келачи, и эти глухари станут нашим подарком. Женщины начнут готовить из них вкусный глухариный суп.
Когда мы приехали на табор, я взахлёб принялся рас¬сказывать об увиденном. Николайкан, посмеиваясь, тоже рассказал, что место под палатку устроил как раз на том пятачке, где поют и танцуют глухари.
Ему очень хотелось, чтобы то утро мне запомнилось на всю жизнь. Он делился со мной своей далёкой радостью. Ведь и ему точно так же показал когда-то этот глухариный ток его отец Улукиткан.
Эвенкийские часы
Эвенки отлично чувствуют и узнают время днём по солн¬цу, но оказывается, что делать они могут это и ночью. Эту способность мне как-то продемонстрировал Николайкан - младший сын прославленного Улукиткана.
В феврале кочевали мы с ним по Чардату. Ночи в это время года длинные: проснёшься и не знаешь, сколько ос¬талось времени до рассвета? В этот раз я проснулся, ког¬да мой напарник уже разжёг печь и палатка наполнилась теплом. Голову из-под одеяла я высунул в тот момент, ког-
14
да он входил в палатку: «Вставай, чай будем пить. Уже пя¬тый час».
Я достал из-под подушки часы и взглянул на циферблат. Точно, времени было без пятнадцати минут пять. Знаю, что у Николайкана часов нет, а потому спрашиваю: «Как ты вре¬мя угадал?».
- У нас, эвенков, есть свои часы, - усмехнулся он. - Вста¬вай, пойдём покажу.
Вышли мы из палатки, а он мне на небо показывает: «Смотри, вон Полярная звезда, а рядом - Большая Мед¬ведица (похожа на ковшик с ручкой). Полярная звезда не¬подвижна, а потому она, как центр циферблата, а ковшик с ручкой - это стрелка, которая вращается вокруг центра. По расположению «стрелки» мы и можем узнать время. Вот от¬кинет ковшик ручку на юго-восток, значит, скоро и светать начнёт.
После такого урока стал я смотреть на эти звёздные часы внимательней, учился определять время. В городе на ноч¬ное небо мало обращаешь внимания, а в тайге звёзды мо¬гут оказаться часами.
Анабиоз
Летом построил я избушку на Мульмуге^ а в сентябре сно¬ва приехал в своё жилище. Проснувшись как-то утром и вый¬дя из избушки, увидел интересную картину: метрах в семи от двери муравьиная тропа, а на ней штук двадцать безжиз¬ненных муравьёв.
Всё стало понятно, когда, приглядевшись, увидел на зем¬ле иней от первых сентябрьских заморозков. Эти трудяги, которые спешили в свой дом, просто не успели дойти и за¬мёрзли.
Первые лучи поднявшегося над сопкой солнца подкра¬лись к неподвижному муравьиному строю и упали на одного из муравьёв. Сначала зашевелились усики, потом начал оживать весь муравьишка, и вот он уже поднялся и побе¬жал. Солнечный свет двигался вдоль строя, и под его живи¬тельным теплом муравьи поднимались и разбегались по своим делам, как будто с ними ничего не произошло.
15Я был заворожён этим возвращением к жизни. Позже уз¬нал, что эта способность называется анабиозом.
Вьючные коровы
Как-то довелось мне работать вместе с Афанасием Яковлевым каюром в геологической экспедиции, и за пять месяцев полевого сезона услышал от него много интерес¬ных историй. В одной из них Афанасий Петрович рассказал о том, кого, кроме оленей, можно навьючить для кочёвки по тайге.
- Когда мы жили в тайге единолично, то семья наша была небогатой, - вспоминал он. - Оленей было мало и при пере- кочёвках их не хватало, чтобы завьючить весь груз. Даже нам, детям, отец смастерил поняги, и мы несли лёгкие вещи. А ещё он изготовил вьюки для наших собак, которые были приучены носить поклажу.
Когда после войны я вернулся домой, семья уже жила в колхозе: пастухи-оленеводы круглый год кочевали с оленя¬ми, а охотники летом работали в колхозе на хозяйственных работах. В новой для себя жизни мы быстро освоились: сажали овощи в огородах, обзавелись коровами.
Колхоз тоже держал стадо коров, и нас посылали ко¬сить для них сено. Сенокосы были разбросаны по тайге в разных местах. На каждый из них создавали бригады. Я косил вместе с Егором Радионовым. Давали нам одну лошадь. На место выезжали в начале июля семьями: с жёнами и детьми. Брали с собой и наших коров. Имуще¬ства набиралось много, и грузили его не только на ло¬шадь, но и на бурёнок. Сверху на вьюки усаживали ма¬леньких детей.
Сено заготавливали как на общественное стадо, так и для собственных коров, которые паслись здесь же, - и детям всегда было парное молоко. Если погода портилась, мы с Егором занимались рыбалкой или охотой.
Откосившись, загружали снова всё имущество на лошадь и коров и трогались в обратный путь. Для нашей тайги коро¬ва, которая легко преодолевает топкие места, даже лучше лошади.
Обознался
Сильно уставший, я выбирался из кочкастой мари к бе¬регу реки Аргй. Ни единого деревца, только разрозненные кусты ерника.
До пойменного леса оставалось метров двести, когда я увидел летевшего в мою сторону глухаря. Опершись на по¬сох руками, я застыл без движения. Птица всё ближе, бли¬же. Я не шевелюсь, и глухарь начинает снижаться. Он за¬медляет полёт и, как шасси самолёта, выпускает свои лапы с явным намерением приземлиться мне на голову. В после¬дний момент не выдерживаю и вскидываю вверх руки и по¬сох. В метре от моего лица птица испуганно машет крылья¬ми и почти вертикально начинает набирать высоту. Потом разворачивается и летит обратно к реке.
За кого или за что он меня принял? Ответ напрашивается только один - за одиноко стоящий на мари пень. На него можно присесть, отдохнуть и осмотреться. Другого объяс¬нения этому случаю не нахожу.
Кото - эвенкийский нож
Когда я обосновался в Бомнаке, то одним из первых по¬лученных мной подарков оказался эвенкийский охотничий нож. Я повесил его на пояс посреди живота, как это делают представители кавказских народностей, и сразу почувство¬вал себя джигитом.
Но эвенки так ножи не носят. Они носят их на правом боку, сдвинув немного к спине. В таком положении нож не мешает при посадке на оленя верхом с правой стороны. Через ко¬роткое время и я стал носить его так же.
Первым делом я стал учиться строгать этим ножом лучи¬ну для растопки. Строгают её в направлении на себя, упёр¬шись коленом в полено. Это оказалось не простым заняти¬ем, и первое время, по неопытности, я несколько раз резал себе коленку. Учиться пришлось долго, пока не освоил этот приём, как некое прикладное искусство, поскольку в конце концов у меня стали получаться красивые деревянные бу¬кетики из завитушек. У этой растопки есть своё эвенкийское название - «куагамда'».
Со временем я, как и эвенки, научился использовать нож в качестве рубанка при изготовлении нарт, топорищ, сёдел, лыж и прочих изделий из дерева, необходимых в быту.
Эвенкийский нож на первый взгляд выглядит как-то стран¬но: одна сторона лезвия выгнута, а другая - вогнута. Если посмотреть в поперечном разрезе, то это чем-то напоми¬нает линзу. По поводу такого устройства ножа ведётся мно¬го споров, в том числе в Интернете. Кто-то уверен, что эта форма придумана для стока крови, кто-то считает, что это - ребро жёсткости, а есть и те, кто считает, что такая форма продиктована дефицитом металла.
Но все значительно проще - такая линзообразная фор¬ма лезвия выбрана для того, чтобы сделать его универсаль¬ным инструментом. При необходимости оно может стать буравом, легко врезаясь по окружности в дерево. Именно потому кончик ножа вытянут и сведён (также, как у сверла) в середину.
Узкое вытянутое остриё кончика ножа позволяет исполь¬зовать его вместо шила при ремонте или пошиве узд, под¬пруг, лямок.
Для изготовления многого, что используется в обиходе, необходимы шкуры. Эвенкийский нож незаменим и здесь. С его помощью с сырой шкуры срезают шерсть. Работая но¬жом от себя, выпуклая сторона лезвия не позволяет ост¬рию врезаться в кожу.
Хорош этот нож и при разделке как крупной, так и мелкой добычи.
Многие годы мне довелось каюрить в экспедициях, ра¬ботать в стаде, охотиться, и уверен, что не будь при мне этого универсального инструмента, я попадал бы в трудное положение. ,
У эвенков есть ещё одна разновидность ножа - «лаппей». Это женский нож, и он практически ничем не отличается от обычного кухонного ножа.
Кукура - сушёное мясо
Начальник геологической партии Галина Юрьевна пока¬зывает нам маршрут перекочёвки, и мы с моим напарни- ком-каюром Афанасием Петровичем отправляемся в путь
на оленях. Наша задача - доставить к указанному месту груз. Геологи решают исследовать речные обнажения, а потому сплавляются по реке на двух резиновых лодках.
По пути следования наши собаки выгоняют к реке и ста¬вят в воде лосиху и её прошлогоднего бычка.
Накануне у нас был разговор с начальником партии о том, что неплохо бы пополнить рацион геологов свежим мясом. Матку мы трогать не стали, а бычка добыли. Я принялся ставить палатку, а Афанасий Петрович взялся за разделку туши.
С табором я управился быстро, а напарник уже успел расчленить тушу и уложить на срубленные ветки.
На костре закипел чай. Петрович наполнил кастрюлю мя¬сом, поставил его вариться. Мы наскоро перекусили сыры¬ми почками и печёнкой, попили чаю и занялись разделкой мяса для приготовления кукуры. Для этого нужно было на¬резать всю мякоть на полоски в 3-4 сантиметра толщиной и 20-40 сантиметров длиной.
На берегу соорудили вешала для мяса, а под ними разве¬ли дымокур.
Афанасий Петрович набрал ведро воды, высыпал туда пачку соли и поставил на костёр. Когда вода закипела, он принялся обмакивать в кипяток нарезанное мясо. После такой процедуры полоски мякоти как-то съёживались и ста¬новились белёсыми. Я носил их на вешала, развешивал и следил за дымокуром. Срезанные от мяса кости порубили, наполнили ими ещё две большие кастрюли и поставили ва¬риться.
Когда к вечеру приплыли на лодках геологи, у нас всё уже было готово. Они поели мяса и принялись жарить ещё и пе¬чёнку.
У костра в этот вечер мы с Афанасием Петровичем си¬дели до глубокой ночи - следили за дымокуром и подсуши¬вали мясо. Утром кукуру сложили в три вьюка и двинулись дальше. После кочёвок вечерами мы выкладывали мясо из вьюков, чтобы оно ещё подсохло.
Геологи теперь варили супы и каши с мясом, а мы с Пет¬ровичем иногда, нанизав кукуру на заострённые берёзовые рогульки, баловали себя замечательным таёжным шашлы¬ком.
Не сделай мы кукуру, то не смогли бы увезти с собой и половины мяса с туши добытого животного. А ведь до ко¬нечной точки нашего маршрута - базы на озере Токо - оста¬валось ещё около десяти переходов.
Баба Груня и дядя Леня
Баба Груня в Бомнаке жила давно. Когда-то была заяд¬лой таёжницей - добывала соболя и белок, уезжая надолго в зимовьё на своём коне. Когда умер муж, с поездками она «завязала», так как дом оставить ей было не на кого. Зани¬малась своим хозяйством, держала свинью, курочек, летом собирала грибы и ягоду, а зимой ходила ставить петли на зайцев.
Осенью, когда начинались морозы, мужики в посёлке ко¬лоли свиней. Тётя Груня сама сделать этого не могла и зва¬ла дядю Лёню Стрельникова. При этом происходил между ними обычный для этого случая разговор.
-Лёня, приди Машку резать, -упрашивала баба Груня. - Уже все мужики в посёлке своих свиней покончали.
- Не приду, и не упрашивай, - отвечал дядя Лёня. - Зови кого-нибудь другого.
- Лёнечка, ну, пожалуйста, - не унималась она. - Я уже и бутылочку беленькой припасла тебе.
- Опять фокусы начнутся, - упирался дядя Лёня. - Не зови - не приду.
В конце концов, жалея одинокую старушку, он соглашал¬ся. Брал свою охотничью тозовку, нож, и с бабой Груней они отправлялись к загону. Там она ставила перед Машкой чаш¬ку с едой и, когда свинья начинала есть, дядя Лёня стрелял ей в ухо. Смерть наступала мгновенно.
Но тут баба Груня бросалась к своей любимице, падала на неё ничком и начинала причитать: «Машенька! Девочка моя. За что мы тебя...».
Слёзы и объятия продолжались около минуты, а потом вся боль и гнев переходили на дядю Лёню: «Изверг. За что ты её убил? Тебя бы самого так».
Дальше следовала такая тирада слов и угроз, что дядя Лёня выскакивал из сарая на улицу и ждал, когда всё утихо¬мирится.
Минуты через три выходила тихая и сгорбленная силь¬нее обычного старушка и чуть слышно говорила: «Иди, Лёня, к Маше. Я с ней попрощалась».
Дядя Лёня споро и аккуратно завершал начатое, раскла¬дывал в чаеварке мясо на брезент, забирал причитающую¬ся ему за труды бутылочку и отправлялся к своему другу Юрию Лексеевичу. Он шёл и точно знал, что на следующий год его ждёт та же история и снова он не сможет отказать в просьбе.
Три глотка воздуха
Мы спускались на резиновых лодках по порожистому Току. Вода в реке была небольшая и каменистые перекаты при¬ходилось преодолевать с особой осторожностью. В совсем уже сложных ситуациях высаживались из лодок и спускали их на верёвках через порожистое мелководье.
В один из таких перекатов понесло лодку с Владимиром Ломакиным и Сашей Дашкевичем - они не смогли вовремя подгрести к берегу, и стремительное течение понесло их в глубокое улово, перед которым из воды торчала сплошная гряда острых камней. Проскочить между ними можно было только чудом. В этот момент нам оставалось только наблю¬дать за борьбой людей и стихии.
Чуда не случилось, и лодка на большой скорости удари¬лась о валун. От сильного толчка Саша вылетел из лодки вместе с веслом. Владимир Васильевич удержался, но вес¬ло упустил. Мы видели, как пытается плыть Саня и как всё дальше уплывает на неуправляемой лодке Василич. Рома Ломакин бросился по берегу на помощь отцу и Сане... В конечном итоге всё закончилось удачно, не считая располо¬сованного почти по всей длине дна лодки.
Остановились на косе: развели костёр, стали сушиться и готовить обед. Саня, раскладывая мокрую одежду на про¬гретых солнцем камнях, стал рассказывать о своём спасе¬нии: «Даже не понял, как выкинуло меня из лодки. В воде оказался в болотниках и одежде. Всё мгновенно намокло и тянет на дно, а течение сносит в улово. Скоро и дна пере¬стал доставать ногами.
Попытался сбросить сапоги - не получилось, сидят мёр¬тво. Плыть уже не могу - выбиваюсь из сил. Как пришла спа¬сительная мысль, до сих пор не могу понять, видно, заложе¬но это в наше подсознание от предков. В общем, набрал побольше воздуха в лёгкие и на дно опустился. Встал на кор¬точки, руками за камни хватаюсь и подтягиваюсь, ногами отталкиваюсь и двигаюсь ближе к берегу. Воздух закончил¬ся, я оттолкнулся - и наверх. Отдышался, снова набрал воз¬духа, и вниз - снова ползу к берегу. Трижды таким образом поднимался и опускался на дно, а когда стало помельче, встал на ноги».
Рассказывал это весело, посмеиваясь, а мы сидели как- то приунывшие. Но скоро закипел чай, мы застучали ложка¬ми и кружками - напряжение от пережитого прошло. Теперь и мы все шутили, вспоминая, как мчался Рома по камням, как уносило лодку с «безвёсельным» Васильичем...
