[[Уважаемые читатели! Я начала выкладку этой моей книги на Целлюлозе. Все мои книги там доступны для вас по ссылке https://zelluloza.ru/register/1005275/.]]
— Мальчишки, мальчишки, убей меня бог!
Что вы наделали, кого вы убили!
… И заплакал старик.
СЕКРЕТАРЬ. Прошу всех встать, суд идёт.
СУДЬЯ. Прошу садиться. Судебное заседание объявляется открытым. Следственными органами Следственного комитета РФ по Ставропольскому краю, а также по материалам, предоставленным Управлением Росреестра по Ставропольскому краю, расследуется уголовное дело в отношении Лермонтова Михаила Юрьевича, тысяча восемьсот четырнадцатого года рождения. Он обвиняется в совершении преступления, в соответствие с ч. 4 ст. 33 УК РФ - подстрекательство потерпевшего, Мартынова Николая Соломоновича, к убийству подсудимого, путем колкого и едкого обращения, в том числе, систематического унижения человеческого достоинства. Слушание по делу объявляется открытым! ... Обвинение вам понятно? Секретарь, доложите о явке в суд.
СЕКРЕТАРЬ. Ваша честь, все участники процесса явились, свидетели ожидают вызова в коридоре, о порядке поведения в суде оповещены.
СУДЬЯ. Подсудимый, встаньте, представьтесь, пожалуйста.
ЛЕРМОНТОВ. Ваше Атмосфераторство! Ваш раб всепокорнейший Михайло, сын Юрьев бьет челом вам…
СУДЬЯ. Сторона защиты, внушите, пожалуйста, своему подопечному проявлять уважение к суду.
АДВОКАТ. Ваша честь, приношу свои извинения за ненадлежащее поведение моего подзащитного в зале суда. Однако, перед нами— главный специалист-эксперт по насущным потребностям духовной жизни русского общества, ознаменовавший собой новый расцвет русской литературы и оказавший большое влияние на виднейших русских писателей и поэтов XIX, XX веков и, не побоюсь сказать, ХХI века. Произведения Лермонтова, согласно отделу регистрации прав на объекты недвижимости нежилого назначения управления Федеральной службы государственной регистрации, получили большой отклик в живописи, театре, кинематографе. Его стихи стали подлинным кладезем для оперного, симфонического и романсного творчества, многие из них стали народными песнями.
СУДЬЯ. Теперь давайте по существу делопроизводства.
СЕКРЕТАРЬ. Ваша честь, в период с 1830 по 1832 гг. Лермонтов числится студентом Московского университета… сначала на «нравственно-политическом отделении», потом на «словесном». На репетициях экзаменов по риторике, а также геральдике и нумизматике Лермонтов, обнаружив начитанность сверх программы и одновременно незнание лекционного материала, вступил в пререкания с экзаменаторами; после объяснения с администрацией возле его фамилии в списке студентов появилась помета: «consilium abeundi» («посоветовало уйти»). Наперекор собственным планам, однако, под влиянием петербургских родственников, Лермонтов поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Вышел из школы в 1834 г. корнетом, определили в Лейб-гвардию Гусарский полк. Последнее место службы — Тенгинский 77-й Его Императорского Высочества Великого Князя Алексея Александровича пехотный полк в звании поручика.
СУДЬЯ. Где проживаете на данный момент? Хм, да. Избыточный вопрос. Копия обвинительного заключения вам вручена в сроки, предусмотренные законом?
ЛЕРМОНТОВ. Да, 177 лет назад.
СУДЬЯ. Хм.., присядьте. Потерпевший, встаньте, представьтесь, пожалуйста.
МАРТЫНОВ. Имя мое Николай Соломонов сын Мартынов, родился в Нижнем Новгороде; года рождения тысяча восемьсот пятнадцатого от рождества Христова.
СУДЬЯ. Где работаете?
МАРТЫНОВ. В службу вступил в Кавалергардский Его Величества полк 17-го Октября 1832 года, произведен в Корнеты 6-го Декабря 1835-го года; уволен в отставку майором 23-го Февраля 1841-го; в походах и сражениях был против горцев и за отличие в экспедиции 1837-го года награжден орденом Св. Анны 3 степени с бантом; за смотры, ученьи и маневры удостоился 27 раз получить в числе прочих Высочайшее благоволение. В штрафах не был.
СУДЬЯ. Где работаете в настоящий момент?
МАРТЫНОВ. Последнее место службы— Гребенский казачий полк. К моменту ссоры с подсудимым имел чин майора в отставке.
СУДЬЯ. То есть на данный момент не работаете?
СЕКРЕТАРЬ. Ваша честь, потерпевший является представителем богатого рода, владевшего подмосковной усадьбой Мартыново-Знаменское…
СУДЬЯ. Ясно, частный собственник. Где проживаете?
МАРТЫНОВ. Семейный склеп — моё последнее пристанище…было, пока ребятня из детской колонии не прознала…
СЕКРЕТАРЬ. Ваша честь, господин Мартынов умер в возрасте 60 лет и был похоронен в фамильном склепе рядом со Знаменской церковью в селе Иевлево, ныне Солнечногорского района. Его могила не сохранилась, так как в 1924 году в усадьбу переселилась Алексеевская школьная колония МОНО, ученики которой разорили склеп, а останки потерпевшего утопили в ближайшем пруду.
СУДЬЯ. От… сорванцы. Прошу прощения. Избыточный эпитет. Присаживайтесь, потерпевший. Объявляется состав суда. Дело слушается единолично судьёй NNN с участием государственного обвинителя прокурора NNN, адвоката NNN при секретаре NNN. Отводы суду имеются?
УЧАСТНИКИ ПРОЦЕССА. Нет, Ваша честь.
СУДЬЯ. Подсудимый, встаньте, пожалуйста.
Разъясняю вам ваши права, предусмотренные статьёй 33 УК РФ часть 4. Вы вправе знать, в чем вы обвиняетесь; возражать против обвинения, давать показания по предъявленному обвинению либо отказаться от дачи показаний в силу статьи 51 Конституции РФ. При этом вы предупреждаетесь, что данные вами показания могут быть использованы против вас; вы можете представлять доказательства; заявлять ходатайства и отводы; участвовать в судебном разбирательстве; знакомиться с протоколом судебного заседания и подавать на него замечания; обжаловать приговор, определение, постановление суда и получать копии обжалуемых решений; получать копии принесенных по уголовному делу жалоб и представлений и подавать возражения на эти жалобы и представления; участвовать в рассмотрении вопросов, связанных с исполнением приговора; защищаться иными средствами и способами, не запрещенными законом. Вам ваши права понятны, подсудимый?
ЛЕРМОНТОВ. Многовато прав… для того, у кого кровавая могила, могила без молитв и без креста…
СУДЬЯ. Вы предупреждаетесь об уголовной ответственности за дачу ложных показаний по статьям 307, 308 УК РФ. Подойдите к секретарю и распишитесь. Потерпевший, разъясняю вам ваши права. Вы вправе знать о предъявленном обвиняемому обвинении; давать показания; отказаться свидетельствовать против самого себя и близких родственников, в случае согласия дать показания вы предупреждаетесь о том, что ваши показания могут быть использованы в качестве доказательств по уголовному делу, в том числе и в случае последующего отказа от этих показаний; вы имеете право представлять доказательства; заявлять ходатайства и отводы; иметь представителя; участвовать в судебном разбирательстве уголовного дела; выступать в судебных прениях; поддерживать обвинение; знакомиться с протоколом судебного заседания и подавать на него замечания; обжаловать приговор, определение, постановление суда; осуществлять иные полномочия, предусмотренные законом. Также вы имеете право на подачу гражданского иска. Вам ваши права понятны?
МАРТЫНОВ. Да, Ваша честь.
СУДЬЯ. Показания согласны давать?
МАРТЫНОВ. Да, Ваша честь.
СУДЬЯ. Потерпевший, предупреждаю вас об уголовной ответственности за отказ или за дачу ложных показаний по статьям 307, 308 УК РФ. Распишитесь о том, что предупреждены. Имеются ли у сторон ходатайства о вызове новых свидетелей либо предоставлении новых доказательств, либо об исключении доказательств?
УЧАСТНИКИ ПРОЦЕССА. Нет, Ваша честь.
СУДЬЯ. Суд переходит к судебному следствию. Слово для изложения судебного дела предоставляется государственному обвинителю.
ПРОКУРОР. Благодарю, Ваша честь. По факту делопроизводства: 15 июля 1841 года около 7 часов вечера на небольшой поляне у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию вдоль северо-западного склона горы Машук (теперь это место называется "Перкальской скалой"), в четырех верстах от города между подсудимым Лермонтовым Михаилом Юрьевичем и потерпевшим Мартыновым Николаем Соломоновичем произошла дуэль. От смертельной раны, нанесенной потерпевшим с помощью дальнобойного крупнокалиберного пистолета Кухенройтера, Лермонтов скончался на месте поединка. Об этом свидетельствует заключение Следственной комиссии при осмотре указанного места на следующий день после дуэли: истоптанная трава и следы от беговых дрожек, а также следы крови убитого. В официальных документах фигурируют имена двух секундантов: у Мартынова — Лейб Гвардии Конного полка корнет Глебов Михаил Павлович, у Лермонтова — служащий во II отделении Собственной ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА канцелярии Титулярный Советник князь Васильчиков Александр Илларионович. В действительности же, к дуэли были причастны еще двое лиц — капитан Нижегородского драгунского полка Столыпин Алексей Аркадьевич и штабс-капитан Гребенского казачьего полка Трубецкой Сергей Васильевич. Следственной комиссией было установлено, что после дуэли, повлекшей за собой смерть подсудимого, имел место дружеский сговор между вышеуказанными лицами, согласно которому решено было скрыть от следствия участие в дуэли Столыпина и Трубецкого. Это дружное молчание объяснялось, якобы, товарищеским чувством, оберегавшим двух свидетелей от тяжелых последствий, которые были бы для них неизбежны, так как оба они были на плохом счету у Николая I. Кроме того, имеет место путаница в показаниях участников дуэли относительно условий поединка. Трубецкой, Глебов и Столыпин отказались отвечать на вопросы, связанные с дуэлью. Надеюсь, дача показаний Васильчикова, в качестве свидетеля, прольёт свет на неясные моменты в истории дуэли. Что касается последствий дуэли, ординатор Пятигорского военного госпиталя И. Е. Барклай де Толли произвел осмотр тела и составил соответствующее заключение. В акте медицинского осмотра трупа указывается: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны». Такой угол раневого канала (от 12-го ребра до противоположного 5-го межреберья) мог возникнуть только в случае, если пуля попала в Лермонтова, когда он стоял, повернувшись к противнику правым боком (что соответствует классической позе дуэлянта) с сильно вытянутой вверх правой рукой, отогнувшись для равновесия влево. Следствие пришло к заключению, что подсудимый Лермонтов выстрелить, по крайней мере, готовился …но в воздух. В пользу этого свидетельствует и тот факт, что пистолет Лермонтова после дуэли оказался разряженным. Таким образом, подсудимый, будучи уверенным, что он не будет целиться в потерпевшего, а если и выстрелит, то в воздух, намеренно (стайными помыслами иль без таковых) подставил себя под пулю.
Ссора, повлекшая за собой нарушение ч. 4 ст. 33 УК РФ, то есть подстрекательства подсудимым потерпевшего Мартынова к убийству, произошла при следующих обстоятельствах. Согласно письменным показаниям Клингенберг Эмили Александровны (впоследствии Шан-Гирей), которой принадлежит наиболее подробное описание роковой ссоры. Тринадцатого июля за два дня до дуэли, собралась компания молодых офицеров и дам в доме её матери генерал-майорши Верзилиной Марии Ивановны. Лермонтов допустил очередную остроту
в адрес Мартынова, назвав его «горцем с большим
кинжалом». Объяснение Мартынова по поводу реплики произошло с подсудимым тотчас по выходе из дома Верзилиной тем же вечером. В ответ на реплику в адрес подсудимого «вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах», Лермонтов не только не пытался как-то уладить назревающий конфликт, но и отвечал фразой, заключавшее в себе уже косвенное приглашение на вызов: «а если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения». Не искал ли подсудимый по каким-то неизвестным причинам сам повода для дуэли с Мартыновым. На предварительном допросе Лермонтов отказался давать какие-либо разъяснения по этому поводу.
