Отрывок из романа За гранью хрусталя

- А нерусские идеальные миры есть?
- Наверное, есть... То есть, конечно же, есть... Но мы пока о них не знаем. С одной стороны, внешние разбойники – это косвенное тому подтверждение. Но они могут быть и из неидеальных миров. Например, мир Бетти... Вы говорили с ней о нём?
- Как-то нет.
- Странно... Она из мира, похожего на наш, но другого.
- А ты откуда знаешь?
- А я ее порасспрашивал. Честно говоря, думал, ты тоже.
- Да, она что-то говорила, что ее украли в детстве. Но я как-то не особо поняла.
«Наверное, не особо и пыталась», - со вздохом додумал Леха, но вслух сказал:
- Понятно. Кстати, мир у нее весьма интересный. Он как бы «полуидеальный». Правда, она почти ничего не помнит. Что-то вроде наших «хрустальных» переферий с малым благословением, но притом с реально разными государствами и языками, и более того, как бы это сказать, естественной историей. Россия там есть, но другая. Не столь большая, с католической верой и немножко другим, хотя и весьма похожим, языком.
- Ни черта себе, сколько узнал!
- У меня это профессиональное. Но не важно. О других империях, русских ли, других ли, я думал. Но пока это всё праздные размышления. Вот если б найти туда ход...
- Будет война?
- Вообще-то, да. Скорее всего. Пока мы готовим просто вторжения, но если наткнемся на другую Империю...
- Ты хочешь?
- Честно? Открыть новые земли для экспансии, да, хочу. Стать их величеством вице-императором новых земель, очень хочу. Наткнуться на другую Империю, нет, не хочу. Что я, сумасшедший?.. Знаешь, я очень тривиален в своих желаниях. Хочу, чтобы у меня всё было, но мне за это ничего не было. И ко всему прочему, у меня нет желания ломать чужой работающий порядок, даже если они проиграют войну. Честно. Но если придется, что еще останется делать?
- Интересно, кто это мог бы быть? Немцы?
- Не думаю. Был бы у них рядом такой мир, не проиграли бы они две войны у нас. Хотя, может быть, где-то далеко... И, возможно, там немножко другой немецкий. С англоязычными посложнее будет... Но больше всего я бы опасался «Хрустального Санскрита».
- Почему?
- С немцами мы, скорее всего, договоримся. Тот, у кого благословение окажется меньше, скорее всего, признает свою зависимость. Я, во всяком случае, на рожон не полезу. То есть, если Его Величество пошлет, долг исполню..., но, думаю, он думает так же, как и я. Мы с ним даже внешне похожи, а в этом плане просто тождественны. Да-а-а... А полезут они, пусть пеняют на себя. А вот этика идеальных индусов может не допустить каких бы то ни было переговоров с теми, кто вне каст.
- Не поняла.
- Черт. Как бы это сказать короче. Почему индусы не едят мяса?
- ?
- Не все они сами это осознают ясно. Но суть индийских религий в том, что все мы вышли из Атмана-Брахмана, то есть, иными словами, Бога, являемся его воплощением, и в него вернемся. И люди, и животные и все сущее. С одним «с».
- Можно не уточнять.
- Да ладно, я так, на всякий случай. Так вот, поэтому любое страдание, причиненное кому бы то ни было, это страдание причиненное самому себе. От воплощенья к воплощению мы движемся от Бога к Богу. Но в каждом конкретном воплощении должны делать то, что должно, – Леха поставил ударение на первом слоге. – Человек же, не понимающий, что нельзя лишний раз доставлять страданье, в том числе убивая животных для еды, не достоин того, чтобы быть человеком. Таким образом, он вне каст, вне порядка и вне закона. И если их благословение окажется выше (что весьма вероятно), боюсь, они не станут вести с нами переговоров. Просто уничтожат, как мешающих жить недочеловеков.
- Они правы?
- Я не могу быть уверенным, но похоже на то.
- Почему же ты не переходишь в их веру?
