Новогодние каникулы. Глава 14. Подвал

Марина открыла глаза в кромешной темноте. Шевелиться не было сил, а мысли в голове текли вяло и были такие же сонные и заторможенные, как и она сама, их приходилось подталкивать, чтобы не сойти с ума в темноте какой-то комнаты огромного дома, куда она попала по своей глупости. Страха не было, только пить хотелось ужасно. Марина облизала губы и закачалась на зыбком тумане легкого забытья.
Когда же полетела под откос ее жизнь? С какого момента она стала чувствовать себя, как эквилибрист, шагающий по ненадежной узкой тропинке над пропастью, на самом дне которой раскинулась трясина? Чуть сдвинешь в сторону центр тяжести, неправильно поставишь ногу, сделаешь неверный шаг, и камни погребут тебя под собой. Она шла по краю, по острым и хрупким выступам скалы, старалась балансировать и, как можно осторожнее пройти узкий и опасный участок своей дороги, но знала, что не сможет одна удержать тело в нужной позиции — ей нужна была опора. Необходима. А на кого опереться? Где найти надежный тыл, хоть какую-то уверенность, что при самом плохом раскладе ее не оставят подыхать в болоте, протянут спасительную руку или просто кинут длинный шест, по которому она и сама сможет выбраться? Пока все получалось наоборот: ее топили, отнимая последний глоток воздуха, стоило поднять голову над вонючей жижей, как ее макали в нее снова и снова, а длинным шестом, который мог бы стать спасительной перекладиной, били по рукам, чтобы не хваталась.
Когда все началось?
В тот день, когда она сломя голову рванула из дома, лишь бы не слышать оскорбительные обвинения матери в свой адрес? Может быть. В тот момент она готова была уехать куда угодно, жить в любой каморке, голодать, но чувствовать себя полноценным человеком, а не второсортным просроченным товаром. Ей казалось, что все получится, стоит только захотеть. Не вышло. «Каждый должен быть кому-нибудь нужен», — кажется так говорилось в старом мультике, а что делать тем, кто не нужен никому? Что делать, когда один за другим от тебя отворачиваются все, кто тебе дорог?
Мать оказалась последней в списке тех, кто отказался от нее. Не стала останавливать, а вроде даже с облегчением смотрела, как дочь торопливо скидывает свои вещи и вещи внучки в большую сумку. Не произнесла ни слова на рев Дашки, которая не понимала, почему им надо уезжать.
А может, тот обманчиво-пологий уклон появился еще раньше, когда после двухлетнего отсутствия, не доучившись на втором курсе столичного педагогического института, Марина вернулась в родную деревню с пятимесячным ребенком на руках? С собой она привезла Дашку — темнокожую девочку, дитя нежной и трепетной любви к Нголо, высокому черному парню из далекой африканской страны.
Когда между ними вспыхнула безрассудная страсть, Нголо уже отучился на последнем курсе того же института, был чествован, как признанная звезда студенческой баскетбольной команды.
Марина покорила его сердце на общей вечеринке в честь окончания учебного года, исполнив самбу-кариоку. Она была неотразима в своем ярко-красном платье с широкой юбкой, которая создавала стремительный огненный вихрь вокруг ее босых ног. Парень не смог удержать в узде свой темперамент и присоединился к ней — вместе они взяли такой бешенный ритм, что остальные студенты только рты пораскрывали и окружили их восхищенной толпой, во все глаза глядя на взрывную смесь элементов самбы, румбы и капоэйры.
Летние каникулы Марина провела в волшебном сне, без зазрения совести уверяя мать, что все лето у них практика в детских садах. В конце августа сказка кончилась — Нголо уехал в свою далекую страну обучать грамоте маленьких соплеменников, о такой мелочи, как прощание с любимой девушкой он не вспомнил.
Марина выла по ночам в подушку, накрывшись с головой тонким одеялом, и мешала спать девчонкам — соседкам по комнате в общежитии, которых пока еще не коснулась такая вот, неземная любовь. Сердобольные подружки уговаривали сосредоточиться на учебе и не думать о Нголо, но разве возможно было забыть взгляд антрацитовых глаз, от которого внутри вспыхивал пожар, горячую кожу кофейного цвета, сильные ласковые руки и обещание всегда быть вместе, что бы ни случилось.
