Тулуп

               
  Старик ходил зимой в тулупе – старом, потёртом, с разнокалиберными пуговицами, часть из них были некогда на халате покойной жены.
   Он бы и летом его не снимал, да только жарковато было, и он переходил на пиджак, такой же древний – видимо, ещё послевоенного пошива, и носил неизменно галифе. Из обуви дед признавал только сапоги.
   А кроме того, были у него две лошадёнки, понурые и тощие, настоящие одры, едва тащившие дроги с их хозяином или лёгкие сани зимой. Он смастерил их сам для своих доходяг – лошадей.
   Словом, картинка была ещё та, экзотическая и впечатляющая.
   Половина деревни, молодое поколение, не знала, как его звали, где он живёт,  с кем и кто его родственники и где они. 
   Тулуп был вещью исторической и раритетной, и носил его дед не из жадности: просто он не озадачивался обновками – люди его возраста плохо привыкают к смене вещей и не меняют привычек.
   Дед не сидел в избе, а постоянно был при каком –  нибудь деле: ковырялся в стайке, возился с лошадками. У него было хозяйство, «четыре курицы, петух и коза, «нечистый дух», а также возил людям дрова и сено.
   Говорил так:
- Если я остановлюсь, то больше с места не сдвинусь, окочурюсь в момент как пить дать.
   Кстати, старик не пил и не курил – кажется, ещё после войны бросил:
- Ранение у меня было, в лёгкое осколок попал. В госпитале врач предупредил: «Хочешь жить, бросай эти грязные дела», я бросил и очухался через пару лет.
   Про войну он ничего не рассказывал, медалями не бренчал, на вечера и встречи не ходил. В костюме с наградами никто его не видел, да и приличного костюма у него, по – моему, не было.
   Но жил легко, сельчане его любили: мзду, как сказано, он за помощь не брал: покормят, и ладно.
   А тулуп был его «визитной карточкой», как шляпа у Боярского или гитара у Высоцкого: он был незаменим в антураже деревни.
   Жалким он не выглядел в своих «мехах».
   Так он и ушёл из жизни, ведь жизни человеческая имеет свой срок.
   Хоронили его всей деревней.