С. Марлоу. Марианна. Шпионский детектив
"ЧЕСТЕР ДРАМ: МАРИАННА".
(Перевод с английского Сотникова И.В.)
Глава 1.
С расстояния примерно полдюжины миль от берега можно было видеть висевший над Лонг-Айлендом горчично-желтый смог. Он напоминал радиоактивную пыль от необъявленной войны, которая медленно, но неизбежно отравляла человечество. А может быть, такое впечатление объяснялось лишь моим настроением. Во время похорон меня просто измотали беспокойство и раздражение. Очень хотелось сидеть сейчас в любимом уличном кафе Акселя Спейда в Париже. Возможно, заказать аперитив, а потом беспечно наблюдать за проходящими мимо симпатичными парижанками в мини-юбках. Спейд обязательно поведал бы одну из своих невероятных историй, обязательно связанную с крупными финансами и низким надувательством, от которой у получающего сто долларов в день детектива потихоньку текли слюни. Но вместо этого были похороны. Спейд умер. И с этим ничего нельзя было поделать. Его прах только что развеяли над Атлантическим
океаном вдали от берега, как всегда хотел покойный, а экипаж из его поклонников на принадлежавшей Акселю яхте возвращался во Фрипорт на южном берегу.
Август, пятница. День выдался жарким и безветренным. Стрелка барометра опустилась так же низко, как мое настроение. Прогулочные яхты двигались согласно указателям на канале тоже во Фрипорт. Выбравшиеся в выходной день на рыбалку люди на палубах с интересом наблюдали за тем, как мы скользим мимо них. Не каждый день им приходилось видеть сумасшедший кеч длиной в пятьдесят восемь футов из бухты Чесапик. К тому же в Роттердаме на судно в своё время поставили дорогущее оснащение и настелили палубу досками из тикового дерева. Кеч назывался "Туз Пик 3". Туз пик
всегда был личной маркой Акселя Спейда. («Spades» - пики (англ.)) Сдвоенные дизели вели нас по каналу мимо рядов каких-то неуместных на вид образцов жилищного строительства к гавани Фрипорта. Паруса на огромных мачтах тоже из тикового дерева оставались собранными. Это расстроило бы Спейда, который любил ходить под парусами и ненавидел дизели. Вонючки, как он всегда называл их. Но, увы, метеоролог объявил штиль на время последнего путешествия Акселя Спейда.
- Мальчик, ты мрачен, - сказала Марианна Бекер. - Я и не знала, что вы были такими хорошими друзьями.
Марианна - невысокая, восхитительная блондинка, миновавшая барьер своего
тридцатилетия не настолько напряженно, чтобы показывать это. Она оказалась единственным представителем прессы на похоронах Акселя Спейда на борту яхты, и это даже как-то соответствовало ситуации. Спейд, женившийся пять раз на красотках разных стран, имел, если не принимать во внимание серии яхт, носивших на бортах марку в виде туза пик, только одно увлечение. Этим увлечением были красивые женщины. Он коллекционировал их так же страстно и с таким же самозабвением, как филателист собирает редкие почтовые марки. Марианну Аксель оценил бы. Она не относилась к типу изумительных женщин, при входе которых в заполненную комнату мгновенно затихают все разговоры. Если говорить просто и без чрезмерных восхвалений, Марианна была всего лишь прекрасна. И чем дольше вы на нее смотрели, тем более прекрасной она казалась.
Марианна работала корреспондентом в журнале "Вью", и я пригласил ее на борт "Туза Пик 3" на похороны Акселя Спейда.
- Друзья? - переспросил сейчас я. - Не знаю, были ли вообще у Акселя Спейда друзья. Его слишком занимали попытки перехитрить закон в двадцати странах или поставить на уши финансовый мир при любой возможности. Но, думаю, я знал его, как никто другой. Какая паршивая смерть.
- В постели во сне? - спросила Марианна. - При явно хорошем состоянии здоровья накануне? И потом сердечный приступ. Я тебя не понимаю. Для меня это звучит, как хорошая смерть, если смерть вообще может быть хорошей.
- Но не для Акселя Спейда. Он был парнем, который романтизировал даже смерть. Аксель всегда хотел пойти ей навстречу, прекрасно осознавая, что это такое. Он хотел смотреть ей в лицо, бороться с ней. И в этом я с ним согласен.
Марианна улыбнулась едва заметной сдержанной улыбкой.
- Искушённый Честер Драм, - проговорила она с насмешливым пренебрежением. - Ты единственный из всех моих знакомых, кто может быть сентиментальным, размышляя о смерти.
- Считая Спейда, нас двое.
На пристани Фрипорта я попрощался с кучкой колесиков, фигурировавших и вращавшихся в жизни Спейда. Они ещё не все прикатили с четырех сторон света, поскольку Аксель умер слишком неожиданно, и этой компании еще предстояло пройти приличный путь к решению вопроса "кто есть кто". Я вылетел из Вашингтона одним бортом с секретарем казначейства. В самолёте с нами находились еще пара сенаторов; послы трех европейских стран; карлик из Цюриха, который управлял банковской империей, из-за чего Первый Национальный Городской Банк стал похож на будку для переодевания на провинциальной железнодорожной станции; две бывшие жены Спейда: обе гламурные путешественницы на чартерных рейсах (одна сейчас была замужем за греческим корабельным магнатом, уставшим от своей постаревшей оперной певицы); молчаливый итальянец, так называемый промышленник, который мог быть, а мог и не быть крупным мафиози; и наконец, нью-йоркский адвокат Спейда, однажды метко названный Марианной в очерке для "Вью" Кларенсом Дэрроу в костюме от братьев Брукс. Этот самый «Кларенс Дэрроу в костюме от братьев Брукс» - настоящее имя Скрибнер Киллог - присоединился к нам на автостоянке, как только я открыл перед Марианной дверцу ее "Эм-Джи" цвета спелого винограда.
- Мистер Драм? - вежливо осведомился он. - Я хотел поговорить с вами ещё на борту кеча, но такой возможности не представилось. У вас есть несколько минут?
- Только побыстрее, - ответил я.
В выразительных голубых глазах Киллога под белой гривой волос читалась боль. Он многозначительно откашлялся. Этот парень мог выразить поднятием бровей больше, чем большинство его коллег-юристов получасовой декламацией заранее подготовленных речей. Сейчас покашливание выражало яснее любых слов то, что адвокат хотел поговорить со мной наедине.
- Сейчас вернусь, - сказал я Марианне и пошел рядом с Киллогом между рядами припаркованных машин. Мы закурили. Было очень жарко. Поверх автомобилей я взглянул на верхушки мачт "Туза Пик", покачивавшихся на фоне бронзового неба.
- Что у вас? - поинтересовался я.
- То, что мистер Спейд хотел передать вам.
Это меня удивило.
- Я думал, его последняя воля будет такого рода, что потребуется лет пять на получение её официального утверждения.
- Последняя воля не имеет отношения к моему офису в Нью-Йорке, - сказал Скрибнер Киллог. - Завещание будет зачитано, и собственность распределят мои коллеги в Швейцарии. То, что я хочу передать вам, не имеет никакого отношения к последней воле мистера Спейда.
- Тогда что же это?
- Письмо. Оно в моем офисе в сейфе. В понедельник утром вас устроит?
- О'кей, - согласился я, в одно мгновение решив провести уик-энд в Нью-Йорке и, соответственно, подольше побыть с Марианной. Мне приходилось разрываться
между Вашингтоном и континентом, а поскольку Марианну перевели в главную редакцию "Вью" в Нью-Йорке, виделись мы не очень часто. Скрибнер Киллог обеспечил мне предлог, в котором я так нуждался. Возвращаясь к "Эм-Джи", я начал важно задирать нос, затем скользнул за руль, улыбнулся Марианне и тронулся с места.
В письме Спейда явно было что-то таинственное, но оно могло подождать. Впереди мне предстоял целый уик-энд с Марианной. Вот о чем я тогда думал.
Глава 2.
После обеда в "Каравелле" чтобы доказать свою платежеспособность я повел Марианну в Сент-Реджис Руф. Это единственное место в Нью-Йорке, где вы можете потанцевать под приятные мягкие ритмы оркестра Мейера Дэвиса. Здесь коренные богатые горожане коротают летние вечера, старясь держаться подальше от клубов с их странными племенными обрядами под рев гитар и от эхо-камер с музыкой в стиле "йе-йе" в сочетании с невыразительными, бесконтактными, эксгибиционистскими танцами. Я заказал бутылку "Дом Периньон", но сначала она долго стояла в серебряном ведерке со льдом рядом с нашим столиком. Мы много танцевали. Было здорово снова обнимать Марианну, пусть даже просто в вертикальном положении на танцполе. Макушка ее милой белокурой головки едва доставала до моего подбородка. Я очень ясно чувствовал мягкую целостную женственность Марианны. А через некоторое время даже слишком ясно. Мы вышли через французские двери и остановились на одном из небольших балконов, чтобы полюбоваться темным прямоугольником Центрального парка и окружающими его огнями города.
- Боже, как прекрасно, - сказала Марианна. - Я никогда не устаю от этого.
- И ты тоже прекрасна, - заметил я.
Она взглянула на меня и, должно быть, разглядела то, что таилось в глубине моих глаз.
- Все кончено и улажено, - мягко сказала Марианна.
- Ты права, - пробормотал я, совершенно не согласный с этим двумя словами.
Марианна Бекер была вдовой Уолли Бекера, который получил пару раз Пулитцеровскую премию за свои фотографические эссе в конце пятидесятых годов. Уолли был моим лучшим другом. Мы тогда жили в Вашингтоне. Молодожены работали в главном штате журнала "Вью", а я повесил шляпу и кобуру в офисе на Ф-стрит. Однажды вечером Уолли позаимствовал у меня машину. Я занимался одним крутым делом, и некоторые состоятельные патроны очень хотели увидеть меня мертвым. Бомба была соединена проводом со стартером, и вместе с парой тонн веса автомобиля Уолли разлетелся по всему тихому райончику в Джорджтауне. Марианна тогда была беременна. Она погрузилась в траур и родила двойню, двух мальчиков. Одного назвала Уолли, а другого Четом. Я стал их крестным отцом. Прошло года два, и постепенно - ни один из
нас не осознавал этого - моя симпатия к Марианне переросла в нечто большее. Мы вступили в связь, длившуюся несколько месяцев, и если бы на моем месте был кто-то другой, а не целомудренный детектив, живущий бурной жизнью, неизвестно насколько отведённой ему по времени, все могло закончиться женитьбой. Но я ушел. Потом я специально составил себе такое расписание, чтобы большую часть времени работать в своем женевском офисе. Марианна по-прежнему оставалась деятельной молодой женщиной. У нее была домохозяйка миссис Гувер, которая могла позаботиться о
близнецах, когда их мать отправлялась куда-то по заданию "Вью". Мы снова встретились в Берлине в начале шестидесятых. Марианна тогда почти вышла замуж за скверного парня по имени Квентин Хэммонд. Вы, вероятно, читали о том, что случилось с Хэммондом. (см. роман Стивена Марлоу "Честер Драм: Берлин".) Это обошло все газеты, и Марианна осталась вдовой Бекер, милой вдовой Бекер все еще в брачном возрасте. Я зарабатывал на хлеб и продолжал вести серии дел. Одно начиналось там, где заканчивалось предыдущее, а иногда они перехлестывались, но глубоко в моем мозгу постоянно таилась мысль о Марианне и о возможности вступить в старость рядом с этой женщиной. Думаю, я всегда любил ее, даже если мы не виделись годами. Сейчас на маленьком балконе в Сент-Реджис Руф вернулось ранящее прошлое. Марианна всегда очень хорошо чувствовала моё настроение.
- Мы могли бы поговорить об Акселе Спейде, - предложила она.
- О'кей, - согласился я.
- Во всяком случае, я здесь из-за него. И, кроме того, с нашей стороны было бы немного... бесчувственно перейти сразу от похорон к городской ночной жизни, - Марианна взглянула на меня как-то вызывающе. - Итак, я высказалась. И это действительно беспокоит меня, Чет.
- Потому что ты не знала Спейда. Родился он в центральной Европе, но в нём было очень много от ирландца. Если бы только Аксель мог организовать себе поминки, он устроил бы настоящую вакханалию. Ему было бы вообще наплевать на то, чем мы сейчас занимаемся. Аксель всё одобрил бы.
Итак, мы вернулись в зал, выпили немного шампанского и некоторое время говорили об Акселе Спейде. Я подумал, что Марианна из нашей беседы получила довольно милый и ценный материал, исключительную информацию, которую имел только я. Возможно, ее внимание сейчас было занято этим, но мое - нет. Я следил за этими крупными серыми глазами и за тем, как Марианна в улыбке вздергивала вверх губы. При этом от них оставалась только одна очаровательная складочка. Я запоминал.
- Вот опять приехали, - вдруг сказала Марианна.
Складочка снова появилась.
- А что?
- Ты, должно быть, в миллионе миль отсюда. В третий раз начинаешь рассказывать мне об авантюре Спейда с этим особым счетом в Швейцарии. Я уже запомнила.
- Может, шампанского? - предложил я.
Мы работали над второй бутылкой.
- О, давай! Ты сейчас совершенно несерьезен, и прекрасно знаешь это.
- Хорошо. Но во всяком случае я не в миллионе миль отсюда. Посмотри на меня.
Она посмотрела. Улыбка исчезла с ее губ.
- Нет, ты и правда здесь. В этом-то и беда.
И я сделал выбор.
- У меня целый уик-энд свободен. Перерыв между делами.
- Целый бесконечный уик-энд! - произнесла Марианна, лишь чуть-чуть злобно. - А что потом? Полетишь в Копенгаген или в Катманду, в Валенсию или во Владивосток? А где меня оставишь? Ты уже говорил... Сотню раз, не меньше... Что относишься к типу мужчин, которые не женятся.
- Однажды я был женат, - сказал я.
- Конечно, и это тебя выжгло. Ты остался профессиональным холостяком.
- Не в этом дело, - возразил я. - Это моя работа. Тебе же нужен комнатный парень, пляшущий под дудочку, каковым я, мягко говоря, не являюсь. Но у меня еще есть пара дней, чтобы побыть в Нью-Йорке.
Марианна достала из сумочки сигарету и зажала ее губами. Когда я наклонился к ней с зажигалкой, она отвернулась и закурила сама от фирменной спички Сент-Реджис.
- Благодарю, - проговорила Марианна, не глядя на меня. - Ты облегчил мне задачу сказать это. Не думаю, что я люблю тебя. Если только чуть-чуть, но это я могу держать под контролем. Правда, есть опасность снова полюбить тебя. Быстро и самозабвенно. Но я этого не хочу. Полагаю, из меня получился довольно неплохой... материал для жены, раз меня привлекают мысли о доме и муже, и...
- Лучший материал для жены, - повторил я.
- Помолчи, Честер Драм, и дай мне закончить. Ты самый привлекательный мужчина из всех, кого я встречала в жизни. Да, черт побери, включая Уолли и Квентина К. Хэммонда. Но самая последняя вещь, которую я хотела бы сделать, это вступить с тобой в новую связь. Близнецы растут. Им почти восемь. Единственное, чего я хочу, это
найти им отца, человека с нормальной работой, даже если это означает, что он должен будет бить по утрам кулаком по будильнику. И мне наплевать, что он не был за последние десять месяцев в десяти странах, паля из пистолета одновременно с десятью разными негодяями. Мне нужен домашний парень, если только я смогу найти такого. И он не должен быть моей самой большой любовью в жизни, какой мог стать ты, а просто тем, с кем можно всегда оставаться умной, нежной и доброй. Не знаю, найду ли я его когда-нибудь, но очень хочу этого, а вальсирование с тобой заново никак не сочетается с этим событием. Нет. Определенно нет. Я не хочу проводить с тобой уик-энды: ни этот, ни любой другой.
Марианна повернулась ко мне. На ее щеках виднелись слезы.
- Теперь потанцуй со мной еще. Может, пасадобль, если они смогут сыграть его, а потом я хочу, чтобы ты отвез меня домой.
- Хорошо, мадам, - ответил я, смягчившись. - Один пасадобль годится.
Я пересек танцпол и переговорил с лидером ансамбля Мейера Дэвиса. Не могли бы они сыграть пасадобль? Музыкант ответил, что мог бы сыграть "Сиело Андалуз». Я сказал, что "Сиело Андалуз" меня абсолютно устроит. Мы с Марианной танцевали превосходно, особенно под нежно-простой ритм пассадобля. Чёрта с два кто-то ещё смог бы так же, и "Сиело Андалуз" очистил для нас площадку. Мы танцевали как на балу, скользя по залу, разворачиваясь и скользя снова, немного играя на публику. Когда музыка смолкла, даже раздались слабые аплодисменты - редкое явление в таком шикарном заведении как Сент-Реджис Руф. Оркестр сыграл для нас "на бис". Потом я отвез Марианну домой, в ее квартиру на Риверсайд Драйв. Мы поцеловались у двери, и Марианна на мгновение прижалась ко мне.
- Думаю, ты знаешь, что это прощание, Чет.
- Думаю, что знаю.
- Так и должно быть.
- О'кей.
Она открыла дверь и быстро проскользнула в квартиру, не оглянувшись. Была суббота. Второй час ночи. Я спустился на лифте и взял такси, которое отвезло меня обратно в мой отель в центре города. В моем чемодане лежала непочатая бутылка "Джека Дэниелса". Я сковырнул ногтем ярлык, взял из ванной стакан и стал работать над напитком.
Иногда вы чертовски правы, что заводитесь, будучи в скверном настроении.
Глава 3.
Я боролся с простыней и сном, в котором гул кондиционера был гулом двигателей самолета, уносившего меня в Копенгаген или Катманду, в Валенсию или во Владивосток, когда зазвонил телефон. Нащупав его, я едва не разлил бутылку "Джека Дэниелса". Уровень кислого пойла в ней упал ниже нижнего края этикетки. Прилично же я выпил в одиночку для такого раннего утра.
- Они выставят твою печень в Смитсоновском институте, если ты не прекратишь это, - сказал я вслух.
Я был всё ещё слегка пьян и испытывал жалость к себе. Причём, вовсе не лёгкую. Трубку телефона я поднял на четвертый или пятый звонок и сказал "алло" примерно в направлении микрофона.
- Мистер Честер Драм?
- Ага, более-менее, - я взглянул на часы. Была четверть четвертого.
- Так вы Честер Драм или нет?
- Говорите, - сказал я, вдруг сразу проснувшись. Мне пришло в голову, что единственным человеком, знавшим, где я остановился, была Марианна.
- Вы можете быть готовы через двадцать минут? - это был мужской голос, говоривший по-английски без малейшего акцента, поэтому я решил, что человек учил язык при помощи учебных записей.
- Готов к чему?
- Черная машина. «Шевроле», - он произнес последний слог по буквам: "л-е". - Мы приедем за вами через двадцать минут.
- Зачем? - спросил я.
- Будьте на месте, - сказал незнакомец.
- Да в чём вообще дело?
- Будьте там, если хотите увидеть Марианну Бекер живой, - проговорил он. Раздался негромкий решительный щелчок, и в моих руках осталась телефонная трубка, из которой доносились короткие гудки. Я вернул ее на аппарат, потянулся одной рукой за сигаретами, наткнулся на пустую пачку, снова взял трубку телефона, соединился с внешней линией и назвал номер Марианны на Риверсайд Драйв. Гудок в моем ухе прозвучал шесть раз. Затем сонный мальчишеский голос произнес: "Алло."
- Говорит твой дядя Чет, - сказал я. - Это Уолли или Честер?
- Уолли, - ответил мальчик. - Вы с мамой хорошо провели время?
- Мы ходили танцевать, - сообщил я. - Могу я поговорить с ней?
- Одну минуту, - сказал он.
В трубке раздался стук, и я стал ждать. Мальчик вернулся через несколько секунд.
- Смешно. Ее нет там.
- Дай мне поговорить с миссис Гувер.
- Она уехала на уик-энд. У нас няня. Она прекрасная. Позволяет нам допоздна смотреть телевизор. Показывали детектив, но не очень крутой. Я знаю, потому что у меня дядя настоящий детектив. А где мама? - тут мальчик переключился на кого-то другого и пояснил:
- Это дядя Чет.
- Дядя Чет? - послышался точно такой же голос восьмилетнего ребенка. - Это Чет.
- Привет, тезка.
Голос моего тезки звучал тревожно.
- Я думал, что спал, но, кажется, это был не сон, - сообщил он.
- Какой сон?
- Два человека разговаривали с мамой. Они хотели увести ее. Она не хотела уходить, но эти двое ее заставили. Значит, это было на самом деле? Поэтому ее нет дома?
- Когда они были у вас?
- Не знаю. После того как пришла мама. Я боюсь. Ты можешь приехать?
- Не сейчас, - ответил я. - Я должен встретиться с твоей мамой.
- О, - в его голосе послышалось облегчение. - Ты собираешься встретиться с ней?
- Верно, - сказал я.
- Дядя Чет собирается встретиться с ней.
- Мальчики, вы можете опять пойти и лечь спать? Уже середина ночи. Мы с мамой закончим свои дела к утру, но, может быть, немного задержимся. Вы знаете, где миссис Гувер?
- Она весь уик-энд будет со своей сестрой в Бруклине.
- Хорошо, если мы не приедем к завтраку, вы можете позвонить ей и попросить вернуться домой?
- Сказать, что ты хочешь, чтобы она вернулась домой? О'кей.
- Хороший мальчик, - сказал я. - Можете вы еще проверить, надежно ли заперта дверь, и не открывать до утра никому, кроме нас и миссис Гувер?
- Ты говоришь очень таинственно, дядя Чет. Занимаешься каким-то делом?
- Дельце, - послышался такой же голос. - Они называют их "дельцами". А ты сам ничего не знаешь?
- Никакой тайны, - ответил я. - Мы расскажем вам обо всем утром. А теперь будьте хорошими мальчиками и ложитесь спать.
- О'кей, спокойной ночи, дядя Чет. Подожди! Уолли хочет что-то сказать.
- Спокойной ночи, дядя Чет, - сказал Уолли.
- Спокойной ночи, ребята.
Я подождал.
- Ты вешай трубку первым.
- Хорошо, - сказал я. - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, дядя Чет.
- Спокойной ночи, дядя Чет.
- Спокойной ночи, - снова пожелал я и положил трубку.
Натянув на себя одежду, я нашел пачку сигарет, сделал небольшой глоток из бутылки "Джека Дэниелса". Лучше бы мне было сейчас всё-таки заниматься каким-нибудь делом. Тогда Мангнум-44 не остался бы в моем вашингтонском офисе в сейфе.
- Вызвать вам такси, сэр? - спросил меня швейцар.
- Благодарю, за мной заедут друзья.
После телефонного звонка прошло двадцать минут, но на темной улице не было ни черного «Шевроле», ни какой-либо другой машины, кроме припаркованных до утра.
- Душная ночь, - сказал швейцар. - Когда взойдет солнце, будет душегубка. И смог тоже. Клянусь господом, Нью-Йорк с каждым годом становится все хуже. Нужно очень любить этот город, чтобы жить здесь.
Я бросил окурок в сторону урны.
Черный «Шевроле» появился в конце квартала, подъехал и остановился перед отелем. Один человек сидел за рулём, другой сзади. Второй вылез и открыл мне переднюю дверцу. Я сел в машину. Неизвестный снова забрался на заднее сидение, и мы тронулись с места.
- Что за история? - поинтересовался я. Человек за рулём был в футболке и с татуировками. Я обернулся и вытянул шею. Человек сзади был в футболке и с татуировками. Оба были мускулистыми и светловолосыми. Они выглядели как братья, с одинаковыми широкими, плоскими славянскими скулами и маленькими, глубоко посаженными глазами.
- Не говорим по-английски, - произнес человек за рулём.
Они были похожи на поляков. Я и решил, что они поляки. Мы ехали на запад по направлению к реке. Восьмая авеню, девятая, десятая. Мы повернули на юг на двенадцатую авеню, ехали некоторое время по ней, затем под эстакадой Вест-Сайд Драйв и свернули к докам Норт-Ривер. Там стояло несколько грузовых судов, но среди них не было ни одного большого лайнера, светящегося огнями, как Рождественская ёлка, на котором захотелось бы уплыть куда глаза глядят. В районе Двадцать восьмой улицы нас задержали грузовики. Это были большие продуктовые грузовики, забиравшие товар с судна "Грейс Лайн". Портовые грузчики повсюду шныряли на своих электрокарах с укладочными крюками. Упаковочные клети были сложены на дороге. Полицейский направил нас в объезд, и мы направились на юг.
Мы подъехали к доку ниже Четырнадцатой улицы. Мужчины в футболках и с татуировками вышли. Они не боялись, что я попытаюсь убежать. Основанием для их спокойствия были несколько грузовиков и портовых грузчиков, а еще лучше суета в доке у "Грейс Лайн". Рядом с большим зданием на причале я смог разглядеть нос судна, черный и ржавый, с грузовой маркой, опустившейся почти до уровня воды.
Подошел полицейский и сказал:
- Мне наплевать, кто вы. Уезжайте.
Он кивнул головой в ту сторону, где около причала были припаркованы несколько автомобилей. Один из поляков вернулся и отогнал машину. Другой как тисками взял меня за локоть, и мы пошли к причалу. Я бросил последний взгляд на нос корабля и увидел освещенные белым светом прожекторов буквы названия - "Навоёва" (сельская волость в Польше). Вообще польское название может звучать очень по-среднеевропейски и произноситься с полным ртом "ж" и "ч", а может и удивить вас чем-то вроде "Хайвата" (город в штате Канзас). "Навёова" же наверняка был польским кораблем. Мы вошли в здание на причале, поднялись на один пролет лестницы и пересекли огромное, похожее на амбар помещение, которое почти удалось сделать холодильным. Здесь пахло сырой гнилью и прошлогодним воздухом. Мы прошли к настилу сходней, соединявших второй этаж причала с кораблем. У их подножия человек в щеголеватой черной форме
оглядел и пропустил нас. Мы ступили на борт. Вероятно, это была каюта капитана, поскольку она примыкала к мостику, но самого капитана нигде не было видно. Если только этот капитан не предпочитал легкий серый шерстяной костюм, рубашку с петлицами на воротнике и репсовый галстук с маленькой заколкой со скромным алмазом, которая придерживала его концы. Кем бы ни был этот человек, но он поднялся. До нашего появления незнакомец сидел на черной кожаной софе с раскрытой на коленях книгой и с бифокальными очками на самом кончике носа. Название книги было что-то вроде "Америка как цивилизация". Человек перехватил мой взгляд, улыбнулся тонкой улыбкой и произнес тем же самым голосом без акцента, какой я слышал в трубке телефона:
- Если можно назвать это цивилизацией.
Затем он сказал что-то парню в тенниске и с татуировками на языке, который мог быть как польским так и русским. Тот кивнул, отсалютовал и вышел из каюты.
- Где она? - спросил я.
Мужчина снова улыбнулся той же тонкой сдержанной улыбкой, как и раньше. Он водрузил бифокальные очки на переносицу и посмотрел на меня сквозь их линзы глазами, столь же выразительными, как пара бусин.
- Вы нетерпеливы, - произнес мужчина. - Мне это нравится. Выпьете?
Я покачал головой. Он налил себе. Незнакомец был невысоким, стройным, очень экономным в движениях. Ему можно было дать от тридцати пяти до пятидесяти лет. Его седые волосы были волнистыми. Он напоминал одного из тех парней, которые в наши дни управляют корпорацией, выставляют прочь из главного офиса романтику, но охот-
но держат в нем долларовые купюры. Они поднимаются по карьерной лестнице ни с помощью каких-то разработок, ни с помощью торговли, а через финансовый департамент. Они скорее ловкие, чем умные, и вместо ледяной воды в их жилах течет антифриз. Женщины не играют для них большой роли, а единственный спорт, который их интересует, это гольф, потому что можно с размахом вести дела, размахивая клюшкой в гольф-клубе. У них нет времени ни для друзей, ни для врагов. Они манипулируют людьми поскольку сами защищены от того, чтобы кто-то манипулировал ими. Мир в последней трети двадцатого века принадлежит им. Они находят экземпляры вроде меня забавными, хотя не подают вида, что мы их забавляем.
- Тогда сигарету? - предложил мужчина, решив сыграть роль гостеприимного хозяина.
- Хорошо.
Он достал плоский золотой флорентийский портсигар и открыл его большим пальцем. Там лежали папиросы. Я взял одну и взглянул на нее.
- «Казбек». Вы привезли их с собой или домой везете?
- Вы курили "Казбек" когда-нибудь раньше? - спросил мужчина.
- В Москве, - ответил я.
- Я везу их домой, - сказал он, прикоснувшись пламенем своей золотой зажигалки к кончику моей папиросы.
- Но вы не офицер с коммерческого судна, - произнес я. - И вообще это польский корабль.
- И то и другое правильно, - сказал мужчина и сделал небольшой глоток.
- Тогда давайте дальше, - предложил я.
- Вы имеете в виду имя, звание и бортовой номер? Мне это не важно. Катуков моя фамилия, мистер Драм. Я полковник Четвертого главного управления КГБ, а вы, конечно, тот, кого мы, русские, считаем шавками. Присядете?
Я сел. Слово "Шавки" по-русски означает голодных дворняжек. Его использовали для унизительного названия наемных агентов, занимавшихся шпионажем. КГБ - это советский Комитет Государственной Безопасности, главная российская шпионская сеть со времен смерти Лаврентия Берия, когда русские снизили значение Министерства внутренних дел.
- Не переоценивайте меня, - сказал я. - Я просто частный детектив.
- Со склонностью, скажем так, к международным интригам? И, естественно, за деньги. Всегда за деньги. Как я и сказал, шавка.
- Четвертое главное управление мне не знакомо, - произнес я. - Первое главное управление - это внутренняя безопасность. Второе главное управление - шпионаж. Третье главное управление...
- Вы очень хорошо осведомлены, - заметил полковник Катуков. - Позвольте мне обрисовать вам картину. Четвертое главное управление - это спецотдел. Я его возглавляю.
- Что и только полковник? - спросил я только чтобы что-то сказать. Я был поражен. А ещё меня удивило, почему полковник Катуков так учтиво назвал свое имя и звание, если принять на веру то, что он был именно тем, за кого себя выдавал. Фамилия Катуков, конечно, была псевдонимом; в России и ее сателлитах выработалась революционная привычка к анонимности - Сталин вместо Джугашвили, Троцкий вместо
Бронштейна, Тито вместо Иосипа Броз. Я решил, что Катуков назвал себя с целью запугать меня. Если низкий уровень грузовой марки "Навоёва" что-нибудь значил, полковник очень скоро должен был оказаться за границей. Это соображение здорово помогло мне, и я сказал, что, оказывается, болтаю с начальником спецотдела на борту польского грузового судна, когда это самое польское судно уже находится за пределами трехмильной зоны. Моё молчание, последовавшее за этим бесцеремонным замечанием, расстроило полковника Катукова.
- Вы знаете о спецотделе? - спросил он.
- Специальное управление КГБ по терроризму, - ответил я. - Занимается похищениями, убийствами и им подобными маленькими милыми шуточками и играми. Что привело вас в Нью-Йорк, полковник? Замысел взорвать здание Организации Объединенных Наций?
Полковник Катуков допил свой бокал и сказал:
- Я хочу, чтобы вы нашли мне Акселя Спейда.
- Вы не читаете газет? - спросил я. - Спейд мертв.
- Спейд не мертв. Он не тот человек, чтобы иметь много друзей, но вы близки с ним как никто другой. Я хочу, чтобы вы нашли его мне.
- Я же сказал вам, что он мертв. Вчера я был на его похоронах. Прах покойного развеяли над Атлантическим океаном.
- Он жив. Пожалуйста, не играйте со мной в игры, мистер Драм.
- Черт побери. Ну и оставайтесь при своем мнении, - ответил я.
- Обычно я так и делаю. Чем скорее вы заучите это, тем... О, они уже здесь.
В дверь постучали. Она открылась, и татуированный парень в тенниске вошел вместе с Марианной. На ней было то же черное платье, в котором она пришла на похороны Спейда и в котором вечером обедала со мной. Марианна выглядела испуганной, и мое присутствие ничуть ее не успокоило. Если я находился здесь один и без оружия, значит, я не ворвался сюда на манер техасского рейнджера, чтобы спасти несчастную.
Дверь за вошедшими не закрылась. Вслед за ними появился сопливый подонок с длинными светлыми волосами и болезненным лицом. Он закрыл дверь и стал поигрывать револьвером, похожим на кольт Кобра тридцать восьмого калибра, очень легким, но не настолько, чтобы одна пуля из него не могла убить вас.
- Юлиус, - сказал полковник Катуков, - это мистер Драм. Мистер Драм собирается сидеть там, где сидит. С этого момента если он пошевелится без моего разрешения, ты прострелишь ему коленную чашечку. Только один выстрел. В его коленную чашечку. Ты понимаешь?
- Какую? - спросил Юлиус. Парень был очень педантичным сопливым подонком.
- Оставляю это на твое усмотрение, - сухо ответил полковник Катуков. Я был не в таком хорошем настроении, чтобы оценить это, но он обладал чувством юмора. Полковник сказа что-то по-русски или по-польски татуированному парню в тенниске, и тот толкнул Марианну в дверной проём, занавешенный толстой тканью цвета какао.
- Спальня капитана, - произнес полковник Катуков. - Милая маленькая каютка, не правда ли?
Скрытая за занавеской цвета какао Марианна вскрикнула. Я напрягся, взглянул на Юлиуса, на кольт Кобра и остался на месте.
- Миссис Бекер, пожалуйста, - упрекнул ее полковник. - Если вы будете издавать такие звуки, мистер Драм решит пошевелиться. Возможно, неумышленно. А если он пошевелится - неумышленно или умышленно - Юлиус прострелит ему коленную чашечку. Вы же не хотели бы, чтобы это случилось, не правда ли?
За занавеской скрипнули пружины койки. Марианна издала сдавленный стон. Юлиус улыбнулся мне. Раздался глухой звук удара, потом еще один.
- В течение нескольких минут никаких ужасных последствий не
будет, - сказал Катуков. - Думаю, это туфли миссис Бекер. Крепкий моряк Ксёжский раздевает ее. Понятно, он возбужден, ведь миссис Бекер очень привлекательная женщина, а моряк Ксёжский имеет определенную репутацию, которая как раз касается привлекательных женщин. После того, как моряк Ксёжский разденет ее, он намерен изнасиловать миссис Бекер. Конечно - и я уверен к огромному огорчению
Ксёжского - у вас еще есть время предотвратить эту... гм, неприятную развязку. У вас есть примерно две минуты. Скажите мне, где Аксель Спейд.
- Он мертв.
- Не могу поверить в это.
Из-за занавески донеслись звуки мягких ударов и более интенсивный скрип пружин. В известном смысле худшее заключалось в том, что после первого выкрика Марианна молчала. Она не хотела причинять мне боль. Я сидел и смотрел на следящего за мной Юлиуса. В каюте работал кондиционер, но я чувствовал, как пот струился по моим бокам.
- Где Аксель Спейд?
Я выдохнул. Снаружи, за переборками корабля ждал город. Уже почти наступило утро, и где-то над черной подвижной водой реки могли появиться первые предрассветные лучи. Там, под уклоном Вест Сайд Драйв работали грузчики. Город просыпался, как растянувшийся на узкой прибрежной улочке потрепанный бродяга, как томная прекрасная женщина в одном из верхних кварталов. Санитарная инспекция еще не приступала к работе, а полицейские с треском шныряли на своих катерах, высматривая из-под похожих на пузыри шлемов признаки беспорядков. Именно этот конкретный беспорядок они не обнаружили. На польском корабле мы с таким же успехом могли находиться сейчас и в центре океана. Через минуту я понял, что встану и ворвусь в спальную каюту. И ничто не остановит меня до тех пор, пока Юлиус не выпустит в меня пулю.
- Прикажите ему остановиться, - сказал я.
Катуков что-то крикнул. Звуки за занавеской не прекратились. Полковник крикнул еще раз, и появилась голова Ксёжского. Три длинные красные царапины украшали его левую щеку.
- Говорю это только один раз, - сказал я Катукову совершенно бесцветным голосом. - И вам лучше выслушать. Понятия не имею, где Спейд. Возможно, вы знаете что-то, что неизвестно мне. Насколько я понимаю, Аксель Спейд мертв. А сейчас я хочу, чтобы вы вызвали оттуда свою обезьяну. Немедленно.
- Вы не в том положении, чтобы...
- Заткнись. Я же сказал, тебе лучше выслушать. Вызовешь Ксёжского оттуда. Ты сказал мне кто ты такой, поэтому я сразу согласился сотрудничать с тобой. Ни один человек в здравом уме не станет дурачить спецотдел. До определенного момента у него одни методы работы, после этого момента уже совсем другие. Теперь я знаю, кто ты, и узнаю, где тебя найти. Если Ксёжский станет продолжать, я обязательно узнаю это, найду тебя и тогда уж точно шлёпну. Я тоже умею играть в твою игру, Катуков. Шлёпну тебя за секунду. Только разреши Ксёжскому продолжить. Попробуй. Без разницы, где ты
будешь. Я все равно найду тебя. И тогда тебе крышка. У тебя только одна альтернатива: убрать меня сейчас.
- Да, я мог бы сделать это, - мягко произнес полковник Катуков.
Из-за занавески не доносилось ни звука.
Полковник Катуков вздохнул.
- Но тогда мне не найти Акселя Спейда, не так ли?
Я ничего не ответил. Я уже сказал то, что должен был сказать.
Следующий ход принадлежал Катукову.
- А если я скажу, что верю вам? - спросил он.
- Тогда миссис Бекер и я сойдем с этого корабля вместе.
На болезненном лице Юлиуса появилось выражение огорчения, но оно исчезло, как только Катуков покачал головой.
- Я не могу этого допустить. Поверьте мне, Спейд жив. И я все еще думаю, что вы тот человек, который способен разыскать его для меня.
- Почему я?
- Потому что он вам доверяет. Потому что он не станет прятаться от вас. Потому что, возможно, он хочет, чтобы вы нашли его. Многие люди по личным или профессиональным причинам, мистер Драм, с удовольствием приняли бы дар в виде временной смерти. Чтобы освободиться от жизни с ненавистной супругой или супругом. Избавиться от бремени долгов в бизнесе. Часто мнимая смерть является идеальным
решением, чтобы сбросить груз неразрешимых проблем, но лишь немногие могут организовать что-то в этом роде. Аксель Спейд прагматик. Он умер ради того, чтобы продолжит жить. Его нужно выкурить из того места, где он спрятался.
- Зачем? - спросил я.
- Вы же не ждете, что я отвечу вам на этот вопрос?
Юлиус чихнул.
- Могу я предложить компромиссное решение? - спросил Катуков и посмотрел на часы. - "Навоёва" отчаливает в приливом. Думаю, часа через два. Вас на борту не будет. Миссис Бекер останется. Никто не причинит ей никакого вреда. Она будет жить в комфорте. Ее даже будут баловать. Как только вы доставите мне Акселя Спейда, миссис
Бекер освободят. Ее безопасность там, где, я уверен, вы и хотели бы, чтобы она была: в ваших руках.
- А что если я не найду Спейда?
- Это мост, по которому, я думаю, вы не хотели бы пройти.
У меня было два часа. Я подумал, достаточно ли этого времени, чтобы натравить полицию на "Навойову", и решил, что достаточно. И еще я решил, что Катуков прекрасно понимал это.
- Куда вы направляетесь? - поинтересовался я.
- Корабль идет в Югославию, - ответил полковник. - Причалит в Риеке. Лучше всего вам рассчитывать на две недели, и за эти две недели вы должны разыскать Акселя Спейда. В то же время мой маршрут будет довольно загруженным. У вас память хорошая? В течение следующих четырех дней вы можете найти меня среди русской делегации в ООН. Спросите товарища Базарова. Потом я три дня пробуду в русском посольстве в
Берне. Спросите товарища Ситникова. Потом посольство в Вене. Товарищ Абель. И наконец Риека, товарищ Добухин. Запомните?
- Следующие четыре дня в ООН и Базаров, - сказал я. - Потом Берн и Ситников, Вена и Абель, Риека и Добухин. Хорошо.
- Вы согласны на этот компромисс?
- У меня есть выбор?
- Конечно, нет, - согласился полковник Катуков с едва заметной принуждённой улыбкой.
- Ах да, и если благополучие миссис Бекер недостаточный стимул, я заплачу вам десять тысяч долларов, когда Аксель Спейд попадет ко мне в руки, - точно таким же
тоном он продолжил: - Теперь вы снимите пиджак и закатаете рукав рубашки.
Я продолждал сидеть, глядя на Юлиуса. Поднок хоть и был с одной мозговой извилиной, но ему дали чёткие инструкции.
Катуков кивнул.
- Мудро с вашей стороны, - произнес он. - Юлиус, мистеру Драму разрешается снять пиджак и закатать рукав рубашки.
- О'кей, - процедил Юлиус сквозь зубы скучающим голосом.
Я снял пиджак, расстегнул пуговицу на манжете рубашки и закатал рукав. Катуков стоял около бара спиной ко мне. Вряд ли он готовил кому-то выпивку. Полковник развернулся, держа в руке шприц, и нажал поршень, чтобы убрать из бесцветной жидкости пузырики воздуха.
- Вы ничего не почувствуете, - пообещал он и направился ко мне. - Теперь повторите, пожалуйста, мое расписание еще раз.