Первый раз ей стало плохо прямо на занятиях, на первой паре. Не обращая внимания на удивленный оклик преподавателя, она вылетела из аудитории и выплеснула содержимое желудка в большую мраморную урну, стоящую в углу широкого коридора. На следующий день не смогла впихнуть в себя завтрак и свалилась в обморок у возвышения кафедры, когда делала доклад по заданным тезисам, потом обмякла, сидя на лекции в душном конференц-зале, с шумом обрушив на пол свою сумку с коленей. В течение двух недель, каждый вечер она засыпала, со страхом ожидая утра, каждое утро зеленела от слабости и неукротимой тошноты. В конце концов, истребив у соседок по комнате все запасы активированного угля, Марина подсчитала свой цикл, купила в аптеке несколько тестов и решительным шагом направилась к врачу делать аборт. Это был второй ее поступок, о котором мама не должна была ничего узнать.
Обследование УЗИ показало семнадцать недель беременности.
— У меня только первый месяц нет месячных, — не поверила Марина.
— Бывает и так, — жизнерадостно заверила ее пожилая женщина-врач. — Спортом занимаетесь?
— Только танцами, но это просто увлечение.
— Значит, для Вашего организма — это не просто увлечение, а нагрузка, раз понизился уровень эстрогена. Со спортсменами иногда так бывает.
— Что же мне теперь делать? — недоумевала Марина.
— Рожать, — доктор пожала плечами. — Первая беременность чревата осложнениями при вмешательствах, к тому же, сроки для возможного аборта прошли. Тут и выбирать нечего.
— Я только год отучилась!
— Ну и что? — доктор была невозмутима. — Зато беременным всегда идут на уступки при сдаче зачетов — будете автоматом получать — даже еще лучше, а потом возьмете академический отпуск. Берите заключение и заводите обменную карту у гинеколога. Всего хорошего, не забудьте обрадовать своего молодого человека.
На ватных ногах Марина вышла из кабинета УЗИ. В общаге порылась на разных форумах молодых мам в интернете и пришла к выводу, что надежда еще есть — вполне возможен выкидыш.
Не откладывая в долгий ящик, она записалась в тренажерный зал; каждое утро задолго до начала занятий штурмовала городской парк стремительным бегом, прыгала с крутых горок, наплевав на тошноту, занималась танцами до изнеможения, приводя в восхищение партнеров своим темпераментом, но ребенок с генами далекой африканской страны упрямо цеплялся за жизнь. В один прекрасный осенний день, когда под холодным моросящим дождем Марина месила грязь старыми кроссовками на парковых дорожках, он укоризненно стукнул ее изнутри один раз, несмело. Остановившись от неожиданности, она почувствовала еще один толчок. Несмотря ни на что, ребенок Нголо жил в ней, терпеливо сносил ее выходки и жалел. В тот миг она разрыдалась то ли от горя, то ли от счастья, то ли от жалости к маленькому существу, которого бросил родной отец, то ли — к себе самой.
Небольшой живот появился только после шести месяцев, никто не принимал ее за беременную, никто не делал никаких послаблений на зачетах, а самой ей было стыдно выпрашивать оценки, словно она загораживалась маленьким беспомощным комочком от гнева преподавателя.
О том, что начались роды Марина поняла, посетив рано утром туалет перед своей обязательной пробежкой по парку. Не став никого обременять заботой о себе, она достала заранее приготовленную сумку с документами, обменной картой, сменой белья и вышла из общежития. До городского роддома доехала на автобусе. Через два часа схваток у нее отошли воды, а вместе с ними на свет появилась темнокожая девочка Даша, вся облепленная беленькими пленками. За все это время Марина не издала ни единого стона.
— Все бы так рожали! — похвалила ее толстая акушерка.
Кожа ребенка оказалась гораздо светлее чем кожа Нголо, словно черный кофе разбавили молоком. Щедро разбавили.
Дашу нужно было одевать и кормить, ей нужны были коляска, подгузники и много всяких других вещей. Марина бросила учебу, начала цепляться за разные подработки, а уйти она могла только часа на два вечером, когда с ее ребенком могли посидеть подруги, но возвращаться нужно было строго к одиннадцати, и она старалась не опаздывать. Через пять месяцев комендант студенческого общежития решил, что за его молчание нужно приплачивать, но у Марины не было ни копейки лишних денег, тогда ее вежливо, но твердо попросили освободить койкоместо — второй курс института остался незаконченным. Марине пришлось вернуться домой — одна в городе, без крыши над головой, без работы, с пятимесячным ребенком на руках она не смогла бы прожить.