А через пару часов мы уже сплавлялись на лодках даль¬ше. Ломакин-старший и Саня восседали на положенных по¬перёк лодки жёрдочках, опустив ноги в дыру, заклеить кото¬рую так и не получилось.
Рябиновый чай
С Женей Подолько на речку Аргу мы приехали в конце сентября. Охотиться нам здесь предстояло всю зиму.
Лето в том году выдалось урожайным на рябину, и по бе¬регам реки рябинники выделялись многочисленными крас¬но-оранжевыми пятнами. А вблизи деревца казались при¬чудливыми букетами.
К зиме мы надумали запастись ягодой. Подождали, когда выпадет снег, наступят устойчивые заморозки, и отправи¬лись на заготовку. Собирать рябину оказалось очень про¬сто: срываешь рясные кисти - и в мешок.
Самый простой способ разнообразить рацион - завари¬вать рябину вместо чая. Напиток получается специфичес¬кий, с горчинкой, но когда добавляешь сахар, становится весьма приятным. Вначале чередовали обычный чай с ря¬биновым, но скоро от «магазинского» чая отказались и пол¬ностью перешли на рябину. В результате запасы чая оказа¬лись практически нетронутыми до середины декабря.
А потом к нам приехали гости, и мы радушно предложили им наш рябиновый чай, но они от него категорически отка¬зались и попросили заваривать обычный чай. Целую неде¬лю мы с Женей, без всякого энтузиазма, вынуждены были вместе с гостями пить обычный чай. Но как только они уеха¬ли, мы сразу же налегли на наш любимый рябиновый.
Промысловый сезон оказался удачным - мы с Женей хорошо поймали и рыбы, и соболей. Но запомнился он всё же рябиновым чаем и красотами реки Арги.
С тех пор я даже дома стараюсь заваривать чай из раз¬личных ягод и убеждён, что от них организму пользы боль¬ше, чем от листочков. Но это уже дело вкуса.
Эрбагун
Эрбагун - это эвенкийское слово. Оно мне особенно при¬ятно, так как связано с одним из любимых таёжниками заня¬тий - чаепитием. Заваривать чай меня научил Афанасий Яковлев, с которым мы вместе работали каюрами.
Как-то на озере Токб нам пришлось долго дожидаться прилёта геологоразведочной экспедиции. Пока ждали - за¬кончился чай. Афанасий Петрович не расстроился: «Вспом¬ним, Коля, моё детство. Будем пить эрбагун - наш эвенкий¬ский чай».
Нарезал верхушки (длиной по 20-25 сантиметров) рос¬шего неподалёку кустарника с красивыми жёлтыми цвета¬ми, переплёл их колечками, чтобы не распрямлялись. Полу¬чившиеся веночки он положил в чайник, налил воды и поста¬вил на костёр. Вода скоро закипела, Афанасий Петрович отодвинул чайник в сторону и дал отвару настояться.
Чай из эрбагуна мне очень понравился. По цвету он напо¬минал зелёный чай и имел слегка желтоватый оттенок. На вкус приятный и даже без сахара был слегка сладковат. Веночек же легко доставался из чайника.
Пока мы ждали геологов, этих веночков набралась при¬личная кучка, а когда те прилетели на вертолёте, то долго с интересом разглядывали колечки из веточек с цветочками. Потом удивлялись, узнав об этом эвенкийском чае.
После того я много лет пил в тайге этот чай, не зная иного названия, кроме эвенкийского. Научное же название «лап¬чатка» стало мне ведомо только после появления Интер¬нета. Его ещё называют «курильским чаем».
Уман
/
Уман - это костный мозг. Все народы, в чей рацион вхо¬дит мясо, любят его, но не все едят его сырым. А эвенки делают это с удовольствием.
Когда я только начинал жить среди них, то мне пришлось осваивать эту процедуру. Не скажу, что далась она мне лег¬ко и сразу, но лиха беда начало. Позже, когда шёл массовый забой оленей и уман был каждый день в любом количестве, я мог за один присест съесть этого деликатеса с четырёх ног эвкана (оленя-двухлетки).
Для этого желательно брать упитанное животное, у кото¬рого уман первосортный - белый и плотный. С ноги снима¬ется камус и отделяют трубчатые кости. С них срезаются сухожилия и обухом ножа соскабливается надкостница. Если этого не сделать, то расколоть кость на две половинки не получится: она будет дробиться на мелкие осколки, держась на этой плёнке.
После подготовительной процедуры кончик топора с одного края наставляется посерёдке кости и производит¬ся удар о бревно или чурку. Точно такая же процедура про¬делывается с другой стороны кости. Если всё сделано правильно, то кость расколется пополам по всей длине и откроется, как сундучок, открыв ценное содержимое - уман.
Это настоящий кладезь жиров, витаминов и микроэлемен¬тов. Кто-то ест его просто так, а кто-то любит слегка подсо¬лить или ест с хлебом и лучком. Есть любители употреблять его с чаем. Вкусен он и в вареном виде, но сырой сохраня¬ет все свои полезные свойства.
Попробуйте уман. Если у вас это получится, то в пользе убедитесь сами.
Серга
Серга - это эвенкийская нарта. Они бывают двух видов: легковые и грузовые. В общем, классифицируются также, как и машины. Первая предназначена для того, чтобы вез¬ти хозяина, а вторая - его скарб. Потому-то они и по разме¬ру разные.
Легковые нарты небольшие и лёгкие. На них ездят на охо¬ту, следят за стадом, тропят дороги. Полозья у них стоят шире сиденья. В результате конструкция получается очень устой¬чивой и защищает ноги от ударов о деревья.
Сиденье обычно укрыто оленьей шкурой, под которую за¬совывают ружьё и топор. Появится добыча - ружьё под рукой, понадобится дорогу в чаще подправить или прору¬бить новую - топор рядом.
На нартах сидят, сдвинувшись назад, а впереди может быть привязана добыча: глухарь, соболь, кабарга...
Грузовая нарта значительно больше. Интересен способ увязки груза. Уту (ремень), привязанный сзади за нарту, про¬таскивается снизу под площадкой и выводится с другой сто¬роны, обхватывает груз сверху, а затем всё повторяется. Таким образом ремень постепенно передвигается к перед¬ку нарты, плотно стягивая груз. В зависимости от габаритов поклажи, таких стягиваний может быть несколько. Упаковка получается надёжной, и даже в случае, если нарта перевер¬нётся, груз не потеряется.
Интересно и устройство нарт. Впереди нарты из черно¬тала делается дуга (барда), которая защищает нарту от уда¬ров о деревья, кочки, брёвна> Сверху - грузовая площадка, окружённая дужками (касима). Эти обводы позволяют нар¬те двигаться по густым зарослям не цепляясь, а раздвигая их.
Нарту везут два оленя, и если они прошли, то пройдёт и нарта, а следом - и весь караван.
Собирая воедино все детали будущей нарты, увязыва¬ют их двумя способами: первый - когда поперечинки (ка- рага) делаются из берёзы, а второй - когда из чернотала изготавливаются вязья (хэлак). Оба способа хороши, так как позволяют нарте «играть» - быть ей подвижной в соедине¬ниях, что чрезвычайно важно. Пружиня, соединения предох¬раняют всю конструкцию от поломок.
Когда охотники и пастухи после летних (вьючных) поез¬док пересаживаются на нарты, то значительно сокраща¬ется время на сборы и переезды: уложил груз в нарту, увязал и поехал. Скорость передвижения приличная, так как олени легко везут нарту и долгое время передвига¬ются рысью. Зимой, когда день намного короче, это важ¬но.
Ну и, конечно же, в этом коротком обзоре нельзя обойти вниманием такое красочное зрелище, как гонки на нартах, - симбиоз удали, силы и радости, что сопровождают праздни¬ки.
Когда начинать курить?
Алексея Никитина я знал не один десяток лет: летом вме¬сте косили сено, а одну зиму вдвоём охотились на реке Око- нон.
Как-то я поинтересовался: «Алексей, ты со скольких лет куришь?». Ответ оказался совершенно неожиданным: «Я не помню».
-Какие помнишь?
- Мать мне говорила, что когда я ещё совсем маленький лежал в умкэ (эвенкийской люльке) и начинал плакать, то она совала мне в рот свою раскуренную трубку. Вот с тех пор и курю, - подытожил он свой ответ. - Раньше эвенки не считали курение вредным и даже находили в этом пользу: огонь и дым отгоняют комаров и злых духов. Всегда мы де¬лали дымокуры для наших оленей, коптили и сушили мясо и рыбу. А шаманы во время камлания дымом ханкиря' (бо¬лотного багульника) окуривали людей, чум и бубен. Это сей¬час все грамотные и многие не курят - знают о вреде этой привычки.
Умер Алексей в 62 года от рака лёгких. Я помогал копать могилу и хоронить его.
Отчего болит желудок
В Бомнак приехали медики из районного центра. Случа¬ется такое редко, и люди потянулись на осмотры. Я пристро¬ился в очередь к гастроэнтерологу.
Впереди меня двое: Алексей Никитин и Юрий Малышко. Первым зашёл Алексей, а когда вышел, его лицо было оза¬рено улыбкой.
- Сказали, что желудок как у молодого, - радостно объ¬явил он.
Следом пошёл Юрий Иванович. Его долго не было, а вышел он грустный и подавленный.
- Ну что, Юра, всё нормально? - спросил я его.
- Язва желудка и двенадцатипёрстной кишки, - ответил он. - С чего это она у меня? Это у Алексея она должна быть.
Недоумённые рассуждения продолжались до тех пор, пока я не скрылся за дверями кабинета врача.
Все его возмущения можно было понять, ведь Алексей Никитин - эвенк-охотник - был в Бомнаке легендарной лич¬ностью. Из своих 50 лет он отсидел по лагерям 19. Пять раз ему давали по пять «за хулиганку».
- На мне проводили эксперимент по воспитанию, - рас¬сказывал он. - Семь лет я отсидел как рецидивист.
У него - ни флага, ни дома. Хорошо, что Володя Барыш¬ников пристраивал его на лето в свою чаеварку, а на зиму забирал с собой на охотничий участок.
- Если бы не Володя, - признаётся Алексей, - то давно бы я сдох под забором.
У него - ни одного зуба, а желудок, как ни странно, здоров и весел.
А у Юрия Ивановича всё благополучно. Он директор сель¬ского клуба. Дома хозяйство: корова, свиньи, куры, гуси, большой огород. За всем этим ухаживают два работника. Они же гонят для него самогоночку. Жена Соня - замеча¬тельная и хлебосольная хозяйка.
Тот больничный случай я вспомнил, когда зимой встре¬тился с Алексеем в зимовье Володи. В разговоре поинте¬ресовался: «Алексей, как ты думаешь, почему Юрий Ива¬нович возмущался, что у тебя желудок здоров, а у него язва?».
Ответил он мне мудро: «Знаешь, Коля, всё очень просто. Я сплю спокойно».
' Сколько километров пробегут олени?
Сколько километров пробегут олени, я не знаю. На это вли¬яет много факторов: сами олени, время года, состояние до¬роги.. . Но у меня на памяти два случая. В одном из них учас¬тником был я сам, а во втором - очевидцем произошедшего.
Охотился я как-то со своим тестем. Сразу после ново¬годних праздников уехали в сторону озера Огорона, а отту¬да с охотой и ночёвками двинулись вниз по реке Дел до ключа Нинни. От Бомнака это около 200 километров.
Вернуться домой нам нужно было к 1 марта, а к 10-му- сдать пушнину. Но мы припозднились - наступило уже 7 мар¬та, и в оставшиеся три дня у нас не получалось уложиться на обратную дорогу. К тому же нарты были тяжело загруже¬ны вещами и добытым мясом. С такой поклажей до Бомна¬ка надо ехать дней десять. Николай Егорович решил отпра¬вить меня одного на легковой нарте, нагруженной добытой пушниной.
За первый день мне нужно было доехать от Нинни до Ого¬рона, что составляло около 80 километров. К вечеру я туда добрался и переночевал у ребят на метеостанции. Утром поехал дальше. До Бомнака оставалось 130 километров.
Перед поездкой Николай Егорович наказал мне, чтобы я останавливался через каждые три часа, давал оленям пе¬редышку и подкармливал их мхом, который растёт на вет¬вях лиственниц. Местами его бывает довольно много, и по пути я присматривал такие места, чтобы остановиться: ва¬лил топором деревья, собирал мох и кормил оленей. Кста¬ти, олени его очень любят и после сильного ветра, когда бывает много упавших веток и деревьев, начинают бродить по снегу в поисках этого лакомства.
Пока олени отдыхали, я тоже подкреплялся: разводил костёр и перекусывал заранее отваренным мясом и эве- дышками - пресными эвенкийскими лепёшками.
Езда, конечно, утомила и меня, и оленей, но в два часа ночи я уже был в Бомнаке. А на следующий день сдавал в приёмном пункте добытую пушнину.
Второй из известных мне случаев произошёл в стаде на озере Оконон. В семье Николайкана Трифонова заболела дочка. Срочно нужна была медицинская помощь. Радиосвя¬зи, чтобы сообщить о случившемся, у нас в то время не было. Ехать в Бомнак, до которого было 250 километров, вызва¬лись Юра Трифонов и Павел Яковлев. Выехали в ночь. Каж¬дый на легковой нарте с двумя основными и двумя запас¬ными оленями... Санрейс прилетел к нам через день.
Потом Юра рассказал нам, что уже на следующий день к вечеру они были в Бомнаке. Вот такое расстояние олень в состоянии не только пробежать, но и протащить нарты с приличным грузом.
Якодакит
Кочевали мы с Никучаном в верховье Зеи. Остановились на ключике Якодакит. Я спросил попутчика, как переводит¬ся это название?
- С якутами встреча, - ответил он.
- А что за встреча?
И он рассказал, что раньше в этом месте в марте встре¬чались эвенки с якутскими купцами. Якуты привозили ору¬жие, продукты, топоры, ножи, нитки, иголки, бисер... Всё это они обменивали на пушнину. Эвенки добывали соболя, бел¬ку, рысь, росомаху, выдру, медведя, лису... Обмен был на¬туральный: кто как договорится, зависело от обеих сторон.
Позже Юра Трифонов мне ещё рассказал об этой тор¬говле. Правда проходила она не на Якодаките, а в верхо¬вье Тока. Свидетелем этих событий был его дед Улукиткан.
К месту торга якуты приезжали на своих лохматых лоша¬дях, навьюченных товаром. Эти лошади, как и олени, копы- тили снег, добывая корм. Но не ягель, а траву. Приезжали эвенки: охотники, оленеводы - представители разных семей и родов. Были среди них зажиточные, которые заполняли свои лабазы большим запасом, были бедные, которые брали только самое необходимое. Были и вовсе неимущие, кото-рые нанимались к богатым оленеводам и получали они толь¬ко то, что давал хозяин. Называли таких людей боканы. Сре¬ди эвенков этот статус был не очень уважительным, но он всё же позволял человеку прокормить семью. К тому же для того, чтобы пасти многочисленные стада оленей, требова¬лись рабочие руки.
Обменяв всё привезённое на пушнину, якуты меняли на оленей и своих лошадей. На них им было легче и быстрее добраться к себе домой. А уж там они продавали добытую эвенками пушнину русским купцам, с лихвой оправдывая свои затраты и риск, связанный с трудной поездкой.Кстати, и сейчас эта система остаётся в неизменном виде: пока пушнина не обретёт свою окончательную рыночную стоимость, около неё нагреют руки несколько перекупщи¬ков. Что делать, несмотря на технический прогресс, чело¬веческая природа остаётся неизменной.
Но вернёмся в прошлое. Оставленные якутами лошади свободно паслись по лугам и озёрам. По мере необходимо¬сти эвенки их забивали для пропитания, а шкуры использо¬вали на упряжь.
Впереди были новые встречи с торговцами, которые за¬ранее оговаривались, а напоминанием о состоявшемся товарообмене были новые лабазы и отремонтированные старые.
