Время назад

В одном далеком, очень далеком, северном-пресеверном городе жили два друга. Люди, как люди, глядя на них, никогда не подумаешь, что чем-то сильно отличаются от остальных. И может, не стоило бы о них писать. Но я всё-таки напишу. Так как не рассказать о невероятной истории, которая произошла с этими на первый взгляд обыкновенными людьми, просто невозможно.
     Звали их Карпен и Айсбергер. Странные, конечно, имена. Но что делать? Встречаются на  свете и такие имена.
   Так вот. Жили они, были, мед-пиво…  Т.е. обычно всё-таки пиво… А иногда даже не пиво… Не подумайте, что я отвлекаюсь, я именно о спиртных напитках. Потому что, вероятно, с этого всё  и началось. А может, и не с этого. Ничего точно утверждать нельзя.
     Шёл однажды Карпен вечером домой, шёл расстроенный из института и переваривал только что состоявшийся разговор со своим начальством. Он опять не сделал то, что с точки зрения руководителя должен был сделать, и состоялся очень серьезный неприятный разговор. ”Всё это – ерунда,” – думал Карпен, - “Мне всё равно”, и даже принялся насвистывать что-то бодрое, и даже чуть было не попал под машину.. От этого на душе стало еще беспокойнее, и когда на пути появился магазин, Карпен решительно зашел туда и стал внимательно изучать ассортимент спиртных напитков. Взгляд наткнулся на странной формы бутылку черного стекла  с непонятными иероглифами. Квадратная невысокая бутылка с голубой этикеткой. “Что-то я еще не видел здесь таких напитков”,- подумал Карпен, доставая деньги на свое обычное пиво. Случайно снова взглянул на странную бутылку и теперь долго не мог оторвать глаз от неё, потому что за те секунды, пока он доставал деньги, горлышко у бутылки выросло чуть ли не в два раза.
- А что это у вас за напиток новый? Никогда раньше не видел, - неожиданно сам для себя спросил Карпен у хмурой девушки за прилавком.
- Китайское пиво, произнесла неразговорчивая продавщица, оторвав голову от книги.
«Никогда бы не подумал, что китайцы пьют пиво»,- подумал Карпен и опять посмотрел на бутылку. На том месте, где до этого стояла странная бутылка находилась теперь самая обычная пивная бутылка 0,5 л, только всё с теми же иероглифами на этикетке. Хотя, может, и другие. Кто их разберёт, эти иероглифы. Старой таинственной бутылки нигде поблизости Карпен  не увидел. К удивлению девушки молодой человек резко развернулся и вышел из магазина. «Я должен подышать свежим воздухом»,- решил про себя Карпен и принялся старательно дышать действительно очень свежим воздухом, потому что стоял холодный ноябрьский вечер и дул привычный для этих мест северный ветер.                «Черт! Перенервничал сегодня. Совсем с головой плохо». В общем, пришлось закурить.               
    «Пиво купить всё-таки надо», - докурив, подумал Карпен и уже не так решительно, как раньше, вошел в магазин. Девушка оторвала взгляд от книги и, увидев всё того же подозрительного типа, стала пристально наблюдать за ним. Карпен почувствовал себя неудобно, извиняюще улыбнулся и пробормотал
- Пиво забыл купить.
- Китайское?- строго спросила девушка.
- Китайское…-медленно произнес Карпен и осторожно посмотрел туда, где стояли все эти загадочные бутылки. ОНА опять была в своей первоначальной квадратной форме. Девушка подошла к ней, сняла и поставила перед Карпеном. Он долго смотрел то на девушку, то на бутылку. Наконец, рассерженная продавщица спросила:
- Платить будете, или до утра будем смотреть друг на друга?
Карпен медленно достал какие-то деньги, медленно взял какую-то сдачу, развернулся и пошел к выходу. Уже у самой двери услышал:
- Пиво забыли!
Девушка уже сидела, уткнувшись в книгу, и на молодого человека не смотрела. Карпен развернулся, увидел на прилавке очень высокую узкую, но ещё прямоугольной формы бутылку с иероглифами на этикетке. Медленно подошёл, осторожно взял бутылку, так же медленно вышел в  холодный вечер. «Ничего странного, - думал Карпен,- просто я заболеваю гриппом. Я уже с утра неважно себя чувствовал. Отлично. Возьму больничный и посижу дома. И никто ко мне не будет приставать».
