Что я люблю. Моя Сондуга

Едешь по узкой лесной дороге, сухо, радуешься, что погода стоит летняя. Чуть дождь, и на песке машину бросает из колеи в колею, в лужу заезжаешь как в масло, хочешь-не хочешь цепляешься руками в поручни и, совсем по-детски,  замираешь от страха. Сегодня повезло, деревня встречает.

Встречает так же, как когда-то тетя Анфия: «Робятки, милые!». Вскрикнет, хлопнет руками, и начинает хлопотать – что подать, чем угостить. И вдруг ставит на стол пельмени! Пельмени! Не как обычно - яблоки, не чай с «рачками», не по пирогу с луком, и, даже, не банку козьего. Мы стоим, шаркаемся, не решаемая сесть. Медведь! Настоящий! Ну да, вот только что на мосту оббегали еще влажную шкуру. Ох, а придем сытные, дома попадет. Переглядываемся. «Ну, чего стоите? Садитесь! Небось медвежатину и не ели никогда». Не ели! Садимся.

Дорога долгая, сердце прыгает от нетерпения! Вот он, поворот на гравий с большой дороги, вот он мост! Вот это да, целый мост!  А 20 лет назад отец прогонял тут «ниву» по двум бревнам. Вот здесь останавливались зайти в лес, поздороваться, понять, что в этот год ждет… собрать земляники. Вот родник, холодный, немеют руки! Неужели окунались в детстве? Вот церковь. Заросла… замираешь от какой-то незнакомой горечи.
Поля… поля! Кажется, вот только вчера катался кубарем по ржи, колосья царапали ноги. Там же, в высокой траве, порвал цепочку, конечно не заметил, потерял. А вечером в баню. Ох, и влетело от мамы! Нет, ну точно – это было вчера.

Приходил соседский Васька, бабушка вынимала пироги из печки, кутала их, а мы крутились рядом, щипали края, ягодным соком жгли языки и пальцы. Потом хватали по вчерашнему куску и бежали кататься на палке и смотреть колодец. Колодец там был особенный, рубленый, в отдельной избушке посреди деревни, меж трех домов. Ах, какое у этого колодца было колесо - до самого неба! Папа разрешал крутить, а мы подпрыгивали, чтобы ухватиться за следующую жердь, и, даже умудрялись в эти две секунды прокатиться!

Вот он, знакомый поворот, мимо двух деревень, в самый конец. Дальше – лес. Каждый раз под впечатлением от заросшего иван-чаем пожарища целой деревни, где жил дядя Ваня, - к нему родители ходили звонить и за молоком, а мы - играть с кошками, обязательно высматриваешь ухоженные дома, найти хотя бы два на деревню – за счастье! Выдыхаешь: ездят, помнят.

Папа на дворе, видит нас еще издалека, и, не спеша, чтобы не выдать чувств, идет отпирать калитку. Я тоже здороваюсь сухо, еле сглатывая ком. Папа! Папа!

Заходим в дом, по пути на мосту берем продукты, накрываем стол. В красном углу горит лампадка, оконные рамы держатся на двух изогнутых гвоздях, обои местами пожелтели, на центральном месте прабабушкина  благодарность на советском бланке... все по-прежнему. Кажется, поднимешь голову, и увидишь напротив, на лавке во всю стену, сидит пятилетний брат в колготках с дырами на коленях и в бордовом свитерочке с крупными кругами… Поднимаешь голову, папа заносит самовар, уворачиваясь от моего сына.

К вечеру на полатях расстилаю тюфяк с сеном, запах стоит дурманящий. И,  неловко как-то застилать постель «городским» бельем с рисованными кошками. Хочется тканое, накрахмаленное. Даже хочется ватных подушек, на которых спишь как на камнях, и которые на утро всегда обнаруживаются на полу.

Засыпаю с мыслью поскорее пойти в лес с отцом. За три года соскучился по буреломам, а в них по отцовым рассказам, где была тропка в школу, где пролегала узкоколейка, где пахали поля, куда гоняли скотину, где сенокосили, как медведь прогонял с брусничника, где стоял дедов дом …

Утро… Просыпаюсь в полумраке, в тишине, выспавшийся, отдохнувший. Кажется, что шесть утра, а, оказывается, десять. Отец уже пробежался по огороду, позавтракал, принес дров. Был бы скот, к десяти бабушка бы уже обрядилась и, в последний раз, уткнула бы тесто в кринке. Глубокий день для деревни.

Выхожу умываться босой по мостку и траве, умывальник капает и звенит колокольчиком. Кругом все жужжит, шелестит, журчит и пахнет. И, кажется, нет на земле места лучше, чем моя Сондуга!