Хроники Одиночки. 7х7 провокаций

1. Сердце Донбасса

- А мне сегодня сон приснился такой... ну, как все сны... интересный, - набивая трубку, как бы нехотя говорил нам Одиночка.

Мы сидели у вечернего костра, костра Одиночки. Мы - это группа каякеров, студентов разных вузов и  просто близких по возрасту, случайно сбившаяся в пункте проката каяков в плотную стайку - нам было хорошо вместе, хорошо на этих полиэтиленках в этом Чёрном море, и, казалось, всё нам по плечу, даже плавание на расстояние больше часа гребли от балаклавской бухты... ровно до тех пор, пока не поднялась волна. И вот теперь мы сидим над галечным пляжем у костра Одиночки, пьём чай Одиночки из котла Одиночки, бурно обмениваемся своими эмоциями и слушаем Одиночку - того, кто первым с радостью помог нам всем, но ходит по этому морю на своём надувном катамаране один, без всякой надежды на помощь...

 - Сон был про то, как сотник Мыкола, пробравшись по многокилометровым штрекам и штольням, на почти двухкилометровой глубине, поливая всё вокруг короткими очередями из автомата и с криком "смээрррть-творохх-хаммм!!!" врывается огромное подземелье, а в центре его - громадная летающая тарелка, стоит на ажурных ножках, сверкает разноцветными огнями и манит его зелёной бегущей волной вдоль опущенного трапа.

- Вот оно, "Сердце Донбасса!" - радостно думает Мыкола и буквально врывается внутрь, а там открытые дверцы шкафа и голос в голове "Для вооружения"..., и пока Мыкола последний патрон и перочинный ножик в шкаф не сложил, следующая дверь не открылась..., а за нею тоже комната, и шкаф, и голос в голове "для амуниции"....

Одиночка надолго отвлёкся, раскуривая свою вонючую трубку, и как-то грустно продолжил: "А из последней комнаты вышел Мыкола, вымытый, сытый, благостный, умиротворённый, любящий и любимый, одетый во всё чистое-чистое, новое, шафрановое, удобное и красивое, прямо в день, под солнышко и ласковый ветер, в донецкую степь на хлебное поле в аккурат посредине между лесочком вокруг посёлка и терриконом рядом с шахтой... А в руках у Мыколы две книжки: "Реальная История" и "Русский язык"....



2. Мяван

Я держал в руках две книжки и думал "Что же ты со мной сделал, а?"

Я летел по штормящему морю на своём катере на сигнал GPS-маячков и слушал бубнение хозяина проката каяков: "Тэррористы! Выкуп за детей будут трэбовать, да?" - а все 15 великовозрастных оболтусов оказались живы, здоровы и даже как-то умиротворённо счастливы.

Я темнел лицом, слыша причитания Ашота: "Вах! Мои лодки! Мои вёсла! А ещё на каждом по спасжилету - всё утопили!" - а все 8 каяков в полной комплектации, да ещё и с вёслами, и со спасжилетами оказались в наличии, разве что прилично побитыми злым августовским штормом.

Я хотел поблагодарить спасшего молодёжь и имущество Одиночку, а он сразу огорошил меня моей детской кличкой - "Привет Мяван!" - и откуда же он узнал её, если я и сам забыл, что Марат Янович Ан, подполковник морской пехоты в отставке, в детстве был Мяваном?

Я молча плюнул и развернулся, чтобы уйти, помочь грузить на катер и эти полиэтиленовые каяки, и недоумков-каякеров, - а он в спину толкал, протягивал мне две книжки, и всё уговаривал взять, хотя бы посмотреть; я криком загнал эту великовозрастную школоту на борт и с рёвом 60-сильного дизеля вырвался на воду, вгрызаясь в штормовую волну, в брызги от носа до кормы - а он шёл спокойно рядом на своём тряпично-трубчатом, каком-то ненастоящем, очень игрушечном катамаране, с наполовину свёрнутым парусом, так, что от номера остались только первые буквы "СП" и как-то небрежно-спокойно перекрикивал движок: "Ты не волнуйся, я на Инжир, а ты в Балаклаву, мы, Мяван, только вместе выйдем из бухты"...