      Придя домой, Карпен в первую очередь схватился за градусник и, засунув его подмышку, стал изучать этикетку на высокой, но уже округлой формы бутылке. Кроме красных иероглифов на голубом фоне ничего не было изображено. « Очевидно, это – название… Интересно, как называется эта дрянь…  Закрыто почему-то деревянной пробкой, а не железной крышкой, как обычное пиво». Карпен пошёл на кухню за штопором, по дороге что-то упало. Градусник. «Черт!» Но не разбился, зато ртутный столбик развалился на множество маленьких кусочков, и верхний оказался где-то на уровне 42. «И-ди-от»,- по слогам произнес Карпен и добавил, - “Дурацкий день. Как же я буду вызывать врача, если не знаю, есть у меня температура или нет”. Карпен потрогал свой лоб. Лоб еще не успел согреться после холода на улице и оставался предательски негорячим. Карпен оставил в покое свой лоб и градусник и после изнурительных поисков штопора на кухне вернулся к своей теперь  очень низкой и очень пузатой бутылке с орудием в руках и злой решимостью во взгляде. Открыл ее, но пить из горлышка не рискнул. Сначала понюхал. Пивом не пахло. Пахло скорее вином, чем пивом. Карпен встал, достал стакан и наполовину его наполнил. Из бутылки лилась ароматная темно-красная жидкость. Карпен попробовал на язык. «Вроде, действительно, вино. Эта дура даже не знает, что продает. Лишь бы продать!» Карпен смотрел на бутылку, удивительно долго сохранявшую свою форму, на стакан, который теперь показался ему уже и длиннее, чем раньше. Карпен внимательно осмотрел комнату, но все предметы стоически сохраняли себя в тех границах, в которых их привык видеть хозяин. Карпен вздохнул, снова посмотрел на бутылку и стакан уже не важно, какой формы, но определенно не той, которая была, и стал думать, пить или не пить, быть или быть, т.е., конечно, жить или не жить. Напиться же теперь хотелось, как никогда. И бутылка, видимо, чувствуя это, выросла до удивительно больших размеров. «Хорошо. Может, я болен, может, и не гриппом, но ведь у меня есть друг. Должны же друзья приходить на помощь в трудные минуты жизни». И Карпен бросился к телефону. Но, подняв трубку, подумал, как он будет всё это объяснять, поморщился и трубку положил. Немного поразмышлял, глядя в окно, поднял трубку снова, набрал номер и, стараясь говорить пободрее, стал уговаривать Айсбергера прийти к нему и угоститься чудесным вином. «..Знакомый привез… из Китая…,- почему-то очень тихо добавил Карпен и снова громко продолжил, - Друг привёз своей девушке, а когда узнал, что она ушла от него к другому, в расстроенных чувствах хотел выкинуть вино в окошко, прямо на моих глазах. Я сказал, что лучше бы кому-нибудь отдал, чем кидаться дорогим вином. Он мне и отдал. А одному пить вино как-то тоскливо», - беззастенчиво врал Карпен. Что-то еще он говорил, пока Айсбергер не устал слушать и не огрызнулся, что сейчас придёт. Карпен, довольный своим искусством сочинять, уселся перед телевизором. Но вместо того, чтобы смотреть его, глубоко задумался сначала о своих странных состояниях, потом о том, что через несколько часов наступит завтра. А завтра будет уже 25 ноября – день, когда он должен принести в институт отчет, а он еще и не начинал его. И если они сейчас с Айсбергом просидят до глубокой ночи с этим треклятым вином, и не начнет он этот треклятый отчет вовсе. А завтра снова будут дурацкие разговоры с начальством. Эти печальные мысли прервал звонок в дверь. Карпен выключил телевизор и пошёл открывать. На пороге стоял уже радостный от чего-то Айсбергер и что-то говорил, но Карпен теперь сосредоточенно думал о том, заметит ли друг что-нибудь в этой сумасшедшей бутылке или нет. От этого зависел результат эксперимента, т.е. станет ясно, кто из них сумасшедший – Карпен или бутылка.
   Айсбергер, несколько удивленный напряженным молчанием друга, перестал говорить и задавать вопросы. Сел, взял в руки квадратную высокую бутылку и стал рассматривать этикетку. Карпен молча  достал второй стакан, поставил рядом с первым, сравнил размеры. Первый был выше, но совсем немного. Невнимательный наблюдатель, такой, как ничего не подозревающий Айсбергер, мог и не заметить. Айсбергер налил  оба стакана доверху, весело поднял свой, Карпен, тяжело вздохнув, поднял другой, чокнулись и посмотрели друг на друга.
- Ну…? – сказал Айсбергер.
- За китайское пиво, - почему-то сорвалось с языка у Карпена.
- Что за китайское пиво?
- Да нет, ничего, - смутился Карпен, но быстро нашелся, - знакомый из Китая еще и пиво привез. Очень вкусное. Пили сегодня. Не знаю, почему сказал… Само вырвалось почему-то… Всё, пьем!
- Странный ты сегодня какой-то.
Выпили полстакана, периодически поглядывая друг на друга. Айсбергер опять взял в руки бутылку («очень длинной и странно изогнутой формы»,- в ужасе подумал Карпен).
- Никогда не видел бутылок такой формы, - флегматично заметил приятель, - Вкусное вино, -  допил свой стакан и налил себе снова. - Ну что? Еще? У меня сегодня решительное настроение. Я бросаю курить и я поссорился, наконец-то, с Олей, т.е. она собрала вещи и ушла. Теперь я буду свободным и здоровым человеком. Так что, за свободу!
- И за здоровье, - опять очень тихо добавил Карпен.
Потом они говорили, потягивая вино. Пустую бутылку поставили под стол. И говорили, говорили…, го-во-ри-ли…


   Потом Карпен проснулся в своей кровати, сел и тоскливо оглянулся вокруг. Утро. Да, к сожалению утро. Сейчас он придет в институт и будет выслушивать эти занудные речи, полные гнева и нравоучений. «Ну и что! Должно быть всё равно, что слушать. Шум ветра, морских волн или гневных слов. Так почему же человеческая речь действует настолько раздражающе?»
   С обычным опозданием Карпен пришел в институт и через два часа был вызван к руководителю. Он вошёл в кабинет и собрался было сказать привычную фразу, что, мол, не успел, болел и что-нибудь еще, но неожиданно руководитель произнес очень странные слова о том, что он настоятельно просит Карпена к 25 ноября принести, наконец, отчет о проделанной работе.
- У Вас два дня. Не теряйте время, как вы обычно его теряете. Идите и работайте.
Но Карпен не шёл. Карпен тупо смотрел на профессора, невежливо оставив рот открытым.
- Что Вы так на меня смотрите? Как будто в первый раз услышали, что писать отчеты входит в Ваши обязанности.
Карпен продолжал всё так же зачарованно разглядывать руководителя.
- У Вас что-то случилось? – наконец поинтересовался профессор.
-     Да нет, - пробормотал Карпен и нашел в себе силы повернуться и выйти из кабинета. Он постоял несколько минут в коридоре, потом на лестнице. Попытался сосредоточиться. «Я всё это уже слышал… не далее, как позавчера…Нет, это точно уже было. Что это с профессором? Совсем из ума выжил на старости лет… Отчет к 25-му… А сегодня какое число, позвольте спросить. 25-ое, - сам себе ответил Карпен и для убедительности посмотрел на часы. В середине циферблата черным по белому было нарисовано 23 ноября, 2003 год. Постояв и посмотрев на эти нелепые цифры, Карпен подумал: «Что-то мне не по себе в последнее время… Нет, постойте, 23-е уже было. Черт возьми, даже 24-е уже было. И разговор этот с руководителем уже был, и 24-го был еще один разговор, посвященный, как и все остальные его разгильдяйству.»