Верзилина, под присягою, отозвалась, что неприятностей между Лермонтовым и Мартыновым, бывшими у нее вечером 12-го июля, она не заметила. Крепостные люди Мартынова и Лермонтова показали под присягою, что потерпевший и подсудимый жили дружелюбно. Созданная местными пятигорскими властями на следующий же день после гибели поэта специальная комиссия возбудила уголовное дело «О произшедшем поединке, на котором отставной Маиор Мартынов, убил из пистолета Тенгинского пехотного полка Поручика Лермантова», которое вела специальная комиссия. Это дело поступило в конце августа 1841 года в Окружной суд города, но там так и не рассматривалось, поскольку Николай I повелел передать виновных в руки военного правосудия с предписанием: окончить дело немедленно. Новая комиссия, теперь уже военного суда, заседала в Пятигорске всего четыре дня, с 27 по 30 сентября 1841 года, и, в основном, изучала ранее собранные материалы и документы следственного дела, на основе которых составила свою обширную выписку. На этом военный суд свою работу завершил, огласив в конце «Сентенцию». Из неё следует: Мартынова, учинившего убийство, так как он вынужден был к дуэли самим Лермонтовым чрез беспрестанные словесные обиды сего последнего, на которые Мартынов ответствовал благоразумным увещанием и терпением долгое время, пока наконец был доведен до крайности беспокоившим его Лермонтовым; равным образом принимая во внимание добровольное признание перед судом и прежнюю беспорочную службу его Мартынова; начатую в Гвардии и отличие в экспедиции против горцев в 1837-м году, за которое он удостоен ордена Св. Анны 3 степени с бантом — лишить чина, ордена и написать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства. Секундантов корнета Глебова и князя Васильчикова — во внимании к молодости обоих, хорошей службе, усилию, с которым они старались помирить ссорящихся; а равно уважая чистое сознание их преступления своего пред судом и следствием; бытность в экспедиции против горцев в 1840-м году первого из них корнета Глебова и полученную им тогда тяжкую рану, вменив им в наказание содержание под арестом до предания суду, выдержав еще некоторое время в крепости с записанием штрафа сего в формулярные их списки. Но приговор «не чиня по нём исполнения» представлялся «обще с делом на высшую конфирмацию». Бумаги пошли по начальству и воинским инстанциям к самому императору. Высшее Начальство, в лице императорского Величества Николая Романова, наказание смягчило: секундантов Васильчикова и Глебова освободить от наказания (первого — во внимание к заслугам отца, второго — по уважению полученной им в сражении тяжелой раны), Мартынова содержать под арестом в крепости три месяца, затем подвергнуть
церковному покаянию. У меня всё, Ваша честь.
СУДЬЯ. Подсудимый, вам обвинение понятно?
ЛЕРМОНТОВ. Гам<лет>: «Не правда ли это облако похоже на пилу?»
Первый прид<ворный>: «Да, мой принц».
Гам<лет>: «А мне кажется, что оно имеет вид верблюда, что похоже на животное!» Второй придвор<ный>: «Принц, я сам лишь хотел сказать это».
Гам<лет>: "Ужели после этого не чудаки вы оба? Когда из такой малой вещи вы не можете исторгнуть согласных звуков, как хотите из меня, существа, одаренного сильной волею, исторгнуть тайные мысли?.."
АДВОКАТ. Ваша честь, мой подзащитный пока не готов давать показания. Но, может, в ходе судебного заседания он изменит свою точку зрения.
СУДЬЯ. Хорошо. Тогда суд определяет перейти к допросу потерпевшего, затем явившихся свидетелей. Потерпевший Мартынов, расскажите, пожалуйста, о характере ваших взаимоотношений с подсудимым, а также о событиях 13, 15 июля 1841 года.
МАРТЫНОВ. Я прибыл в город Пятигорск в конце апреля месяца 1841 года для пользования водами. По приезде моем в Пятигорск я остановился в здешней ресторации и тщательно занялся лечением. С Лермонтовым был знаком с самого вступления моего в Юнкерскую Школу. Не стану говорить об его уме: эта сторона его личности вне вопроса; все одинаково сознают, что он был очень умен, а многие видят в нем даже гениального человека. Как писатель, действительно, он весьма высоко стоит, и, если сообразить, что талант его еще не успел прийти к полному развитию, если вспомнить, как он был еще молод и как мало окружающая его обстановка способствовала к серьезным занятиям, то становится едва понятным, как он мог достигнуть тех блестящих результатов при столь малом труде и в таких ранних годах. Беспристрастно говоря, я полагаю, что он был добрый человек от природы, но свет его окончательно испортил. Быв с ним в весьма близких отношениях, я имел случай неоднократно замечать, что все хорошие движения сердца, всякий порыв нежного чувства он старался так же тщательно в себе заглушать и скрывать от других, как другие стараются скрывать свои гнусные пороки.
ЛЕРМОНТОВ. Мои неясные мечты/ Я выразить хотел стихами,/ Чтобы, прочтя сии листы,/Меня бы примирила ты/С людьми и буйными страстями.
МАРТЫНОВ. Он считал постыдным признаться, что …
ЛЕРМОНТОВ. Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушки, кузины. — К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет 9. Я ее видел там. Я не помню, хороша собою была она или нет. Но ее образ и теперь еще хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. — Один раз, я помню, я вбежал в комнату: она была тут и играла с кузиною в куклы: мое сердце затрепетало, ноги подкосились. — Я тогда ни об чём еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я еще не любил так. О! сия минута первого беспокойства страстей до могилы будет терзать мой ум! — И так рано!.. Надо мной смеялись и дразнили, ибо примечали волнение в лице. Я плакал потихоньку без причины, желал ее видеть…
МАРТЫНОВ. В его глазах признание в любви есть романтизм, напускная экзальтация, которая не выдерживает ни малейшего анализа.
ЛЕРМОНТОВ. Но, там, где Терек протекает,/Черкешенку я увидал, -/Взор девы сердце приковал;/ И мысль невольно улетает/Бродить средь милых, дальных скал…/Так дух раскаяния, звуки/ Послышав райские, летит/Узреть еще небесный вид;/Так стон любви, страстей и муки/До гроба в памяти звучит.
АДВОКАТ. Я протестую, Ваша честь. Потерпевшему следует придерживаться конкретного вопроса о его личных взаимоотношениях с подсудимым, а не заниматься «тонким» психологическим анализом моего подзащитного и провоцировать его на ответные реплики.
СУДЬЯ. Протест принимается. Устроили в заседании суда а-ля «петушиные бои». Отвечайте по существу вопроса, Мартынов.
МАРТЫНОВ. С самого приезда своего в Пятигорск, Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счёт, одним словом, всё, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он делал так, как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Поводом к остротам на мой счёт, вероятно, было не что иное… как желание поострить, по крайней мере, я других причин не знаю. Но так как в подобном расположении духа человек легко увлекается и незаметно переходит от неуместной шутки, к язвительной насмешке и так далее, то я был принужден несколько раз останавливать его и напоминать, что всему есть мера. Недели три тому назад (до дуэли), во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом, взялся опять за прежнее.
СУДЬЯ. Расскажите о событиях вечера 13 июля в доме Верзилиной?
МАРТЫНОВ. На вечере он вызвал меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец. При выходе из этого дома, я удержал его за руку, чтобы он шел рядом со мной; остальные все уже были впереди. Тут, я сказал ему, что я прежде просил его прекратить эти несносные для меня шутки, но что теперь предупреждаю, что если он еще раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, то я заставлю его перестать. Он не давал мне кончить и повторял раз сряду: — что ему тон моей проповеди не нравится; что я не могу запретить ему говорить про меня то, что он хочет, и в довершенье сказал мне: «Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, следовательно, ты никого этим не испугаешь». … В это время мы подошли к его дому. Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта, — и возвратился к себе. Раздеваясь, я велел человеку, попросить ко мне Глебова, когда он придет домой. Через четверть часа вошел ко мне в комнату Глебов, я объяснил ему в чём дело; просил его быть моим секундантом, и по получении от него согласия, сказал ему, чтобы он на другой же день с рассветом, отправился к Лермонтову. Глебов, попробовал было меня уговаривать, но я решительно объявил ему, что он из слов самого же Лермонтова увидит, что в сущности, не я вызываю, но меня вызывают, — и что потому, мне не возможно сделать первому, шаг к примирению.
СУДЬЯ. Из ваших слов, я так понимаю, что основной причиной дуэли были насмешки со стороны Лермонтова…в… ваш адрес.
МАРТЫНОВ. Я утверждаю еще раз: хотя подобные шутки нельзя назвать дружескими, потому что они всегда обидны, но честь моя была затронута не насмешками его, а решительным отказом прекратить их и советом прибегнуть к увещаниям другого рода. Я и в виду не имел вызывать его на дуэль, но что после подобной выходки с его стороны мне уже не оставалось другого средства окончить с честью это дело.
СУДЬЯ. Расскажите о событиях 15-го июля.
МАРТЫНОВ. Мы стрелялись по левой стороне горы, на дороге ведущей в какую то колонку, вблизи частого кустарника. Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону еще по десяти. Мы стали на крайних точках. Я первый пришел на барьер; ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок. От сделанного мною выстрела Лермонтов упал, и хотя признаки жизни еще были видны в нём, но уже он не говорил. Простившись с ним, я тот-час же возвратился домой; послал человека за своей черкеской, которая осталась на месте происшествия, — чтобы явиться в ней к коменданту.
СУДЬЯ. Вопросы к потерпевшему будут?
ПРОКУРОР. Да, Ваша Честь. Потерпевший, когда вы послали от себя приглашенного вами секунданта Глебова к Лермонтову с вызовом его на дуэль, то каков получился ответ Лермонтова? Не говорил ли он чего относящегося к миролюбию или продолжал те колкости, которые вас оскорбили?
МАРТЫНОВ. Не знаю… продолжал ли он свои колкости во время вызова, только мне Глебов ничего об них не говорил. Переданный мне ответ состоял в простом согласии без всяких миролюбивых предложений. Васильчиков и Глебов напоминали мне прежние мои отношения с ним и тесную связь, которая до сего времени существовала между нами, желая кончить это дело дружелюбно. Но, поскольку я почитал себя обиженным, сделать сам первого шага к примирению я не мог.
ПРОКУРОР. Мартынов, исходя из ваших показаний, следует, что предприми Лермонтов хотя бы один шаг к примирению – дуэль бы не состоялась?
МАРТЫНОВ. На сей пункт имею сказать одно, что поединок этот был совершенно случайный, злобы к нему я никогда не питал, следовательно, мне незачем было иметь предлог с ним ссориться.
ПРОКУРОР. А может всё-таки был? Я имею в виду историю о распечатанном Лермонтовым пакете с письмами ваших сестёр …
МАРТЫНОВ. Я, действительно, 5 октября 1837 г. сообщал из Екатеринодара своему отцу о пропаже пакета: «...Триста рублей, которые вы мне послали через Лермонтова, получил; но писем никаких, потому что его обокрали в дороге, и деньги эти, вложенные в письме, также пропали, но он, само собой разумеется, отдал мне свои...».
ПРОКУРОР. Иными словами, вы подозреваете Лермонтова в умышленном вскрытии писем, ибо, как тогда обвиняемый мог узнать о вложенных в конверт деньгах? И ваша матушка, Е. М. Мартынова, писала вам о своих подозрениях: «...он освободил тебя от труда прочитать их, — отвечала она сыну в ноябре 1837 г. — ...после этого случая даю зарок не писать никогда иначе, как по почте; по крайней мере остается уверенность, что тебя не прочтут...».
АДВОКАТ. Я протестую, ваша честь. Этим, собственно только лишь подозрениями, фактическая сторона конфликта исчерпывается. Ничто не указывает на то, чтобы прошедший эпизод с пропавшими письмами повлиял на добрые взаимоотношения между Лермонтовым и сестрами Мартыновыми. Очевидно, этот инцидент либо был совершенно забыт, либо недоразумение разъяснилось тогда же, в 1837 или 1838 г., в пользу Лермонтова. Утверждение со стороны обвинения оказывается совершенно неправдоподобным в свете письма Е. М. Мартыновой к сыну от 25 мая 1840 г.: «...он выказывает полную дружбу к твоим сестрам», «...эти дамы находят большое удовольствие в его обществе...». Мать Мартынова не могла бы писать в таком тоне о Лермонтове, если бы за три года до этого произошёл инцидент с распечатанными письмами. От семейной обиды Мартыновых к 1840 г. не оставалось и следа.
ПРОКУРОР. Однако, мать Мартынова, признавалась сыну в своем нерасположении к Лермонтову в этом же письме: «По правде сказать, я его не особенно люблю; у него слишком злой язык… я уверена, что при первом случае он не пощадит и их. Слава богу, он скоро уезжает; для меня его посещения неприятны».
СУДЬЯ. Протест отклоняется, так как «злой язык» подсудимого это, действительно, веский аргумент со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сторона обвинения, у вас еще есть вопросы?
ПРОКУРОР. Пока вопросов больше нет.
СУДЬЯ. Сторона защиты?
АДВОКАТ. Уточните, пожалуйста, условия поединка.
МАРТЫНОВ. Во-первых, по условию дуэли, каждый из нас имел право стрелять, когда ему вздумается, стоя на месте или подходя к барьеру. Во-вторых, осечки должны были считаться за выстрелы. В-третьих, после первого промаха противник имел право вызвать выстрелившего на барьер.