Я повторил: ООН и Базаров, Берн и Ситников, Вена и Абель, Риека, которая называлась Фиуме, когда принадлежала Италии, а теперь являлась главным морским портом Югославии, и Добухин.
Катуков словно парил надо мной. Сказав слово "Риека", я почувствовал укол иглы и смог лишь назвать фамилию "Добухин". Через секунду все скрылось в густой черноте.
Глава 4.
Окно, дырявые ситцевые занавески, развевающиеся на ветру. Вид на залитый солнцем откос, на широкую голубую реку с утесами на дальнем берегу. У самой воды под утесами виднелось нечто похожее на маленькие серебряные монеты, которые вполне могли сойти за цистерны с бензином. Я подумал, что вряд ли это Нил, поскольку нигде не было видно признаков пустыни Сахара. И не Миссисипи с четырьмя "и": на ней нет утесов. И не Ганг. Эта река просто выглядела совсем не так, как Ганг.
Я лежал на матрасе и сейчас попытался встать, но не смог. Мне с приличным усилием удалось передвинуть голову на полдюйма, чтобы поменять вид реки с отдалёнными утёсами на картину из грубо оклеенных бумагой стен и двери. Где-то из крана капала вода. Я чувствовал себя таким же слабым, как голодная пиявка, безнадежно вцепившаяся в живот анемичной полевой мыши, но через некоторое время всё же поднялся. На пороге появился Юлиус.
- Немного устал, дорогой? - спросил он, воткнул мне в руку иглу, и через секунду или около того все снова погрузилось в черноту.
Это повторилось еще дважды: такое же пробуждение, которое в полном смысле слова пробуждением не являлось, такой же визит Юлиуса - один раз ночью с фонариком, второй - теплым нежным днем. И оба раза игла и быстрое, мощное погружение в бессознательное состояние.
Я очнулся в четвертый раз, и Юлиус не пришел. Я подтянул себя вверх, зацепившись за бронзовую спинку кровати. Снова был день, даже раннее утро с птицами, как сумасшедшие, поющими за окном, чтобы доказать этот факт. Река выглядела ровной и спокойной. Вода в ней была свинцового цвета. Я подождал. Юлиус не появился. Я провел онемевшей рукой по лицу и услышал звук, который возникает, когда работаешь наждаком. Щетина двухдневная, решил я. Вероятно, сейчас утро понедельника, а у меня как раз на это время была назначена встреча. С Кларенсом Дэрроу в костюме от братьев Брукс или на самом деле адвокатом Акселя Спейда Скрибнером Киллогом. Через некоторое время я смог немного приподняться, сделал то, что медсестры на больничном жаргоне называют "свисать". Это когда пациент оправился от операции достаточно, чтобы сидеть на кровати и свесить ноги на пол. После такого усилия дышать стало так тяжело, словно я только что втащил мешок с углем или труп на верхушку монумента Вашингтона.
Я опустил голову. Это немного помогло.
- Эй, - прокаркал я. - Юлиус!
Юлиуса не было. Мои губы и горло пересохли ровно настолько, чтобы мне начало казаться, будто за окном действительно мог течь Нил, окруженный пустыней Сахара.
Я сделал мощный рывок и спрыгнул с кровати. Я сказал "да", а мои колени - "нет". Они подогнулись подо мной, и я упал на пол кучкой тряпья, тяжело дыша, издавая гнусавые звуки и прижавшись щекой к грязному неровному коврику. Я подтащил себя к двери и приподнялся сразу на десять дюймов, уцепившись за что-то. Вода из крана все еще капала. Я побрёл на этот звук, выбрался в полутемный холл, шатаясь и опираясь сначала левым, потом правым плечом о стену, чтобы держаться на ногах. Нашел ванную, открыл кран, вцепился в грязные края раковины, опустил голову, сделал большой глоток, еще ниже опустил голову, намочил ее холодной водой, тяжело дыша, выпрямился и совершил ошибку, посмотрев в зеркало. Кем бы ни был этот парень, он явно знавал лучшие дни. Если бы он знавал еще более худшие, чем сейчас, они бы его убили. Парень был в костюме, в котором долго спал, без галстука, с двухдневной щетиной на ввалившихся щеках, с красными глазами, расширенными зрачками, как у отброса общества, и
с телом, которое трясло. Он скорчил мне страшную гримасу. Один из нас попытался улыбнуться.
Я услышал звук: шмяк. Потом еще один: шмяк.
Где-то прокричал мальчик:
- Подача. Дай мне подачу повыше.
Опять долгая пауза, а затем звук, похожий на тот, который издает бейсбольный мяч, летящий сквозь листву дерева. Снова: шмяк.
- Дай пониже.
Кто-то побежал. Послышался менее отчетливый "шмяк", сразу за ним очень отчетливый, а потом вспыхнул маленький спор.
- Аут.
- Он попал в линию.
- Я сказал, аут.
Лестница в конце холла. Я медленно побрел к ней и остановился, собираясь с силами на площадке. Чувствовал я себя немного получше, но все же не настолько, чтобы выйти и выдать свое присутствие. Внизу я заглянул на кухню и увидел кучу куриных косточек и четыре или пять консервных банок с чем-то под названием "Полный обед из
спагетти. Все, что вам нужно, это нагреть и съесть" - свидетельство того, что Юлиус тоже останавливался на Ниле, Мононгахеле или черт знает на чем, где мы сейчас находились. Старый холодильник с раскрытой дверцей и ржавые полки, уставившиеся на меня, стоящего около стола. Нигде ни одной бутылки со спиртным, а мне очень хотелось в эту минуту, чтобы Юлиус оказался пьющим человеком. Я добрался до двери этого притона, висящей на скрипучих петлях, и открыл ее. Два мальчика на дорожке бросали
взад-вперед бейсбольный мячик.
- Привет, ребята, - дружелюбно поздоровался я.
Они посмотрели на меня. Летящий мячик упал и исчез в высокой траве.
- Пошли отсюда, - крикнул один из мальчиков, и они побежали прочь.
Я опять остался один и теперь был достаточно бодр после нескольких глотков свежего воздуха, чтобы попытаться немного пройти. Большая табличка, криво висящая на стволе дерева, сказала мне, что дом продается. Он продавался, вероятно, с тех пор, как президент Гувер не смог положить, как обещал, в каждую кастрюлю в стране по курице. Я прошел по дорожке и выбрался на асфальтовое полотно с двумя полосами движения. Слева дорога изгибалась и спускалась к реке, а справа плавно поднималась. Со стороны реки приближался мусоровоз. На его борту виднелась надпись "Санитарная инспекция округа Рокленд". Я сделал разумный вывод, что Юлиус держал меня в округе Рокленд - спальном районе на севере Нью-Йорка на западном берегу реки Гудзон. Я взглянул на часы. Стрелки показывали четыре тридцать какого-то дня или ночи или еще чего-нибудь. Часы не тикали. Я повернул направо и двинулся дальше по асфальтовой дороге, не очень быстро и покачиваясь, как пьяный. Дорога называлась Рэйлроад Авеню. Мне попалась небольшая сельская лавка, а потом райончик, застроенный домами размерами с коробку для обуви. Они были аккуратно посажены рядами, каждый на своей пятой части акра, так что жители могли назвать все это чем-то вроде поместья. Женщина в бюстгальтере и белых шортах, облегающих симпатичный зад, совершала по своему владению вращательные перемещения туда-сюда. За ней по пятам бегал ребенок дошкольного возраста.
- Простите, - крикнул я. - Могу я вас на минуту побеспокоить?
Женщина посмотрела на меня, прекратила свои перемещения и сказала:
- Иди в дом, Джимми. Я дам тебе молочного шоколада.
Я почувствовал себя нелюбимым, отверженным, перешел через двухколейную железную дорогу и увидел впереди шоссе с проносящимися по нему грузовиками и легковушками. На углу находилась заправочная станция. Обслуживал ее розовощёкий мальчик в чистой белой униформе с именем "Арти", вышитом на левой стороне груди синими нитками. Я спросил его, сколько сейчас времени.
- Четверть десятого, - ответил он.
- А где здесь железнодорожная станция?
- У нас нет железнодорожной станции, приятель.
- А как люди добираются до Нью-Йорка? Летают?
- Здесь ходит автобус. Остановка через пару сотен ярдов вверх по шоссе.
Я прошел пару сотен ярдов вверх по шоссе к большой автобусной станции из шлакоблоков. Сердце колотилось очень сильно и быстро, словно цыпленок, пытающийся вылупиться из моей грудной клетки. Я подошел к окошечку кассы, решив позвонить Скрибнеру Киллогу, как только узнаю, во сколько попаду в Нью-Йорк.
- Когда следующий автобус на Нью-Йорк?
- Десять ноль семь.
Кассиром был старик в зеленом козырьке. На меня он даже не посмотрел.
- В один конец, пожалуйста.
Тогда кассир поднял на меня глаза.
- Будет доллар и пятнадцать центов, - объявил он.
Я достал бумажник. Сколько бы Катуков не платил Юлиусу, тому было мало. Парень получил разницу содержимым моего бумажника. Теперь тот оказался пустым.
- Убирайся, бездельник. Проваливай, - сказал старик.
Бездельник убрался менее пружинистой походкой, чем та, которой он подошел к автобусной станции. И нашел такси, припаркованное перед забегаловкой в большом
торговом центре на другой стороне шоссе. Я подождал. Что бы Юлиус не впрыснул мне в вены, эта дрянь требовала от меня чего-то типа нескольких чашек черного кофе, как
при похмелье. Я наклонился к машине и нажал на клаксон. Толстый мужчина, переваливаясь, вышел из забегаловки. Он все еще жевал свой поздний завтрак.
- О'кей, о'кей, уже иду, - сказал он и посмотрел на меня. - Какого черта тебе нужно?
- Сотня долларов, если ты отвезешь меня в Нью-Йорк.
- Ага, конечно, и ты выпишешь мне чек банка в Каламазу, Мичиган, когда мы туда доберемся.
- Дело в том, что сейчас у меня нет и пяти центов.
- Это выглядит как большой жирный сюрприз, - заметил толстяк.
- Получишь плату на месте. Сотню долларов.
- Отвали, мистер, чтобы я мог закончить завтрак.
- Пойдем позвоним, - предложил я. - Один звонок, толстяк, в Нью-Йорк. Чего ты теряешь?
- Два куска сэндвича, - ответил мужчина. Произнес он это твердо.
- Против сотни долларов, - сказал я. - Разве только тебе деньги не нужны. Может, ездить на своей колымаге - это твое хобби.
Мы смотрели друг на друга. У таксиста было лунообразное лицо и около ста прядей светлых волос, аккуратно собранных на его скальпе. Вдруг он улыбнулся.
- Это в общем-то ненормально... Но пошли.
В манхэттенской книге я отыскал номер Скрибнера Киллога. Таксист втиснул свою тушу в будку и набрал его.
- Честер Драм, - произнес я. - Встреча в десять часов. Скажи ему, что я задержусь.
Он кивнул и начал говорить. Моего имени ему оказалось достаточно, чтобы связаться с Киллогом. Таксист сказал все, что я велел.
- А теперь скажи ему, что мне понадобятся сто долларов по прибытии в Нью-Йорк.
- Наличными, - сказал толстяк, прикрыв ладонью микрофон.
- Наличными, - подтвердил я, и он повторил это в трубку.
- Он хочет поговорить с тобой.
Таксист выбрался из будки, а я проскользнул внутрь.
- У меня небольшая неприятность, мистер Киллог, - сообщил я. - Она связана с вашим клиентом. Вы можете послать кого-нибудь в отель Дорсет? Мне понадобится свежая одежда и бритва. Просто путь найдет портье. Они там меня знают. Нужно все, от белья до носок. Если вы не хотите, чтобы я задержался в отеле по дороге к вам.
Киллог спросил, откуда я звонил, и я ответил.
- У меня сегодня утром назначено много дел, - проговорил он. - Вам лучше приехать прямо сюда. Я обо всем позабочусь. Что, черт побери, случилось?
- Это длинная история, - сказал я и вышел на улицу вместе с таксистом. Он покачал головой и улыбнулся.
- Могу я сделать одно предположение? - спросил он, когда мы сели в машину. - Ты привез одну из девочек по вызову за город на уик-энд, и тебя прокатили.
- Брат, да ты, должно быть, психолог, - ответил я.
Такси тронулось с места.
Глава 5.
Вывеска на двери гласила: «Киллог, Уайт, Уильямс и Бейквелл». За дверью оказалась приемная, похожая на комнату на втором этаже университетского клуба, где президент принимает богатеньких питомцев, чтобы выдоить из них несколько сотен тысяч долларов. В ней было приглушенное освещение, отделанные панелями стены и потертая,
но хорошо ухоженная мебель с кожаной обивкой, на которой устроились в негромкой беседе группки людей и горстка холеных типов. Они держались вместе и, видимо, решали, что должны делать до того, как Скрибнер Киллог со своими помощниками возьмут с них плату, а взамен скажут, что собирались предпринять.
Толстый таксист вошел в эту атмосферу немного неуверенно, пригладив рукой сотню своих прядей светлых волос, и направился к столу секретарши впереди меня, словно ему было неловко признавать, что мы знакомы. Я последовал за ним. Холеные типы, увидев меня, стали издавать приглушенные звуки. Зато мое появление совсем не потревожило секретаршу. Миловидная девушка была одета по британской моде, немного тяжеловатой и грубоватой. Этот стиль теперь можно увидеть в любом офисе Нью-Йорка, где торговали чем-то хоть чуть-чуть более экзотичным, нежели туфли для тенниса. Секретарша одарила толстяка едва заметной, а меня ослепительной улыбкой.
- Вы, должно быть, мистер Драм, - сказала девушка.
- Неплохое предположение, - сухо ответил я и получил в ответ еще одну ослепительную улыбку.
- Мне нужна моя сотня долларов, - сказал толстяк.
Секретарша посмотрела одновременно и на, и сквозь него.
- Наличные устроят? - приветливо спросила она.
- И доллар семьдесят пять за стоянку. В Нью-Йорке на улице больше негде парковаться.
Секретарша достала хрустящую стодолларовую купюру, которая выглядела так, будто была в обращении всего минут двадцать.
- А доллар семьдесят пять?
- Насчет этого у меня нет инструкций.
- Отдайте ему, - вмешался я.
- И записать на ваш счет, мистер Драм?
- Не знаю, есть ли у меня таковой.
- Теперь есть.
Толстяк получил свои деньги.
- Тебе нужно быть поосторожнее с девочками по вызову, - посоветовал он мне. - Такое вечно случается.
Таксист прошел мимо холеных типов, не оглянувшись.
- Ваши... гм, вещи прибыли из отеля несколько минут назад, - сказала секретарша. - Вам вот в ту дверь, затем в первую слева. Двадцать минут, мистер Драм, и потом мистер Киллог примет вас.
- Да, сэр, - отозвался я.
Её британский акцент исчез.
- Забавный парень, - пробурчала девушка на октаву ниже. - У мистер Киллога сегодня тяжелый день. Идите.
Я отсалютовал ей и пошел.
Стол Скрибнера Киллога был сделан из датского тикового дерева и стекла. Не такой уж и большой, если устраивать на нём правительственный обед. Вы могли бы приобрести себе точно такой же по цене скромного семейного седана или поездки на двоих на пару недель в Акапулько. Я подошел к нему ровно через двадцать минут после того, как получил свои вещи, воспользовался уютной ванной для бритья, душа и переодевания. Киллог сидел в черном кожаном вращающемся кресле. Дорогой солнечный свет с Парк Авеню падал из окна на его седую гриву.
- Вы выглядите немного осунувшимся, - заметил он.
- Я уже два дня под наркотиками.
- Вы серьезно? Какие наркотики?
- Они не побеспокоились поставить меня в известность.
Седая бровь стала взбираться к седой шевелюре.
- Я бы выпил, - сказал я, - и чего-нибудь съел.
Адвокат взял трубку телефона, сказал "Ланч на двоих и никаких звонков" и положил ее обратно. Скрибнер Киллог не относился к типу людей, которые считаются со вкусами клиента. Вы ели то же, что ел он, или уходили голодным. Адвокат распахнул дверцу из тикового дерева, и за ней оказался небольшой, но хорошо заполненный бар. В нём был даже холодильник объемом около двух кубических футов. Раздались коротки звякающие звуки, и Киллог протянул мне рюмку с Кровавой Мэри.
- Двойную, - сказал я. - Эту я выпью сразу.
Я выпил, вернул рюмку, чтобы её снова наполнили, и почувствовал себя лучше. Хотя и не настолько, чтобы вступать в борьбу с советским спецотделом в одиночку. Я пригубил вторую порцию и рассказал свою длинную историю. Скрибнер Киллог был хорошим слушателем. Он не перебивал меня. Даже ни разу не откашлялся, не сказал ни
"да", ни "гм", ни "продолжайте". В его руке появился бокал с виски и содовой. Адвокат выпил. Его твердый взгляд был направлен прямо в мои налитые кровью глаза. Гудел кондиционер. Его пустой бокал и моя рюмка со стуком одновременно опустились на стол. Куколка в блузке из алюминиевой ткани и черной юбке вошла без стука, поставила
на стол поднос, произнесла на отличном французском "Приятного аппетита, месье" и ушла.
Мы съели сэндвичи с паштетом и французским хлебом, выпили бутылку "Нуа Сент-Жорж'57".
- Бистро на Третьей авеню, - сказал мне Киллог. - Хлеб прилетает из Франции дважды в день.
Я пробормотал свое одобрение реактивному веку и продолжил жевать. Киллог, с уважением относившийся к целеустремлённости, когда таковая была перед его глазами, ничего больше не сказал, пока я не прикончил два больших сэндвича и большую часть бутылки вина. Потом он заговорил так, словно я только что закончил свой рассказ:
- Интересно, но ошибочно. Аксель Спейд мертв.
- Скажите это людям из спецотдела.
Выразительное пожимание плечами и молчание в ответ.
- Кто нашел тело? - спросил я.
- Его врач. Конечно, он сразу позвонил в офис.
- Вы видели Спейда мертвым? Вы действительно видели тело?
Киллог покачал головой.
- Похороны в закрытом гробу, как распорядился Аксель Спейд. Но вы же и сами это знаете.
- Нет, не знаю. К тому времени, когда я попал во Фрипорт, осталась лишь урна с пеплом. Когда Спейд сделал свои распоряжения?
- Это постоянно действовавшие инструкции, мистер Драм. Аксель Спейд всегда считал варварским обычаем выставлять напоказ труп. Я разделяю такие настроения.
- Но до похорон вы тела не видели.
- Это ничего не значит.
- Это значит, что вы не видели тела. А кто-нибудь другой?
- Врач Спейда. Мартин Сэйн. Пересечение Парк-авеню и, кажется, Семьдесят девятой. И, конечно, люди из похоронного бюро. Что вы собираетесь предпринять?
- Найти Спейда, выяснить, чего хочет от него спецотдел, и предоставить это в обмен на свободу миссис Бекер.
Усмешка, причем очень выразительная.
- Я знаю о вашей репутации, мистер Драм. Я верю, вы действительно можете сделать все это. Но есть одна деталь. Аксель Спейд мертв. Доктор Сэйн авторитетный врач.
- Что вы хотите этим сказать?
- Если Мартин Сэйн подписал свидетельство о смерти - а он сделал это - то Аксель Спейд мертв. Доктор не мог позволить себе рисковать своим положением.
- Они были друзьями?
- Полагаю, Сэйн был так же близок со Спейдом, как любой другой. Как я или как вы.
- Достаточно близок, чтобы выдать фальшивое свидетельство о смерти, потому что жизнь Спейда была в опасности?
- Бросьте, мистер Драм. А где бы они взяли тело, которое заняло бы место Акселя Спейда?
- Не знаю, - признался я и встал. - Думаю, вам лучше отдать мне то письмо.
- Как я могу отдать его вам? - отозвался Киллог с бесстрастным лицом. - Оно должно быть прочитано в случае смерти Акселя Спейда. Если же он еще жив, вскрытие письма явилось бы нарушением закона. Инструкции Акселя Спейда были очень точными.
- Вы хотите сказать, что не отдадите мне письмо?
Адвокат снова усмехнулся.
- Я хочу сказать, что отдам вам его. Потому что я знаю: Спейд мертв.
В кабинете не оказалось никаких театральных штучек вроде сейфа с кодом. Киллог держал письмо в кармане своего пиджака. Конверт обычных размеров с напечатанным на нём моим именем.
- Когда вы его получили? - спросил я.
- Оно пришло по почте на прошлой неделе.
- Когда именно на прошлой неделе?
- Во вторник.
- За два дня до смерти Спейда, - произнес я. - Интересное совпадение, не правда ли?
- Это значит, что он опасался за свою жизнь?
- Или планировал свою мнимую смерть.
- Он умер от сердечного приступа, мистер Драм.
Я взвесил на ладони конверт и решил, что внутри находились листок бумаги и что-то плоское и металлическое вроде ключа.
- Спейд поставил одно интересное условие, - недовольно сказал мне Киллог, словно это интересное условие очень его тревожило.
- Какое?
- Вы должны вскрыть письмо в моем присутствии. Вы должны сказать "да" или "нет". Если говорите "да", оставляете себе содержимое конверта. Если говорите "нет", возвращаете все мне.
- И что с этим делать?
- В сопроводительном письме Спейда была упомянута ячейка камеры хранения на Центральном вокзале. Если вы говорите "нет", я открываю ячейку сам и уничтожаю содержимое, не заглядывая в упаковку.
Мы посмотрели друг на друга. Я пожал плечами. На моей работе можно легко стать параноиком, однако репутация Скрибнера Киллога была еще более кристально чистой, чем у доктора Мартина Сэйна.
- Достаточно честно, - проговорил я и вскрыл конверт.
Насчет листка бумаги я оказался прав. Ключ был прикреплен к нему липкой лентой.
Вверху и в центре листка были напечатаны всего шесть слов.
- Итак? - спросил Скрибнер Киллог.
Я свернул листок бумаги со все еще прикрепленным к ней ключом и убрал его в карман.
- Я воспринимаю это как ответ.
- Это и есть мой ответ.
- Вы выглядите так, как-будто увидели призрак, - произнес Киллог.
- Два дня под наркотиками всегда вызывают такую реакцию, - ответил я.
Киллог посмотрел на меня испытывающим взглядом.
- Вы не собираетесь удовлетворить мое любопытство?
- А я и не знал, что вам любопытно, - ответил я.
Глава 6.
По адресу Мартина Сэйна находился особняк. Семьдесят девятая улица сразу за Парк-авеню. Я пошел туда пешком, решив, что в Нью-Йорке в час ланча так было быстрее всего добраться до цели. Жара еще не ослабла. Когда я прошел несколько кварталов, мой костюм из индийской льняной полосатой ткани прилип к плечам. Глаза начало жечь. Особняк стал почти черным, за несколько десятилетий покрывшись сажей от промышленных выбросов и выхлопов автомобилей. Я закурил сигарету, поднялся по ступенькам и ткнул пальцем в кнопку. Сразу раздался звонок, и я вошел в отделанную кленом гостиную в колониальном стиле, где на окне гудел кондиционер. В комнате не было ни одного пациента. Медсестра с пышным бюстом в белом халатике стояла у стола, уставившись без всякого выражения на лице на узел моего галстука, поскольку тот находился на уровне ее глаз.
- Надеюсь, вы не возражаете, что я включила кондиционер? - произнесла она абсолютно ничего не выражающим голосом. - Так жарко.
- Это ваш офис, - ответил я.
- Я имею в виду, в мои обязанности не входит к чему-либо прикасаться.
Я ничего не понял. Сегодня я вообще был заторможенным.
- Доктор Сэйн у себя?
Ответом на мой вопрос был лишь гул кондиционера. Потом девушка сказала:
- Вы быстро добрались сюда.
На лице по-прежнему никакого выражения. Все такой же монотонный голос.
- Так я поднимусь?
- Я не могу пойти туда еще раз, - сказала медсестра.
Я посмотрел на нее. Она так и не отходила от стола. Ее правая рука сжала левую грудь, и девушка покачнулась в мою сторону.
- Кажется, я сейчас упаду в обморок, - проговорила медсестра все таким же плоским, бесстрастным голосом.
И была права. Я подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить ее. Девушка с узкими бёдрами и тяжёлым бюстом мгновенно обмякла. Я подтащил беднягу к скамье и кленового дерева, положил ее голову на подушку из пористой резины и приподнял пальцем веко. Врачи всегда так делают. Не знаю, зачем. Глаз был как глаз. Я отыскал ванную, раковину и полотенце. Потом вернулся с намоченным в холодной воде полотенцем, свернул его и положил на лоб медсестры. Она открыла глаза.
Девушка сказал мне, где найти ампулы с нашатырем. Я отломил кончик одной из них, и мы оба вдохнули резкий запах.
- Мне уже лучше, - сказала медсестра, передернув плечами. - Только, пожалуйста, не просите меня подниматься наверх.
- А в чем дело? - спросил я, все еще заторможенный после иглы Юлиуса.
- Разве вы не из полиции? Я вызывала полицию.
В дверь позвонили. Сам звонок я обнаружил за столом. Невысокий тип около шестидесяти лет в грубом шелковом костюме с бабочкой вошел и сквозь толстые линзы очков уставился на лежащую на скамье медсестру. Он откашлялся и с достоинством произнес:
- Час тридцать. Мне было назначено на час тридцать.
- Мне очень жаль, мистер Хангерфорд, - сказала медсестра, спуская ноги на пол и садясь. - Мне ужасно жаль, но доктор мертв.
Она опять начала покачиваться.
Хангерфорд посмотрел на меня.
- Что она сказала? Я неважно слышу.
- Прием отменен, - крикнул я, нашел нужную дверь и побежал наверх.
Тело почти не остыло, но только потому, что никто не позаботился включить на втором этаже кондиционер. Доктор лежал на полу на спине. Он был в пижамной куртке и одном кожаном тапочке с пуговкой. Отполированный паркетный пол под ним слега поблескивал. Тут же лежала пара ярких датских декоративных ковриков. На одном из них покоилась голова мертвеца. Я произвел быстрый осмотр тела. Мне этот процесс жутко не нравился, но сейчас он был необходим. Я отчаянно боролся с кислым привкусом во рту. Только очень компетентный патологоанатом в работе с этим телом мог разобраться, какое из множества повреждений стало причиной смерти человека. Оба ввалившихся глаза с размерами и цветом фиолетовых слив были закрыты. Нос ему сломали, и из него вытекла струйка крови - старой крови, засохшей и коричневой - которая испачкала декоративный коврик. Пижамную крутку разорвали. На полу лежали три белые пуговицы. На безволосой груди покойного виднелись полдюжины безобразных ожогов, которые могли оставить горящей сигаретой. Рядом с пуговицами я заметил что-то маленькое, беловатое с красными прожилками и, чтобы убедиться, взглянул на руки доктора. Это был его ноготь.
Более того, убийцы потратили довольно много времени на процедуру пытки. На обнаженной ступне, на внутренних сторонах бедер и на промежностях трупа тоже виднелись ожоги.
Я поднялся. В комнате витал какой-то неприятный запах. Я услышал гул автомобилей, приглушенный оконным стеклом, открыл окно, сделал несколько глубоких вдохов горячего потока смога и огляделся, сам не вполне понимая, что ищу. Стулья из кожи и стальных трубок, пара рентгеновских снимков и голые белые стены. Все аккуратно, как с иголочки, хотя я никогда не знал, что, черт побери, аккуратного в обыкновенной иголке.
В городе долгий тихий уик-энд, подумал я. Люди заняты чтением или чем-нибудь еще. А доктора больше нет.
Тело было ослабевшим, каким оно может быть только после посещения суровой смерти. Человек мертв по меньшей мере сутки, а то и больше. Юлиус держал меня на игле два дня. Это дало спецотделу массу времени, чтобы добраться до доктора Мартина Сэйна раньше меня. Массу времени в долгий уик-энд в городе.
Доктора нет. Значит, нет и утреннего приема в понедельник. Медсестра приезжает днем, входит в дом. Доктора нет, мистер Хангерфорд. Может, доктор и мог сказать мне, что случилось или не случилось с Акселем Спейдом, но его больше нет. Все сделано с соблюдением основных принципов, включая вырванный ноготь.
Я закурил. Ужасно захотелось выпить - хотя бы Кровавую Мэри Киллога. Я стал рассеянно спускаться по лестнице. Медсестра с пышным бюстом сидела за столом, листая регистрационную книгу все с тем же ничего не выражающим лицом.
- Когда вы пришли сюда? - спросил я.
- В начале второго.
- Вы поднялись наверх и нашли его?
- Он не спускался, и я поднялась.
Сколько времени потребуется полиции, чтобы ответить на вызов медсестры? Сейчас в любую минуту, подумал я, могла появиться первая машина, выехавшая по звонку. Перед тем, как снять колпачок шариковой ручки и привлечь к делу детективов, они должны убедиться, что девушка не выудила свою идею насчет мертвого мужчины из бутылки. Потом прибудет вторая команда, и она в течение некоторого времени устроит беспорядок, пока не приедут ребята, кого все это касается непосредственно. Затем дом заполонят детективы из убойного отдела (Восточный Манхэттен), эксперты городской лаборатории и парень с черной сумкой из отдела судмедэкспертизы.
Мне не хотелось встречаться ни с одним из этих парней. Между полицейскими и частными детективами существует занятная природная антипатия. Они считают, что мы вторгаемся на их территорию. Мы считаем их приспособленцами. Они думают, будто мы по локти во всякого рода мерзостях, из-за которых наши клиенты не решаются звонить в полицию. Мы же думаем, что они по подмышки во взятках, что позволяет им жить на их жалованье. Обе стороны во многом правы. Я не собирался снова и снова проходить с ними этот путь. Самое последнее, что они сделают, это станут планировать за меня мой
день, а у меня было очень много дел.
- На прошлой неделе умер парень по имени Аксель Спейд. Вы можете что-то рассказать об этом?
- Мистер Спейд? Какое это имеет отношение...
- Вопросы задаю я, милая сестричка, - резко сказал я.
- Кажется, это было в среду. Нет, в четверг утром. Доктору Сэйну позвонили.
- Трубку сняли вы?
- Да.
- Кто это был?
- Он не представился. Мужской голос. Он сказал, что дело срочное, и очень хотел поговорить с доктором Сэйном.
- Он говорил с акцентом?
- С акцентом? - неопределенно повторила медсестра. - С каким акцентом?
- Это я вас спрашиваю.
Аксель Спейд родился в Чехословакии. Он прожил в Штатах двадцать лет, но иногда, особенно в стрессовом состоянии, говорил с акцентом.
- Да. Кажется, у него был акцент. Возможно, немецкий.
- Его голос звучал взволнованно?
- Взволнованно? Не помню.
- Он задыхался, просто тяжело дышал или что-нибудь в этом роде?
Возможно, конечно, Спейд позвонил доктору с целью сообщить, что сильно заболел. Также было возможно, что он звонил с намерением организовать свое мнимую кончину. И на этот счёт спецотделу очень хотелось бы быть в курсе дела. Возможно даже, что за него звонил кто-то другой. В Нью-Йорке жили, наверное, миллиона два человек, говорящих с примерно таким же акцентом, как у Акселя Спейда.
- Нет, голос звучал... нормально. Может, немного нервно.
- Что произошло потом?
- Доктор Сэйн поехал туда. Дело, вероятно, было серьезное, поскольку он отменил утренний прием.
- Вы имеете в виду, отменил ещё до того, как осмотрел Спейда?
- Да. Сразу после звонка.
- Когда доктор вернулся?
- К ланчу.
- И сказал, что Спейд умер?
- Да. Сердечный приступ. Он попросил меня позвонить в похоронное агентство.
- В какое?
- "Джеймс Стюарт и сын". Фамилия как у актера. Они находятся в Лексингтоне где-то на Восьмидесятых улицах, - лицо медсестры вдруг сморщилось. Она глубоко вздохнула, и по ее щекам потекли слезы.
- Теперь я должна позвонить им насчёт... доктора Сэйна.
Среди гула движения на улице я услышал отдаленный вой сирены, торопливо направился к двери и спустился по ступеням, пока бело-зеленая машина пробиралась к дому, пытаясь в конце квартала отыскать промежуток в потоке транспорта.
Перед конторой "Стюарт и сын", когда я до нее добрался, стоял большой похоронный кортеж - катафалк, отдельная машина с венками, полдюжины черных кадиллаков и длинная вереница частных машин с уже включенными для поездки на кладбище фарами. Шесть ребят в черном только что поставили украшенный гроб в катафалк, вспотев под горячим солнцем. Процессия в траурных одежда погружалась в автомобили, а довольно отвратительная группа зевак, которая всегда появляется в подобных случаях, топталась на тротуаре. Наконец дверцы всех машин хлопнули, и кортеж начал движение. Группа любопытных на тротуаре рассосалась. Автомобильное и пешеходное движение по Лексингтон авеню возобновилось. Высокий, торжественного вида мужчина, выглядящий как Авраам Линкольн, только без бороды, отвернулся от
кортежа и медленно направился к полированным стеклянным дверям похоронного агентства. Я тронул его за плечо.
- Мистер Стюарт?
- Да, я Джеймс Стюарт, - ответил он низким, грустным и теплым голосом.
Я показал ему фотокопию своей лицензии округа Колумбия, надеясь, что Стюарт не знал, что она и жетон за двадцать центов давали мне право на одну поездку в нью-йоркском сабвее.
- Вы организовывали в пятницу похороны человека по имени Аксель Спейд? - спросил я.
- Верно, - признался Стюарт. Он не улыбнулся. Эти люди никогда не улыбаются во время работы. Но его взгляд оставался любезным. Не так часто удается устраивать похороны такого класса, как похороны Акселя Спейда.
Стюарт открыл мне дверь. Наши отражения быстро промелькнули на её отлично отполированной поверхности, и мы вошли в контору. Здесь было темно и прохладно. Мы прошли через холл с ковром на полу мимо вывески с надписью "часовня" в большой кабинет, выполненный в различных оттенках серого цвета, начиная с очень темного и кончая черным. Это не имело никакого значения, но мне понравился вкус доктора Сэйна в выборе похоронных агентств. В данной конторе не было ничего помпезного: никакой органной музыки, никаких цветов в холле, ни легкого, но насыщенного аромата ладана, ни застенчивых попыток скрыть назначение заведения, чтобы вы уходили отсюда почти уверенным, что ваш незабвенный просто отправился в маленькое путешествие, мог в любое время вернуться и сказать: "Эгей! Какой шикарный отпуск". Место было тихим, но оно все же предназначалось для того, чтобы хоронить людей, и вы поняли бы это, даже если бы здесь никого не хоронили.
Мы сели за средних размеров стол в гармонирующие с обстановкой серые кресла. Джеймс Стюарт терпеливо ждал со слегка заинтересованным видом. В его работе не требуется торопливости.
- Кто видел тело? - спросил я.
- Могу я поинтересоваться, кому требуется такая информация?
- Я работаю с Киллогом, Витте, Уильямсом и Бейквеллом, - пояснил я, четко произнеся имена, поскольку Стюарт наверняка знал их. - Это адвокаты Спейда. Есть небольшая возможность путаницы, и мы, естественно, должны убедиться.
- Путаница?
- Человек, которого вы похоронили, мог быть не Акселем Спейдом.
Стюарт воспринял это с восхитительным спокойствием.
- Мне это кажется маловероятным, - произнес он.
- Маловероятно, но не невозможно. Кто видел тело?
- Как обычно, несколько работников фирмы: наши бальзамировщики, гример, прислуга. Но Акселя Спейда кремировали, и, естественно, их функции не понадобились, кроме очень легкого бальзамирования.
Стюарт бросил на меня извиняющийся взгляд.
- Знаете ли, у нас есть печь.
- Кто делал бальзамирование?
- Ах да, кстати говоря, я сам. Я слышал об Акселе Спейде. Мне было... любопытно. Надеюсь, это звучит не очень по-вампирски.
- Совсем нет, - заметил я. - Вы осматривали тело?
- Для этого не было причин. Просто небольшая откачка крови и замена ее бальзамирующей жидкостью.
- В свидетельстве о смерти сказано, что он умер от сердечного приступа. Вы не видели ничего, что могло бы вызвать сомнения в этом?
- Нет. Конечно, нет. А что? Есть вероятность какой-нибудь грязной игры?
Я пропустил вопрос мимо ушей.
- Как он выглядел?
- Скорее... ну, как обычный человек репутации Акселя Спейда. Вы же имели в виду мои впечатления именно этого рода?
- Я совсем не имел в виду ваши впечатления этого рода. Не можете ли вы быть немного более точным? На сколько лет он выглядел?
- В свидетельстве о смерти сказано пятьдесят восемь.
- Я говорю о теле.
Джеймс Стюарт хмуро посмотрел на меня.
- Он выглядел моложе пятидесяти восьми лет, но не настолько, чтобы это было невозможным. И, конечно, это всегда трудно определить, когда имеешь дело с трупом.
Аксель Спейд был хорошо сохранившимся мужчиной пятидесяти восьми лет. Всю жизнь он отличался активностью и всегда гордился своим изящным сухим телосложением. У женских особей на двух континентах не было причин выражать неудовольствие на этот счёт. Спейд был женат на пяти из них, а между женитьбами обязательно стремился вступить в несколько случайных связей, чтобы держать себя в тонусе.
- Какого, вы говорите, он был роста?
- Полагаю, среднего. Пять футов и десять дюймов.
Изящный Аксель Спейд не очень выделялся ростом, и предположение "пять-десять" было не далеко от истины. Я начал осознавать проблему, с которой столкнулся. Спейд еще относился к людям, ненавидевшим фотографироваться. Я мог покопаться и раздобыть снимок в какой-нибудь из газет, но он, вероятно, окажется шестилетней
давности, снятый во время последней свадебной церемонии Спейда, а Аксель с тех пор здорово изменился.
- Цвет лица? - спросил я.
- Это тоже трудно сказать, когда имеешь дело с трупом. Даже труднее, чем определить возраст. Я бы сказал, немного темнее среднего.
Спейд действительно был смуглым.
- А как насчет телосложения?
- Тут я могу быть вам полезен. Это было тело отлично сохранившегося мужчины пятидесяти восьми лет. Стройное и сухое.
- Волосы?
- Черные. Никаких залысин. Настоящие черные волосы. Блестящие.
Спейд начинал седеть и подкрашивал свои волосы черной краской.
- Как вы думаете, их подкрашивали?
Стюарт на мгновение задумался.
- Не знаю. Не могу сказать. Насколько я понимаю, у вас нет фотографии умершего, иначе вы показали бы мне ее, - он сделал паузу. - Но как иногда случается, она есть у меня.
- Что? - спросил я.
Стюарт поднял руку с длинными пальцами и хорошо ухоженными ногтями.
- Мне потребовалось некоторое время, чтобы принять решение, - заявил он. - Я не собирался упоминать о фотографии, поскольку это не является официальной функцией фирмы "Джеймс Стюарт и сын". В былые времена, конечно, делались посмертные маски знаменитостей, что считалось обычной работой. Мы же делаем снимки. Точнее, мой сын. Надеюсь, это тоже не звучит по-вампирски. Ричард чувствует, что делать такие снимки весьма разумно. Они могут оказаться интересными для будущих историков. Все это строго конфиденциально, как вы понимаете. Между нами, двумя профессионалами говоря, каждый занимается своим делом. Кроме того, вы вызвали у меня неподдельный интерес.
Стюарт снял со стоящего на его столе телефонного аппарата трубку и произнес:
- Мисс Фишер? Папку Акселя Спейда, пожалуйста.
Мисс Фишер принесла папку и ушла. Стюарт раскрыл обложку папки с изящной отделкой, стилизованной под древесину дуба, и достал фотографию размерами с почтовую открытку.
- Ричард слегка увеличивает их, - пояснил он и повторил, протягивая мне снимок:
- Надеюсь, это не звучит по-вампирски.
Я взглянул на фотографию головы и плеч человека, лежащего в гробу, и сказал:
- Извините, что отнял у вас время, мистер Стюарт. Все в порядке. Это Аксель Спейд.
Но, конечно же, это был не он.
Глава 7.
Я взял такси и поехал на квартиру Марианны на Риверсайд Драйв. Миссис Гувер открыла мне дверь и воскликнула:
- Боже, где вы были все это время?
Она взглянула поверх моего плеча.
- Где Марианна?
Я все рассказал. Миссис Гувер - пухлая, хозяйственная вдова около пятидесяти лет. У нее никогда не было своих детей. Иногда она обращалась с Марианной как с собственной дочерью, а с близнецами, как со своими внуками. Иногда Марианна становилась младшей сестренкой женщины, а близнецы ее детьми. Миссис Гувер определенно была членом семьи. Если не учитывать ее стараний сменить фамилию Марианны Бекер на фамилию Драм, она была вполне практичной, уравновешенной женщиной. Женщина имела привычку смотреть на вас искоса, если вы говорили все что угодно, кроме правды. Даже в тех случаях, когда эту правду она совсем не хотела слышать.
Сейчас Миссис Гувер выслушала меня в степенном молчании, потом сказала:
- Благодарю за откровенность, Чет. Хотя вы и не обязаны были говорить мне все.
- Не обязан, черт побери, - согласился я и получил в награду от женщины усталую улыбку. - Где близнецы?
- В дневном лагере. Я сказала им, что их мама уехала в путешествие. И я в бешенстве.
- Как они восприняли это?
- Верят наполовину. Они хотят верить мне. Но на вторую половину мальчики понимают, что здесь что-то не так. Жизнь Марианны в опасности? Мне все еще нужна правда.
- У них нет причин причинять ей вред, - ответил я.