На всякий случай
Толик Яковлев был очень аккуратным и собранным: всё у него всегда на месте и в образцовом порядке. К нам, в стадо, работать он пришёл недавно, а до того был охотни¬ком.
Живя с эвенками, я много чего повидал, но с такой при¬вычкой, как у него, я никогда не сталкивался. Когда у нас оставалось варёное мясо и никто его уже не ел, то не съе¬денное отдавали собакам. Толик этого никогда не делал. Он его обрабатывал. Заключалось это в том, что он нарезал его небольшими кубиками, а затем высушивал. Варёное мясо сохнет быстро, и просушенное он складывал в бре¬зентовый мешочек.
Мы объясняли ему, что в стаде со свежим мясом про¬блем не бывает и он напрасно делает запас.
- Меня дед мой так учил, - отвечал Толик. - Он рассказы¬вал, что раньше все эвенки так поступали. Пусть будет на всякий случай.
И такие случаи время от времени представлялись, но мы уже не варили «пустые» супы и каши - выручал Толин мешо¬чек. Кинешь две-три горсти кубиков в кастрюлю, и получает¬ся приличное мясное блюдо. А ещё мы брали их с собой, когда на день-два ехали искать оленей. Брали так, «на вся¬кий случай».
зо
Серёжкины унты
Ко мне в зимовьё заехал Сергей Трифонов, заночевал у меня. Он на оленях добирался в Бомнак к новогодним праз¬дникам. Проговорили мы с ним почти до утра.
Летом он каюрил в Якутии, на Даурке', а потом там же остался охотиться. Особых проблем с этим не возникало: продукты, сапоги, одежду взял в экспедиции. Не хватало у него только унтов. Но выход из положения он всё же нашёл. Осенью, когда начался гон у сохатых, добыл он быка. Когда разделывал тушу, то задние ноги, от бедра вниз, снял чул¬ком. Потом высушил их, натянув на выструганные болван¬ки, промазал печёнкой, дал дня три закиснуть, а потом на¬чал отминать. Процесс это трудоёмкий, но упорство дало результаты - заготовки стали мягкими. Сергею осталось их только примерить, отрезать лишнее и зашить нижний конец, куда помещалась стопа. Чулки к унтам сшил из рукавов фу¬файки - благо этого добра после каждой экспедиции оста¬ётся навалом.
Когда он ко мне приехал, то я сразу же заметил на его ногах это чудо, а потом ещё и примерил. Унты были хороши - лёгкие, тёплые, да к тому же, прихваченные ремешками, отлично сидели на ноге.
Спросил: «Кто тебе такую идею подсказал?».
- Да никто. Сам додумался.
Для себя же я сделал вывод: «Чтобы стимулировать ум¬ственную деятельность, надо, чтобы жизнь нас хорошенько прижала. Тогда мозги включаются на полную катушку».
Ястребиная атака
Переваливаю с Сугджара на Юхту. По следам на снегу вижу, что мои собаки сорвали с лежки сохатого и ушли за ним по седловине. Поднимаюсь до вершины и останавли¬ваюсь послушать: не раздастся ли лай? Прислоняюсь пле¬чом к стволу лиственницы и замираю в чутком ожидании. Тишина. Даю дыханию успокоиться и снова слушаю, пово¬рачивая голову в разные стороны.
Вроде показалось, что где-то лают. Опять кручу головой, чтобы уловить хотя бы намёк на лай и определить направ¬ление. Вдруг сзади над головой какой-то шум. Резко обора¬чиваюсь и вскрикиваю от неожиданности: выставив когтис¬тые лапы, на меня в атаку резко снижается ястреб. Хорошо вижу жёлтые глаза и клюв хищной птицы. Резко взмахиваю руками, и широко раскинутые крылья, как опахала, замель-тешили перед моим лицом.
Птица делает резкий разворот и улетает, напуганная не¬ожиданным отпором. А через несколько минут появляются и собаки, которые начали уже разыскивать меня. При их виде окончательно успокаиваюсь, и мы начинаем спускаться вниз по склону. Пока идём, пытаюсь представить, за какого зверька принял ястреб мою рыжую собачью шапку, кото¬рая крутилась вместе с моей головой?
Соболя дяди Васи
Дядя Вася Трифонов - бригадир оленеводческого стада в верховье Зеи. Я охочусь ниже, на Окононе.
Время от времени дядя Вася приезжает ко мне в зимовьё. Когда он ночует у меня, то я наслаждаюсь его рассказами, шутками и таёжными премудростями. В последний приезд он рассказывал о своём способе ловли соболей капкана¬ми. Оказался он на редкость простым и эффективным.
В местах, где встречаются соболиные следы, дядя Вася выкладывает кормовые приманочные площадки. Туда он привозит оставшиеся после забитых оленей кишки, требуху, головы. Всё это накрывает шкурой и ветками, чтобы не ра¬стащили птицы. Таких площадок у него пять.
Когда выпадает снег и наступает пора ловли соболей, он делает от этих площадок потаски: берёт оленью шкуру, про¬питывает кровью и, привязав к оленьей упряжке, тащит по тайге километра за четыре от площадки в разные стороны. Таким образом он охватывает приличную площадь, на кото¬рой соболя могут обнаружить эти тропы, покрытые пропи¬танными кровью шерстинками и кусочками мяса.
Дней через десять едет смотреть, что происходит на пло¬щадках. Капканы расставлять не торопится, даже если со¬боля приступили к поеданию приманки: «Пусть хорошо по¬бегают. Эти соболя своими следами другим расскажут, что они сытые и у них есть хорошая добыча. Тогда все соболя с округи сюда соберутся. Свои тропы наделают, и поймать их особого труда не составит».
- Сколько же соболей можно поймать на такой площад¬ке? - любопытствую я.
- Мой рекорд -11 на одной, - с гордостью говорит охот¬ник.
Впечатлённый рассказом, задумываюсь над полученным уроком.
«Культпоход»
Такое название, носят у нас два места: по токскому Угану и чуть ниже Иракана на Зее.
Одно из назначений этих «культпоходов» - снабжение про¬довольствием и снаряжением охотников и оленеводов в обмен на пушнину. Было это ещё до образования колхозов, когда власть имела дело с эвенкийскими родами.
Особых строений тут не было. Два-три лабаза с продук¬тами да палатка, в которой жил приёмщик. С одним из них, по фамилии Бронников, мне удалось познакомиться. 45 лет назад он был уже пожилой человек, а рассказанную им ис¬торию помню по сей день.
«Было это в ту пору, когда я был молод и крепок. Любил охоту, рыбалку, а одиночество меня в тайге не напрягало. Но вот я женился. Красавица-жена осталась в Бомнаке, а я, по долгу службы, находился на Угане. Расстояние между этими двумя точками - 75 километров. Иногда находила та¬кая тоска, что, затащив на лабаз свои вещи и палатку, сры¬вался я в Бомнак к милой жёнушке. Но дней через 10-15 начальство и работа гнали меня обратно на Уган.
Когда возвращался, то, как правило, в стороне от лаба¬зов уже стояли эвенкийские таборы - бродили олени, лаяли собаки. Нередко оказывалось, что меня здесь уже давно ждут, а никаких продуктов, кроме мяса и рыбы, у них нет.
- Да вы бы взяли из лабаза хотя бы муку и сахар, - гово¬рил я им.
- Нельзя, - слышал в ответ. - Без хозяина не можем. Это грех большой. Мы люди, а не росомахи.
И так было всегда. Когда меня на месте не оказывалось, эвенки терпеливо ждали моего приезда.
зз
На этом «культпоходе» я проработал ещё несколько лет и всегда, оставляя его без пригляда, - был уверен, что эвен¬ки никогда ничего не тронут без меня. Они даже лестницу к лабазу не приставят, чтобы заглянуть, что там лежит».
- Но за пол века, прошедших стой поры, мир перевернул¬ся, и сейчас я не доверился бы никому в тайге, как в то вре¬мя этим людям, - с грустью глядя мне в лицо, завершил он свой рассказ.
Прошло уже 40 лет, как нет с нами и самого Бронникова, но почему-то грусть от его слов до сих пор занозой сидит в моей душе.
Что ты видел во сне?
С кем бы из эвенков старшего поколения я не ездил в тайгу, то почти каждое утреннее чаепитие у нас начиналось с вопроса: «Коля, что ты сегодня видел во сне?».
Первое время отвечал, что сны я не запоминаю. Что-то видел, но забыл... Заспал...
- Старайся запоминать, - говорили мне.
Мои попутчики всегда хорошо запоминали свои сны и ког¬да начинали их рассказывать, то это всегда были истории с мельчайшими подробностями: картины - в красках, моно¬логи и диалоги. Рассказы о сновидениях, как правило, зани¬мали немало времени и продолжались минут по 10-15, а то и дольше. И при этом было видно, что и рассказчик, и слуша¬тели ими наслаждаются. Это была иная реальность, но её воспринимали серьёзно.
Часто по увиденному во сне принималось конкретное ре¬шение. Например, приснился ребёнок - иди на охоту, соболя добудешь. И, удивительное дело, идёшь, и действительно- удача.
Со временем я научился сны запоминать. Увидишь сон и думаешь: надо запомнить, а то завтра спросят. Прокрутишь сновидение пару раз в голове для лучшего запоминания и дальше спишь. Утром ты уже не «белая ворона», а тоже включаешься в повествование со своей историей. Позже я понял, что сновидения - это работа мозга, когда его не от¬влекает физическая работа тела и органы чувств. Тогда мозг из имеющегося объёма информации создаёт свои компо-
34
зиции и решения. Нужно лишь научиться их выуживать, и тог¬да они помогут нам решать многие задачи. По моим наблю¬дениям, эвенки в этом вопросе были профессионалами и удачно пользовались навыками толкования сновидений.
Кстати, один из моих снов помог родиться моему правну¬ку. Во сне он просил меня помочь ему, и помощь была ока¬зана. Сейчас он уже ходит в школу, и я благодарю провиде¬ние за этот сон и за то, что эвенки когда-то приучили меня обращать серьёзное внимание на эти знаки. Даже некото¬рые рассказы, которые я пишу, сначала снятся мне. Утром остаётся только записать их. А когда через какое-то время их перечитываю, то порой возникает ощущение, что написал их не я, а кто-то другой.
Сейчас я учу своих младших внучат Асю и Колю смотреть и запоминать сны. Когда они у нас с бабулей ночуют, то утром обязательно спрашиваю: «А что вы сегодня видели во сне?».
Избушка с «привидениями»
Бригада оленеводов разместилась в бараках, оставших¬ся от экспедиционной базы геологов в устье Накйта. А я немного позже прилетел сюда на вертолёте, чтобы помочь провести учёт оленей. Свободной оставалась одна неболь¬шая избушка, и я решил обосноваться в ней. Перенёс в неё пожитки и отправился в барак к пастухам.
Сидим, беседуем, и тут бригадир Юра Трифонов спраши¬вает: «Коля, а ты что, в той избушке на 6epeiy Накйта решил ночевать?».
-Да.
-Аты не боишься?
- Чего мне бояться? - удивился я.
- В ней Володя Романов с Лидой Тимофеевой жили. Вес¬ной они трагически погибли, но в избушке остались их вещи. И их души сюда возвращаются. Вдруг они ночью придут.
- Не верю в эти сказки, - усмехнулся я.
На том разговор на эту тему закончился, а вечером я от¬правился к месту своего ночлега. Затопил в избушке печь, расстелил свои шкуры-одеяла и лёг спать.
Ночью проснулся оттого, что почувствовал, как чья-то рука схватила меня за горло и стала душить. Спросонья я резко схватил эту руку, отбросил в сторону, только потом
35
окончательно проснулся. Признаться честно, состояние было не из приятных, но всё оказалось не так уж страшно. Как потом понял, во сне я каким-то образом умудрился по¬ложить свою руку себе на шею, обхватив пальцами горло. Сразу же возникло ощущение, что меня кто-то душит.
Утром я рассказал об этом случае ребятам. Юра, улыба¬ясь, сказал: «Я тебя предупреждал. Перебирайся к нам в барак или угости табаком Володю с Лидой».
Перебираться из избушки я не стал. Только вечером, пе¬ред тем как лечь спать, прикурил три сигареты: Володе, Лиде и себе. Вспомнил ребят добрыми мыслями, словом и лёг спать. Больше меня в этом месте никто не беспокоил.
Что за зверь?
В конце мая на Улягир, где располагалась наша база оле¬неводческой бригады, прилетели лесоустроители: таксатор и четверо рабочих. Перед перекочёвкой на летнее пастби¬ще мы несколько дней прожили с ними вместе, тогда же и произошёл курьёзный случай.
Пастух Гена Яковлев ходил на рыбалку вниз по ключу и на скале подстрелил кабаргу. Принёс на базу, снял с неё шкуру. Подошёл таксатор, спросил, где и как добыл кабаргу, бесе¬дует с Геной. В это время из палатки вышли два молодых рубщика леса. В тайге они оказались впервые и всё им в новинку. Подошли, смотрят на ободранную тушку.
Таксатор спрашивает ребят: «Что за зверь?».
А зверь, действительно, интересный, с торчащими из вер¬хней челюсти десятисантиметровыми острыми клыками.
Один из рабочих сразу ответил, что не имеет понятия. Вто¬рой же подошёл поближе, приподнял одной рукой голову ка¬барги, потрогал клыки и заявил: «Наверное, морж».
Гостинец для стариков
Охотничий участок на реке Джугарме я оставил Володе Барышникову. Но зимовьё было расположено не на самой реке, а километрах в двух ниже, на ключике Чанкал.
Когда я только начинал там обустраиваться, то мне эвен¬ки сказали, что чуть выше по ключику есть две могилы ста- риков-эвенков. Одного из них (по имени которого был на¬зван ключ) звали Чанкалом, и при жизни слыл он сильным шаманом. Меня напутствовали с уважением относиться к умершим и носить на могилки гостинец, угощать стариков табаком.
Я нашёл эти могилы, которые находились буквально в 300 метрах от зимовья, и поступал в полном соответствии с на¬ставлением: клал на могилы патрончик от «тозовки», спич¬ки, завёрнутые в серебряную бумажку из-под чая. Этим я просил, чтобы они у меня всегда были. Передавая избушку Володе, я его об этом предупредил.
Примерно лет через десять поехали мы с ним на лодке на Джугарму. Совхоз выдал нам лицензию на добычу соха¬того на лисоферму, а заодно мы захватили с собой продук¬ты на предстоящий сезон охоты. Добрались до Джугармы. Уровень воды в реке был высоким, и мы решили проплыть выше по течению. Быстро перетаскали мешки с продуктами на лабаз и рванули вверх. Володя хорошо знал эти места - сохатиные кормовники и переходы, собаки натасканы по зверю, и мы рассчитывали уже на следующий день вернуться назад.
Три дня мы рыскали по островам, ночами сидели на пе¬реходах, но удача к нам не шла. Вдруг Володя говорит: «Коля, спускаемся на Чанкал. Удачи нам не будет. Я забыл стари¬кам табак отнести».
Спустились на лодке вниз до Чанкала. Я разжёг костёр, поставил на него чайник, но Володя не стал дожидаться чае¬пития и сразу же с гостинцем побежал на могилы к стари¬кам.
Ещё два дня спускались мы вниз, обшаривая по пути ост¬рова и кривуны. Один сохатый убежал, и собаки не смогли его поставить, во второго, которого увидели на переходе в сумерках, промахнулись. Мы совсем уже смирились с мыс¬лью, что вернёмся домой без добычи, но совершенно не¬ожиданно собаки выгнали и поставили в воду быка с мощ¬ными рогами...
После этого случая Володя уже никогда не забывал брать с собой гостинец для стариков и просить у них удачу. А пос¬ле того случая он проохотился в этих местах ещё 29 лет и до последнего был убеждён, что старики ему помогают.
Санаяк - арбагаз
Эвенкийская шуба из оленьей шкуры-санаяк-появилась у меня почти сразу же по приезде в Бомнак. Её мне сшила моя тёща, собирая к зиме на охотничий промысел в тайгу. Шуба была тёплая, хорошо выделанная, мягкая и лёгкая.