А вот сегодня я вышел в обед из офиса, и услышал из-под машины Его голосом "Мяваннн!!!" - и присел, заглянул под днище, чтобы увидеть маленького котёнка, когда произошло это...

И, в принципе, ничего странного, обычная халатность, на 50-градусной жаре с перегревшегося газового баллона сорвало клапан, и он пролетел над моей головой, выбив стёкла в машине, и котёнок, естественно, убежал, а я сидел на земле, держал в руках те самые две книжки, на которых сидел котёнок, и плакал, вспоминая Одиночку, и думал "что же ты со мной сделал, если мне ни капельки не страшно смерти и не радостно из-за того, что выжил, а только тоскливо и грустно, наверное от того, что котёнок - убежал?"...



3. Баба Яга.

Я проснулась оттого, что котёнок убежал, вроде бы только что спал рядом, грел мне ноги - а тут вдруг убежал.

Он, конечно, котёнком, чёрным пуховым клубочком был три года назад, но для меня и сейчас котёнок, хоть и размером с добрую дворнягу - взяла в руки трехручковую клюку на качающейся тарелке, сосед, Кирюха мне сделал - и двумя руками взяться можно, и грудью опереться, и на неровном полу прочно держится, - на голову платком пакет с документами - хоть опознают кого хоронить, если что - навязала, и пошла искать по дому.

- Мудрик!... Мудрилка!... Ах ты зараза одноглазая, рубленый хвост, палёный нос!  - ругалась я на котейку, взбираясь, полусогнутая, под крышу, на бывший третий этаж моей хрущёвки...

Когда-то жила я на нормальном втором этаже, в однокомнатной улучшенной планировки, а сейчас живу в избушке на курьих ножках: от первого только опорные колонны, выше третьего всё разрушено, на необвалившуюся стенку третьего накидали балок наклонно, старым шифером да рубероидом сверху прикрыли, но сюда, под крышу, хоть лестница нормальная, подъездная сохранилась - нет, и здесь котейки нет, придётся спускаться вниз...

Вниз спускаться и трудно, и больно: лестницы подъездной нет, да и подъезда нет, добрые люди откуда-то винтовую шахтную металлическую притянули, к арматуре приварили, но эта лестница не для моей скрюченной фигуры, не для моих негнущихся костяных ног - да куда ж ты зараза кошачья подевался, а, Мудрюша!?

- Ага, вот ты где, Мудрила-мурчала, радость моя, хромая-черномазая, в подвале, где Кирюша живёт! - потянула на руки дрожащего кота, а он всегда дрожит и прячется, когда обстрелы чует, всегда ровно за час бежит спрятаться туда, куда не попадут, как в самом маленьком детстве, когда и мамку его, и братишек-сестричек того помёта - а он, хоть и раненый, хоть и без глаза, и без куска хвоста, а выжил, - потому и я его ищу!

Села, оглянулась по сторонам, по стенам подвала, вспомнила, как мы тут прятались в 14-м, в 15-м, в 16-м, и подумалось: "А может, оно и к лучшему, если прямо сюда, сразу, одним снарядом, вместе с котиком и фотографиями близких моих, кого уже и в живых нет, а? Чтобы и ополченцы не дразнились "Дед Кощей да бабка Яга", а так бы и говорили, и на памятнике написали, что тут погибли сосед Кирилл и, как в детстве мама говорила, пани Ядвига?"



4. Шахтёрская баллада

"Звук полонеза, пани Ядвига, яркое солнце в плёсе над Влтавой..." - а ведь ты меня так и не узнала, да и ведь сколько лет прошло с тех пор, как вы с сестрой и мамой жили в номере первом рядом с клубом, и рядом с твоим окном всегда играл патефон, а я в номере первом рядом с милицией, и под моим окном участковый всегда костерил хулиганов и алкашей, а потом ты научилась петь и танцевать, и после седьмого поступила в культпросветучилище, а я пошёл в ФЗУ и в шахту, вот в эту же, "имени 25 лет РККА"... а сколько нам, военной безотцовщине, было в том голодном 1947-м, в тех трёх бараках по склону оврага, по девять или по десять лет, да?