- Похитители. Они часто у... убивают жертву из страха быть пой-
манными.
- Это не обычное похищение. Просто так русский руководитель спецотдела не проявил бы себя. С его стороны было бы очень глупо столкнуться в Нью-Йорке с обвинением в похищении.
- Что вы собираетесь предпринять?
- Поехать за ней.
- В Югославию?
- Именно туда они и повезли Марианну, - пояснил я.
- А что с мистером Спейдом? Вы думаете, он жив?
- У меня есть повод считать, что Спейд тоже объявится в Югославии.
Этот повод лежал в кармане моего пиджака вместе с ключом от ячейки камеры хранения на Центральном вокзале.
Миссис Гувер приготовила чай. Я не хотел оставаться, но женщина в свою очередь не хотела отпускать меня.
- Это отборный "Лапсанг", - сказала она, сделав глоток из своей чашки. - Надеюсь, он вам понравится.
Ненавижу чай.
- Неплохой, - отозвался я, глотнув и постаравшись не скорчить гримасу. Чай имел вкус смеси пряности, которую обычно применяют, чтобы не попасть в полицию за управление автомобилем в нетрезвом виде, и старой резиновой шины в равных долях.
- Вы намерены привезти ее обратно, - сказала миссис Гувер. - Я знаю. Значит, вы намерены составить счастье друг друга.
- Что вы имеете в виду? - вежливо осведомился я, хотя прекрасно знал, что сейчас последует.
- Марианна может стать некоему мужчине прекрасной женой. Мне не нужно говорить вам, какие милые ее близнецы. И что они уже любят вас, как своего отца.
- Марианна - женщина, о которой можно только мечтать, - согласился я. - Я знаю.
- Ну! Вот видите? Мне не нужно бы напоминать об этом, но вы должны лишь только сделать ей предложение. Дорогой мой, ведь я уже говорила вам об этом, не так ли?
Обычно кампания сватовства велась миссис Гувер более тонко и изящно. Сейчас же перед лицом того факта, что Марианна находилась на пути в Югославию в руках особого террористического отдела русской секретной службы, в разговоре о возможности нашей женитьбе женщина набралась смелости. Раз эта женитьба была возможна, значит, существовала возможность освобождения Марианны.
- Я вам обещаю, - объявил я.
Миссис Гувер пылко взглянула на меня.
- Если я когда-нибудь на ком-то женюсь, то это будет Марианна.
- Хотите сказать, что вы убежденный холостяк. Я встречала таких и раньше, Честер Драм. Из тех, кто считают себя убежденными холостяками, получаются самые лучшие мужья. Мой дорогой Дуглас был мостовиком. Вы ведь знаете? Строил мосты по всей Северной и Южной Америке. Я никогда не ездила с ним, но когда он возвращался из командировок, у меня был мужчина. Настоящий мужчина. Вы напоминаете мне его.
Я подмигнул женщине.
- Смотрите, Герта Гувер, или же я должен буду взять свое обещание назад.
- Ох вы! - воскликнула она. - Еще чаю?
- Нет, благодарю. Но я хотел бы воспользоваться телефоном.
И я воспользовался им, чтобы набрать номер, которого у меня не должно было быть.
- Три, четыре, восемь, девять, - отозвался женский голос.
- Хэлперн на месте?
- Кто его спрашивает?
Я ответил.
- Одну секунду, сэр.
Через несколько мгновений Джерри Хэлперн сказал:
- Я думал, ты в Цюрихе или в каком-нибудь подобном месте.
- Женева, но не сейчас. Как дела?
Джерри Хэлперн ответил, что все прекрасно. Несколько лет назад - больше лет, чем мне нравится вспоминать - мы вместе окончили школу ФБР. Поработав по одному и единственному своему заданию как особый агент, я решил, что тем, от которого мне нравилось получать приказы, являлся исключительно я сам. И стал частным детективом. Джерри Хэлперн поработал на паре заданий в ФБР, а потом получил приглашение из Лэнгли, Вирджиния. Теперь он трудился в нью-йоркском отделе ЦРУ как специалист по Балканам.
- Если ты соединишься по телефону с русской делегацией в ООН, - сказал я, - и попросишь мистера Базарова, что получишь в ответ?
- Мистера Базарова, - весело ответил Джерри.
- Очень остроумно. А как насчет русского посольства в Берне? Если ты спросишь мистера Ситникова? Или их посольство в Вене и мистер Абель?
- Что это такое?
- Под этими фамилиями скрывается парень по фамилии Катуков, и не говори мне, что для тебя это пустой звук.
- Полковник Катуков? Ты серьезно?
- Он сейчас в Нью-Йорке. Я-то думал, ты разбираешься в псевдонимах.
- Вероятно, они одноразовые, как шифровка с одноразовым кодом. Но все равно спасибо. Есть ещё что-то?
Резкость Джерри объяснялась, видимо, тем, что наш разговор фиксировался.
- Ты записываешь? - спросил я.
- Да, фамилии уже на ленте. Еще раз спасибо. Увидимся.
В трубке послышался щелчок.
- О'кей, жучок отключен. Что ты задумал?
- Иво Йованович..
- Подожди минуту. Что Катуков делает в Нью-Йорке?
- Ищет человека по имени Спейд, который предположительно мертв.
- Ага, я видел некролог в "Тайме" на прошлой неделе. Аксель Спейд. Хороший парень. Ты сказал, "предположительно мертв"?
- У Катукова есть причина считать его живым.
- Он действительно жив?
- Мнимая смерть, как назвал это Катуков.
- Если ты ведешь переговоры с Катуковым, мы можем использовать тебя в нашем отделе, - сказал Джерри. - Зачем Спейд понадобился спецотделу?
- Три четверти миллиарда долларов в виде испанского золота, - медленно проговорил я.
- Иисусе, - воскликнул Джерри. - Да брось ты!
- Я серьезно.
- Ты имеешь в виду старое золото испанских монархистов, которое они положили в... Я забыл название банка.
- Госбанк в Москве, - ответил я.
- Госбанк, конечно. Оно там. Все знают, что оно там, но русские, естественно, не признают это.
- Возможно, у Акселя Спейда есть ключ к нему, - сказал я. - Теперь мы можем поговорить об Иво Йовановиче?
- Не раньше того, как я немного прочищу тебе мозги, приятель. Что ты сегодня делаешь?
- Никаких планов, - ответил я.
- Теперь они у тебя есть. Встречаемся в кафе "Ридженси", скажем, через полчаса.
- Я приду. Мне нравится твой большой счет, - сказал я.
Кафе "Ридженси", вероятно, самое прекрасное местечко в Нью-Йорке в здании самого прекрасного отеля. Заезжий прожигатель жизни с деньгами все-таки останавливается в «Плазе» или «Пьере», но «Ридженси» соединяет в себе черты обоих. В кафе будучи "на мели"вы можете получить превосходный мартини, лед за счет заведения и суету за полтора доллара плюс налог. Сорок минут спустя мы с Джерри Хэлперном сидели друг напротив друга над парой таких мартини. Джерри был невысоким парнем с кротким, похожим на луну лицом, клювообразным носом и поредевшими песчаными волосами. Он выглядел мягким до тех пор, пока вы не видели его в деле, как приходилось мне несколько раз за время моей недолгой службы в ФБР. Хобби Джерри было карате. Он разбирался в нем достаточно, чтобы лишь одним многозначительным взглядом уложить вас на лопатки с четырьмя-пятью сломанными костями.
Я поднял свой бокал и произнес:
- За воспаленные глаза.
- За твои, - отозвался Джерри.
Мы выпили, немного поболтали и заказали по второй порции. Года два назад Джерри женился на девушке, которая была моложе его на тринадцать лет. "Не еврейка, - сказал он, - но великолепная".
Сам Джерри был евреем.
- Почему бы тебе как-нибудь не приехать к нам с ночевкой? - спросил он. - У нас в северном Уэстчестере старая ферма. Всего час от Смогсвилла, но настоящая деревня.
- Может, я скоро так и сделаю, - ответил я.
- Как насчет сегодняшнего вечера?
Приглашение являлось для меня искушением. Я все еще чувствовал себя разбитым после двухдневного общения с Юлиусом. Перед отъездом в Европу мне осталось только забрать содержимое ячейки Акселя Спейда в камере хранения на Центральном вокзале. День в деревне и хороший ночной сон привели бы меня в чувство.
- Я был бы лицемером, если бы переложил окончательное решение на тебя.
- Решено. У нас там собственный пруд и все такое прочее. Тебе понравится. Не захочешь уезжать. Мир будет думать, что случилось с Честером Драмом, неустрашимым международным частным детективом, бичом спецотдела, бесстрашным...
- Иди к черту.
- Расскажи мне об испанском золоте, - попросил Джерри.
Я рассказал. Два года назад я ездил в Испанию в качестве телохранителя Акселя Спейда. Это было время, когда он почти женился на своей шестой жене. Похищение и пару убийств спустя свадьба не состоялась, но появилась возможность вызволить испанское золото из Москвы. Мы должны были встретиться с мадридским экономистом по имени Прието и мы с ним встретились. Спейд покинул Испанию с сотней листов тонкой гладкой бумаги с убористо напечатанным на каком-то славянском языке текстом. Прието хранил этот документ двадцать пять лет. Спейд сказал, что это был ключ к испанскому золоту. Золото являлось резервом правительства испанских монархистов
в тридцатых годах. Когда стало очевидным, что Франко победит со своей революцией, кабинет монархистов переправил золото на хранение в Москву. Это было с их стороны наивным, но они надеялись, что если когда-нибудь Франко отстранят от власти, русские вернут золото в Испанию. В обоих смыслах это было наивным. Золото отправилось из Картахены двадцать пятого октября тридцать шестого года в накренившимся старом корабле грузоподъемностью четыре тысячи тонн. Точная стоимость металла имела большой разброс. Она могла составлять и такую малость, как четверть миллиарда долларов, и такую огромную сумму, как миллиард. Спейд оценил золото в три четверти миллиарда. Все в слитках. Корабль без флага и с неразборчивым названием разгрузили в
Одессе шестого ноября. Грузовой поезд доставил золото в Москву в подвалы большого Госбанка. Через год русские заявили, что в Уральских горах стали разрабатываться новые прииски. Советский нарком финансов Гринько, который организовал перевоз золота в Россию, был расстрелян во время одной из сталинских чисток. Директора Госбанка и его заместителя отправили в Сибирь вместе с заведующим хранилища. Россия отказывалась от факта существования золота.
- Спейд считал, что испанское правительство заплатит десять процентов от общей стоимости золота любому, кто смог бы вернуть его в Мадрид, - сказал я Джерри.
- Конечно, - отозвался он. - Всего-навсего нужно объявить России войну, взять, затем оккупировать Москву, захватить Госбанк и отправить золото обратно. Чушь.
- Спейд думал, что это можно сделать, но не сказал как.
- Почему ты думаешь, будто Гринько расстреляли, а тех парней сгноили в Сибири за длинные языки? Сейчас даже нет никаких доказательств, что это золото существует. Если таковые и были, то они умерли вместе с причастными к делу людьми.
- Кого-то расстреляли, - произнес я. - Кого-то сослали.
- Значение?
- Значение: три четверти миллиарда долларов золотом, отправленные тайно в Россию или куда-то еще в тридцатые годы, вызывают чертовский интерес. Кто-то набил себе карман. И кто бы это ни был, он встревожился.
- Встревожился настолько, что послал полковника Катукова за Спейдом. Ты это имеешь в виду?
- Именно это.
- Итак, Спейд устраивает свои фальшивые похороны и исчезает. Гм. Почему это нужно связывать с испанским золотом?
Я достал конверт, оставленный мне Спейдом, вытащил ключ и показал Джерри листок бумаги. Текст на нём гласил: "ИСПАНСКОЕ ЗОЛОТО ИВО ЙОВАНОВИЧ ЮГОСЛАВИЯ ИНТЕРЕСНО?"
Джерри с хмурым видом вернул мне листок.
- Довольно загадочно, не так ли? - с сомнением спросил он.
- Ты не знаешь Спейда. Это парень, который любит преуменьшения. Он знает, что я в курсе его интереса к золоту. Пару лет назад Спейд сказал, что если когда-нибудь ему покажется, что в этом деле можно проделать щель, он даст мне знать. Это его манера.
- Позволь мне сделать предположение, - сухо произнес Джерри. - На основе шести слов, напечатанных таким образом, ты летишь в Югославию.
- И на основе того, что я нахожу на Центральном вокзале.
- Я думал, ты избавился от своего авантюризма.
Я рассказал Джерри о Марианне.
Он взглянул на меня. Я прикончил третий мартини.
Должно быть, Джерри увидел это в моих глазах и спросил:
- Она ведь не только твоя старинная подружка, верно?
- Она особенная, Джерри.
Мы заказали еще по одной порции. Мой приятель глотнул и сказал:
- Не могу утверждать, по крайней мере, до тех пор, пока не переговорю с парнем из Лэнгли, но фирма может заинтересоваться. Ты обращался за этим?
Под "фирмой" подразумевалось ЦРУ
- Я обращался за всем, что ты можешь сообщить мне об Йовановиче. Я приму помощь от фирмы если смогу получить информацию.
- Нас заинтересовал бы Катуков. У нас на него приличное досье. Мы хотели бы добавить туда что-нибудь.
Джерри посмотрел на часы.
- Так как насчет вечера в деревне? Я мог бы позвонить.
- О'кей, - согласился я. - После того, как мы ограбим Центральный вокзал.
Глава 8.
Полтора часа спустя мы выезжали из Нью-Йорка в северном направлении по бульвару Со-Милл-Ривер в автомобиле Джерри. Час-пик только начался, но бульвар уже был заполнен беженцами, ищущими спасения от городской жары. Миазмы желтого смога стелились над мостовой, придавая подвижному пейзажу сюрреалистический оттенок. Джерри закрыл окна и включил кондиционер.
- Надеюсь, ты искал именно это, - сказал он.
Джерри имел в виду то, что я достал из ячейки в камере хранения на Центральном вокзале.
А достал я оттуда пятьдесят ксерокопированных листов рукописи, которую видел в Испании два года назад. Тогда я не смог прочитать ее. Сейчас тоже. Половина на чуть-чуть знакомом мне испанском языке исчезла. Другая половина, копия которой лежала сейчас в моем кармане, была на каком-то славянском. Не разобрав в тексте ничего, кроме имени Иво Йованович, я решил, что это сербскохорватский язык. На нем говорили в Югославии. Хотя это мог быть и русский.
- Как у тебя с сербскохорватским? - спросил я Джерри.
- Чуть лучше, чем с языком племени мумбо-юмбо, которого не существует. Я не
смогу перевести тебе текст, если ты это имеешь в виду, и по-прежнему считаю, что тебе надо поехать со мной в офис. В фирме есть несколько человек, владеющих сербскохорватским.
- Не нужно торопиться, - сказал я.
У меня вовсе не было уверенности в том, что мне хотелось, чтобы в фирме перевели документ Акселя Спейда. Моим главным интересом являлась жизнь Марианны. Их интерес заключался в другом. Конечно, было бы спокойнее осознавать, что в случае необходимости можно позвать их на помощь, но я не хотел, чтобы они вмешивались.
- Спейд говорил мне, что отправится за золотом, как только появится шанс заполучить его, - сказал я. - Два года ничего не происходило, а сейчас вот это. Не могу понять одного: почему.
- А я могу, - проговорил Джерри, когда мы обогнули Хоуторн-Секл и направились на север по бульвару Тэконик. - Иво Йованович. Слишком много совпадений. Это, должно быть, он.
- О чем ты?
- Последние десять лет Йованович провел в тюрьме в Сремска-Митровица. В этом городе главное отделение безопасности Югославии. Около месяца назад его освободили. Очевидно, твой Спейд ждал именно этого.
Я вспомнил, что читал что-то об этом в газетах.
- А разве Йованович не был главным старейшиной югославской коммунистической партии?
Джерри покачал головой.
- Нет, он никогда не был коммунистом. В этом-то все и дело.
- Какое "все дело"?
- Почему он провел десять лет в Сремска-Митровица и почему теперь освобожден. Во время войны, когда Тито и его красные воевали с нацистами по-своему, а Михайлович с четниками по-своему, Иво Йованович занял среднюю позицию. Тогда Югославия состояла - как и сейчас - из шести республик с враждующими нациями. Четники, в основ-
ном, были сербскими националистами, а красные начали с хорватского сепаратизма. Йованович надеялся соединить их вместе в послевоенном правительстве, но потерпел поражение. К власти пришли Тито и красные, а четников дискредитировали как нацистских пособников. Конечно, это не было правдой, но красные переписывают историю в соответствии со своими целями. Мне не нужно рассказывать тебе об этом.
- Что случилось с Йовановичем?
- Он был закулисным политическим советником Тито около двенадцати лет, так же как и для короля до войны. Знаешь, что-то типа югославского Бернарда Баруха. Только Балканские страны относятся к своим философам-политикам гораздо более серьезно, чем мы.
- Наверное, сейчас он уже довольно пожилой человек, - заметил я.
- Пожилой. За восемьдесят. Но, по сведениям фирмы, сохранил свой светлый ум. А главное, он нужен Тито.
- Зачем?
- Йовановича отправили в тюрьму десять лет назад за политические выступления. Он хотел, чтобы коммунистическая партия отделила себя от государственного механизма Югославии. И чтобы красные боссы сидели и советовали, в то время как шесть республик, составляющих Югославию, осуществляли настоящее управление. Йованович называл это социальным самоуправлением. Тито объявил это изменой. С тех пор прошло десять лет.
- А сейчас?
- Сейчас Тито созрел. В Югославии становится все больше свободных предприятий. Тито все чаще бросает взгляды на Запад. Ему нравится, как действуем мы, и не нравится, как действует Москва. В прошлом году его коммунистическая партия обнародовала планы бросить свою руководствующую роль в жизни Югославии. Это был разукрашенный вариант того, что десять лет назад проталкивал Йованович. Поэтому теперь его освободили из тюрьмы, чтобы он помог стране двинуться по пути к... Назовем это ограниченным капитализмом. Тито нуждается в нем, и потому они опять переписывают книги истории. Старина Йованович снова герой. Для всех он живет в уединении на Далматинском побережье, но фирма обладает сведениями, что в кабинете министров Тито ставят друг другу подножки, торопясь услышать, что скажет Великий Человек.
- А ты циничен.
- Да, я циник. Йованович и Тито пожилые люди. Что будет, когда они присоединятся к огромному политбюро на небесах?
Это была проблема фирмы, а не моя.
- О'кей, мы имеем довольно много, - сказал я. - Пару недель назад Йованович выходит из тюрьмы героем, Аксель Спейд отрывает свою задницу от кресла. Это могло бы быть совпадением, если бы не имя Йовановича в оставленной мне Спейдом записке.
- Довольно загадочное явление, не так ли?
- Спейд - парень, который никогда не фотографируется и не оставляет записей, если может справиться с делом без них. Его хотели бы видеть служители закона в двадцати странах. Соединенные Штаты - одно из нескольких крупных государств, являющихся исключением. Он последний из настоящих международных финансовых
дельцов. Спейд сказал мне однажды, что если бы вступили в силу все приговоры, вынесенные ему в его отсутствие в таких странах, как Франция, Испания, Италия и Индия, он провел бы в тюрьме около пятисот лет. Спейд всегда играет на грани краха. Это в его натуре.
- Ты отвлекся от своего манускрипта или черт знает, что это такое.
- Да. После нашего маленького пикника в Испании я понял, что испанское золото можно захватить. Мы были вдвоем, поэтому когда Спейд подготовился к своему исчезновению, он оставил мне копию.
- Ты хочешь сказать, на тот случай, если с ним что-то случится?
- В качестве страховки. Если спецотдел доберется до него и до оригинала, им придется еще побеспокоиться обо мне и копии. Но вернемся к Йовановичу. Он может иметь отношение к «золотому делу» тридцать шестого года?
- С тех пор прошло много лет, - произнес Джерри. - Ему было около пятидесяти лет. Он не был коммунистом, придерживался левых взглядов и являлся одним из советников короля Михаила. Еще Йованович обладал репутацией экономического мудреца и человека фантастической честности. Москва доверяла бы ему, если бы она вообще кому-нибудь доверяла. Испанские монархисты тоже. Если им требовался
посредник, лучшей кандидатуры было не найти.
Через полмили Джерри спросил.
- Что ты намерен сделать с бумагами Спейда?
- Отправить их в мой банк в Женеве на хранение перед завтрашним отъездом, - ответил я.
Джери рассмеялся.
- Частный детектив со счетом в швейцарском банке. Какой у тебя класс вклада?
- Вероятно, это самый маленький счет в истории швейцарского банковского дела, - сказал я. - Не больше четырех или пяти миллионов наличными, остальное в ценных бумагах, так как я имею акции "IBM Интернешнл", "Ройал Датч Шелл" и Швейцарского Кредитного банка, но только никому не говори.
- Если серьезно, у нас есть время остановиться у почты в Йорктауне и отправить эту штуку по почте, если хочешь.
- Не надо торопиться, - сказал я. - Попытаюсь попасть на ночной рейс завтра из аэропорта Кеннеди. Может, мы дадим твоему лингвисту взглянуть на бумаги перед тем, как я улечу.
Я все еще сомневался, хотелось ли мне, чтобы фирма просмотрела бумаги, и посчитал, что смогу решить вечером. Это было ошибкой.
Собственность Джерри Хэлперна в деревне оказалась восстановленной фермой восемнадцатого столетия, на которой вполне мог ночевать Джордж Вашингтон: несколько холмистых акров, приличных размеров пруд для купания и достаточно взрослый лес, чтобы создать обстановку абсолютного уединения. Джерри и его жена Кристи обожали
свой дом. Я не мог винить их в этом. Дом и теплые, легкие взаимоотношения супругов почти вызвали во мне желание жениться на Марианне, найти себе более нормальную работу: например, повесить свою шляпу в офисе рядом со шляпой Джерри и путаться со спецотделом под руководством фирмы вместо того, чтобы действовать в одиночку.
Я позаимствовал у Джерри плавки, и мы втроем уселись наслаждаться коктейлями на берегу пруда. Накупался я достаточно, чтобы, наконец, понять, насколько был изможден. Мои все еще воспаленные глаза стреляли в Кристи, стройную загорелую сексуальную брюнетку из Кентукки в белом бикини. Она тайком радовалась моему вниманию. Джерри тоже. Это вызывало в нем гордость.
- И не только это, - сказал он, когда мы оба наблюдали за красивым задом Кристи. Она подошла к воде, сильно, но не нарочито покачивая тазом.
- Она еще и отлично готовит.
Кристи действительно отлично готовила. Мы переоделись и пообедали на веранде, наблюдая в сумерках как ласточки охотились за населением насекомых северного Вестчестера. Хозяйка между погружениями в пруд и хлопотами по поводу непредсказуемых нужд шестимесячного ребенка приготовила бефстроганов. По дороге сюда мы с Джерри остановились в Йорктауне и купили пару бутылок "Флер 61",
поэтому жажда никого не мучила. Вино, наложенное на коктейли, выпитые в городе и у пруда, нас с Джерри сильно расслабило. Я стал сентиментальничать по поводу Марианны.
- Не то чтобы я не любил брюнеток, - проговорил я после довольно подробного описания прелестной блондинки.
- Почему же ты на ней не женишься? - спросила Кристи своим мягким южным голосом. В ее акценте чувствовалось достаточно аромата магнолии, чтобы превратить слово "ты" в целую изгородь из благоухающих вечнозеленых растений.
- Это длинная история, - ответил я с плаксивым видом.
- У нас полно времени, - сказала Кристи, - если только крошка не начнет опять мяукать.
- Я люблю в своей жене все, - заметил Джерри, - кроме того, как она старается женить всех моих друзей-холостяков. Скоро они перестанут приезжать сюда.
- Обожаю свадьбы! - воскликнула Кристи.
Не очень трезвый Джерри поцеловал ее.
- Эй, прекратите, - запротестовал я. - Еда и выпивка отличные, но никто не догадался обеспечить мне на вечер даму.
Кристи с преувеличенным южным акцентом сказала:
- Давай вернемся к Марианне. Почему бы нам не позвонить ей?
Я взглянул на нее, испытывая легкое головокружение.
- Она в пути в Югославию.
- В Югославию? - переспросила Кристи.
- Похищена.
Она решила, что я дурачился.
- Ее опоили и отправили матросом в плавание?
Кристи ждала, когда кто-то из нас засмеется. Никто не засмеялся.
- О Боже, прости. Ты серьезно?
- Хватит, - вмешался Джерри. - Никаких деловых дискуссий на нашей ферме. А сейчас если вы, два пьяницы, извините меня, я сделаю междугородний звонок.
Он пошел в дом.
- Не обращай на него внимания, - сказала Кристи. - Мы все время обсуждаем дела. Наши соседи знают Джерри как торговца, продающего паркам развлечений карусельных лошадок.
- А что они думают на самом деле?
- Что Джерри адвокат, кем он и был когда-то, и что его фирма специализируется на международных патентах. Это объясняет его частые поездки за рубеж. А кто похитил твою девушку?
- Самый крупный соперник фирмы, - ответил я.
- Ты имеешь в виду именно...
Я пояснил, что именно я имел в виду.
- Можешь сказать почему?
- Им нужно кое-что. И это, по их мнению, я могу им раздобыть.
- А ты можешь?
- Я могу попытаться.
- Поэтому Джерри пошел звонить?
- В какой-то мере... - ответил я.
- Мне нравится твоя манера выкладывать информацию.
- Кристи, - ласково произнес я. - Давай предоставим Джерри решить, как много он хочет рассказать тебе. О'кей?
Она побрюзжала пару минут, но игра в "Тривиа" успокоила ее. Я спросил Кристи, кто написал стихи к "Приходи ко мне домой". Она спросила меня о происхождении псевдонима Сэмюеля Клеменса. Я спросил ее, сколько игр выиграл за свою карьеру в высшей лиге Дентон Т. Младший. Она спросила меня, как звали Последнего из Могикан.
Она не могла ответить на мои вопросы, а я не мог ответить на ее, как обычно и происходит во время игры в "Тривиа". Когда Джерри вышел на веранду, каждый из нас был доволен собой.
- В фирма говорят, что им интересно, - заявил он. - Впрочем, это не такой уж большой сюрприз.
- Кто или что такое Ван Линго Манго? - задал я вопрос.
- Ван что? - переспросила Кристи.
- Питчер, - ответил Джерри. - Играл за "Цинцинатти Редз" (reds - красные (прим. переводчика.)) в конце тридцатых годов. Я чемпион по "Тривиа" северного Вестчестера.
- Это нечестно, - сказала Кристи. - Где он набрался таких имен?
- Нельзя доверять красным, - заметил я.
- А фирме ты можешь доверять? - поинтересовался Джерри.
- Не уверен.
- Мы не можем тебя заставить, но были бы чертовски рады сотрудничеству с тобой.
- Дай мне выспаться, - попросил я, - и еще воспользоваться телефоном.
- Если тебе нужно позвонить в Гонконг, - предупредил Джерри, - пожалуйста спроси сколько берут за минуту разговора.
Я вошел в дом и позвонил своей давней знакомой девушке, которая работала в "Пан-Америкэн". Она оказалась дома. Уже почти стемнело, и я включил лампу. Гостиная была уютной, комфортабельной, выдержанной в старинном колониальном стиле. Я немного поболтал со своей подружкой из "Пан-Америкэн" и услышал, как перед домом остановилась машина. На посыпанной гравием дорожке захрустели шаги.
- Ты можешь раздобыть мне билет на рейс в Югославию завтра вечером? - спросил я.
- Сейчас пик туристического сезона, - сказала моя подружка. - Толпы веселых, настроенных на отдых типов покидают эти берега как лемминги.
- Но ты же можешь?
- Конечно. Хотя прямого рейса нет.
С веранды донеслись голоса.
- "Пан-Америкэн" до Женевы, Швейцарская авиакомпания до Цюриха, а потом Джи Эй Ти до Белграда. Подойдет, Чет?
Я сказал, что это будет превосходно.
- Кстати, чем ты занимаешься? Прошло уже сто лет.
- Когда я вылетаю?
- В шесть тридцать из аэропорта Кеннеди.
- Ты будешь там?
- Я пока еще хозяйка в кресле "Пан-Америкэн".
- Сможешь ускользнуть, чтобы выпить бокальчик?
- Ты только и делаешь, что скачешь через Атлантический океан, - выразила недовольство моя подружка. - Как мячик для пинг-понга. Но ответ - да.
Мы поболтали еще минуту или две. Чувствуя себя немного получше и уже чуть-чуть любимым, я побрел обратно на веранду.
Там меня ждали Юлиус, какой-то высокий дородный парень и полковник Катуков.
Глава 9.
Юлиус с одной извилиной в мозгу уже получил свои инструкции. Его светлые волосы были аккуратно причесаны, а воспаленное лицо ничего не выражало, когда он опустил дуло Люгера на уровень пупка Кристи. Она сидела в плетеном кресле и изо всех сил старалась не выглядеть испуганной. Джерри стоял рядом с женой, положив ей на плечо руку, как на старинных семейных портретах. Дородный парень прислонился к косяку, где вместо двери висела занавеска. Его револьвер Беретта никуда конкретно направлен не был. Юлиус старался сделать вид, что наличие этого оружия излишнее.
Почти, но не совсем. Револьвер Беретта никогда не бывает лишним. Полковник Катуков, похожий на пожилого туриста, отбывающего в шесть ноль пять в Кроу-Таун, приветливо кивнул мне. Дневная жара не утомила его: белая рубашка выглядела так, будто ее на-
дели минут пять назад в комнате с отличным кондиционером; галстук представлял собой консервативную модель из черного шелка с вышитым серебристым значком. Каждая прядь седеющих волос полковника лежала на своем месте.
- Мы потратили два дня, - произнес он совершенно без акцента. - Это глупейшая ошибка с моей стороны.
- Она беспокоила вас не так сильно, как доктора Сэйна, - заметил я.
- Конечно, нам сразу следовало пустить вас в расход. Начав действовать, мистер Драм, вы показали приличную скорость. Юлиус со своим приятелем намучились, следя за вами.
- Ваш Юлиус плут, полковник, - сказал я, чтобы дать Джерри понять на случай, если он ещё сомневался, с кем ему пришлось столкнуться. - Он украл у меня сто долларов и немного мелочи.
Юлиус негромко заржал.
- Вы посетили адвоката Спейда, - сказал полковник Катуков. - Потом офис доктора Сэйна, похоронное бюро "Джеймс Стюарт и сын" и квартиру миссис Бекер. Наконец, вы встретились с этим джентльменом в кафе "Ридженси". Вы выработали стиль, а он его нарушает. Кто этот человек?
- Я адвокат мистера Драма, - ответил Джерри. - Что здесь, черт побери, происходит?
Даже сли такой ответ не удовлетворил Катукова, он всё равно пропустил его мимо ушей.
- В течение дня вы получили ключ от ячейки в камере хранения на Центральном вокзале, опустошили ее и уехали. Мне нужно то, что вы взяли там.
Наверху заплакал ребенок. Голова Кристи резко дернулась. Прядь темных волос упала ей на глаза.
- Ребенок? - произнес Катуков. - Дети часто являются сутью вещей, не правда ли, Юлиус? Ты проводишь молодую леди наверх, и она принесет ребенка сюда.
Кристи взглянула на мужа, а Джерри на меня. Я подумал о докторе Сэйне, о его теле, изувеченном во время последнего долгого уик-энда, увидел его вырванный с мясом ноготь, ожоги на бедрах и промежности. Возможно, это была работа дородного парня, прислонившегося к косяку. Еще я подумал о Марианне, которая уже два дня
находилась в море.
- Ребенок может остаться наверху, полковник, - заявил я. - Вы получите то, за чем приехали. Если только "Навоёова" направляется в порт Югославии с этой стороны.
- Что вы имеете в виду?
- Гибралтар или Алжир. Где-то на Ривьере или в Неаполе. Назовите место сами. Я буду там, чтобы забрать миссис Бекер.
Катуков улыбнулся своей сдержанной улыбкой.
- Почему я должен соглашаться на это?
- Вы просили меня раздобыть вам кое-что. Я раздобыл и готов отдать вам.
- Я просил вас найти мне Акселя Спейда.
Катуков засмеялся так же сдержанно, как и улыбался. Этакий занятый делом профессионал, позволивший себе небольшую шутку.
- Вы хотите сказать, что он тоже был в ячейке камеры хранения?
- Он оставил там для меня кое-что.
- Конечно. И мне нужно это. Сейчас. Миссис Бекер освободят в Риеке, когда у меня будет Аксель Спейд.
Катуков посмотрел на Кристи.
- Мы теряем время. Ребенка, пожалуйста.
Моя попытка осуществить не очень ловкую сделку провалилась. Полковник Катуков был начеку.
- Ваш разговорчивый приятель у двери понимает по-английски? - спросил я.
- Нет, - ответил полковник.
- Скажите ему, что я собираюсь залезть в свой карман. У меня там бумаги. Я хочу отдать их вам.
Катуков быстро произнес несколько слов по-русски. Я достал из кармана бумаги Акселя Спейда минус загадочную записку с шестью словами. Вероятно, она не имела большого значения, поскольку Катуков мог выбрать любое место в мире, но отправил Марианну именно в Югославию. Полковник просмотрел бумаги. Его глаза за линзами очков впитывали каждое слово. Прошло минут пять. Для Катукова нас больше не
существовало. Ребенок перестал плакать. Наконец полковник убрал бумаги в карман.
- Могу я получить ключ от гаража? - спросил он.
Джерри взглянул на меня.
- Вероятно, Юлиус хочет украсть покрушку, - предположил я.
- Вы, джентльмены, пойдете к гаражу, - сказал Катуков. - Леди поднимется наверх к ребенку. Мы запрем гараж и оставим ключ в почтовом ящике. К тому времени, когда леди достанет его, мы уже уедем.
- Это бегство, - весело заметил Юлиус.
По посыпанной гравием дорожке мы направились к гаражу: дородный тип следом за мной, Юлиус за Джерри, полковник Катуков сзади. Сначала Джерри брел с удрученным видом, ссутулившись, а потом в лунном свете я заметил перемену. Он выпрямился и пошел упругой походкой почти на носках. Я мог догадаться, что творилось в его голове. Жена с ребенком находились наверху, оба в безопасности. Телефонный
звонок в Лэнгли, Вирджиния, был принят с интересом. Джерри являлся корифеем карате, а карате, в отличие от своей родственницы дзю-до, не джентльменская игра в самооборону. С помощью приемов карате вы можете превратить человека в беспомощное существо за долю секунды. Если превращение в беспомощное существо для вас недостаточно, и вы имеете времени чуть больше, чем доля секунды, вы можете убить противника. Все это проявлялось в изменившейся позе и походке Джерри, когда мы преодолели половину расстояния до гаража. Я вспомнил, что во время нашей совместной работы в ФБР он приобрел репутацию горячей головы, и это мне не нравилось. Прием карате быстр, но Люгер и Беретта гораздо быстрее.
- Брось, - процедил я сквозь зубы.
И Джерри "бросил". Он выкрикнул "Давай!", одним плавным движением развернулся, нашел необходимую опору и толкнул Юлиуса на дородного типа. Они тяжело повалились в разные стороны. Дородный выронил свое оружие, но Юлиус держал пистолет крепко. Это заставило вступить в действие меня. Я метнулся к лежащему на
дорожке револьверу. Джерри находился ближе к Юлиусу и бросился на него. Все закончилось очень быстро.
- Не убивать, - быстро приказал Катуков, и одновременно с этим Юлиус выстрелил из Люгера.
Дуло выплюнуло оранжевый огонь. Джерри отскочил назад и упал. Я стоял на коленях. Моя рука замерла в нескольких дюймах от Беретты.
- Ты? - сказал Юлиус.
Я застыл на месте, затем покачал головой. Дородный тип медленно поднялся, подошел к корчившемуся на гравии Джерри и ударил его по голове.
- Прекрати, - не очень строго приказал Катуков.
Дородный послушно остановился.
- Гараж.
Кристи выбежала из дома. Занавеска на веранде ударилась о косяк. Кристи подбежала к Джерри сразу после меня. Он был в сознании.
- Куда попали? - спросил я.
- Нога. Выше колена. Кость, кажется, не задета.
- Джерри, - произнесла его жена. - Джерри, Джерри.
Катуков велел ей вернуться в дом. Кристи покачала головой.
- Уходи, - резко проговорил я. - Так мы быстрее вызовем врача.
Она ушла. Мы с дородным парнем отнесли Джерри в гараж. Дородный бросил свою часть ноши, чтобы закрыть дверь. Эта часть ноши оказалась ногами Джерри. Раненый закричал. Большая дверь опустилась. Через несколько секунд я услышал, как в вечерней тишине затих звук отъехавшей машины, а потом на посыпанной гравием дорожке послышались шаги Кристи.
Глава 10.
- Бандит или что? - спросил час спустя доктор.
Джерри был бледен, но взгляд его оставался твердым, а лицо замкнутым. Он растянулся на софе в пижаме и халате. Пуля из Люгера прошла чисто сквозь мякоть его левого бедра. Правый висок и щека были разодраны и опухли в месте удара.
- Лучше сказать "или что" и на этом успокоиться, - ответил Джерри доктору.
- Не могу. Столкнувшись со случаем огнестрельного ранения, я обязан доложить в полицию, Джерри.
- Оставь это, Джейк.
- Не думаю, что это правильно, - проговорил тот.
Джейк был невысоким, стройным мужчиной с глубоко посаженными улыбчивыми глазами, наверное, ровесником Джерри. Их отношения не ограничивались отношениями доктор-пациент. Джейк жил в полумиле вниз по дороге с женой и двумя детьми. Они с Джерри были старыми друзьями.
- Бридж, - сказал Джерри.
- Что?
- Не говоря уже про теннис. Найди себе другого партнера.
- Это шантаж, - с неохотной улыбкой отозвался Джейк.
- Называй это как хочешь, но, пожалуйста, не нужно никаких докладов полиции. Моей адвокатской фирме не понравится.
- Твоей адвокатской фирме, - сухо повторил доктор и посмотрел на меня. - Вы сотрудник фирмы, мистер Драм?
- Я фрилансер.
- То есть"?
- Частный детектив.
- Вот и пойми тут что-нибудь, - пробормотал Джейк. - Адвокаты всегда нанимают частных детективов.
Он взглянул на Кристи. Она пожала плечами, выглядя от страха ещё более изнуренной, чем ее муж. Доктор подмигнул ей.
- Готов заключить сделку, - заявил Джейк. - Я всю дорогу играю в игру предположений насчет тебя, Джерри. Не скажу никому ни слова, но хочу знать. Расскажи мне, и я забуду о докладе в полицию.
- Я подписал кое-что, - ответил Джерри после короткой паузы. - Там говорится, что я не имею права рассказывать.
- Держу пари, там сказано, что ты не имеешь права ничего рассказывать даже своей жене, но она все знает, не так ли? Правда, Кристи?
- Никаких объяснений, - произнесла она. - Извини, Джейк.
- ЦРУ? - вдруг спросил доктор.
- Вот-вот, - отозвался Джерри. - А я русский шпион. Мистер Драм здесь в качестве кассира. Мы только что устроили перестрелку с сотрудниками ФБР. К счастью, они промазали.
- ЦРУ, - повторил Джейк на этот раз без вопросительной интонации. - Вы почти признались.
- Не могу ничего поделать с твоими ошибочными заключениями.
- Мне требуется лекарство, Кристи, - сказал Джейк. - В виде большого скотча и воды. Поскольку у твоего мужа телосложение быка, ему тоже можно принести бокальчик.
- Я уже получал ранения, - заметил Джерри. - Иногда они целятся получше. Я привык.
- Но только не Вестчестере.
- По всему миру. Я перемещающаяся цель.
Кристи приготовила нам выпивку.
- Есть вероятность, что они вернутся? - поинтересовался Джейк. - Если есть, то идея о докладе в полицию вовсе недурна.
- Не вернутся, - сказал я. - Они получили то, что хотели.
- Вы, похоже, разозлились, - обратился ко мне доктор.
- Я подставил друга.
- Джерри? - предположил с озадаченным видом Джейк.
- Нет, - ответил я.
- Слушайте, - сказал доктор, - я все еще согласен на сделку. У меня нет друзей и пациентов, которые служат в ЦРУ. Я хочу знать, что происходит. Господи, мы же старые друзья. Вы хотите, чтобы я заработал язву или что-нибудь в этом роде? Расскажите мне
все, хорошо? Это останется со мной.
Джерри вздохнул.
- Полковник Владимир Катуков, руководитель спецотдела, особого террористического отдела Комитета Государственной Безопасности, нанес нам сегодня вечером визит. Спецотдел это русское учреждение грязных трюков. Оно занимается убийствами, похищениями и другими подобными вещами. Полковник Катуков пытается сохранить миллиард долларов в золоте, который мистер Драм старается захватить и вернуть законным владельцам. У нас получилась горячая дискуссия, и один из помощников полковника подстрелили меня. О'кей? Теперь ты дашь мне спокойно допить мой бокал?
- Очень смешно, - кисло проговорил Джейк.
Джерри снова вздохнул.
- Он мне не верит. Но теперь ты не можешь заявить, что я не пытался объяснить тебе.
Как большинство врачей, Джейк был серьёзным парнем. Он не выносил, когда его делали объектом шуток.
- Ты победил, - сдался доктор. - Доклада в полицию не будет. Но я собираюсь остаться здесь, если понадобится, на всю ночь пока не выясню, что происходит. Я не шучу, Джерри.