Подпоясанная офицерским ремнём, на котором висел эвенкийский нож, она удобно облегала тело и не стесняла движений. Я покрасовался в обновке перед зеркалом и сам себе понравился.
Четыре зимы моя шуба спасала от холодов и ветра. Оле¬ний мех трубчатый, что делает его особо тёплым. Но есть и недостаток - волос ломкий и через какое-то время мой са¬наяк поизносился: мех стал коротким, а местами вытерся полностью. У эвенков такая шуба меняет название. Теперь она стала называться «арбагаз». Но от этого она не поте¬ряла свои замечательные качества, а, даже наоборот-ста¬ла универсальной. Теперь её можно было использовать круглый год. И уже летом мы с арбагазом отправились каю- рить. Показал он себя с лучшей стороны - ночью служил под¬стилкой, а при дожде я использовал его вместо плаща. Со временем шерсти на нём почти не осталось, но даже в та¬ком виде, поддев под него чуть больше одёжек, я не боялся морозов.
Но как-то я совершил ошибку - положил арбагаз сбоку под постель. Ночью он выскользнул и сполз к жарко растоплен¬ной печке. Возле раскалённой докрасна жестяной палаточ¬ной печки мой арбагаз съёжился и подгорел. Теперь он уже ни на что не годился.
За свою таёжную жизнь много сменил я курток и фуфаек, но до сих пор вспоминаю с любовью то особое тепло, кото¬рое дарил мне мой первый санаяк-арбагаз.
Помпати
Кочевали мы с Юрой Трифоновым на Чапу. Не доезжая до конечной цели, пересекли ключ Помпати. Вечером в па¬зелатке спросил Юру: «А как название ключа переводится с эвенкийского на русский? Я его легко запомнил, потому что напоминает слово «помпа».
- Да так оно и переводится - помпа.
И затем поведал историю возникновения этого названия, которую знал со слов своего дела Улукиткана: «На Чапе зо¬лото мыли ещё до революции. И владелец этого участка решил увеличить добычу за счёт механизации. И вот как-то зимой на санях, запряжённых верблюдами, привезли на этот ключ какую-то помпу. Летом попытались её запустить, но что- то не получилось, и от затеи отказались. А помпа так и оста-лась здесь лежать без дела. Но благодаря этой штуковине эвенки до сих пор зовут Помпати - ключ, на котором помпа.
Белка и Апана
У Белки, замечательной соболятницы, опять родилось восемь щенков. В тайге их раздать некому и Афоне посто¬янно приходилось от них избавляться.
В этот раз процедура происходила на нашем таборе, ко¬торый мы раскинули на Хаюм-Урэ'ке. Афанасий взял четы¬рёх щенков и понёс их через косу к перекату. Поскуливаю¬щая Белка шла рядом. На перекате он бросил их в бурлящий поток и пошёл за второй партией.
Собака осталась у обреза воды, высматривая и вынюхи¬вая своих детёнышей. Потом оглянулась и увидела, что хозя¬ин уже подходит к оставшимся щенкам. Что-то сработало в её мозгу, она помчалась к оставшимся живым щенкам и сходу вцепилась в ногу Афоне. Тот взвизгнул от неожиданности и стал отбиваться от кружившей вокруг него собаки.
Вся взъерошенная, с оскаленной пастью Белка встала над своими щенками и не двигалась.
Мы с Юрой Трифоновым понимали, что в этот раз соба¬ка не отступится и не пожертвует своих детёнышей в угоду хозяину.
Юра сердито крикнул Афоне: «Апана! Отстань от соба¬ки! Разберём мы этих щенков, увезём в Бомнак, а там при¬строим».
Так оно всё впоследствии и получилось. Не могу сказать, как восприняли случившееся окружающие, но у меня с того
39
времени к Белке возникло особое уважение. Вот сейчас даже и не смогу сформулировать всю гамму чувств.
Замкнутый круг
Попал как-то к одному охотнику, у которого весь двор был заставлен техникой: специально оборудованными автомо¬билями, «Буранами», вездеходами, лодками, катерами...
Спрашиваю: «Куда тебе столько?».
-Добывать мясо, рыбу и вывозить, - отвечает он.
-А зачем тебе такое количество мяса и рыбы?
- Как куда? Бензин надо брать, солярку, запчасти. Я и ещё что-нибудь куплю. Хочу вертолёт небольшой.
- Но ведь у тебя получается какой-то замкнутый круг. Тех¬нику и бензин ты берёшь, чтобы зверьё бить, а зверьё бьёшь, чтобы купить технику и бензин.
Разговор на том прервался, а про себя я подумал: «Сколько же звериных душ в этом дворе положено».
Охотники и «охотники»
Стояли мы с другом на лодке на реке Арге у Трёх проток. Ловили карасей. Подъехали к нам на катере-водомёте двое охотников. По экипировке видно - «крутые» ребята: одеты во всё новое, по последнему писку охотничьей моды. В ка¬тере два карабина с «навороченной» оптикой и два само¬зарядных дробовика МЦ 21-12 с дульными насадками.
Позвали мы их чайку попить да ушицы из карасей отве¬дать. Сидим, чаёвничаем. Вдруг видим - вдоль противопо¬ложного берега Арги по-над лесом летит глухарь. Один из приезжих прыгает в катер, хватает ружьё и начинает палить по пролетающей птице. Грохот, летящие в разные стороны пустые гильзы, а глухарь как ни в чём не бывало, даже не вздрогнув, скрывается за кривуном.
Спрашиваю: «А зачем ты в него стрелял? С такого рас¬стояния его дробовиком не взять».
-А ничего страшного, - отвечает. - Вон в катере пол мешка патронов. Не везти же их обратно домой.
Не нашёлся я, что ему ответить. Промолчал. А когда они уехали, завели мы с другом об этом разговор.
40
Вспомнил я рассказ старика-эвенка Еремея Романова, который услышал от него в 1971 году, когда мы с ним коче¬вали на Омудичах.
- Было мне лет 12, - вспоминал Еремей Егорович. - Но отец уже давал мне на охоту свою старую «кремнёвку». Заряжалась она через ствол. Стрельнешь, а потом глаза протираешь от пороха, что насыпали на запальную полку. Даст отец три заряда - три трофея должен принести. Стро¬го спрашивал и ругал сильно, если промажешь. А чтобы вы¬стрел был верный, учил подкрадываться к добыче как мож¬но ближе.
У нас, эвенков, есть даже история про двух охотников. Как- то поспорили два охотника - кто из них лучше. Наконец один предлагает: «Пойдём найдём сохатого, дождёмся, когда он заснёт, и я подкрадусь к нему и положу на него свой нож».
Второй отвечает: «А я возьму ножны от твоего ножа, под¬ползу, вложу нож в ножны, снова на него положу, он не про¬снётся».
Долго спорили, не уступали друг другу, но так и не при¬шли к согласию, кто же из них ловчее и удачливей. Но люди, которые жили в стойбище вместе с этими охотниками, все¬гда варили в кастрюлях свежее мясо.
Услышанный без малого полвека назад рассказ заставил задуматься о разнице между теми охотниками, для которых это занятие - жизнь, и теми, для которых охота - забава.
Каяма - это очень просто
В марте мы с моим другом и напарником по таёжным ски¬таниям Кипкой вернулись в Бомнак с Брянты, где промыш¬ляли соболей. А уже в апреле с ним, его отцом и братом Лёней перекочевали на оленях на Мульмугакан.
В это время года днём уже тепло и тает снег, но по ночам ещё стоят приличные морозы. Эвенки используют это вре¬мя для охоты на сохатых по насту на лыжах и с собакой. Лыжи были у всех, кроме меня. ,
- Коля, сделай себе каямы, - посоветовал Гильго. - Без них ты не сможешь пойти на охоту.
Для меня, приехавшего из Ташкента, сделать лыжи, о ко¬торых я даже не имел представления, казалось невыполни¬мой задачей. В этом я тут же признался старику.
41
- Кипка поможет, - успокоил меня дед, - он - мастер.
Каяма - это лыжи-голицы, не подшитые камусом, и де¬лать их нетрудно, заверил меня Кипка.
Первым делом мы отправились выбирать на лыжи ёлку. Из неё лыжи получаются лёгкие и упругие. Нужно найти пря¬мослойное дерево. Если древесина окажется витая, то и лыжи будут винтом, объяснял мне друг по ходу поисков пра¬вильной ели.
Выбрали мы ёлку, отпилили чурбак нужной длины, потом с помощью двух клиньев и колотушки раскололи его пополам. Половинки тоже располовинили, получившиеся четвертуш¬ки - тоже. Выбрали две понравившиеся доски и с помощью топора довели их до нужной толщины. Затем Кипка ловко их обстругал эвенкийским ножом.
Сделали раму, в которой можно загнуть носки лыж, и при¬ступили к главной процедуре. Для этого развели костёр и стали засовывать в огонь концы будущих лыж. Когда они хорошо нагревались - сыпали на них снег, который начинал таять и парить. Проделали этот приём несколько раз, затем вставили концы лыж в станок и, к моему удивлению, легко их согнули.
После этого Кипка приладил станок с лыжами поближе к костру и пояснил: «Поджарим немного место сгиба, и оно уже никогда не разогнётся». Так оно и получилось. Крепле¬ние сделали из сыромятных ремешков, продев их в отвер¬стия, просверленные кончиком ножа.
Уже на следующий день, рано утром, я шагал на них по ключу Эдяму, на котором мы накануне видели следы соха¬того. Наст был отличный, и я споро шагал на лыжах вверх по распадку. Собака, которую мне выделил Гильго, дело своё знала лучше меня, и где-то через полчаса я услышал её призывный лай...
В этот же день Лёня по моим следам съездил на оленях за мясом, а вечером мы пировали и Гильго меня хвалил.
Года через три выпавший в конце ноября снег поймал меня в одном из зимовий, отрезал от остального мира. От¬правляться в путь без лыж было невозможно, и я вспомнил Кипкины слова, сказанные мне с улыбкой: «Коля, каяма - это лыжи, которые сделать очень просто». Вспомнил и сме¬ло взялся за их изготовление.
42
Это несложно, когда умеешь
Стоим на озере Оконон с Афанасием Петровичем и тё¬тей Тоней - его женой. Снега навалило по пояс, и выбрать¬ся мы никуда не можем. И даже наши рабочие олени не идут к нам на табор.
Но всё же Юра Трифонов и Николайкан с женой Валей пробились к нам. Впереди на лыжах, обшитых мехом, шёл Николайкан. За ним верхом на седовом олене Юра, ведя следом связку оленей, которые утаптывали и расширяли дорогу. Следом - Валя на легковой нарте вела караван из трёх грузовых нарт. Караван замыкало стадо: матки, теля¬та, растянувшиеся по сторонам от дороги.
Наш табор сразу ожил от шума, скрипа, лая, звона бота- лов (кунгилянов) и колокольчиков (чоранов). Мы помогли при¬ехавшим поставить палатку, напилить дров.
Когда вечером сели ужинать, я заинтересовался «этими волосатыми» лыжами Николайкана и начал его расспраши¬вать: «А как на них ходят? Волос не мешает?».
- Нет, не мешает, а, наоборот, - помогает, - пояснил он. - Это камус. Он очень крепкий и жёсткий. Видишь, он лежит в одну сторону - от носка на пятку. В эту сторону он и скользит отлично, а в обратную - тормозит, не давая лыже соскаль¬зывать. Поэтому на них легко подниматься даже по крутому склону.
Видел слева от озера лысую сопку? Когда я был пацаном и мы с родителями стояли со стадом зимой здесь, то на та¬ких лыжах я забирался на самую макушку, а оттуда спускал¬ся вниз.
- А как ты не боялся? Сопка-то крутая, - засомневал¬ся я.
- Спускаться надо с палкой, - продолжал Николайкан. - Если нет препятствий, то ехать можно прямо: садишься вер¬хом на палку и вперёд. Если палку приподнять или прижать, то ею можно регулировать скорость спуска. А если склон заросший, то палку нужно держать сбоку. Опираешься на неё, а то и ложишься всем телом: так и тормозишь, и разворачи¬ваешься в ту сторону, в какую тебе надо. Это не сложно, когда умеешь.
Я ещё раз внимательно (эассмотрел эти лыжи и уже знал, что называются они «кингля». Были они не очень длинные и доходили мне до подбородка, но довольно широкие, санти¬метров 25. Покрыты со всех сторон камусом. Крепления для ног - из сыромятных ремней.
- Сложно их делать?
- Нет, не сложно, когда умеешь, - ответил Николайкан своей любимой присказкой. - Но делать их нужно аккуратно. Лыжа на кингля выстругивается едва раза тоньше, чем на обычные лыжи. А дополнительную прочность им придаёт наклеенный камус. Для этого камус хорошо выделывают и сшивают из него покрышку по размерам уже готовой лыжи. Потом варят клей из рыбьих шкур или сухожилий животных и с его помощью «садят» покрышку на лыжи.
Такие лыжи хорошо пружинят и сломать их непросто. Есть у них ещё одно достоинство - они бесшумны. Камус гасит звук, и когда-то эвенки могли подкрадываться к лосю на рас¬стояние полёта стрелы, выпущенной из лука. Ружей-то в ту пору не было.
- Ну, это совсем сложно, - засомневался я.
- Совсем не сложно, когда умеешь, - усмехнулся Нико¬лайкан, произнося свою коронную фразу.
На следующий день на этих лыжах я пошёл за оленями. С непривычки падал и каждый раз с улыбкой вспоминал сло¬ва: «Это легко, когда умеешь».
В Ташкенте, где я когда-то жил, я не мог научиться ходить на лыжах, но здесь со временем освоил все премудрости этого занятия. Научился и лыжи делать, правда только кая- мы (не подбитые камусом).
А кингля я увидел недавно в нашем краеведческом му¬зее и сразу вспомнил историю, которой сейчас с вами поде¬лился.. Может, кто-то захочет сделать себе такие же. Думаю: «Это не сложно, главное - взяться».
Таёжные места упокоения
В сентябре меня забросили на вертолёте в устье Оконона, где находилось одно из моих зимовий. Дня через три ко мне заехали эвенки-каюры, которые работали в этих краях в гео¬логической экспедиции, - Пеппа Яковлев и Витя Стручков.В вечернем разговоре Витя упомянул, что в устье Там- тальгина, где располагалась моя вторая избушка, похоро¬нен его дед Василий Стручков. Объяснил, где находится место захоронения, и рассказал: «Похоронен он не в зем¬ле, а на дереве. Зима была, они там кочевали, дедушка за¬болел и умер. Копать могилу было нечем, и похоронили его по старинному обычаю. Когда найдёшь могилу, увидишь».
Рассказ меня заинтриговал, и, когда довелось попасть в тамтальгинскую избушку, я первым делом отправился на поиски места захоронения. Нашёл его довольно быстро на бугорке у небольшого озерца. Сухое красивое место.
Две лиственницы сантиметров 30 в диаметре, отстояв¬шие друг от друга метра на три, были срублены примерно на высоте пяти метров. На метр ниже, в стволе каждой из них продолблено по отверстию. В них вставлена жердь, а на ней висели свитые из чернотала четыре кольца. Можно было понять, что они-то и удерживали завёрнутое в шкуры или брезент тело покойника.
При погребении тело, привязанное к жерди, поднималось вверх. Один конец жерди вставлялся в отверстие одного из деревьев, вдвигался в него таким образом, чтобы другой конец жерди можно было вставить в отверстие противопо¬ложного дерева. В результате тело усопшего надёжно зак¬реплялось между двух деревьев и было недоступно ни для зверя, ни для птицы.
Рассмотрев место упокоения, я закурил. Затянувшись пару раз, положил сигарету у комля лиственницы, а рядом - ещё пару.