АДВОКАТ. Мартынов, я сейчас повторю ваши показания, представленные здесь в суде: «Я первый пришел на барьер; ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок». Однако, в ваших ответах на предварительном показании явствует более значащая для следствия фраза «сделал первый выстрел с барьера». Заметьте, Ваша Честь и вы, потерпевший: ПЕРВЫЙ!!! Это подразумевает, что в сознании потерпевшего скрывается, возможно, 4-й пункт, который, кстати, упоминается в ваших ответах на предварительном показании. Последний пункт в этом списке гласил «4-е — более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено...». То есть поединок мог возобновляться на прежних условиях до трех раз (???), а все пункты, вместе взятые, нарочито подчеркивали жестокий характер поединка. Или же другой вариант интерпретации упомянутого Вами на допросе слова «ПЕРВЫЙ»: был второй выстрел? Ответьте, Мартынов, не заметили ли вы у пистолета подсудимого осечки или он выжидал вами произведенного выстрела?
МАРТЫНОВ. Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было...
АДВОКАТ. Из вашего ответа, правда весьма иносказательно, следует еще один пункт чрезвычайной важности: коль с ваших слов осечки не было, значит… был все-таки выстрел. Об этом свидетельствует и разряженный после дуэли пистолет подсудимого. Судмедэкспертиза показывает, что Лермонтов в вас не целился, следовательно, был произведен выстрел в воздух и получается, что перед вашим выстрелом. И еще «сделал первый выстрел с барьера». С барьера – он первый!!! А еще был другой - не с барьера? Может, подсудимый так и остался стоять в той своей крайней точке и воспроизвел там выстрел в воздух, тем самым, давая понять, что уклоняется от поединка. Это больше смахивает на целенаправленное убийство, господин Мартынов.
ПРОКУРОР. Протестую, Ваша честь. Стороной защиты оказывается психологическое давление на потерпевшего, вынуждая наводящими вопросами согласиться с мнением адвоката. Кроме того, разряженным пистолет мог бы оказаться по причине выстрела в воздух, но уже после дуэли.
СУДЬЯ. Протест принимается. Задавайте, защита, более корректные вопросы.
АДВОКАТ. Да, Ваша Честь. Ответьте, потерпевший, не было ли нарушения дуэльных правил?
МАРТЫНОВ. Всё предоставлено было нами секундантам, и так как их прямая обязанность состояла в наблюдении за ходом дела, то они и могут объяснить, не было ли нами отступлено от принятых правил.
ЛЕРМОНТОВ. Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон, но Соломонов сын, не мудр, как царь Шалима, но умен, умней, чем жидовин. Тот храм воздвиг, и стал известен всем гаремом и судом, а этот храм, и суд, и свой гарем несет в себе самом.
СУДЬЯ. Подсудимый?!!! Хотя, забавно, чОрт возьми: с юмором, интересно, поэтично. Да…, и, язвительно!
Пожалуй, да, в своих шутках вы заходите слишком далеко. Посему, советую и на этот раз попридержать свой язык.
АДВОКАТ. Да, Ваша честь, попридержим. Скажите, Мартынов: каковы были причины вашей отставки из армии?
ПРОКУРОР. Протестую, Ваша честь. Данный вопрос не имеет отношения к делу.
АДВОКАТ. Позвольте опротестовать заявление прокурора. Этот вопрос имеет прямое отношение к делу, ибо мы все здесь пытаемся пролить свет на «смехотворное» заявление потерпевшего, что причиной дуэли послужил не иначе как «дурной» характер моего подзащитного высмеивать всех и вся, не имея на то веских оснований… Ведь, Лермонтов и Мартынов были давно знакомы, еще с юнкерской школы; шутки и колкости в адрес друг друга стали для них привычным способом общения. К тому же, четыре человека крепостных показали под присягою, что Мартынов и Лермонтов жили дружелюбно.
СУДЬЯ. Я понял вашу мысль, господин адвокат. Ответьте, потерпевший, на вопрос.
МАРТЫНОВ. По семейным обстоятельствам.
АДВОКАТ. Хм, среди офицеров ходили слухи, что иные обстоятельства заставили вас внезапно оставить военную карьеру. Прозвище на ваш счёт "Маркиз де Шулерхоф" вам не знакомо? Шулерство в карточной игре сурово осуждалось в военной среде, и, быть может, вам не оставалось ничего другого, как выйти в отставку, хотя бы на время.
ПРОКУРОР. Протестую, Ваша честь. Звучит как ничем не обоснованное оскорбление. Как это могло повлиять на взаимоотношения между подсудимым и потерпевшим?
СУДЬЯ. Поясните суду, защита, к чему вы клоните.
АДВОКАТ. Для человека, грезящего о военной карьере, выход в отставку по неизвестным нам «семейным обстоятельствам» означает полный крах его честолюбивым замыслам. Злящийся на весь свет и скрывающий свои чувства под весьма модной маской разочарованного романтического героя, Мартынов должен был в этом состоянии особенно болезненно воспринимать любые шутки, даже если они и не затрагивали его честь.
МАРТЫНОВ. Мне остается только повториться, что…
АДВОКАТ. Я понял…понял, что злобы вы никогда к нему не питали. Зайдём с другого боку. Знали ли вы, Мартынов, что во время своего последнего пребывания на Кавказе Лермонтов состоял под тайным надзором находившегося в Пятигорске и посланного из Петербурга со специальным поручением от Бенкендорфа жандармского штаб-офицера подполковника Кувшинникова?
МАРТЫНОВ. Не понимаю, о чём вы говорите.
АДВОКАТ. Поясню. Конфликт Лермонтова с властями, начавшийся в 1837 году с написания и распространения стихотворения «Смерть Поэта» окончательно обострился весной 1841 года. Когда царь
увидел обвиняемого, находящегося в отпуске (который, кстати, сам ему и предоставил за боевые заслуги) весело танцующим на балу, велел дежурному адъютанту Штаба Клейкмихелю в 48 часов, выслать поручика Лермонтова из Петербурга на Кавказ. У меня есть подозрение, что интрига против Лермонтова плелась в высших политических кругах. Очень возможно, что сыграло свою немаловажную роль в «убийстве» подсудимого III отделение. Ведомство Бенкендорфа было, безусловно, осведомлено о готовящейся дуэли Лермонтова с Мартыновым. Иначе как на следующий после дуэли день Пятигорск был буквально наводнен жандармами. Ведь речь то идёт о 19 веке: и самолёты не летают, и не ходят поезда… Весьма вероятно, что кто-либо из подстрекателей был связан с ведомством Бенкендорфа и действовал согласно полученным инструкциям. У Лермонтова было немало врагов с учётом его выходок и полных юмора проделок, особенно, когда увлекался и заходил в своих шутках слишком далеко. Так произошло это, к примеру, в истории с Лисаневичем. К Лисаневичу приставали, уговаривали вызвать Лермонтова на дуэль, проучить. Может быть, вам, Мартынов, через некоторых «услужливых» лиц было сказано, что терпеть насмешки Михаила Юрьевича не согласуется с честью офицера? Возможно, что они убедили вас или хотя бы намекали, что отказ от дуэли выставит вас трусом, сделает посмешищем в глазах "света"? И вы, сами того не подозревая, явились исполнителем задуманной интриги…
ПРОКУРОР. Протестую, Ваша честь. Ничем не подкрепленные домыслы со стороны защиты.
СУДЬЯ. Протест отклоняется. Так уж повелось, уважаемый государственный обвинитель, что «поэт в России больше, чем поэт». Ответьте, Мартынов на вопрос: испытывали ли вы на себе (до ссоры, в её момент или же после неё) действие подстрекателей?
МАРТЫНОВ. Не понимаю, о чём, собственно говоря, речь.
АДВОКАТ. Тогда как вы объясните выдержку из своего письма к Глебову: «…сегодня отправляю письмо графу Бенкендорфу…»?
МАРТЫНОВ. Там речь шла о моей просьбе к
влиятельному графу предать меня не гражданскому, а военному суду.
АДВОКАТ. Ну да, ну да.
«…Чего я могу ожидать от гражданского суда? Путешествия в
холодные страны? Вещь совсем не привлекательная. Южный климат гораздо
полезней для моего здоровья…». Какой цинизм! И это после дуэли. Не находите? И опять же в этом же письме вы пишете, что письмо к графу вам сочинил Диамид Пасек, ибо таких писем вы не писали. И кто такой Пассек? Зачем его пустили к вам в камеру
и с чего вдруг он вам помогает? В то время на Кавказе был
один Диамид Пассек, подполковник, впоследствии (!!!) генерал-майор. Я нигде не нашел свидетельств, чтобы Пассек имел дружеские с вами отношения или с Лермонтовым. Тогда зачем он в это дело ввязался? Или ему поручили? Может это и есть тот самый…подстрекатель …услужливое лицо та-сказать? А???
МАРТЫНОВ. Ваша честь, я прошу оградить меня от …
СУДЬЯ. Потерпевший, ответьте на вопрос со стороны защиты: кто такой Диамид Пасек?
МАРТЫНОВ. Я воспользуюсь правом не давать показания, ибо…
ЛЕРМОНТОВ. Скинь бешмет свой, друг Мартыш, распояшься, сбрось кинжалы, вздень броню, возьми бердыш и блюди нас, как хожалый!
АДВОКАТ. Хм, кажется, мой подзащитный ответил за …У меня вопросов больше нет.
СУДЬЯ. Пожалуйста, присаживайтесь, потерпевший. Переходим к допросу свидетелей. Пристав, пригласите свидетеля Клингенберг.
ПРИСТАВ. Свидетель Клингенберг войдите.
СУДЬЯ. Проходите, представьтесь, пожалуйста. Прошу предоставить документы, удостоверяющие вашу личность.
КЛИНГЕНБЕРГ. Я, Эмилия Александровна Клингенберг, дочь Марии Ивановны, урождённой Вишневецкой, во втором браке - Верзилиной, падчерица генерала Петра Семёновича Верзилина.
СУДЬЯ. Со сторонами знакомы?
КЛИНГЕНБЕРГ. С 1851 года я жена Акима Павловича Шан-Гирея - троюродного брата и близкого друга Лермонтова. Шан-Гирей скончался в Тифлисе 8 декабря 1883 года; причиной смерти стало нарушение целостности стенок сердца. Прах Акима Павловича перевезли в Пятигорск. Его последним приютом стало старое пятигорское кладбище; могила моего супруга находится неподалёку от места первоначального погребения Лермонтова. Я пережила мужа на восемь лет…
СУДЬЯ. Свидетель, вы предупреждаетесь об ответственности за отказ от дачи показаний и дачу ложных показаний в соответствии со статьями 307 и 308 УК РФ. Распишитесь.
КЛИНГЕНБЕРГ. Я нижепоименованная обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом и пред Святым его Евангелием Честным и Животворящим Крестом в том, что по делу, по которому я ныне во свидетельство призвана и спрашиваема буду, имея показать самую сущую правду, не наровя ни на какую сторону, ни для дружбы, вражды и корысти ниже страха ради сильных лиц, а так как перед Богом и судом его страшным в том ответ дать могу. В чем, да поможет мне Господь Бог душевно и телесно в сем и будущем веке. В заключении же сей моей клятвы целую Слова и Крест Спасителя моего Аминь.
СУДЬЯ. Господи, о чём это вы? Ах, да. Хм…Хм… «O tempora! O mores!» Сударыня, что вам известно об обстоятельствах рассматриваемого дела?
КЛИНГЕНБЕРГ. Лермонтов жил больше в Железноводске, но часто приезжал в Пятигорск. По воскресеньям бывали собрания в ресторации, и вот именно 13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин, и порешили не ехать в собрание, а провести вечер дома, находя это и приятнее, и веселее. Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что в этот вечер он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: «M-lle Emilie, je vous en prie, un tour de valse seulement, pour la derni;re fois de ma vie»…
СУДЬЯ. Простите, мадам, извольте выражаться в зале Российского суда на гражданском языке.
КЛИНГЕНБЕРГ. Он сказал: "Мадмуазель Эмилия, прошу Вас на один только тур вальса, последний раз в моей жизни". — «Ну уж так и быть, в последний раз, пойдемте». Мишель дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Лев Сергеевич Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык ; qui mieux. Несмотря на мои предостережения, удержать их было трудно. Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его «montagnard au grand poignard»,
что значит «горец длинный кинжал» (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал). Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово «poignard» раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», — и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание: «Язык мой — враг мой», — Мишель отвечал спокойно: «Ce n'est rien; demain nous serons bons amis». Me pardonne, он ответил: «Это не что иное; завтра мы будем хорошими друзьями». Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора. На другой день Лермонтов и Столыпин должны были ехать в Железноводск. После уж рассказывали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: «Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?» Мартынов ответил решительно «да», и тут же назначили день. Все старания товарищей к их примирению оказались напрасными. У меня всё, Ваша честь.