Мимо пробегал знакомый, Карпен схватил его за рукав,
- Слушай, какое сегодня число?
Рассеянный человек, застигнутый врасплох, ошалело посмотрел на Карпена, но через мгновение всё-таки сообщил, что 23-е, вроде.
Опросив еще человек пять или шесть, Карпен решил уйти домой и всё хорошенько взвесить.
    «Мне мог присниться сон. Это ясно, как день.» Тут он вспомнил всю эту ерунду с бутылкой после ругани в институте. «Да, конечно, мне всё это приснилось. Какой бред! Дожил! Уже вещие сны снятся… Ладно, спокойно! Пойти что ли, отчет написать смеха ради. Как бы, действительно, не было завтра разговора с профессором». Несколько успокоенный Карпен пришёл домой, даже пиво покупать не стал, настроенный крайне трудолюбиво. Сделал на кухне бутерброд, вошёл в комнату и остановился, как вкопанный… Под столом стояла ОНА… Та самая… Квадратная с длинным горлышком… Темного стекла… С красными иероглифами на голубом фоне… Карпен положил бутерброд на стол и сел на корточки рядом с бутылкой. Долго смотрел на нее, иногда поднимал голову и смотрел в окно. Потом встал и сел на диван, уткнул лицо в руки. В голове стучала единственная фраза, долго стучала в виски и в затылок. «Что происходит? Что происходит?…» Наконец, появился ответ, - « Со мной что-то происходит». Не слишком вразумительный ответ. «Как проверить, что вчера было 24-е, а позавчера вот это самое 23-е?… Посмотреть полученные письма в почтовом ящике, - осенило Карпена, - вчера я не брал почту, но позавчера точно что-то было». Карпен бросился к компьютеру, залез в почтовый ящик. Последнее письмо было получено аж 21-го. «Ужас какой!»
    Через 10 минут пришла следующая гениальная мысль – позвонить Айсбергеру.


   Айсбергер проснулся утром не слишком рано, впрочем, как обычно. На работу надо было идти к 11-ти. Проснулся к своему удивлению в собственной кровати. «Господи! Не помню даже, как домой дошёл. И выпили вроде немного». Рядом лежала Оля.
- Ты что, в институт не пойдешь?
- Пойду, - глухо и как-то зло ответила она, да еще и плечом дернула – знак крайнего неудовольствия.
«Может, я вернулся домой слишком пьяный, или еще что-нибудь? Черт! Ничего не помню». И в этот момент в голове поплыли многочисленные картинки. Оля бегает по квартире. Оля вытаскивает с антресоли огромный чемодан. Оля запихивает в него всё, что попадается ей под руку, и при этом продолжает носиться по квартире и махать руками. Подбегает к нему и что-то кричит прямо в лицо. И т.д. и т.п. Айсбергер смотрел на спящую Олю, на открытый шкаф, в котором висели и лежали ее вещи совершенно без признаков переполоха. Потом медленно и почему-то, стараясь быть бесшумным, сполз с кровати и, взяв на кухне табуретку, залез на антресоль. Увидев чемодан на месте, да еще заваленный всяким хламом, вернулся на кухню и сел за стол. Долго смотрел на календарь позапрошлого года, висящий над столом. Наконец, очнулся и понял, что уже опоздал на работу. Быстро оделся и вышел.  Там примерно так же, как и Карпен, с ужасом узнал о 23-м ноября. Так же, как и Карпен, решил, что в подобной ситуации не может продолжать работать и вернулся домой.
    Оля сидела за компьютером и что-то читала. Не оборачиваясь, сказала:
- Тебе всё время звонит этот безумный.
«Это идея. Позвонить Карпену. Мы же вместе пили, может, он мне расскажет, что было вчера вечером, и, возможно, прояснит ситуацию с числами».
- А почему ты дома?
- Прогуливаю, - сказала Оля таким тоном, что лучше было прекратить расспросы. Но уж слишком Айсбергера мучило любопытство, и всё-таки он спросил:
- Оль, а во сколько я  пришёл домой ночью? Действительно, ничего не помню. Почему-то.
На этот раз Оля всё-таки оторвалась от компьютера, даже обернулась и уставилась на Айсбергера.
- Откуда пришёл? Почему не помнишь?.. В восемь вечера пришёл, как мне казалось, с работы… Но ты вроде вчера вечером трезвый был, если, конечно, я ничего не пропустила… Мы же фильм еще смотрели. Нет, ты точно трезвый был, потому что весь фильм промолчал. Ты что, заболел? Или тебя по голове ударили?
Айсбергер смотрел на Олю, Оля смотрела на Айсбергера. Почувствовав себя неудобно, он сказал:
- Ах да, точно, - и быстро ретировался на кухню, сел за стол и уставился на календарь. В комнате звонил мобильный, забытый там еще утром. Потом зазвонил городской. Оля взяла. Крикнула:
- Тебя!!!!!!
В трубку кричал Карпен:
- Ну, наконец-то! Где ты шляешься?
- На работу хожу. А ты мне можешь сказать, во сколько я от тебя ушёл вчера?
- Слушай, если честно, я не помню. Помню, что пили, а потом я проснулся только утром. Тебя не было.
- Меня не было, - медленно и тихо повторил Айсбергер.
- Я ушёл вчера из института часов в шесть, в семь был дома, в восемь, наверное, ты пришёл. Ну, сколько мы сидели? Часа два, наверное. Странно, что мы так напились с одной бутылки вина. Профессионалы в Китае работают. Вообще-то я тебе звоню по важному делу. Представляешь, запутался в датах. Мне вчера казалось, что 24-ое ноября было. А сегодня выясняется, что только 23-е. Такая путаница, что голова уже болит.