Отошёл в сторону и уже там сел спокойно покурить. Раз¬глядывая это нехитрое сооружение, понимал, что здесь че¬ловека снарядили в последний путь. Трижды перекрестив¬шись двоеперстием, как учила меня в детстве бабушка-ста¬роверка, я, не оборачиваясь, по эвенкийскому обычаю, по¬шагал к своему зимовью.
Такое же захоронение я встретил ещё раз на реке Муль- муге. Отличалось оно только расстоянием между деревья¬ми, которое было не более метра. Я решил, что здесь был похоронен ребёнок.
Присел на валежину, попытался представить давно про¬изошедшие здесь события... Даже сейчас, вспоминая тот момент жизни, испытываю щемящее чувство душевной боли.
45
Любимый праздник
«День Победы - мой главный и любимый праздник», - часто говорил мне отец.
Его можно понять: капитан, начальник разведки полка, на¬граждённый боевыми орденами и медалями. Война оста¬вила огромный след не только в его душе - шесть рваных ран на теле свидетельствовали об этом тяжёлом периоде его жизни.
Отца давно уже нет, но остался навсегда его любимый праздник. Теперь уже это и мой любимый праздник. Накану¬не его всенародного празднования хочу поделиться двумя короткими эпизодами из фронтовой жизни моего отца, ко¬торые он мне когда-то рассказал. Тем самым хочу хоть чу¬точку продлить память об отце, а значит, и о тех, кто нахо¬дился на передовой, где жизнь и смерть всегда соседство¬вали друг с другом.
-Дважды меня смерть не забрала, опоздав на пару се¬кунд, - рассказывал он. - Первый раз это случилось, когда я наблюдал за передовой немцев в стереотрубу. Установ¬лена она была за бруствером штабного блиндажа. Я уже по¬чти час рассматривал в неё вражеские позиции и делал по¬метки в блокноте. Денщик командира полка крутился рядом и несколько раз просил дать ему поглядеть. Но мне было не до этого, и наблюдение я вёл сам.
Потом решил доложить командиру полка об обстановке. Солдат сразу же прильнул к стереотрубе. Только начал спус¬каться по ступенькам в блиндаж, как над головой раздался страшный взрыв. Когда пыль рассеялась, увидел искорё¬женную стереотрубу и труп солдата. Думаю, что немцы вы¬числили мой наблюдательный пункт и накрыли его прямой наводкой.
Второй случай произошёл со мной и двумя нашими разведчиками. Пришлось нам преодолевать простреливаемую противником территорию. Бежим от одной воронки к другой, ныряем и затаиваемся. Всё шло удачно, и до на¬ших окопов оставалось немного. Спрыгнул я в глубокую воронку с одним из наших и скатился на самое дно. А вто¬рой разведчик уселся на чудом сохранившуюся на краю берёзку и подшучивает: «Вам, товарищ капитан, вчера
46орден вручили за геройство, а вы, как кролик, нырнули в нору».
Не успел я ему ответить, как раздался грохот и снаряд срезал ствол берёзки, а сидевший на нём разведчик скатил¬ся к нашим ногам. Вещмешком, который висел у него за спи¬ной, накрыло голову. Когда мы его откинули, то увидели, что осколком снесло половину его черепа.
В воронке мы пролежали до темноты и только с её на¬ступлением перебрались к своим.
По словам отца, объяснения подобным случаям он не находит: «Я и сам не знаю, сынок. Может, жизнь мне даро¬вана была потому, что я ещё был нужен на этой земле. Даже хотя бы для того, чтобы ты появился на свет».
Буллэ
У оленя, сохатого, изюбра от копыт вдоль голенного сус¬тава до бедренных мышц проходит мощное сухожилие. Тол¬щиной оно примерно в палец. Не знаю, как оно называется по научному или разговорному русскому языку. Эвенки тоже не знают, а потому мы называем его по-эвенкийски «бул¬лэ». Иногда эвенки едят его в сыром виде.
Первый раз я попробовал это, когда мои напарники по охоте дядя Коля Романов и Миша Колесов добыли сохато¬го.- Тут же у разделанной туши мы перекусили свежими сы¬рыми почками, печёнкой и чимочином (жирновато-жилистым кусочком мяса, который находится в суставе ноги). Пред¬ложили мне отведать и буллэ. Признаться честно, сухожи¬лие мне не понравилось. Прожевать было невозможно, а потому его резали на небольшие кусочки и просто заглаты¬вали. Никакого особого вкуса он не имел, и я спросил у дяди Коли: «А какая от него польза?».
Он мне обстоятельно объяснил, что польза от него боль¬шая, так как кусочки сухожилия ни в желудке, ни в кишечнике не перевариваются. Пройдя по всем извилинам тонкого и толстого кишечника, они почистят его, как шомпол ружьё. Эвенки всегда так делали и делают, избавляя себя от неко¬торых болезней.
Со временем я тоже пристрастился к буллэ, которое при небольшом разнообразии таёжной кухни создавало своеоб-разный колорит. К тому же я понимал его пользу и целесооб¬разность.
Может быть, кто-то усомнится в истинной пользе упот¬ребления в пищу сухожилия, но я бы посоветовал быть объективным хотя бы по двум причинам: нужно понимать, что эвенки хорошо приспособились к суровым условиям выживания в тайге и не раз ставили рекорды по долголе¬тию и продолжительности активной жизни. Тому есть не¬мало свидетельств. Да ещё не следует забывать, что муд¬рость народа - это опыт поколений. А буллэ - это опыт столетий.
Как я бросил курить
Бросить курить я пытался несколько раз, но у меня ниче¬го не получалось: взяться за сигарету провоцировали раз¬ные обстоятельства, но чаще всего выпивка. В 37 лет с ал¬коголем я «завязал», а через год, отправляясь на сезон охоты на свой участок, решил побороться с никотиновой зависимостью.
К этому решению подтолкнули два обстоятельства. Прежде всего, заметил, что в последнее время при ходь¬бе стала появляться одышка - ноги идут, а воздуха лёгким не хватает. Ну, а другой случай, когда я своими глазами уви¬дел лёгкие курильщика, заставил всерьёз задуматься над этим вопросом. Произошло это после трагической гибели охотника, и к нам, в верховье Тока, на вертолёте прилетел судмедэксперт. Во время вскрытия погибшего я и увидел лёгкие. Они были цвета чугунной печной трубы, а их верхуш¬ки - с чёрными вкраплениями.
Увиденное меня потрясло. Ведь я знал, как выглядят органы дыхания добычи. Они всегда были нежно-розового цвета. Тут же представил свои лёгкие, забитые сажей и дёг¬тем, как в сигаретном мундштуке, и это уже не давало мне покоя. Действовать начал решительно. Составляя список необходимых продуктов на очередной сезон в тайгу, не стал вносить в него никаких табачных изделий.
Вертолёт высадил меня в устье Оконона и улетел. Я ос¬тался в тайге один. Когда обустроился в зимовье, тут же начал приводить свой план в действие. Первым делом в
48растопленную печь полетели полпачки сигарет, привезённые из Бомнака, следом - шесть пачек махорки, сохранившиеся в зимовье с прошлого года. Минут через десять захотелось курить. Ситуацию усугубляло то, что всё намеченное на день было сделано и отвлечься от желания закурить было нечем.
На полке, в пол-литровой банке, обнаружилось несколь¬ко хороших недокуренных «бычков», которыми я тут же вос¬пользовался. Но уже на следующий день они закончились.
После обеда я начал отрывать половые плахи в надеж¬де найти под ними окурки. Перебирая мусор под полом, на¬шёл несколько скрюченных и пожелтевших «чинариков». Надо сказать, что тяга покурить была такой сильной, что этот пол срывался и приколачивался дважды. На «козьи ножки» и самокрутки шли такие огрызки, в которых и таба¬ка-то почти не осталось.
Через два дня пробовал курить чайную заварку, сухие листья, мох. Но всё это было не то. Тогда я пошёл по другим своим зимовьям, но были они проходными и добыть там ничего не удалось.
До Бомнака, где можно было купить сигареты, - 280 ки¬лометров, до метеопоста Локшак, где можно было разжить¬ся куревом, - 110. Пришлось терпеть, и наконец я свыкся обходиться без табака.
Когда меня спрашивают, как мне удалось бросить курить, отвечаю, что я себя просто изнасиловал. Чему я очень рад, поскольку и сейчас, в свои 70 лет, хожу без одышки.
Ноннотыдяк
Рысь шла вдоль Мульмуги. Её след то уходил в скалы и там терялся, то неожиданно появлялся у реки и снова исче¬зал в протоках и кривунах. Несколько раз она подходила к моим ловушкам, в которых для приманки висели куски рябчика, но их не тронула. Я вспомнил рассказы эвенков о повадках рыси, которая не любит подбирать падаль или остатки чужого пиршества. Этот зверь предпочитает дичь свежую и добытую самостоятельно.
Впереди бежали мои собаки: Снежок (главный добытчик) и молоденькая шестимесячная Харза, которую взял с со¬бой, чтобы приучить к тайге и порядку.
До зимовья, в котором я намеревался обосноваться на эту ночь, оставалось с полкилометра, когда что-то заставило меня оглянуться. Увидел, как метрах в 150, в том месте, которое я только что прошёл, речку прыжками пересекла рысь и скрылась в кривуне.
Сбросив с ног лыжи, я побежал в её сторону, подзывая к себе собак. Снежок зачем-то полез на скалу, а Харза побе¬жала рядом со мной. До рысьего следа оставалось метров десять, когда она, ухватив запах, понеслась по нему, но... в противоположную сторону. Я продолжать бежать по следу сам, а скоро Харза, сообразив своими неопытными мозга¬ми, что делает что-то не то, развернулась и присоединилась ко мне. Промчавшись мимо меня, она с лаем скрылась в лесу. По её лаю стало понятно, что рысь заворачивает и снова уходит к прибрежным спасительным скалам. Оттуда и донёсся до меня уверенный лай Харзы, а скоро к нему присоединился басок Снежка.
Добыть рысь, которая лежала на приступке скалы, мет¬рах в десяти от уреза воды, не составило труда. Добыча оказалась большой. Взвалив её на загорбок, скоро понял, что тащить будет тяжело. Быстро соорудил из лыж санки и поволок к зимовью.
В зимовье первым делом вскипятил чайник. Попил чайку и пока снимал шкуру с рыси, вспомнил речушку Ноннотыдяк, по которой мы с Юрой Трифоновым гоняли сокжоев. Тогда Юра рассказал мне, как переводится название речки. Нонно - это рысь, а Ноннотыдяк - рысь съели. Он же разъяснил мне, что эвенки считают мясо рыси деликатесом.
Аппетитный вид жирного мяса и Юрин рассказ об исто¬рии названия речки подтолкнули на действия. Разделал тушу рыси и разложил куски на заморозку. Для приготовления ужи¬на отрезал кусок лопатки, пошинковал, добавил в сковород¬ку внутреннего жира с кишок и сделал зажарку.
Незнакомое блюдо пробовать начал осторожно, но ско¬ро распробовал и начал уплетать его за обе щёки. Мясо ока¬залось белым, похожим на мясо рябчика, мягкое, вкусное и без запаха.
Всю зиму, которую я провёл на Мульмуге, мотался между своими четырьмя избушками. В трёх из них питался сохатиной, а в этой ел исключительно эвенкийский деликатес - нонно ульдэн (мясо рыси). И всегда спешил туда, где меня ждал мой ноннотыдяк - место, где я добыл и съел рысь.
«Топорная» охота
Лабаз Сергея Трифонова разорил медведь. Охотник об¬наружил это сразу же, как только приехал на участок. Всё бы ничего, да вот сумку, в которой хранились патроны, порох и дробь, зверь утащил, и найти пропажу так и не удалось. А те заряды, что охотник держал при себе, он успел расстрелять по сокжоям да глухарям.
Вот-вот выпадет снег, и начнётся охота на соболя. Соба¬ка станет загонять зверьков на деревья, а стрелять нечем. Ехать в посёлок - потеряешь время. Потом навалит снег, ударят сильные морозы и удачливой охоты с собакой уже не получится.
Решил Сергей охотиться без ружья. Есть пара десятков капканов, которые можно насторожить. А когда Вача будет загонять соболей на деревья, станет их валить топором. Тогда у собаки появится шанс поймать зверька.
Первого соболя пёс загнал на тонкую лиственницу, и ру¬бить её пришлось недолго. Вача, привыкший, что после выстрела соболь падает ему под ноги, не сообразил, что добыча вместе с вершиной улетит метров на пятнадцать от него. А Сергей уже сам бежал к тому месту, где ветками на¬крыло соболя, но не добежал и половины дистанции, как увидел стремглав убегающего зверька. Охотник припустил за ним. Пёс, хотя и с запозданием, вновь устремился по следу и скоро послышался его лай.
На этот раз охотнику и собаке повезло. Подрубленное дерево только начало заваливаться, как соболь спрыгнул с него и пёс успел схватить его на лету, не дав даже коснуть¬ся земли. Первый соболь, добытый с помощью топора, об¬надёжил и придал охотнику уверенности в успешной охоте.
Два месяца, вплоть до новогодних праздников, продол¬жалась эта охота. На приманку соболи шли неохотно, в кап¬каны попалось всего семь штук, зато с Вачей и топором добыл тридцать девять.
Случаи были разные, деревьев приходилось рубить много, да и толщина их порой заставляла махать топором долго и упорно. К радости Сергея, пёс быстро освоил новую методику охоты и приобрёл опыт. Теперь, едва дерево начинало падать, он мчался к тому месту, куда должна была приземлиться добыча, и умудрялся ловить соболя ещё до того, как тот успевал очухаться.
По эмоциональному рассказу Сергея о сезоне «топор¬ной» охоты я понял, что она оставила в его душе много яр¬ких впечатлений и радость от не покинувшей его охотничьей удачи.
Страж
Я шёл по берегу реки. Чуть выше по склону послышался шорох и метрах в десяти от меня выскочил медвежонок. Значит, где-то рядом медведица. Быстро снял с плеча ка¬рабин и выстрелил в воздух. Медвежонок стремглав скрыл¬ся в кустах, а моё предположение не заставило себя долго ждать. Медведица буквально скатилась со склона и оказа¬лась в полутора метрах от меня.
Она встала на задние лапы, растопырила передние, го¬товясь нанести удар. Её противное дыхание ощущаю на сво¬ём лице. Передёргиваю затвор, нажимаю на курок - осеч¬ка. От металлического щелчка зверь немного отпрянул. Но в следующее мгновение опять поднимает лапы, демонст¬рируя свою агрессивность. Снова передёргиваю затвор, нажимаю на курок - вторая осечка.
Медведицу этот звук остановил, и она медленно отступи¬ла. Встав на четыре лапы, развернулась и полезла по скло¬ну, а через несколько секунд исчезла в том же месте, где и её отпрыск.
Я стоял ни живой ни мёртвый. Всё тело обмякло, и меня колотило от страха. Только сейчас стало доходить, к какому исходу могла привести эта встреча.
Загадку карабина, никогда до этого не дававшего осе¬чек, я разгадал тут же, когда открыл затвор и увидел пустую гильзу от первого выстрела, которую гонял туда-сюда.
Ледяная купель
Перед самым охотничьим сезоном забросили меня вер¬толётом на промысловый участок. Два дня успел порыба¬чить в Мульмуге сетками, а потом пошла шуга и рыбалку пришлось свернуть до ледостава. Пока же решил сходить вниз по реке к сооружённому летом зимовью и проверить, всё ли там в порядке.
По пути собака прихватила росомаху на задавленном медведем сохатом. Зверя я добыл и снял зимнюю шкуру, которой он уже успел обзавестись.
Зимовье, к которому я двигался, находилось на противоположном берегу реки. Для переправы мной на скале была заранее припасена резиновая лодка. Но когда подошёл к месту, где она лежала, то увидел лишь разодранный медведем мешок. Лодки и след простыл.
