Война ангелов и уродов. Книга 2. С. 25-30

   – Молитва Отцам под восходящей луной, – послышалось сверху. – Что было светлей и умильней в этой скорбной юдоли? Я вижу тени, простёртые в небесах, пронзённые звёздным сиянием. Они – в непостижных пределах, за гранью яви и сна, вдали от недремлющей скверны. Сыновья, обратите на нас благосклонные взоры, отведите неправедный гнев и тревогу сомнений!
   – Не плачь, Иосий, – звучал успокоенный голос. – Пусть вокруг тебя ночь, в сердце боль и в смятении дух – погляди, как луна, улыбаясь, проливает любовь на томленье печали.
   – Сколько мудрости в этих словах, среброликий Сифолий, мой трепетный друг.
   – Осуши свои слёзы, отважный Иосий. Я беседовал наедине с грознооким, беседовал долго в его тайных покоях. Не тревожься: Евсевий могучий сменил гнев на милость.
   – Как?! Мы увидим сверкающий праздник?
   – Да, мой юный неопытный друг. Мы узрим ликованье священных торжеств и почтим вековечную память святых Сыновей, – мягкий голос Сифолия полнился тихой радостью.
   – О, спасибо тебе, мой бесценный товарищ!
   – Не стоит, Иосий, мой не в меру восторженный брат.
   Сизая мгла потеплела, напитавшись словами добра и участия. Взгляд Ириния рассеянно блуждал по потолку. Обнажённые беззаботно фосфорицировали в темноту, лица некоторых казались смазанными, – оставались лишь большие красные рты, кривившиеся в усмешке. «Чему они радуются? – думал Ириний. – Отчего так смотрят?» Один из танцующих – старик с широко раскрытыми глазами и высунутым языком – указывал пальцем в смотрящего, девы с гибкими телами порхали, смеясь, над цветочными лугами, мужчины скрепляли их в сладких объятьях. Апофеоз греховности, экстаз невместимой мерзоты – предупреждение отступникам. Сколько ещё ему мучиться в этой пыточной камере? Ириний поднялся, взял с ложа плащ и, облачившись, покинул каюту. Надвинув капюшон на глаза, он вышел на палубу и, осторожно ступая по холодному скользкому полу, прошёл мимо собравшихся полюбоваться на звёзды и помолиться Отцам. Гоминиды приветливой улыбкой встречали незнакомца, но никто из них не решался обратиться к нему. Они смотрели ему вслед, отмечая лёгкую силу движений, высокий рост и роскошь одеяния. Ириний остановился у ограждения и, отвернувшись, устремил взор на восток.
   – Это, верно, посланник с Заповедных земель, – шептали у него за спиной. – Светлейший предупреждал нас об этом. Не стоит его беспокоить.
   Когда он обернулся, позади никого уже не осталось. Обслуга предпочла удалиться – за высокой оградой их не было видно. В темноте желтели крохотные оконца, изредка с кормы доносились тихие напевы. Акрополь сиял над чёрной лоснящейся гладью; серебристая рябь царапала загустевшую воду. Ириний прислушался: голоса стали ближе. На другой стороне корабля посветлело, послышался звонкий знакомый голос. Ириний поднялся по лестнице, обошёл грузовой отсек и увидел внизу – на площадке под мачтой – несколько бледных фигур; гоминиды сидели на бочках, подставив счастливые лица под мерцанье экранов. Истомившись в ночном карауле, молодые охранники вызвали кормчих на славную битву; те приняли вызов, и теперь до утра не угаснет пыланье бойцов, возжелавших победы. Наследник не улыбнулся, но душа его вздрогнула, вспомнив о чём-то. Он и сам был когда-то влеком этой славной игрой, его разум мутился, поддавшись пьянящему зову. Он участвовал в битвах, скрывая себя под личиной; победы дарили ему ликование, а поражения ввергали в горечь уныния. Сколь многое отдал он этому увлечению юности! Но теперь вся прелесть и благородство дерзаний безопытной молодости были ему безразличны. Однако он смотрел на играющих гоминидов, не отрываясь. Ириний сам не заметил, как оказался рядом с ними. С экранов открывался широкий обзор во все оконечности города нагов. Ириний поморщился и тут же прочёл столь знакомое ему выражение безграничного омерзения, смешанного с безоглядной увлечённостью, на лицах игроков. «Они отважны, эти юные победители, – подумал Ириний. – В их глазах тот же отблеск добра и бодрящая доблесть порывов».