СУДЬЯ. Благодарю. Вопросы к свидетельнице будут?
ПРОКУРОР. Да, Ваша честь. Свидетель, вы подтверждаете, что причиной дуэли послужила реплика «montagnard au grand poignard»?
КЛИНГЕНБЕРГ. Они постоянно пикировались, хотя были между собою на «ты». Мишель называл его обыкновенно «Мартышкой» и иными кличками; у него был альбом, где Мартынов изображен был во всех видах и позах. Мартынов был глуповат, но — красавец и любимец барышень, что часто раздражало поэта. После дуэли, когда Мартынова перевели на гауптвахту, которая была тогда у бульвара, то ему позволено было выходить вечером в сопровождении солдата подышать чистым воздухом, и вот мы однажды, гуляя на бульваре, встретили нечаянно Мартынова. Это было уже осенью; его белая черкеска, черный бархатный бешмет с малиновой подкладкой произвели на нас неприятное впечатление. Он, видимо, бравировал своим поступком; это был фат, довольно глупый и льстивый в разговоре, но очень красивый... Я не скоро могла заговорить с ним…
ПРОКУРОР. У меня вопросов больше нет.
СУДЬЯ. Сторона защиты?
АДВОКАТ. Свидетельница, меня несколько щекотливит ваше обращение к подсудимому …«Мишель» - что-то чувственное, нежное, доверчивое…я бы даже сказал интимное. Впрочем, это скорее эпитет. А теперь прошу ответить: может быть у подсудимого и потерпевшего были более веские причины для сатисфакции? Одна из версий: «Старшая дочь генерала Верзилина, Эмилия, кокетничала с Лермонтовым и Мартыновым, чем и возбудила в них ревность, что и подало повод к дуэли».
ЛЕРМОНТОВ. Под рубищем простым она росла\ В невежестве, как травка полевая \...Прохожим не замечена, - ни зла,\ Ни гордой добродетели не зная.\ Но час настал – пора любви пришла. \Какой-то смертный ей сказал два слова: \Она в объятья божества земного упала;\ Но, увы, прошло дней шесть, \Уж полубог успел ей надоесть.\ И с этих пор, чтобы избежать ошибки,\ Она дарила всем свои улыбки.
СУДЬЯ. Подсудимый?!!!
ЛЕРМОНТОВ. За девицей Emilie молодежь как кобели. У девицы же Nadine был их тоже не один; а… у …
СУДЬЯ. Я вас попрошу, адвокат, внушить своему подзащитному дОлжное поведение в суде. В противном случае, его реплики будут истолкованы судом как данные им показания, которые могут быть использованы против него.
АДВОКАТ. Да, Ваша честь. Прошу прощения за недостойное поведение моего подопечного. Итак, повторю вопрос к свидетельнице. Вы отрицаете себя причастной к конфликту?
КЛИНГЕНБЕРГ. Часто слышу я рассказы и расспросы о дуэли Лермонтова; не раз приходилось и мне самой отвечать и словесно и письменно; даже печатно принуждена была опровергать ложное обвинение, будто я была причиною дуэли. Но, несмотря на все мои заявления, многие до сих пор признают во мне княжну Мери.
В мае месяце 1841 года Лермонтов приехал в Пятигорск и был представлен нам в числе прочей молодежи. Мишель нисколько не ухаживал за мной, а находил особенное удовольствие me taquiner, одним словом... дразнить меня. Я отделывалась, как могла, то шуткою, то молчанием, ему же крепко хотелось меня рассердить; я долго не поддавалась, наконец, это мне надоело, и я однажды сказала Лермонтову, что не буду с ним говорить и прошу его оставить меня в покое. Но, по-видимому, игра эта его забавляла просто от нечего делать, и он не переставал меня злить. Однажды он довел меня почти до слез: я вспылила и сказала, что, ежели бы я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор. Он как будто остался доволен, что, наконец, вывел меня из терпения, просил прощенья, и мы помирились, конечно, ненадолго.
АДВОКАТ. У меня вопросов к свидетельнице больше нет. Позвольте, Ваша Честь, вопрос к потерпевшему?
СУДЬЯ. Извольте.
АДВОКАТ. Ответьте, Мартынов, было ли вовлечено третье лицо из прекрасной половины человечества в ваш конфликт с подсудимым? Сherchez la femme!
МАРТЫНОВ. Мне об этом ничего не известно.
АДВОКАТ. Хорошо. Но, тогда как вы прокомментируете письменные показания вашего сына Сергея Николаевича Мартынова, составленные, как он выразился с ваших слов. Позвольте, зачту буквально: «Время проводили мы весело: пикники в Шотландке (Шотландская колония близь Пятигорска), балы, рауты, кавалькады, охоты сменялись ежедневно. Из барышень особенно привлекали на себя внимание наше девицы Верзилины, дочери Пятигорского коменданта, генерала Верзилина. Между ними особенно отличалась своею красотой и остроумием Эмилия Александровна, которая несколько увлеклась мною, но за которою ухаживали все, в том числе и Лермонтов. У меня в то время были хорошие средства, собою я был недурен и, только что вышед в отставку из военной службы, продолжал носить красивую форму Гребенских казаков, которая очень шла ко мне. Хотя Лермонтов в то время и не пользовался еще славой великого поэта, но уже и тогда многие из нас, и я в том числе, восхищались его произведениями, однако никто его не считал гением. В дамском обществе его более боялись за его злой язык, чем любили, и довольно понятно, что Эмилия Александровна, за которою ухаживали как он, так и я, отдавала мне видимое предпочтение, которое от Лермонтова и не скрывала, что приводило этого крайне самолюбивого человека в неописуемое негодование»…Итак, Мартынов, вы и сейчас будете настаивать о непричастности Клингенберг в конфликт? С.
ПРОКУРОР. Протестую, Ваша честь. Во-первых, показания Сергея Николаевича Мартынова написаны со слов отца, что не исключает вероятность к беллетристики и «оживлению» документа собственными добавлениями. Во-вторых, хоть сей документ и явствует за подписью С. Н. Мартынова, но радикально переработан рукой опытного анонимного соавтора, что доказано современными историками. Посему, следует относиться к показаниям, которые приведены защитой, как к малодостоверным источникам и большой с осторожностью.
СУДЬЯ. Протест принимается. Еще есть еще вопросы у стороны защиты?
АДВОКАТ. У меня вопросов больше нет.
СУДЬЯ. Свидетель, присаживайтесь. Переходим к допросу следующего свидетеля. Пристав, пригласите Васильчикова.
ПРИСТАВ. Свидетель Васильчиков.
СУДЬЯ. Проходите, свидетель, представьтесь, пожалуйста. Прошу предоставить документы, удостоверяющие вашу личность.
ВАСИЛЬЧИКОВ. Титулярный Советник Князь Васильчиков из Российских Князей; в службу поступил в II отделение собственной Его Величества канцелярии 30-го Октября 1839-го года; 10-го Апреля 1840-го года, по Высочайшему повелению, командирован для занятий по службе при Тайном Советнике Сенаторе Бароне Гане на время Высочайше на него возложенного введения за Кавказом нового устройства. В походах и штрафах не был.
ЛЕРМОНТОВ. Наш князь Василь –Чиков по батюшке,/Шеф простофиль,/Глупцов по дядюшке,/Идя в кадриль/Шутов по зятюшке,/
В речь вводит стиль/Донцов по матушке.
СУДЬЯ. Хм, прямо-таки целое досье на вас, Васильчиков, от подсудимого.
СЕКРЕТАРЬ. Ваша честь, отец свидетеля - генерал-адъютант Илларион Васильевич Васильчиков оказал поддержку Николаю I на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. С этих пор началось его возвышение. В 1831 году он был возведен царем в графское достоинство. В 1838-м Николай назначил его председателем Государственного совета вместо намечаемого на этот пост Михаила Михайловича Сперанского. С 1 января 1839 года граф Васильчиков был возведен в княжеское достоинство. Он был ближайшим фаворитом Николая, царь и члены его семьи нередко посещали дом Васильчикова.
СУДЬЯ. А некто Глупцов, стало быть, дядюшка?
СЕКРЕТАРЬ. Возможно, подсудимый так саркастически отозвался о князе Дмитрии Владимировиче Голицыне, женатого на родной сестре отца свидетеля. Князь Голицын слыл либералом и, в то же время, являлся…чуть ли не первым лицом империи. Получил титул «светлейшего» в нарушение русских традиций: этот титул давался только лицам, имевшим особенные заслуги. Московский генерал-губернатор получил его в знак личного расположения к нему Николая I.
СУДЬЯ. Высокопоставленная родня, однако ж.
СЕКРЕТАРЬ. Ваша честь, свидетель еще с молодых лет закрепил за собой репутацию «свободомыслящего».
СУДЬЯ. Молодой оппозиционер из семьи царедворца?!!
СЕКРЕТАРЬ. Васильчиков пользовался властью «трибуна» в весьма анархической республике своих товарищей, соединившихся в корпорации по немецкому образцу. При Васильчикове доход его усадьба приносила не за счет труда крепостных, а в результате применения современных технологий и методов хозяйствования. Рискуя навлечь на себя обвинение в «социализме», он стал на сторону общины, мелкого землевладения, более правильного распределения поземельной собственности между различными классами населения.
ЛЕРМОНТОВ. ..Или трудясь как глупая овца/ В рядах дворянства, с рабским униженьем,/ Прикрыв мундиром сердце подлеца,/Искать чинов, мирясь с людским презреньем,/И поклоняться немцам без конца?
СУДЬЯ. Да уж, «в речь вводит стиль шеф простофиль». Где проживаете?
СЕКРЕТАРЬ. Владелец образцового в хозяйственном отношении имения Трубетчино, ныне Добровского района Липецкой области. В 2006 году по инициативе общественного совета историков и краеведов Липецка, а также Национального фонда «Русское либеральное наследие» Липецкий городской Совет Депутатов разрешил установку мемориальной доски, увековечивающей память Почётного гражданина города Липецка князя Александра Илларионовича Васильчикова на здании бывшего реального училища. Память о нём сохранилась надолго в русском обществе и народе.
СУДЬЯ. Поражаюсь вашей осведомленности. Посмотрим…насколько памятен, свидетель, в сердцах двух дуэлянтов. Со сторонами знакомы?
ВАСИЛЬЧИКОВ. В июле месяце 1841 года Лермонтов, вместе со своим двоюродным братом Алексеем Аркадьевичем Столыпиным и тяжело раненым Михаилом Павловичем Глебовым возвратились из экспедиции, описанной в стихотворении «Валерик», для отдыха и лечения в Пятигорск. Я с ними встретился, и мы поселились вместе в одном доме, кроме Глебова, который нанял квартиру особо. Позже подъехал к нам князь Трубецкой, которому я уступил половину моей квартиры.
Мы жили дружно, весело и несколько разгульно, как живется в этом беззаботном возрасте, двадцать — двадцать пять лет. Хотя я и прежде был знаком с Лермонтовым, но тут узнал его коротко, и наше знакомство, не смею сказать наша дружба, было искренно, чистосердечно.
ЛЕРМОНТОВ. Дружба теперь уже не чувство, а поношенная маска, которую надевает хитрость, чтобы обмануть простоту или скрыться от проницательности.
СУДЬЯ. Свидетель, вы предупреждаетесь об ответственности за отказ от дачи показаний и дачу ложных показаний в соответствии со статьями 307 и 308 УК РФ. Распишитесь. Что вам известно об обстоятельствах рассматриваемого дела?
ВАСИЛЬЧИКОВ. Однажды на вечере у генеральши Верзилиной Лермонтов в присутствии дам отпустил какую-то новую шутку, более или менее острую, над Мартыновым. Что он сказал, мы не расслышали; знаю только, что, выходя из дома на улицу, Мартынов подошел к Лермонтову и сказал ему очень тихим и ровным голосом по-французски: «Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах», — на что Лермонтов таким же спокойным тоном отвечал: «А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения». Больше ничего в тот вечер и в последующие дни, до дуэли, между ними не было, по крайней мере, нам, Столыпину, Глебову и мне, неизвестно, и мы считали эту ссору столь ничтожною и мелочною, что до последней минуты уверены были, что она кончится примирением. Хотя формальный вызов на дуэль и последовал от Мартынова, но всякий согласится, что вышеприведенные слова Лермонтова «потребуйте от меня удовлетворения» заключали в себе уже косвенное приглашение на вызов, и затем оставалось решить, кто из двух был зачинщик, и кому перед кем следовало сделать первый шаг к примирению.
Корнет Глебов и я всеми средствами старались уговорить майора Мартынова взять свой вызов назад, но он отвечал: что чувствует себя сильно обиженным, что задолго предупреждал поручика Лермонтова не повторять насмешек для него оскорбительных, и главное, что вышеприведенные слова сего последнего, которыми он как бы подстрекал его к вызову не позволяют ему Мартынову отклоняться от дуэли. На этом сокрушились все наши усилия; трехдневная отсрочка не послужила ни к чему, и 15 июля часов в шесть-семь вечера мы поехали на роковую встречу; но и тут в последнюю минуту мы, и я думаю сам Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут... ужинать.