Вода в реке была большая, и перейти её в сапогах нече¬го было и думать. Вечерело, и я в спешке стал сооружать плотик из подвернувшихся под руку лесин. Связал их обрыв¬ками бельевого шнура, обнаруженного в рюкзаке, и двинул¬ся в путь. Сначала преодолел тихое улово, но метров через пять брёвнышки разошлись, и я оказался в воде. Одет я был в ватную фуфайку, и первое время она хорошо держала меня на плаву. Скоро с ружьём и рюкзаком я снова оказал¬ся на берегу, с которого стартовал. Быстро темнело, и по¬ложение становилось критическим. Нужно было принимать решение. Я поднялся вверх по реке, где был перекат, и, не раздумывая, ринулся в ледяную воду.
Но быстро оказаться на противоположном берегу, где виднелось спасительное зимовьё, не получилось. Вода была по грудь, да к тому же приходилось раздвигать руками шугу. Речку я всё же перешёл, но на этом мои злоключения не закончились. Зимовьё, как и лодку, нашёл медведь и навёл здесь свой порядок: окно было выбито, а печку он умудрился вытащить из зимовья.
Вода стекала с меня ручьями, а сапоги были полны до верха. Тут я совершил ошибку: разделся и стал выжимать одежду. Пока я это делал, кожа покрылась пупырышками, а зубы стали выстукивать дробь. Ещё холоднее стало после того, как я надел на себя отжатую одежду. Пока затыкал окно своей мокрой фуфайкой и затаскивал обратно печку, замёрз окончательно. Хорошо, что в зимовье был запас наколотых дров, и печка с первой же спички схватилась огнём. Пламя загудело, разнося спасительное тепло.
На следующий день я вновь поднимался вверх по течению и форсировал речку по грудь в воде, раздвигая шугу, что¬бы попасть в зимовье, у которого меня высадил вертолёт.
От этих ледяных ванн у меня обметало губы да возникло ненадолго лёгкое недомогание. Сейчас думаю, что я легко отделался за свои ошибки. Могло-то всё окончиться намно¬го хуже.
Соболиный фарт
Объезжая стадо, Павел Яковлев обнаружил в одном ме¬сте множество соболиных следов. Опытный оленевод сра¬зу же понял, что зверькам подфартило и они нашли для себя какое-то пропитание. Искать пришлось недолго. В паре со¬тен метров обнаружился задавленный волком олень. Но хищника что-то спугнуло, и он не стал доедать добычу.
Когда Павел привязывал своего оленя к дереву, то увидел, как из прогрызенной брюшины выскочил соболь и бросился наутёк. Пока подходил к туше, оттуда же выскочил второй зверёк.
Оленевод решил посмотреть клеймо на ушах задавленного оленя, взялся за его рога и тут же отпрянул: ещё два соболя выскочили из прогрызенного ими отверстия.
Оказывается, что даже такие индивидуалисты, как собо¬ля, могут мирно трапезничать при обилии пищи.
По ком кричит ворон
В стадо, что находится в районе реки Ток, мы едем по речке Сивакан. В самом верховье поднимаемся на плато. Тайга здесь редкая. Угнетённая ветрами и морозами, она больше похожа на лесотундру. Но зато в этих местах отлич¬ный обзор.
Здесь нас всегда встречает ворон и километров десять сопровождает по Току. Его характерное коок... коок... доносится то слева, то справа. Иногда он улетает вперёд или отстаёт, и какое-то время мы его не видим. Потом неожи¬данно появляется и снова кричит. Исчезает наш непрошеный провожающий только тогда, когда мы спускаемся в ущелистое русло реки.Я спросил Николайкана: "А зачем ворон нас сопровождает и постоянно кричит? Он чего-то боится?
- Нет, нас он не боится, - ответил попутчик. - Он хочет, чтобы мы пошли на охоту. Наверное, он увидел где-то оле¬ней или сохатого. А ещё он зовёт так хищников, сообщая о нашем появлении. Надеется, что те устроят охоту на нас или наших оленей. Ведь ворон пирует на остатках чьей-то охо¬ты. Он кричит о добыче.
Закалённый Алик
В тайге многие носят "энцефалитки". Удобная одежда. Алик тоже её носил. Как-то зимой он на своём "Буране" по¬путно заехал ко мне на зимовьё. Мороз был сильный.
- Ты не замёрз в своей "энцефалитке"? - спросил я гос¬тя.
- Нет. Я хожу в ней всю зиму.
Подкинул я в печку дров, поставил чайник. Металличес¬кая печь загудела, и скоро её бока стали малиновыми. Раз¬лили чай по кружкам, чаёвничаем. В зимовье стало жарко, и хотя сидел я в одной майке, изрядно потел.
Скоро Алик тоже стал раздеваться. Снял "энцефалитку". Под ней обнаружилась стёганая поддёвка. Снял поддёвку, а затем один за другим стянул через голову три свитера. Развязал широкий пояс из собачьей шкуры, расстегнул и снял две рубашки, потом - солдатское бельё и только после этих процедур остался, как и я, в одной майке.
- Ну, ты, Алик, закалённый, - поддел я его. - В одной "эн¬цефалитке" всю зиму.
В ответ он только весело улыбнулся.
Снежок
Снежок-это собака-лайка. Белый красавчик, только нос да глаза чёрные.
За время охотничьего сезона много чего интересного происходит. Видел однажды, как на дереве сидели сразу два соболя, и даже совсем уж небывалую картину довелось на¬блюдать - белку и соболя на одном дереве.
55А однажды, когда я подстрелил на дереве загнанного туда Снежком соболя и уже уложил добычу в рюкзак, пёс отошёл метров на пять от дерева и стал что-то раскапывать. Это оказался только что задавленный им соболь.
Соболятник он надёжный, и если вижу, что он пошёл по следу, то нужно садиться и ждать лая. А если его долго не слышно, то идти и искать. Если соболь спрятался под корни или в камни и его не видно, то Снежок лаять не станет.
Как-то соболь укрылся в корнях толстой лиственницы. Мы долго мучались, пытаясь его оттуда выгнать и выкурить дымом, но не смогли. Темнело, и надо было с этим заканчи¬вать. Я привязал Снежка в стороне, а сам сделал вид, что соболя поймал и уложил его в рюкзак. Потом взял собаку на поводок и повёл, чтобы она не осталась здесь на ночь ко¬пать и грызть корни. Но мой друг разгадал эту мою нелепую уловку. То и дело забегал вперёд, прыгал, упирался мне в грудь лапами, пытаясь остановить и вернуть обратно. При этом тоскливо скулил, как бы говоря: "Ты ошибся или обма¬нываешь меня. Соболь остался под деревом. Давай вер¬нёмся".
Волки и росомаха
Два волка выследили и загнали на лиственницу росома¬ху. Желание придавить и съесть этого конкурента по охоте придало хищникам упорства, и они устроили осаду. Сначала легли прямо поддеревом и стали ждать. Об этом красноре¬чиво свидетельствовали две глубоко протаявшие в снегу лунки.
Росомаха - зверь очень выносливый, да к тому же обла¬дает уникально тёплой шубой: она без труда заночевала на дереве.
Да и серым разбойникам упорства не занимать, а потому они терпеливо лежали под деревом. Но есть у росомахи ещё одно оружие, дающее преимущество над соперником, - её прианальные железы, выделяющие жидкость с невыноси¬мо противным запахом. Весь ствол дерева и снег вокруг него были забрызганы этой жидкостью. Волки, не выдер¬жав вони, были вынуждены отступить, но осаду не сняли, а ретировались на десяток метров и снова залегли. Протаяв¬шие лежки явно показывали, что здесь они провели вторую ночь.
Неизвестно, как долго могла просидеть на дереве росо¬маха, но волки отступились и сняли осаду. Об этом свиде¬тельствовали следы уходящих зверей в одну сторону, росо¬махи - в другую. Кстати, торжествуя победу, она ещё похо¬дила по волчьим лежкам и побрызгала на них своей воню¬чей жидкостью.
Соболь и белка
В верховьях Зеи, выслеживая соболя, наткнулся я на одиноко стоящее дерево. Вначале даже не понял, что здесь произошло: мало того что снег был испещрён соболиными следами, на нём было много каких-то ямок.
После того как посмотрел внимательно, понял, что ямки оставлял падавший с дерева соболь. Чуть дальше от дере¬ва обнаружился и беличий след. После этого картина про¬изошедшего стала ярко вырисовываться.
Белка, спасаясь от погнавшегося за ней соболя, заско¬чила на дерево. Соболь не отставал и продолжил погоню по дереву. Лёгкая и более сноровистая на тонких ветках белка упорно не давалась хищнику в когти. Он то и дело про¬махивался и срывался вниз, но близость добычи и голод заставляли его раз за разом повторять попытки поймать юркую белку. Десятки ямок на снегу свидетельствовали о его упорном желании достичь цели.
Ещё раз внимательно осмотрел место и нашёл то, что искал, - выходной след белки. Меня это порадовало. Же¬лание белки жить оказалось сильнее желания соболя ку¬шать.
Виртуальная антенна
Как-то работал я у гидрологов, которые расположились в верховьях Зеи. Дождей в то лето долго не было, и на реке стояла большая межень.
Ливень пришёл неожиданно. Лил он сутки, и, как это все¬гда бывает в горах, вода в реке стремительно поднялась.
Утром, когда мы проснулись, увидели, что водой унесло сколоченную нами лестницу, которая была пристроена кобрыву у реки. Но беда была в другом - сорвало проме- рочный трос, к которому крепилась наша лодка. А без этого единственного плавсредства у нас встала вся работа. О происшествии сообщили на нашу кустовую метеостанцию и скоро получили распоряжение: «Ждите вертолёт и ищите на нём лодку».
На следующий день прилетел Ми-1. На поиски пропажи снарядили меня. Полетели вниз по течению, осматривая завалы, протоки и русло, а километров через семь обна¬ружили нашу «Казанку». Приземлились на косу. Я привязал «беглянку» покрепче, чтобы её снова не унесло.
Оставалось вернуться по воздуху к ребятам, а уж потом вместе с ними отправляться за лодкой. Вертолёт взлетел и по спирали начал набирать высоту. Поднялись уже доволь¬но высоко, и, по моему разумению, пора было уже ложить¬ся на курс. Но винтокрылая машина забиралась всё выше и выше. Я ничего не мог понять, и в сердце закралась трево¬га: что-то заклинило, и пилот не может обуздать вертолёт? Тревога стала перерастать в панику.
В Ми-1 кресла пилота и пассажира располагаются рядом. Перекрывая грохот двигателя, громко спросил лётчика: «Что случилось?».
Он, видимо уловил на моём лице выражение недоумения и испуга, улыбнулся в ответ и громко прокричал: «Не бойся. Все нормально. Антенну делаю...».
Только после того, как мы приземлились, он, также весе¬ло улыбаясь, объяснил, что ему нужно было выйти на связь с диспетчером, а она здесь неустойчивая. Чтобы установить её, нужно подняться повыше. На сленге пилотов это и назы¬валось «Делать антенну».
Бэркан
Было это ещё в далёкую пору, когда существовал совхоз "Ударник". В моё зимовьё, что на Кара-Урэке, дядя Вася Трифонов заезжал попутно. Он-бригадир оленеводческо¬го стада, и его забота - то и дело объезжать места выпаса оленей. Всё ли благополучно?
В один из своих приездов рассказал, что по Хаюм-Урэку спустились три волка и погоняли оленей. Охоту серых раз¬бойников он проследил, но, судя по тому, что задавленных оленей не обнаружил, оказалась она неудачной. Если бы нашёл, то "зарядил" бы остатки мяса таблетками отравы (в ту пору применять её разрешалось).
Но стадо-то надо беречь, а потому установил на волчью тропу самострел (бэркан). Он у него всегда приторочен к нарте.
После того случая снова встретились. Мне интересно уз¬нать, ушли волки насовсем или возвращались?
- Приходили, - говорит дядя Вася.
-А на самострел не напоролись?
- Напоролись. Только не волки, а олень. Матка.
- И что?
- Метров на 15 отошла и упала. Стрела-то насквозь про¬шла. Куда она с такой раной уйдёт? Да и стрелы я мажу про¬павшей печенью. Они отравленные получаются.
-А волки?
- Им удача выпала. Наткнулись на убитого оленя, попи¬ровали. Ещё полтуши не осилили, оставили. Вот теперь пусть приходят доедать. А я им подарок приготовил - яду не по¬жалел.
Ну а через несколько дней дядя Вася приехал уже на трёх упряжках. Вышел я его встречать, а на нартах красуются три волчьи туши: одна большая и две поменьше.
Улыбался довольный дядя Вася, а в передке его легко¬вой нарты лежал, как обычно завёрнутый в брезент, бэр¬кан. ,
Кто стучится в дверь ко мне?
Может, для кого-то нет ничего удивительного в способно¬стях радистки метеостанции Наташи, о которых я сейчас поведаю, но для меня они стали настоящим открытием.
Когда я бывал в гостях на метеостанции и в это время кто-то стучался к ним в дверь, то она, не видя человека, знала, кто пришёл. Скажем, раздаётся стук, а она тут же выдаёт: "Саша пришёл". И точно: заходил Саша.
В следующий раз, при очередном стуке, слышу: "Галя, за¬ходи". Открывается дверь, на пороге - Галя, Наташина под¬ружка.Как-то после очередного сеанса безошибочного угады¬вания я спросил: "А как ты угадываешь, кто пришёл?".
-Да очень просто. Каждый стучит по-своему.
Я знал, что радисты по манере работать на ключе разли¬чают своих коллег, но о том, что это можно угадать по стуку в дверь, слышал впервые.
Для меня такие способности до сих пор за гранью пони¬мания.
Хотя, может быть, у меня что-то не так со слухом или для этого требуется профессиональный навык, как у радистов?
Концерт
симфонической музыки
Летом на нашу оленеводческую базу забросили экспеди¬цию лесоустроителей. Они прорубали просеки и проводили описание лесных запасов.
Наш бригадир Юра Трифонов подружился с одним из ра¬бочих- Володей. А осенью, когда пришёл конец сезонных работ и экспедиция собралась улетать, Володя пригласил Юру к себе в гости, в Кемерово. Юра согласился и поехал.
Впечатлений он привёз много и с упоением рассказывал нам об увиденном. В одном из рассказов меня поразило его ощущение от посещения с другом концерта симфоническо¬го оркестра. Классическую музыку я не понимал и признал¬ся в этом рассказчику. Тот возразил: "Я раньше тоже так думал, но на концерте в зале всё иначе. Особенно меня поразил дирижёр. У него в руках была маленькая палочка, и когда он ею махал, то мне казалось, что вся музыка выхо¬дит из её кончика. Это было волшебство, которое завора¬живает и приносит удовольствие".
Я запомнил это сравнение и тоже учусь радоваться этой музыке. Пока только той, что звучит по радио или телевизо¬ру, но очень мечтаю побывать на концерте симфоническо¬го оркестра, как Юра Трифонов.
Гречка е подливом
В пору моей срочной службы в нашем экипаже случилось непредвиденное: дизентерией заболел кок, а за ним следом -
60второй. По истечении многих лет после моей службы я, на¬верное, уже и не вспомнил бы об этом, если бы случившая¬ся с ребятами неприятность не имела для меня последствий.
Вызвал меня к себе командир и говорит: «Абоимов, при¬нимайте камбуз».
От такого предложения я даже опешил и начал жалобно лепетать, что, кроме яичницы, никогда ничего не готовил.
- Понимаю, - говорит командир, - но все вы остались такие, так что принимайте камбузное хозяйство.
После этого ничего не осталось делать, как ответить: «Есть принимать камбуз!».
Первый день в качестве всеобщего кормильца прошёл более-менее благополучно. На мою удачу мы как раз бази¬ровались на плавбазе и рядом готовили пищу коки из других экипажей. Кулинарного опыта у меня действительно не было никакого, а потому советы опытных специалистов были для меня спасением. Не помню всю раскладку первого дня, но запомнил, что на второе была рисовая каша с подливом.
- Ничего сложного здесь нет, - наставляли меня опыт¬ные коки. - Промой хорошенько рис в двух-трёх водах, по¬том залей водой на четыре пальца выше. Вода выкипит, и получится рассыпчатая каша. А мясо для подлива готовь отдельно.