   – Они нас обходят! – крикнул длинноволосый северянин, кивнув на сгрудившихся кормчих. – Готовят манёвр.
   – Ничего. Пусть готовят.
   – Вот! Нашёл, – сказал улыбчивый кормчий.
   – Стой! Октаноид, – взгляды устремились в одну точку на экране юного игрока.
   – Отключай видение, Иосий!
   – У меня не получится! – возопил белокурый юноша. – Он блокирует поле!
   – Перехвати управление, – сказал Ириний, и все умолкли. Наследник приблизился к Иосию, встал позади него, наклонился и, положив два пальца на экран, прочертил загадочную линию. Октаноид замер, вскинул передние стержни и, отпрыгнув, побежал дальше.
   –  Теперь он в безопасности, – сказал наследник, отступив в тень. – Дерзайте, друзья.
   – О, как нам благодарить тебя, господин?
   – Невероятно... – шептал Сифолий, положив руку на плечо Иосию. – Ты делаешь успехи, брат.
   Блаженная улыбка блуждала на губах Иосия, щёки его покрылись густым румянцем. И вновь взгляды игроков были обращены к таинственному незнакомцу. Его глаз не было видно, – лишь властная усмешка пряталась под капюшоном да мерцали разноцветные каменья на перстнях.
   Иосий тем временем правил двойным окатаноидом, надеясь взобраться на стену. Машина не слушалась, он попытался расцепить двойню, но октаноид только бессильно дёргался на ступенях, кренясь на сторону.
   – Он хочет уйти... Он уходит, смотрите! – лоб Иосия покрылся испариной.
   – Дерзайте, – повторил Ириний.
   «Юнцы, – думал он, наблюдая за ловкими движениями пальцев игроков; едва заметные заметные фигурки октанидов скользили по обгоревшим камням. – Они не знают, что это  м о я  работа, м о й  долгий труд, – плод вдохновенных усилий во славу Отцов! Сколько сил я потратил на то, что без толку лежит теперь на земле!».
   Наследник оставил их и вернулся на палубу. Тихая ночь млела в сиянии круглой луны, омываемая вдохами спокойной воды. «Что там, на дне?», – думал Ириний, опустив померкшие очи. Под ладонью мягчела влажная древесина. Наследник стоял под навесом, у самого края, опустив руки на перила и слегка подавшись вперёд. Солёная свежесть напитывала усталую грудь. Огни Акрополя, видные за деревьями над скалистым обрывом, зыбились на чёрной глади вперемешку с весёлыми звёздочками. «Вечный мрак или счастье забвенья? Дай мне слово, что будет порукой в обители Сыновей». Тёмное небо раздумно внимало тревогам наследника; на корабле всё утихло, – лишь приглушённые, смутные голоса дозорных доносились с кормы, освещённой жёлтым мерцающим светом из крошечных окон. Тени, вытянувшись на досках, настороженно замирали и вдруг исчезали. «Они не отпустят меня», – сказал Ириний кому-то. Ночь быстро сходила, словно кто-то невидимый подгонял бестревожное время. «Милый друг, – посылал Ириний немое посланье в светлеющий воздух. – я вступаю на путь перемен, помяни меня в песне, ибо страх разъедает мне душу». Первые лучи взошедшего светила пробегали на сонной воде, не проникая вглубь. Верхушки далёких кипарисов блестели, как в золоте; стены Акрополя, объятые белым свечением, казались Иринию мрачными, башни – пустыми. «Кто я теперь?» – вдруг услышал наследник, лишь через мгновение узнав себя в этом обеззвученном голосе.
   К полудню со стороны острова приблизилась лодка. Перевозчик, облачённый в чёрную мантию, стоял на возвышении, сжимая в руке обломанное весло.
   – Не печалься, о Сын Сыновей, – шепнул Ураний наследнику, – будь спокоен и твёрд, наш удел – в послушании Отцам.