Я встретил тебя второй раз уже в 2000-х, на пенсии, когда похоронил жену и старшего сына, погибшего в ВГСЧ на спасработах, когда ты - всё такая же гордая, высокая и статная, всегда с книжкой, даже когда с голыми коленками пасла на пустыре козу Зойку, разве что длинная пушистая светло-русая коса ниже пояса стала совсем светлой, как соль с перцем, седой, - разменяла свою трехкомнатную сталинку в самом центре на две двушки детям и внукам и однушку себе рядом с центром, ведь к тому времени мой шахтный посёлок из дикого захолустья очень далеко от центра стал "совсем рядом с центром", и там, где прежде из шахтной столовки в бурьяны выплёскивали помои, уже сверкал огнями и двухэтажной парковкой ночной клуб "Вирус РККА" - я тебя сразу узнал, но, как и в глубоком детстве, так подойти и не решился, ведь я стал хоть и не тот худой и кривой гвоздь в мамкиной вязаной кофте, отцовской довоенной кепке и с руками в карманах, чтоб оттягивать слишком короткие брюки вниз, которого ты когда-то назвала "персо-пОляком, потому что Кирьян это Кир плюс Ян, царь персидский Кир плюс польский Ваня", но всё же пивным бочонком размер 68 рост 2, да ещё и с больными ногами...

Я всегда стеснялся, конфузился в твоём присутствии, ведь у тебя была и сцена, и хор в Кремлевском Дворце Съездов, и консерватория, и архитектурный институт, а у меня 3 года на флоте и шахта - шахта-шахта: забой, проходка, ГРОЗ, маркшейдерство, даже институт заочно, как тогда говорили, "заушно" - кто я по сравнению с тобой?

А потом опять пришла война, пришла бомбёжкой, обстрелом ракетами и очень крупным калибром артиллерии, и штурмом карательными батальонами, и от первых же попаданий от твоей кирпичной хрущёвки остался только один подъезд, точнее, его огрызок - а я не знал, выжила ли ты, а моя панельная хрущёвка провалилась под землю, сложилась, как карточный домик, и мой второй этаж стал подвальным, и дружок внучка, гостившего тогда у меня, тоже ополченец, не вовремя сунулся в подъезд - и от него остался только калаш с пятью рожками, и лежали мы с внучком на остром битом камне в щели на том, что когда-то было балконом нашим, и били одиночными в просвет между упавшими плитами по ногам тех карателей, что подходили близко к этому просвету, только по ногам потому, что и видели их только ниже пояса, и каждым выстрелом я мстил за твой дом, за тебя, я почему-то так и не подумал, не вспомнил тогда о других павших, о соседях и друзьях - и застряли гады бандеровские, замешкали, затормозились, стали окапываться, лупить по развалинам, а тут и "Урал" с ополченцами успел на подмогу - может, за эти выстрелы по ногам, за месть, которая оказалась зря, мне теперь с ногами так плохо, что почти совсем не чувствую, что только на руках, как крабик, по своему подвалу и ползаю?

И сколько раз приезжал средний, он сейчас какой-то командир в ополчении, но приезжал и простым бойцом, и каждый раз ругался, руками махал, слюной брызгал, "ты что, бессмертный, как Кощей?" орал и удивлялся, всё увезти меня отсюда хотел - ему и невдомёк, что никуда я отсюда не уеду, потому что ты теперь ко мне приходишь, то часто, то изредка; потому что ты теперь со мной разговариваешь, хоть и не узнаёшь шпыня из соседнего барака голодного детства, но доверительно и уважительно; потому что хоть и чужим именем называешь, Кириллом, а не Кирьяном, но интересуешься, заботишься, даже, хоть и согнула тебя беда, всё мне помочь стремишься - куда я теперь от этого, зачем, если я тебе тут нужен?