Всё сделал, как мне советовали, и для первого дня полу¬чилось совсем даже неплохо.
На следующий день, на ужин, выпало готовить гречку с подливом. Я, окрылённый удачным опытом приготовления рисовой каши, промыл гречневую крупу в трёх водах, залил водой на четыре пальца, поставил на плиту и стал ждать, когда получится «рассыпуха». Время шло, но из гречки вме¬сто рассыпчатой каши стало получаться что-то непонятное. В общем, в моё представление о гречневой каше это меси¬во никак не вписывалось: получился какой-то клейстер. Ре¬шив, что мне попалась какая-то «неправильная» крупа, я отдельно приготовил мясной подлив. Всё это нужно было подать на ужин.
После ужина предстоял развод в увольнение, куда я и собирался пойти. Потому, поручив своему помощнику раз¬дать ужин, побежал в кубрик, чтобы успеть к разводу подго¬товить форму. С утюгом в руках я и услышал по корабель¬ной трансляции: «Дежурному по группе кораблей и дежурно¬му врачу прибыть на камбуз для снятия пробы».
А буквально через пару минут в кубрик по трапу скатился мой запыхавшийся помощник: «Коля! Гречка не понравилась дежурному по группе кораблей. Он приказал тебе к нему явиться».
Надев выходную форму, я отправился на поиски дежур¬ного офицера. Нашёл его за ужином в офицерской кают- компании. Это был капитан-лейтенант с другой подводной лодки. Когда он вышел, я бодро доложил, что кок-матрос Абоимов по его приказанию прибыл.
- Что у вас на второе? - строго спросил офицер.
- Гречка с подливом, - бодро отрапортовал я.
- Какая это на хрен гречка? Вы чем личный состав кор¬мите? - вскипел капитан-лейтенант.
Почувствовав угрозу, я затараторил скороговоркой, что я на самом деле не кок, а химик-дозиметрист, а на камбузе оказался потому, что заболели оба кока.
- Видно, что ты химик, - уже беззлобно ответил офицер. - Ты у коков с других лодок поспрашивай, если чего не зна¬ешь. Книгу поварскую найди. Экипаж кормить надо.
Через какое-то время по трансляции прозвучала коман¬да: «Идущим в увольнение от экипажей построиться на юте для осмотра».
Увольняющихся на берег осматривал уже знакомый мне капитан-лейтенант. Он шёл вдоль строя, осматривал мат¬росов, порой делал замечания. Подошёл ко мне, узнал, улыб¬нулся и сказал: «Хорошо провести увольнение, химик».
Два месяца я один за двоих безвылазно «пахал» на кам¬бузе, пока не кончился карантин у коков. Всё было не так уж и плохо. Гречку я тоже научился готовить. Её просто перед закладкой нужно было обжаривать, а не промывать... Но всегда, когда в раскладке значилось «Гречка с подливом», я напрягался.
Кочевье - в крови
Эвенки очень любят кочевать. Стремление к движению у них в крови. Наверное, к этому их приучил образ жизни, свя¬занный с охотой и оленеводством. Даже если нет нужды ко-чевать, то при длительной стоянке они всё равно перенесут свой табор метров на 200-300.
Кочёвки - поэзия и мелодия их жизни, даже несмотря на то, что это почти всегда тяжёлое и очень ответственное предприятие. Летом донимают комары, паут, дожди и жара, непролазные заросли кедрового стланика, крутые горные подъёмы и спуски, топкие болота и мари. Зимой - глубокий снег, наледи и гололёд.
Я всегда удивлялся выдержке и спокойствию эвенков в самых трудных, сложных и длительных передвижениях в ус¬ловиях тайги.
Как-то я спросил Юру Трифонова, своего бригадира: ка¬кой мерой эвенки измеряют пройденный путь?
- Нулги, - ответил он. - Это отдельный вьючной переход.
-Аесли в километрах?
- Примерно это расстояние равняется 12 километрам. За день можно проехать два и даже три нулги. Всё зависит от оленей и цели кочёвки. На оленях мы можем кочевать очень широко.
Со временем, когда появились собственные олени, ко¬чёвки для меня стали также очень значимыми, потому что это новые места, новые приключения и впечатления, новые встречи.
Сейчас, когда я живу в городе, порой так сильно хочется снова оказаться в тех местах и с теми людьми, которые ут¬ром сказали бы: «Коля, инымган нулгидяс» (Коля, сегодня кочуем).
Маут
Маут-это эвенкийский аркан для ловли оленей. Делают его из шкуры, снятой чулком с шеи быка-оленя. Происходит это в сентябре, перед гоном, когда шея самца наливается особой силой. Она значительно увеличивается в объёме, а шкура становится прочнее - ведь впереди бои за самок, и природа готовит все органы оленя к ним.
На эвенкийском языке заготовка для изготовления мау- та называется "мука" и для русского уха звучит, в общем-то, знакомо. С заготовки с помощью ножа сбривают шерсть, а с другой стороны срезают мездру. После этого начинается
63
самая ответственная работа - нарезка ремня на маут. Сня¬тая чулком заготовка позволяет делать это по кругу. На всём протяжении ремень должен иметь ширину около двух санти¬метров. Изготовленный из шеи, он получается довольно длинным.
После того как ремень нарезан, его привязывают к де¬реву и, растянув, скручивают. В какую сторону будет скрут¬ка, зависит о того, кто им будет пользоваться: правша или левша. Плотно скрутив и натянув во всю длину, маут остав¬ляют сушиться на морозе и ветру. Так он не пересохнет и не станет ломким. Ножом его ещё подравняют, убирая лишнее. Затем его натрут смолистыми ветками кедрового стланика или ели. Отомнут, передёргивая вокруг ствола лиственни¬цы. И только после этих процедур начнут приручать его, скла¬дывая для броска.
Эвенки имеют свою меру длины, которая называется дар. Равняется он длине размаха рук, раскинутых в сторо¬ны. Маут в пятнадцать дар - очень хорошее орудие лова. Хороший маут высоко ценится. Ведь не зря оленеводы го¬ворят: «Будет маут - будут и олени».
Как-то я поинтересовался у своего друга: «Во сколько лет ты научился кидать маут?».
- Да сколько себя помню, - ответил тот.
Эвенки - большие мастера в этом деле, ведь среди мча¬щихся оленей нужно выхватить того, которого наметили. И это почти всегда получается с первого раза.
Маут - многофункциональное орудие. При поиске оленей, когда с собой нет уздечек, маут используют и для ловли, и для привязи. Для этого существует способ привязывания, позволяющий на одном мауте вести до шести-восьми оле¬ней. А привязанный между деревьями маут позволяет обу¬строить загон. В общем, в любом случае, где необходима длинная верёвка, выручит маут.
Хозяин всегда относится к мауту аккуратно. Хорошие мастера по их изготовлению встречаются редко, хотя сде¬лать его может каждый пастух.
Эвенки не любят брать чужой маут, к тому же им не все¬гда можно сразу поймать нужного оленя. По сути, маут - это оружие, и к нему также нужно привыкнуть и «пристрелять¬ся».
Колорук и авсакан
Эвенки - таёжные кочевники, и весь их быт хорошо при¬способлен к этому образу жизни. Всё, что необходимо для жизни в кочевых условиях, укладывается компактно и рас¬пределяется по своим местам. ,
Один вьюк, который называется «эковья» или «сумина», служит для перевозки кухонной утвари. В него укладывают кастрюли, чайник, поварёшку, чашки, ложки, кружки... Сбоку (всовывается столик, изготовленный из листа фанеры. Та¬кая укладка носит название «колорук». Это слово я запом¬нил сразу, наверное, потому, что оно ассоциируется с рус¬ским выражением «около рук».
На три-пять человек получалось всего полвьюка. Меня нсегда изумляла эта предельно ограниченная в объёме про¬стота, когда вроде бы ничего нет и в то же время всего в достатке.
Много раз, глядя на хозяйку в палатке и даже кочуя один, и понимал, что колорук всегда должен быть под рукой. У него даже место своё есть в палатке в углу, за печкой, где он ни¬кому не мешает и им удобно пользоваться.
Очень важное место занимает сумочка под инструмен- 1ы, которая называется «авсакан». В ней находится всё, что может пригодиться для постоянной текущей работы. :1десь лежат плоскогубцы, шило, ножницы, иголки, нитки. I сгь место для напильников и брусочков для заточки но¬ли >й, топоров и пил. Там же можно найти ручку, карандаш, расчёску, отрезки проволоки и другую мелочь.
Раньше авсакан шили из выделанной оленьей кожи, но снйчас обычно для этой цели используют сумочку из-под индивидуальной аптечки. Удивительно, как в неё, такую не¬большую, умудряются разместить много всего.
Каждый таёжник имеет авсакан и пользуется им практи¬чески ежедневно. Есть он и у женщин, но, конечно, значи- к:льно отличается. В нём есть всё для шитья одежды и обу- ии, но, как и мужской, он очень практичен.
I ели во время кочёвок при вас есть авсакан, то всегда можно рассчитывать на то, что удастся выйти из любых не¬предвиденных ситуаций, а если нет, то могут возникнуть большие проблемы.Тыявун - эвенкийский посох
Меня, прожившего с эвенками более сорока лет, до сих пор удивляет та рациональность обыденных вещей, кото¬рыми они пользуются.
Вот, например, тыявун. Этот посох обычно делается из тальника. Ошкуренный и высушенный, он почти не имеет веса, но очень крепок. Эти качества крайне важны при езде на оленях, когда при посадке на посох нужно опираться всем весом своего тела.
Выбирая тальник на тыявун, рассчитывают, чтобы на его нижний конец приходилась развилка. Отрезают так, чтобы получалось парное подобие оленьего копытца. С такой раз¬вилкой-копытцем посох не будет глубоко проваливаться в снег зимой, а в марь-летом. При стрельбе он послужит со- шками-подставкой для ружья. При езде верхом с его помо¬щью можно отводить в сторону ветки деревьев и кустарни¬ка, подогнать оленя.
Посох также используется для определения свежести сле¬дов во время охоты или в поисках оленей. Интересно на¬блюдать за этой процедурой: на истоптанном снегу охотник или пастух, не слезая с оленя, тычет в следы тыявуном, отыс¬кивая самый свежий. А найдя, безошибочно следует по нему, иногда проверяя очередным ощупыванием.
Помогает посох и при пешем переходе: при подъёме и спуске по крутым горным склонам, при переходе вброд кру¬тых горных рек.
Иногда, в знак уважения, тыявун украшают резьбой. А о его важности говорит то, что он почти всегда стоит рядом с ружьём у входа в палатку. В тайге они могут понадобиться в любую минуту и должны быть всегда под рукой.
Олени дорогу знают
В тайгу, не имея ни малейшего представления о ней, я попал из Ташкента, а уже через месяц кочевал на оленях с эвенками, охотясь на соболя, белку, глухарей и рябчиков.
Запомнилась первая поездка. На табор, где находилась палатка со всем охотничьим и бытовым имуществом, а так¬же с двумя десятками оленей, мы выехали, когда совер-
66шенно стемнело: в потёмках предстояло преодолеть двад¬цатикилометровый путь по тайге. Меня усадили на после¬днюю в связке нарту, и олени помчались в ночь. Только при¬выкнув к темноте, я начал различать силуэты мелькающих кустов и деревьев, да ещё колыхание рогов бегущих оле¬ней.
Темнота плотно обступила нас, никаких ориентиров не было и в помине. Куда мы едем - понять было невозможно. Но этот вопрос постоянно крутился в моей голове.
Проехали около часа, остановились. Николай Егорович, мой первый таёжный учитель, окликнул: "Коля, как ты там? Псё хорошо? Не замёрз?” - "Нет".
Потом, поправляя оленью упряжь, подошел ко мне. Я не удержался и спросил: "Дядя Коля, а как вы видите ночью, куда ехать? Как запомнили все деревья, мимо которых мы проехали?".
Наставник засмеялся и пояснил: "Да я ни одного дерева и не запоминал. Даже подремал под звон колокольчиков. Не волнуйся, скоро доедем. Олени хорошо дорогу знают. Мы ,здесь выезжали из тайги в посёлок, и сейчас они бегут по своей дороге обратно.
Олени приучены к кочёвкам. Где мы палатку ставим, там их дом. Там их отпустим, и они уйдут кормоваться. Подкарм¬ливаем солью и комбикормом, чтобы не уходили далеко".
(Позже мне самому не раз доводилось уводить оленей на табор ночью. Так поступают все таёжники, кочующие на оленях.)
Чувствовать время
Два дня мы провели на этом таборе, а потом поехали дальше по охотничьему участку дяди Коли. Перекочёвки были по 15-20 километров. Обохачивали (проходили с охо- юй эту территорию) новое место и кочевали дальше. Я смот¬рел по сторонам и любовался красотами этого неведомого для меня мира тайги. По пути попадались следы зверей, взле- I лпи или садились на деревья глухари и рябчики. Иногда мы их стреляли, а вечером ели мясо или супы из этой дичи.
По вечерам Николай Егорович устраивал мне экзамены. I (апример, спрашивал: "Сколько речек и ключиков мы се- юдня проехали, и в какую сторону они бегут? С какой сто¬роны светило солнце, когда мы ехали?".
67Я затруднялся ответить, и тогда он говорил сам: "Про¬ехали четыре ключика и одну речку. Текут они слева напра¬во. Примечай, куда снесла вода вершинку упавшего дерева или с какой стороны наносит мусор и листву.
Когда мы выехали, солнце светило слева, потом прямо в лицо, а к вечеру оно было уже справа. Это значит, что мы ехали на юг. Зимой солнце ходит по южной стороне небос¬клона: взойдёт на юго-востоке, а сядет на юго-западе. Ле¬том же всходит на северо-востоке, а садится на северо- западе. Так что восход и заход солнца сдвигается то к югу, то к северу. Это годовой цикл. Будешь это знать и всегда поймешь, где север, восток, юг и запад.
Ещё привыкай не только видеть, но и чувствовать сво¬им телом. Ходишь по тайге, крутишься во все стороны, а телом чувствуй, где солнце. Вот пошёл от табора в сторо¬ну, и солнце светит справа, когда будешь возвращаться, оно должно светить слева. Место табора и солнце ты дол¬жен научиться сопоставлять. Для этого надо научиться чув¬ствовать время, чтобы делать поправки на расстояние, которое прошёл, и солнце, которое успело сместиться. Это очень важно. Старайся об этом помнить, и придёт навык. С навыком придёт и опыт. Тогда всё будет получаться само собой".
Чтобы облегчить мне изучение всех этих премудростей, Николай Егорович взял за правило на каждой стоянке зас¬тавлять меня рисовать карты-схемки местности. Помечать на них маршруты переездов, места установки ловушек и капканов. Даже сейчас, по прошествии многих лет, когда я открываю свои дневниковые записи, вспоминается всё.
Город и тайга
В мою обязанность, как самого молодого и лёгкого на ногу, входило утром подгонять оленей к табору. Они же иног¬да уходили на полтора-два километра в разные стороны. В этом случае мой наставник тоже спрашивал, где я их нашёл. Вначале я не мог толков объяснить, но со временем это стало получаться всё лучше. Места в округе становились мне знакомыми. С каждой сменой стоянки прибавлялись крупицы опыта.
Вот так вводил меня дядя Коля в географию и топогра¬фию таёжной жизни, приучая не только смотреть, но и ви¬деть, а увиденное понимать.
Он часто шутил: "Вы, городские, в тайге плохо ориентиру¬етесь, а мы, эвенки, в городе ничего толком запомнить не можем".
Действительно, город и тайга похожи, если мы попадаем в незнакомые места. Таёжник в таких местах ходит с огляд¬кой, пока не освоит, не найдёт все тропинки, броды, перева¬лы. Так же ведёт себя и городской житель в незнакомом районе или другом городе. Через некоторое время таёжник держит в голове карту местности, а городской житель - план города.