— Шлюха! — мать встретила ее увесистой оплеухой и разбудила Дашку.
— Отродье! — прошептала она, неприязненно разглядывая темнокожую внучку.
Марина стиснула зубы — ей нужна была поддержка и надеяться больше было не на кого.
Четыре года она жила по жестким правилам, работала в магазине уборщицей и носильщицей одновременно. Четыре года слушала упреки в лицо от матери и осуждающий шепот за спиной от своих односельчан, четыре года ходила опустив голову, отбивалась от пьяных одноклассников, которые все, как один решили, что она доступна для свободной любви.
Нголо стал вторым, кто ее предал: ветренный и избалованный женским вниманием — что значила для него ее любовь? Ничего, просто он решил покрутить с подвернувшейся девочкой остаток дней до отъезда на свой континент.
Однако, первым человеком, кто с легкостью променял ее на двух чужих детей, был родной отец. Вялые и тяжелые мысли потекли вязкой и тягучей рекой болезненных детских воспоминаний.
Марина-пятиклассница замерла на кровати, вслушиваясь в сдавленные стоны и возню за плотно закрытой дверью. Звуки страшат ее до помутнения в голове, до животного ужаса, она накрывается одеялом с головой, зажмуривается и дышит ртом — так легче переносить страх. После того, как нажаловались соседи, родители дерутся молча, в полной темноте, не издавая громких звуков, до дочери доносятся только приглушенные охи матери и полное боли шипение. Выбраться из-под одеяла, чтобы пойти туда, сделать что-нибудь, как-нибудь остановить их невозможно, после того как, услышав это в самый первый раз, она заглянула в кухню и вылетела оттуда от крепкого удара по спине. Вся покрывшись липким холодным потом, девочка съежилась под своим укрытием. Стычки между родителями стали происходить все чаще, потому что мама поздно возвращается.
Утром Марина еле поднялась, в школе еле таскала ноги, заснула на втором уроке, на расспросы учительницы только трясла головой — ни один вопрос не доходил до заторможенного сознания. Даже то, что ее отпускают домой с последнего урока, поняла не сразу, а лишь когда подружка проорала ей в ухо:
— Иди домой!
На следующий день, в выходной к ним заявился участковый. Худой, как жердь, высокий, как дядя Степа — его и звали так же, как мультяшного милиционера — он иногда заходил к ним попить чаю и поболтать с ее отцом и расспросить Марину о жизни. В этот раз ее позвали не сразу, сначала взрослые долго беседовали на кухне, за плотно закрытыми дверями, потом участковый тщательно изучал Маринин дневник, читал редкие замечания и пожелания классной руководительницы, написанные внизу страниц, наконец, тихо обсудил что-то с ее родителями и ушел. С того дня драки по ночам прекратились, но между родителями чувствовалась натянутая враждебность, а через месяц Маринин отец собрал вещи и переселился к другой женщине, с двумя сыновьями которой дочь училась в одном классе.
Отец оказался первым, кто предал ее...
Глубоко вздохнув, девушка погрузилась в беспокойный сон.

                * * *
 
Спасть мешала Дашкина возня рядом с кроватью. Марина силилась сказать ей, чтобы шла играть в свою комнату и прекратила скрипеть половицами, дочь она держала в ежовых рукавицах: Дарья слушалась по первому слову, и воспитательница в детском саду неизменно ее хвалила — иначе и быть не могло. Но отчего-то, спросонья язык не хотел ворочаться во рту, а все тело было одеревеневшее, словно она отлежала себе все бока, сколько же она проспала? И будильник не зазвенел, а может, она его не услышала?
— Дарья, немедленно прекрати! — выговорила Марина и открыла глаза.
Вокруг нее была кромешная темнота, что само по себе было странно: окна съемной квартиры выходили на детский сад, на территории которого всю ночь горели два мощных фонаря, заливая светом охраняемый периметр и отбрасывая блики в окна жилого дома.
Глаза Марины не находили ни малейшего отблеска — темно, как в подземелье. Распухший нос мешал дышать, от разлившегося по лицу отека правый глаз еле открывался — боль в затылке помогла вспомнить крутящиеся, как в калейдоскопе картины из фильма ужасов, в котором Марина оказалась непосредственной участницей — жертвой.