- К несчастью, я тебе верю, - ответил тот. - Но мы с мистером Драмом должны поговорить. Эй, куколка, - позвал он Кристи, - дай мне телефон, хорошо?
Жена принесла ему аппарат, и Джерри набрал номер.
- Хэлперн, - произнес он. - Дайте центральную линию. Конечно, я имею в виду, что там знают, кто вызывает, куколка. Просто я сегодня в обреченном состоянии.
- Он всегда так разговаривает с ними по телефону, - сказала Кристи. - Это, знаешь, как пароль.
Джейк хрюкнул. Я не хрюкал. Джерри проговорил в микрофон трубки:
- Что у тебя есть на русского по фамилии Базаров? Б-а-з-а-р-о-в. Конечно, я подожду.
- Они ищут псевдоним, - обратился он ко мне. - Алло? Ага. Гм. Николай Базаров, -медленно повторил Джерри. - На временной службе в русском посольстве, администратор труппы танцевального ансамбля казаков, гастролирующих в Нью-Йорке, Вашингтоне и Бостоне. Это псевдоним, Вирджиния. Мне очень неприятно говорить тебе, но это не
Николай Базаров. Его настоящее имя Владимир Катуков. Катуков из спецотдела. Нет, Вирджиния, я определенно не шучу. Не могу ничего поделать с тем, что мой голос кажется нетрезвым, но в меня не каждый день стреляют. Просто царапина, я убежден, но мне велели несколько дней побездельничать. Да, куколка, я был бы рад посетителям. Гм. Я действительно знаю, зачем Катуков прилетел в Нью-Йорк. Когда вы завтра приедете и увидите меня в величественном состоянии в Вестчестере, захватите художника. Тут три человека, которые могут дать вам подробное описание внешности Катукова, и было бы
прекрасно иметь папку с рисунками нашего старого приятеля, не правда ли? Думаю, в любое время... Конечно, к ланчу очень удобно.
Джерри повесил трубку.
- Кто такая Вирджиния? - спросила Кристи.
- У меня ревнивая жена, - сказал Джерри. - Упоминание имени моей давней подружки Вирджинии указывает на то, что я говорю не под контролем. Все мы - кучка проклятых параноиков. Итак, Джейк, будешь ли ты так любезен убраться отсюда и дать нам поговорить?
- Спецотдел, - пробормотал доктор. - Миллиард долларов в золоте...
Он покачал головой.
- После сегодняшнего вечера лечение ишиаса миссис Макджилликади выглядит очень скучным делом.
- Как и работа газетчика в Нью-Йорке, - недовольно заметил Джерри. - Это мистер Драм гонится за такой добычей.
- Все, - сказала Кристи доктору. - Нашему герою нужно поспать.
- Я приеду завтра, - пообещал он.
- Только не к ланчу, пожалуйста, - попросил Джерри.
- Я боялся, что ты скажешь это.
Джейк ушел в видом человека, сумевшего через пятнадцать минут после окончания принятия ставок поставить на нужный номер на ирландском тотализаторе.
Наша беседа перед тем, как мы с Кристи помогли Джерри подняться наверх и лечь в постель, заняла всего несколько минут.
- Русские всегда ведут осторожную игру, - сказал Джерри. - Они посылают парня типа Катукова сюда с заданием и дают ему прикрытие в посольстве. Он получает дипломатическую неприкосновенность, поэтому мы не можем до него добраться. Черт побери, можно найти на коже доктора Сэйна выжженные сигаретой инициалы этого типа, и самое большее, что мы будем в силах сделать, это объявить его персоной нон-грата и выслать его из страны.
- Но... убийство? - произнесла Кристи.
- Убийство, саботаж на авиалиниях или взрыв Белого Дома - не имеет значения. Это значит, что мы не сможем помочь Чету, задержав здесь Катукова, пока он полетит в Югославию. Дипломатическая неприкосновенность это улица с двухсторонним движением, и в ту минуту, когда мы начнем действовать быстро и свободно, русские сделают то же самое.
Кристи грустно кивнула.
- Кажется, я понимаю. Но это... это наглость. Руководитель спецотдела...
- Не думай, будто у нас нет учреждения по грязным трюкам, - возразил ей Джерри. - Я же сказал, что это улица с двухсторонним движением. Так оно и есть. Наше учреждение может помочь Чету, если он захочет принять помощь такого рода.
- Все, чего я хочу, это вытащить Марианну с польского корабля живой, когда он прибудет в Риеку.
- Ты имеешь в виду сделку?
- Иначе я не играю.
- Я понял тебя, - сказал Джерри. - Но откуда ты знаешь, что фирма согласится на это?
- До сих пор они добились большого успеха в деле с испанским золотом, - сухо заметил я.
- Кто сказал, что оно им нужно?
Это на минуту остановило меня.
- Успокойся, - сказал Джерри. - Фирму интересует Катуков. Это в основном чисто теоретический интерес. Они захотят спугнуть его и посмотреть, как он действует. Если ты можешь сделать это для них, они предоставят тебе полную свободу. Насчет фирмы не волнуйся. Они станут сотрудничать.
- Понятно, - отозвался я. - В Югославии я буду под наблюдением.
- Ты правильно понял, Вирджиния, - усмехнулся Джерри.
- Я не уверен, что мне это нравится.
- А с гарантией, что никто пошевелится, чтобы помочь тебе, пока ты сам не попросишь?
- А как насчет помех?
- Зачем им мешать тебе? Чтобы поднять шум?
- Забавная ситуация, - заметил я. - Спейду нужно золото, мне Марианна Бекер, фирме - вывести Катукова на чистую воду. Может наступить время, когда наши цели пересекутся..
- Забудь об этом, - сказал Джерри. - Я в фирме уже двенадцать лет и на таком высоком посту, который можешь занять и ты без президентского назначения и одобрения сената и всего такого прочего. Папаша Хелмс не станет прыгать, когда я щелкну кнутом, но он позволит мне сыграть пьесу. Тебя не смущает моя мешанина из метафор? Я всегда мешаю их, когда ранен.
- И какие же пьесы ты намерен сыграть?
- Во-первых, ты будешь под наблюдением. Во-вторых, как и сейчас, ты работаешь не "на", а "с" ЦРУ. В-третьих, люди фирмы в Берне и Вене будут наблюдать за... как их зовут?
- Ситников в Берне и Абель в Вене, - напомнил я.
- Это в случае, если Катуков станет придерживаться своего маршрута, что сомнительно после того, как он получил бумаги Спейда. Но при любом повороте событий ты будешь в курсе дел. В-четвертых, вот номер телефона американского посольства в Белграде.
Джерри сообщил мне номер.
- Когда тебя соединят, поздороваешься с Вирджинией. Это в случае неприятностей идентифицирует твою личность.
- А что мне делать, если я не дозвонюсь? - спросил я. - Забрать пять центов обратно и отчаливать?
Глава 11.
В Дубровнике стоял очень жаркий август. На Адриатическом побережье или на берегах Средиземного моря везде жарко, но на Далматинском побережье дует ветер, о котором
никогда не упоминается в туристических проспектах. Его называют "бора". Он дует с высушенного серого горбатого Карстового плато, горячий и опаляющий, как пламя из открытой бессемеровской печи. Этот ветер может дуть несколько дней: не сильный, но сильно влияющий на людей. Он вызывает в них вместо желания возлюбить ближнего своего, желание убить его. Убийство кажется более подходящим этому климату, чем любовь, и местные суды весьма терпимы к связанным с насилием преступлениям, когда дует "бора".
Он дул, когда я приехал в Дубровник в автобусе из аэропорта. Перелёт был из Нью-Йорка в Женеву, потом из Женевы в Цюрих, а из Цюриха в Югославию. Пятнадцать часов и начинающееся похмелье от всех этих легких выпивок в салоне самолёта. Дневной воздух напоминал медь и жег глаза. Горячие волны мерцали на фоне белых стен, белых зданий и белых улиц города. Разморенные туристы заняли все стулья в уличных кафе. Они потели, а горячий ветер сушил на них пот. У них были злые лица сбитых с толку людей, находящихся в осадном городе. Решительные летние туристы - самые неутомимые люди в мире. Дома они и не вспомнят о жаре, о том, как горячий ветер опалял их губы, отчего трескалась кожа; о том, как им приходилось лежать, потея, без сна в постелях переполненных отелей; о перегретых машинах с вырывающимся из радиаторов паром, которые выстраивались на прибрежном шоссе от Дубровника до албанской границы; об их пассажирах, стоящих на обочине, глазеющих на горячий туман, втирающих еще глубже в глаза песок и мечтающих задушить сотрудников туристических бюро "Айс Бокс" в Северной Дакоте или "Лоуден Коат" в Чехословакии. Они забудут обо всем этом, и пойдут рассказы о Дубровнике как, бесспорно, о самом прекрасном городе эпохи Ренессанса. После чего те же разморенные туристы или просто похожие на них приедут в следующий август, когда дует "бора" и когда в течение восьми или десяти дней стоит температура сто градусов в тени. Если, конечно, вы сможете найти где-нибудь эту
тень.
В городке Плоче я снял номер в отеле рядом с пляжем. Это был один из современных раскрашенных отелей, которые раскинулись вдоль всего побережья Югославии. Заполненный бетоном и стеклом любой формы, не имеющий прямых углов и готовый в любом состоянии принять постояльцев. Его украшали гирлянды балконов и консоль закрепленного над главным входом навеса. Навес этот обеспечивал швейцару достаточную тень, если он стоял, прислонившись спиной к стене и не очень глубоко
дышал.
Вся вина лежит на "бора". Дубровник действительно шикарное место, но я испытывал тревогу, похмелье и находился в циничном состоянии духа. Лучше бы
поиски миллиарда долларов в испанском золоте привели Акселя Спейда в Тьерра дель Фуэго в Чили, где август означал зиму и где все время было прохладно. Мое настроение изменилось после того, как я принял душ, влез в легкие брюки, белую рубашку, направился прямо к столику консьержа в фойе и спросил:
- Если бы я хотел увидеть Йовановича, как мне следовало бы поступить?
Сидевший за столиком паренек, которому вряд ли исполнилось и девятнадцать, улыбнулся и сказал:
- Я не очень хорошо говорю по-английски. Вы говорите, Иво Йованович?
- Верно, - ответил я.
Он попросил меня присесть и ушел. Десять минут спустя из двери за столиком консьержа вышла девушка, и именно в этот момент изменилось мое настроение. Она была высокой, хорошо загоревшей. Ее блестящие темные волосы свисали почти до талии, не отвечая признакам никакого стиля причёски, что являлось высшей модой наших дней. У девушки были широкие славянские скулы и самые темные из всех серых глаз, какие мне только приходилось видеть - дымчатые, тлеющие и невероятно интересные. На ней было то, что называется простой белой блузкой - самый сложный для девушки вид одежды, поскольку он может сказать абсолютно всю правду о ее фигуре. Оказавшаяся передо мной красотка не имела проблем при ношении подобной блузки. Она была такой же ошеломляющей, как жара, и такой же знойной, как "бора".
Девушка пригляделась ко мне и поняла значение моего долгого взгляда. Медленная улыбка тронула ее губы.
- Меня зовут Эниза Земко, - произнесла девушка на великолепном английском. - Я представительница "Путника" здесь в отеле, и мне запрещены свидания с постояльцами, что, кажется, сейчас очень некстати, потому что вы симпатичны в своем наглом американском стиле и, без сомнения, очаровательны. Но у вас, вероятно, жена и четверо детей на взморье или дома в Мини-ноуплейсе. Кроме всего этого, чем я могу быть вам полезна?
- Почему вы произносите "Мини-ноуплейс"? - поинтересовался я.
- Однажды здесь останавливался человек из Миннеаполиса. Он называл его так. На самом деле это плохо?
- Я никогда там не бывал.
Только очень красивая и сознающая это девушка может воспринять напоминающий пиявку взгляд как легкую шутку. Эниза Земко сделала это без усилий. Вероятно, она научилась преодолевать все трудности, проводя большую часть своего восьмичасового рабочего дня в отражении атак. У нее были контральто и прекрасное владение английским. "Путник", в котором, по ее словам, она работала, занимается путешествиями по Сербии и Хорватии. Это государственное туристическое бюро.
Я спорил с собой, собираясь представиться обыкновенным туристом, и, в конце концов, отказался от этой затеи, уверенный, что девушка слышала подобное уже очень много раз.
- Человек по имени Иво Йованович недавно вернулся домой в Дубровник, - сказал я. - Мне хотелось бы с ним встретиться. Как мне это сделать?
Девушка рассмеялась. Надо признать, этот её смех мог смутить.
- Человек по имени Иво Йованович, - повторила она. - Это то же самое, что приехать в Вашингтон и назвать имя Линдона Джонсона. Иво Йованович самый известный горожанин в Дубровнике и самая известная фигура в Югославии после Маршала. А вы хотите с ним встретиться. Весь мир хочет встретиться с ним. Почему вы исключение?
- Я упрямый.
- Зачем вы хотите видеть его?
- Я писатель, - импровизировал я.
- Журналист? Почему вы сразу не сказали? Это меняет дело.
- Не совсем журналист. У меня нет карточки представителя прессы или чего-то в этом роде. Я фрилансер.
Эниза, похоже, была разочарована.
- Вам необходима карточка представителя прессы.
- Вы можете достать ее мне?
- Министерство Информации и Туризма выдает карточки только аккредитованным зарубежным журналистам.
- Опять мы вернулись к исходной точке, - скорбно произнес я.
- Опять?
- Двадцатый век, - проговорил я, - не жалует фрилансеров. От этого можно здорово приуныть.
Я говорил с вполне серьезным видом. Существует сильное сходство между частными детективами и писателями. Может поэтому так много последних пишут о первых в своих выдуманных произведениях. Они умеют разглядеть проблемы. В современном бюрократическом мире нет места одинокому волку, играется ли тот с пистолетом или с печатной машинкой. Механизм из множества составляющих жужжит ровно, заглатывает персонажей, являющихся людьми, и выплевывает точные ответы, что эти люди должны делать. Одиночка же тормозит работу механизма чуть ли не до полной остановки. Он не подходит этому миру. Он как птица Дронт: приближается к полному вымиранию, и когда это случится, механизм выпустит вздох облегчения.
- Я хотела бы помочь вам, - сказала Эниза.
- Вы можете мне помочь. Достаньте карточку представителя прессы на мое имя.
- Как вас зовут?
Я представился и добавил:
- Этим вы хотите сказать, что выполните мою просьбу?
- Нет, мне просто было интересно, как вас зовут. Чет Драм. Милое имя. Мне оно нравится.
- Кстати, если вернуться к нашему разговору, - заметил я, - у меня нет ни жены, ни детей на взморье, в Мини-ноуплейсе или где-либо еще.
- А вы забавный, - сказала Эниза. - И не похожи на писателя. Чем вы еще занимаетесь?
- В молодости я однажды продержался два раунда в Балтиморе в полуфинале "Золотых Перчаток" в легком весе.
- Что такое "Золотые Перчатки"?
- Соревнования по боксу среди любителей. А парень, который уложил меня, продержался пять раундов с Рокки Марчиано после того как набрал немного веса и стал профессионалом. Это было до того, как Марчиано выиграл звание чемпиона. Рокки никогда не приходилось ходить на длинную дистанцию. Тридцать или около того боев и тридцать нокаутов. В некотором смысле рекорд.
- Бокс - варварский спорт, - произнесла Эниза.
- Ваш парень в Триесте, который почти часть Югославии, выиграл чемпионат мира в среднем весе.
- Вы нравились мне больше, когда говорили о жене, которой у вас нет. Помните? На взморье.
- Когда-то у меня была жена, - сказал я. - Я оставил ее на взморье моего прошлого. Кораблекрушение.
- Или авиакатастрофа, - добавил Эниза.
- Где вы выучили английский?
- В школе. И во время общения с американскими туристами. Название американского журнала?
- "Сэтиди Ивнинг Пост", - ответил я после короткого раздумья.
- Разумный выбор. Вы работаете в "Сэтиди Ивнинг Пост". Я достану вам карточку представителя прессы через час. Только дайте мне свой паспорт.
Я отдал ей паспорт.
- Во сколько здесь обедают?
- Принято часов в девять. А почему вы спрашиваете?
- Чтобы дать вам понять, насколько мне нужен Йованович. Выбор ресторана за вами.
Я же сказала, что мне запрещены свидания с постояльцами, - напомнила Эниза и улыбнулась. - Но я из Черногории, а женщины Черногории отличаются независимостью. Было бы замечательно часов в девять. У вас солидный счет в банке?
- Нет, - ответил я.
- Жаль. У меня отменный аппетит.
Глава 12.
Час спустя я ехал на юг по шоссе вдоль высокого берега мимо белых городских стен в маленьком седане "Зластва", взятом в аренду в "Путнике". Дорога бежала среди пиний и серо-зеленых оливковых рощиц. По обе её стороны простиралась красная непаханая земля. Горячий туман висел над Адриатическим морем, и далекие острова мерцали в нем, розовые, нематериальные, похожие на клубочки сахарной ваты. Карточка представителя прессы, которую мне достала Эниза Земко, лежала в моем кармане.
Я отыскал узкую грунтовую дорогу, поворачивавшую влево и взбиравшуюся вверх к серым утесам, возвышавшимся над побережьем. Сначала она бежала через оливковые рощицы, затем резко сворачивала в виноградники, где под каждую искривленную лозу был подставлен колышек. Дорога извивалась, поднимаясь вверх среди террас, но потом выпрямилась за полкилометра до большого белого дома, окруженного осыпавшейся от старости каменной оградой. Я проехал между двумя большими столбами с ржавыми петлями, но без ворот в голый коричневатый двор, который скрылся за поднявшейся пылью, когда "Зластва" прокатилась по нему и остановилась между колодцем и зданием. Два парня стояли около колодца, оснащённого ведром и ковшом. Оба были в белых рубашках с расстёгнутыми воротниками и в одинаковых серых двубортных костюмах, помятых достаточно, чтобы предположить, что их хозяева в них спали. Парни носили одинаковые усы - своего рода разновидности фильтров для первых блюд. Один из них положил ковш в ведро и вытер усы тыльной стороной ладони. Оба бросили на меня скучающие взгляды своих колючих глаз и медленно направились к моей машине. Я заглушил мотор и вышел. Дневной воздух был горячим и неподвижным. Пыль все еще оседала. Я начал сомневаться, в то ли место приехал, но оставил свои сомнения, когда один из усатых достал Люгер, а второй быстро, но беззлобно ощупал мои карманы. Я порадовался, что Магнум сорок четвертого калибра, который дал мне Джерри, остался в отеле в Плоче. Парень с Люгером сказал что-то на сербо-хорватском. Я улыбнулся и показал свою новенькую карточку представителя прессы. Парень с Люгером посмотрел на неё все таким же скучающим взглядом колючих глаз, каким оба окинули меня сразу после моего приезда. Второй улыбнулся, решив, видимо, что эта любезность ему всё равно ничего не стоила.
- Я хотел бы встретиться с Иво Йовановичем, - сказал я.
Парень без пистолета что-то проговорил на сербскохорватском.
- Иво Йованович, - повторил я.
Ребята стали совещаться.
Вдруг из дома до нас донеслась музыка. Это были первые аккорды Девятой симфонии Бетховена. Я прислушался. Бетховен мне всегда нравился.
Один из усатых направился к дому и вошел внутрь. Второй достал из красной пачки сигарету, сунул ее себе в рот, хмуро посмотрел на меня и протянул мне пачку. Я тоже взял сигарету. Марка "Коло". Мы молча курили и рассматривали друг друга. Все движения парня были как у профессионального телохранителя: спокойные и ленивые. Таким спокойным и ленивым обычно притворяется голодный кот.
Мы докурили, но ничего не изменилось. Мне хотелось пить. Я жестом указал на колодец. Парень пожал плечами, а я подошел и выпил целый ковш. Вода была холодной с заметным металлическим привкусом. Я обернулся и увидел облако пыли, летящее над грунтовой дорогой вслед за машиной. Машина эта быстро приближалась: маленькая серая "Зластва", точно такая же, как моя. Усатый следил за ней. Он похлопал себя под левой рукой, где спрятался Люгер. Его приятель вышел из дома с высоким типом почтенного возраста, одетым лишь в грязные белые брюки и сандалии. Его голая загорелая грудь была покрыта седыми волосами. На голове развевалась грива волос, тоже седых. Над верхней губой топорщились белые, как у Санта-Клауса, усы. Бороду он не носил. Мужчина бросил на меня не слишком заинтересованный взгляд своих чистых голубых глаз. Я для него явно не был сегодня долгожданным гостем. Усатый - тот, который обыскивал меня - следил за машиной. Она промчалась между двумя столбами и с визгом остановилась за моей "Зластвой". В облаке коричневой пыли обе дверцы распахнулись. Голый по пояс мужчина что-то крикнул и бросился бежать обратно к дому. Расплывчатые фигуры согнулись в клубившейся пыли по обеим сторонам автомобиля. И обе эти фигуры изрыгнули пламя. Усатые тут же выхватили свои Люгеры, и во дворе затрещали выстрелы. Я оказался под перекрестным огнем и быстро вытянулся на земле рядом с колодцем, ударившись головой о камни. Пожилой мужчина дернулся в дверном проеме и сполз на землю с большим красным пятном в центре его голой загорелой груди. Дверцы машины захлопнулись. "Зластва" рванулась во обратном направлении, кренясь к столбам, затем при развороте скакнула вперед, назад, снова вперед и опять назад. Один из усатых стоял на открытом пространстве между колодцем и домом, с невозмутимым видом стреляя по автомобилю. Оттуда пальнули в ответ, и парень упал. Машина снова подняла облако пыли. С того момента, как она въехала во двор, прошло секунд тридцать. Оставшийся невредимым усатый бросился к моему автомобилю. Ключ зажигания я оставил в замке. Парень запрыгнул на сидение, развернулся и бросился в погоню. Я откашлялся пылью и увидел, как второй телохранитель поднялся с безвольно повисшей рукой, с мокрым от пота серым лицом и поплелся к пожилому, который присел отдохнуть, сжавшись на пороге дома. Его глаза равнодушно смотрели в голубое небо. Раненый увидел этот взгляд. На том осмотр пожилого человека и закончился. Усатый сразу потерял интерес к несчастному. Он повернулся ко мне и поднял Люгер. С тех пор, как этот парень поднялся на ноги, прошло секунд десять. Я встал. В голове все еще гудело после удара о стенку колодца. Дуло Люгера двигалось следом за мной, словно любопытный глаз, наблюдавший за моей головой. Рука с Люгером сдвинулась на четверть дюйма, и раздался выстрел. Свинец просвистел мимо моего уха. Под усами в безрадостной улыбке показались белые зубы. Парень опять поднял Люгер, махнул им по направлению к
дому и встал по одну сторону двери. Я понял. Внутрь. Кажется, он хотел, чтобы я вошел в
дом. Туда я и направился, перешагнув через мертвого человека. Мои колени дрожали, как пудинг. Никто, а меньше всего раненый с пистолетом в руке, не сулит ничего хорошего. Даже на расстоянии в пятнадцать футов.
Смерть была совсем рядом со мной. И парень хотел, чтобы я понял это. Так он приказывал мне хорошо вести себя, пока мы будем ожидать дальнейшего развития событий. Подобная мимика во все времена успешно заменяла язык, чтобы донести до собеседника свою точку зрения.
Глава 13.
Следующим событием после первых аккордов Девятой симфонии Бетховена, растаявших в тишине жаркого летнего дня, оказалось прибытие третьей машины.
Она привезла крупного потного мужчину в мятых брюках цвета хаки, в серой рубашке, расстегнутой почти до живота, и в потертых сандалиях. Он был огромным, как хорошо откормленный медведь: мощная голова, могучие сутулые плечи, широкая волосатая грудь, полный, но крепкий переваливающийся через ремень живот. Буйные волосы на голове поседели, а двухдневная стальная щетина покрывала лицо до самых маленьких, темных глаз. Мужчина выглядел как нищий, который вполне мог прокормить себя, даже оторвав вам голову своими мощными руками, если вы не подадите ему милостыню. Он совсем не был похож на человека, которого можно обдурить, если, конечно, у вас не имелось склонности к суициду. Но раненый усатый телохранитель и не собирался обдуривать его. Он стоял чуть ли не по стойке "смирно", несмотря на повисшую левую
руку и явную боль в ней. Бедняга то и дело поглядывал на все еще сочившуюся через отверстие в пиджаке кровь и докладывал о происшедшем. Крупный мужчина слушал. Наконец, он кивнул, повернулся и произнес только одно слово. Парень, топтавшийся около трупа на пороге, вошел в дом, поигрывая черным кожаным портфелем, и вместе с усатым направился через гостиную на кухню. Мы с крупным мужчиной остались наедине посреди грубой мебели и нескольких разбросанных ковриков в белых, черных и красных тонах, выглядевших так, будто индейцы племени Навахо продавали их через окно в Дубровнике. Казалось, мужчина желал со мной познакомиться.
- Драм, Честер, - произнес он именно таким голосом, какой и должен был у него быть - глубоким басом. - У вас есть карточка представителя прессы?
Я показал ее ему. Мужчина бросил карточку мне обратно, даже не взглянув на нее.
- Недействительна, - сказал он.
- Почему?
Мужчина достал большой сырой носовой платок и вытер свое мокрое лицо. Естественно, он не мог не потеть. Было очень жарко.
- Карточка представителя прессы, да? Вы же не журналист, - мужчина погрозил мне пальцем размерами с банан. - И ваши действия неразумны. А теперь вы расскажете мне, что здесь происходит.
Я поведал ему обо всем с того момента, как проехал между столбами, до того, как раненый парень ввел меня в дом под дулом пистолета.
- Вы знаете людей в машине?
- Я их даже не видел. Пыль.
Мужчина кивнул, то ли от общей вялости в организме, то ли от того, что шея устала держать его большую голову. На лице застыло его вечное слегка хмурое выражение. Угрюмо оглядев грубо обставленную комнату, мужчина вдруг вскочил с кресла, сделал два нетвердых шага, добрался до шкафчика и открыл его. Он достал бутылку с чем-то похожим на воду и два более-менее чистых бокала, которые обеспечили
бы специалисту по дактилоскопии работу на целый день. Затем оба бокала были наполнены.
- Сливовица. Лекарство от жары. Пьете, потеете, потом ощущаете прохладу. Угощайтесь!
Мужчина снова сел. Мы выпили. Безобидная на вид сливовица имела вкус очищенной смазки для коленчатого вала.
- Вам понравилась сливовица?
Смех мужчины, вероятно, разбудил сейсмографические приборы в Дубровнике, если таковые в нем имелись. Мужчина большими жадными глотками выпил еще. Его лицо покраснело и заблестело.
- Для журналистов смерть Иво Йовановича - большая новость. - произнес он. - Сенсация. Жаль, что вы не журналист. Кроме одного
нюанса. Журналист сильно разочаровался бы.
Я ждал.
- Мертвый не Иво Йованович.
Безо всякой причины я сказал:
- Я знал одного парня, который придумал то же самое в Штатах. Он устроил свою фальшивую смерть, чтобы развязать себе руки в одном деле.
Крупный мужчина улыбнулся.
- О'кей, - сказал он. - Теперь мы поговорим, мистер Драм. Мертвого звали Антон Илич. Актер. Очень хороший актер и двойник Иво Йовановича во время жизни. В Америке другой случай. Там был двойник мертвого Акселя Спейда.
Должно быть, мой рот открылся сам собой. Я стремительно залил в него сливовицу.
- Драм, Честер, - повторил крупный мужчина. - Родился в Балтиморе, Мэриленд, в тысяча девятьсот тридцатом году. Рост: шесть футов, один дюйм, вес: сто девяносто фунтов. Глаза серые. На левой щеке маленький шрам после ножевого ранения. Вся информация из паспорта, да? Но остальное не из паспорта. Род занятий: детектив.
Один офис в Вашингтоне, один в Женеве. Работал по проблемам крупных счетов на Интеркант. Это крупный швейцарский банк,. Работал с мистером Акселем Спейдом, известным дельцом черного рынка, связанным с контрабандой и другими международными безобразиями. Мистеру Спейду не нравится регулирование потока валюты или золота через границы. Он борется с этим, богат, непопулярен в финансовых министерствах Европы, объявлен преступником в двадцати странах. Югославия в их число не входит.
Я выслушал все это и ничего не говорил в течение секунд десяти, потом наконец спросил:
- Где я могу найти Спейда?
Мужчина проигнорировал вопрос, прикончил сливовицу в бокале и налил еще. Капли пота катились по его лицу. Он посмотрел на мой бокал и тоже наполнил его. Мы оба пили сливовицу и потели.
- Я капитан Сторц, - заявил мужчина. - Как вы сегодня убедились, трудно держать Иво Йовановича живым. Но это моя работа.
- А где же он сейчас?
- Иво Йованович - индивидуалист. Не желает никакой охраны. - сказал капитан Сторц. -
Телохранители напоминают ему тюремщиков. Мы идем на компромисс. Телохранители для актера Антона Илича. Он был талантливым человеком. Провел две
пресс-конференции как Йованович. Никто не видит отличия. Сам Йованович встречается только с важными людьми.
- Под важными людьми вы имеете в виду тех, кандидатуры которых одобряете вы, капитан Сторц?
- Я? Я только гражданский служащий, - возразил Сторц. - Я следую инструкциям.
- Каковы ваши инструкции насчет меня?
У капитана Сторца была привычка игнорировать вопросы, но это не имело особого значения, поскольку то, как он их игнорировал, являлось ответами на другие, которые вы ему еще не задали.
- Аксель Спейд прибывает в Дубровник в прошлую пятницу, - сказал капитан. - Просит и получает возможность поговорить с Иво Йовановичем. Или с актером Антоном Иличем. Разговор длится пять минут. У нас есть запись. Мистер Спейд задает четыре вопроса, выслушивает ответы, говорит: "Вы хороший актер, но не настолько." Потом он
встречается со мной. "Отведите меня к настоящему Иво Йовановичу, - заявляет он, - или мир услышит о двойнике". У меня нет выбора.
- Какие вопросы задавал Спейд?
Капитан Сторц вздохнул.
- Об испанце по имени Прието, которого Иво Йованович знал тридцать лет назад, и о котором не имел совершенно никакого представления Антон Илич. О трех
четвертях миллиарда долларов испанского золота.
- Это много золота, - заметил я.
- Один миллион долларов в золотых слитках весит три четверти тонны, - сухо проговорил Сторц. - Испанское золото весит почти шестьсот тонн.
- Им потребовался большой корабль, чтобы отправить его из Картахены в Одессу, - сказал я. - Тут пригодилось судно с грузоподъемностью четыре тысячи тонн.
- О'кей, - произнес капитан Сторц. - Вы знаете то, о чем не знал Антон Илич. Видите, что происходит. Иво Йовановичу известно слишком много о событиях тридцатилетней давности, поэтому актера Илича застрелили.
- Йованович в этом смысле не одинок, - заметил я. - Спейд тоже многое знает. И я.
Капитан Сторц пожал плечами.
- У меня нет инструкций охранять вас.
- Послушайте, - сказал я, - Аксель Спейд приехал в Югославию, чтобы добраться до испанского золота через Йовановича. Вы считаете, что я прилетел сюда помочь ему. У вас есть досье на него и на меня. Такие сведения обычный полицейский собрать не может. Следовательно, вы работаете на службу государственной безопсаности. В Югославии она называется УДБА, и через минуту или две капитан Сторц из этой самой УДБА собирается оказать на меня небольшое давление в надежде, что я испугаюсь и уберусь из Югославии. Я правильно понял?
- О'кей, - сказал Сторц и снова наполнил наши бокалы сливовицей.
- Вы ведь тоже пытаетесь выйти на Спейда?
- Как липового журналиста я могу выдворить вас из страны.
- И что это вам даст? Думаете, те стрелки работали на меня? Или на Спейда? Если все мы охотимся за испанским золотом, мертвый Йованович не окажет нам никакой пользы.
- Никто не сможет вытащить испанское золото из России, - заявил Сторц.
- Если так думают русские, о чем же тогда вы беспокоитесь?
- Выйдите из дома, мистер Драм. На пороге вы увидите тело. Вот о чем я беспокоюсь. Десять лет назад я арестовал Иво Йовановича как государственного преступника, как правого уклониста, предавшего партию, народ и маршала. Дело слушалось в народном суде. Приговор: пожизненное заключение. Теперь Йовановича освободили. И он снова народный герой, а я должен охранять его. Я делаю то, что мне приказали, и не хочу неприятностей. УДБА работает хорошо. Народ их уважает. Они очень эффективны. А если маленькая Югославия ещё и сотрудничает с Россией? Если УДБА в одном ряду с русским КГБ? Вы слышали о спецотделе?
- Недавно я лично виделся с полковником Катуковым и передал ему от вас привет.
- ответил я и усмехнулся, довольный собственным остроумием. Мой бокал был
наполовину наполнен лекарством капитана Сторца, которое, по его мнению, давало хорошие результаты при допросах. Усмешка моя растаяла, когда капитан Сторц спросил:
- Где ваш паспорт, мистер Драм?
- В министерстве Информации и туризма. Они взяли его сегодня днем взамен карточки представителя прессы.
- Я спрашиваю, где он сейчас?
- Полагаю, там же, где и был.
- Ваш паспорт в УДБА. Вы садитесь в самолет и получаете его обратно. УДБА оплачивает билет до любого пункта за границей Югославии.
- Я никуда не собираюсь, - не очень громко ответил я, чувствуя себя абсолютно непринужддённо.
Сторц вытер лицо.
- Подумайте сами, никто не может приехать в Москву и выехать обратно
тоннами золотых слитков. Вы знаете это, я знаю это, знает это и полковник Катуков. Если все обстоит так, то что ему нужно?
- Моя работа... - опять начал было Сторц.
- Охранять Иво Йовановича. Конечно. Но вы уже сказали, что по сравнению со спецотделом ваша служба - кучка дилетантов. Это можно изменить. Где-то есть задняя дверь к золоту. Найдите ее раньше Катукова, и вы получите его с потрохами.
- Задняя дверь? - произнес Сторц, уставившись на меня взглядом престарелой совы.
- Акселя Спейда не было бы здесь, если бы не существовало способа добраться до золота.
- Думаете, полковник Катуков знает об этом?
- Он знает, что так считает Спейд.
Я встал. Мои ноги вели себя странно. Сторц посмотрел на меня и усмехнулся, высоко оценивая свое лекарство.
- Если я позволю вам остаться в Югославии, что вы будете делать? - спросил он.
- Встречусь с Йовановичем. Найду Спейда.
- Зачем, мистер Драм?
Я воспользовался трюком капитана и ответил вопросом на вопрос.
- Каково ваше мнение о полковнике Катукове?
- Мое мнение? Я его уважаю.
- Если бы у вас была работа, которая привела бы вас в Россию, что бы предпринял Катуков?
Сторц показал мне свои огромные ладони.
- Остановил бы меня. В России у меня нет никаких дел.
- А что, если Катуков приехал сюда?
Маленькие глаза полковника сузились. Одна рука поскребла по щетине.
- Мы пока еще не любим шпионов в Югославии.
- Даже русских?
- Югославия не находится за "железным занавесом", - с достоинством произнес Сторц.
- А что, если я скажу вам, где и когда вы можете найти полковника Катукова... в Югославии? - медленно проговорил я.
Сторц прикончил свою сливовицу. Пот блестел на его лице, заставляя капитана моргать.
- Эта информация мне нравится.
- Я могу дать вам ее.
Сторц сжал в руке пустой бокал. Тот вдруг раскололся. Капитан удивленно посмотрел на кровь, заструившуюся между его пальцев, выбросил останки бокала и вытащил осколки из ладони.
- Давайте, - произнес он.
- Я хочу встретиться с Йовановичем и найти Спейда.
- Дайте мне информацию, - сказал Сторц громче. Лекарство на него, видимо, тоже подействовало. Взгляд капитана стал гораздо серьезнее. Он вскочил со стула и, пошатываясь, бросился ко мне. Его рука вцепилась в мое плечо так же, как чуть раньше в бокал. Я сильно ударил по ней. Мы сверлили друг друга глазами. С расстояния в полфута Сторц дышал на меня ароматом сливовицы. В ответ я дышал на него таким же ароматом и с такого же расстояния.
Вдруг капитан рассмеялся.
- Что вы делали сегодня? - спросил он.
- Сегодня? Вздремнул в отеле в Плоче, искупался, выпил немного больше чем следовало сливовицы, назначил свидание с сексуальной подружкой. Так, ничего особенного.
- О'кей, - произнес Сторц. - Вы встретитесь с Иво Йовановичем. А потом мы снова поговорим.
- Когда?
- После обеда со своей сексуальной подружкой оставайтесь в отеле. О'кей?
- Не совсем «о’кей», - возразил я. - Мой паспорт.
- Не бойтьесь, его не потеряли.
Мы некоторое время смотрели друг на друга. Капитан оскалился в усмешке. Я пожал плечами. Снаружи послышался звук подъехавшего автомобиля. Доктор и раненый усатый парень вышли из кухни. Я последовал за Сторцем на солнцепёк. Моя маленькая арендованная "Зластва" вернулась и была сейчас припаркована примерно на том же
месте, где я ее оставил. Второй усатый вылез из нее, посмотрел на нас с капитаном, ничего не сказал, подошел к колодцу, поднял ведро и вылил всю воду себе на голову.
Я забрался в "Зластву" и завел мотор.
Сторц помахал мне своей огромной, но нетвердой рукой.
- Желаю хорошо поразвлечься с подружкой, - сказал он.
Глава 14.
Сексуальная подружка предложила открытый ресторан отеля Империал неподалеку от Плоче. Почти целиком его обвивали древние, хорошо ухоженные виноградные лозы. Яркими цветными всплесками здесь повсюду росли гибискусы и магнолии. Из ресторана открывался вид на темнеющее Адриатическое море и горные силуэты острова Локрум. Ансамбль из пяти музыкантов наигрывал мелодии, которые были популярны в Штатах примерно когда я в звании младшего лейтенанта командовал пехотным взводом в Корее. Несколько пар скромно танцевали под эту древнюю музыку.
Нам принесли спиртное. Я спросил Энизу, могла ли она предложить что-нибудь, кроме сливовицы. Девушка выбрала мастику, выглядевшую совсем как вода, пока ею не наполняли бокал. Тогда жидкость принимала извращенный молочный цвет. На вкус она напоминала лакричник. Но это был значительно улучшенный вариант лекарства
капитана Сторца.
- Расскажите, как вы провели день, - попросила Эниза.
Вместо того, чтобы сразу ответить, я некоторое время смотрел на нее. Она действительно была сексуальной подружкой: длинные темные волосы, высоко зачесаные и выделяющие ее скулы; короткая черная блузка, точно такая же как белая, в которой девушка появилась передо мной днем. Когда Эниза села, юбка приоткрыла несколько дюймов ее крепкого стройного бедра. Мой взгляд несколько мгновений сновал туда-сюда и, наконец, вернулся к серым дымчатым глазам. Они смотрели на меня весело и слегка изучающе .
- Вздремнул, - ответил я, - потом искупался, выпил сливовицы немного больше, чем следовало.
- О, продолжайте. Вы виделись с Иво Йовановичем?
- Кто это? - просил я.
Голос девушки стал холодным.
- Конечно, вы его видели. Ведь вашей машины не была около отеля.
- А моего паспорта не было в моем номере. В общем, день вдруг выдался каким-то пустым. Расскажите лучше о вашем.
- Я раздобыла карточку представителя прессы для так называемого журналиста, - ответила Эниза. - Но он утверждает, что не воспользовался ею.
- Давайте все забудем, - предложил я. - Я не настоящий журналист. Я коммерсант.
- И что же вы продаете? Образ жизни Минни-ноплейса?
Лицо Энизы оживилось. Казалось, она подготовила эту речь.
- У всех в пригороде на обширном участке в шесть тысяч квадратных футов дома, спроектированные Фрэнк Ллойд Левитт Бразерс. В стоимость входят распрыскиватели воды и изгороди от выветривания почвы. Встречи в развлекательном центре, где можно посмотреть, как все играют в боулинг. Жители избавлены от грязи и злобной атмосферы города, кроме суббот, когда их дети-подростки нахлебаются пива и грохочут на мотоциклах. Если родителям слишком надоедает ждать детей, они меняются женами.
- Что такое выветривание почвы? - поинтересовался я.
- Не знаю. Я всегда задумывалась над этим, но ответа не нашла.
- А что значит "нахлебаться"?
- Наесться и напиться пива.
Я рассмеялся.
- Где вы набрались всего этого?
- От того человека из Миннеаполиса. Он всегда так выражался, когда был навеселе.
- Откуда вы приехали? Вы сказали, из Черногории?
- Титоград в Черногории.
- В Титограде у всех маленькие квартирки, обставленные в социалистическом стиле, что означает полное отсутствие воображения, - заявил я так, будто моя речь тоже была подготовлена заранее. - Неотъемлемая часть обстановки: инструменты для ремонта и принадлежности для рукоделий, поскольку вещи имеют особенность снашиваться. В местном социальном центре вы изучаете последние новости из Белграда и то, какие произошли изменения в истории, чтобы не отстать в политическом мышлении. Ваши подростки, заглядывающие в будущее, в восхитительную жизнь тотального подчинения,
начинают насиловать свои печени и друг друга в раннем возрасте. Обмен женами вызывает хмурость на лицах, но он случается. Возможно, Минни-ноплейс не самая великолепная сделка в мире, но я предпочитаю его.
- Почему?
- Потому что если он вам не нравится, вы можете уехать.