   – Мудрость дней в твоих светлых речах, досточтимый Ураний.
   Длинное, светлое лицо Урания молчало. Когда Ураний склонился перед Иринием, подобрав полы своего лилового платья, расшитого серебряными узорами, наследнику показалось, что тот лишь скрывает улыбку.
   – Прощай, – сказал он посланнику. Никто не вышел на палубу, Ураний исчез из виду, как только они отплыли. Лицо перевозчика было скрыто под капюшоном, он не двигался с места, и если бы не его тяжёлые, хриплые вздохи, можно было принять его за одну из тех статуй, которые видел Ириний в саду Посвящённых,  в самом сердце Акрополя, куда лишь ему судьба повелела вернуться…
   – Куда ты везёшь меня, о почтенный Служитель? – безразлично спросил Ириний. Перевозчик ничего не ответил.
   – Тебе запретили со мной говорить, или тебе нечего мне ответить?
   Над головами у них покружили с криками какие-то птицы и вскоре скрылись за высокими деревьями. Лодка медленно скользила под скалами, едва касаясь серебристой воды. Влага плескалась у подножия мраморной лестницы, вившейся по склону. Встав на ступени, Ириний вдруг почувствовал чьё-то прикосновение к плечу, но, обернувшись, никого не увидел. Лодка отплывала от берега, перевозчик стоял неподвижно, повернувшись спиной к наследнику «Одинокая скорбь и презренье – твой последний удел, – повторял ему кто-то. – Ты не должен печалиться, ибо то есть дорога судьбы, а судьба – точно небо». И как будто бы что-то прояснилось в затуманенном взоре Ириния, что-то новое тронуло душу. Ириний поднимался по лестнице, воздух теплел, наполняясь дыханием пробудившегося Акрополя. Камень, соль, терпкий запах невидимых испарений, шедших из-под земли, роза, мирт и ладан приносились лёгким дуновением ветра. Преодолев подъём, наследник вышел на открытую площадку, со всех сторон окружённую колоннадой из розового мрамора, искрившегося в первых лучах солнца. Ириний бросил взгляд на оставшийся внизу каменистый уступок, обрывавшийся в тёмную воду, затем его внимание привлекла огромная белая птица, расправившая огромные когтистые крылья над кронами северного берега. Она протяжно кричала, точно от какой-то неведомой боли.
   Жёлтый диск висел над серебрившейся водой, пронзая белёсую дымку тонкими лучами. Матовое небо, бледнея, сочилось мягкой пустотой.
   – Здравствуй, Ириний.
   Всюду зазвучал этот ломкий, вкрадчивый голос, расходившийся долгим эхом. Ириний отошёл от края площадки; воздух вокруг него словно бы уплотнился, за лёгкой прозрачностью стали угадываться какие-то неясные, смутные очертания. Вскоре он различал длинную фигуру, выплывающую из воздушного сгустка над обрывом. Когда линии очистились, Ириний увидел перед собой старца, облачённого в пурпурную мантию. Его мерная, лёгкая поступь завораживала, движения околдовывали, а долгий, пронзительный взгляд держал, подобно натянутой цепи.
   – Я ждал тебя, мальчик, и я вижу, ты не замедлил явиться на зов Посвящённых.
   Белое, иссушенное лицо, иссечённое глубокими морщинами, казалось замершим и немым, но в небольших, спрятанных под приспущенными веками глазах – скорбно-синих, как ночная вода, – жила неусыпная дума. Ириний некоторое время стоял неподвижно, словно не понимая, что ему делать теперь.
   – Позволь мне тебя поприветствовать, о Наместник Подлунного мира, воспреемник Бессмертных на троне всевечного Града, досточтимый Германий! – нараспев протянул, склонившись, наследник, скрестив на груди ладони. Германий молчал. Ветер шумел в кронах деревьев, заглушая далекую музыку. Акрополь пробуждался. Утренняя песня разносилась над Островом с восходом солнца, раскрывая окна, распахивая двери; жители Срединного царства славили день в ожидании близящегося торжества.
   – Милый мальчик, ты вырос, и священной отвагой горят эти светлые очи, – сказал еле слышно Германий. – Эта доблесть – твой спутник в дороге к обители славы.