Она облизала пересохшие губы и ощупала свое ложе — тонкий жесткий матрас лежал прямо на пыльном полу, было темно, тепло, сухо, над головой топтались, отчетливо скрипя половицами. Рядом кто-то заворочался, застонал.
— Кто здесь?! — вскинулась девушка.
От страха по всему телу пронеслись ледяные мурашки, словно колючий зимний ветер ворвался в темноту душного подземелья.
— Не кричи! Сиди тихо! — тут же донесся до нее горячий шепот.
— Вы кто?! — Марина дернулась со своего лежака, но застряла ногой в какой-то дыре и снова упала.
— Да не дергайся! Все равно не убежишь, ты привязана за ногу, неужели не видишь?
Тихий злой шепот исходил уже совсем с другой стороны. Марина завертела головой, и от резких движений скудные очертания выступивших из темноты предметов поплыли перед глазами, к горлу поднялась тошнота, заставив со стоном опуститься обратно на лежак.
— Тише, девки! — предупредил кто-то третий.
В темноте неизвестности становилось людно. Марина отдышалась, поборов рвотные позывы, и снова попыталась вглядеться в окружающую черноту. Постепенно глаза привыкали, скоро она уже смогла различить белеющие пятна — других, таких же несчастных узниц этого помещения. Судя по голосам, их четверо вместе с ней.
— Пить хочу, — простонал кто-то у самой стены. Пятая девушка.
— Терпи, терпи! — испугался первый голос.
— Не могу терпеть, тошнит меня, — жаловалась пятая узница.
— Девчонки, а мы где, вообще? — снова встрепенулась Марина.
Внезапный ужас сковал грудь, сдавил легкие.
— Ой да заткнитесь вы! — второй голос, наполненный ненавистью, раскалился огнем. — «Где мы?» — передразнил он и сам ответил. — В заднице мы — уж давно пора понять!
Марина осторожно села на лежаке, поморщилась от ноющей боли в затылке, и еще раз осмотрелась: похоже на подвал, слева черным провалом зиял прямоугольник выхода, потолок терялся среди кромешной темноты. Она дернула ногой, ощупала руками металлическую дужку на щиколотке и подумала, что у Дашки давно кончилась еда. Нужно как-то выбираться отсюда — должен же быть какой-нибудь выход! Надо всего лишь освободить ногу и найти его.
Пальцы обследовали самодельные кандалы на ноге — металлическую полоску, скрепленную болтом — пару раз повернуть отверткой — всего и делов-то. Только где ее взять? Марина пошарила на полу, рядом с собой — там было полно мелких острых камешков, но они никак не могли заменить острие металла, здесь, вероятно, еще сгодилась бы заколка, но Марина ими не пользовалась, на худой конец подошел бы гвоздь, и вполне возможно, он валялся в каком-нибудь углу подвала, но, чтобы его найти надо было встать с лежака. Попытки освободиться оказались тщетными, затылок раскалывался, все происходящее казалось нереальным.
— Плохо мне! — металась девчонка. Пятая, лежак которой был устроен возле самого выхода. — Ой, горит все внутри!.. Воды хочу… Холодной, как из мамкиного колодца… 
— Вспомнила мамку, — угрюмо усмехнулась девушка рядом с Мариной. — Господи, выбраться бы живыми! Если ничего не изменится за два дня — помрет Олеська, — констатировала она.
— Объясните мне кто-нибудь, где мы находимся?!
Марину внезапно обуял неконтролируемый ужас от ужасной догадки.
— А ты вокруг себя оглянись, — посоветовала ей вторая девчонка, сидевшая чуть поодаль, прислонившись к стене. — По-моему, все предельно ясно. Тебя как зовут?
— Марина.
— Лера, — представилась девушка. — Олеську ты уже знаешь, дальше Настюха, а рядом с тобой Люська.
— А скоро все станем Наташами, — коротко усмехнулась Люся. — Это при самом лучшем раскладе, если не убьют или сами раньше не передохнем. Олеська, сука, заняла первую очередь! — послышался сдавленный всхлип.
— А вторая кто? — продолжила интересоваться Лера. — С тобой еще одну девку привели — дылду такую.
— Я не знаю, — Марина пожала плечами в темноте, ничего такого она не помнила: ни, как ее саму доставили сюда, ни подругу по несчастью.