Я молча сижу при свете фонарика в кресле с колёсиками, мастерю для тебя крючки на клюку, чтоб проще по винтовой лестнице спускаться-подыматься, и смотрю: вот твой наглый черный хромой одноглазый пират сожрал всю кильку, что передал через снайперов мне внучок, ты, Ядвига Казимировна, втянула его длинное толстое тело себе на руки, на коленки, присела на кушетку и уснула, свернулась такой элегантной змейкой, каким-то чудом уместившись там, где и мне лежать было бы коротко - а котяра спит у тебя на коленках, а голову положил на живот, и мурчит-мурчит-мурчит - как шахтёр храпит после смены...

Ох, знала бы ты, как я ему завидую!...



5. Вовка.

Знал бы он, как мы ему завидовали уже тогда - не знаю, что он делал бы, но посудите сами: началась война, а нам, 10-12-летним пацанам, как только стрельба пошла, всего и внимания на передке в лучшем случае "А ну съ*$лись отсюда быстро к мамке", а то и "Эй, волонтёры! Забрать эту школоту обнаглевшую и завезти в комендатуру, чтоб посидели пару деньков, под ногами не путались!" - и остаётся только комп или телефон с интернетом и вконтактиками, а его дядька с собой в бэтр связи брал, внутрь, когда никто не видел!

Мы всегда были и вместе, и все как один, и у нас у всех то батя, то старший брат, то оба в ополчении, но это наши родные, привычные, и за украденный из магазина патрон вполне могли привычно шею начистить так, что пару недель на синюю ж.пу не сядешь; а к нему приехал дядька, дядька из героической горевшей Одессы, в прошлом офицер, мало того, что служил в ВДВ и при Союзе чуток Афгана застал, мало того, что целый год на рыболовецком траулере по настоящему океану ходил, так он ещё и армейский связист, и постоянно с руководством трётся, в курсе всех событий и планов - но молчит!!!

А если с руководством, то и каждый день на передке, но и каждую ночь дома, у сестры, Вовкиной мамы, новости сообщает, по дому помогает, рассказы рассказывает - и мы прибегали послушать, а когда Славянск сдали и в Донецк отступали, бэтр связи подбили - его, раненого, не в госпиталь, а в общагу к сестре, куда и всех нас, детей и домашних из семей ополченцев, так что тут Вовке и наступила лафа: каждый день с дядькой, столько нового, столько рассказов про море, про паруса, про то, как ходят, как рулят, как с парусами управляются...

А потом был душный жуткий август 14-го, и каждый час бомбёжки и обстрелы, и дядька Вовки не долечился, рванул на фронт под Новоазовск, где и погиб... после того Вовка твёрдо решил стать военным моряком, поступить в Нахимовское: бредил парусными фрегатами и многопалубными линкорами, подводными лодками и быстрыми незаметными эсминцами, неуловимыми торпедными и смертельными ракетными катерами, зубрил мозголомные названия снастей и парусов, а по ночам вскрикивал, повторяя эти странные термины...

И в нынешнем 18-м ему исполнилось четырнадцать, и, уезжая поступать, он взял и выложил в инет все записи про дядьку - ведь никто не знал, что он их делает, а он, гад, записывал, и не только голос или видео, но ещё и на бумажку, а потом расшифровывал, и в файлы набивал, и картинками сопровождал - и всё на сайт, всё то, что ему дядька рассказывал; и фотки кораблей, о которых дядька говорил, нашёл, и карты мест и проливов, и даже сам чертил, если речь о наших местах и боях шла, и стрелочки, и обозначения военной техники и подразделений - целых четыре года сам всё готовил, один, сам языки программирования выучил и компьютерным художником стал сам, никого не позвал, всё сам - мы, читая и обсуждая, от неожиданности и зависти всей общагой бурлили, как сельский сортир после килограмма дрожжей!

