Страшные испытания. Донос

               




Полицаи нагрянули неожиданно. Аниса только, только истопила печь, наготовила скромной еды из заготовленной летом лебеды и щавеля, отварила картошки, поджарила шкварки от сала, оставшиеся с прошлого года. Ворвавшиеся в дом, криком разбудили детвору, развязно и грубо допрашивая хозяйку.
- Где старший сын Петр, - зло, всматриваясь в Анису, изрек староста соседней деревни Груцкой Тарас Павлещук, отсидевший до войны пять лет за поджог коровника и хищение колхозной собственности, люто ненавидевший советскую власть.
- Краснопузые сволочи, - зло выкрикивал Тарас, бросая взор на сбившуюся вокруг матери ватагу малышей, еще полусонных, шмыгающих носами. Младшие Таня и Дуся устроили настоящий рев, испугавшись ворвавшихся полицейских. Коля и Гриша пытались их успокоить, но девочки, держась за мамину юбку, плакали навзрыд. Аниса молчала, что еще больше распаляло полицая.
- Еще раз спрашиваю, сволочь, где Петр?
Поглаживая плачущих девочек по головке, мать с трудом молвила:
- Тарас, ты же видишь, какая орава детворы у меня, восемь душ, их надо кормить, вот Петя и подался в Хинель, говорят там заводы заработали, чтобы хоть что-то принести в дом, а то кроме лебеды, да картошки нет больше ничего.
- Хватит мне лапшу вешать на уши, соседи донесли, что подался не на заработки, а в партизаны. Собирайся, поедешь с нами в Хутор Михайловский, в штаб нашего соединения, там с тобой быстро разберутся. Немцы сюсюкать не будут! Вот ты им и объяснишь, куда подался Петр, ехидно произнес он. Не объяснишь, будешь повешена или расстреляна, как пособница партизан, - жестко заключил Павлещук.
Наступила тишина, младшие бросили плакать и маленькими ручонками уцепились в мать, старшие ошалело смотрели на пришедших, на мать у них на глазах накатились слезы. Ведь без мамы им будет конец, более взрослые дети это прекрасно осознавали.
Понимая, что кто-то из соседей донес на Петра, что полицаи пришли уже с четкой установкой – арестовать, забрать ее в Хутор, Аниса, окинув взглядом ребятишек, молвила:
- Пока нет Пети, Марусь, ты за старшую, тебе уже 15 лет, всем ее слушаться, я скоро вернусь, там разберутся, что да как. Гриша отвечаешь за дрова и топку печи, Коля смотри, чтобы младшие не простыли. Настя, Нюня - помогать Маруси.
Положив в березовый туесок несколько теплых картошек, сальные шкварки, ломоть хлеба, так как дорога не ближняя, да и один лишь Бог знает, сколько там придется пробыть, прикрыв все собранное льняным полотенцем, она стала одеваться. Набросив старенькую, изорванную фуфайку, перевязав ее шерстяным, из овечьей шерсти связанным еще мамой и доставшейся ей в наследство, поясом, поправив истоптанные валенки и платок, Аниса направилась из дома. Детвора загудела, но мать остановилась и решительно заявила:
- Дети, в Хуторе разберутся, там тоже люди, так, что не сегодня, завтра вернусь. На улицу меньше бегайте, дверь закрывайте плотней, зима чай!
- Да, Маруся, покорми всех, в том числе и живность, я там кое-что приготовила, смотри за порядком. Где картошка, шкварки лежат, знаешь! Если что, готовить можешь! Вообщем, доченька, я на тебя надеюсь. Ремень висит около иконы, думаю, что до этого не дойдет, но все же!
Слезы подступали, сердце сжалось от боли, было тяжело смотреть на растерянных детей и чтобы не разрыдаться при них она решительно вышла. Детишки облепили небольшие оконные проемы старенького дома, доставшегося им с Васей, который сейчас дрался где-то с фашистской нечестью, от его родителей.
Заскрипели полозья и Анису, в сопровождении трех полицаев, жеребец лихо повез в Хутор Михайловский, расположенный, примерно, в пятнадцати километрах от Подывотья.

(Продолжение следует)