СУДЬЯ. Продолжайте.
ВАСИЛЬЧИКОВ. Дуэль происходила в четырех верстах от Пятигорска у подошвы горы Машухи на самой дороге часов в 7 пополудни. ...Всю дорогу Лермонтов так шутлив был... По условиям прежде установленным, Мартынов и Лермонтов стали на свои места; от сих мест были отмерены 10 шагов с каждой стороны до барьера, а между барьерами 15. Секундантов никто не имел. Глебов один был у обоих. Глебов зарядил пистолет Мартынову, а я Лермонтову зарядил. На месте поединка также присутствовали офицер лейб-гвардии Кавалергардского полка князь Трубецкой и близкий друг Лермонтова Столыпин — «Монго», которые находились в опале у Николая I и поэтому их участие в дуэли от следствия и суда утаили.
По данному знаку господа дуэлисты начали сходиться; дойдя до барьера оба стали. Лермонтов, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов выстрелил. Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела. Из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух.
Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом — сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие.
Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы решили позвать доктора. По предварительному нашему приглашению присутствовать при дуэли, доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка по случаю дурной погоды (шел проливной дождь) они ехать не могут, а приедут на квартиру, когда привезут раненого.
Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли. Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу.
ЛЕРМОНТОВ. Я помню один сон; когда я был еще 8-ми лет, он сильно подействовал на мою душу. В те же лета я один раз ехал в грозу, куда-то; и помню облако, которое небольшое, как бы оторванный клочок черного плаща, быстро неслось по небу: это так живо передо мною, как будто вижу.
ВАСИЛЬЧИКОВ. Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким оставили при убитом. Как теперь, помню странный эпизод этого рокового вечера; наше сиденье в поле при трупе Лермонтова продолжалось очень долго, потому что извозчики, следуя примеру храбрости господ докторов, тоже отказались один за другим ехать для перевозки тела убитого. Наступила ночь, ливень не прекращался... Вдруг мы услышали дальний топот лошадей по той же тропинке, где лежало тело, и, чтобы оттащить его в сторону, хотели его приподнять; от этого движения, как обыкновенно случается, спертый воздух выступил из груди, но с таким звуком, что нам показалось, что это живой и болезный вздох, и мы несколько минут были уверены, что Лермонтов еще жив. Наконец, часов в одиннадцать ночи, явились товарищи с извозчиком, наряженным, если не ошибаюсь, от полиции. Покойника уложили на дроги, и мы проводили его все вместе до общей нашей квартиры.
В тот же день коменданту назвался Глебов, — нам сказали, частным образом, если 1 секундант, то это сильно компрометирует, — и так как я заряжал пистолет, то я и назвался... Вот и все, что я могу припомнить и рассказать об этом происшествии.
СУДЬЯ. У сторон есть вопросы к свидетелю?
ПРОКУРОР. Да, Ваша честь. Исходя из ваших показаний, вы были в коротких, можно даже сказать, приятельских отношениях с подсудимым. Что вы можете сказать о характере Лермонтова.
ВАСИЛЬЧИКОВ. Мы говорим о нём как о частном лице?
ПРОКУРОР. Мы говорим о характере его взаимоотношений с людьми.
ВАСИЛЬЧИКОВ. В Лермонтове было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой — заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых. К этому первому разряду принадлежали в последнее время его жизни прежде всех Столыпин (прозванный им же Монго), Глебов, бывший его товарищ по гусарскому полку, впоследствии тоже убитый на дуэли князь Александр Николаевич Долгорукий, декабрист Назимов и несколько других ближайших его товарищей. Ко второму разряду принадлежал по его понятиям весь род человеческий, и он считал лучшим своим удовольствием подтрунивать и подшучивать над всякими мелкими и крупными странностями, преследуя их иногда шутливыми, а весьма часто и язвительными насмешками. Настроение его ума и чувств было невыносимо для людей, которых он избрал целью своих придирок и колкостей, без всякой видимой причины, а просто как предмет, над которым он изощрял свою наблюдательность. От этого он был, вообще, нелюбим в кругу своих знакомых в гвардии и в петербургских салонах; при дворе его считали вредным, неблагонамеренным и притом дурным офицером. Положа руку на сердце, должен признаться, что Лермонтов сам, можно сказать, напросился на дуэль и поставил своего противника в такое положение, что он не мог его не вызвать.
СУДЬЯ. У сторон есть еще вопросы к свидетелю?
ПРОКУРОР. Да, Ваша честь. Свидетель, поясните суду, что значит, говоря о подсудимом, «настроение его ума и чувств»?
ВАСИЛЬЧИКОВ. Лермонтов был вполне человек своего века, герой своего времени: века и времени, самых пустых в истории русской гражданственности. Он глубоко и горько сознавал ничтожество великосветской среды, придавленной после катастрофы декабря, и выражал это не только в стихах «Печально я гляжу на наше поколенье». Чувство глубокого отвращения к той жизни, к коей все мы, юноши тридцатых годов, были обречены, проявлялось и в ежедневных, светских и товарищеских своих сношениях. При строптивом, беспокойном его нраве печальный исход был почти неизбежен и при том непомерном самолюбии или преувеличенном чувстве чести «point d'honneur», которое удерживало его от всякого шага к примирению. Жаль Лермонтова! Когда его убили, то одна высокопоставленная особа изволила выразиться, что „туда ему и дорога“. Отчего люди, которые бы могли жить с пользой, а может быть, и с славой, умирают рано, между тем как на свете столько беспутных и негодных людей доживают до благополучной старости.
ПРОКУРОР. У меня вопросов больше нет.
СУДЬЯ. Сторона защиты?
АДВОКАТ. Да, Ваша честь. Я улавливаю в ваших показаниях, свидетель, некоторую двусмысленность: с одной стороны, вы пытаетесь убедить суд, что печальный исход был неизбежен с учетом заносчивого и строптивого нрава моего подзащитного…иде… сам нарвался, с другой…хм. Зачитываю выдержку из вашего письма (весьма доверительного) Ю. К. Арсеньеву: «Признаться, смерть его меня сильно поразила, и долго мне как будто не верилось, что он действительно убит и мертв. Не в первый раз я участвовал в поединке, но никогда не был так беззаботен о последствиях и твердо убежден, что дело обойдется, по крайней мере, без кровопролития». На чём была основана ваша твердая убежденность, что дело обойдётся без кровопролития? И почему вас смерть его сильно поразила?
ВАСИЛЬЧИКОВ. Он наперед сказал, что стрелять не будет, и Мартынов стрелять не будет. Лермонтов все отшучивался (он его считал фанфароном, пустым кавалеристом). Я по лицу видел, что Мартынов убьет: «Посмотри на Николая Соломоновича. Это ведь не шутка, стреляй». Лермонтов, прижимая правой рукой, вскинул пистолет на левое плечо, отвернулся и, презрительно улыбнувшись, покачал головой; это был его последний жест. С первого выстрела Лермонтов упал и тут же скончался.
АДВОКАТ. Хм… Вас это поразило? Хотите сказать, что Лермонтов, как отличный стрелок, не стрелял и не собирался стрелять, а Мартынову, как никудышному стрелку, вероятность попасть сводится к нулю? Иль по трусости своей …иль в силу иных причин….не станет доводить до кровопролития? А тут БАЦ!!! И с первого выстрела. Кстати, опять это злополучное – с ПЕРВОГО. Значит, предполагались и другие…второй, третий? Вы ни словом не обмолвились о 4-м условии дуэли: стрелять могли до трёх раз. И еще: на суде явственно от вас прозвучало, что слышали собственными ушами слова Лермонтова, обращенные к Мартынову «потребуйте от меня удовлетворения», которое и вы, и потерпевший истолковали как косвенное приглашение на вызов. Однако ж, со слов Мартынова следует, что свидетелей сего разговора не было, ибо «при выходе из этого дома, я удержал его за руку, чтобы он шел рядом со мной; остальные все уже были впереди». В данном случае, я более склонен доверять показаниям потерпевшего. Выяснять столь щепетильные вопросы чести негоже на людях. В чём же тогда ваш интерес освидетельствовать «потребуйте от меня удовлетворения»? Хотите убедить суд в подстрекательстве моего подзащитного? Иль в лучшем свете представить суду потерпевшего?
ВАСИЛЬЧИКОВ. Я, как свидетель дуэли и друг покойного поэта, не смею судить так утвердительно, как посторонние рассказчики и незнакомцы, и не считаю нужным ни для славы Лермонтова, ни для назидания потомства обвинять кого-либо в преждевременной его смерти.
СУДЬЯ. Еще есть вопросы у стороны защиты?
АДВОКАТ. Да, Ваша честь. Кому было дано право первого выстрела?
ВАСИЛЬЧИКОВ. Об условии стрелять ли вместе или один после другого не было сказано, по данному знаку сходиться каждый имел право стрелять, когда заблагорассудит.
АДВОКАТ. Дуэльный кодекс, коль заранее не оговаривается чьё-то право на первый выстрел, чётко гласит: каждый мог стрелять, стоя на месте или подойдя к барьеру, или на ходу, но непременно между командами, не так ли, свидетель?
ВАСИЛЬЧИКОВ. Столыпин скомандовал 3 раза, Мартынов побежал к барьеру, долго целил, и потому Столыпин закричал: «Стреляйте! Стреляйте!»
АДВОКАТ. Вот как?!! Тогда опять чётко и внятно повторюсь: дуэльный кодекс, коль заранее не оговаривается чьё-то право на первый выстрел, чётко гласит: каждый мог стрелять, стоя на месте или подойдя к барьеру, или на ходу, но непременно между командами «два» и «три», после «три» дуэль безоговорочно прекращалась или же возобновлялась на прежних условиях. Два нарушения условий дуэли (помимо ранее упомянутого вами про наличие одного секунданта на двоих) я тут узреваю. Первое нарушение – Столыпин скомандовал «раз-два-ТРИ». И второе….никоим образом — момент чрезвычайно важный! — нельзя подавать заранее не оговоренных команд. Княгиня Васильчикова предоставила выдержку из неопубликованных воспоминаний ее покойного мужа, вашего сына. Вот из неё что следует: "Отец всегда был уверен, что все бы кончилось обменом выстрелов в воздух, если бы, подойдя к барьеру и подняв дуло пистолета вверх, Лермонтов, обращаясь к моему отцу, громко, так что Мартынов не мог не слышать этого, сказал: "Я в этого дурака стрелять не буду". Это переполнило чашу терпения противника, он прицелился, последовал выстрел". Получается, с ваших показаний, в качестве такой неоговоренной команды это была реплика Трубецкого «Стреляйте! Стреляйте!». И…получается… она спровоцировала моего подзащитного на реплику "Я в этого дурака стрелять не буду"? и далее …выстрел Мартынова?
ВАСИЛЬЧИКОВ. Ваша честь, это все, что я могу припомнить и рассказать об этом происшествии, случившемся 15 июля 1841 года и мною описываемом в июле 1871 года, ровно через тридцать лет. Если в подробностях вкрались ошибки, то я прошу Н. С. Мартынова их исправить. Но за верность общего моего очерка я ручаюсь.
Нужно ли затем возражать на некоторые журнальные статьи, придающие, для вящего прославления Лермонтова, всему этому несчастному делу вид злонамеренного, презренного убийства? Стоит ли опровергать рассказы вроде того, какой приведен в статье «Всемирного труда» (1870 года № 10), что будто бы Мартынов, подойдя к барьеру, закричал: «Лермонтов! Стреляйся, а не то убью».
АДВОКАТ. Воистину, иезуитский ответ. У меня вопросов больше нет, Ваша честь.
СУДЬЯ. Свидетель, присаживайтесь. Переходим к допросу другого свидетеля. Пристав, пригласите.
ПРИСТАВ. Свидетель Романов.
СУДЬЯ. Проходите, свидетель, представьтесь, пожалуйста. Прошу предоставить документы, удостоверяющие вашу личность.
РОМАНОВ. Божиею поспе;шествующею милостию Мы НИКОЛАЙ Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса-Таврического, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли;, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя стороны Повелитель и Государь Иверския, Карталинския, Грузинския и Кабардинския земли;, и Армянския Области; Черкасских и Горских Князей и иных Наследный Государь и Обладатель; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарский и Ольденбургский и …
СЕКРЕТАРЬ. Ваша честь, это свидетель Романов Никола;й Па;влович — император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский. Третий сын императора Павла I и Марии Фёдоровны, родной брат императора Александра I. Одной из самых больших заслуг Николая Павловича можно считать проведение титанической работы по кодификации права. Благодаря этому был составлен Свод законов Российской империи. По праву, Николая I можно назвать царем-законодателем.