- Действительно, болит, - еще медленнее и тише произнес Айсбергер.
- Главное, что ты всё-таки пил со мной вчера. А то, я тут уже начал подозревать, что мне это всё приснилось. Слушай, неужели вчера 22-ое было? Как я мог перепутать, не понимаю.
Айсбергер молчал.
- Алло! Алло!
После паузы Айсбергер выдавил из себя:
- У меня болит голова, я тебе потом позвоню, - и повесил трубку. Вернулся на кухню и сел дальше изучать календарь.
Часа через два вошла Оля.
- Мы обещали маме зайти к ней вечером. Ей грустно одной.
Айсбергер вспомнил, что позавчера он отказался идти, а потом была ссора, на следующий день очередная ссора, и она ушла. «Вчера или не вчера? Черт! Что происходит?»
- Пошли, уже 7 часов.
- Пошли, - Айсбергер лениво поднялся и стал одеваться.
В гостях он смотрел в телевизор, смотрел на мамино лицо, на Олино лицо, смотрел, как двигается рот то у одной, то у другой, по очереди или одновременно. И всё думал, думал о вчерашнем вечере, о датах и о всей этой чепухе. Но так и не мог ничего придумать. А голова болела всё сильнее и сильнее. Наконец Оля сказала, что им пора уходить. Они пришли домой, Оля уселась перед компьютером, Айсбергер лег и уснул мгновенно.


Карпен ходил по темной квартире, иногда садился перед компьютером и пытался сочинить отчет, писал одно-два предложения и ходил по темной квартире дальше. Бутерброд на столе так и лежал нетронутый. Включить свет Карпен тоже забыл. Он пытался сосредоточиться, подумать, но мыслей больше не получалось. Получалось только прокручивать в десятый раз все события, но зацепиться было решительно не за что. Карпен устал. Лег, еще не было и одиннадцати. Уснул.
     Проснулся в три ночи в холодном поту. Всё вспомнил. Лежал и пялился в темноту. Потом стал смотреть на электронные часы, на мигающую зеленую точку, отмеряющую секунды. Потом подскочил и побежал к компьютеру. «Какое же сегодня число?» компьютер показал 22 ноября.  Посмотрел на часы на руке – 22 ноября. Звонить Айсбергеру не было сил. Через 10 минут Айсбергер позвонил сам.
- Ты спишь?
- И вижу сны. Страшные сны.
- Я сейчас приду.
- Валяй, - равнодушно произнес Карпен.

С порога Айсбергер спросил:
- Ты знаешь, какое сегодня число?
- 22-ое.
- Ты что-нибудь понимаешь? Что происходит? У меня такое чувство, что я в неудачном сне, и мне из него не выбраться.
- Что происходит, я знаю. Мы живем в другую сторону. Или подожди, как сказать? Дни идут в обратной последовательности. Или что-то вроде того.
- И что ты об этом думаешь?
- Мне это не нравится, и хотелось бы, чтобы всё повернулось обратно. А вообще, я уже устал думать об этом.
- Хотелось бы! Хотелось бы – не то слово.
- Может, это болезнь у нас какая-то заразная? – с тревогой в голосе спросил Карпен.
- Ага. Шизофрения на двоих. Нет заразнее болезни.
Айсбергер начал ходить по комнате и продолжал:
- Ты понимаешь, что мы не могли сойти с ума одновременно. Что-то происходит, надо только разобраться, что же это.
- Разберись, пожалуйста, - устало сказал Карпен, уткнув лицо в ладони.
- Бред! Бред! Бред! Бред! – кричал Айсбергер, стремительно пересекая комнату в различных направлениях и махая руками. Этого не может быть!
- Не может, - всё еще уткнувши лицо в руки, глухо произнес Карпен, потом отнял руки от лица, посмотрел в окно и сказал, - но есть.
Опять смотрели друг на друга.
- Хорошо. Завтра будет 21-ое, потом 20-ое, 19-ое, скоро и 15-ое – мой День Рождения. Снова. Какая радость, - грустно говорил Карпен, - неужели гости опять припрутся. У меня и денег больше нет.
- 15-го будут! – зло сказал Айсбергер, - нам больше не надо беспокоиться о деньгах, работе, женщинах и остальном. У нас теперь всё будет. Потому что, всё у нас уже было.
- Но когда мы вступим в подростковый возраст, ничего этого не будет. Черт! У меня этот идиотский возраст наступит быстрее, чем у тебя. И вообще, я не хочу назад, - и опять уткнул лицо в ладони.
Полчаса друзья молча сидели рядом, внимательно рассматривали царапины на полу. Наконец Айсбергер начал:
- Человек не может молодеть. Это точно. Биологические процессы в организме могут идти только в одном направлении. Это генетика!
- Что ты хочешь сказать? Что мы будем стареть и при этом должны будем ходить в школу. Чепуха!
Опять молчание.
- Да, нет же. Не будем мы стареть, - продолжал Карпен, - смотри, у меня на плече синяк, уже почти не болит и еле виден. Вчера…Тьфу, т.е. завтра…Тьфу, т.е. 23 ноября его уже совсем не было… Тьфу, не будет. А поставил я этот синяк в День Рождения. Помнишь, в дверь врезался ночью, когда мы гулять выходили или с улицы пришли. Не помню уже…Ты понимаешь, о чем я?
Снова воцарилась тишина, только ветер гудел за окном.
- Хорошо, мы подхватили неизвестный вирус, и теперь гены включаются в обратной последовательности, или еще что-нибудь в этом роде, я ничего в этом не понимаю, но могу допустить такую возможность. Может, мы даже начнем уменьшаться в размерах, хотя странно, почему мысли, которые мы заимели в те дни – 23 и 24-го – не исчезли. Но самое странное, что, даже если мы заболели и теперь молодеем, то при чем тут мир, почему дни идут в другой последовательности. Мир не может болеть.
