Кобзон от Штирлица до Левитана

Жаль, что совсем затерлось старинное прочтение слова - стиль. Стиля как чуть ли не единственного мерила таланта.

А чтобы не путали со CTALE, было ещё такое слово "манера". В манере главное - чтобы узнавали. Открыл рот, написал предложение - и тебя сразу идентифицировали, как Борна.

А у стиля были немного другие задачи. Стиль - это когда верят на слово. При этом манеры вовсе не могло не быть. У Чехова, например, не было манеры.

Кое-что, конечно сохранилось от этого и в новом понятии стиля. Если тебе на слово верят, что ты крут, богат - значит стильный чувак.

Но старинное понятие все-таки было другим. Раньше считалось, например, что стиль есть у Кафки. Это было бесспорно. Сам Кафка, человек, в общем, скромный, признавал, что у него есть стиль. Чуть ли не жаловался друзьям. Мол, стоит мне написать "человек высунулся из окна" - и это уже совершенство...

Стиль, например, был у Хемингуэя, а для многих его современников, даже для Скотта Фицджеральда, стиль Хемингуэя стал причиной творческой драмы, привел к бесплодной битве с тенью старого друга.

Даже Борис Леонидович Пастернак отдавал должное американскому мачо. "Не всегда важно, о чем пишет писатель, - говорил Пастернак, - но всегда важно как. У Хемингуэя большая плотность стиля. У него дерево - всегда дерево, а железо - всегда железо".

Что-то такое же "хемингуэевское", столь же мужественное, мощное, в эстетическом смысле безапелляционное, всегда есть и было в голосе Иосифа Кобзона.

Поет Кобзон старые советские песни: Хренникова, Островского, Колмановского, Фельцмана, Фрадкина, Блантера, Соловьева-Седого - и в комнату как будто входит само то время, молодость родителей...

Поет Кобзон русский романс - и становится ясно, почему русский романс любого, самого жесткого человека, может погрузить в мечтательную грусть, почему русский романс может "обрусить" ( пусть на пять минут ) даже жителя Буркина-Фасо...

Поет Кобзон народную песню - и думаешь: вправду когда-то каждая русская деревня была кладезем песен, преданий, легенд, частушек, загадок, сказок, пословиц, каждая имела свою особую субкультуру, в литературном творчестве были замешаны все от мала до велика...

Поет Кобзон песни на слова Есенина - и, слушая его, понимаешь, почему эти стихи твердят наизусть и поют под гитару даже те, кто вообще-то стихов не читает...

Поет Кобзон песни на слова Блока - и Блок предстает уже не просто гением России, её Серебряного века, а фигурой космической, наследником Ренессанса, Сервантеса, а более всего - европейской Атлантиды, Прованса, Аквитании - цивилизаций трубадуров и рыцарей с их культом Прекрасной Дамы, подвигнувший католический Рим к экзальтированному почитанию Богородицы и к учению о Её телесном вознесении.

Конечно, нельзя одним только стилем, мощью и правдивостью объяснить феномен Кобзона. Как нельзя объяснить магию Достоевского только тем, что у него страдание - это всегда страдание, а топор - это всегда топор.

Никогда, например, не забуду, как лет в одиннадцать первый раз смотрел "Семнадцать мгновений весны" - и странное детское ощущение: поет как бы не певец вообще.

К тому же имени певца не было в титрах - они были сделаны раньше, чем собственно решили, кто будет петь эти песни Таривердиева.

Мои родители, помню, и те не узнали голос за кадром. Вообще, все подробности истории с озвучением песен к "Семнадцати мгновениям весны" стали известны гораздо позже. Как режиссер Татьяна Лиознова хотела, чтобы за кадром был "как бы голос самого Штирлица". И как обиделся Иосиф Кобзон, когда услышал, что Лиознова хочет, чтобы он спел так, чтобы зрители его не узнали. Но режиссер продолжала настаивать: мол, спойте так, чтобы "в фильме не было близко Кобзона". Иосиф Давыдович сделал несколько десятков проб записи, пока Татьяна Лиознова сказала: "Да, есть попадание в Штирлица".

Но мне так не показалось. Я считал, что поет как минимум Диктор Левитан, который с одинаковым державным, достоинством объявлял как о начале Великой Отечественной войны, так и о взятии Рейхстага.

Я, правда, и про Левитана много лет не мог поверить, что это просто работник радио, причем довольно негероической внешности. Казалось, что голос "всех радиостанций Советского Союза" берется неизвестно откуда, хотя, разумеется, откуда-то из Кремля, от этих стен, башен, и каким-то образом сразу попадает в микрофон, без посредничества диктора. И понимаешь умом, что этого не может быть, но иллюзия была сильна.

Долго не мог поверить своим глазам, когда Кобзон стал исполнять эти песни уже на праздничных концертах. К тому же носитель Голоса из "Семнадцати мгновений весны" совершенно не напоминал плакат. До Льва Лещенко и то не дотягивал.

В молодости Кобзон, вообще, довольно прозаично выглядел. Прямо как Пушкин в жизни.

Теперь мне кажется, что Иосиф Давыдович, уйдя от себя, к Штирлицу так и не пришел. Как это получилось, Бог знает, но пришел Кобзон, в конце концов, не к Штирлицу, а к Левитану. К голосу державного духа, который жил за Кремлевскими стенами и хранил страну в самые страшные дни.

Сергей Журавлев, журнал "Элита общества" сентябрь 2007 года.