СУДЬЯ. Прошу прощения, свидетель, что верноподданнейшая суду секретарь прервала вас, но думаю, что этой части озвученного вами уже вполне достаточно для удостоверения вашего законного наследия престола Всероссийского и прочее, прочее, прочее…
РОМАНОВ. Когда получено было горестное известие о кончине блаженной и вечной славы достойной памяти Государя Императора Александра I-го, первое стремление сердца моего было принесть присягу в верности старшему брату моему, Государю Цесаревичу и Великому Князю Константину Павловичу, как законному по первородству Наследнику Престола Государства Российскому, буде другого покойным Императором не назначено, и объявлено не было. Исполнив первый, таким образом, священный долг верноподданного, известился я от Государственного Совета, что находится в архиве оного пакет, на имя Председателя от покойного Императора присланный, с собственноручною над оным надписью: хранить до собственного, Его Императорского Величества, востребования, или в случае кончины, Его Императорского Величества, прежде всякого действия в чрезвычайном собрании Совета вскрыть. Сие последнее повеление Государственным Советом исполнено, и найдено, что пакет сей включал: 1) Письмо Государя Цесаревича и Великого Князя Константина Павловича к покойному Императору, в коем торжественно просит Его Императорского Величества согласия на свободное уступление в пользу мою и потомства моего права наследия Престола Всероссийского, Его Высочеству Цесаревичу принадлежащего по праву первородства; 2) и в последствие сего Манифест покойного же Императора Александра 1-го от 16 Авг. 1823 года, по желанию Его Высочества Цесаревича, торжественно меня назначающей Наследником Всероссийского … Да, воля Константина была исполнена: я — император, но какою ценою, Боже мой! Ценою крови моих подданных.
СУДЬЯ. О крови каких подданных вы говорите, свидетель?
СЕКРЕТАРЬ. Ваша честь, 19 ноября 1825 года, будучи в Таганроге, император Александр I скоропостижно скончался. В Петербурге известие о смерти Александра I получили лишь утром 27 ноября во время молебна за здравие императора. Николай, первым из присутствовавших, присягнул «императору Константину I» и начал приводить к присяге войска. Сам Константин в тот момент находился в Варшаве, будучи фактическим наместником Царства Польского. В тот же день собрался Государственный совет, на котором было заслушано содержание Манифеста 1823 года. Оказавшись в двойственном положении, когда Манифест указывал на одного наследника, а присяга приносилась другому, члены Совета обратились к Николаю. Тот отказался признать манифест Александра I и отказался провозгласить себя императором до окончательного выражения воли старшего брата. Несмотря на переданное ему содержание Манифеста, Николай призвал Совет принести присягу Константину «для спокойствия Государства». Следуя этому призыву Государственный Совет, Сенат и Синод принесли присягу на верность «Константину I». На следующий день был издан указ о повсеместной присяге новому императору. 30 ноября Константину присягнули дворяне Москвы. В Петербурге же присягу отложили до 14 декабря. Тем не менее, Константин отказался прибыть в Санкт-Петербург и подтвердил своё отречение в частных письмах к Николаю Павловичу, а затем направил рескрипты председателю Государственного совета и министру юстиции. Константин престола не принимал, одновременно не желал и формально отрекаться от него в качестве императора, которому уже принесена присяга. Создалось двусмысленное и крайне напряжённое положение междуцарствия. Не имея возможности убедить брата занять престол и получив его окончательный отказ (хотя и без формального акта отречения), Великий князь Николай Павлович решился принять трон согласно воле Александра I. Вечером 12 декабря 1825 был составлен Манифест о восшествии на престол императора Николая I. Николай подписал его 13 декабря утром. К Манифесту прилагались письмо Константина к Александру I от 14 января 1822 года об отказе от наследования и манифест Александра I от 16 августа 1823 года. Манифест о восшествии на престол был оглашён Николаем на заседании Государственного Совета около 22:30 13 декабря. Отдельным пунктом в Манифесте оговаривалось, что временем вступления на престол будет считаться 19 ноября — день смерти Александра I — что было попыткой юридически ликвидировать пробел в преемственности самодержавной власти. Была назначена вторая присяга, или, как говорили в войсках, «переприсяга», — на этот раз уже Николаю I. Переприсяга в Петербурге была назначена на 14 декабря.
РОМАНОВ. Наконец наступило 14-ое декабря, роковой день! Я встал рано и, одевшись, принял генерала Воинова; потом вышел в залу нынешних покоев Александра Николаевича, где собраны были все генералы и полковые командиры гвардии. Объяснив им словесно, каким образом, по непременной воле Константина Павловича, которому незадолго вместе с ними я присягал, нахожусь ныне вынужденным покориться его воле и принять престол, к которому, за его отречением, нахожусь ближайшим в роде; засим прочитал им духовную покойного Императора Александра и акт отречения Константина Павловича. Засим, получив от каждого уверение в преданности и готовности жертвовать собой, приказал ехать по своим командам и привесть к присяге.
СЕКРЕТАРЬ. Ваша Честь, на этот день группа офицеров — членов тайного общества назначила восстание с целью помешать войскам и Сенату принести присягу новому царю и не допустить вступления Николая I на трон. Несмотря на усилия декабристов произвести государственный переворот, восстание было жестоко подавлено, войска и правительственные учреждения были приведены к присяге новому императору. На следствие по делу декабристов было привлечено в качестве подозреваемых 579 человек, позже выжившие участники восстания подверглись ссылке, а пять руководителей были казнены.
РОМАНОВ. Моя решимость была, с начала самого, - не искать виновных, но дать каждому оговоренному возможность смыть с себя пятно подозрения. Так и исполнялось свято. Всякое лицо, на которое было одно показание, без явного участия в происшествии, под нашими глазами совершившемся, призывалось к допросу; отрицание его или недостаток улик были достаточны к немедленному его освобождению.
СЕКРЕТАРЬ. Ваша честь, несмотря на то, что покушения на жизнь царя по существующим законам карались четвертованием, он заменил эту казнь повешением. Не применялись и пытки в отношении заключённых на следствии по делу декабристов. Казнь пяти декабристов была единственной казнью за все 30 лет царствования Николая I, в то время как, например, при Петре I и Екатерине II казни исчислялись тысячами, а при Александре II — сотнями.
РОМАНОВ. Никто не в состоянии понять ту жгучую боль, которую я испытываю и буду испытывать всю жизнь при воспоминании об этом дне. Генерал-адъютант Васильчиков, обратившись ко мне, сказал: «Ваше Величество, нельзя терять ни минуты; ничего не поделаешь: нужна картечь!» Я предчувствовал сию необходимость, но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную меру, и меня ужас объял. Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования? - отвечал я Васильчикову. Чтобы спасти Вашу империю, - сказал он мне. Эти слова меня снова привели в себя; опомнившись, я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверно ВСЁ; или, пощадив себя, жертвовать решительно государством.
СУДЬЯ. И первоё, что было сделано в первые вашего правления — это основание при Императорской канцелярии Третьего отделения — тайной полиции для слежением за состоянием умов в государстве. Душить вольнодумство еще в зачатке, дабы не было повторения кровавого мятежа и в реестре вашей совести – еще одного списка казненных бунтовщиков. Впрочем, в чём-то вы, может быть, и правы. То либеральное послабление, что последовало в годы правления вашего сына – Александра II, - печально закончилось…как для него самого, так и для России-матушки –метастизированием раковой опухоли под названием террористы.
РОМАНОВ. Никто не ощущает большей потребности, чем я, быть судимым со снисходительностью.
СУДЬЯ. Романов, смею заметить, что вы здесь не в качестве подсудимого. Вы здесь в качестве свидетеля. Вы предупреждаетесь об ответственности за отказ от дачи показаний и дачу ложных показаний в соответствии со статяьми 307 и 308 УК РФ. Распишитесь. С обвиняемым знакомы?
РОМАНОВ. Меня удерживает чувство, которое и теперь с трудом превозмогаю. Но решаюсь па сие из-за боязни быть дурно понятым. Буду говорить, как сам видел, чувствовал - от чистого сердца, от прямой души: иного языка не знаю. Я дочитал до конца «Героя», который хорошо написан, но нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. И хотя эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением, все-таки они производят болезненное действие, потому что, в, конце концов, привыкаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе как по гнусным и грязным побуждениям. Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего существования на земле? Люди и так слишком склонны становиться ипохондриками или мизантропами, так зачем же подобными писаниями возбуждать или развивать такие наклонности! Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора.
РОМАНОВ. Характер капитана набросан удачно. Приступая к повести, я надеялся и радовался тому, что он-то и будет героем наших дней, потому что в этом разряде людей встречаются куда более настоящие, чем те, которых так неразборчиво награждают этим эпитетом. Несомненно, Кавказский корпус насчитывает их немало, но редко кто умеет их разглядеть. Однако капитан появляется в этом сочинении как надежда, так и неосуществившаяся, и господин Лермонтов не сумел последовать за этим благородным и таким простым характером; он заменяет его презренными, очень мало интересными лицами, которые, чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так и оставались в неизвестности — чтобы не вызывать отвращения.
СУДЬЯ. Ваша мысль мне понятна. Вам понравился Максим Максимыч: его хотели бы видеть «героем нашего времени» и героем романа. Этакое воплощение верноподданного, не рассуждающего служаки, беспрекословно исполняющего распоряжения начальства… без «метафизических прений» так сказать.
РОМАНОВ. Порядок, строгая, безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, всё вытекает одно из другого; никто не приказывает, прежде чем сам не научится повиноваться; никто без законного обоснования не становится впереди другого; все подчиняются одной определённой цели, всё имеет своё предназначение.
СУДЬЯ. А сочинение Лермонтова исподволь навязывает опасную для общества подмену идеалов? А ведь он тогда уже - один из самых популярных писателей в России. Впрочем, я так полагаю, что вопрос о Лермонтове и его «испорченности» обсуждался в вашем «семейном» кругу задолго до выхода в свет романа «Герой нашего времени». В деле фигурирует стихотворение «На смерть поэта», принёсшее ему всероссийскую славу. «Погиб поэт! – невольник чести – пал, оклеветанный молвой, с свинцом в груди и жаждой мести, поникнув гордой головой!»
ЛЕРМОНТОВ. А вы, надменные потомки\ Известной подлостью прославленных отцов, \ Пятою рабскою поправшие обломки \ Игрою счастия обиженных родов! \ Вы, жадною толпой стоящие у трона, \ Свободы, Гения и Славы палачи! \ Таитесь вы под сению закона, \ Пред вами суд и правда – всё молчи!..\ Но есть и божий суд, наперсники разврата! \ Есть грозный суд: он ждет; \ Он не доступен звону злата, \ и мысли, и дела он знает наперед. \Тогда напрасно вы прибегнете к злословью: \ Оно вам не поможет вновь, \ и вы не смоете всей вашей черной кровью…
СУДЬЯ. «…поэта праведную кровь!» Да, да… К делу приобщены показания шефа корпуса жандармов и начальника III Отделения А. Х. Бенкендорфа: «Я уже имел честь сообщить вашему императорскому величеству, что я послал стихотворение гусарского офицера Лермантова генералу Веймарну, дабы он допросил этого молодого человека и содержал его при Главном штабе без права сноситься с кем-либо извне, покуда власти не решат вопрос о его дальнейшей участи, и о взятии его бумаг как здесь, так и на квартире его в Царском Селе. Вступление к этому сочинению дерзко, а конец — бесстыдное вольнодумство, более чем преступное. По словам Лермонтова, эти стихи распространяются в городе одним из его товарищей, которого он не захотел назвать». И 18 февраля 1837 года корнета лейб-гвардии Гусарского полка Михаила Лермонтова арестовали и препроводили на гауптвахту…
ПРОКУРОР. Ваша Честь, далеко не так всё однозначно. Граф Бенкендорф изначально отнесся к ним как к поэтической вспышке: «Самое лучшее на подобные легкомысленные выходки не обращать никакого внимания, тогда слава их скоро померкнет, ежели же мы примемся за преследование и запрещение их, то хорошего ничего не выйдет, и мы только раздуем пламя страстей». Посему, Бенкендорф выжидал и некоторое время не докладывал о них Николаю I. Но, когда о стихах заговорили с ним в обществе («Слышали ли вы, Александр Христофорович, что написал про НАС Лермонтов?»), и он собрался это сделать, кто-то уже прислал список во дворец с надписью: «Воззвание к революции». Тогда были приняты меры, о которых и докладывает Бенкендорф.
СУДЬЯ. Да уж, у этого «кто-то» была явная отрыжка злосчастной памяти декабризма. Ответьте, обвиняемый, коль встрепенулись: ответственность за гибель Пушкина, с которым вы, кстати сказать, лично знакомы не были, должна быть возложена на императорский двор?