- Не может, -  еще более грустно повторил Карпен.
- И еще. Вот, что не понятно. Если время тоже вздумало идти назад, то должен быть сначала вечер, потом день и потом уже утро. А у нас время-то назад, а утро всё равно вперед вечера.
- А как ты отличаешь утро от вечера? - поразмыслив, спросил Карпен.
- Ну, как? Солнце встает - все просыпаются, т.е. все давно уже на работе, солнце заходит вечером – все идут домой.
- Так слушай, если прокрутить в обратном направлении, то , когда оно встает – это оно садится, а когда садится – это оно встает.
Молчание. Айсбергер удивленно посмотрел на Карпена.
- Так. Ты меня не путай. Если всё крутить обратно, то люди задом наперед бы ходили.
- Действительно. Вроде, они нормально ходят.
Теперь молчали долго. Айсбергер достал сигареты, закурил.
- Ты же сказал, что бросил курить?
- Я бросил 24-го, - усмехнулся Айсбергер, - а сегодня еще 22-ое, и я еще курю, как видишь. Начнешь тут новую жизнь, пожалуй!
Докурив сигарету, встал и подошел к окну.
- Да что мы так расстроились, в самом деле? Зато теперь каждый день можно тратить все деньги, которые есть. Утром просыпаешься, и всё равно всё на месте. Что бы мы не делали, хоть мир взрывай. Завтра всё равно будет спокойное благополучное вчера, уже добросовестно прожитое нами.
- Ну уж, нет! Я вперед хочу. Может, у меня впереди счастье. А я тут застрял.
- Счастья и позади навалом, подумай. Первая любовь, первый звонок, последний звонок, столько экзаменов сдано, в институт поступил, от армии отмазался. Сколько радости снова переживешь! Да может, через пару дней кирпич бы тебе на голову упал. А так столько лет беззаботной жизни!
- Ты что, издеваешься надо мной?! – кричал Карпен, даже на ноги подскочил, - в детский сад опять ходить?! Да пошёл ты со своей беззаботностью!!! Не надо мне такой радости.
И после небольшой паузы почему-то зашептал:
- Я боюсь. Понимаешь. Я боюсь будущего, т.е. прошлого, т.е. перспективы возвращаться всё дальше в свое прошлое. Ведь подумай! Кроме скуки, это же – страшно жить со взрослыми мыслями в детском теле. Здесь могут начаться всякие извращения.
- Еще не ясно, что будет происходить с гормональным фоном, - немного подумав, - ответил Айсбергер. – Если он будет изменяться в соответствии с телом и не будет  соответствовать нашим сегодняшним мыслям, то никаких извращений не будет. А наверняка, он будет меняться вместе с телом. С чего ему оставаться таким же? Успокойся.
- Но представь только – со взрослым сознанием лежать в коляске и слушать весь тот бред, который несет мама. А рождаться обратно, как тебе такая перспектива?
- Да с чего ты взял, что у нас останется взрослое сознание. Наверняка, оно будет всё более детским, спутанным. А к моменту рождения ты и видеть-то будешь расплывчато, не то, что думать.
Опять долгое и глубокое молчание. И снова Айсбергер почему-то попытался успокоить друга:
- Зато ты снова увидишься с Ленкой. Потерпишь пару лет этого бреда и увидишься. Ты же мечтал.
- Да, круто…Наверное…Мечтал...Мало ли о чем я мечтал. Я мечтал о том, чтобы ничего не надо было делать и никто ко мне не приставал. А теперь как-то и не в радость. А что тебя всё это устраивает?
- Нет, конечно. Меня всё это не устраивает, - задумчиво проговорил Айсбергер. –Плевать я хотел на свою молодость. Я хочу, чтобы завтра было новое завтра, и чтобы то, что я делаю сегодня не пропадало бесследно…  Нужно что-то предпринять. Что мы  теперь можем?
- Мы можем сходить к психиатру.
- И что? Мы будем каждый день ходить к психиатру, а на следующий день он не будет нас узнавать, потому что мы к нему еще не приходили.
- Да. Не получается. Но может, он что-нибудь успеет придумать за сутки?
- Может. Положить нас в психиатрическую больницу успеет он придумать. Но, слава Богу, на следующее утро мы окажемся в своих постелях, как ни в чем не бывало. Есть всё-таки некоторые преимущества в нашем положении.
Включили телевизор. Там вещали утренние новости. Еще раз подтвердили, что сегодня 22 ноября. Карпен прислонился лбом к холодному стеклу.
- А ведь могло быть уже 26-ое ноября. Может, меня уже из аспирантуры выгнали бы. Был бы уже свободным человеком.
- Куда уж свободнее, чем сейчас.
Опять некоторое время молчали. Карпен долго смотрел на стол, на то место, где недавно лежал бутерброд. Его там не было теперь.  Пытался вспомнить, ел он его или нет. Нет, он его не ел. Но мог и  забыть в таких волнениях. Он подошел к компьютеру и стал искать начатый вчера ( вернее завтра) отчет. Отчет тоже исчез. Карпен снова сел. И уставился на бутылку, которая упорно продолжала стоять под столом. Айсбергер хмуро смотрел на Карпена.
- Знаешь, что меня удивляет, - начал Карпен, - т.е. меня всё удивляет, но именно в данный момент удивляет то, что сделанный вчера бутерброд исчез, хоть я его и не ел. Отчет, который я начинал вчера писать исчез тоже. Это и понятно. Ведь 22-го их никто еще не делал. Но эта непонятная бутылка так и стоит под столом. Уже третий день стоит, хотя купил я ее только 24-го. Стоит, как будто её всё это и не касается.
- Что значит, купил? – удивленно спросил Айсбергер. – Ты же сказал тогда, что тебе знакомый отдал.
И тут Карпену пришлось рассказать всю правду.