- А жители Титограда... бредут по жизни стадом, как скот?
Я кивнул.
- Это вы сказали, а не я.
- А если бы я сказала это в Титограде?
- У вас были бы неприятности. Может, даже тюрьма.
- О, в наше время дела обстоят не так плохо. Я могла бы потерять работу в "Путнике", но, может быть, я и не собираюсь проработать всю свою жизнь в государственном туристическом бюро.
- Если вы работаете только там.
- А как вы на самом деле провели день? - спросила Эниза.
- На кого вы работаете? - ответил я вопросом на вопрос и засмеялся. Девушка неохотно выдавила из себя улыбку. Пришло время погрузиться в чтение меню. Мое было отпечатано на сербскохорватском, английском, немецком и французском языках. Первый пункт, на который я указал в английском варианте, оказался чем-то вроде древесного угля, второй - какими-то костями, фаршированными провернутой свининой и говядиной. Я показал эти интересные пункты Энизе и предложил то, что редко предлагал, обедая с сексуальной подружкой, а именно предоставил ей право выбора и подозвал официанта. Девушка отбарабанила ему заказ на сербскохорватском, и он ушел.
- До того, как принесут первое блюдо, пройдет всего сорок пять минут, - сказала Эниза. - Чем мы убьем это время? Продолжим перекрестный допрос?
Ансамбль из пяти человек внешне выглядел довольно банальным, но играл все же неплохо.
- Потанцуем, - предложил я.
Эниза отвечала всем требованиям, какие предъявляются обычно симпатичной подружке, двигающейся в ваших объятиях по танцплощадке. Она действительно хорошо двигалась. Когда мы вдвоем скользили в ритме музыки, в ее теле ощущалась устойчивая гибкость. От нее исходил восхитительный аромат, состоявший на треть из аромата духов, а на две трети из женского аромата. Энизе нравилось танцевать. И, казалось, ей нравились прикосновения наших тел. Ее движения были особенно замечательны от талии и ниже, что явилось для меня приятным сюрпризом. Европейские женщины обычно имеют привычку во время танца покачивать плечами, от чего становятся похожи на марионеток, готовых рухнуть на пол и превратиться в бесформенные кучки, когда куклоквод обрежет невидимые нити. Все было здорово: даже море, которое сейчас потемнело, яркая лунная дорожка на воде и то, как покачивающие плечами марионеточные пары топтались на месте, глядя на нас. Но в одно мгновение это «все» пошло не так. В последний раз я танцевал в Сент-Реджис Руф с Марианной, и сейчас мне вдруг захотелось, чтобы высокая, хорошо двигающаяся, темноволосая девушка из Черногории оказалась кем-то другим.
- В чем дело? - спросила Эниза несколько минут спустя.
- Дело?
- Вы замкнулись в себе. Вы были не здесь.
Я пробормотал что-то, но девушка не отступала.
- Для вас я больше не я, - прошептала она мне на ухо. - Кто же я теперь?
Я чуть крепче привлек ее к себе и подумал: "Ты довольно брутальный парень. Можно сказать, тяжеловесный международный мужской типаж. Довольно хорош на одну ночь, поскольку женщины, которым нравятся мужчины на одну ночь, любят их с такой же сентиментальностью, как телеграфный аппарат или большой нож мясника. Спокойно. Ты собираешься вытащить Марианну с того польского корабля, когда он придет в Риеку, а что потом? До похищения она ведь уже отказывала тебе. А тут в твоих руках такая чертовски привлекательная красотка."
Эниза, видимо, прочитала мои мысли.
- Мне нравится, когда вы меня обнимаете, - проговорила она.
Я немного отклонился назад и заглянул ей в лицо.
- Мы поедим уголька или говяжьего фарша?
Девушка хмыкнула.
- Я должна спросить вас, кто она.
Я ничего не сказал.
- Я женщина из Черногории и могу заставить вас забыть о ней.
Музыка смолкла. Я увидел, что официант принес на наш столик первые из заказанных блюда. Мы занялись углем и говяжьим фаршем, сидя по одну сторону
столика и прикасаясь друг к другу бедрами. Я смотрел на белые ровные зубы, на розовые губы девушки, на дымчатые серые глаза, наблюдавшие за мной. Мы почти не разговаривали. Литровая бутылка крепкого красного югославского вина была прикончена. Аппетит у Энизы оказался именно таким, как она и предупреждала. Я оплатил счет. Мы потанцевали еще немного, глядя в глаза друг другу, и в маленькой "Зластве" поехали обратно вдоль освещенного лунным светом берега. А на заднем сидении сидела Марианна и следила за нами с кривоватой, но не очень напряженной улыбкой неодобрения.
***
Я присел на край двуспальной кровати в своем номере и закурил. Без ботинок и рубашки, но все-таки одетый. Французские двери были распахнуты в освещённую луной ночь, и яркое отражение лунной дорожки колыхалось на потолке. За закрытой дверью ванной шумел душ. Босиком я прошлепал к окну, закурил еще одну сигарету и вышел на маленький балкончик. Серебристая дорожка, широкая и прямая, убегала по черной воде к горизонту. Одинокая машина медленно проехала по дороге следом за светом своих фар. Я внутренне напрягся. Впрочем, мне и без того хавтало тревог. Задача вытащить Марианну казалась чертовски трудной. Сигарета потеряла вкус. Я выбросил ее и проследил, как она
искоркой вспыхнула внизу на дороге. Мне хотелось и одновременно не хотелось думать о Марианн,. Слезливое воспоминание о старой любви заведет тебя в никуда. Хотя, если честно, это уже и есть то место, где ты находишься.
Мы с Марианной и вступали в связь, и надолго расставались. Это никогда меня не останавливало. Я прыгал в постель с разными обольстительными красотками трех континентов и различных островов. В то же время Марианна была замужем за одним человеком, помолвлена с другим, а я поймал ее между двумя этими состояниями. Вообще-то я никогда не давал обета безбрачия. Зная меня, Марианна и не мечтала об этом. Тогда что же сейчас вызывало эти слабенькие покалывания в моем мозгу? Конечно, Эниза. Если она работала в "Путнике", подумал я, тогда я был представителем "Америкен Экспресс" в Дубровнике. Или, возможно, девушка действительно работала в "Путнике" и по неболь-
шому совместительству в тайной полиции. Капитан Сторц не стал бы освежать в памяти досье УДБА на Чета Драма из-за того, что Аксель Спейд находился в Югославии. Мы со Спейдом не были сиамскими близнецами. Сторц заглянул в досье или получил из Белграда по телеграфу его краткий вариант, потому что Эниза унюхала фальшивого
журналиста и доложила об этом.
Следующий вопрос: чего девушка хотела, кроме моего прекрасного белого тела? Я не знал. Это могла сказать мне только сама Эниза.
Во время моих раздумий шум воды в ванной стих. Наступила тишина. Я не слышал, как открылась и снова закрылась дверь, не слышал шагов, а лишь почувствовал на своей груди руки Энизы.
- Один цент? - произнесла она. - Так, кажется, говорят?
Я медленно повернулся. Девушка нашла мой халат, висевший в ванной за дверью и надела его: темно-красное шелковое одеяние в японском стиле с голубыми отворотами и голубым пояском, которое подарила мне на одном из континентов или островов поклонница. Эниза выглядела в нем даже лучше, чем я сам. Что-то одновременно уязвимое и волнующее есть в симпатичной девушке, надевшей мужской халат, который на несколько размеров велик ей, особенно если так случилось, что это ваш халат.
- Тогда два цента?
Я молчал.
- Как ее зовут?
Какая-то очередная острота мистера Драма.
Эниза стояла. Я тоже стоял. Медленно, словно регулируя ширину улыбки, девушка улыбнулась. Она посмотрела мне прямо в глаза, провела языком по верхней губе, затем развязала голубой поясок и едва заметно пошевелила плечами. Халат соскользнул вниз по загорелому, шелковому телу Энизы и упал у ее ног. Она стояла неподвижно. Я видел блестящие черные зачесанные назад волосы девушки, влажные после душа. Видел глаза, широкие и вызывающие, но вместе с тем веселые. Гладкие женские плечи, удивительно широкие. Дерзкие высокие груди, белые на загорелом теле, с темными тугими сосками.
Узкую талию с еще одной тонкой белой полоской под ней, где полыхали широкие славянские бедра.
- О ком ты сейчас думаешь? - спросила Эниза.
Я сказал только то, что мог в такой момент сказать:
- О тебе.
А потом я бросился к ней.
Глава 15.
Я проснулся и протянул руку через кровать в приятном сонном ожидании нащупать обнаженное, теплое после сна плечо или грудь. Эниза оказалась настоящей женщиной из Черногории, и я подумал, может быть, она захочет продемонстрировать это еще раз. Моя рука упала на одеяло. Тела под ней не было: ни женщины из Черногории, ни какой-либо другой. Я сел в темноте и вдруг насторожился. Энизы в постели не было, но в комнате со мной находился кто-то еще. Я почувствовал запах табачного дыма.
- Одевайтесь, пожалуйста, - произнес мужской голос.
Это был усталый, озабоченный полуночный голос. Я взглянул на светящийся
циферблат своих часов. Три тридцать с чем-то. Я стал нащупывать ночную лампу, сбил ее на пол, поднял и включил. Невысокий, пухлый мужчина стоял спиной ко мне, глядя сквозь французские двери в темноту. Луна ушла. Мужчина выдыхал дым, и тот уплывал на улицу. Сигарета мерцала в темноте.
- Поторопитесь.
- Мы куда-нибудь едем?
Я влез в свои трусы и брюки цвета хаки.
- Вам назначена встреча.
- Мне потребуется оружие или это просто общечеловеческое свидание? - поинтересовался я.
Мужчина неохотно рассмеялся.
- Оружия не нужно. Ни плаща, ни кинжала. Только одевайтесь.
Через несколько секунд я был готов и закурил. Мужчина повернулся от окна ко мне. Сорок плюс-минус несколько лет. Круглое лицо с виноватым взглядом. Большие глаза бассет-хаунда за очками в роговой оправе, постепенно проявляющийся второй подбородок. Незнакомец провел пятерней не через, а по прилизанным, редеющим волосам и протянул мне руку. Я пожал ее. У моего гостя было вялое, извиняющееся рукопожатие.
- Я Стив Ридинг, - представился он. - Или Стиво Раденкович. На ваше усмотрение. Югослав-американец.
- Приятель капитана Сторца?
- Вряд ли, - с отвращением ответил мужчина. - Вы готовы?
Я был готов, насколько можно быть готовым в половине четвертого утра. Мы вместе спустились по лестнице. Ночной портье в вестибюле посмотрел на нас без интереса. Мы прошли к машине Ридинга. Это была всего лишь последняя модель Плимута с югославскими номерами и табличкой дипломатического корпуса, но рядом с маленькими "Зластвами" и Фольксвагенами, припаркованными тут же, она выглядела как
автобус.
- Американское посольство? - спросил я.
- Да, я работаю в посольстве в Белграде.
- Вирджиния? - осведомился я.
- Что?
Казалось, мужчина искренне удивился.
Я решил, что он не был Вирджинией.
- Я не уверен, что мне нравится вмешательство в это дело посольства, - заявил я.
- Никто и не говорит, что вам нравится, - раздраженно ответил Ридинг.
Море шелестело и вздыхало. Я сел в машину. Ридинг вяло устроился за рулем. У него были короткие ножки, и сидение пришлось прилично передвинуть вперед.
- Это не моя идея, - сказал он. - Я не хочу, чтобы это вернулось в посольство.
- Чья же это идея?
- Моей жены, - ответил Ридинг. - Иво Йованович ее дед.
Он завел мотор.
Мы припарковались на площади за пределами обнесенного стенами старого Дубровника, прошли пешком через мост, затем между двумя каменными башнями. Уличные фонари на Плаца, выполняющие роль украшений, горели, но толпы туристов уже забрались на ночь в свои постели. Пустынная Плаца напоминала театральную декорацию. Казалось, что вот-вот на брусчатке покажется гарцующий на коне и бряцающий оружием всадник. Плаца была основным оплотом Дубровника, когда сам город, носивший тогда название Рагуза, конкурировал с Венецией в борьбе за контроль над торговлей на Адриатике и на Востоке.
Полицейский, сторож или кто-то еще в униформе направился к нам и осветил наши лица фонариком. Казалось, он узнал Ридинга.
- Добрый вечер, - произнес человек, и мой спутник ответил на его приветствие. Сторож и фонарик исчезли. Мы прошли вдоль Плаца к побережью, затем свернули налево и стали подниматься по узкой ступенчатой улочке, которая взбиралась
к старым стенам города. Было сыро и очень темно, но Ридинг, похоже, знал дорогу. Впереди заблестели два глаза. Кошка зашипела и бросилась прочь. Мы миновали пару узких переулков, пересекавших лестницу, и свернули в третий направо. Последовала ещё примерно сотня ярдов по нему опять в сторону моря мимо утопленных в длинную каменную стену дверей. Ридинг повернул к одной из них, что-то сделал, и вдалеке
послышался звонок. Через некоторое время я услышал стук сандалий по брусчатке. Дверь открылась, и на пороге появилась старуха с керосиновой лампой. Женщина улыбнулась Ридингу. У нее были очень редкие волосы, а лицо сморщенное, как изюм. Она прошла через садик, разбитый слвоно для «мальчика с пальчик», к другой двери. Это уже были не ворота садика, а дверь дома. Старуха открыла ее и направилась дальше, постукивая сандалиями. Мы с Ридингом остались в вестибюле, освещенном свечами в подсвечниках, укрепленных на стенах.
- Стиво? - послышался женский голос.
- Нет, Леонид Ильич Брежнев, - раздраженно ответил Ридинг. Его кислое лицо расплылось на восьмую часть секунды в улыбке, и он подмигнул мне.
Уж я покажу ей, кто тут начальник, говорило это подмигивание. Но то был всего лишь патетический жест, который сразу и надолго растаял при появлении женщины.
Она вышла к нам в белой блузке и свободных черных брюках. Лицо было чудесно подкрашено в стиле Хепберн, не Одри, а Кэтрин, хотя женщина явно утупала обеим в возрасте - не больше двадцати пяти или двадцати шести. Волосы были пострижены коротко, создавая эффект шлема. Глаза казались очень темными, расчетливыми и, возможно, веселыми из-за чего-то, чего я не мог разглядеть в четыре часа утра. Несмотря на тонкие, опять же как у Кэтрин Хепберн, черты лица, губы женщины выглядели чувственными. При виде её гибкой, узкобедрой, почти мальчишеской фигуры, вы немедленно ощущали удар по вашим железам внутренней секреции. Создавался эффект прелести, которая провоцирует мужчину на месте и мгновенно. Этот эффект сильно затрудняет жизнь мужу и рано или поздно, если он неосторожен - а впрочем, даже если он и осторожен - снабжает его парой рогов.
- Вы очень крупный человек, не так ли, мистер Драм? - произнесла женщина холодным, но одновременно веселым голосом. Сама она была миниатюрной, но ростом почти со своего коренастого мужа.
- Теперь ты можешь идти, дорогой, - сказала женщина Ридингу равнодушным тоном.
Этот тон ее голоса слегка упал - упал интонационно, став вдруг презрительным.
- Мы с мистером Драмом хотим поговорить.
Ридинг послушно направился к двери на противоположной стороне вестибюля.
- Стой, - раздраженно окликнула его жена.
Он остановился.
- Ключи от машины.
Ридинг отдал ей ключи. Я решил. что неуловимый Иво Йованович жил не здесь, и расстроился. Женщина чмокнула мужа в щеку, и он ушел, не оглянувшись на нас.
- Где он припарковал машину? - спросила она. - На площади?
- Ага. Почему вы не приехали ко мне сами, миссис Ридинг? Сэкономили бы время.
- Торопиться некуда, мистер Драм. Стиво любит выполнять мои просьбы.
Мы вернулись в садик для "мальчика с пальчик", вышли за дверь и зашагали по переулку. Женщина взяла мою руку и прижала ее к своей маленькой крепкой груди.
- Я Нада, - представилась она.
- Я бы этого не сказал, - заметил я.
- Не сказали бы что?
- «Нада» по-испански означает "ничто".
- В Югославии это просто имя. Как Чет в Штатах. Можно мне называть вас Четом?
- Можете называть меня хоть Румпельштильцхеном, если отведете к своему деду.
Что-то фальшивое прозвучало в ее смехе маленькой девочки, но в своем вызывающем стиле женщина была такой же привлекательной, как Эниза Земко. Хотя у меня она не вызвала особого интереса.
- Думаю, вы мне понравитесь, - заявила Нада.
В Югославии власти не утруждают себя нумерацией дорог. Та или иная дорога изгибается красной линией на карте и просто ведет вас из одного пункта в другой. Если у линии есть черная окантовка, значит дорога может иметь, а может и не иметь покрытие, но, в конце концов, выходит на шоссе. Простая красная линия обозначает
дорогу без покрытия, которая состоит на одну треть из гравия, а на две трети из пыли - узкая, с высоким горбом посередине, способным усадить незадачливого водителя на обе оси, после чего тому захочется ездить не на автомобиле, а на верблюде. Дорога, выбранная нами - Нада сидела за рулем Плимута - имела покрытие на протяжении примерно тридцати километров от Дубровника, устремлялась на север и взбиралась в горы к маленькому городку, где покрытие заканчивалось. Мы остановились там и стояли
до тех пор, пока моя спутница не выкурила сигарету и не сказала:
- Отлично. Нас никто не преследует.
Дорога резко свернула на запад. Теперь она была покрыта смесью гравия с пылью и тянулась вдоль ущелья среди крутых голых изъеденных эрозией гор. Мы забирались все выше сначала при фальшивом рассвете, потом в темноте и, наконец, при первых салатовых лучах настоящего рассвета. Нам не попадались ни попутные, ни встречные машины. В черноте ночи начали выделяться серо-зеленые оливковые рощицы и зелень кактусов. Мимо проплывали редкие серовато-коричневые коттеджи. Внучка Иво Йовановича постоянно курила и болтала. Похоже, что-то во время этой ночной поездки по дикой местности в первых лучах рассвета подействовало на нее, и она стала более открытой. Или, возможно, просто хотела такой казаться.
Я узнал, что отец Нады был слабым человеком, бестолковым чиновником, просиживавшим штаны в югославском дипломатическом корпусе. Он занимал невысокие посты в нескольких европейских столицах пока, наконец, не устроился в Вашингтоне.
Мать её умерла. Эта маленькая седая несчастная женщина совершила ошибку, став атрибутом благодетельности своего мужа, которой у того на самом деле не было и в помине.
- С детства настоящим мужчиной для меня был дедушка Иво, - сказала Нада. - Где бы ни работал мой отец, дедушка всегда присылал письма. Даже на бумаге автор этих писем был гораздо более мужественным, чем отец. Перед тем, как дедушку посадили в тюрьму, я видела его всего несколько раз. Мой отец испугался. Не разозлился, а просто испугался. Он ужаснулся, что происшедшее могло погубить его карьеру, и публично отрекся от дедушки Иво. От собственного отца. Я не ненавидела его. Хотя трусость нельзя ненавидеть. Я презирала отца, и он это знал. Он отослал меня в пансион в Массачусетсе, а потом в Беннингтонский колледж.
Я был вынужден улыбнуться.
- Что тут смешного?
- Беннингтон. Полагаю, это объясняет ваш характер.
- Объясняет мой характер? А, понятно. Девушки из Беннингтона ведут дикий образ жизни и вырабатывают мужской характер, а американская мода только приветствует это. Вот что вы имели в виду?
- Что-то вроде этого.
- Из-за моих... отношений со Стиво? Думаю, я совершила такую же ошибку, как моя мать. Стиво слабак. Я увидела в нем силу, которой у него нет. Я думала, что смогу развить в нем эту силу. Стиво был сыном югославского отказника, четника, сбежавшего в Штаты после Второй мировой войны. Его родители стали американцами. Он сдал экзамены в Службе иностранных дел и стал работать в государственном департаменте. Низкие должности, как и у моего отца. Сейчас Стиво дали место в посольстве в Белграде. По крайней мере, в этом есть хоть какой-то смысл.
- Чем он там занимается?
- Обычными вещами. Офицер-информатор. Белград - ценный пост прослушивания, как он говорит. Единственная беда в том, что Стиво не знает, для чего прослушивает.
- А для чего он должен прослушивать?
- Югославия меняется, становится первой трещиной в коммунистической броне. Польша и Восточная Германия стараются следовать ее примеру. Венгрия тоже. Румыния пытается пойти по ее следам прямо сейчас. Америке в белградском посольстве нужны люди с даром предвидения и безжалостным умом. А у нас их нет. Вместо них у нас Стиво. Тито зажат между двумя мирами. Он мечтает о некоей третьей силе, но такой силы не существует. Только Соединенные Штаты и СССР. Рано или поздно Тито будет вынужден пойти тем или иным путем. С верными людьми в Белграде это будет наш путь.
Нада закурила последнюю из длинной цепи сигарет и выбросила пустую пачку в
окно.
- Зачем вы хотите видеть моего деда?
- Разве капитан Сторц не сказал вам?
- Капитан Сторц дурак, - ответила она.
- А вы вообще кого-нибудь любите?
- Кажется, что нет, правда? - с вымученной улыбкой спросила Нада. - Я люблю своего деда. А самое главное, я уважаю его как мужчину. В наши дни не очень многих мужчин можно уважать.
- Особенно если ты девушка из Беннингтона.
- Да бросьте вы.
- Что вы и Стиво делаете в Дубровнике? - спросил я.
- Посольство в Белграде. Они прямо-таки облизнулись, когда им пришло в голову, что Стиво может проложить к Иво Йовановичу скрытую дорожку. Поэтому у него особое задание. Имеется в виду охрана Йовановича. Дедушка Иво живет в своей квартире в Дубровнике. Правда, беда в том, что он так же презирает Стиво, как и я.
- Почему вы не разведетесь?
- Чтобы погубить его карьеру? Не говорите глупостей. Кроме того, лучше ведь не будет. А от этой торговли у меня есть прибыль. Но я задала вам вопрос. Зачем вы хотите видеть моего деда? А главное, почему капитан Сторц разрешил вам это?
- Потому что я человек с даром предвидения и безжалостным умом.
Нада фыркнула.
- Возможно, я выясню это. Дедушка умеет вникать в суть каждого человека. Это приятно видеть. Может, он позволит мне немного понаблюдать.
Розовое солнце взошло над высокими скалами, внезапно взорвалось, и наступил день.
- Далеко еще? - поинтересовался я.
- Проедем городок Любине. Там горное убежище дедушки. Около получаса езды.
- Вы бывали здесь раньше?
- Господи, ну конечно. При каждой возможности. Я люблю убежище дедушки Иво. Увидите его сами.
- Я хочу сказать, недавно. Вы никого не возили повидаться с вашим дедом?
- Кого вы имеете в виду?
Я на минуту задумался и, черт побери, решился.
- Человека по имени Аксель Спейд. Тоже с отличным даром предвидения и безжалостным умом. Парня, от которого можно получить прибыль. Правда, он будет с вами так же жесток, как и вы со Стиво.
Нада приподняла бровь.
- Спейд слишком стар, - произнесла она. - Кроме того, кто сказал, что я в деле?
- Слушайте, куколка, это же написано у вас на лбу, - сказал я,.
Женщина резко остановила машину.
- Чёрт побери! Могу отправить вас дальше пешком!
- О'кей, - согласился я и открыл дверцу.
Единственный способ обращаться с девушкой из Беннингтона - быть
немного круче ее. Это нелегко. Я вышел из машины и деликатным толчком захлопнул дверцу. Нада с визгом шин рывком сорвалась с места, едва не оторвав мне руку. Я закурил, проследил, как осела за Плимутом пыль, сел на камень, по какой-то причине обозначенный номером 279 и оглядел горную местность. Может, это был двести семьдесят девятый километр от обратной стороны луны? Я начал сомневаться, не совершил ли ошибку.
Плимут вернулся сквозь облако собственной пыли быстро и тоже с визгом шин. Я сделал вежливый жест, словно приподнимая шляпу, хотя никогда не носил ее.
- Садитесь, - сказала Нада.
- Вы вполне уверены, миссис Ридинг?
Женщина кивнула, сжав губы и не глядя на меня. Я забрался на сидение. Нада с места не тронулась.
- Вы сукин сын, - заявила она.
- А вы собираетесь сидеть здесь и рассказывать, почему я вам не нравлюсь, или мы поедем к вашему деду?
- Я не сказала, что вы мне не нравитесь.
- Отлично. Вы проявили восхитительную выдержку. Теперь поехали.
- Хватит мне приказывать.
- Если я вас слишком сильно расстроил, перелезайте сюда и пустите меня за руль.
К моему удивлению, Нада, приподнявшись над водительским креслом и держась за руль, начала двигаться в моем направлении. Я попытался проскользнуть на сидение мимо нее. В лучшем случае эту задачу можно назвать непростой. Бедра женщины прикоснулись к моему колену. Она отпустила руль, и весь ее вес теплой массой обрушился на меня. Нада повернула голову и сказала:
- Поцелуй меня.
Я мог выполнить эту просьбу или бесцеремонно сбросить женщину со своих колен. Впрочем, пространства чтобы сбросить ее в машине не было: хоть бесцеремонно, хоть как-то по-другому. Тогда я выполнил просьбу своей спутницы. Ее губы были влажными, жадными и опытными. Она повернулась так, что ее маленькие крепкие груди прижались к моей груди. Потом Нада выпрямилась, чтобы глотнуть воздуха, и отклонила голову
назад, прижавшись затылком к приборной панели. Ее темные глаза светились, тонкие губы казались синеватыми и опухшими. Женщина нащупала мою правую ладонь и прижала ее к своей груди. Рука Нады стала искать тут и там, пока не нашла то, что ей было нужно.
- Возьми меня сзади, - проговорила женщина. - Пожалуйста. Быстрее.
Я мысленно представил лицо ее мужа с послушным выражением бассет-хаунда, и
это меня остановило. Возможно, должны были быть и другие причины. Но их не было. Затем Нада соскочила с моих колен. Я убрал ее руки и проскользнул за руль. Голова женщины наклонилась ко мне. Щека Нады оказалась там, где только что лежала ее рука. Нада дышала как маленькая девочка, пробежавшая дистанцию с барьерами за рекордное время. Я же дышал как парень, который оказался с более чем желающей партнершей на переднем сидении Плимута на уединенной дороге в Югославии.
- Я буду за рулем, - сказал я и через несколько секунд добавил: - Невозможно ехать с твоей головой там, где она сейчас.
Не знаю, что произошло бы в следующий момент, если бы ситуация вдруг не показалась Наде смешной. Но она улыбнулась, рассмеялась и сказала:
- Да, теперь я вижу, как трудно вести машину в таком положении.
Нада поднялась, села на сидение и сжалась в углу, чтобы успеть выскочить, если я всё-таки предприму атаку. Плимут тронулся с места. Мы с Надой тяжело дышали.
- Я не нимфоманка, - сказала Нада спустя несколько пыльных километров. - Я просто хочу, чтобы ты знал: ты самый сексуальный мужчина из всех, кого я встречала в жизни.
- Сегодня вечером это войдет в мой дневник, - торжественно пообещал я.
- Хорошо, - произнесла женщина. - У меня есть идея. Ты называешь время и место. Честно.
- Я должен подобрать себе при этом партнершу? - осведомился я.
- Ты сукин сын, - сказала Нада, но когда я на нее взглянул, ее тонкие губы искривились в едва заметной улыбке.
Глава 16.
Убежище Иво Йовановича находилось в развалинах тысячелетнего замка, построенного на вершине утеса какой-нибудь знатной особой. Это было примерно когда по дороге через Европу франки занимались грабежами, устраивая генеральные репетиции перед крестовыми походами. Замок представлял собой огромную зубчатую груду. Казалось, он была вырезан в утесе, а не сложен камень за камнем. Одна из его прямоугольных башен сохранила прекрасную форму, а три других выглядели так, будто их разрушили во время Второй мировой войны пикирующие бомбардировщики. Может, так оно и было. Стена, окружающая строение, была в тридцать футов толщиной и довольно хорошо сохранилась. Брусчатка за ней сильно потерлась, но все же не стала плоской, как камни в быстрой реке. Дальше местность слева немного поднималась. Там стояла одинокая неповрежденная башня. Мы подъехали к ней и остановились. Привязанный верблюд пил из корыта. Он поднял голову, посмотрел на нас меланхоличными глазами, прижал уши и что-то по-своему хрипло прокричал. В нижней части башни был дверной проём в форме арки. В нём появился человек. Я вылез из Плимута и увидел двойника. Он был высокий, голый по пояс, загорелый, с гривой седых волос и большими белыми усами. Человек выглядел точно так же, как актер Антон Илич.
Но, конечно, все было совсем наоборот. Илича наняли в качестве двойника этого человека, и он выполнил свою работу настолько хорошо, что его убили.
Нада бросилась в объятия кожистых загорелых рук мужчины.
- Это мистер Драм, - сказала она. - Американец.
- От капитана Сторца. Я знаю.
У мужчины был низкий голос. Он говорил по-английски медленно, но без акцента. Хозяин провел нас в дом, вверх по крутой неровной винтовой лестнице. Она сделала два оборота перед тем, как вывести нас в большую комнату с высоким потолком. На этом потолке виднелись открытые балки, а стены украшали темные драпировки. Стулья, шкафы и столы напоминали предметы мебели, которые обычно можно увидеть в музее сразу за залом оружия.
- Вы здесь один? - спросил я.
- Если не считать моего друга.
На секунду ответ меня озадачил, но потом я понял, что хозяин имел в виду верблюда.
- Десять лет в Сремска-Митровице, - произнес Иво Йованович. - Десять лет. Вокруг было много других узников. Теперь мне нужно время подумать. Очень хорошо побыть одному, друг мой. Если к восьмидесяти годам у человека нет внутренних ресурсов, его нужно пожалеть. У меня наверху мои книги. Я встречаюсь с Надой, капитаном Сторцем и различными посетителями, которым можно доверять. Это хорошо.
Он улыбнулся. У него были еще целы все зубы.
- Зачем вы хотели встретиться со мной?
- Ищу Акселя Спейда, - ответил я.
Ясные молодые голубые глаза Йовановича посмотрели в мои глаза. Потом он посмотрел на Наду и сказал:
- Оставь нас.
Эти слова ее напугали.
- Но я...
- Это тебя не касается, - сказал Йованович спокойным голосом.
- Все, что касается тебя, касается и меня, дедушка. Твоя жизнь - моя жизнь.
В голосе старика появились холодные нотки.
- Лучше оставь эти нежности для своего мужа.
Нада насмешливо фыркнула, совсем не как леди.
- Стиво не годится завязывать тебе...
Старик что-то быстро проговорил на сербскохорватском. Краска залила лицо Нады. Она вышла, не взглянув на меня. Я услышал, как на каменных ступенях стали удаляться ее шаги.
- Вы поняли? - спросил меня Йованович.
- Я не говорю на сербскохорватском.
- Она упрямая девушка, моя внучка. Нада пыталась соблазнить вас?
Я, как и Нада, не отношусь к людям, которых легко смутить, но сейчас почувствовал, как мои щеки вспыхнули.
- Почему вы спрашиваете? Я ее едва знаю.
- Очень много причин. Зато я ее хорошо знаю. И я заметил, как она смотрела на вас. Так пыталась или нет?
- Да, - ответил я.
- А вы... сдались?
Я покачал головой.
- Поздравляю вас, - старик хмыкнул. - Стиво терпеливый человек... но не по-мужски. Я, например, был бы самым последним терпеливым из мужиков.
- Относительно Нады? - спросил я.
- Относительно жизни. Мне восемьдесят один год, мистер Драм. Еще так много всего нужно сделать, но вместо того, чтобы делать, я сижу здесь, в своем орлином гнезде, с книгами и собственными мыслями.
- Почему? - спросил я.
- Потому что я должен дать себе время подумать. Они вдруг говорят мне: "Ты опять нужен нам, нам нужны твои идеи. Скажи нам, как сделать Югославию крепкой страной. Мы послушаем тебя". Но станут ли они слушать на самом деле? Мои теории им уже известны. Социализм сам по себе - стерильная пустота, не годящаяся для человечества. Посмотрите на Великую пролетарскую культурную революцию в
Китае: три четверти миллиарда людей держат в рабстве обанкротившейся идеи. Ошибка Мао...
Это было очаровательно, но я приехал сюда не за этим.
- Три четверти миллиарда людей, - сказал я. - По доллару на каждого.
- Что? - удивление старика длилось лишь мгновение. - Понимаю. Три четверти миллиарда долларов. Испанское золото. Я должен сказать вам то же, что говорил и Акселю Спейду. Это невозможно.
- Вы хотите сказать, что никто не сможет добраться до него?
- Я хочу сказать, что никому не позволят добраться до него. Решительный человек с информацией, которая есть у меня, или с чуть большей, чем у Акселя Спейда, может совершить попытку с определённым шансом на успех, ¬ - медленно проговорил Йованович. - Но этого нельзя допустить, мистер Драм. Вы сказали, один доллар на каждого из трех четвертей миллиарда человек. Я говорю: один доллар, чтобы заплатить выкуп за каждого из этих трех четвертей миллиарда.
- Заплатить выкуп?
- Да.
Ярко-голубые и необычно молодые глаза старика уверенно смотрели на меня.
- Заплатить выкуп за три четверти миллиарда людей, которые могут погибнуть в случае атомной войны.
Глава 17.
Иво Йованович встал и подошел к окну. Внутри комнаты оно было таким же широким, как и его плечи, а снаружи сужалось до шестидюймовой амбразуры. Старик некоторое время смотрел на яркий солнечный свет, потом повернулся.
- Здесь в Югославии, - произнес он, - нам часто говорят, что правящая клика в Вашингтоне обладает властью над жизнью и смертью людей цивилизованного мира. Это глупость. Если кто-то в состоянии не замечать некоторую наивность американского народа и несколько прискорбных ошибок, таких, как вторжение во Вьетнам, например, он может с гордостью и надеждой смотреть на Соединенные Штаты. Это первая в мировой истории империя следствий, которая уникальным и иногда запутанным путем скорее спокойно, чем победоносно шла к своей цели.
- О'кей, - произнес я. - Я рад, что вы думаете, что мы на стороне ангелов. И что из этого?
- Россия так же как и вы на стороне ангелов?
- С Россией забавная ситуация, - заметил я. - Они мне этого никогда не говорили.
- А Китай?
Я молча смотрел на Йовановича.
- Насчет Китая, конечно, нет сомнений. Если Америку можно назвать чемпионом по миру, то Китай - чемпионом по войне. Со времен гитлеровской Германии никому не удавалось заразить целую нацию паранойей, как это удалось сейчас Китаю. Только теперь ставка гораздо выше. Так как насчет России?
- Вы хотите сказать, что Россия где-то посередине?
- Я хочу сказать, мистер Драм, что Россия не решится. Россия в состянии пойти двумя путями сразу. А испанское золото может нарушить баланс. Я пытался объяснить это Акселю Спейду. Он умнейший человек, но по поводу испанского золота у него мания. Спейд отказывается верить, что держит в своих руках возможность предотвратить или
развязать Третью мировую войну.
- Три четверти миллиарда долларов - это большие деньги, - заметил я, - но они не истощат запасы России, не вызовут у русских отчаяние.
Йованович снисходительно улыбнулся.
- Сами по себе деньги - ничто.
- Я рад слышать это. Если они ничто, если их действительно нужно забрать, мы заберем их. Только скажите, как.
- Мистер Драм, пожалуйста, постарайтесь оставить свою привычку иронизировать, - сказал Йованович. - Вы можете сказать мне, кто отстранил от власти в России в шестьдесят четвертом году Никиту Хрущева?
Я не увидел связи вопроса с нашим разговором. Передо мной маячили три четверти миллиарда долларов и жирный кусок для искателя, который не преподнесут мне и Спейду на тарелочке из музея Дж. Поля Гетти. И он отнюдь не лишит нас желания подраться за денежки. За изгородью из долларовых купюр я смутно увидел Марианну и сказал:
- Центральный Комитет Коммунистической партии. Или как его называют?
- Именно так его и называют. В Центральный Комитет Коммунистической партии в СССР входит сто девяносто пять постоянных членов и шестьдесят пять сменных. Эти двести шестьдесят людей правят в Кремле со времени падения Хрущева. Ни один, ни два, несмотря на фотографии различных руководителей в газетах. Все. Правительство-комитет, мистер Драм. Двести шестьдесят диктаторов на одну из трех наиболее могучих наций в мире. Центральный Комитет в СССР- сейчас разделился на два лагеря. Центристы
- почти все без исключения пожилые, более зрелые члены комитета без иллюзий. Они стали прагматиками, поняли необходимость диалога с Западом, потому что боятся последнего катаклизма войны также, как и вы. Запад может быть благодарен за их существование. Второй лагерь - радикальные элементы. Это в основном молодые люди, игроки, если хотите, теоретики коммунизма, охваченные своими идеями, независимо от того, имеют эти идеи какую-либо обоснованность в термоядерную эру или нет. Это с их голоса Хрущев сказал в ООН: "Мы вас похороним". Если они добьются своего, война станет неизбежной. И когда СССР и Соединенные Штаты уничтожат друг друга, единственным победителем в этой войне будет Китай.
- О'кей, - сказал я. - Старая гвардия в Центральном Комитете разумна и уравновешенна. Новые члены - кучка сорвиголов. Если эти младотурки получат шанс добиться своего, миру будет лучше запрыгнуть в бомбоубежище и закрыть за собой люк.
- Несмотря на ваш богатый словарный запас, - произнес Йованович, - ситуация именно такова. На Центральном Комитете эта история не заканчивается. У них, например, две секретные службы. Главное Разведывательное Управление, являющееся разведывательной ветвью Советской армии - это старая гвардия, прагматики. Комитет Государственной Безопасности - сорвиголовы. В настоящий момент ни одна из служб не занимает доминирующую позицию. Они ревностные соперники и борются друг с другом. В Разведывательном Управлении осознают необходимость диалога с Западом, КГБ его отвергает.
- Я знаю парня по имени Катуков, который является колесиком в КГБ, - сказал я. - Он возглавляет их Особый террористический отдел. Хочет остановить Акселя Спейда.
- Боюсь, дело гораздо сложнее, мистер Драм. Тридцать лет назад уравновешенные теперь члены ЦК КПСС сами были младотурками. Со временем и после ряда мировых событий они созрели. Из дюжины человек, тесно связанных с перевозом испанского золотого запаса из Мадрида в Москву, шесть еще живы и являются членами Центрального Комитета. Два имени из трех вы знаете.
Йованович назвал имена. Это были два человека, которые в глазах мира - один как партийный лидер, другой как глава государства - управляли СССР.
- Русские пишут историю как романы, - сказал Йованович. - Что касается испанского золота, то каждый член Центрального Комитета знает: оно в Москве. Каждый из них отказывается от этого. Сама русская история отказывается от этого. Но все можно изменить.
- Не понимаю, - проговорил я. - Как это можно изменить? Зачем русским хотеть изменить это?
- Русская историческая точка зрения состоит в том, что это золото - фикция. Двое названных мной человек и ещё десять других использовали такую историческую фантастику в своих целях. Те, кто еще живы - состоятельные люди. Насколько я представляю, они поняли свою ошибку, но если бы признали ее, то были бы отстранены от власти и попали бы в немилость. Эти люди теперь являются лидерами благоразумного крыла в Центральном Комитете. С их уходом младотурки захватят инициативу, а если это произойдет, всем нам лучше будет найти бомбоубежище. Это просто.
- Какую же ошибку они совершили? - спросил я.
- Испанское золото. Около шестидесяти процентов помещено в Госбанк в Москве. Тридцать процентов выданы за результат разработок золотых приисков в Уральских горах. Десять процентов от трех четвертей миллиарда долларов остаются неучтенными. Семьдесят пять миллионов, мистер Драм, уплыло контрабандой из России за три года между выгрузкой золота в Одессе и началом конфликта между Германией и Россией в 1941 году. За эти три года деньги были помещены в четыре швейцарских банка: Юнион-банк, Кредит-банк, Швейцарская банковская корпорация и Интеркант. Швейцарские банковские законы гарантируют неприкосновенность этих счетов. Но счета по-прежнему принадлежат незаконной комиссии, организовавшей перевоз золота. Это был преступный
акт, мистер Драм. Воровство широкого масштаба.
Йованович пожал своими широкими прямыми плечами.
- Аксель Спейд надеялся использовать свою информацию об этом воровстве, чтобы заставить Центральный Комитет вернуть золото в Испанию. Эта мания сделала его невероятно наивным. Он мог добиться успеха шантажом, только если бы Центральный Комитет представлял собой единую группу, объединенную вокруг своей старой гвардии.
Но оппозиционному крылу ничего и не нужно, кроме как увидеть старую гвардию попавшей в немилость. И они намерены посмотреть, как это произойдет.
- А как вы узнали о семидесяти пяти миллионах долларов? - спросил я.
Йованович старался избегать моего взгляда.
- Как вы, вероятно, понимаете, - медленно проговорил он, - испанские монархисты и русское правительство выбрали меня организатором перевоза золота. Мой процент - семьдесят пять миллионов долларов.
Старик улыбнулся неторопливой, насмешливой и лукавой улыбкой, словно дедушка, философски воспринимающий слабости любимого внука. Я понял, что Йованович улыбался самому себе, каким он был тридцать лет назад.