Мы прямо обалдели, мы столько всякого говорили и думали про Вовку, что, будь слова камнями, ничего странного не было бы, что Вовка не доехал, попал вместо Нахимовки в больничку, догеройствовался: добро бы из горящего супермаркета там людей выводил или животных из зоопарка, или там спасал утопающих, нет, он просто увидел, что грузовик под разгрузкой сорвало с ручника и тот стал скатываться назад, на остановку, ну и не придумал ничего лучше, чем самому под колёса кинуться, хотя мог бы бросить сумку там или кирпич...

И вот сейчас, в последние выходные августа, встретились, съехались, собрались на городском ставке за общагой, на заборе сидим, курим, но не про "как я провел лето" делимся, и не про планы, что делать будем - все Вовке кости моем, высмеиваем его поступок, мол, не факт, что не случайно свалился, даже Анном Карениным обзываем... но сами, при этом, глаза прячем, как будто каждый сам себе боится задать вопрос "А ты - смог бы так?"



6. Просветление.

"Шо, ты смог бы так? - да брешешь, то ж тебе не с дивчиною гопака!" - привычно лениво, беззлобно и завистливо переругивались сегодня, как и каждое утро, глядя на разминку начальника караула и начальника конвоя, зэки после сытного обильного завтрака, потягивая сигареты по кругу, - а внизу, в котловане, два дородных седых и тяжёлых, даже местами обрюзгших казака отложили в сторону шашки и омоновские резиновые "демократизаторы" после спарринга и фланкировки, и потянулись руками к обломкам камней под ногами, а стоящие по кругу, по краю котлована вооружённые конвойные и караульные отбивали ритм и наяривали "ой-ся ты ой-ся, да ничего не бойся, да если хочешь убежать - ляг да успокойся!" - и в этом ритме начальники брали в каждую руку по камню и бросали - сначала друг другу и караульным, потом тем из зэков, которые не выдерживали сидя слушать заводной ритм, вскакивали на ноги, чуть ли не вприсядку бросались в круг, подпевая, ловили камни в полёте, чтобы, сделав руками оборот, откинуть их ещё дальше назад и вверх, другим зэкам, а те ещё дальше - ещё один трудовой день разборов завалов на месте когда-то столичного города Киева, уничтоженного вот этими самыми людьми, которые тогда ещё не были зэками, были солдатами и офицерами армии убийц и мародёров, как их называли мирные жители, "всучьих войск", начался...

А когда солнце склонилось к закату, когда охрипшие от пения и покрытые серой каменной крошкой и зэки, и конвой, и караул, накидавшись кирпичей, потянулись в сторону автодомов с баней, кухней, зоной отдыха, столовой и бассейном, начальник караула, есаул Кирсанов, вдруг объявил: "Если кто не помнит, забыл или не знал!"

И остановилось всё, остановилось, развернулось лицом к офицеру, застыло, замерло на месте, обратилось в слух - а он продолжал: "Помните, как мы поём? Мышка за кошку, кошка за Жучку, Жучка за внучку..." - и подхватили, подтянули в том же ритме, на ту же мелодию "ой-ся ты ойся, внучка за бабку, бабка за дедку, счастлив будет старый дед после пятой репки!"

"Так вот!" - хриплый голос есаула покрыл хор голосов, - "Вот он! Выйди сюда, бывший капитан артиллерии Антонюк Николай" - и к есаулу протолкался невысокий, плотно сбитый, чуть-чуть цыганковатый на вид мужичок средних лет, - "Ты помнишь свой приговор? Что и за что? Доказанное участие в обстрелах домов мирных жителей, приведших к массовым увечьям и гибелям, доказанное руководство уничтожением памятников архитектуры и культурного наследия ЮНЕСКО, доказанное участие в мародерстве и хищениях в особо крупных размерах, приговор - пожизненное - помнишь? Но! Но у нас есть трудовое соревнование, и тот, кто в этот день работал лучше всех, больше всех, качественнее всех, получает за этот день "мышку"! А пять "мышек" дают "кошку"! А вот пять "репок" дают право претендовать на УДО! Вот у тебя сегодня "старый дед" стал пятой "репкой", ещё один день трудового подвига - и УДО! Надо готовить документы. Куда ты хочешь? Туда?" - и есаул кивнул на запад, за новый обводной канал, охвативший руины древнего Киева вплоть до аэропорта в Жулянах огромной дугой так, что город стал не на правом берегу, а на огромном острове.