- Ну, ты и сволочь. Нет, чтобы пройти мимо этой дурацкой бутылки! Нет, чтобы выпить эту хренотень в одиночку! Нет, чтобы хотя бы предупредить, что с этим вином что-то не так. Так нет же, он втихомолку ставит эксперименты на живых людях. Эксперименты на живых людях запрещены, - уже кричал Айсбергер. – Гад!
- Ну, извини. Я сам не понимаю, что со мной происходило тогда.. Как будто кто-то за меня всё это делал и говорил.
- В любом случае необходимо что-то предпринять. Нужно идти в магазин и узнать, что за продукт такой, откуда, кто производитель…Хотя всё это смехотворно.
- Магазин закрыт, еще слишком рано.
Айсбергер пошел на кухню.
- У тебя есть что-нибудь поесть? Я целый день ничего не ел.
- Не помню уже, что у меня было в холодильнике 22-го. Мы теперь и с голоду умереть не можем. Вчера-то ели в любом случае. Я и не хочу есть, хотя в последний раз питался этим вином.
- Мы теперь не то, что от голода, мы вообще не от чего не можем умереть, по идее,- сказал Айсбергер, откусывая кусок колбасы и задумчиво глядя в холодильник.
- А вдруг всё-таки можем? Если, например, повеситься, неужели всё это безобразие продолжится?
- Давай проверим. Хочешь, повесим тебя, а завтра утром, т.е. вчера посмотрим.
- Ладно, достаточно пока экспериментов.
Они сели пить кофе с бутербродами, хотя есть, действительно, особо не хотелось. В девять утра вышли из дома и отправились в магазин, прихватив бутылку с собой. Зашли. За прилавком стоял человек маленького роста и совершенно китайской наружности. «Вот, кто нам напиток подбросил», - подумали друзья, но Карпен вежливо спросил:
- Я два дня назад купил в вашем магазине китайское пиво, - и Айсбергер при этих словах поставил перед китайцем бутылку, - т.е. это девушка мне сказала, что пиво, а на самом деле оказалось вино. Не подскажете Вы нам, что же это за напиток, и кто его поставляет.
Китаец взял бутылку в руки, осмотрел ее со всех сторон и сказал с явным акцентом:
- Нет, не было у нас такого ни вина, ни пива. Да и девушки у нас ни одной не работает. Как раз продавщицу ищем, - и вернул бутылку обратно.
- Да как же? Я купил ее здесь. И девушка мне ее продала.
- Успокойтесь, пожалуйста, молодой человек, - испуганно пробормотал продавец. – Скажите, когда Вы покупали?
- Когда, когда! – действительно, разнервничался Карпен. – Позавчера, 24-го…
Айсбергер рванулся было закрыть ему рот рукой, но не успел.
- Когда? – переспросил китаец.
- Позавчера, позавчера, 20-го, - быстро ответил Айсбергер, взяв Карпена под руку, пытаясь вывести его из магазина.
- Нет, не было 20-го у нас ни девушки, ни такого напитка, - сказал китаец, с удивлением глядя на молодых людей.
У самой двери Айсбергер развернулся и снова подошел к прилавку.
- Скажите, а Вы сами откуда? Из Китая?
- Ну, допустим, - осторожно сказал китаец, на всякий случай отойдя подальше от  взволнованного посетителя.
- Что значит, допустим?
- Ладно. Родом я из Китая. Что дальше-то?
- Скажите, пожалуйста, что написано на этикетке, - и Айсбергер снова протянул китайцу бутылку.
Но китаец даже в руки не взял.
- Здесь не китайский.
- Как не китайский? А на каком же здесь языке?
- Не знаю. Не знаю я такого языка.
Айсбергер и Карпен с недоверием смотрели на продавца, продавец смотрел на них. Потом друзья молча вышли из магазина и встали на крыльце.
- Врёт он всё, - сказал Карпен. – Не может быть столько совпадений. И китайская наружность, и китайские иероглифы на бутылке. Одно непонятно, зачем ему врать? И вообще, кому всё это нужно?
- Не китайские это иероглифы. Тебе же сказали.
- А ты верь ему больше. И иероглифы не китайские, и сам он – русский.
- Зачем ему врать-то, действительно? Что он, шпион, что ли какой-нибудь?
- Вот именно. Всё это – явно шпионские штучки. Или происки террористов. Может, им нужны смертники. А ведь мы с тобой теперь смертники. Т.е. бессмертники – ха-ха. Готовы пожертвовать жизнью в любой момент.
- Что ты гонишь? Господи! Тебе вредно смотреть телевизор, на тебя пагубно влияет. А вообще, это смешно. Два болвана, т.е. мы, спрашиваем его про китайское пиво 22-го ноября. Он достает такое к 24-му, девушку нанимает, и 24-го приходит в магазин такой олух, как ты, и покупает это пиво. Вот так люди и устраивают сами себе проблемы.
- Всё! Достаточно ахинеи. В этой путанице всё равно не разобраться. Что делать будем?
Айсбергер некоторое время помолчал, потом сказал:
- У меня есть один знакомый, он восточные языки изучает. Попробую к нему съездить. Может, хотя бы название расшифрует, - и, усмехнувшись, добавил, - а  ты иди домой, начни свой отчет еще раз, чтоб в институте похвалили.
- Ага, что я – сумасшедший, каждый день отчет начинать. Тем более скоро ничего не будет того, о чем я собираюсь отчитываться. Даже не знаю, чем теперь заняться. Всё равно в голову больше ничего не лезет кроме этой белиберды. Давай я с тобой поеду?
- Поехали.
Они пошли, стараясь отворачиваться от ветра, который дул им прямо  навстречу.
- Зато скоро лето, - заметил Карпен, - зимние ботинки не надо покупать.
- Можно и купить, денег теперь навалом.