   Он говорил медленно, растягивая слова.
   – Ты призвал меня, о Владыка Акрополя, и теперь я, представ пред твои многодумные очи, жду велений твоих и слов наставленья, – продолжил Ириний речь благого приветствия, тщась укрыть от Германия дрожь смятения. Непонятный страх охватил всё его существо.
   – В твоих чудных чертах узнаётся отец твой, мой брат, воспреемник Бессмертных, – ответил Германий. – Образ Климента будет со мной до тех пор, пока очи мои видят свет и блаженство Подлунного мира. Он в преддверии славы Отцов, но душа его в смутной печали и Срединные земли с их сладким покоем и Кнесским дворцом, врачевателем Боли, уж не в силах развеять тревоги...
   – Мне неведомо то, о чём говорит повелитель, – сказал Ириний, лёгкая тень легла ему на лицо. Германий, окружённый золотистым сиянием, похожим на пыльное облако, взметнувшееся под ветром, медленно приблизился к наследнику и заглянул ему в глаза. Холод обжёг Иринию сердце. Мысль, острая, как тиресский клинок, полоснула наотмашь. «Я жду приговора, – бросил он этому долгому, беспощадному взгляду. – Я прибыл на суд Посвящённых». Германий читал его мысли и улыбался странной улыбкой. Она казалась Иринию доброй.
   – Мой мальчик, – сказал Германий, светящееся облако вновь стало неразличимым, и фигура царя обозначилась чётче. Казалось, иллюзия спала, и царь предстал во плоти. На тонкой старческой коже виднелись голубые прожилки, белые волосы редкими прядями падали на сутулые плечи, пурпур мантии сиял строгим великолепием. Ириний чувствовал холод величия и дыхание древности, исходившие от владыки Акрополя. Германий поднял  руку и коснулся ладонью его заалевшей щеки.
   – Ты не должен бояться, – шепнул он. – Всему своё время. И теперь колесо нашей общей судьбы обернулось, как встарь.
   Ириний поднял глаза.
   – Я знаю тебя и я знаю твой грех, – продолжил Германий. – Я решил твою участь, дитя.
   В глазах у наследника помутилось, он ожидал последнего слова, напрягшись каждым мускулом, каждой клеточкой своего молодого тела.
   – Твоё предательство неисчислимо, – изрёк Германий, – но у нас на сей счёт своё мнение, ибо сын за отца – не в ответе.
   Первое мгновение Ириний не понимал, что ему говорить. Германий исчез и вдруг появился у него за спиной.
   – Ты направился в Третье Царство, к Окраинным землям, чтоб исполнить веление Климента, преградив путь уродству в Подлунные земли.
   – Да, – отозвался Ириний тотчас же. – Но что я сделал не так, о Германий?
   – Всё не так, дорогой мой. – ответил Германий. – Довольно лукавства.
   Он легко ступал в пустоте, перемещаясь по кругу, то исчезая, то неожиданно появляясь рядом с наследником. Усмешка блуждала на его бледном морщинистом лице.
   – Ты не ведаешь правды, дитя. Хитрый Климент хотел погубить нас, он нас держит за дурачков.
   Ириний отступил к обрыву на шаг, Германий стоял в отдалении под сенью широких кустов.
   – О чём говоришь ты, о Владыка Царей? – в глазах наследника читались испуг и сомнение.
   – Тот уродец, которого ты собирался убить, станет нашим последним спасением, Ириний. Климент знал это, он отправил тебя в Запредельные земли, видя то, что неведомо было и мне, пока я не раскрыл его планы, дитя.
Германий исчез и долго не появлялся, но звучал его голос, – как треск неокрепшего льда. Солнце вышло на небо и кинуло ворох лучей на счастливую землю. Птицы звонко запели в струях лёгкого ветра.
   – Мы погибнем, Ириний, и останешься ты. Ты один.
   – Как такое возможно?! – воскликнул наследник.
   – Этот страшный недуг, занесённый ватагой уродцев в их забавном желании залезть под Завесу, будет здесь через сутки с судами миксанцев, зеведеев и прочим отрепьем, бегущим от смерти.
   – Так поставьте барьер!