- Знаешь, что ответил барон Мюнхгаузен турецкому султану? Человек из Боденвердера не может быть турком. У человека одна Родина, как одна мать. Я в той системе, в которой я есть, и не считаю, что должен из нее выходить. Более того, я присягал Его Величеству, и присягу эту не нарушу. Подчеркиваю, если я наткнусь на идеальную Индию, или она на меня, я не буду пытаться ее переделать. По меньшей мере, сразу. И попытаюсь решить иерархические вопросы по понятиям. У кого благословение меньше, должен признать примат другого, но никак не навязывать свой уклад, даже если твое благословение окажется большим, - Леха так и сказал эту фразу. – Его Величество, думаю, поступит так же... Кроме того, положа руку на сердце, не думаю, что, отказавшись от мяса, я существенно изменю что-либо в море мирских страданий. И, с другой стороны, у них тоже есть слабое место. Посмотри на нас. Наш символ хозяина жизни – это молодой человек с подкатанными рукавами. Человек, не гнушающейся тяжелой работы. В европейском сознании нет презрения, например, к рыбаку. В Индии же очень много физических работ испокон веков было просто западло для представителей высших каст. Рыбой же из-за неприятного запаха занимались чуть ли не опущенные. Это раз. Во-вторых, идеальная Индия – это пример расового феодализма. Ох, как не случайно от культуры к культуре идут одни и те же символы. Свастика, в том числе. Почему у них под таким запретом смешение каст? Любые половые контакты. Даже господин-рабыня. Чтобы не было бастардов, и по лицу каждого сразу было видно, какое место он занимает. В этом что-то есть, но это что-то не есть хорошо, – в голосе Лехи послышались нотки «общезападного» акцента. – Кстати, современная Индия – это совсем другое дело. Даже по языку. Поэтому, надеюсь, если «Хрустальный Санскрит» где-то и есть, то очень далеко и до нас не доберется... А еще к нашим преимуществам, в конце концов, с нами Спаситель.
- Ты веришь в Христа?
Леха вздохнул.
- Буду краток. Да. Верю. И имею этому подтверждения. Каким-то непостижимым образом он был сразу в нескольких мирах или тогда свершилось сразу множество перескоков. Но давай сейчас оставим этот вопрос. Прости, я не готов к серьезному объяснению и не могу позволить, - Леха отчаянно подбирал слова, - говорить о святом запросто. Прости!
- Хорошо. Насчет Мюнхгаузена, это откуда? Я что-то не припоминаю...
- Скорее всего, ты не видела этого кино. Это немецкий фильм тысяча девятьсот сорок третьего года. Знаешь, после того как меня турнули из Легиона, работал я садовником и вообще, – Леха так и сказал «садовником и вообще», – у одного старичка на севере Италии. Эмигранта первой волны. Но старичок был такой живчик. Со всей техникой на «ты». У него была потрясная коллекция и книг, и фильмов.
- Сорок третий год... Фильм про войну?
- Представь себе, нет. Просто хорошая сказка. Я посмотрел тогда с большим удовольствием. У нас в прокате он не вышел разве что, потому что кому-то наверху показалось неэтичным, что Мюнхгаузен показан любовником Екатерины.
- Серьезно? Забавно.
- Да. А вот «Девушку моей мечты» сорок четвертого ты могла и видеть.
- Не видела, но бабушка много рассказывала. Там эта Ева Браун снималась.
Леха хмыкнул.
- Если бы там снималась Эва Браун, его бы нам точно не показали. Там снималась Марика Рёкк. О ней тоже ходили слухи как о любовнице Гитлера. Адольфа. – Леха опять хмыкнул, но под грозный взгляд Лиды посерьезнел. – Просто уточнил. Вздорные, конечно, слухи, но так «горе побежденным». Кстати о фашистах. Тот старичок мне порассказывал о своих собратьях по судьбе. Был один такой писатель... Черт, забыл фамилию, но это не суть важно. Как писатель он в истории все равно не остался. Да и вообще... Так вот, этот перец был знаком со всеми впоследствии большими фашистами еще до их прихода к власти. Итальянскими фашистами, в смысле. А с министром внутренних дел (или как там у них?) вообще чуть ли не дружил. Так вот, когда он обратился за получением итальянского гражданства, ему ответили, что это не так просто, – в голосе Лехи опять прорезался этакий немецко-эстонский акцент . – В конце концов, его, по его же словам, записали как официального осведомителя в среде русских эмигрантов, и только через какое-то время, исчисляемое годами, на основании принесенной им в качестве стукача пользы, ему было дано гражданство.
- А может, такие это были фашистские друзья, что решили попользовать...
