Лето в подарок

Чаликов остановился перед дверями и вдохнул осенний воздух, - кто знает, возможно, в последний раз на свободе. Там – воздух другой.
Он вошел в двери. Здесь свобода закончилась и начиналась полусвобода. Это еще не неволя, но уже и не воля. Отсюда есть выход, который не для всех, он для тех, кого общество признало опасными для своего мирного сна. И сегодня можно попасть в эту дверь, что не имеет обратного хода, за которой лишь длинный коридор вперед. На много лет вперед.
Чаликов присел на скамью. Нет, еще не на «черную скамью подсудимых» как то в песне поется, пока лишь на скамью в коридоре, поздоровался с подошедшими «подельниками» или как здесь таких называют, - «сподвижниками», и с их адвокатами. Один из них был жизнерадостный кудреватый молодец, ездивший на хорошей иномарке, иллюстрируя  сим поговорку «раз процесс, два процесс - скоро будет мерседес». Он все время опаздывал, раздираемый большим количеством параллельно ведомых дел, но в этот раз таки явился вовремя. Вторым адвокатом была тетушка «по соглашению» хромая и заикающаяся.
Мимо время от времени проходили секретарши судей, все как на подбор словно модели из модельных агентств. Открылась дверь и оттуда вышли плачущие люди. Конвой увел осужденного.
Чаликов боялся заключения. От природы нелюдимый, он умел слыть за рубаху-парня, добрый и снисходительный к людям с их слабостями, он с трудом терпел их общество, но будучи человеком тактичным, маскировал это так умело, что всюду сходил за своего. Он не любил конфликтов, а потому часто нарывался на них, норовя вскрыть их заранее, как врач вскрывает нарыв и слыл дерзким психопатом, будучи на самом деле человеком робким и незлобивым.
«Учитель прошел через это, и я пройду…» - приободрял себя Чаликов, сам понимая, что Учитель был другим, кардинально другим и его опыт здесь не пригодится. Учитель был слаб, Чаликов силен, Учитель был христианин, Чаликов же мог причислить себя только к даосизму, который успокоением не одарял, Учитель был не способен к реальному труду, Чаликов же был рожден для подвигов со свершениями. Отсидеться на дровяном складу не светило по всем показателям. Учитель был робок и положителен, Чаликов же частенько бывал по-дурному героичен, и что уж скрывать, персонажем он был внутренне глубоко отрицательным, несмотря на все свои труды во благо общества.
Чаликов даже подумывал вскрыться, но никак не мог определиться с тем, куда потом девать собственное тело. Мечталось умереть, глядя на заходящее солнце, закатиться во тьму вместе с ним, но тело мешало, сковывало. Представлялось, как найдут его синим, словно курица советских времен, как принесут родственникам. И он будет перед ними слабым, бессильным.
Бессилия Чаликов боялся. Наручники, в которые его заковывали при задержании, сталь стен автозака, холодная зимой и обжигающая летом, стены, замки, безликие и безмозглые конвоиры, вся эта машина, махина наказания перед которой человек оказывается пылью, словно при встрече с древними человекоядными богами.
- Попали вы. Дело ваше шито белыми нитками, - сказала адвокат по назначению, - все это понимают, следаки написали, что в голову взбрело, их прокурор по знакомству пропустил, а теперь прокурор в суде не может запросить меньше того, что написали следователи, потому как боится за свою задницу, - потерпевший может пожаловаться, и тогда будет прокурору атата, - судья не может дать намного меньше того, что прокурор просит, да и эта судья молодая, ей надо карьеру делать, прибавки к зп получать, потому против прокурора она никогда не идет, сколько тот попросит, столько и отвешивает. Так что готовьтесь, ребятки сидеть долго.
- Что-то ты смурной, Чаликов? – спросил один из подельников.
- С ночи я, с работы, не спал сегодня.
- Отоспишься внизу, в камере после суда, - подбодрил чаликовский адвокат.
Можно было бы счесть предстоящий спуск во ад творческой командировкой и готовить карандаши с тетрадками, чтобы описать все, словно Шаламов, но вот только прошедшие через это не склонны вспоминать, им бы забыть все. Так был сломлен Учитель, умолкнувший после срока в главном, поскольку ничто так не отрезвляет, как такая встреча с общественной изнанкой. Здесь, внутри машины наказания, понимаешь, насколько общество лишь механизм, лишь ритуал, насколько слабы и необоснованны претензии людей на разумность.
Позвали в зал.
Уже не надо было представляться.
«Двенадцатое заседание! - сказала судья. – Дело века никак не закончится! Откладываемся до двадцать первого в связи с неявкой переводчика…»
Акция «лето в подарок» плавно перетекла на сентябрь.