   – Не поможет, мой резвый Ириний. Мы бессильны. Одна лишь надежда – на тебя, юноокий наследник. Помоги нам, – то будет твоим Испытаньем.
Ириний вздрогнул, почувствовав руку Германия на плече.
   – Болезнь не страшна тебе, о Ириний – одному из Династий Священного рода. В тебе силы струящейся плоти и защита – как дар от насмешливой матери. Твои младшие братья ещё слишком молоды, а на старших уже появились отметины перерождения. Мы так долго прожили в святой чистоте, под щитом нерушимой завесы, – и отныне нам нечего выставить этой угрозе. Наши нежные, чуткие тельца поразит эта злая зараза. Помоги. Наших знаний довольно, но нам нужен уродец, то мерзейшее изо всех порождений вселенной, понимаешь, Ириний? Он нам нужен сейчас. Принеси его кровь, и мы выиграем время.
   Ириний стоял неподвижно и дышал глубоко, полной грудью, точно боясь задохнуться, как рыба, выброшенная на берег.
   – Вы хотели, чтоб я отвёл его в город?
   – То решенье Совета, мой мальчик. Ты встретишь уродца в нефритовых гротах и отправишься с ним на восток Апеннеса, где его злополучная мерзость найдёт примененье в создании лекарства.
   – Таково повеленье Совета?
   – Да, наследник. Совет Посвящённых и я, Вседержитель Подлунной, поручаем тебе Испытание.
   Свет растущего дня растекался на мраморных плитах. За деревьями утренний хор возвещал наступление дня торжествующе сладким, тягучим многоголосьем. Ириний, согнувшись, зажимал рот ладонью, борясь с подступающей рвотой. Германий тоскливо смотрел на восток.
   – Крепись, мой мальчик. Это рок и природа терзают твоё несчастливое тело. Но ты должен пройти все ступени убожества нашего, дабы, очистившись, влиться в поток бесконечности.
   – Да, я знаю, властитель, – ответил Ириний, отерев увлажнённые очи.
   – Климент стар, светоч разума выгорел, мальчик, – сказал Германий очень мягко, наклонившись к Иринию. – Он хотел, чтобы ты оставался один, а мы все перемёрли, дружочек. Его младший, возлюбленный сын наплодил бы потомков от Первой Династии, чтобы править в Подлунной до скончания дней сотворённого мира... Но это – неправильно.
   – Это неправильно, – повторил Ириний.
   – Все умрут, – произнёс он чуть слышно.
   Потрясённый наследник, слабея, опустился на выступ у колонны и уткнулся взглядом в пол.
   «У Германия нет власти навязывать мне Испытание, но Совет уже долго под ним, – думал Ириний. –  Так какая же сила спасёт нас от тьмы унижения? Мой отец – благородный властитель, старейший наследник Отцов, сохраняющий в памяти время строительства Града и блаженнейший облик Его – Прародителя славных Отцов-Первопредков. Ибо слово Отца – что слово Бессмертных, клятва, данная им – нерушима...».
   – Ты слишком красив и потому – опасен, моё золотце. Мы упасём тебя от смеющейся скверны, наследник, – услышал Ириний и поднял голову. Германий смотрел на него с участием. – Спаси нас, Ириний, спаси нас всех, и память о славном деянии младшего Сына древнейшей Династии последует в вечность. Твои братья останутся живы, а земля наша вскоре излечится от нечистот скверномыслия и пороков позорного естества.
«Их всех выкосит эта зараза, – услышал Ириний свой собственный голос. – Я останусь один. Проклятая мерзость!»
   Деревья, росшие над обрывом, сонно клонили ветви долу, будто их не коснулись ни ветер, ни утро с его нежными лучиками, ни день, разгоревшийся над морем, скалами и зашумевшим Акрополем. Роза и мирт разливались в тёплом воздухе. Дивные песнопения храмов всевечного Града разносились повсюду вместе с ударами гонгов. Птицы без умолку щебетали в листве кустарников. Мраморные, жёлтые изваяния с бесстрастными лицами и сложенными на груди руками словно ждали чего-то. Ириний поднялся и, приложив сверкающую ладонь к сердцу, сказал:
   – Что должно мне сделать?