Значит их тут собралось шесть человек, шестая пленница-дылда не подавала признаков жизни, даже дыхания не было слышно.
— Мама, мамочка, прости меня, — шептала Олеся.
Из спасительного забытья, в котором она пребывала почти все время нахождения здесь, ее вырвал голос новенькой узницы, и теперь сознание то возвращалось к ней, то снова уплывало.
— Похоже, температура у нее, — заметила Марина.
— А это так всегда после наркоты — жар и понос, — «успокоила» ее Лера.
— Может, крикнуть, чтобы пришли, дали ей лекарство какое-нибудь?
— Ты что, дура, или до тебя все еще не доходит?! — сверкнула белками глаз Люся. — Мы у маньяка! Ты хочешь его позвать?! Садиста и убийцу?!
— Он не похож на садиста, — вдруг влезла в их шепот Олеся. Похоже она приходила в себя. — Мне один раз попался такой клиент, ох! — она тяжело выдохнула. — Заплатил за всю ночь — я думала не доживу до утра. Две недели встать с постели не могла, не то что работать. Привел к себе на хату, а у него там игрушек, каких только нет — ой, девки, какой ад я вытерпела! — Олеся умолкла, только частое хриплое и неровное дыхание говорило, что она еще не уплыла в свое небытие.
Марина опустилась на топчан. От страшных слов соседки, произнесенных обыденным тоном, в затылке запульсировала горячая боль, сидеть не было сил. В этом подвале она не одна была такой ослабевшей, почти все девушки лежали, сидела только Лера. Она подтянула к себе свободную ногу и прислушивалась, подняв лицо к сводам подвала.
— Ходит там, тварь, топчется, — констатировала она. — Уж скорее бы все закончилось, не могу тут сидеть и гнить заживо.
Она тяжело вздохнула.
На короткое время наступила тишина, все окунулись в свои нерадостные мысли, топот сверху тоже прекратился. Вскоре Марина начала испытывать мучительную жажду, отчаянно захотелось пить, но никто к ним спускаться с ужином не собирался. Как будто услышав ее мысли, Олеся мечтательно прошептала:
— А у нас в колодце вода чистая-чистая, вкусная, лучше всякой газировки.
Девушки дружно повернули к ней головы.
— Сейчас бы попить прямо из ведра, мне бы лучше лекарства помогло. Ой, горит все внутри! — рыдала несчастная девчонка. — К мамке хочу!
— Перестань, замолчи! — не выдержала обычно сдержанно-терпеливая Настя. — Без твоих стонов тошно, невыносимо! К мамочке захотела? Повезло тебе, раз досталась такая мама! А меня вот, мать продала своему хахалю!
— Как продала?! — ужаснулась Марина.
Лера усмехнулась и заерзала на своей подстилке, ей ужасно хотелось курить.
— Как продают? За деньги, — огрызнулась Настюха. — Один раз пришла из школы, а она мне в зубы пакет с трусами и показывает на одного из их тепленькой компашки, мол, с ним пойдешь.
Марина вспомнила свою мать, отцову сожительницу Лариску, безразличные глаза отца. После своего ухода из семьи он ни разу не пытался заговорить с дочерью, отворачивался, словно и не видел ее на тесных деревенских улицах, где хочешь-не хочешь, а столкнешься, молча проходил мимо, хотя она останавливалась и ждала. Через три месяца отец перевез новую семью в соседний район, больше они ни разу не видели друг друга. В то время Марине казалось, что нет ничего хуже, когда вот так теряешь родителя.
— Из компании? — переспросила Люся.
— Ну да, — подтвердила Настя. — Сколько помню себя, у нас всегда не дом был, а проходной двор. Вечно самогонка на столе, дым коромыслом, народу всегда полно. Когда она меня продала, я еще понять не могла, что происходит, маленькая была. А сейчас понимаю — на дозу ей не хватало.
Девушка горестно вздохнула и замолчала.
— И дальше чего? — подтолкнула Люська.
— Ничего, — угрюмо отозвалась Настюха. — Мужик увез меня к себе и пользовался в свое удовольствие. Я у него два года в таком же вот подвале просидела, — с лежака послышались сдавленные всхлипы. — А когда я ему надоела он перепродал меня, да ошибся слегка — покупатель ментом оказался. Меня вернули матери.