- Умница! Знаешь, я тоже сразу так и подумал, - Леха ухмыльнулся. – Более того, почти уверен, что записан он был не только формально. Видимо, действительно такие были друзья, - Леха опять рассмеялся. – Но это с одной стороны. А с другой, похоже, у них действительно не было выхода. Бюрократическая система в Италии уже тогда работала именно так. А «фашистские друзья» просто совместили приятное, так сказать, с полезным.
- Как это сделал ты? – неожиданно для себя спросила Лида.
- Как тебе сказать? – Леха вздохнул. – Я ведь тоже могу обидеться. Во-первых, я тебя осведомительницей не сделал. И никаких заданий не давал. Ведь правда?
- Правда, – Лида улыбнулась.
- Из нас тобой – вообще очень плохие шпионы. Даже если основательно взять за яйца. Пардон! Меня, в смысле. А тебя... В общем, ты поняла! Мы будем информировать спустя рукава, все время «не замечая» проступки хороших людей.
- А другие?
- Все люди разные. Есть такие, что сразу находят, кому стучать. Ты, возможно, с этим не сталкивалась, потому что ты сама – не такая, а власти у тебя никогда не было. Ох, как был прав Шопенгауэр, что каждому из нас надо слишком много пройти, чтобы понять, что не все – такие же как мы.
- А ты?
- О, я с этим «добром» наобщался, мало не покажется. Еще на Алтае... Какая это все-таки мерзость. А что делать? Поддержание порядка порою требует. Да, о чем я? Во-первых, я не сделал тебя осведомительницей. А во-вторых, мне очень приятно, что ты лежишь в моей постели, но я бы тебя не затаскивал таким образом. Честно. При малейшей возможности. Но ее у меня не было. Причем, сегодня я не уверен, что она была и у министра внутренних дел Италии. Помнишь разговор Пилата со Спасителем в «Мастере и Маргарите»?
- Смутно.
- Пилат делал всё, чтобы не утвердить приговор. Но на просьбу Спасителя «ты бы меня отпустил», он ответил: «как я могу сделать это после твоих слов?! – в голосе Лехи зазвучало неподдельное воодушевление. – Я твоих взглядов не разделяю. И я не хочу занять твое место».
- «Трусость – самый тяжкий порок», - само собой вырвалось у Лиды.
- Наверное, так, - голос Лехи упал. – Но это не меняет дела. Самое страшное, что Пилат не мог спасти Спасителя даже ценой своей жизни. Разве что организовав побег... Да и это реально не мог. Даже преданные ему люди сами бы его сдали. Потому что нет обоснования. В этом случае для них Пилат просто сошел бы с ума, а сумасшедший прокуратор – это совсем нехорошо. Это всё страшно. Действительно страшно. Но так бывает. Видишь катастрофу и осознаешь, что все уже бесполезно. У того же Булгакова помнишь разговор Алеши Турбина с Мышлаевским: «Мне поджечь склад?» «Зачем?» «Чтоб не достался петлюровцам?» «Какая разница?» У Алеши тогда еще было оправдание, точнее самооправдание. Его «король», то есть гетман бежал. Как воину защищать ему было некого. И, в конце концов, сам он все равно погиб. В жизни бывало и хуже. Когда воины вынуждены предавать собственных королей и готовить капитуляцию, дабы сохранить хоть что-то для и от нации, поставленной на грань уничтожения. Я не могу осуждать Роммеля или Канариса, сделавших этот шаг... Бывают такие положения. Кстати, у нас оно было в сорок первом.
- ??
- А что? Большая часть промышленной территории занята врагом, в плен взято... Лучше не говорить сколько. Доктор Геббельс рапортует, что русских не осталось, Москву защищают монголы. Элитные пограничные части уже в тылу врага продолжают бешеное сопротивление, оно, сопротивление это, воспринимается врагом с уважением и пониманием, но это все уже походит на агонию. То, что в таких условиях генералы не стали задумываться о какой-нибудь не очень позорной капитуляции и переходе на сторону победителя, даже не чтобы спасти свои шкуры, а чтобы хоть что-то от страны осталось, так вот, это было чудом. Как и то, что мобилизованные в срочном порядке азиаты не взбунтовались. Царю-батюшке в свое время такое не удалось.
- Что ты хочешь сказать?
- Я сам не знаю в полной мере, но мы должны были победить, а немцы проиграть. Что-то должно было произойти именно на основании нашей победы. Или просто у немцев не оказалось потусторонней поддержки.