- Слушай, а получается теперь, если мы куда-нибудь уедем, например, на остров Кипр        ( при словах «остров Кипр» Айсбергер удивленно посмотрел на друга), то на следующий день окажемся снова дома? Представляешь, столько возни с паспортами, визами, билетами, и всё напрасно.
- Чёрт! Тут жизнь рушится, а он про какую-то ерунду. Заткнись лучше!
Дальше шли молча. Хотя Карпен несколько раз оживлялся, собираясь что-то сказать, но, видя злое Айсберовское лицо, не решался начать.

Знакомый долго крутил бутылку в руках. Потом долго рылся в каких-то книгах, говорил то «гм», то «да-а-а», то «ничего не понимаю». Чем дольше он этим занимался, тем печальнее становились лица у друзей. Наконец, знакомый закрыл все свои книги и, пытаясь не смотреть приятелям в глаза, сказал:
- Не знаю я такого языка. Даже ничего похожего на эти знаки никогда нигде не встречал. Может, какой-то древний язык, мертвый, которым сейчас и не пользуется никто. Не знаю. Не могу, к сожалению, вам ничем помочь… - потом добавил, – тут, недалеко от города живёт очень старенький профессор, можете к нему съездить. Но если и он не знает, сомневаюсь, что вам кто-нибудь поможет.
- Ладно. Спасибо. Давай адрес, - угрюмо сказал Айсбергер.
- Слушайте, а зачем вам это? Что это за сосуд?
- Именно сосуд, - подтвердил Карпен. – При археологических раскопках нашли этим летом.
- А-а-а…Хорошо сохранился, - сказал знакомый. – Ну, удачи вам. Расскажите потом.

На лестнице Айсбергер заметил:
- Ну, ты и мастер покупки делать!
- Я не виноват. В институте на нервы капают каждый день, после этого, что угодно выпьешь.
Сели на автобус, через час были на станции, еще семь километров пешком по заснеженной дороге, и дошли до нужного поселка. Место было дикое. Всего домов десять-двенадцать. В первом доме спросили, где живет такой-то профессор. Старая бабка посмотрела на них подозрительно, но дом показала. Дом небольшой, из трубы дымок. Постучались. Тишина. Постучались еще. Тишина. Постучали очень громко. Никаких признаков жизни. Айсбергер пошёл стучать в окно.
- Неудобно так ломиться, - сказал Карпен.
- А жить обратно тебе удобно?
Наконец, минут через пятнадцать внутри послышались какие-то звуки. Минут пять – какое-то шуршание внутри. Друзья поочередно прикладывались ухом к щели между дверью и косяком. Карпен сбегал к окну и попытался заглянуть внутрь, но стекла были такие грязные, старые и, в общем, непрозрачные, что ничего разглядеть не удалось. Вдруг дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался, действительно, до невозможности древний старец с длинной белой бородой, заплетенной в узкую косичку. Физиономия с раскосыми глазами явно указывала на восточное происхождение. Но одето это чудо было в русский тулуп и русские же валенки.
- Здравствуйте, детки, - добродушно произнесло чудо с небольшим акцентом.
- Детки стояли на пороге и молчали. Старец тоже молчал и смотрел на деток, потом сказал:
- Ну, проходите что ли. А то, холодно так стоять.
Друзья вошли в дом. Потом в небольшую комнату. Внутри было темновато, в грязные окна пробивался слабый свет, и на столе в углу горела одна-единственная тоненькая свечка. Комната была завалена непонятными вещами, старыми книгами, какими-то сосудами и коробочками, трудно различимыми в полумраке. Когда глаза привыкли, друзья заметили, что волосы у старика заплетены на голове в три аккуратные косицы, они сходятся в одну, которая тянется вдоль всей спины, аж до самого пояса. Старец, не обращая внимания на гостей, стал возиться с печкой, небольшой такой печкой в углу комнаты, подбросил дров, налил из ведра воду в блестящий медный чайник и поставил его на огонь.
- Чай пить будем, детки.
Детки продолжали молчать. Вдруг Карпен стал шептать Айсбергеру на ухо:
- Я не буду пить больше ничего китайского. Слышишь? Я не буду. Давай откажемся.
Но Айсбергер молчал, как будто воды в рот набрал. Потом сделал шаг по направлению к старцу и громко сказал, очевидно, думая, что старец глуховат:
- У нас к Вам очень важное дело! Помогите нам, пожалуйста, расшифровать надпись на бутылке. Мы были у Андрея Фролова, он сказал, что вы хорошо знаете восточные языки.
Старец в это время стоял спиной к молодым людям и возился на столе с коробочками, содержащими какие-то  засушенные травы или, Бог его знает, что содержащими.
- Не кричите так. Я прекрасно слышу. Садитесь. Я угощу вас прекрасным чаем. И посмотрю вашу  таинственную надпись.
Айсбергер сел, Карпен не двинулся с места и остался стоять между дверью и столом, считая, видимо, эту позицию наиболее выгодной, если придется спасаться бегством. На печке зазвенела крышка чайника. Из-под нее вырывался пар. Старец снял чайник, налил кипяток в другой чайник белого цвета с черными иероглифами. Карпен с ужасом смотрел на иероглифы. Старец обернулся и посмотрел на него.
- А Вы что же не присаживаетесь, молодой человек? Издалека приехали, устали, наверное, - и смотрел на него в упор своими бесцветными маленькими глазками.
Карпен подошел к столу, снял куртку и сел. Старец разлил чай по чашкам, расставил их на столе и взял из рук Айсбергера бутылку. Хлебнул глоток из чашки и уставился на бутылку. Время шло, а старец не шевелился. В печке потрескивали дрова, за стеной гудел ветер, светлые пятна окон темнели, а старец всё гипнотизировал этикетку. Прерывать его было неудобно. «Медитирует, наверное», - подумал Айсбергер, взял чашку и отхлебнул уже остывший чай. Карпен с интересом наблюдал за другом, что будет. Айсбергер зашептал: «Пей, гад, теперь ты со мной за компанию!». Карпен почувствовал, что, действительно, это – его долг, и стал тоже осторожно прихлебывать из чашки. Чай, как чай, немного терпкий, но пить можно. Прошло еще какое-то время. За окнами стало совсем темно, и только маленький огонек свечи рассекал темноту и отражался в стеклах. Старец очнулся, поставил бутылку на стол, взял свою чашку и сделал глоток.