— Как?! — возмутилась Марина. — Почему матери?
— Потому что она — моя мать, — усмехнулась рассказчица. — А мне тогда было всего четырнадцать лет.
— Но она же наркоманка!
— Да кто знал-то об этом? Ну, подумаешь, выпивала — кто в деревне не пьет? Всем плевать было, какая она, главное — ребенка нашли и вернули. Она ведь, когда протрезвела спохватилась, что соседи скажут, да и накатала заяву в полицию, что мол, пропало дите, а она, мол, вся такая в печали осталась и не в силах справиться с утратой — ее жалели!
— Жесть, — прокомментировала Лера.
— Кошмар какой, — согласилась Марина.
Олеся молчала в своем углу, в тишине слышалось тихое неровное дыхание без хрипов. Грудь девушки слегка вздымалась, глаза были закрыты. Шестая девушка по-прежнему не подавала никаких признаков своего существования. Плотная темнота обрисовывала контуры неподвижно лежащего на боку тела.
— Да, — Настя горько вздохнула. — Она всем трепала, что я сбежала сама с тем мужиком, проститутка малолетняя. Обо мне такая слава ходила по деревне — проходу не давали, особенно пьяные, а там из молодых парней одни алкаши и остались, кто не пил, те уехали. Вечером невозможно было по улице пройти.
— Ну и сука твоя мамаша! — выдала свой приговор Лера.
— Ну хоть кто-то за тебя заступался? — поинтересовалась Люся.
— Нет, — Настя потрясла головой и продолжила рассказ. — Через год мать осмелела, попыталась подложить меня под одного своего козла. За плату, естественно.
— А уехать ты не могла? — возмутилась Лера. — Ведь были же у вас какие-нибудь родственники? Неужели никто не приютил бы?
— Говорю же, мать всем ездила по ушам, что это я соблазнила того мужика и сбежала с ним! Кто бы из теток подпустил меня к своим детям? Все сочувствовали матери, а меня считали пропащей. Я на учете состояла в полиции, в школе проходила тесты у психолога…
— Ну ладно, и чем все закончилось, с твоей матерью? — перебила Лера.
Настя помолчала, собралась с мыслями и продолжила ужасное повествование и своем детстве:
— На Пасху к ней приперся ее Боря. Чего они там напились и нанюхались я не знаю, только ночью они на меня вдвоем навалились — совсем невменяемые были. Ну я их и убила, — буднично закончила рассказ Настюха.
— Убила?! — не поверила Марина.
— Как же ты с ними справилась? — прищучили Настю девушки чуть ли не хором.
— У меня под подушкой нож лежал. К шестнадцати годам я поумнела, без оружия не ложилась. Сперва пырнула Борю в горло, а потом полоснула мать в бок куда-то. Насчет нее у меня нет полной уверенности, что умерла сразу. А после я уехала.
— И что, так легко удалось скрыться? — допытывалась Люся.
— Легко удалось. Утром отмылась от крови, вылила на пол все подсолнечное масло, набросала тряпок, подожгла и пошла на утренний автобус до райцентра. Оттуда пересела на электричку, потом еще раз и еще — весь день колесила. На последней доехала до конечной остановки и осела в том городе. Там и работу нашла.
— Кем же ты стала там работать в шестнадцать лет? — не подумав, брякнула Марина.
— Моделью! — тихо рявкнула Настя, перевернулась на бок и заплакала.
— Тихо! — вскинулась Лера, ощупывая потолок тревожным взглядом. — Туда пошел.
Она кивнула головой в сторону темного проема. Девушки замерли, прислушивались, сверлили взглядами потолок. Быстрые шаги затихли, в подвале наступила мертвая тишина: всхлипы и рыдания замерли на губах пленниц, даже Олеся молчала, Шестая так и лежала, отвернувшись от всех.
— Давайте спать, — скомандовала Лера. — Сейчас должно быть где-то около полуночи, нужно выспаться — утром он рано приходит.
Марина положила поудобнее голову и протянула руку к шестой девушке — та лежала совсем рядом. В ответ на прикосновение Шестая отпрянула в сторону, насколько позволяла привязанная нога. Не издавая ни звука, пленница старалась рассмотреть обитателей подвала. Марина тихонько ахнула, прикрыв рот ладонью — затравленным взглядом с топчана смотрел Виолетта…