Когда в феврале мы возвращались в Бомнак, то я уже узнавал места. А главное - Николай Егорович научил меня чувствовать солнце и время. Я видел, что мы всё время едем на север - солнце светило нам в спину.
Ночной компас
Ночью он показывал на полярную звезду и Большую Мед¬ведицу: "Это созвездие - наш эвенкийский ночной компас и наши ночные часы. Ручка этого ковша движется, как стрел¬ка на часах. Тебе только надо запомнить, как меняется её положение, и ты будешь знать время".
В предутренние часы хороший ориентир - светящаяся на востоке Венера (по-эвенкийски Чалбон).
Луна (Бега) - это эвенкийское ночное солнце. Она ходит по югу, а длина и место этого хода зависят от её фазы. Живя в городе, луну на небе я почти не замечал и совершенно не интересовался её фазами. В тайге же от неё зависит много.
Молодая луна светит с вечера, ты можешь припозднить¬ся, и при её свете легко вернуться на табор. Если луна ста¬рая, то на небосклоне она появится ночью или под утро и будет светить до рассвета. Это позволит пораньше двинуть¬ся в путь. А в полнолуние можно кочевать всю ночь.
Я ещё застал эвенков, которые днём охотились, а вече¬ром, при лунном свете, начинали переезд на новое место. Любил такие переезды мой друг Гена Яковлев. Но это уже классика таёжной жизни.
На обратном пути в Бомнак Николай Егорович доверил мне ехать впереди: "Так ты лучше дорогу запомнишь. Сзади ехать будешь, как женщина. Они привыкают видеть только спину мужа, а что творится вокруг, не помнят. Крути головой, оборачивайся назад. Помни, когда будешь возвращаться, картина будет совсем другой".
Когда небо обещало снег или он уже начинался, настав¬ник снова поучал меня: "В сильный снег даже опытный че¬ловек может потерять ориентир. Почувствовал, что не зна¬ешь, куда идти, не дёргайся в разные стороны, а возвра¬щайся обратно своим следом. Если снег повалил так, что не видно и твоих следов, то останавливайся и готовься ноче¬вать. В тебе ещё много сил, и ты хорошо подготовишься к этому. Эвенкийский костёр даст тебе возможность отдох¬нуть и набраться сил. А когда рассветёт и закончится снег, легко сориентируешься и продолжишь путь".
«Держите солнце в голове»
Научиться ходить по тайге и не теряться может любой. Собрались в лес, посмотрите сначала карту местности. Найти её в наше время нетрудно. Запомните главные ори¬ентиры и определитесь со сторонами света по солнцу и по карте. В лесу "держите солнце в голове" и чувствуйте его своим телом. Засомневались, остановитесь, хорошенько подумайте и не паникуйте.
Мне доводилось работать в экспедиции проводником на оленях. Начальник экспедиции показывал мне на карте ме¬сто, куда они в этот день пройдут с маршрутом, а я, навью¬чив оленей экспедиционным грузом, отправлялся туда сво¬ей тропой. Дорога никогда не была прямой: нужно было объезжать высокие горы, искать броды и перевалы, нахо¬дить звериные и людские тропы в густом стланике и топких болотах. Благодаря моим друзьям-эвенкам я научился по¬нимать своё местоположение в безбрежном пространстве тайги.
Остаётся пожелать удачи тем, кто решит побродить по таёжным просторам. Всё получится, если будете вниматель¬ны, не станете совершать необдуманных действий и учтёте опыт таёжных жителей - эвенков.

Мудрость детских забав

Когда 45 лет назад я приехал в Бомнак, меня всё пора¬жало своей необычностью. Как-то увидел обломки оленьих рогов, связанных между собой в длинную цепочку. Заинте¬ресовался и спросил у одного из своих новых друзей-эвен- ков: "Что это?".
- Дети играют, - ответил тот.
Позже я много раз наблюдал эти игры: ребята таскали по земле рога, изображая кочёвки по тайге на оленях.
Для них это было хорошо знакомым делом, ведь лето они проводили в тайге вместе с родителями и оленями. Каждый считал своих оленей самыми красивыми и сильными.
Как-то спросил одного мальчугана: "Ты помнишь всех сво¬их оленей?".
- Конечно, - уверенно ответил он и начал перечислять, указывая пальцем, - вот впереди связки самый большой рог - это Укчак (Седовой). Следом рог с лопаточкой - это Дагаптук. Он идёт всегда за Седовым, потому что не тянет¬ся на узде и спокойный. Дальше веристый рог- это Лербе. А потом идут Ландо", Тырывуктыка'н, Чалкача"н, Борончен, Герой-кан, Манктыкан, Нямикан...
Иногда ребята собирались группами и тащили друг за дружкой свои связки. Было понятно, что они имитируют ко¬чёвки, мысленно представляя себе свои летние приключе¬ния: преодолевали высокие горы, бурные ключи, полновод¬ные реки, топкие мари. Останавливались, что-то обсужда¬ли, о чём-то спорили.
Эти игры помогали детям не забывать полученные за лето навыки и быть сопричастными к тому делу, которым зани¬мались их родители. К тому же этими играми они гасили тя¬жесть зимней разлуки с родителями.
Мне, игравшему в детстве совсем в другие игры, но про¬шедшему позже большой таёжной тропой, видится вся пре¬лесть и мудрость забытых ныне в Бомнаке детских забав. Они вели ребят в мир единения с Матерью-Природой и глав¬ным эвенкийским символом - Оленем.

Зачем оленёнку рога

В верховьях Тока зимой нередко выпадает большой снег. Оленям, чтобы добраться до корма, приходится копать на¬стоящие траншеи. Особенно тяжело оленятам и самкам. Случается, в оленьем стаде возникают драки из-за расчи¬щенных копанин. И что удивительно - оленята-сеголетки не уступают в этих битвах взрослым быкам.
А происходит это так: бык своими широкими копытами, как лопатой, раскидывает снег до ягеля. И только примется он за еду, как тут же появляется оленёнок и острыми, как шило, рожками начинает отгонять быка. Тому нечем отве¬тить. Дело в том, что в первый зимний месяц сразу после гона бык сбрасывает свои огромные и крепкие рога. Ещё недавно грозный для всего стада, этот величавый краса¬вец становится беззащитным перед малышом.
Остаётся одно: снова разгребать снег, добираться до ягеля, хотя покормиться на новом месте опять-таки не все¬гда удаётся.
Вот такую маленькую, но очень важную хитрость приро¬да придумала для слабых в борьбе за жизнь.

Медвежья история

Солнце, растопив снег над берлогой, тяжёлыми каплями разбудило окончательно её обитателя. Берлога становилась для медведя неуютной. Тепло и яркий свет тянули наружу. Выбравшись, он потянулся, покатался с боку на бок, разми¬ная косточки, и не спеша побрёл вниз по склону сопки. Доб¬равшись до реки, направился по её течению. На речке, по берегам и косам, лежали разбросанные ледоходом глыбы льда. Медведь брёл между ними. Иногда ему выпадала уда¬ча: он находил снулую или убитую при ледоходе рыбину, тут же съедал её и двигался дальше.
В устье небольшого ключика зверь наткнулся на охотни¬чью избушку. Остановился, стал принюхиваться, стараясь уловить запах съестного. Долго ходил вокруг, не решаясь подойти. Хозяева её, отохотившись зиму, уже месяц, как ушли в посёлок. Не обнаружив опасности, осмелел медведь.
Выдавил окно, влез в зимовьё и попал прямо к столу, на котором хозяева оставили керосиновую лампу, приёмник, банки с солью, сахаром, перцем, лавровым листом.
Медведь съел сахар. Делее попалась банка с перцем, которая перевернулась, а содержимое рассыпалось. До¬веряя больше всего обонянию, мишка нюхнул содержимое банки. Что тут началось...Перец попал на лапы, в нос, глаза. Медведь отфыркивался, тряс головой. Ничто не помогало. Ужас обуял зверя. Он стремглав выскочил из окна и, подки¬дывая отощавший за зиму зад, пустился в чащу.
Через некоторое время к избушке приплыли на лодке хо¬зяева-охотники, которые легко разобрались в произошед¬шей здесь с медведем "трагедией". Долго смеялись они над незадачливым грабителем и были рады, что перец спас из¬бушку и продукты от разорения.

Горностай

Первый раз я увидел его у избушки в конце ноября, когда выпал глубокий снег. Правда увидел не самого зверька, а его глаза. Две чёрные бусинки несколько раз вынырнули из- за снежного бугорочка и исчезли. Я стоял не шевелясь, хо¬тел узнать, что же за гость пожаловал к моему жилищу?
Осторожно повернул голову вправо. Вот он, горностай! Он смотрел на меня изучающе и без страха. Мелькнула мысль добыть его, но тут же исчезла. Не было охотничьего азарта: зверюшка сама лезла в руки.
Понаблюдал ещё немного и ушёл в зимовьё, занялся сво¬ими делами. Когда стемнело, за стенами домишки послыша¬лись шорох и возня. Несколько раз в проёме окна, завален¬ного по самые стёкла снегом, мелькнула тень непрошеного соседа. Ах ты, нахалёнок!
Поужинав, подкинул в печурку дров, погасил свечку и улёг¬ся на нары. Хорошо лежать вот так, в тёплой тишине, после долгого пребывания на морозе. Убаюкивают плавающие по полу, стенам красные блики от гудящей печки.
Вдруг на освещённом полу возникла чёрная тень. От не¬ожиданности я привстал. И тут же тень метнулась под нары. Кто это? В неярком свете зажжённой спички рассмотрел в углу дыру-лаз. Постарался горностаюшка.
Утром увидел картину: у входа в избушку в ящике, где хра¬нились потроха кабарги для приманки, восседал горностай. До него было всего метра полтора, но зверёк не двигался, смотрел на меня с явным вызовом. Да, видимо, голод был так велик, что пересилил страх перед человеком.Я вернулся в избушку, нарезал кусочками сырое мясо. Горностай будто ждал меня, но близко не подпустил. Встал на задние лапки и угрожающе зациркал. Однако от мяса не отказался. Съел.
На следующее утро я ушёл на другой участок тайги и вер¬нулся только через три дня. Под навесом у входа в зимовьё всё было засыпано перьями рябчиков. Так, опять похозяй¬ничал мой квартирант. От подвешенных тушек заготовлен¬ных мною рябчиков остались одни головки. А вечером явил¬ся и горностай.
Прожили так мы с ним вместе, соблюдая нейтралитет, до конца охотничьего сезона. Зверёк вовсе перестал меня бояться. Охотно ел из моих рук. Очень я привязался к этому живому, своенравному существу, разделявшему моё одино¬чество.
На следующий год я ждал возвращения горностая, но он не пришёл. А я не оставляю надежду, что однажды он снова зашуршит под нарами, глянет на меня своими глазами-бу¬синками и циркнет недовольно в ожидании угощения.

Эхо

Мы с Васей Яковлевым поехали проверять оленей с Уля- гирской базы. Двинулись вниз по ключу, а Юра Трифонов - вверх. Договорились встретиться и заночевать на реке Ток у Красного яра.
К условленному месту мы с Василием приехали рано. По¬ставили палатку, отпустили пастись рабочих оленей. Уже в сумерках услышали, как внизу по склону, между нами и Крас¬ным яром, застучал топор. Поняли, что приехал Юра и тоже таборится. До него метров 300. Крикнули: "Юра, мы здесь. Иди сюда!".
- Иду! - услышали в ответ.
Подождали, но никто не появлялся. Покричали ещё раз. Он снова ответил, но так и не пришёл. Почему он к нам не при¬шёл, было непонятно, но наступила ночь, и мы легли спать.
Утром увидели, что ночью выпал снег и к нашей палатке подходил олень, за которым тянулась узда.
- Юрин Седовой, - определил Вася. - Он его всегда с уздой отпускает, когда один кочует. Так его легче найти. Иди по следу и Юру найдёшь.
ГЯ пошагал по оленьему следу и скоро нашёл Юрин табор. Вместо палатки стоял запорошенный снегом дямпан - эвен¬кийский полог Приподнял одну из стенок и увидел спящего на оленьей шкуре в спальнике Юру. Он проснулся и первым делом спросил: "Вы где стоите?".
-Да вот метров 300 от тебя по склону, - показал я рукой вверх.
- Как выше? - удивился он. - А я два раза ходил искать вас вниз до Красного яра.
С причиной конфуза, произошедшего с опытным таёжни¬ком, мы разобрались - Юру обмануло эхо, отразившееся от склона горы. Случившееся стало для нас серьёзным уроком. И рассказать об этом я решил с назидательной целью - вдруг с кем-то тоже такое произойдёт.
Методы охоты
Когда я только начинал охотиться, то моими учителями было много людей. Об охоте я совершенно ничего не знал, а потому ко всем прислушивался. Но особо мне хочется рассказать о двух Николаях и их методах добычи пушного зверя. Оба они были очень опытными и умелыми, но их ме¬тоды добычи соболей были разные.
Николай Сафронов любил охотиться с собакой. Верхом на седовом олене выслеживал он соболя до свежего следа и отпускал собаку. "После этого соболь у меня в кармане", - говорил он.
- И сколько соболей за день можно добыть таким спосо¬бом? - любопытствовал я.
- По-разному. Однажды с собакой загнали семь соболей.
Это впечатляло.
Николай Романов охотился на соболей капканами. Изред¬ка ставил их на приманку, но самым добычливым считал ус¬тановку "на подрезку" (на тропе). Его аргументы в пользу такого метода также были убедительны.
- Едешь верхом на седовом спокойно. Нашёл соболиную тропу - перекрыл её капканом, ещё нашёл - снова капкан. Три дня расставляю капканы и три дня проверяю. Спокой¬но поставил, спокойно собрал. Перекочевал на новое мес¬то, и там такая же процедура.- Сколько соболей можно поймать за день таким спосо¬бом? - не отстаю я со своим вопросом и от этого учителя.
- Когда как. Само много я однажды привёз семь.
Проведя много времени с эвенками-охотниками, наслу¬шавшись рассказов о повадках таёжных животных, понял, с кого мои учителя брали пример.
Дядя Коля Сафронов предпочитал метод росомахи. Это необычайно крепкое и выносливое животное может безос¬тановочно гнать свою добычу несколько суток. В конце кон¬цов обессиленная жертва попадает в железные челюсти своего преследователя.
Николай Романов применял способ охоты рыси. У неё совершенно особенный образ жизни и охоты. След её все¬гда нетороплив. Идёт она шагом. Хороший нюх и отличный слух позволяют ей обнаруживать жертву намного раньше, чем та её заметит. В таких случаях начинается бесшумное скрадывание, которое завершается молниеносным брос¬ком. Если восемь-десять прыжков не решили участь жерт¬вы и она успела убежать, то рысь её дальше преследовать не будет.
Ещё один из способов её охоты - засада. Устроит она её на хорошей заячьей или кабарожьей тропе и будет ждать, иногда несколько суток. И час её удачи обязательно придёт. Также в засаде стоят капканы Николая Романова, готовые сомкнуть свои стальные челюсти на жертве.
Но когда выпадал глубокий снег и охотиться с собакой было бесполезно, когда ветра задували тропки и поставить капканы под след было невозможно, оба охотника перехо¬дили на универсальный метод таёжного охотника - волка. А это и росомаший гон, и рысье скрадывание, и засада.
Мне самому потребовался не один десяток лет, чтобы хорошо освоить все эти методы. И я благодарен всем моим учителям, потому что, как и их, охота кормила меня и мою семью всю жизнь.

"Соперники'9

В тот год я охотился на Арге. Четыре зимовья моего предшественника позволяли охватить большую территорию участка. Когда выпал первый снег, то по следам стало видно, что соболей здесь много. Я торопился разнести и расставить капканы и приманку.
Со мной был ещё один охотник - молодой пёс-лайка Сне¬жок. Ему всего два года, и в предыдущий охотничий сезон я научил его выслеживать соболей, но поохотиться с ним как следует не получилось. Здесь