Повесть о приходском священнике Продолжение 67

Дай мне волю, я не слаб...
Для Бируте.

Возле дома всё было так, как в тот злополучный день. Складывалось впечатление, что время здесь остановилось, запечатлев мгновения перед началом беды. Я тяжело опустился на ступеньки крыльца, открыл бутылку вина и, налив его в немытую чашку, стоявшую на подоконнике, сделал несколько глотков. Тело объяла приятная слабость. После второй и третьей чашки все скорби и обиды ушли куда-то на второй план. Хмель муторным вихрем ударил в голову, я сидел словно пришибленный, глядя на колыхающиеся от ветра камыши, за которыми блестела синевой широкая река.
Стыдно сейчас в этом признаться, но, как говорил выше, алкоголь сильно увлёк меня. Дни становились в тягость, стремиться к чему-то, что-то созидать не возникало никакого желания. Я всё больше погружался в уныние, замыкался в себе, становился молчаливым и угрюмым. Порой даже казалось, что я вне этой жизни, где-то за её гранью. Бог забыл обо мне, людям вообще наплевать, а происходящее вокруг —  не для меня. Складывалось впечатление, будто я прозябаю в некой иной параллели, в реальности, в которой одна пустота и безысходность.
Прихожане и прочие окружавшие меня люди это прекрасно замечали. Алиса даже несколько раз пыталась серьёзно поговорить со мной. Безуспешно. Я не желал продолжать ту самую жизнь без Ани. Это становилось какой-то навязчивой идеей, паранойей, если хотите. Весь мир погас, уже ничего не было важно.
В церкви тоже назревали проблемы. Члены ревизионной комиссии опять принялись мутить воду, прокручивать всевозможные махинации с деньгами. Для такого дела они упросили вернуться Григория Васильевича, и было ясно, что все финансы потекут в никуда.
Прихожан также уменьшилось. Всё чаще стали возникать внутренние склоки, раздоры, распространялись всевозможные сплетни. Люди это замечали, и у них пропадала всякая охота ходить в наш храм. А я, признаться, на всё закрывал глаза, категорически избегая проблемной стороны вопросов.
 — Отец, вы либо будьте на своём месте, либо уходите из батюшек! — как-то вечером завела разговор Бабаиха.
Она была не в настроении, какая-то угрюмая, задумчивая. Такое часто происходило после визитов Веры Степановны. Та в последнее время сильно зачастила к нам. Со мной встречаться она не хотела, её визиты носили миссионерский характер исключительно по отношению к моей хозяйке. Вера Степановна считала, что я не способен больше вести людей к Свету Христову, поскольку погрузился в уныние, забыв о своей пастве. Поэтому, чтобы  Покровские прихожане не оставались без Слова Божия, она, Вера Степановна, по силе возможности посещала их, наставляя и утешая. Но, если честно, она как никто другой вносила огромную смуту и распри в наш приход, практически перессорив всех прихожан. Обсуждая чужие грехи и пороки, Вера Степановна выражала подозрительность, затаённую обиду, а нередко и ненависть к людям, ещё недавно причащавшимся из одной чаши. Я допускал, что делала Вера Степановна всё это не специально. Когда человек видит только чужие грехи, ему некогда обращать внимание на свои. Тем самым такой человек обрастает теми же страстями, которые он осуждает в других. Вот и получается, кто чем болен, то и видит.
 — Всё во мне так плохо? — присев прямо на пол, спросил я у Бабаихи.
Та, зыркнув в мою сторону каким-то брезгливым взглядом, ответила:
 — Вот только вроде приход подняли чуть-чуть, а теперь, глядишь, снова возвращаемся на круги своя.
 — Это вам Вера Степановна сказала? — спросил я не без сарказма.
Старуха поёрзала губами, словно пережёвывая твёрдый сухарь, произнесла:
 — Уже все говорят. Отец, люди роптать начинают. Батюшка пьёт всё время, в храме порядка опять нет, Гришуха со своей бандой снова власть в свои руки заграбастал. А ещё вы ведьм привадили всяких, одно искушение!
 — Ну, насчёт пьянства только вы могли рассказать и с Верой Степановной обсуждать такое. На людях выпивший я никогда не появлялся. Вот дома, —  это верно. Я не говорю, что это хорошо, только тяжело мне сейчас, невыносимо тяжело. А вы вместо того, чтобы  поддержать и помолиться, сор из дома выносите. Негоже это, не по-христиански! И по поводу ведьм, не раз уже говорили, даже ругались. Опять за своё?!
Бабаиха нагнула голову, покраснела и, глянув на меня исподлобья, сказала:
 — Простите отче, грешницу, только всё одно непорядок это. Вы пастырь духовный, а мы овцы. Не стоит перекладывать личное горе на всю церковь. Аня, Царствие ей Небесное, может, сподобилась в раю ангельские песни слышать, и мы, грешники, тоже хотим спасения, а вам, отец Виктор, дела до этого никакого нет!
Ничего я не смог ответить на такие слова. Бабаиха была, конечно же, права. Мне стало до глубины души стыдно. Я молча поднялся, опустил низко голову и удалился в свою комнату под суровый взгляд своей хозяйки. Как же туго опутали меня железные ужи уныния и тоски!.. Нет ничего хуже этой мерзости! Человек становиться рабом своей проблемы, ничего кроме неё не видя вокруг. Самое страшное в таком состоянии, — потеря Бога, бесчувствие, отсутствие веры и надежды на Его милость.
Я зашёл в свою комнатку, посмотрел долгим взглядом на икону Спасителя, отвернулся от неё, брякнувшись ничком на кровать. Овладело такое чувство, словно ты упёрся в тупик, который нельзя перепрыгнуть, обойти, преодолеть. Дорога назад обрушилась, образовав глубокую бездну. Сверху летит огромная глыба, готовая обрушиться и похоронить под собой, меня, жалкое дрожащее существо. Одним словом, я видел себя в отчаянии и  полном непринятии тех житейских обстоятельств, в которых оказался.

Продолжение следует...