ЛЕРМОНТОВ. Тогда, вследствие необдуманного порыва, я излил горечь сердечную на бумагу, преувеличенными, неправильными словами выразил нестройное столкновение мыслей, не полагая, что написал что-то предосудительное…. Отмщенья, государь, отмщенья! \Паду к ногам твоим:\ Будь справедлив и накажи убийцу, \Чтоб казнь его в позднейшие века \Твой правый суд потомству возвестила,\Чтоб видели злодеи в ней пример.
РОМАНОВ. «Приятные» стихи, нечего сказать; я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступили с ним согласно закону.
СУДЬЯ. Ну, вы тут не были особо оригинальны. С ваших позиций, офицер, посмевший обвинять власть в гибели Пушкина и утверждавший, что на неё «есть и божий суд», не может находиться в здравом рассудке. Плюс ваши бесспорные переживания в связи с трагической кончиной Александра Сергеевича, не так ли? Да и Пушкин о вас неплохо отзывался: «Его я просто полюбил: он бодро, честно правит нами; Россию вдруг он оживил войной, надеждами, трудами».
ПРОКУРОР. Ваша честь, именно Николай Павлович вернул Пушкина из ссылки, куда его отправил Александр I.
СУДЬЯ. И…состоялся диалог, как говорят на равных, как первый с первым, как «…звезда с звездою говорит».
РОМАНОВ. Я спросил: «Пушкин, принял бы ты участие в событиях 14 декабря, если б был в Петербурге?» Последовал ответ: «Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём».
СУДЬЯ. Выдержали правду, высказанную в глаза, и оценили честный ответ? А как же иначе? Все знали, что Пушкин всегда был дружен с «господами по делу 14 декабря». Единожды солгавший, кто тебе поверит.
РОМАНОВ. Это самый умный человек в России.
СУДЬЯ. Романов, ваша эмоциональность мне по поводу Лермонтова понятна. Однако, ответьте, Никола;й Па;влович, каково было ваше окончательное решение по делу следствия «О непозволительных стихах…» господина Лермонтова?
РОМАНОВ. Лейб-гвардии Гусарского полка, корнета Лермонтова перевесть в Нижегородский драгунский полк …тем же чином.
СУДЬЯ. «То есть из попов в дьяконы», как говорится. И теперь уже прапорщика Лермонтова отправили под домашний арест готовиться к отъезду на Кавказ, где несли службу нижегородские драгуны. Вы надеялись, что ссылка образумит пылкого юношу, господин Романов?
ПРОКУРОР. Ваша честь, первое пребывание Лермонтова на Кавказе длилось всего несколько месяцев. Впоследствии, вероятно, считая, что, если простить поэту «дерзкие» стихи, можно рассчитывать на его лояльность, Бенкендорф содействовал переводу Лермонтова с восстановленным чином корнета из Нижегородского драгунского в л.-гв. Гродненский гусарский полк, расположенный в Новгородской губернии, а потом — в апреле 1838 года — переведу в Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк, т.е. при дворе, на глазах у императорской семьи. Но и возвращенный в прежний полк поэт продолжал раздражать своими выходками и двор, и Бенкендорфа.
ЛЕРМОНТОВ. …Я не изменюсь, и буду тверд душой, как ты, как ты, мой друг железный.
СУДЬЯ. Хм, надо полагать, обвиняемый, что это что-то вроде ответа за свидетеля Романова и ответ государю императору и Бенкендорфу.
АДВОКАТ. Ваша Честь, с 1840 г. Бенкендорф уже систематически преследует Лермонтова. Когда Лермонтов был арестован за дуэль с Барантом, Бенкендорф требовал от него унизительного признания в ложности показаний на суде…
СУДЬЯ. Хм, по принципу: «император не любит, а мы возненавидим»?
АДВОКАТ. …да, так что Лермонтову пришлось апеллировать к вел. Кн. Михаилу Павловичу.
ЛЕРМОНТОВ. Выписанный по приговору военного суда тем же чином в армию, неся гнев государя императора и ваш, я с благоговением покоряюсь судьбе моей, ценя в полной мере вину мою и справедливость заслуженного наказания. Я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною и ревностною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я из слов его сиятельства увидел, к неописанной моей горести, что на мне лежит не одно обвинение за дуэль с господином Барантом и за приглашение его на гауптвахту, но еще самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своею честию, офицер, имевший счастие служить под высоким начальством вашего императорского высочества. Граф Бенкендорф изволил предложить мне написать письмо господину Баранту, в котором я бы просил у него извинения в ложном моем показании насчет моего выстрела. Ваше императорское высочество! Хотя не имею более счастия служить под командой вашею, но ныне осмеливаюсь прибегнуть к высокой вашей защите. Великодушное сердце ваше позволит мне сказать вам со всею откровенностию: могла быть ошибка или недоразумение в словах моих или моего секунданта, личного объяснения у меня при суде с господином Барантом не было, но никогда я не унижался до обмана и лжи. Вашему императорскому высочеству осмеливаюсь повторить сказанное мною в суде: я не имел намерения стрелять в господина Баранта, не метил в него, выстрелил в сторону, и это готов подтвердить честью моею. В доказательство намерения моего не стрелять в господина Баранта служит то, что когда секундант мой Столыпин подал мне пистолет, я ему сказал по-французски: «je tirerai en l’air <я выстрелю в воздух>». Чувствуя в полной мере дерзновение мое, я, однако, осмеливаюсь надеяться, что ваше императорское высочество соблаговолите взойти в мое трудное положение и защитить меня от незаслуженного обвинения.
СЕКРЕТАРЬ. Ваша Честь, обращение подсудимого к вел. Кн. Михаилу Павловичу состоялось, когда дело о дуэли Лермонтова с де Барантом было уже закончено и 13 апреля 1840 г. последовала резолюция царя: «Поручика Лермантова перевесть в Тенгинский пехотный полк тем же чином». Эта резолюция противоречила предложению генерал-аудиториата выдержать Лермонтова три месяца в крепости и только после этого выписать в один из пехотных полков. Впредь до выяснения этого противоречия с 13 по 19 апреля Лермонтов продолжал оставаться под арестом. 19 апреля последовало разъяснение военного министра гр. А. И. Чернышева, что царь желал «ограничить» наказание переводом Лермонтова в Тенгинский полк. После того, как Лермонтов был 20 апреля 1840 г. освобожден из-под ареста и ему была объявлена «высочайшая конфирмация» о переводе на Кавказ, он был вызван к шефу жандармов, главному начальнику III Отделения гр. А. Х. Бенкендорфу. Он потребовал от него написать письмо к де Баранту и признать в нем ложность показания на суде о выстреле «на воздух». Лермонтов, при посредстве А. И. Философова, решил прибегнуть к защите командира Гвардейского корпуса, вел. Кн. Михаила Павловича, который знал Лермонтова по службе уже несколько лет и относился к нему доброжелательно. Получив письменное обращение к нему обвиняемого, Михаил Павлович направил его на рассмотрение Николая I, о чем на автографе имеются пометки, сделанные начальником штаба жандармского корпуса генералом Дубельтом: «Государь изволил читать», «К делу, 29 апреля 1840». Резолюции царя на это письмо не последовало, но Бенкендорф отказался от своих требований, оскорбительных для Лермонтова. Из Петербурга на Кавказ Лермонтов выехал между 3 и 5 мая 1840 года.
СУДЬЯ. Итак, второе более суровое наказание…
АДВОКАТ. Ваша честь, Тенгинский полк воевал в самом отдалённом и опасном пункте Кавказской линии. Николай I избрал для Лермонтова тот полк, который принимал участие в самых опасных для жизни военных делах – против горцев.
ПРОКУРОР. Ваша честь, со времён Петра I дуэли в России были запрещены. Наказание за участие в дуэлях приравнивалось к наказанию за убийство. Так что, обвиняемый, сравнительно легко отделался, учитывая тот факт, что тут вмешаны политические отношения к другой державе, так как Лермонтов имел дуэль с сыном французского посла. По этой причине неумолимым противником помилованию неминуемо должен оказаться канцлер граф Нессельроде, как министр иностранных дел.
АДВОКАТ. Ваша честь, Тенгинский пехотный полк находился к тому же в невероятно тяжелых условиях. Укрепления береговой линии от времени и действия беспрерывных дождей пришли в полное разрушение… Даже из-за стен укреплений нельзя было показаться, не рискуя вызвать пулю: добывание дров, пастьба скота, кошение сена, возделывание огородов и рытье могил, все оплачивалось кровью. В довершение этого лихорадка и цинга косили людей. Смертность доходила до 50%, случалось, что девять десятых числа солдат лежали больными. Не в лучшем состоянии находилось и вооружение. В деле имеются показания историка тенгинского полка Д. В. Раковича.
СУДЬЯ. Я вижу- вижу. В качестве чего-кого удостоверяющего сей документ приобщен к делу?
АДВОКАТ. Ваша честь, Государь не мог не знать о положении дел в данном полку.
СУДЬЯ. Сторона защиты, объясните конкретней суду… куда вы клоните?
АДВОКАТ. Тайный смысл распоряжения Николая I о ссылке Лермонтова именно в Тенгинский полк – это смертный приговор поэту.
ПРОКУРОР. Ваша честь, обвинение возражает на приобщение к делу сего документа и более решительно – неправомочному обвинению свидетеля в тайных преступных помыслах. Позвольте ознакомить суд с выдержкой из письма Николая I своей супруге Александре Федоровне.
СУДЬЯ. Пожалуйста.
ПРОКУРОР. «Счастливый путь, господин Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана, если вообще он способен его постичь и обрисовать». Прошу обратить внимание: письмо датировано 13 (25) июня 1840 г., а дата ссылки 13 (25) апреля 1840 г. Из этого письма явственно следует, что так называемый «тайный смысл» ссылки обвиняемого заключался всего лишь в воспитательной мере монарха относительно своего подданного, а именно «прочистить ему голову». И далее… «где сумеет завершить характер своего капитана» - а значит, в надежде на дальнейшее творчество Лермонтова. Кстати сказать, обвиняемый, узнав, кого бы хотел видеть Государь в качестве героя нашего времени, пытался выполнить «заказ»: написал в 1841 году очерк «Кавказец».
СУДЬЯ. Но … Максим Максимович героем не вышел, очерк запретила цензура. Чтобы написать «под заказ» непокорному Лермонтову даже долгий… постепенный путь перевоспитания…под пулями и бытовыми невзгодами не поможет. В результате – понимание Романовым, а это следует из фразы «если это возможно!!!», что есть вещи, против которых даже всесильный монарх бессилен. А обращение «Счастливый путь, господин Лермонтов» звучит уж больно зловеще. «Показания историка тенгинского полка Д. В. Раковича приобщаются к делу, но только в качестве смягчающего вину обстоятельства для подсудимого.
ПРОКУРОР. Ваша честь, Лермонтов только числился в Тенгинском пехотном полку. Он приехал в Ставрополь 10 июня 1840 г. и стал просить генерал-лейтенанта А. В. Галафеева прикомандировать его к «чеченскому отряду». Эту просьбу удовлетворили и, таким образом, в назначенный ему Николаем I полк Лермонтов не поехал. Летом и осенью он принимал участие в экспедиции ген. Галафеева. К тому времени, когда Лермонтов прибыл в Тенгинский полк, а это было в конце декабря 1840 г, боевые операции полка были уже закончены. Судя по воспоминаниям А. И. Дельвига, он был в Ставрополе 6 января, а 14 января получил отпускной билет.
АДВОКАТ. Ваша честь, о пребывании Лермонтова в 1840 г. в «чеченском отряде» стало известно в Петербурге только в июне 1841 г. Однако военные планы 1841 г. вовсе не предусматривали, что Тенгинский полк останется в стороне от военных действий. И именно потому, что Николай I великолепно знал, какая роль назначается этому полку в летних и осенних операциях 1841 г., он и сделал свое распоряжение. 30 июня 1841 г. командиру Отдельного кавказского корпуса Е. А. Головину было послано из Петербурга строгое предписание: «Его величество, заметив, что поручик Лермонтов при своем полку не находился, но был употреблен в экспедиции с особо порученною ему казачьею командою, повелеть соизволил сообщить вам, милостивый государь, о подтверждении, дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку». Данные Центрального Государственного Военно-Исторического Архива. Документы в деле прилагаются.
СУДЬЯ. Опять не понимаю – к чему вы клоните. Поясните суду, сторона защиты.
АДВОКАТ. Ваша честь, истинный смысл категорического предписания Николая I никуда из Тенгинского полка Лермонтова не отпускать заключается в следующем. Николай I вскоре отдал приказ назначить Тенгинский полк в экспедицию против убыхов. Убыхи — одно из племен, живших на кавказских берегах Черного моря, они составляли самое враждебное и воинственное племя во всей этой части Кавказа. Из распоряжения Романова о том, чтобы Лермонтов безотлучно находился при своем полку, явственно следует: он хотел, чтобы Лермонтов непременно участвовал в этой экспедиции. А значит… заслужить прощение обвиняемого от всемилостивившего монарха возможно только одним способом – ценой собственной жизни.