- Мне было пятьдесят. Я должен был во всем получше разобраться. Но приближалась война. Я знал, что правительство короля Михаила падет, хотел обеспечить свое будущее и организовал операцию со швейцарскими банками. Контрабанда золота из России, секретные счета для двенадцати замешанных в деле человек, даже цифровые коды, необходимые, чтобы открыть эти счета.
Я вспомнил о бумагах, которые Спейд оставил мне в Нью-Йорке.
- У Акселя Спейда была эта информация?
- Только часть.
Я глубоко вздохнул.
- Тогда и у полковника Катукова тоже.
- Вы хотите сказать, что Спейд передал ее ему? Это не имеет смысла.
- Я передал ее ему.
- Вы? Не понимаю.
- Катуков держал меня на прицеле, - пояснил я. - И до сих пор держит.
Я рассказал Йовановичу о Марианне, о польском корабле и о встрече в Риеке.
- Значит, ваш интерес к золоту объясняется всего лишь женщиной?
- Не знаю, честно ответил я. - Спейд говорит, что испанцы хотят заплатить десять процентов тому, кто организует дело. Деньги огромные.
Йованович пропустил мое замечание мимо ушей.
- Очевидно, Катуков работает, исходя из предположения, что Аксель Спейд знает больше, чем вы. Но это не так, если вы знакомы с бумагами, которые отдали Катукову.
Он постучал указательным пальцем по своему виску.
- Остальное из того, что он хочет знать, вот здесь.
- И если он получает это, все летит к чертям?
- Спокойно, мистер Драм. Несколько ключевых людей в ЦК КПСС подадут в отставку. Мир никогда не узнает причины, но соотношение сил сместится в сторону тех, кого вы называете младотурками. СССР вернется к сталинским порядкам или к еще более худшим. Кто тогда останется, чтобы поддерживать мир?
- ООН? - не очень громко предположил я.
Йованович опять улыбнулся философской улыбкой.
- Доминирующая организация, как это происходит сейчас, над афро-азиатским блоком, над развивающимися странами? В лучшем случае ООН - это мировой форум. В худшем - пропагандистский цирк. Нет, единственная надежда человечества на мир заключена в сближении Москвы и Вашингтона. Если младотурки возьмут под контроль Центральный Комитет, такое сближение будет невозможным. Они протестуют против него принципиально и приветствуют диалог не с Западом, а с Пекином. Если полковник Катуков добьется успеха, мир получит именно это. Есть только один способ остановить его, - Йованович провел пальцем по своему горлу. - Моя смерть остановит его.
Я молчал и смотрел на старика.
- Почему это удивляет вас? Мне уже за восемьдесят. Я прожил жизнь и абсолютно уверен, что если полковник Катуков добьется успеха, цивилизация столкнется с огромной опасностью. Я вполне готов умереть.
Йованович медленно покачал головой.
- Но дело в Югославии. Развлечение для старика, возможно, заключается в том, что он может уцепиться за несколько последних лет жизни. Я нужен Югославии. Вопрос состоит в следующем: мне стоит умереть ради мира или жить ради своей страны? - он тонко и самодовольно улыбнулся. - Я решил в пользу жизни для своей страны. По крайней мере, на данный момент. Человек живет медленно, мистер Драм, по одному дню. Но его можно сдуть за долю секунды.
- Или сдуть еще чью-то жизнь, - заметил я. - Актер Илич был вчера застрелен.
Ясные голубые глаза старика сузились.
- Илич? Мертв? Спецотдел?
- Не знаю, - ответил я.
Весть об убийстве актера, казалось, состарила Йовановича. Он тяжело осел на стуле, свесив руки и опустив глаза. Я закурил и заметил, как бьется пульс под кожей на его груди. Я бросил сигарету и раздавил ее каблуком на каменном полу. Мое движение заставило Йовановича рывком поднять голову. Голубые глаза быстро моргнули. Голова с дикой гривой седых волос задрожала.
- Вот такая ситуация, - проговорил старик. В его голосе послышалась дрожь, нотка не неопределенности, а даже отчаяния. - Катукова необходимо остановить. Я старый человек. Я думал, что могу все, а оказалось, что я не могу ничего.
- Вы можете сказать мне, где Спейд.
Йованович, казалось, забыл, что я пытался найти Спейда.
- Вы разве не знаете? - рассеянно спросил он. - Я думал, это он послал вас сюда.
- Нет. Я не знаю, где он.
- Его привез Сторц. Три дня назад. Четыре... Не помню. Спейд остановился в Дубровнике. В отеле "Аргентина". Он не может ничего сделать без взаимодействия со мной. Я попытался объяснить ему это. Вы убедите его для меня?
Я пожал плечами. Десять процентов от трех четвертей миллиарда долларов были по-прежнему большими деньгами.
- Мы поговорим... после того, как вы встретитесь со Спейдом?
- Да.
- Актер Илич, - произнес старик. - Он боялся. Капитан Сторц надежно охранял его, но Илич знал. Он знал. Мне пришлось уговаривать его устроить этот маскарад.
Йованович опять осел на стуле.
- Это все равно что спустить курок. Я убил этого человека.
Затем он крикнул:
- Нада!
Вскоре я услышал на лестнице приближающиеся шаги его внучки.
Глава 18.
Жарким утром мы ехали через горы обратно. Плимут кренился и качался, его
колеса дребезжали на немощеной дороге. Я смял пачку из-под сигарет и выбросил в окно.
- Опустошил, - пробормотал я.
Нада протянула мне плоскую пачку турецких сигарет.
- Чего еще ты не добился? - весело спросила женщина.
- А?
- Я думала, ты умеешь соображать. Мой дед не собирается помогать тебе добраться до испанского золота, не так ли?
- Золото? - с невинным видом переспросил я.
- Не больше, чем он собирался помочь Акселю Спейду. Но вы оба доставили мне много хлопот, - сказала Нада по-прежнему весело. Даже слишком весело.
- Тебе? Ты же не имеешь в виду своего мужа?
Я не знал, откуда эта женщина знала про испанское золото, но она уже говорила мне, что посольство послало Стиво, а не ее присматривать за Йовановичем.
- Благодаря вам со Спейдом испанское золото вдруг оказалось на виду. То, что мой дед может сделать для Югославии, больше не кажется важным. Бедный Стиво, должно быть, расстроен.
- Я думал, что Стиво...
- Стиво работает на Государственный департамент. Я работаю на кое-кого еще. Ты же не думал, будто я домохозяйка, не так ли? И ты же не думал, что Государственный департамент единственная организация, которая заинтересовалась, что будет делать Иво Йованович, когда выйдет из тюрьмы? - Нада улыбнулась мне надменной улыбкой
девушки из Беннингтона. - Конечно, шпионаж в отношении своего деда усложняется тем фактом, что я его люблю. А я действительно люблю его.
- Это проблема твоего деда, - заметил я.
Женщина позволила моей фразе вылететь в окно, как пачке сигарет.
- Теперь вы можете называть меня Вирджинией, мистер Драм, - сказала Нада.
Мы подъехали к отелю "Аргентина" в Дубровнике. Было время ланча, поэтому террасу заполонили сильно загорелые типы, откармливавшие свои лица и восхитительные формы. У стойки я спросил Акселя Спейда. Это имя, казалось, портье ни о чём не говорило.
Девушка просмотрела папку с карточками.
- Мистер Спейд позавчера выехал, - сказала она.
Отель "Аргентина" был достаточно роскошным заведением, чтобы ее английский отличался чистотой.
- Он оставил свой адрес?
- Нет, сэр.
Вот так-то. Я взглянул на Наду.
- Сторц может сказать тебе, - произнесла она. - Если он знает, куда поехал Спейд... и если он захочет, чтобы ты знал.
Я было спросил ее, как встретиться со Сторцем, но потом решил, что встреча эта была для меня нежелательна. Эниза Земко, подумал я. Во всяком случае, она посимпатичнее Сторца.
- Пожалуйста, позволь мне узнать, что ты собираешься делать, - сказала Нада. - Можешь отвезти меня на квартиру?
- А тебе не лучше остаться здесь?
- Остаться здесь?
- Сторц сможет присматривать за тобой.
- Мне не грозит опасность.
- Нет? А кто застрелил Илича?
Женщина взглянула на меня.
- Не знаю, - сказала она. - Это не мог быть Катуков. Мой дед нужен ему живым.
- Верно, - согласился я. - Может, Катуков знал, что Илич выдавал себя за твоего деда? Убив актера, он показал это... и сделал твоему деду предупреждение.
- Предупреждение насчет чего?
- Чтобы показать, что игра ведется серьезная. Чтобы показать, что он доберется до твоего деда любым возможным путем.
- Конечно, ты имеешь в виду, через меня. Твой интерес трогателен, - сказала Нада, опять став беннингтонской девушкой. - Но я не думаю, что мне грозит какая-то опасность.
- Мой интерес относится только к Вирджинии. Оставайся дома, черт побери.
- Где обо мне сможет позаботиться Стиво?
- Ну, а почему нет? Он твой муж.
Нада похлопала меня по руке.
- Если тебе от этого станет лучше, я всегда буду сообщать Стиво о своем местонахождении.
- И капитану Сторцу.
- И капитану Сторцу. А твой интерес все-таки трогателен.
Я проворчал что-то в ответ. Эта женщина была безнадежной.
- Тогда могу я отвезти тебя куда-нибудь?
- Мой отель в Плоче.
Мы сели в Плимут, хлопнули дверцами и стали смотреть строго вперед.
У стойки портье в отеле в Плоче мне сразу сообщили, что я могу найти Энизу Земко на пляже. Я вышел на улицу, снял рубашку и направился к воде. Была самая жаркая часть дня, но "бора" сейчас не дул. Узкая полоса пляжа была почти пустынна. Если вы достаточно благоразумны, то летом на Далматинском побережье после ланча вы предпочтете вздремнуть. Эниза Земко не была благоразумной. Она с расстегнутой верхней частью купальника и зачесанными наверх волосами растянулась на покрывале. Несмотря на темный загар, ее ноги и спина были намазаны кремом от солнечных ожогов. Клочок нижней части белого бикини врезался в крепкие ягодицы девушки. Я сделал еще один шаг. Моя тень накрыла обнаженную бронзовую спину и голову Энизы. Она приподнялась на локте, выгнула шею и взглянула вверх. Ее правая грудь открылась моим глазам полностью. Томным спокойным движением девушка прикрыла ее верхней чашечкой бюстгальтера и сказала:
- Привет.
- Вот так делаются угольки, которыми нас кормили в ресторане? - спросил я.
- Солнце не такое уж горячее, не правда ли?
Эниза села и застегнула белый бюстгальтер, который подошел бы гораздо менее одаренной природой девушке, чем она. Скрестив ноги, я присел на краешек покрывала. Эниза провела кончиком указательного пальца по моей левой грудной мышце.
- Ты очень сильный, - заметила она. - Я сполна убедилась в этом прошлой ночью. Вообще мне нравится, когда мужчина сильный.
- Вот почему ты сбежала?
- Сбежала... а, понятно. Нет, я смотрела на тебя и понимала, что обязательно должна поспать. Но чем дольше смотрела, тем больше понимала, что в твоем номере мне не выспаться. Поэтому я ушла в свой.
Девушка потянулась, как довольная кошечка, посмотрела на воду и бесцеремонно поинтересовалась:
- Ты занят сегодня вечером?
- Пока не знаю. В отеле "Аргентина" мне сказали, что Аксель Спейд выехал пару дней назад. Это имя тебе говорит о чем-нибудь?
- Конечно, - сухо ответила Эниза, - ты всего лишь симпатичный журналист, пытающийся взять интервью у Иво Йовановича.
- А ты всего лишь сексуальная девчушка, работающая на "Путник".
Я улыбнулся. Девушка засмеялась.
- Ты знаешь, - заявила она безо всякой связи, - что я никогда не смогу выйти замуж?
- А?
- В ту минуту, когда я вижу мужчину, с которым хочу лечь в постель, я люблю его. Вот сейчас я люблю тебя, - проговорила Эниза, проведя тем же указательным пальцем по той же моей грудной мышце. - Но это никогда не длится долго, потому что я вижу другого мужчину, с которым хочу лечь в постель, и уже его люблю. Как девушка с таким
поведением может выйти замуж?
- Я запомню и никогда не буду делать тебе предложение, - сказала я.
- Это беда всех женщин из Черногории, - заявила Эниза. - Мы превосходные любовницы, но очень плохие жены. Очень... очень безобразные жены.
- Аксель Спейд, - напомнил я.
Прищуренные на солнце глаза девушки встретились с моими.
- Теперь симпатичный журналист хочет взять интервью у таинственного международного финансиста Акселя Спейда.
Так она призналась, что знала Акселя Спейда.
- Где он? - спросил я.
- Уехал из страны.
- Дурака валяешь?
- Нет, правда, он уехал. Ты хочешь отправиться за ним?
- Сначала кое-кто по имени Эниза Земко должна сказать мне, где Спейд. И еще кое-кто по имени Эниза Земко должна отдать мне мой паспорт.
Кое-кто по имени Эниза Земко ответила:
- Спейд в Женеве, а твой паспорт я могу отдать тебе в четыре часа... при одном условии.
- Да?
- Капитан Сторц приставит к тебе своего помощника.
- Конечно, - согласился я. - А что тут такого?
Девушка хмыкнула.
- Не лучше, если за тобой будет шпионить кто-то, с кем ты уже знаком? Думаю, я смогу убедить капитана Сторца. Мне двадцать четыре года, я великолепно говорю по-английски, по-русски, по-немецки, по-французски и по-итальянски, но ни разу не выезжала за границу. Возьми меня с собой.
- Не говори глупостей, - сказал я.
Эниза надула губки.
- Конечно. Я забыла. В досье сказано, что у тебя в Женеве офис. И, вероятно, там много подружек. Поддельные женщины в поддельном городе. Я буду только мешать.
Вряд ли кто-то другой, подумал вдруг я, мог бы быть таким бесхитростным. Но все-таки Эниза имела несколько хороших карт и выложила их на столе прямо передо мной. Предположим, ей удастся уговорить Сторца. Тогда, по крайней мере, я буду знать, кого капитан приставил ко мне. Но в то же время Сторц не дурак. Возможно, он пошлет
кого-то еще в надежде, что я буду очень занят Энизой, чтобы заметить хвост. Впрочем, даже в этом случае я ничего не теряю.
Я улыбнулся.
- Чему ты улыбаешься? - спросила Эниза.
Я не мог не признать, что по одной причине её идея привлекала меня. Мне хотелось взять Энизу с собой и сыграть роль этакого космополитического самца, показывающего наивной девушке из Черногории различные живописные виды с целью завоевать ее прелести в том месте, где она была бы способна и хотела бы их прредъявить - а именно между простынями в номере с кондиционером в отеле у подножия Монблана.
- Если тебе нужен твой паспорт, - сказала Эниза, - тебе придется взять меня с собой.
- Я же сказал, что это нелепо, - огрызнулся я, злясь больше на себя, чем на нее.
- У тебя нет другой возможности выбраться из Югославии. Поверь мне.
Она встала, опять потянулась кошачьим движением и направилась к воде.
Глава 19.
Выйдя из самолета в аэропорте, Эниза стала похожа на маленькую девочку, потерявшуюся в магазине игрушек. Она посмотрела на горы, вздымавшиеся над шоссе, и улыбнулась широкой восхищенной улыбкой.
- Альпы! - вскрикнула девушка. - Какие прекрасные горы!
- Это не Альпы, - поправил я ее. - Альпы я тебе еще покажу.
Была середина дня. Поскольку с вредных предприятий Лозанны над озером не принесло смога, воздух сегодня отличался особенной чистотой. Мы прошли через таможню, выкатили багаж на тележке и взяли такси до отеля у подножия Монблана. Я попросил шофера подождать и повел Энизу к берегу озера. На противоположном берегу над голубой водой раскинулся старый город со шпилем собора Сент-Пьер и огромными утесами. Сзади, резко выделяясь белым цветом на фоне неба, маячили Савойские Альпы, а милях в пятидесяти вздымался Монблан со своей высоченной вершиной. На несколько секунд Эниза потеряла дар речи и только разевала рот. Я за руку повел ее к ждавшему нас такси.
- А мне нравится твой город, - сказала она.
Мы сняли в отеле "Де ла Паи" большой двухместный номер с видом на горы, и вечером пообедали у Роберто в старом городе. Здесь повсюду предлагали лучшую итальянскую кухню. После обильного обеда мы прогулялись вдоль подножий гор и по мостикам через озеро. Женева - единственный известный мне город, где неоновые вывески просто прекрасны. Ночью они отражаются в темной воде: яркие
цветные колонны, преломляющиеся и прерывающиеся вечно не спящими лебедями. Потом эти колонны рассыпаются фейерверком под поверхностью озера. Для Энизы даже витрины магазинов имели особое значение. Женева - это французская Швейцария, а Франция обладает особой магией, когда дело касается витрин магазинов. Эниза устроила себе перед ними настоящее пиршество для глаз.
- В Югославии ничего подобного не производят, - сказала она. - Даже не пытаются.
Ей понадобилось добрых полчаса, чтобы обойти один короткий квартал на Рю-де-Рив. Всё от кондитерских магазинчиков и до магазинов дамского белья было для нее откровением. Наш номер в отеле очень подходил ей. В Югославии это обычно кубическое помещение с кроватью, гардеробом и креслом; чистое, но обставленное строго в стиле, который можно встретить в двухдолларовой ночлежке в дешевом квартале. Наш номер в "Де ла Паи" был выдержан в некотором смысле по французской моде: с рельефными
обоями, гармонирующими с драпировками, со множеством плюшевых украшений, которые я находил банальными, а Эниза считала восхитительными. Пока девушка охала, я открыл французские двери, выходящие на балкон, под которым лежало озеро со своей иллюзией медленного подводного фейерверка. Хотя вода превращала неоновые вывески
в колонки мерцающего света, их можно было прочитать на домах на дальнем берегу. "ВЕА" - гласила одна из них. "PAN-AM", "AIR INDIA", "FLY SWISSAIR".
- Я хочу полетать на всех, - сказала Эниза, подойдя ко мне сзади. - Я хочу побывать везде.
Она чуть тяжело дышала, ее глаза блестели.
- Спасибо, что ты привез меня сюда.
- Вообще-то это была не моя идея, - сказал я совсем чуть-чуть сухо.
Широкая восхищенная улыбка растаяла. Я не хотел этого и прикоснулся к щеке девушки. В ее глазах стояли слезы.
- Чет, - псказала она. - Послушай, пожалуйста, мы можем притвориться, что это... праздник? Ненадолго.
Я закрыл французские двери и ответил грубо потому что чувствовал то же, что и Эниза, и еще потому что думал о Марианне:
- Так предписал капитан Сторц?
Одинокая слеза покатилась по щеке девушки. Эниза попыталась улыбнуться.
- Мы не там. Сейчас мы не там. Кто такой капитан Сторц?
Мы смотрели друг на друга. Оказавшись в мире своей мечты Эниза приобрела особую детскую прелесть. Именно это имеют в виду когда говорят, что девушка пылает. Назовем это синдромом Золушки.
- Сторц? - переспросил я. - Он ищет меня.
Я поцеловал Энизу. Она все еще жила в своей мечте, в очень чувственной мечте, где каждое ощущение было обострено. Девушка бросилась в мои обьятия. Ее руки проскользнули за мою спину, прижав наши тела друг к другу. Я повернулся вместе с ней, сделал два коротких шага, и мы оказались на кровати. Эниза издала стон животного.
- Возьми меня, - проговорила она.
Дикость не покидала ее до самого конца.
В течение нескольких следующих дней я в одиночестве безуспешно слонялся по Женеве в поисках Спейда. В его офисе на Рю-де-Рон мне сказали, что он умер. Это не было новостью. Каждое утро когда я уходил, Эниза обычно лежала в постели с сонной улыбкой на губах и разметавшимися по подушке темными волосами. Не знаю, как она про
водила свое время. Говорила, что ходила по магазинам. Я не хотел спрашивать ее. Иногда девушка покупала несколько вещей на деньги, выданные капитаном Сторцем: серьги, юбку, сумочку. Обычно она ждала, когда я вернусь в наш номер. То, что началось как прагматическое решение проблемы, казалось Сторцу и мне забавным, но эта забава быстро стала чем-то еще. Я обнаружил себя в мечте Энизы и хотел закончить это не больше ее. Чувственность девушки была ошеломляющей. На третий день я вернулся в наш номер в отеле раньше Энизы, выкурил две сигареты и прислушался к гулу движения на улице Монблан. В комнате витал легкий аромат духов. Югославия была далеко отсюда. Аксель Спейд находился там, где он находился. Марианна попала в другой мир. Я ждал Энизу. И еще я тревожился.
- И почему ты не веришь, что ты детектив? - громко спросил я сам себя и осмотрел два верхних ящика гардероба, где Эниза хранила свои нераспакованные покупки. Ничего, кроме одежды, которую она носила или собиралась носить. Несколько новых вещей с еще не сорванными этикетками. Я принялся за шкаф. Комбинированный чемодан девушки стоял рядом с моим и был открыт. Я поднял крышку. Пусто. Я начал закрывать чемодан, затем нахмурился. Внутри оказалась какая-то полость. Я ощупал ее, подцепил ногтем фальшивое дно и дернул его. Под ним оказался объемный сверток из замшевой ткани. Черт побери, что это? Я задумался. Оружие. Ты же знаешь, что она работает на секретную службу. Я развернул замшу. Под ней оказался револьвер: шедевр Смита и Вессона совершенной формы, с четырехдюймовым стволом, смертоносное оружие, способное убивать людей во время самообороны и в других случаях. К дулу была привернута перфорированная трубка глушителя. С глушителем оружие приобретает особый статус.
Оно становится оружием убийцы. Я вытащил барабан и вытряхнул на ладонь патроны. Очень профессионально, подумал я - шестое гнездо, то, что под бойком, пустое. Вы
нажимаете на курок дважды и стреляете. Никаких шансов на осечку. Я завернул револьвер в замшу, положил сверток на место, прикрыл его фальшивым дном и поставил чемодан на место. Глушитель сделал свое дело. Я вдруг ощутил слабость. Если не произойдет чего-то, доказывающего обратное, я казался наиболее вероятной жертвой. Шикарно осознавать, что ты спишь со своим палачом. Когда Эниза через несколько минут вернулась, я ничего не сказал ей о револьвере. Хорошо ли она провела день? Да, она провела день прекрасно, открыв район Женевы около Цирковой площади. Ходил ли куда-нибудь я? Нет, я никуда не ходил. Может, завтра, любезно ответил я. Если один парень вернется в Женеву вовремя, я собираюсь с ним встретиться. Она спросила, кто этот парень. Я сказал, товарищ Косыгин. Мы оба засмеялись, и этот смех не был натянутым. А вот в постели Эниза впервые в ту ночь была натянутой и почти робкой, словно знала, что все это скоро закончится. В середине ночи меня разбудил странный звук. Эниза плакала.
На следующий день я сидел за столиком открытого кафе неподалеку от цветочных часов, помешивая в бокале свою третью кампари-соду и ожидая уравновешенного невысокого человечка лет пятидесяти по фамилии мистер Колер. Он был курьером в Интеркант-банке, одном из крупнейших в Швейцарии. Я работал с ним несколько
лет, но так и не знал его имени. Мистер Колер был обязан мне покровительством. Через некоторое время я увидел как он пробирается сквозь толпу туристов, фотографирующих часы. Над верхней губой мистера Колера было маленькое пятнышко усов. Он шел через толпу с видом человека, слишком часто видевшего эту картину, чтобы восхищаться ею.
- Не здесь, - сказал мистер Колер. - Возьмем водный велосипед.
Он был моим единственным доступом к секретному миру швейцарских банков, ездил куда-то, чтобы доставить несколько сотен миллионов долларов оппозиционной партии одного нефтяного государства, на которые те могли начать революцию, или несколько миллионов во Францию, на которые Израиль мог купить французское оружие через латиноамериканского посредника, или что-либо подобное. Если Интеркант посылал Колера, значит дело было крупное.
Мы взяли водный велосипед с номером 16 на боку, забрались на него, стали крутить педали и отчалили от берега. Наши совместные усилия привели в движения маленькие лопасти на колесе, и от них по воде пошли волны. Когда мы отплыли на сотню ярдов, Колер закурил, провернулся ко мне и сказал:
- Теперь поговорим. Это самое безопасное место в Женеве, если здесь можно назвать хоть какое-то место безопасным. Что вы задумали?
Он говорил по-английски. Чтобы устроиться на должность курьера, Колер изучал языки и бизнес здесь в Швейцарии и в лондонской экономической школе.
- Дело в том, - ответил я, - что если положить пятьдесят тысяч долларов в зудящуюся правую ладонь, можно купить информацию о приличном счете.
- Любой, кто даст такую информацию, - презрительно проговорил мистер Колер, - нарушит швейцарский федеральный закон. Если вы хотели встретиться со мной ради этого, то напрасно потратили время.
- Спокойно, - сказал я. - Я заинтересован не в одном, а в двенадцати счетах, и у меня нет таких денег.
- Двенадцать, вы сказали? - цифра заинтересовала мистера Колера. Цифры были его работой.
- Но есть другие заинтересованные лица, и у них есть такие деньги, чтобы разбрасывать их, - сообщил я.
- Кто? - спросил мистер Колер.
- Ну, с одной стороны это Аксель Спейд.
Мой собеседник пропустил эту фразу мимо ушей. Я не хотел спрашивать его, находился ли Аксель Спейд в городе. Пока не хотел. Вероятно, он ответил бы то, что я
уже слышал: что Аксель Спейд умер. Этика швейцарских банкиров - забавная штука. По-настоящему большие деньги, положенные на значительные счета, обычно грязные. Они поступают от свергнутых диктаторов, от арабских лидеров, имеющих целые флота Роллс-Ройсов и высасывающих кровь из своего народа, от дельцов международного наркобизнеса (хотя Швейцария отказывает им в этом), от реально крупных правителей, создающих мошеннические синдикаты и не открывающих счета, если в них меньше
чем шесть цифр. Когда деньги попадают в Швейцарию, неважно каким путем, в глазах швейцарских банкиров они кристально чисты. Банкиры защищают вклады, а не вкладчиков. Мораль довольно искусная, но они научились жить с ней.
- С другой стороны, Комитет Государственной Безопасности Советского Союза, - сказал я, выдав полное название организации.
- КГБ? - переспросил Колер. Пятнышко его усов съежилось. - Правда?
- Спецотдел, если быть точным, - ответил я и подождал.
Я знал, что добраться до него можно было только одним путем. Швейцарские
банкиры знакомы с сетью зарубежной разведки, которая пытается вторгнуться на их территорию. У них есть своя разведывательная система, работающая через компанию под названием Швейцарская Банковская Ассоциация, и она может посадить в лужу любую шпионскую сеть. Швейцарская Банковская Ассоциация ведет постоянную борьбу
без плаща, кинжала и мировых агентств. Перед и в течение Второй мировой войны она была связана с Гестапо. После войны у них было полно коллаборационистов. С тех пор под разными предлогами Британская MИ-5 и французское бюро расследований пытались приоткрыть занавес секретности над несколькими тайными астрономическими счетами. Ничего из этого не получилось. Все, что им удалось, это придать Швейцарской Банковской Ассоциации розовые оттенки. Единственная надежда постороннего человека купить кое-какую информацию, это позолотить правую ручку. Это срабатывало всегда.
По слухам, сейчас цена составляла пятьдесят тысяч долларов.
- Особый террористический отдел КГБ, - произнес мистер Колер. - Вы можете мне объяснить причины?
Я сказал только два слова:
- Испанское золото.
Мистер Колер, похоже, испытал облегчение.
- Ах это...
Разговоры об испанском золоте и о невозможности Испании или кого-либо еще добраться до него были всего лишь темой для разговоров на вечеринках с коктейлями в течение тридцати лет. Слишком большая сумма и слишком хорошо защищенное золото. Никто не воспринимал это всерьез.
- Где вы были? - спросил я. - В Монголии? Я сказал о Спейде, а вы не моргнули и глазом. Не говорите мне, что не слышали о смерти Акселя Спейда.
Мистер Колер пожал своими узкими плечами.
- Да, я читал о смерти Спейда. Вы хотите сказать, что он жив?
У Спейда и у меня в Женеве был один и тот же контакт - мистер
Колер.
- Я хочу сказать, что вы могли недавно видеть его.
- Мистер Драм, я приехал сюда уделить вам полчаса. Половину этого времени мы уже потратили. Чего вы хотите?
Велосипед покачивался на волнах от моторной лодки. Девушка в бикини скользила по спокойной воде на одной водной лыже, деликатно выставив ногу. Кто-то в лодке крикнул ей, и ее смех разнесся над водой.
- Спецотдел, - сказал я, - может устроить переворот в ЦК КПСС если получит доступ к дюжине счетов в четырех банках, один из которых Интеркант. Они пытаются сделать это прямо сейчас и могут добиться успеха. Или же они могут позволить Спейду сделать для них работу и сорвать куш потом.
Мистер Колер пожал плечами.
- Я гарантирую вам случайную - очень случайную - возможность, что кто-то может добраться до перечисленных счетов за деньги. Это случается раз за долгий-долгий период. Но двенадцать счетов сразу в четырех различных банках - это невозможно.
- Им не нужны все двенадцать, - предупредил я. - Всего два для начала, чтобы вызвать волнение, - я назвал имена председателя Коммунистической партии и главы СССР. - Эти двое. Какие банки, я не знаю. Под вымышленными фамилиями, конечно.
- Я не могу дать вам информацию, которую вы хотите, - заявил мистер Колер.
- Послушайте, - сказал я, - мне нужен только один из четырех крупных банков. Парень, как думает Ассоциация, может откупиться, только они, вероятно, не в состоянии доказать это.
- Я думал, у вас нет таких денег.
- У Спейда есть. Это будет крепким орешком для спецотдела.
Большой белый пароход с колесами проскользил мимо, громко гудя, и скрылся в направлении Франции. Всем туристам всегда советовали посмотреть на фонтан Же-До, колонну воды, поднимавшуюся на три сотни футов из озера. Мистер Колер тоже посмотрел сейчас на Же-До и на радугу, появившуюся, когда водный поток рухнул вниз.
- Я не только потеряю работу в Интерканте, но и, возможно, попаду под сорок седьмую статью закона Швейцарии, буду оштрафован на двадцать тысяч франков и приговорен к шести месяцам тюрьмы если скажу вам, что кассира Интерканта по фамилии Джаккард - Пьер Джаккард - недавно уволили по, как мы их называем, административным
причинам, потому что мы не смогли доказать ничего другого.
Я усмехнулся и сказал:
- Спасибо.
- Не благодарите меня, - холодно ответил мистер Колер. - И еще я попал бы по сорок седьмую статью закона Швейцарии если бы сказал то же самое Акселю Спейду... - он посмотрел на свои часы "Патек Филипп". - Полтора часа назад. Но конечно, я ему ничего не говорил, поскольку все знают, что Спейд мертв. И вам я ничего не говорил, поскольку все знают о вашей склонности ввязываться в дела, связанные с неприятностями. Я законопослушный гражданин.
Мы с законопослушным гражданином поплыли обратно к берегу. Он сидел рядом со мной, напряженный, и энергично крутил педали. Его правый глаз вдруг неуместно подмигнул мне.
Глава 20.
Телефонная книга кантона сообщила мне код Коппе и адрес Пьера Джаккарта. Я позвонил, но ответа не получил. Коппе - пригород на северном берегу озера в десяти километрах от Женевы. Я вернулся в «Де ла Паи», положил пистолет в кобуру, с помощью консьержа арендовал Фольксваген и уехал. Было три часа. На холме через пару улиц вверх от озера стояло большое каменное здание. Вероятно, дом какого-то помещика тех времен, когда Коппе был сонным городком около озера, где выращивали немного винограда. Теперь здесь красовалась вывеска "Меблированные комнаты". Коппе стал спальным районом Женевы, и цены здесь были высокие. Сдача по частям старого отремонтированного здания приносила больший доход, чем несколько виноградников.
Я припарковал машину на противоположной стороне улицы и вышел. От дома помещика только что отъехало такси, оставив перед парадной дверью высокую красотку. Я снова забрался в арендованный Фольксваген. Высокой красоткой оказалась Эниза Земко.
Она украдкой огляделась по сторонам, бросила сигарету и наступила на нее. Девушка перебросила через плечо большой модный мешок - достаточно большой, чтобы в нем поместился шедевр Смита и Вессона, заряженный или без патронов. Эниза вошла в дом.
Перейдя улицу, я быстро прошел насквозь через парадную дверь в маленький внутренний дворик здания. Полная пожилая женщина в черном платье, с усами больше, чем у мистера Колера, орудуя спицами мадам Дефарж, сидела в шезлонге напротив двери. Она подняла глаза и поманила меня своими спицами. Я подошел.
- Здравствуйте. Я ищу месье Джаккарда.
- Конечно, кого же еще, - отозвалась старуха.
- Он дома?
Спицы стучали друг о друга.
- Настоящий съезд, - сказала она. - Могу я сделать предположение? Вы бы не хотели, чтобы месье Джаккарду сообщили о вашем приходе. За двадцать франков я сказала последнему посетителю, что буду ухаживать за своим виноградом.
- Вот двадцать франков, - сказал я и протянул ей банкноту.
Женщина усмехнулась.
- Любой изумился бы тому, как много ухода требует последнее время виноград. Вход слева, первый этаж.
Она вернулась к своему вязанию, а я прошел в полутемный холл и по пролету лестницы поднялся на первый этаж. Здесь была только одна дверь, но я не стал стучать.
Раздались голоса - мужской и женский. Пара была слишком занята спором, чтобы услышать мои шаги на лестнице. Я прижался ухом к утопленной в стене двери и прислушался.
- Что вы собираетесь делать? - спросил мужчина. - Если вызовете полицию, нас обоих станут допрашивать. Вы его подруга?
- Я даже не знаю, кто он, - ответила Эниза. - Я сказала консьержке, что иду вслед за вами, и это правда. Женщина назвала этого человека Джаккардом и сказала, что сегодня настоящий съезд. Она решила, будто это смешно. Мертвый это Джаккард?
- Да, Джаккард.
- Вы убили его?
- Посмотрите еще раз. Пустая бутылка из-под виски на полу и пузырек из-под лекарств, тоже пустой. Полдюйма виски с каким-то белым порошком остались в бокале. Думаю, это снотворное. Он покончил с собой.
- Почему? - спросила Эниза.
- Почему этот человек покончил с собой? Отчаяние. Он имел большие неприятности от Швейцарской Банковской Ассоциации. Работал на один из крупных банков, - ответил мужчина. Его голос, приглушенный дверью, был знакомым. - Зачем вы преследовали меня?
Никакого ответа от Энизы. Или, по крайней мере, я не смог его расслышать.
- Не глупите, - сказал мужчина.
Его голос стал громче, и впервые английский язык звучал не так совершенно. Легкий континентальный акцент во время стрессов, подумал я, и знакомый голос стал ещё более чем знакомым. Он принадлежал Акселю Спейду.
- Вы же не собираетесь воспользоваться этим оружием, - сказал он. - От мертвого вы не получите никакой информации. Ведь вам нужна информация?
- Это последнее, что мне от вас нужно. Я не... Нет! Стойте на месте!
Я мог представить их обоих. Голос Энизы звучал яснее. Значит, она стояла спиной к двери. Спейд, очевидно, находился перед ней и смотрел вниз, на трубку глушителя, привернутого к Смит-Вессону. Его поза выглядела изумительной. Когда кто-то направляет револьвер на вас, всегда есть вероятность блефа. Но такая вероятность исчезает при наличии глушителя.
- Вы хотите отдать мне револьвер, - произнес Спейд, делая паузы между словами. - Потом вы хотите понять, какой глупой девушкой оказались, и сказать мне, кто послал вас с таким заданием.
Я мог подождать, пока Эниза спустит курок, и убедиться, что ее Смит-Вессон был таким же смертоносным, как стартовый пистолет. Но вдруг девушка перехитрила меня, обнаружила отсутствие патронов и снова зарядила револьвер. Сюрприз, сюрприз! Оружие заряжено, и это доказывает маленькая дырочка в груди мистера Спейда и огромная дыра в спине. Кроме того, не нажав на курок, Эниза еще не была убийцей в собственных глазах. Я хотел оставить ее с этой неопределенностью. Занятия любовью с девушкой развивают уместный интерес к ней.
Дверь резко рванулась внутрь комнаты после того, как я схватил ручку и толкнул ее. Она распахнулась только наполовину и ударила Энизу по спине. Девушка повернулась с широко раскрытыми от ужаса глазами. Я вошел и протянул руку.
- Острожно, у нее револьвер! - крикнул Спейд.
Я не обратил на него внимания, посмотрел Энизе в глаза и ничего не сказал. Она неловко положила оружие с глушителем мне на ладонь и прижалась спиной к стене.
В течение секунд десяти все мы молчали. Наконец, я улыбнулся Спейду и сказал:
- Для парня, который умер на прошлой неделе, ты довольно легко испугался. Она просто блефовала.
Эниза резко подняла голову.
- Держу пари, он даже не заряжен, - весело произнес я, вытащил барабан и показал Спейду пустые гнезда.
- Будь я проклят, - воскликнул тот. - Тогда чего же она хочет?
- То, что она требовала, нужно ей в последнюю очередь. Как много ты знаешь об испанском золоте, - соврал я. - Напугав тебя до синевы, она собиралась выкачать из тебя информацию. Не так ли, Эниза?
Плечи девушки дрожали.
- Я не смогла, - проговорила она. - Я не смогла это сделать.
Дверь за собой я не закрыл. Эниза прошла мимо меня, отбросила мою руку, когда я прикоснулся к ней, вышла в холл и побежала вниз по лестнице.
- Останови ее, - сказал Спейд.
- Пусть идет.
- На кого она работает? Мы должны выяснить. Мы...
- Успокойся. Я отвечу на твои вопросы позже. Что с парнем?
- Мертвый. Большая доза снотворного. Его звали Джаккард. Бывший кассир Интерканта.
- Ага, - сухо произнес я. - Я тоже видел Колера.
Я вошел в спальню. Мертвый мужчина лежал так, будто спал. На нем была безвкусная яркая пижама. Я прикоснулся к его руке. Холодная.
В гостиной Спейд сказал:
- Мы должны найти другого.
- Какого другого?
- Того, кто может продать нам информацию, которую имел для продажи Джаккард.
- Такого "другого" не существует, - сказал я. - Колер знает. Они не растут гроздьями, как виноград.
- Посмотрим, - возразил Спейд. - Купить можно любого.
- Но только не швейцарских банкиров. Не думаешь же ты, что спецотдел не пытался?
Мое замечание не расстроило Спейда.
- Кто эта девушка? - спросил он.
- Скажу позже, - ответил я, еще не уверенный, что хотел сказать ему. У меня было несколько дней, чтобы обдумать слова Иво Йовановича об испанском золоте. Я представил, удастся ли мне убедить Спейда, что старик был прав, и засомневался. Спейд сам встречался с Йовановичем.
Три четверти миллиарда долларов, подумал я.
Марианна, подумал я.
И русско-китайский альянс.
И недостаточное количество бомбоубежищ вокруг.
Вернувшись к действительности, я задумался и сказал:
- Давай убираться отсюда. Ты на машине?
- Нет.
- Тогда пошли. Я отвезу тебя в город.
Аксель Спейд посмотрел на меня. Его тонкокостная фигура безупречно смотрелась в темно-сером хлопковом костюме. Заколка в виде острия пики придерживала галстук. Висящая челка темных волос упала на бровь в форме буквы "V". Он был загорелым, отлично выглядел, а в маленьких черных глаза блестел огонек. Спейд пожал мне руку, но
не очень торжественно.
- Драм, - сказал он, - я рад видеть тебя здесь. Я всегда чувствовал, что работая вдвоем, мы можем все. Я имею в виду именно все. Мы уже ставили финансовый мир на уши, но никогда не брались за такое крупное дело.
- Ага, - отозвался я.
- На этот раз, - заявил Спейд, - заголовки будут образцовыми.
Он все еще продолжал разглагольствовать в том же духе, когда мы вышли на улицу. Энизы нигде не было. Я шагнул с тротуара и увидел, как из-за угла выскочил мощный, с низкой посадкой Ситроен. Спейд шел рядом со мной и все еще жевал мое ухо своими словесами. Шины взвизгнули, оставив на мостовой черные следы. Машина быстро приближалась. Я хотел схватить Спейда за плечо, но не дотянулся. Он был на шаг впереди меня. На противоположной стороне улицы стоял свидетель.
- Смотри! - крикнул я. - Он хочет сбить нас.
Я вцепился одной рукой в Спейда, а другой потянулся за пистолетом. Спейд странно затанцевал посреди улицы. Вперед или назад: смерть с одной стороны или жизнь с другой. Машина продолжала нестись. Человек на противоположной стороне улицы закричал. Спейд попытался перебежать перед автомобилем. Ситроен отклонился. Я понял,
что Спейду не удастся избежать наезда. Скошенная лягушачья морда машины с крепким хлопающим звуком сбила его и подняла в воздух. Он высоко взлетел, закрутился с
болтающимися руками и ногами, соскочил с капота, тяжело ударился спиной о мостовую и очень быстро покатился к тротуару. Белое пятно его лица то появлялось, то исчезало.