- Откуда же вы взяли этот сосуд?
Друзья молчали и смотрели друг на друга, не зная, рассказывать правду или поведать об археологических раскопках. Старец, не дождавшись ответа, взял бутылку снова и стал говорить, неторопливо и тихо.
- Здесь написано, как бы вам объяснить, очень трудно перевести, ну, что-то вроде «время назад». Так называлось в древности очень редкое и очень ценное тибетское  лекарство… Его давали императорам перед смертью или героям, которые уходили на смерть… Может, еще кому-то…В общем, перед смертью… Хотя непонятно, зачем давать перед смертью  лекарство… Но тогда не было такой посуды и этикеток таких тоже, конечно, не было. Странно…Так откуда вы взяли этот таинственный сосуд?
- А что происходило с императорами после того, как они выпивали лекарство? - спросил Карпен.
- Ничего особенного, они умирали. Я же сказал. Им давали пить за несколько часов до смерти, ну, может за час. Потом они умирали, их с почестями хоронили, всё, как полагается. Странный, конечно, обычай. Но думаю мы просто что-то не знаем… И никогда уже не узнаем, - задумчиво добавил старец.
В этот момент свеча догорела, и комната погрузилась в кромешную темноту. Только узкая полоска света сквозь щель в печи, да дрова трещали, да ветер гудел, да старик прихлебывал из чашки.

На следующее утро Карпен и Айсбергер проснулись каждый у себя дома и уже не удивились этому. Каждый спокойно поинтересовался, какое настало число, и убедившись, что 21-ое, созвонились.
- Ну, что? 21-ое?
- 21-ое.
- Мы к китайцу-то ездили вчера?
- Ездили.
Молчание.
- Хочешь, я приеду.
- Зачем? – хмуро спросил Карпен. – Мне всё равно. Как хочешь, – и повесил трубку.
Бутылка стояла под столом. Карпен с ненавистью  посмотрел на неё. Тошнило. Болела голова. «Достало. Всё достало!» Походил по квартире. Может, действительно, повеситься. Надо же как-то прекратить эту ерунду. Ходил по квартире, изучал, на чем можно повеситься. Практически не на чем. «Крюка даже нормального нет!» Расстроенный, сел на диван. Может, вены порезать. Интересно, продолжится это всё после моей смерти. Походил по квартире еще, нашел бритву. Провел по запястью, через мгновение появились маленькие капельки крови. Карпен с интересом наблюдал. «Надо ванну набрать». Включил воду. Вернулся в комнату. Уставился на бутылку. Потом пришёл в ванную, потрогал воду. «Слишком горячая». Добавил холодную. Потрогал. «Нормально». Подождал, когда наберется полная. Выключил воду. Пошёл за чистым бельем. В коридоре вспомнил: «Ах да, я же умирать собрался, а не мыться». Вернулся в ванную, посмотрел на ржавую воду, неприятного бурого цвета. «Ну, уж нет! Сначала я разобью эту паршивую бутылку!»- со злостью решил Карпен. Прибежал в комнату, схватил бутылку за горлышко и ударил со всей силы об стол. Бутылка была из толстого стекла и не поддалась. Но горлышко уменьшилось до такой степени, что невозможно было взяться за него. «Ни фига!!!!», - подумал Карпен и схватился за основание. Из раны капала кровь на пол. Ударил бутылку со всей силы об косяк. Бутылка выпала из рук, но не разбилась. Стала уменьшаться в размерах. Карпен испугался, что она совсем исчезнет, безвозвратно исчезнет, и стремительно бросился на кухню за молотком. Прибежал обратно, размахнулся и ударил по бутылке. Бутылка раскололась на множество  частей. Карпен потерял сознание. Последней мыслью было – «Я не могу умереть. Я не в ванне».


Когда Карпен открыл глаза, он увидел белый  потолок с некрасивыми желтыми разводами. Рука болела. Он огляделся и понял, что лежит под капельницей в небольшой комнате с голыми стенами, покрашенными в светло-голубой цвет. Рядом возилась какая-то старушка в белом грязном халате, подметала стекла на полу и бормотала – « Совсем старая стала, ничего-то в руках уже не держится».
- Где я? – с трудом произнес Карпен.
- Ты смотри, очнулся! – радостно сказала старушка, глядя на пациента. – В больнице, милок, в реанимации.
- А какое сегодня число, бабушка? – спросил с тревогой Карпен, приподнявшись над подушкой.
- Ты лежи, лежи, не волнуйся так. Тебе лежать надо, дорогой. 25-ое сегодня. Я сейчас врача позову. Вот только осколки уберу.
- Что это за осколки?
- Банку из-под раствора уронила. Совсем старая стала. Руки не держат.
Карпен лег обратно, успокоившись, и ляпнул ни к селу, ни к городу:
- Я тоже буду старым.
Старушка вышла. Через минуту в палату ввалился улыбающийся Айсбергер.
- Как ты? Оклемался?
- Да, ничего, вроде. Что со мной случилось?
- Я знаю только, что тебя из какого-то магазина сюда привезли. Ты был без сознания, с высокой температурой, да еще и бредил. Доктора говорят, что, вероятно, грипп очень тяжелый…Смотри, какую я бутылку сегодня купил, говорят, очень вкусное вино, - и он вытащил квадратную бутылку темного стекла с красными иероглифами на голубой этикетке. – Давай, выздоравливай, быстрее. Отпразднуем твое выздоровление. Обещаю без тебя не пить.
Карпен смотрел то на друга, то на бутылку и ничего не говорил.
16.11.2003