- Та не Боже мой! - Антонюк замотал своей гривой так, что вся седина поднялась столбом кирпичной пыли, обнаружив иссиня-чёрные крупные кудри, - я лучше здесь, с хлопцами! А то, шо только по-русски говорить, так лучше знать буду, оно полезнее той мовы будет - и улыбнулся, подмигнул, как-то несерьёзно, лукаво и залихватски.

- Не пожалеешь? Ведь там и НАТО, и Евросоюз с евробезвизом, и разные свободы с правами человеков, а тут ведь УДО придётся всерьёз отбывать, раз напьёшься, раз закуришь или нагадишь, где не положено - опять на пожизненное? - нагнетал есаул, сурово хмуря брови над смеющимися чёртиками глаз.

- Ну, там да, такого строгого порядку нема... - задумчиво понурил нос Антонюк, но тут же упрямо мотнул головой и радостно выкрикнул, - Зато там и такой красоты нема, как я хочу сделать! - и показал рукой в другую сторону, на восток, где из ничего, из руин и развалин вставал, поднимался к небесам восстанавливаемый, но пока незаселённый город, тянулись мосты через Днепр, сверкал стеклом и металлом Подол, тянулись к небу кресты и маковки церквей и храмов Андреевского спуска и даже "Лаврентьевна" -  фигура статуи-победительницы - тянула вверх свои пока ещё пустые, без щита и меча, руки, возносясь над вновь белыми стенами тысячелетней Святой Лавры...



7. Настройка Круга

Возносясь над белыми стенами тысячелетней Святой Лавры или погружаясь в пучины морских глубин, на самой труднодоступной вершине мира или на жёсткой жердочке поперечной балки надувного катамарана, над бурлящими волнами штормящего моря или возле капающей с потолка тёмного бомбоубежища струйки конденсата - всюду сидел Он, Творец, сотворивший Этот Мир, Бог ли, будда или боттхисатва, самая большая Сила, самая великая Мощь, самая громадная Благость и самая бесконечная Любовь Этого Мира - потому что сам Он и есть Этот Мир, - и молча страдал.

Он сам был Этим Миром, каждой его частичкой, каждой точкой, он крутил время Этого Мира взад и вперёд, то ускоряя события, проматывая тысячелетия в минуты, то замедляя, растягивая секунды в года, как крутит прокуренным пальцем заерзанную пластинку диджей на сельской дискотеке - и от разочарования из его глаз молча катились слёзы.

Он ведь так хорошо всё придумал, Он удалился от Всех, чтобы избежать направленного на других Зла - зависти, лжи, ненависти, жестокости, фальши, фанатизма, подлости - Он создавал Идеальный Мир, Мир, у которого только Один Бог - Он Сам, Мир, который только Его, а потому внутри Мира всякий сможет встретить только другую часть Его - своего Бога, а значит, часть самого себя, ибо все они части Его... а на поверку, если даже у невинных детей лучшие из равных вызывают не восхищение и подражание, а зависть; если страдания престарелых вызывают не сочувствие и сострадание, а зверскую жестокость; если счастье совместной работы не представляется иначе, чем тюрьмой и зоной -  это Его приводило в ужас, ведь оказавшись даже самыми правильными одиночками, оставшись один на один с Богом, Его люди даже Свободу, Эгоизм и Одиночество соединили в одно, либеральное учение, обратив всё то, что Бог хотел изгнать из их жизни против другого, такого же одиночки, против Него в каждом, против своего Бога... который чувствовал себя не просто одиноким, но слабым, испуганным, больным - именно больным, больным размножением сознания, шизофренией!