Я бросил короткий взгляд на водителя машины. Моего короткого взгляда оказалось достаточно. Это был помощник Катукова с одной извилиной в мозгу - Юлиус. К своей статистике он добавил еще один наезд на туриста в Европе. Я выстрелил дважды по задним колесам, когда Ситроен пронесся мимо, но промахнулся. Вдруг на улице образовалась толпа. Я пробрался через нее, чтобы взглянуть на неподвижное тело Акселя Спейда. Люди смотрели на него с особым очарованием, которое часто возникает при виде в насильственной смерти. Полицейский в черной униформе и в белом шлеме слез со своего мотоцикла, установил его на подставке и стал пробираться сквозь толпу, чтобы тоже посмотреть на Акселя Спейда.
Глава 21.
Мне разрешили поговорить с ним только через три дня. Он лежал в угловой больничной палате, и возле него по часам дежурили три сиделки. Дневная сиделка сказала мне:
- Десять минут, и он не должен волноваться.
Врачи замотали Спейда бинтами и прикрутили проволокой к одному из сложных растягивающих приспособлений, сразу напоминавших о карикатурах Руба Голдберга.
- Полиция доставила тебе массу неприятностей? - спросил он.
- День крепких допросов, - ответил я. - Но я связался с Вирджинией в американском консульстве. Приехал парень и освободил меня.
- Вирджиния?
- Моя связь с ЦРУ на пяти континентах и семи морях. Я важная персона. Как и ты.
Мне хватило трех дней, чтобы привести свои мысли в порядок. Если не считать долгие допросы в полиции, я провел это время наедине с собой. Когда я вернулся в «Де ла Паи», Эниза со всеми вещами исчезла: ни записки, ни слова для меня у портье, ни маленького золотого медальона с локоном волос. Действительно, кто же может позволить себе сентиментальность, работая на секретную службу?
- Я снова смогу ходить только через шесть месяцев, - устало сказал Аксель Спейд. - У меня интересный список переломов. Большая берцовая и малая берцовая кости левой ноги, большая берцовая правой, левая рука в двух местах, ребра в ассортименте, три сломанных позвонка и болезненный перелом таза. Да, чуть не забыл - сложный
перелом пальца.
Он поднял вверх свой перевязанный палец, чтобы я убедился. Остальное его тело было сковано свежим белым гипсом, правая рука казалась маленькой и тонкой. Под опухшим правым глазом чернел солидный синяк. Врачи сбрили его волосы и заменили их шлемом из бинтов.
- Мне запретили курить, - сказал он. - У тебя есть сигарета?
Сиделка находилась в коридоре. Я сунул сигарету между его опухшими губами и зажег ее.
- Еще мне запретили пить, - сказал Спейд. - У тебя есть выпить?
Я знал Акселя Спейда и потому принес в больницу маленькую бутылочку с коньяком. Отвинтив пробку, я приложил горлышко ко рту больного. Он сделал большой глоток, прокряхтел "а-а", взял у меня бутылку более-менее работоспособной правой рукой и спрятал ее под подушку.
- Я не могу здесь оставаться, - заявил Спейд. - Ненавижу больницы. Через пару дней меня переведут в частную клинику. Ты собираешься гоняться за золотом сам?
- Нет, - ответил я.
- Через полгода с Йовановичем на свободе будет слишком поздно.
- Надеюсь.
- Дай мне еще выпить, - попросил Спейд.
Я вытащил из-под подушки бутылку и опять приложил горлышко к его губам. Он выпил и сказал:
- Йованович продал тебе список товаров, не так ли? Ты расстраиваешь меня.
- Читай газеты, - посоветовал я. - У тебя масса времени. Я занимаюсь этим уже несколько дней. В Кремле идет борьба за власть. Мы не единственная страна, где есть свои "ястребы" и "голуби". Думаю, мне не хочется помогать выиграть нехорошим парням.
- Очень патриотично, - заметил Спейд.
- Я сказал, читай газеты, черт побери. И ты поймешь: Йованович знает, что говорит.
- Йованович, - медленно произнес Спейд, - сделал тебе хорошее промывание мозгов. Очевидно, ты не так умен, как я думал. Тебе протянули ниточку полуправды и создали впечатление, будто ты получил настоящую правду. Такое не срабатывает, особенно в политике. Хочешь знать, что я думаю? Если Йованович действительно убежден в том, что скандал с испанским золотом приведет в Кремле к власти "ястребов", значит, существует один верный способ, которым он может остановить их.
- Какой?
Один неповрежденный глаз Спейда смотрел на меня.
- Он берет всю вину за то, что случилось тридцать лет назад, на себя. Старик может сделать это. Если бы Йованович признал большую долю вины, очистив других участвовавших в операции, у твоих кремлевских "ястребов" не было бы ни одного шанса. Не забывай, тридцать лет назад старик все организовал сам. Он отправил золото в Россию, часть его опять вывез оттуда, открыл счета в Швейцарии на вымышленные имена и все такое прочее.
- Может, ты и прав, - сказал я. - Но Йованович не хочет становиться козлом отпущения.
- Конечно, нет. Он хочет занять свое место в истории.
- Он нужен Югославии, - произнес я немного неуверенно.
- Ты сказал, что дело обстоит так: испанское золото или возможность Третьей мировой войны. Я говорю по-другому: предположительная важность Йовановича для Югославии или возможность Третьей мировой войны. Разве ты не видишь? Он держит тебя за сосунка.
По-своему Спейд со множеством переломов даже на больничной койке умел убеждать не хуже Ивой Йовановича.
- Возможно, - признал я. - Но это ничего не меняет. А что если его мотивы подлинные? Просто он прав и все.
- Вовсе нет. В наше время пошлости насчет мира во всём мире - это не ответ. Существует еще и моральная сторона вопроса. Золото принадлежит Испании.
- Конечно, - согласился я. - Испании. Именно поэтому ты чуть не позволил убить себя. Пытаешься играть в Робин Гуда, заботящегося об обиженной нации?
Опухшие губы Спейда изобразили мучительную пародию на улыбку.
- Нет, все-таки ты не такой умный, как я думал, - произнес он. - И, вероятно, немного трусливый.
Я посмотрел на него, стараясь не забывать, что передо мной сильно пострадавший человек.
- Повтори.
- Ты знаешь, что должен бодаться со спецотделом, - ответил Спейд. - И ты, вероятно, немного труслив.
Я вспыхнул и направился к двери, пробормотав:
- Ладно, будь здоров. Я пришлю тебе открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления.
- Вернись, чертова примадонна, - крикнул Спейд. - Ты же знаешь, что я не имел в виду ничего такого...
В палату вбежала сиделка.
- Мистер Драм, - произнесла она умоляющим тоном.
На следующий день я пару раз позвонил в больницу, но мне сказали, что мистер Спейд отдыхает. А еще через день его отправили в клинику в Ньоне, и я поехал туда без звонка. К этому времени наши отношения изменились. Я успокоился достаточно, чтобы простить сбитому машиной человеку обвинение в трусости. Спейд же понял, что я не собирался менять свои убеждения.
- Ты получил мою открытку? - спросил я.
- Ту, которая была пропитана ядом? Конечно. Садись. Значительные улучшения по сравнению с больницей, правда?
Палата напоминала номер люкс в дорогом отеле. Из окна открывался прекрасный вид на озеро, но Спейд был по-прежнему вздернут на приспособлении в стиле Руба Голдберга.
- Кстати, у них крайне уважительное отношение к порокам плоти, - заявил он и позвал сиделку. Она открыла отменно оборудованный бар и налила нам по бокалу. Спейд стал пить из своего через трубочку.
- Какой черт занес тебя в Женеву? - спросил я.
- Отчаяние. Йованович - это ключ. И, конечно, он сказал нет. Мне остались лишь Женева и мистер Колер.
- И бедный слюнтяй по имени Джаккард.
- Хорошо, я признаю, что обманывал себя. Кроме Йовановича, больше нет способа добраться до испанского золота. В эту историю никогда не поверят, пока он сам не вернется к ней. Любого другого можно купить. Но не Йовановича. Спецотдел знает это так же хорошо, как и я.
- Тогда почему же они оказали тебе столь холодный прием?
- По той же причине, по которой они не оказали его Йовановичу. Мертвый он для них бесполезен. А я опасен живым.
- Ты меня запутал, - сказал я.
- Что если я добьюсь успеха с Йовановичем там, где русские потерпели поражение? Они хотят видеть себя рычагом управления для кремлевских "голубей". Тихого управления. За сценой. Спецотдел не хочет публично признавать, что СССР украл золото. Мое устранение явилось бы одной из гарантий, что этого никогда не произойдет.
- А в Нью-Йорке?
- В Нью-Йорке то же самое. Они послали человека, чтобы убрать меня. Вместо этого я убрал его. Между нами было небольшое сходство, и я подумал, что моя мнимая смерть дала бы мне некоторую свободу действий. Мой врач оказал необходимое содействие.
Пожалуй, сейчас было не самое подходящее время сообщать Спейду, что доктор за это содействие заплатил собственной жизнью. И я промолчал.
- Но спецотдел, должно быть, что-то заподозрил, - продолжил Спейд, - когда их убийца не вернулся.
Именно так, подумал я. И вот зачем они пытали доктора Мартина Сэйна. Вероятно, он подтвердил их подозрения перед тем, как его сердце отказало.
Спейд спросил меня о девушке с шедевром Смита и Вессона. Я ответил, что она работала на югославскую секретную службу.
Он хмыкнул.
- Скажи мне прямо.
- Что ты имеешь в виду под "прямо"?
- Как насчет е свободного времени? - поинтересовался Спейд. - В каком отеле вы остановились... вместе?
- О'кей, - произнес я, и мои щеки порозовели.
Спейд опять хмыкнул,
- Это элементарно, мой дорогой Драм, - сказал он. - Ты понял, что она держала меня под прицелом, но вошел в комнату с пустыми руками. Очевидно, потому что знал про ее незаряженный револьвер. Ты ведь сам разрядил его, не так ли?
- Эх, тебе надо бы стать детективом.
- Может, я и займусь этим, - ответил Спейд, - если выживу. Ты уже знаешь, почему меня хочет убрать спецотдел. Что касается югославов, они хотят убрать меня до того, как я получу шанс превратить миф о честности Йовановича в обезьяньи ужимки. Я - цель и буду целью до тех пор, пока не произойдет одна из двух вещей. Или Спецотдел получает то, что ему нужно от Йовановича, или Йованович дискредитирует себя, взяв всю ответственность за события тридцатилетней давности. Мило, не так ли? Если где-нибудь существует человек, помеченный смертью, ты сейчас смотришь на него. Здесь меня надежно охраняют, но что будет, когда я выйду отсюда?
Я сказал, что не знаю, что будет, когда он выйдет отсюда.
- Есть еще третья возможность, - проговорил Спейд.
- А именно?
- Если я замараю Йовановича?
- Ты?
- Замараю так, что спецотдел больше не сможет положиться на его репутацию, чтобы получить то, что им нужно. А для югославов замараю так, чтобы они отправили его в тихое заключение, поскольку он им больше не нужен. Тридцать лет назад Йованович был плутом. Если я использую против него щетку, обильно смоченную дегтем, может, мне удастся прожить еще несколько лет.
- И ты можешь это сделать? - спросил я.
- Могу попытаться. Должен попытаться.
- Не надо, - сказал я.
- Если я не сделаю этого, мне конец.
- Я понимаю. Если не дискредитировать Йовановича, твоя жизнь не будет стоить и цента. Только дай ему шанс сделать это первым. Если он сделает это, то сделает как надо, и спецотдел свернет свою лавочку.
- Ты хочешь сказать, что я могу испортить все дело?
- Между Бернардом Барухом с Балкан и международным дельцом Акселем Спейдом целый мир. Если ты хочешь выдержать, позволь Йовановичу сделать это самому. В течение нескольких следующих дней ты будешь здесь в безопасности?
- Как шелкопряд в коконе, - ответил Спейд. - Но мне это не нравится.
- Тогда дай мне несколько дней. Я свяжусь с тобой. Вернусь туда.
- В Югославию?
- У меня там много незаконченных дел.
- И много людей, знающих, что мы работаем вместе, - заметил Спейд, вдруг улыбнувшись своими опухшими губами. - Думаю, ты всё-таки слишком глуп, чтобы быть трусливым.
Таким образом он почти извинился. Его неповрежденный глаз заблестел.
- Передай привет девушке со Смит-Вессоном, - сказал Спейд. - Она была великолепна.
Глава 22.
Правда, когда я летел обратно в Дубровник на "Каравелле", мне хотелось встретиться не с девушкой со Смит-Вессоном, а с девушкой из Беннингтона. Я получил фальшивый паспорт от женевской Вирджинии и вернулся в Югославию как Хайрам Прингл. Это имя звучало как имя преподавателя общественных предметов в высшей школе Лос-Анджелеса, где согласно данным паспорта Хайрам Прингл и родился. Мистер Прингл был осторожным парнем и даже предусмотрительно забронировал телеграммой номер в отеле "Эксельсиор" в Дубровнике. Я не обладал внешностью Хайрама Прингла, но, по крайней мере, капитан Сторц не будет знать о моем возвращении, если не столкнется со мной на улице. Или если Нада Ридинг не скажет ему обо мне.
Хайрам Прингл побрился, принял душ, убрал в кобуру свой Магнум-44 и в костюме из индийской полотняной полосатой ткани поехал на трамвае в Старый город за пять минут до полудня. Он забыл, как здесь может быть жарко. Нет, не забыл. Ведь это был первый визит Прингла в Югославию. Пиджак из индийской ткани прилип к его спине к тому времени, когда он вышел из трамвая и направился через ворота в Старый город, пробираясь через толпы туристов. Они прямо-таки кишели на Плаца, фотографировали друг друга и тем самым сильно портили живописный вид.
Возможно, Прингл не был простым учителем, подумал я, заметив, как он возвышается над большинством туристов. Он, наверное, тренировал футбольную команду высшей школы и лет пятнадцать назад сам выступал за нее на позиции защитника. Шрам от ножевой раны на правой щеке, очевидно, был следом от пары шипов. Орлиный взгляд выработался из-за осеннего солнечного света, бившего в его глаза во время паса, принесшего победу в игре.
Несмотря на жару, Прингл чувствовал себя неплохо.
Оба мы чувствовали себя неплохо.
Наконец-то я знал, что должен делать. Конечно, в первую очередь забрать Марианну с польского корабля. Но еще существовало испанское золото. Это была голубая мечта Акселя Спейда, ставшая и моей мечтой. Правда, второго сорта. Как и все голубые мечты, она была в дымке. Нет, Вирджиния, подумал я, здесь дело не в трех четвертях миллиарда долларов. Нет, если вы не хотите прочитать об этом в последнем номере последней западной газетки - той, которая призывает всех быстро прятаться в бомбоубежищах.
Иво Йованович знал все гораздо лучше меня. Но Аксель Спейд, будучи Акселем Спейдом, находился на один шаг впереди него. Йованович являлся ключом ко всему. Если доля искателя, выплачиваемая Испанией после возвращения золота, была голубой мечтой, то Йованович был так же убежден, что сможет продолжать оставаться государственным человеком Югославии с незапятнанной репутацией. При атомной катастрофе он терял свое место под солнцем или возможность занять его, что Спейд отказывался принимать. Для Спейда это было тяжелое решение, но еще более тяжелое для Йовановича. Старик отсидел десять лет в тюрьме, был убежден, что необходим своей стране. А мне предстояло убедить его, что еще больше миру необходимо его признание собственной вины.
После пары неудачных стартов по напоминающим кроличий загон ступенчатым улочкам Плаца я отыскал дом Йовановича и дернул цепочку звонка. Если кто-то мог помочь мне повидаться сейчас с Йовановичем, то только его внучка Нада. При условии, что мне удастся её уговорить.
На мой звонок никто не ответил. Я дернул цепочку еще раз и услышал внутри тихое позвякивание, а потом тяжелые шаги за стеной невидимого дворика. Вдруг дверь открылась, и передо мной оказались два усатых парня, которые не смогли недавно предотвратить гибель актера Илича, или очень похожие на них. Я прошел между ними во дворик размерами с почтовую марку. Один из усатых закрыл дверь. У другого низко на бедре висел пристегнутый Вальтер Р-38 чешской сборки. Совсем как у плохого парня. А может, и как у хорошего в вестерне. Он вытащил этот пистолет, прижал меня к стене и стал махать свободной правой рукой, пока я не догадался повернуться, поднять руки над головой и опереться о гладкие камни. Второй усатый грубо обыскал меня. Так обычно обыскивают с целью запугать, независимо от того, найдут у вас оружие или нет. Парень обнаружил мой Магнум и освободил меня от него. Я повернулся. Оба усатых многозначительно улыбнулись неширокими профессиональными улыбками телохранителей. Один из них что-то крикнул. Дверь дома в дальнем конце дворика открылась и на ее пороге появился капитан Сторц, крупный, краснолицый, одетый только в брюки и сандалии. Выглядел он каким-то несчастным. Сторц увидел меня, махнул рукой, и оба усатых направились к дому. Один прихватил с собой мою пушку.
«Вот так-то, Хайрам Прингл,» - подумал я.
Сторц занял собой весь дверной проем.
- Убирайся, - заявил он. - Ты приносишь несчастья.
- Они забрали мой пистолет.
- Ты незаконно носил его. Убирайся.
- Нада Ридинг здесь?
Лицо капитана покраснело еще сильнее. Он исторгал кислый запах сливовицы, но из прошлого опыта я знал, что этот человек может легко выдерживать воздействие этого пойла.
- Ты уберешься из Югославии. Мы не хотим, чтобы ты был здесь.
- Что я сделал? - спокойно спросил я.
- Вывел из строя одного из лучших агентов УДБА.
- Энизу? Она вернулась?
- Югославы плохо одеваются, плохо пахнут, плохо едят, плохо живут, строят плохие отели, у них плохой водопровод, плохие магазины, все плохое! - прорычал Сторц. - Даже любовью они занимаются плохо. Прекрасный секретный агент теперь ничего не стоит. И виноват ты.
- О'кей, - сказал я. - так она почувствовала вкус упадочного Запада и решила, что он ей нравится. Но это ты послал ее туда, а не я. Остынь.
- Сам остынь, дерьмо. Если ты останешься в Дубровнике, тебя арестуют за незаконное ношение огнестрельного оружия.
- А на самом деле за то, что я помешал Энизе убить Акселя Спейда.
- Спейд - это серьезная опасность для планов Иво Йовановича.
- Больше нет. Он сможет ходить только через полгода. Его сбила машина.
- Сбила машина?
- Под Женевой. Хладнокровная работа спецотдела. Черт побери, он чуть не погиб.
Сторц никак не прокомментировал это, только прислонился к косяку двери, глядя на меня уже немного приветливее.
- Я пришел сюда, чтобы встретиться с Надой, - сказал я.
- Это невозможно.
- Хочешь сказать, что не позволишь мне увидеть ее?
- Я не могу позволить тебе увидеть ее, - меланхолично отозвался капитан. Его приветливость во взгляде сохранилась недолго.
- Почему?
Он пожал плечами, покачал головой и вытер тыльной стороной ладони пот со своего красного лица.
- Полковник Катуков, - сказал Сторц и грустно улыбнулся улыбкой побежденного. - Тебе понадобится разрешение полковника Катукова. Нада в Руках спецотдела. Убирайся. У нас без тебя много неприятностей.
Я спросил его, как это случилось. Капитан ответил, что не знает, как это случилось. Стиво Ридинг позвонил ему и сообщил всю информацию позавчера вечером. Он был зол и не очень разговорчив. Сказал, что отправляется в американское посольство в Белграде, что ему нужна помощь получше, чем та, которую может оказать югославская секретная служба.
- Возможно, он прав, - сказал Сторц. - Что УДБА может сделать?
- Ты хочешь сказать, что они задержали Наду Ридинг через голову старика? - спросил я. - На условиях, что или он играет с ними, или они убивают ее?
Сторц обреченно кивнул. Ход действий Катукова понять было нетрудно. Он использовал ту же технику с Марианной и со мной.
- А что ты делаешь здесь? - спросил я.
Капитан ответил на вопрос, отступив в сторону и указав пальцем себе за спину. Я вошел в безвкусную комнату в стиле народного модерна и увидел Иво Йовановича, сидящего в кресле. Его грубые руки были зажаты между коленями, грива седых волос казалась ещё более дикой, чем обычно, широкие плечи опустились. Все восемьдесят лет разом проявились на морщинистом лице и в голубых глазах. У старика был такой же потрясенный вид как тогда, когда я сообщил ему о смерти Антона Илича.
Йованович поздоровался. Я тоже. Старик опустил глаза и уставился в пол. Я попытался придумать, как начать разговор, но ничего не придумал и сказал:
- Так вот чем объясняется обыск.
- Я опасен для спецотдела, - произнес Йованович мертвым голосом. - Сейчас моя внучка в руках Катукова. Я нужен спецотделу живым.
- Скажите это Антону Иличу, - заметил я.
- Спецотдел не убивал Илича, - бесстрастно проговорил старик. - Какая ему польза от меня мертвого? Это была русская военная разведка, мистер Драм, Главное Разведывательное Управление. Они лояльны к старой гвардии в Кремле. Их послали сюда убрать меня.
Да, Йованович столкнулся с дилеммой. Если он не согласится сотрудничать с Катуковым, спецотдел ударит по Наде. Если же он согласится играть, а ГРУ пронюхает об этом, они в первую очередь попытаются убрать его самого.
Йованович устало улыбнулся мне. Впервые на его изможденном, измученном лице появилось какое-то выражение, и это меня несколько удивило.
- Интересная проблема, не правда ли? Если спецотдел проигрывает, то ГРУ выигрывает. Если проигрывает ГРУ...
- Вы могли бы подмять их всех, - сказал я.
Наступило долгое молчание. Сторц тоскливо посмотрел на пустую бутылку из-под сливовицы на столе. Его взгляд, отражавшийся в ней, казался еще более тоскливым. Капитан посмотрел на меня.
- Как? - спросил он.
Я взглянул на Йовановича.
- Вам интересно?
- Я старик. Неважно, что случится со мной. Мне важна Нада. Она для меня все.
Я заметил одну вещь и сильно удивился. Настроение Йовановича изменилось. Если он все еще думал, что Югославия нуждается в нем, по крайней мере, теперь это не являлось его главной заботой.
- Нам интересно, - заявил Сторц.
Я не обратил на него внимания и сказал Йовановичу:
- Попросите вашего друга выйти.
Усталая улыбка вернулась на лицо старика. Он пока еще не знал, что у меня на уме, но был рад нашей встрече.
- Оставь нас, - сказал он Сторцу.
Капитан что-то спросил у него на сербскохорватском. Йованович спокойно ответил, тоже на сербскоорватском. Сторц стал кричать. Голос Йовановича с холодным презрением прорвался сквозь сердитый поток его слов. Красное лицо капитана покраснело еще сильнее. Не глядя на меня, он вышел из комнаты.
Я говорил с Йовановичем полчаса. Он спорил, но не страстно. Я победил его словами, сутью дела. Старик, видимо, хотел от меня именно этого. Он перестал упоминать о том, как сильно нуждалась в нем Югославия, и признал, что существовали более важные вещи. А более важными были события в Кремле. Более важным было то, что случилось с его внучкой.
Через полчаса после ухода Сторца я сказал:
- Это вырвет Наду из рук Катукова, избавит вас от спецотдела раз и навсегда, и даже ГРУ закроет лавочку и уберется домой. Что вы об этом думаете?
Молодые глаза на старом лице взглянули на меня. Плечи расправились. Высокая фигура встала с кресла, вышла из комнаты и вернулась с шариковой ручкой, блокнотом и копировальной бумагой. Я глубоко вздохнул.
Значит, Йованович намеревался сделать это.
- Мой ответ, - произнес он, - да и нет. Блеф необходим для Нады. Эту часть я выполню. Но я доверяю вам, мистер Драм. Это только блеф.
Старик положил листок копировальной бумаги между двумя страницами блокнота, начал писать, затем поднял глаза.
- Это никогда не должно быть опубликовано.
- Не могу обещать вам, - ответил я. - Если блеф не сработает, возможно, потребуется публикация. Спецотдел не кучка сумасшедших убийц. Они не убьют вашу внучку только из-за того, что мы перехитрим их. Они проиграли раньше и теперь знают, как взять реванш. Профессионалы.
- Это никогда не должно быть опубликовано.
- Я вынужден играть так, как бьют карты, - сказал я. - Но моя главная попытка будет целиком блефом. Это я вам обещаю. Остальное зависит от Катукова.
Я подумал, что блеф сработает, но вслух этого не сказал.
- Тогда обещайте мне вот что. Что бы ни случилось, это никогда не опубликуют без моего согласия.
Наши взгляды встретились. У него за спиной были восемьдесят лет жизни. Мой взгляд опустился первым.
- Хорошо, - произнес я. - Договорились.
При возможности я потом расторгну эту сделку в надежде, что старик передумает.
Удовлетворенный, Йованович опять склонился над бумагой. Я подошел к телефонному аппарату и связался с американским посольством в Белграде. Через пять минут меня соединили со Стиво Ридингом.
- Конечно, я вас помню, - сказал он. Его голос звучал возбужденно и нетерпеливо до тех пор, пока я не сказал, чего ждать по почте.
- Это сработает? - спросил меня Стиво.
Я ответил, что, по-моему, это хороший шанс.
- Тем лучше, - произнес он. - Вирджиния не может здесь для меня ничего сделать. У них просто нет персонала, способного иметь дело с... подобными вещами.
- Думаю, вы не знали, кто был Вирджинией.
- За последние несколько дней я многое узнал, мистер Драм, - смех Стиво прозвучал немного злобно. - Муж узнаёт последним, да?
Он имел в виду лишь то, что узнал новость о работе своей жены на ЦРУ, но невольная ирония в его словах все-таки вызвала во мне неприятное чувство. Я вспомнил, как мы ехали с Надой Ридинг в горы.
Слегка злобный смех повторился.
- Ни плаща, ни кинжала. Помните? Кажется, я ошибался, не так ли? Вытащите мою жену, мистер Драм. Вы наша единственная надежда.
- Мне понадобится кое-какая информация, - сказал я. - Польский корабль "Навоёва", - я повторил по слогам. - Маршрут из Нью-Йорка в Риеку. Вы можете выяснить, когда он приходит в порт?
Ридинг сказал, что может.
- Как только вы узнаете, сообщите телеграммой день и время Хайраму Принглу в "Эксельсиор" в Дубровнике.
- Хайраму Принглу?
- Так написано в моем паспорте. Меня может не быть в "Эксельсиоре", но они разыщут меня. Хайрам Прингл. П-р-и-н-г-л. Время, дата и ничего больше, хорошо?
- Хорошо, - ответил Ридинг. - А что мне делать с вашим письмом, которое вы вышлете?
- Держите у себя, пока я не свяжусь с вами, - сказал я.
Он знал достаточно о том, куда я собираюсь влезть, и спросил:
- А если вы... не свяжетесь со мной?
- Тогда ждите, пока с вами не свяжется Иво Йованович.
Услышав свое имя, старик оторвался от блокнота, поднял глаза, но ничего не сказал.
- Драм, - произнес Ридинг, - вы еще у телефона?
- Ага. Это должно сработать. Сидите тихо, Ридинг. И сообщите мне информацию о "Навоёове".
Я повесил трубку, и в комнату вошел Сторц. Он увидел, как Иво Йованович исписал своей клешнеобразной маленькой рукой второй, затем третий листок бумаги.
- Что это? - спросил капитан.
- Пишет мемуары, - ответил я.
Сторц выругался, подошел к старику и попытался заглянуть ему через плечо. Йованович огрызнулся на сербскохорватском, и капитан попятился. Кажется, он вдруг усомнился в границах своей власти. Я рассчитывал на его уважение к старику. Если бы Сторц бросил взгляд на бумаги, он мог бы изолировать Йовановича до тех пор, пока не пришли бы инструкции сверху. "Сверху" в этом случае означало от самого маршала Тито.
Йованович закончил писать, внимательно все прочитал и послушно протянул бумаги мне. Я свернул каждую копию отдельно и спрятал в карман. Взгляд маленьких глазок Сторца переместился с моих рук на стол, где лежал одинокий лист копировальной бумаги.
- У тебя есть спички, капитан? - спросил я.
Конечно, я мог сделать это сам, но мне показалось неплохой идеей проверить границы власти Сторца. Возражение потребовало бы от него нарушить их. Я решил, что проверить это было просто необходимо. Капитан автоматически достал коробок спичек. Я протянул ему лист копировальной бумаги и попросил:
- Сожги.
Сторц секунд на тридцать замер, потом зажег спичку и поднес огонек к листу. Его руки дрожали.
Через десять минут позвонил полковник Катуков.
Глава 23.
Несколько лет назад береговая дорога, проходившая через всю Югославию от итальянской до албанской границы, была отличным местом для испытаний новых танков. Если гусеницы не отлетали, пока вы с грохотом оказывались на полпути в Сплит, значит, вы добрались до места. Сейчас эта дорога была уже новой и быстрой, настолько, насколько может быть быстрой дорога, взбирающаяся на утесы, спускающаяся в маленькие рыбацкие деревушки и сотню раз через примерно каждые десять миль извивающаяся, как свернувшаяся кольцами змея. Я ехал ночью в маломощной "Зластве", предоставленной мне капитаном Сторцем, и с первыми зеленоватыми лучами нового дня добрался до Цриквеницы, изнуренный до предела.
"Зластва" довезет вас куда вы хотите, но ее двигатель не мощнее старого лодочного мотора, а амортизаторы позволяют безболезненно преодолеть лишь бордюрный камень.
Я снял номер в отеле "Средиземный", где Хайрама Прингла уж ожидали на время отдыха, заполз в пустую, неприятную постель и вместо того, чтобы пересчитывать на сон грядущий овец, принялся пересчитывать необходимые действия. Телеграмма Ридинга, без проблем. В "Эксельсиоре" в Дубровнике ее ему переправят. Письмо Ридингу, без проблем. Я уже отправил его. Мой пистолет, без проблем. Капитан Сторц вернул его мне. Кон такт со спецотделом, очевидно, без проблем. Представитель аппарата спецотдела должен встретить меня на веранде ресторана "Ядран". Он учтиво узнает меня по безвкусному красному галстуку, одолженному мне капитаном Сторцем, и по трем аккуратным уголкам носового платка в кармане. Представитель сообщит необходимые вещи. Я сообщу ему необходимые вещи. Если он не объявится в два часа дня, я буду пытаться выйти на связь снова каждый час. Я не знал, как это человек выглядит. Да это и не имело значения. Он являлся лишь посредником. Ему было неважно, кто я такой - Иво Йованович, Хайрам Прингл или маленький зеленый марсианин. Что еще? Ничего.
Я уснул совсем как тот парень, который всю ночь ехал и добрался из Дубровника почти до итальянской границы.
***
Хотя Югославия называет себя бесклассовым обществом, оно здесь такое же бесклассовое, как центр Нью-Йорка. В Дубровнике распространены международные типы, относящиеся к верхнему слою «Титоленда» - длинноногие загорелые куколки в бикини и любящие прогулки под парусом типы, которые бросают якоря своих яхт в бухте и расшвыривающие динары так, словно тем опять грозила девальвация. Цриквеница - курорт для класса ниже среднего уровня. Здесь распространены семейные толпы, дети всех размеров и видов - все очень шумные - и их родители, надевшие на пляж то, что у них есть. "То, что у них есть" - это плавки для мужчин или, если они по-настоящему хотят выставить себя напоказ, безвкусная пижама поверх их купальных костюмов. "То, что у них есть" - это закрытые купальники для их полных жен или бесформенные юбки и открытые блузки, обнажающие жирную плоть в тех местах, где ее более менее удерживает китовый ус и латекс. Отели, включая и мой, отвратительны.
Хватит, Драм, подумал я. Ты опять становишься циником. Когда ты последний раз снимал номер в "Карлтоне" в Каннах? Я стал циником, потому что пробило три часа, четыре и пять. Было уже шесть, и я опять сидел на веранде "Ядрана", разглядывая прогуливающихся и любуясь Адриатическим морем. Безвкусный красный галстук и три уголка носового платка не принесли мне ничего, кроме трех бутылок пива, которое освежало не лучше теплого английского эля.
Спокойствие. Он появится. Они просто хотят, чтобы ты попотел и все. Ты на финишной прямой. Цриквеница не была совпадением. Всего тридцать миль по берегу от Риеки. Именно там пришвартовывается "Навоёва" с Марианной на борту.
В шесть часов я попросил счет. Официант улыбнулся мне. Он был усатый и с темными глазами.
- Вы любовались Далматинскими видами? - спросил он меня по-английски.
- Только поверхностно, - ответил я.
- Вы не должны пропустить Сасак, - сказал официант.
- Ага, Замок Трсат. Я слышал о нем.
- Чудо Трсата.
- Слишком много ступеней. Тяжело забираться, - заметил я.
Официант пожал плечами.
- Стоит того.
- Четыреста ступеней? Я не уверен, что это того стоит.
- Четыреста сорок.
- Возможно, я попытаюсь.
- Возможно, сегодня вечером вы будете обедать в Риеке, - сказал он. - Ресторан "Градский" на пристани. Девять часов - отличное время, особенность - морепродукты. Попробуйте "скушу". Это макрель. Но если вы сядете за столик, заказанный для вас на имя Вильсона, и скажете, что слово "скуша" напоминает "извините" по-италянски, вы будете вознаграждены.
- Ага, хорошо, спасибо, - сказал я, заплатил по счету и вернулся в отель.
Ресторан "Градский" в Риеке, Прингл превращается в более прозаичного Вильсона, а я могу заказать макрель или бросить все. Контакт все-таки произошел, хотя они и заставили меня некоторое время попариться. Во время всех моих четырех посещений "Ядрана" меня обслуживал один и тот же официант.
В отеле Хайрама Прингла ждала телеграмма. Она гласила: ОТ ШЕСТИ ДО ВОСЬМИ ЗАВТРА УТРОМ.
Я взял зубную щетку, пистолет и поехал вдоль берега в Риеку.
***
В "Градском" было шумно и полно народу. Здесь пахло морем и морепродуктами. Веселые декорации очень напоминали главную столовую в форте Ливенворт. Портрет Маршала в фуражке с козырьком и таинственно улыбающегося, смотрел со стены на обедающих.
Столик для мистера Вильсона оказался рядом с окном. Был уже десятый час, и заметно стемнело. Силуэты кранов на фоне неба походили на игрушечные строения, возводимые моими крестниками Четом и Уолли из деталей своего конструктора. Стонал гудок, сигналивший судам в тумане. Было жарко, но дул ветерок, который заставлял в приближающейся ночи звенеть бакен с колоколом. На западе в небе клубились облака.
Я попросил официанта принести мне "скушу" и сказал чуть громче, чем требовалось:
- Похоже на "извините" по-итальянски.
- Господин? - с непроницаемым лицом он поинтересовался, как ко мне обращаться.
- Ах, пустое...
После моего банального замечания у меня на столе оказалась тарелка с запеченной макрелью. Я съел ее, салат, выпил бутылку вина под названием "Грк", чашечку кофе, закурил сигарету "Коло" и подумал: "Какого черта?" Но тут вдруг кто-то постучал по моему плечу. Я обернулся. Незнакомая дама с сигаретой во рту отклонилась от соседнего столика и попросила по-английски с сильным акцентом:
- Можно у вас прикурить?
Она наклонилась еще ближе. Ни молодая, ни пожилая, с тяжелой грудью: материнский тип, цветастое платье. Женщина была не одна. Напротив нее за столиком сидела худая дама такого же неопределенного возраста и внимательно изучала свои ногти. Наклонившись над моей спичкой, материнского вида женщина тихо произнесла:
- Одиннадцать. Автостоянка в конце пристани. Без машины.
Она прикурила и выпустила клуб дыма мне в лицо.
- Спасибо.
- Пожалуйста.
Дамы расплатились и ушли. Я допил свой кофе. Параноидальная шпионская рутина - пара ничего не значащих контактов, чтобы убедиться, что я тот, кем и должен быть, перед тем, как позволить мне встретиться с тем, с кем я должен встретиться. Это выглядит банальным, когда даже сверхзвуковые полеты U-2 уже устарели и когда один спутник с хорошей камерой может доставить вам больше данных, чем автобус со специалистами плаща и кинжала. А может, русские ребята-шпионы все-таки знают что делают? У хороших и плохих парней есть одинаковая возможность превратить города в радиоактивные облака. Их оборудование такое же, как наше. У них есть парень с кейсом, в котором хранится красная кнопка, который их дурачит. И у нас есть парень с кейсом, в котором хранится красная кнопка, который дурачит нас.
Перед тобой люди. Например, Иво Йованович с воспоминаниями тридцатилетней давности, которые могут изменить структуру власти в Кремле и, возможно, изменить мировую историю или даже закончить ее. А ведь шпионская рутина, может быть, и не такая уж параноидальная.
Я пошел пешком и оказался на автостоянке в конце пристани в одиннадцать часов.
- Я рад, что они прислали тебя, дружище, - сказал Юлиус.
Глава 24.
Он стоял под фонарем в дюжине футов от меня. Никакого смысла прятаться. Для посторонних мы выглядели лишь двумя парнями, собирающимися сесть в свою машину, и только. Светлые волосы Юлиуса были зачесаны назад и прилизаны, а на болезненном лице застыла улыбка, которая в общем-то улыбкой и не являлась. За пустыми глазами стояли инструкции полковника Катукова. Каковыми бы они ни были, зная Юлиуса, не стоило сомневаться, что парень вцепился в них, как капкан в медведя.
- Сначала я освобожу тебя от всяких ненужных штук, - заявил он, подошел ко мне и вежливо протянул руку.
Я ударил по ней.
- Человек сказал, чтоб никаких таких штук.
Я отвернулся от Юлиуса.
- Тогда мы не поедем.
- Приказы есть приказы, - проговорил парень. - Давай.
Он уклонился от света и появился в нем вновь с пистолетом в руке.
- Я сказал, давай.
- Дай подонку оружие, - сказал я, - и он думает, будто стал хозяином положения. И что же ты теперь сделаешь? Застрелишь меня?
- Ты действительно смешной, - прорычал Юлиус и убрал пистолет.
- Теперь вези меня к Катукову, - сказал я. - Или мне добраться до него самому?
Я мог войти в контакт с Катуковым в любое время с того момента, как приехал в Риеку. Полковник сказал мне, как это сделать, на борту "Навоёвы" ещё в порту Нью-Йорка. Но я решил, что если он не будет знать, кто является эмиссаром Йовановича, у меня появится маленькое психологическое преимущество. Сейчас оно быстро растаяло
бы, если бы я отдал Магнум Юлиусу.
- Человек сказал...
- Хватит.
Я пошел вперед. Сзади послышались шаги.
- Хорошо, хорошо, упрямец, - произнес Юлиус. - Оставь пока свою пушку у себя.
- Куда мы едем?
Парень поклонился и сделал правой рукой приглашающий жест.
- Будь моим гостем, - сказал он.
Я стал его гостем на борту моторной лодки, которая оставила позади огни Риеки, большие краны и зарево от груды шумящих заводов. Юлиус стоял у руля, очень уверенный, и мы неслись по маслянистой воды бухты. Двенадцать узлов, подумал я, а может, пятнадцать. Мы шли прямо часа два. Берег и огоньки редких деревень находились справа. Слева простиралось открытое море, но через полтора часа там тоже появились очертания земли. Вероятно, остров Црес, подумал я. Он напоминал палец и миль на пятьдесят утыкался в бухту Риеки.
Мы проплыли мимо нескольких старых лоханей, стоящих на рейде на якорях. С первыми лучами утреннего света они направятся к причалам, решил я, и подскажут мне, где мы находимся. Облака все еще клубились на западе над полуостровом и над открывающимся за ним Адриатическим морем. Вспыхивающие молнии втыкались в морскую поверхность. Впереди маячил массивный корпус корабля. Юлиус раза в два снизил скорость, затем пустил двигатель на холостых оборотах и по длинной дуге направил лодку к берегу. Мы обошли корабль и поплыли вдоль него, пока формы корпуса судна не исчезли. Теперь я видел только ржавую обшивку, открытый люк и две фигуры, ждущие нас с веревочной лестницей. Они быстро подцепили нашу моторную лодку. Юлиус жестом указал мне на лестницу. Названия корабля я не увидел. Мне этого и не потребовалось. Мы подошли к "Навоёве".
Полковник Катуков снова занимал каюту капитана и по-прежнему напоминал человека, который достиг высокого поста в корпорационной структуре через контролирующий офис - маленькие расчетливые глазки за бифокальными линзами очков, жесткий узкий рот, показной вид типа, манипулирующего другими людьми, оставаясь неприкасаемым.
Он держал наполненный наполовину бокал. На нем был легкий серый костюм из гладкого искусственного шелка, какой ему никогда не пошили бы в Советском Союзе, где мужская мода все еще требовала лацканов из позднего шоу Джорджа Рафта, а брюки не считались брюками, если они не похожи на сморщенный мешок. Полковник поставил свой бокал и произнес на очень правильном английском, который он выучил по учебнику:
- Я надеялся, что это будете вы, мистер Драм.
- Это же сказал и Юлиус.
- Но по другим причинам. Моя точка зрения: вы знаете, каковы ставки.
- Он не отдал мне свое оружие, - проблеял Юлиус.
Палуба под ногами слегка покачнулась. Я услышал отдаленный раскат грома.
Полковник Катуков сказал:
- Тогда держи пистолет наготове, Юлиус. Мистер Драм сядет здесь, - он жестом указал на стул, - и опять, я полагаю, коленная чашечка отлично сработает.
- Если он пошевелится? - уточнил Юлиус.
- Если он проявит склонность к насилию.
Я сел и постарался не проявлять склонности к насилию. Юлиус направил свой Люгер на мою коленную чашечку. На этот раз он проявил больше самостоятельности - не спросил, в какую именно чашечку ему целиться.