Но он был, хоть и очень юным, но уже Богом, а значит, рядом со страдающей Душой была другая, анализирующая, которая делала выводы и подсказывала, что если психически больной понимает, что Он болен - Он уже начинает выздоравливать, что если Он - Бог, то Он должен, Он обязан суметь Всё поправить, излечиться, вылечить себя и вылечить Своё Тело - Свой Мир, и вот уже мыслеруки Бога потянулись к регуляторам настроек Себя, и Бог начал меняться, а вместе с ним менялся и Мир: всучья артиллерийская бригада проснулась посреди ночи в диком ужасе от того, что всем приснился один и тот же сон, в котором эпически-древний и Легендарный Кирьян Царевич вместе с Ядвигой Прекрасной оседлали своего Адски-Чёрного Кота С Одним Светящимся Глазом и едут сюда, чтобы каждому из них заглянуть в глаза и взвесить душу; мальчишки-беженцы из оккупированных земель Донбасса создают яхт-клуб, чтобы собрать денег на лечение Вовки, а Мяван, наплевав на свой высокий чин и армейский гонор, приходит к ним учителем; фашистские бандеровские ублюдки вдруг осознают себя очень древними шумерами, одеваются в глиняные шапки и тростниковые юбки и проваливаются в 4-5 тысячелетие до нашей эры, а восстановление разрушенного Киева становится строительством Вавилонской башни, основная цель которого - не башня до небес, а общий язык сердца и сотрудничества, язык взаимопонимания, без которого результат как у упрямого либераста Сизифа...

И тут Учитель Бога не сдержался, фыркнул от смеха: у Белокрылых Ангелов Его при Вавилонской башне на поясе болтались казацкие шашки, а ноги были в заправленных в лаковые сапоги синих галифе с красными лампасами...

Но прекратилось и это - на более высоком уровне очнулась Богиня, частью Чьего Мира был и этот Бог со своими невыученными уроками, и Его Учитель, очнулась от созерцания Всей Себя, сосредоточилась на том фрагменте Себя, где жила школа Богов, фыркнула неудовлетворённо "неправдоподобно!", "сусально!", "слишком пафосно!", "некрасиво!" - а она была красивой Богиней, во всяком случае, она сама про себя так думала, и занудно-скрупулёзно следила, чтобы Всё в Ней было Красотой, и тоже потянулась к регуляторам Своей Души - так вот и не случилось в Донбассе Чуда, не высадились из летающих тарелок Добра зелёные человечки Справедливости, диверсанты не проросли пальмами и баобабами, взрывы не стали кронами цветущих фруктовых деревьев, зависть не стала состраданием, а ненависть - взаимопомощью...

И только где-то в самом низу пирамиды Миров-Богов, в тёмной больничной палате реанимации под капельницей и медицинскими приборами проснулся тот мальчишка, который не сможет стать нахимовцем, который Есть-Станет Одиночкой в бурном море, который внутри разума уже становится Творцом Своего Мира, который не сможет не продлить иерархию Миров-Богов; проснулся, вспомнил, как неумолимо надвигались огромные сдвоенные колёса грузовика, затягивая внутрь, между собой и под себя и камни, и портфель, и даже большую дорожную сумку, а за спиной на остановке плакала в большой детской коляске двойня у галдящей по телефону бестолковой мамаши, вспомнил, как не хотелось прыгать туда, вспомнил и этот сон про пирамиду Миров-Богов, и про Бога-недоучку, страдающего от своей неумелости, - и ему захотелось вдруг вместе с Ним, Мальчишкой, Ровесником проснуться ещё раз, проснуться от того, что кто-то вошёл в его Мир, в Его палату, пусть хоть Баба-Ядвига с клюкой, хоть казак с кирпичом, хоть тупой Мяван или медсестра с уколом, но лучше, чтобы мама, чтобы можно было обнять её тёплое мягкое тело, уткнуться носом ей в грудь и сказать: "Мама! Мама! Мне сегодня приснился такой сон!..."