- Как она? - спросил я.
- Миссис Ридинг?
- Миссис Бекер.
На долю секунды натянутые губы Катукова приоткрыли белоснежные зубы.
- Обе в порядке, - ответил он. - Как долго с ними будет все в порядке, зависит от вас и от товарища Йовановича. Мне нужны двенадцать номеров с двенадцатью именами в четырех банках Женевы. Когда я получу их, обе женщины будут свободны.
- Жаль, - произнес я. - Но я не так вижу это дело. Допустим, вы выясняете, что не можете оказать давление на некоторых парней в Москве. Допустим, вы не можете заставить их отступить и освободить дорогу. Что случится с невинной женщиной и ее детьми тогда, полковник?
Он пожал своими узкими плечами.
- С детьми? - переспросил Катуков. - Конечно, это эпитет...
В некотором смысле полковник был таким же прямолинейным, как Юлиус.
- Вы хотите узнать, отвезет ли вас Юлиус на лодке обратно в Риеку? И будет ли свободна миссис Бекер? А как вы думаете?
- Я думаю, вы человек, который обрубает концы. Я думаю, вы не захотите вовлекать себя в бессмысленное и губительное для вас убийство.
- Губительное, мистер Драм? В открытом море в полночь? Это совсем не кажется мне губительным.
- Хорошо, но все равно не аккуратно, - спокойно сказал я. - Тем более, что я отправил полный доклад о ваших занятных действиях человеку, который знает, как с ним поступить.
Неохотная улыбка и снова мимолетный блеск зубов.
- В каком именно суде я услышу обвинение, мистер Драм?
- Несколько типов на высоких постах в Кремле, - ответил я, - могли бы совершить правосудие... если бы вы были достаточно глупы, чтобы вернуться в Москву.
Катуков кивнул. Его спокойствие походило на мое притворное спокойствие.
- Вернемся к делу, - проговорил он. - Ваша компетентностьудивляет, мистер Драм. Но вы не убедили меня, что мне следует, как вы выразились, обрубить концы.
Полковник допил свой бокал.
- Я дам вам пять минут.
- А что потом?
- Потом Юлиус отработает свое жалование, мистер Драм.
По лицу Катукова было трудно что-либо прочитать, но по едва заметным веселым лучикам в глазах и по тому, как он позволил себе неохотную полуулыбку, я заключил, что со мной играют, как кошка с мышью. Я начал размышлять, знал ли полковник что-то, чего не было известно мне, затем посмотрел на Юлиуса и на его Люгер. Парень слегка сдвинулся влево, потом вправо. Море волновалось.
- Пяти минут не потребуется, - заявил я. - Иво Йованович написал показания - собственным почерком. В них он признается, что оставил часть испанского золота себе и положил ее работать на дюжину счетов в швейцарских банках. Йованович утверждает, что больше никто не был замешан в этом деле. У меня с собой копия этих показаний. Через минуту я покажу ее вам. Мои собственные показания связывают несколько оборванных концов вместе - таких как тот, кого кремировали вместо Акселя Спейда в Нью-Йорке. Таких как то, чего хотел похититель и зачем. Таких, как попытка покушения на жизнь Акселя Спейда в Женеве, и кто сидел в тот момент за рулем. Плюс не которые размышления насчет мотивов шефа спецотдела. Возможно, этого недостаточно в суде моей страны, но более чем достаточно, чтобы удовлетворить Центральный Комитет в Москве. В конце концов, если их политики вскочат не на ту лошадь, они будут только понижены в должностях, но если провалитесь вы, полковник, это будет конец. Они обойдутся с вами, как с Берией.
- Что еще? - спросил Катуков. Внешне он выглядел невозмутимым. - Ничего? Тогда позвольте мне подвести итог. Показания Йовановича делают невозможным для некоторых сил в Кремле смещение оппозиции. Ваши показания делают невозможным для меня иной выход, кроме как эффектно проиграть и отправить вас на берег с миссис Бекер и Надой Ридинг.
- Когда мы отправляемся? - спросил я.
Юлиус заржал.
- Могу я взглянуть на эти мемуары товарища Йовановича? - спросил полковник Катуков.
- Я только достаю бумаги, - сказал я Юлиусу, вытащил их и протянул Катукову. Он прочитал показания и убрал листы в карман.
- Интересно, - признал полковник. - И все верно. Мир, конечно, поверит Иво Йовановичу. Вы абсолютно правы. Мои руки, не говоря уже о руках моих сотрудников в Москве, будут крепко связаны. Но вы все-таки совершили одну маленькую ошибку.
- Теперь я даю вам пять минут на объяснения, - заявил я, пытаясь сохранить в голосе должный тон, но чувствуя напряжение в горле. Спокойная уверенность Катукова сводила меня с ума. Никакой актер в мире не смог бы так сыграть роль.
Полковник почти полностью повторил недавнюю сцену, сказав:
- Пяти минут не потребуется. Ликвидировать Иво Йовановича было бы простейшим делом, но это последнее, чего бы мне хотелось. Было бы так же просто подвергнуть его пыткам в надежде, что он сломается. Но подобное обращение могло бы убить старика, и что бы мы тогда получили? Альтернатива очевидна - внучка. Ее жизнь в обмен на его сотрудничество.
Катуков откинулся на спинку стула и выдохнул струйку дыма от "Казбека" в мою сторону.
- Скажите же мне то, чего я не знаю, - произнес я.
- А вы не предполагаете, что югославская секретная служба понимала, что внучка являлась самой очевидной моей целью? Как же я мог увести ее из-под самого их носа? Дело в том, что миссис Ридинг выдал нашему другу Юлиусу один человек. Похоже, что капитан рано успокоил свою гвардию. Кажется, фамилия этого капитана Сторц?
Я открыл рот и назвал имя:
- Стиво Ридинг.
- Естественно, мистер Драм. Только ему доверял капитан Сторц. Только ему доверяли вы. Ее муж. Он же, наконец, решил, что ненавидит свою жену больше, чем любит родную страну.
Катуков озарил меня еще невиданной мною доселе на его губах улыбкой.
- Было очень разумно с вашей стороны послать показания товарища Йовановича и ваши собственные Стиво Ридингу на хранение.
После этого невозмутимым остался только один из нас.
Глава 25.
Через десять минут мы оказались в радиорубке "Навоёвы". Полковник Катуков оперся о стойку и разговаривал на польском или на русском языке с офицером-радистом. Юлиус стоял у двери с Люгером в руках, а я смотрел через иллюминатор на струи дождя.
Это была небольшая комнатка сразу за мостиком, не больше чем двенадцать на двенадцать футов, с рядами электронных приборов за стойкой, с парой стульев, маленьким круглым столиком и телефонным аппаратом в стенной нише, похожим на религиозный объект в гробнице.
Радиооператор, маленький пухлый человечек, абсолютно лысый, выслушал задачу, кивнул, небрежно отсалютовал, надел наушники и приступил к работе.
- Мы соединяемся с Дубровником, - пояснил Катуков. - Думаю, мы найдем товарища Йовановича дома? Вы с ним поговорите. Скажете ему, что напрасно потратили свое и его время... и поставили под угрозу жизнь его внучки. Когда вы расскажете ему все это предельно точно, товарищ Йованович сообщит нам информацию, которую должен был прислать с вами.
Я чувствовал себя как старый автомобиль, в который залили высокоэнергетическое топливо, чтобы сделать из него новую машину. Но, увы, это было только лишь высокоэнергетическое топливо.
- Йованович не даст вам никакой информации. Как вы думаете, почему он написал показания? Когда мировая пресса узнает о них, вы наверняка потеряете все свои волосы.
- И Нада Ридинг умрет.
Несколько гудков стали результатом усилий радиста, и он заговорил в свой микрофон. Катуков ждал. Я тоже. Радист указал на телефон, поманил меня пальцем и снял наушники. Я перегнулся через стойку, надел их и услышал статические разряды, несколько неприветливых сигналов, затем эфирные гудки, означавшие телефонный звонок в Югославию. Катуков в трубке у своего уха слышал то же самое. Радист сидел на своей стороне стойки и раскуривал трубку. Юлиус сдул воображаемую пылинку с Люгера.
После четвертого гудка послышался щелчок. Низкий голос произнес:
- Сторц.
- Это Драм, капитан, - сказал я. - На борту польского корабля "Навоёва" в бухте Риеки. У меня проблема.
Катуков, конечно, внимательно слушал. Я должен был говорить уверенно.
План А провалился, приятель, поэтому мы переходим к плану В, как решили заранее. Только ничего подобного заранее мы не решили. Я импровизировал и надеялся, что капитан Сторц подыграет мне. Не говоря уж об Йовановиче. Уверенность была ключом ко всему. Беда заключалась в том, что я чувствовал себя так же уверенно, как грызун, попавший в одну клетку с голодным удавом и начинающий понимать, что означает это цветастое кольцо.
- Какая проблема? - спросил Сторц. - Девушки там нет?
- Катуков говорит, что она здесь. Но я ее еще не видел. Хочу взять с него слово. Проблема в Стиво Ридинге. У Катукова моя копия показаний Йовановича, и сейчас или очень скоро он получит копию Ридинга. Или, может быть, Ридинг просто уничтожил ее. Похоже, он ре шил покончить со своим неудачным супружеством. Думаю, ты понимаешь, что это значит я. На параллельном аппарате Катуков сейчас слушает наш разговор. Как скоро вы сможете организовать пресс-конференцию для старика?
Молчание. Я чувствовал, как струйки пота катились по моей груди.
Радист выдохнул облачко дыма, попытался затянуться еще, и трубка издала звук, напоминавший автомат для приготовления кофе за работой. Радист озабоченно осмотрел ее, снова зажал в зубах и принялся раскуривать с помощью очередной спички.
Катуков выглядел как человек, отчаянно старающийся сделать свое лицо непроницаемым.
- Пресс-конференция? О'кей, - отозвался наконец Сторц.
- Он рядом?
- Спит, - ответил капитан.
- Разбуди.
Мы все-таки привели Катукова в замешательство. Ведь сейчас он действительно выглядел как человек, старающийся сделать свое лицо непроницаемым.
Йованович подошел к телефону.
- Да, мистер Драм. Капитан Сторц сказал мне, что вы с ними. Это прекрасно. С моей внучкой все в порядке?
- По крайней мере, Катуков это утверждает. Но я думаю, что не все так прекрасно, как вы думаете, мистер Йованович, - сказал я, стараясь придать голосу нотки озабоченности, а не отчаяния. - Ридинг дважды обхитрил нас. Он не собирается передавать ваши показания прессе.
- Ридинг, мистер Драм? Я шокирован.
- Похоже, после всего этого вы должны устроить пресс-конференцию сами. Я знаю, как вы хотели использовать любую возможность, чтобы остаться в тени, но поскольку Ридинг...
- Его жена... - проговорил Йованович. В голосе старика звучала тревога. Он сильно испугался.
Пока все шло прекрасно, но мои слова о пресс-конференции еще не дошли до его сознания.
- Полковник Катуков не верит, что вы готовы пойти на все, если понадобится, даже включая пресс-конференцию.
- Понимаю, мистер Драм, - сказал старик. - Понимаю.
Я не имел представления, что он там понимал.
- Дайте мне поговорить с полковником Катуковым, - попросил Йованович спокойным, не обещающим наделать никаких глупостей голосом. Мне это понравилось.
- Девушка будет свободна после того, как вы дадите мне имена, номера и коды, необходимые для доступа к двенадцати счетам в Женеве, - сказал Катуков. - Тогда, конечно, угроза пресс-конференции не будет иметь отношения к делу.
Длинная пауза или, возможно, показавшаяся мне длинной.
- Я не намерен давать вам эту информацию, полковник Катуков.
- Тогда вы больше никогда не увидите свою внучку.
- Я знаю вашу репутацию, полковник. Вы неглупый человек. Через несколько часов - всего через несколько часов - мир узнает о глупой ошибке, которую я совершил тридцать лет назад. Я совершил, полковник. Я, а никто другой. Понимаете?
- Я понимаю, что это будет то же самое, что и убийство девушки собственными руками.
- Возможно, я недооценил вас, - спокойно сказал Йованович, а я представил, чего стоило ему сейчас подобное спокойствие. - Возможно, вы на самом деле глупец. Как только я делаю свое заявление, ваша клика в Кремле проигрывает. Это неизбежно. Как сильно вы рискуете, полковник?
Катуков ничего не ответил.
- Если вы не принимаете чью-либо сторону открыто, я полагаю, в дальнейшем вы ничего и не сделаете, чтобы не подвергать риску ваше положение в Центральном Комитете. Думаю, вы сразу же вернетесь в Москву, чтобы позаботится о своей защите, полковник Катуков.
- Если вы выступите на пресс-конференции, девушка умрет, - заявил Катуков.
- И ваша карьера будет погублена. Освободите ее. Поезжайте домой, в Москву.
- Подумайте о том, что вы делаете, товарищ Йованович. Если девушка умрет, вы ее уже не вернете...
- В полдень, - ответил Йованович, - Нада позвонит мне из Риеки в полдень и скажет, что она в безопасности. Иначе я выступлю на пресс-конференции. У вас есть время до полудня.
- Вы уже знаете ответ.
- Полдень, - повторил Йованович и повесил трубку.
Я снял наушники и отдал их радисту.
- Он передумает, - сказал Катуков. - Он должен передумать, мистер Драм. Но вы этого не увидите. Вас не будет в живых.
Я стоял спиной к нему и молчал. За мешаниной из электронных приборов находился иллюминатор, а за ним ночная темнота и струи дождя, текущие по стеклу. В нем отражались Катуков и Юлиус.
- Потому что, - произнес полковник, - я могу ошибаться. Если Йованович выступит на пресс-конференции, у меня будут серьезные проблемы.
- Ваших ребят в Кремле сотрут.
- Хуже. Мне придется заметать следы или, как вы верно предположили, столкнуться с ликвидацией. Что бы ни произошло в полдень, мистер Драм, боюсь, вы слишком много знаете. Слишком много, чтобы покинуть этот корабль живым.
Угроза убить Наду - одно. Это могло быть блефом. Угроза убить меня - совсем другое. Здесь блеф был необязателен.
Если вы ведете мой образ жизни, вас обязательно где-то поджидает темный переулок, заканчивающийся тупиком. Там ваше счастье отвернется от вас. Я попал в этот переулок. Маленькая радиорубка на юте польского корабля, короткие утренние часы, гроза за бортом, русский шпион с мозгом как компьютер, американский убийца, выполнивший свою грязную работу, толстый радист, который расскажет своим приятелям во Львове или в Кракове, как застрелили парня в его рубке или, может быть, вывели на палубу и убили - так это, видимо, и произойдет. А может, через год или два на вечеринке с коктейлями в Вашингтоне знакомая вам дама, попивая мартини, повернется к парню, прикидывающему, есть ли у него шансы соблазнить ее, и скажет: "Интересно, что случилось с Четом Драмом? Его уже давно нигде не видно." А парень ответит: "Его выгнали из страны. Живет в Европе или где-то еще." А дама скажет: "Везет же людям." И беседа перейдет к какой-нибудь другой теме. Горстка людей на вечеринке станет обсуждать ее, но это уже не имеет значения.
- Убей его, Юлиус, - сказал Катуков.
***
Лысая голова радиста резко поднялась. Если вы на корабле, и ваше рабочее место радиорубка, значит, вы понимаете по-английски. Мы посмотрели друг на друга, и радист отвел взгляд. Все это произошло за долю секунды. Радист был всего лишь человеком на вращающемся стуле.
В иллюминаторе я видел, как Юлиус смотрел мне в спину. Какая коленная чашечка?
"Интересно, это моя последняя мысль в жизни?" - подумал я.
Юлиус всегда оставался самим собой.
- Прямо здесь? - спросил он, и его вопрос звучал примерно секунду. За эту секунду я развернулся, упал на колени, дотянулся до Магнума, почувствовал, как щелкнула придерживавшая его пружина и ощутил в ладони рукоятку большого револьвера. А потом он дернулся в моей руке один раз, второй... Пока Юлиус выговаривал слова, левая часть его лица смялась, а затылок на фоне переборки взорвался розово-белым фонтаном. Парень умер до того, как упал. Люгер все же выстрелил один раз, разбив что-то из радиооборудования.
- Оставьте, - сказал я Катукову. Он нагнулся на Люгером и не двигался.
- Обратно к стойке. Живо.
Полковник отошел. Радист позеленел и уронил свою трубку.
Шаги на другой стороне рубки. То, что там слышали, могло быть раскатом грома, но какой-то сообразительный поляк решил, что это не так. Голос выкрикнул что-то по-польски.
- Скажите, что все в порядке, - приказал я. - Велите ему убраться.
Катуков что-то крикнул, и неизвестный ушел.
- Соединяйся снова с Дубровником, - сказал я радисту. - Тот же номер. Мне нужен капитан Сторц.
Толстяк взглянул на Катукова. Полковник покачал головой.
Я направил Магнум на радиста и произнес:
- Ну что же, умрешь героем.
После этого он уже не смотрел на Катукова. После пары попыток толстяк, наконец, трясущимися руками натянул наушники, сел к радиоключу вызвать номер, застучал им и взглянул на меня. Он сильно вспотел.
- Передатчик... Пуля... Не работает...
Пот катился по его лицу. Радист был сильно напуган.
- Исправляй, - приказал я.
Он вытащил набор инструментов, при помощи отвертки снял заднюю панель передатчика, и из прибора вывалились какие-то части.
Толстяк показал мне дрожащие пальцы.
- У тебя есть запасные блоки?
- Нет.
- Запасные детали?
- Да.
- Тогда чини.
Есть пять минут, чтобы устранить повреждение.
Радист продолжал дрожать и потеть. Я даже чувствовал его запах. Он взглянул на меня.
- Никаких шансов. Безнадежно.
- Ремонтируй или ты труп.
Лицо толстяка сморщилось, почти как у Юлиуса после удара пули. Он начал плакать и пробормотал:
- Не могу.
Я поверил ему.
- И что вы намерены делать теперь? - спросил Катуков.
- Лодка, - ответил я. - Мы отправим Марианну и миссис Ридинг на берег.
- А если я откажусь?
- Получите то, что получил Юлиус.
Катуков рассмеялся.
- Пистолет в ваших руках, мистер Драм, не делает вас хозяином положения.
Именно это я сказал Юлиусу на автостоянке, когда он направил на меня Люгер. Тогда я был прав. Теперь был прав Катуков. Его смерть ничего мне не дала бы.
Мы оба некоторое время прислушивались к раскатам грома. Эпицентр грозы сместился к Риеке. Я неловко достал одной рукой сигарету, закурил и взглянул на Катукова. Он тоже смотрел на меня. Его глаза за бифокальными линзами были холодными и терпеливыми. Для меня в них не было ничего. Я посмотрел на радиста. Он сидел за стойкой, положив на нее руки, а на них голову.
- Эй, ты, - сказал я.
Круглое лицо резко поднялось. Толстяк всхлипнул, достал носовой платок, вытер лицо и высморкался.
- Какой тут порядок?
- Порядок?
- Если бы меня не было на борту, какое расписание?
Полковник что-то быстро проговорил по-польски.
Это была угроза, но я уловил интонацию и слегка надавил пальцем на спусковой крючок Магнума.
Радист решил, что это все же более близкая опасность.
- На рассвете мы поднимаем якорь и входим в югославские территориальные воды. Портовый лоцман из Риеки поднимается на борт вместе с иммиграционными властями. Лоцман ведет нас в порт.
Мне это понравилось. Мне это очень понравилось. Нужен был радиотелефон. В югославских водах с имиграционными властями на борту я задержал бы Катукова.
- Все это происходит без каких либо указаний от полковника Катукова? - спросил я.
- Да.
- Ты уверен?
- Это правда. Клянусь. Такие наши приказы, если полковник не изменит их.
Катуков не собирался ничего менять. Я посмотрел на часы. Начало третьего. Четыре часа или чуть меньше до рассвета. Я прислушался к дождю, барабанившему по крыше.
И стал ждать.
Глава 26.
Серый похоронный рассвет сочился сквозь иллюминатор. Дождь все еще шел, но ветер стих. Радист нашел одеяло и накрыл им тело Юлиуса. Начищенные старомодные ботинки и каштанового цвета носки убитого остались неприкрытыми. Мы провели несколько часов, прислушиваясь к дыханию друг друга. Мои нервы были на пределе. а силы на исходе. Глаза щипало. Пот промочил насквозь пиджак радиста и наполнил комнату неприятным запахом. И только на полковника Катукова четыре труднейших часа моей жизни, казалось, не оказали никакого воздействия. Его волнистые седоватые волосы лежали по-прежнему аккуратно. Глаза за бифокальными линзами оставались ясными. Он все еще сохранял вид человека, собирающегося созвать группу директоров, чтобы сказать им, как потратить несколько миллионов долларов компании.
Через обшивку корпуса донеслось несколько мягких ударов. Застонала сирена. Ют начал вибрировать. Я взглянул в иллюминатор на спокойное, выровненное дождем море, увидел, что мы двигаемся и вспомнил маршрут из Риеки. Узкий канал, отделяющий остров Црес от материка. Добравшись туда, мы окажемся в югославских территориальных водах, где на борт поднимутся иммиграционные власти и лоцман.
Радио запищало. Однако его хозяин на ноги не вскочил.
- Что это?
- Приемник. Они запрашивают разрешение подняться на борт.
- А ты сейчас не можешь ответить. Они все равно поднимутся?
- Думаю, да, - ответил радист. - Это просто формальность.
Не получив ответа, подумал я, они взойдут на борт и направятся прямо в радиорубку с любезного разрешения капитана. Но даст ли капитан свое любезное разрешение? Должен. Сейчас он, вероятно, сам удивляется. Приказы исходили от Катукова, но этот корабль все же оставался под командованием капитана.
Сколько еще ждать? Мы прошли через узкий канал и минут через пятнадцать добрались до "Навоёвы". Значит, пятнадцать минут. Может, двадцать. Мы двигались медленно, нащупывая путь в дождливом рассвете. Значит, все должно было закончиться тем или иным образом через пятнадцать-двадцать минут. А может, и через полчаса, пока они выпьют капитанского грога, а уж потом пройдут в радиорубку.
Вероятно, Катуков чувствовал такое же напряжение, как и я, но его спокойная поза меня тревожила. Опять я подумал, что он знал что-то, чего не было известно мне. Как, например, роль во всей этой истории Стиво Ридинга.
Двигатель заработал глуше, переборка заскрипела, дождь устойчиво стучал по крыше. Приемник долго пищал, затем умолк. Никаких голосов не было слышно, но развязка приближалась.
Мы остановились. Двигатель судна продолжал работать. Мы тихо скользили по мертвой зыби. Я посмотрел мимо Катукова в иллюминатор, а через него над ютом на море. Маленький ярко-красный пароход с одинокой высокой рубкой приближался к нам, оставляя на черной воде длинный извивающийся след. Я разглядел на палубе шесть фигур в желтых макинтошах и зюйдвестках. Один из них держал в руке свернутый трос. Пароходик приблизился к корпусу нашего корабля и скрылся из поля моего зрения.
Послышался громкий голос. Толчок, и я понял, что они на борту. Десять разрывающих кишки минут проползли на четвереньках. Если они вызвали какие-то перемены в Катукове, то я их не заметил.
Спокойно, подумал я. Они стучат в дверь. Ты впускаешь их. Что бы ни собирался сказать Катуков - а что бы это ни было, сейчас все сгодится - не имеет значения. Ты показываешь им тело под одеялом и говоришь, что этот человек пытался тебя убить, но ты опередил его. Ты называешь имя: капитан Сторц. Это всего лишь иммиграционные власти и лоцман. Они выслушают. Капитан Сторц знает, что ты здесь. Ты скажешь им это. Заставь их связаться с капитаном Сторцем и ты свободен.
Но Катуков тоже понимал все это. И стоял с видом председателя на трибуне.
Шаги приближались от трапа к юту. Потом снова тишина и шум дождя.
Стук в дверь.
Я зашел за стойку, откуда не было бы сразу заметно Магнума.
- Впусти их, - приказал я радисту. - И держи язык за зубами.
Он открыл дверь и держал язык за зубами. Три парня в мокрых, блестящих макинтошах и зюйдвестках. У первого, самого крупного, были странные плоские миндалевидные глаза и широкие скулы, что придавало ему восточный вид. Он сразу увидел то, что лежало на полу, скучающим взглядом осмотрел радиста, потом взглянул на меня и Катукова. Зубы полковника блеснули в полуулыбке. Крупный парень с восточными чертами лица сказал что-то своим спутникам. На секунду они задержались позади, обступив его и стараясь разглядеть сцену в радиорубке. Парень повторил. Его восточное лицо не выражало вообще ничего, но слова звучали, как пистолетные выстрелы. Двое ребят в макинтошах попятились. Я услышал, как загрохотали по трапу их шаги.
Парень с миндалевидными глазами снова посмотрел на меня. Абсолютно плоские глаза безо всякой глубины. Наши взгляды на секунду встретились. Это было все равно, что пытаться переглядеть древнеегипетскую статую - ту, что рисовали в профиль, а лицо все равно фронтально, поскольку египтяне не умели рисовать по-другому. Не то чтобы в этих глазах не было жизни. В них была смерть.
Я увидел, как на восточном лице они медленно повернулись от меня к Катукову, и проследил за реакцией полковника. Она была такой же, как моя. Катуков отвернулся.
В течение минуты никто не открыл рта.
Потом Катуков что-то очень быстро проговорил по-русски. Именно по-русски, а не на сербскохорватском. Я мог ошибаться. Для нетренированного уха славянские языки звучат очень похоже. Но если это был русский язык, если полковник смог спокойно выдержать эту ночь потому, что знал что-то, чего не было известно мне...
Я прервал быстрый поток слов, спросив:
- Вы говорите по-английски?
Щель рта человека с восточными чертами расширилась и выстрелила в меня одним словом:
- Да.
Катуков опять заговорил по-русски.
Я подтолкнул его дулом Магнума и поднял пистолет над стойкой, чтобы его стало видно миндалевидным глазам.
- Тогда мы говорим на нем, - сказал я. - На английском.
Катуков засмеялся. Миндалевидные глаза повернулись к нему, и смех оборвался.
- Хочу представить вам товарища полковника КГБ Иванова, - сказал Катуков.
Палуба покачнулась, и с ней все рухнуло вниз. Конечно, у меня был пистолет, но какую он мог принести мне пользу? Ведь парень с миндалевидными глазами поднялся на борт не один.
- Каково его настоящее имя? - спросил я только для того, чтобы нарушить молчание.
Иванов в России это все равно что Смит и Джонс в Америке.
- Товарищ Иванов, - ответил Катуков, - находится на службе в спецотделе в дивизионе С. С - это смерть, мистер Драм. Товарищ Иванов главный специалист по убийствам в Комитете Государственной Безопасности.
- Ваше оружие, - произнес товарищ Иванов.
Я посмотрел на него.
- Отдайте мне ваше оружие.
У него был режущий ухо голос, нечеловеческий голос египетской статуи, голос робота с искусно встроенным аппаратом речи, в котором, возможно, хранился большой словарный запас, но кто-то забыл смазать движущиеся детали механизма.
Глаза Иванова встретились с моими. Я совершил ошибку, посмотрев в них дольше двух полных секунд. Мои колени стали резиновыми. Гипноз - банальное искусство с множеством необязательных слов и пассов, чтобы убедить публику, но хороший гипнотизер способен лишь взглянуть на вас, сказать, что вы спите, и вы захрапите так, что вас услышат за много километров.
Я отвел глаза.
- Ваше оружие, мистер Драм, - повторил товарищ Иванов.
Я попытался вспомнить, упоминалось ли мое имя. Нет. Но товарищ Иванов знал его.
- Сейчас, - произнес Катуков, - люди товарища Иванова находятся рядом с миссис Ридинг... и миссис Бекер. Как вы думаете, что произойдет, если вы не подчинитесь?
- То же, что и в том случае, если я подчинюсь. Раз я знаю слишком много, они сделают это. Но мы остаемся здесь. Радист выйдет из рубки и скажет лоцману, чтобы он вел нас в Риеку.
Толстяк очень осторожно сделал два шага к двери.
- Нет, - сказал товарищ Иванов.
Радист замер на месте.
Я вышел из-за стойки, проскользнул за скос переборки, чтобы видеть Катукова и Иванова, а затем добрался до двери.
- Вы этого не сделаете, - произнес Иванов.
В его правой руке был маленький вороненый пистолетик. Я даже не заметил, как он достал его.
Я поднял Магнум за крошечную долю секунды, почти мгновенно.
Иванов оказался быстрее. Пистолетик издал тихий плоский звук. Магнум выпал из моих пальцев, а рука онемела по локоть. К полудню она вся почернеет и посинеет, если я, конечно, доживу до полудня.
Катуков обошел стойку и наклонился за Магнумом.
- Нет, - сказал товарищ Иванов.
Пока он это говорил, я ударил его по горлу коротким рубящим ударом ребра ладони и повернулся, чтобы выбить Магнум из-под протянутых пальцев Катукова.
Товарищ Иванов врезался в переборку, но не упал. Одна его рука вцепилась в горло, другая все еще сжимала пистолетик, но уже не так, чтобы произвести с его помощью какие-то разрушения. Дуло было направлено в палубу. Иванов издал сопящий звук.
- Дурак, - проскрежетал его голос.
Я выхватил у него пистолетик. Для этого мне пришлось повернуться спиной к Катукову. Я стремительно развернулся, увидел, что он опять тянется к Магнуму, отогнал его пистолетиком товарища Иванова, подобрал Магнум и прислонился к стойке с оружием в обеих руках. Магнум выглядел здорово.
- Иди, - приказал я радисту.
- Подожди, - произнес товарищ Иванов, все еще прижимаясь спиной к переборке. Выглядел он уже не так плачевно. Миндалевидные глаза уставились на меня.
- Вы ничего не поняли, глупец.
- Иди, - велел я радисту. - Скажи им, чтобы они провели нас в порт.
Беда была в том, что я не знал, сделает это толстяк или нет. Он хотел уйти. Любой оказавшийся в одной маленькой радиорубке с товарищем Ивановым, захотел бы этого, но что потом?
- Это не обязательно, - сказал товарищ Иванов и посмотрел на Драма с двумя пистолетами в руках. Миндалевидные глаза моргнули. Щель рта приоткрылась. Лицо исказила гримаса. Вдруг этот человек заговорил не односложно, как раньше, а полноценными предложениями.
- Товарищ полковник Владимир Катуков, - произнес он, - вы обвиняетесь в деятельности против интересов государства и Центрального Комитета партии. Вы, конечно, станете все отрицать?
Бровь Катукова хмуро изогнулась.
- Мои приказы приходят оттуда же, откуда и ваши.
- Нет, - возразил товарищ Иванов.
Катуков молча смотрел на него.
- Не из комиссариата, нет.
Катуков снял очки, протер их и снова нервно надел.
- КГБ честолюбивая организация, - сказал товарищ Иванов. - А спецотдел еще более честолюбив. Вы же честолюбивее всех.
- В чем дело? - спросил Катуков. - Пять лет мы работали вместе, планировали...
- Нет, - снова возразил товарищ Иванов. - Пять лет назад Начальник директората военной разведки министерства обороны послал меня работать на вас. Пять лет сбора доказательств. В письменном виде. В папках в Большом Знаменском переулке. Они сейчас там.
Маленький рот Катукова сморщился в попытке полуулыбки, но ничего не получилось. Губы полковника дрожали, но все же выдавили звук:
- Главное Разведывательное Управление.
- Да. Верное государству. Верное Центральному Комитету и Президиуму. Не вы. В вас нет верности. Вы предатель. В Большом Знаменском переулке состоялось совещание. Что-то вроде суда. Вы признаны виновным.
Катуков смотрел в миндалевидные глаза долгим испытывающим взглядом, в котором, возможно, была надежда в начале, но ее не осталось в конце.
- Дайте мне один пистолет, - сказал мне товарищ Иванов.
Я покачал головой.
- Глупец, это правосудие. Дайте мне один пистолет. Встаньте рядом со мной с другим. Тогда вы и женщины доберетесь до берега живыми.
Товарищ Иванов протянул руку.
Я вспомнил слова Катукова. Какой суд мог совершить над ним правосудие? Я вспомнил свои слова. Ни один суд моей страны не мог сделать это. Только там, откуда прибыл полковник, где с ним обойдутся, как с Берией.
А если я задержу их обоих здесь, а корабль продолжит идти в Риеку? Если я смогу сделать так, что корабль будет продолжать идти, что тогда? Если Катуков окажется на берегу, затеряется где-нибудь или попытается затеряться, выследит ли его товарищ Иванов?
Конечно, товарищ Иванов выследит его и убьет. На это может уйти месяц, год или даже больше, но товарищ Иванов доберется до него. Одного взгляда в миндалевидные глаза достаточно, чтобы в этом убедиться.
Мой ответ должен был прозвучать отрицательно. Товарищ Иванов назвал это судом в Большом Знаменском переулке, где находится штаб-квартира ГРУ. Я называл это хладнокровным убийством.
- Один пистолет, - сказал товарищ Иванов.
Я снова сделал ошибку, взглянув в миндалевидные глаза.
Они по-прежнему были плоскими, как на рисунках древних египтян. Вы смотрите в них, говорите "нет", но они уничтожают все перед собой. Сейчас в них горел огонек, и он оказал на мои колени точно такое же воздействие, как несколькими минутами раньше. А еще была рука товарища Иванова с тонкими пальцами, странно похожая на женскую рука, повернутая ладонью вверх. И я положил на нее маленький пистолетик, с Магнумом в левой руке заняв место рядом с Ивановым, потому что правая разрывалась от боли.
Товарищ Иванов выстрелил один раз. Будучи товарищем Ивановым, он не промахнулся. Этот человек легко мог положить пулю, куда хотел. Катуков рухнул на пол с открытыми глазами потому что умер мгновенно. Для этого потребовался всего лишь один выстрел. Выпущенная из пистолетика пуля пробила его сердце.
А вот для товарища Иванова, подумал я, пуля понадобилась бы серебряная.
- В Большом Знаменском переулке инструкций насчет вас мне не дали, - немного грустно произнес он. - Иначе вы тоже были бы мертвы.
Иванов спрятал свой пистолетик под желтый макинтош.
- Лоцманский катер ждет. Он отвезет меня и моих людей на берег. Катуков со своими шавками пытался убить вас. Вы убили их. Меня здесь не было. Капитан этого корабля в курсе дел. Капитан Сторц все поймет. А вы поняли?
Кажется, я кивнул в ответ. Очень большой паук оплел мою голову паутиной.
- Радист, - сказал товарищ Иванов.
Ответа не последовало. Толстяк сидел за стойкой, опять уронив голову на руки. Только на это раз он был в обмороке.
- Он тоже понимает, - заключил товарищ Иванов, открыл дверь и вышел. Через некоторое время лоцманский катер с тремя фигурами в желтых макинтошах и зюйдвестках на палубе отчалил.
Двое лишних, решил я. Товарищ Иванов легко справился бы и один.
Я спустился по трапу и под дождем пошел по палубе искать кого-нибудь, кто мог бы отвести меня к Марианне.
Глава 27.
Те же самые хорошо одетые типы или просто похожие на них наслаждались обедом в Сент-Реджис Руф в Нью-Йорке. Тот же самый оркестр Мейера Дэвиса играл музыку, под которую вы могли самозабвенно танцевать, обнимая девушку. Я оставил музыкантов в покое. На этот раз никаких заказов пасодобля. Тогда мы под него прощались.
Был субботний вечер. Две недели и один день прошли с той душной пятницы, когда прах кого-то, кто не был Акселем Спейдом, развеяли над Атлантическим океаном. Марианна оделась в белое и выглядела очень мило, но скромно, поэтому посторонний только со второго или даже с третьего раза мог разглядеть, как она прекрасна.
Попурри закончилось, и мы вышли на веранду посмотреть на город, на темный прямоугольник Центрального парка, на все Рождественские огни мира, вывешенные в пролете моста Джорджа Вашингтона. Я обнял Марианну в легкой манере давнего знакомого, но в том, как она восприняла это, было нечто новое. Словно её больше не беспокоило не очень приятное для нас прошлое или будущее. Последнего, кстати, могло и не быть. Мы стояли здесь вместе, потому что хотели быть вместе, и этого было достаточно.
- Когда-нибудь ты отвезешь меня в Югославию и покажешь ее мне по-настоящему, - сказала Марианна и надула губы. - Я так и не увидела эту страну. Только медленно плывущий через Атлантический океан и по Средиземному морю корабль да день с тем здоровым полицейским... Как его зовут?
- Капитан Сторц.
- Потом самолет в Женеву и еще один в Нью-Йорк. И вот мы опять здесь.
Сначала я подумал, что это мог быть ее протест против моего отказа ворошить прошлое или попытка заглянуть в будущее, но ошибся. Марианна улыбнулась.
- Нет, я не жалуюсь.
Капитан Сторц облегчил нам отъезд из Риеки, несмотря на трудности, предсказанные товарищем Ивановым. Мертвыми людьми на борту "Навоёвы" оказались американский матрос польского происхождения по имени Юлиус Ковальский и младший матрос латвийского происхождения Владимир Катуков. Они застрелили друг друга в драке, пока на "Навоёве" ждали лоцмана из Риеки. Ведь дул "бора".
В Женеве мы навестили в частной клинике Акселя Спейда. Жизнь его была вне опасности. Он медленно поправлялся, но не забыл об испанском золоте, пока я не принес ему экземпляр "Трибюн де Женев". Признание Иво Йовановича было помещено на последней странице, где детально рассматривались важнейшие мировые новости. Йованович признал, что присвоил десять процентов золота. Это была огромная сумма, и он потратил ее на создание пары гуманитарных организаций, спонсируемых ООН. Статья предсказывала, что его политическая карьера в Югославии окончена. Москва же отказывалась признавать факт переправки золота.
- Зачем? - спросил меня Спейд. - Зачем он сделал это? Раз ты спас его внучку, ему не нужно было устраивать пресс-конференцию.
- Он так не думал, - ответил я и посоветовал Спейду просматривать газеты и читать новости из Москвы.
Он сказал, что Кремль станет утверждать, будто признание Йовановича просто старческая фантазия.
- Я имею в виду не официальную реакцию Кремля на его признание. Читай газеты. Йованович решил продать все, что он мог сделать для Югославии, за что-то более важное.
Мы с Марианной вернулись за свой столик в Сент-Реджис Руф. На серебряном подносе лежал экземпляр "Нью-Йорк Таймс". Я попросил официанта купить мне газету, поскольку, судя по сплетням в журнале "Вью", где работала Марианна, в уик-энд в Москве должно было произойти нечто грандиозное.
На мгновение мы забыли о музыке и мягком свете. Сообщение было помещено на первой странице - не в главной колонке, где обсуждался шум на Среднем Западе, а во второй, в крайней левой. В Центральном Комитете Коммунистической партии Советского Союза произошла большая встряска. Пятнадцать членов подали в отставку. В статье, сопровождаемой комментариями русского эксперта "Таймс", объяснялось, что это были лидеры "ястребов" в российской правящей клике. Большинство из них молодые люди, все очень честолюбивые, сторонники жесткой политики по отношению к Западу. Кроме обычных для русских общих слов никаких причин резкого отстранения от власти этих товарищей не объявлялось. Члены ЦК обвинялись в чем-то вроде "буржуазного ревизионизма". В Центральном Комитете их заменило молодое поколение "голубей", являющееся последователями старой гвардии, ныне управляющей СССР. Далее шли рассуждения о надежде на новый диалог между Востоком и Западом.
Переход власти к советским "голубям", говорилось в статье, произошел без какого либо насилия, кроме гибели полковника Владимира Катукова, второго человека в КГБ. Согласно заявлению Кремля, Катуков скончался от сердечного приступа на рыболовецком судне в Черном море. Автор статьи считал, что истинные причины устранения Катукова никогда не будут преданы огласке. Имя его преемника не называлось.
Я начал складывать газету и потянулся к холодной бутылке лучшего в мире шампанского "Тэтэнже". Однако мне показалось банальным провозглашать тост за старика Иво Йовановича.
- Забавно, - сказала Марианна. Ее глаза были устремлены на маленькую заметку внизу первой страницы.
- Что?
- Что-то о югославской секретной службе. Один из их лучших агентов сбежал на Запад. Она исчезла в Швейцарии.
- Она? - переспросил я, придвинув свой стул поближе к Марианне.
- Вот, смотри.
Газетчики сделали вполне ожидаемое сравнение с Матой Хари. Если вы женщина-агент, подумал я, вас сравнивают именно с ней.
- ...лучший агент югославской секретной службы УДБА, - прочитала Марианна, - ...говорит на пяти языках... привлекательная брюнетка... выехала в Австрию и автостопом - автостопом, ты представляешь? - добралась до Швейцарии. Говорят, что увиденное ею на Западе, убедило ее, что там жить лучше и - послушай! - она работала на внутренний секретный отдел УДБА под командованием капитана Сторца. Должно быть, это наш капитан Сторц! Ты знал ее? Ее зовут Эниза Земко. Кажется, так ты произносил это имя?
Я кивнул и, видимо, выдержал слишком длинную паузу, или просто все было написано на моём лице, потому что Марианна понимающе улыбнулась, когда я сказал:
- Да, я встречался с ней пару раз.
Перевод с английского Сотникова И.В.
© Copyright: Сотников, 2018
Свидетельство о публикации №218091200094
Свидетельство о публикации №218091200094
Рецензии