РОМАНОВ. Кто погубил Францию, как не адвокаты… Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер и другие?! Нет, … пока я буду царствовать — России не нужны адвокаты, без них проживем.
ПРОКУРОР. И я возражаю, Ваша Честь. Более чем измыслы со стороны защиты. Какова вероятность, что господин Лермонтов не окажется после экспедиции в числе живых? От похода в глубь территории убыхов обвиняемый с такой же вероятностью мог бы заполучить славу уже не только самого известного писателя России, но и военные лавры, отнюдь не посмертно. Кроме того, какое это имеет отношение к рассматриваемому нами делу? Экспедиция планировалась на август 1841 года, когда Лермонтова уже не было в живых. Да она фактически и не состоялась.
СУДЬЯ. Возражения со стороны государственного обвинения принимаются. История не терпит сослагательного наклонения: если БЫ да каБЫ. Впрочем, господин адвокат, у вас будет еще возможность отстоять свою точку зрения, что ежлив БЫ не дуэль, участь вашего подзащитного все равно была БЫ решена.
ЛЕРМОНТОВ. У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 50 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте–кажется, хорошо! –вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью. Эх, из Валерикского представления меня вычеркнули, так что даже я не буду иметь утешения носить красной ленточки…
АДВОКАТ. Ваша честь, прибыв на Кавказ, Лермонтов теперь уже окунулся в боевую жизнь. Позвольте ознакомить уважаемый суд с документами: 1840 г. июня 18 — Прибытие М. Ю. Лермонтова в Чечню, в отряд генерала Галафеева. 1840 г. июля 7-10 — Поручик М Ю. Лермонтов в составе отряда генерала Галафеева принял участие в походах по направлению: Старые Атаги — Чахкери — Гойты — Урус-Мартан — Гехи. На первых же порах отличился, согласно официальному донесению, «мужеством и хладнокровием». За отличие в сражении при реке Валерик в Чечне 11 (23) июля 1840 Лермонтов был представлен командующим отрядом на левом фланге Кавказской линии генерал-лейтенантом А. В. Галафеевым к награде орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. Да, к этому ордену полагалась красная ленточка с белой каймой. Представление к награждению царскую визу не обрело.
ЛЕРМОНТОВ. Я получил в наследство от Дорохова, которого ранили, отборную команду охотников, состоящую изо ста казаков — разный сброд, волонтеры, татары и проч., это нечто вроде партизанского отряда, и если мне случится с ним удачно действовать, то, авось, что-нибудь дадут.
АДВОКАТ. Ваша честь, в военной экспедиции в Чечне участвовал отряд «охотников» (т. е. добровольцев), вызвавшихся выполнять самые сложные и опасные поручения. Командовал этим отрядом юнкер Руфин Иванович Дорохов (1801 — 1852) — сын героя Отечественной войны И. С. Дорохова. 10 октября 1840 г. Р. И. Дорохов был ранен, и командование его отрядом было поручено Лермонтову, который, по отзыву начальства, «везде первый подвергался выстрелам хищников и во главе отряда оказывал самоотвержение выше всякой похвалы». Лермонтов командовал дороховским отрядом с 10 по 15 октября, а затем вместе с тем же отрядом принимал участие во второй осенней экспедиции в Малую Чечню с 27 октября по 6 ноября. Впоследствии командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории генерал-адъютант П. Х. рабе в рапорте от 3 февраля 1841 г. снова представил Лермонтова «к золотой полусабле» (документы прилагаются), но и на эту награду, уже после смерти Лермонтова, Романов не изволил изъявить монаршего согласия.
СУДЬЯ. Хм…вижу-вижу… согласно документам, 1840 г. 10 октября— Поручик М. Ю. Лермонтов назначен командиром охотничьего отряда, названным командованием отрядом «головорезов» или «лермонтовским отрядом». 1840 г. октябрь — ноябрь — М. Ю. Лермонтов участвует в КАРАТЕЛЬНЫХ (!!!) экспедициях в Чечне, в РАЗОРЕНИИ (!!!) аулов Алды, Гойты, Гехи, Майр-туп, Аки-юрт и т, д. Хм…. За это… «что-нибудь» не дали.
ЛЕРМОНТОВ. И к мысли этой я привык,/Мой крест несу я без роптанья: /То иль другое наказанье? /Не все ль одно. Я жизнь постиг; /Судьбе как турок иль татарин/За все я ровно благодарен; /У бога счастья не прошу/И молча зло переношу.
АДВОКАТ. Ваша честь, мой подзащитный не мог не осознавать историческую необходимость и перспективность присоединения Кавказа к России. Другой вопрос: какими должны быть методы покорения горских народов, привлечения их на российскую сторону. К сожалению, поручику по долгу службы и чину выбирать методы не приходилось. Награды всего лишь поддерживали надежду на отставку, о чем мой подзащитный так настойчиво хлопотал. Он мечтал полностью посвятить себя и своё время литературе.
ПРОКУРОР. Ваша Честь, наград Лермонтову не дали, но отпуск на два месяца для поездки и свидания с бабушкой разрешили в декабре 1840г.
ЛЕРМОНТОВ. Бабушка моя просила о прощении моем, а мне дали отпуск. Но приехав сюда в Петербург на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к графине Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал.
ПРОКУРОР. Ваша Честь, Лермонтов приехал в Петербург «на половине масленицы», т. Е. около 5 — 6 февраля. На другой день он был приглашен на бал к Александре Кирилловне Воронцовой-Дашковой, урожденной Нарышкиной, которой…
ЛЕРМОНТОВ. Как мальчик кудрявый, резва,\ Нарядна, как бабочка летом; \Значенья пустого слова \В устах ее полны приветом.\ Ей нравиться долго нельзя:\ Как цепь ей несносна привычка,\ Она ускользнет, как змея,\
Порхнет и умчится, как птичка. \Таит молодое чело\ По воле — и радость и горе. \В глазах — как на небе светло, \В душе ее томно, как в море! \То истиной дышит в ней всё, \То всё в, ней притворно и ложно! \Понять невозможно ее,\ Зато не любить невозможно.
ПРОКУРОР. Ваша Честь, появление опального офицера на балу, где среди гостей находился вел. Кн. Михаил Павлович, привело в негодование дежурного генерала Главного штаба гр. П. А. Клейнмихеля. Но так как сам Михаил Павлович молчал (о чем его просила хозяйка дома — А. К. Воронцова-Дашкова), то было неудобно привлечь Лермонтова к ответственности. Чтобы избежать неприятных объяснений с начальством, хозяйка через внутренние комнаты вывела Лермонтова из залы. Недовольство властей появлением Лермонтова на балу у Воронцовой-Дашковой осложнило его положение и заставило отказаться от намерения немедленно выйти в отставку. Когда отпуск у Лермонтова подошел к концу, бабушка и друзья стали хлопотать об отсрочке. Вел. Кн. Михаил Павлович оказал содействие, и отсрочка была разрешена, но в апреле 1841 г. Лермонтову неожиданно сообщили приказ П. А. Клейнмихеля покинуть Петербург в 48 часов и ехать на Кавказ в Тенгинский пехотный полк. Это было сделано по настоянию Бенкендорфа, которому не нравились хлопоты о прощении Лермонтова и о выходе его в отставку. Из Петербурга Лермонтов уехал 14 апреля.
СУДЬЯ. И кто БЫ знал, что в последний путь. Что вам известно об обстоятельствах рассматриваемого дела, свидетель?
РОМАНОВ. Я не сбирался положить на бумагу краткое повествование тех странных обстоятельств, которые ознаменовали время кончины господина Лермонтова. Меня удерживало чувство, которое и теперь с трудом превозмогаю.
СУДЬЯ. Ясно. У сторон есть вопросы к свидетелю?
АДВОКАТ. Да, Ваша Честь. Романов, для меня становится вполне очевидным, что «обуздание» тем или другим способом «неудобного» юноши-писателя будет принято некоторыми влиятельными сферами в Петербурге не без тайного удовольствия. Ваш флигель-адъютант полковник Иван Лужин в Зимнем дворце слышал собственными ушами произнесенное вами после гибели Лермонтова: «собаке — собачья смерть»…….. Свидетель Васильчиков на допросе заявил: «Когда его (то есть Лермонтова) убили, то одна высокопоставленная особа изволила выразиться, что „туда ему и дорога“». Скажите, Романов, под «одной высокопоставленной особой», часом, не вы ли подразумевались?
ПРОКУРОР. Я протестую, Ваша Честь. Вопрос к свидетелю более чем не корректен. Во-первых, следовало бы спросить самого Васильчикова – кого он подразумевает под «одной высокопоставленной особой», слышано было им лично или же через вторые-третьи уши. Во-вторых, коль сторона защиты снизошла до столь сомнительных слухов, почему бы не потребовать у свидетеля Романова подтверждения авторства других реплик?!! «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит» или же «Получено с Кавказа горестное известие. Лермонтов убит на дуэли. Жаль его! Это поэт, подававший великие надежды»
СУДЬЯ. Возражения прокурора принимаются. Сторона защиты, переформулируйте свой вопрос.
АДВОКАТ. Я снимаю свой вопрос, господин судья. Но отвратительные слова в адрес поэта оставлю все же на совести… Угрюм-Бурчеевых и Перехват-Залихватских.
СУДЬЯ. Суд завершил рассмотрение дела по существу. Переходим к прениям сторон. Слово в судебных прениях для поддержания государственного обвинения предоставляется государственному обвинителю…
……………………………………………………………………………………….
"...с собой
В могилу он унес летучий рой
Еще незрелых, темных вдохновений,
Обманутых надежд
И сожалений!"
ПРОКУРОР. Благодарю, Ваша Честь. За свою короткую, 27-летнюю жизнь Лермонтов дважды стоял у барьера: 18 февраля 1840 года в Петербурге и 15 июля 1841 года в Пятигорске. В наказание за первую дуэль Лермонтов был повторно сослан на Кавказ. Вторая дуэль закончила его жизнь смертельной пулей. Что же влекло молодого человека к барьеру? Как вёл он себя во время дуэли? Как всё это согласуется с главным делом его жизни - литературным творчеством? В соответствии с письменными показаниями В.А. Захарова: "Для нас Лермонтов - великий поэт и прекрасный художник, нам хочется видеть его зрелым, благоразумным, уравновешенным, словом, наделённым всеми положительными качествами человеком. Лермонтов же обладал трудным характером: был насмешливым, злым на язык, больно обижал своих друзей и знакомых, что, впрочем, часто сходило ему с рук".
Возможно, что "часто сходило ему с рук" таит в себе глубокие корни, связанные с особенностями воспитательного процесса обвиняемого. «Мишенька» - именно так называла его бабушка, Елизавета Алексеевна Арсеньева, с любовью растившая осиротевшего еще в младенчестве внука. Однако заботливость бабушки о Мишеньке доходила до невероятия; каждое слово, каждое его желание было законом не только для окружающих или знакомых, но и для нее самой.
По свидетельству Ильи Александровича Арсеньева: «В числе лиц, посещавших изредка наш дом, была Арсеньева, бабушка поэта Лермонтова (приходившаяся нам сродни), которая всегда привозила к нам своего внука, когда приезжала из деревни на несколько дней в Москву. Приезды эти были весьма редки, но я все-таки помню, как старушка Арсеньева, обожавшая своего внука, жаловалась постоянно на него моей матери. Действительно, судя по рассказам, этот внучек-баловень, пользуясь безграничною любовью своей бабушки, с малых лет уже превращался в домашнего тирана, не хотел никого слушаться, трунил над всеми, даже над своей бабушкой и пренебрегал наставлениями и советами лиц, заботившихся о его воспитании». В одной из своих писем Арсеньева пишет: «Нет ничего хуже, как пристрастная любовь, но я себя извиняю: он один свет очей моих, все мое блаженство в нем».
В среде тарханских крестьян из поколения в поколение передаются полулегендарные рассказы о Лермонтове как о добром, щедром заступнике за крестьянские интересы. Но, сомнительно что-то, чтобы Арсеньева, не выделявшаяся мягкосердечием из среды соседей-крепостников, воспитала внука не иначе как аристократа-барича в духе «хочу — казню, хочу — милую». Мишенька от роду 7-8 лет, имел нечто вроде потешного полка, как у Петра Великого во времена его детства: бабушка окружила его деревенскими мальчиками его возраста, одетыми в военное платье. Барич любил устраивать кулачные бои между мальчишками и победителей, нередко с разбитыми до крови носами, всегда щедро оделял сладкими пряниками. Когда Мишенька стал подрастать и приближаться к юношескому возрасту, то бабушка стала держать в доме горничных, особенно молоденьких и красивых, чтобы Мишеньке не было скучно. Иногда некоторые из них бывали в интересном положении, и тогда бабушка, узнав об этом, спешила выдавать их замуж за своих же крепостных крестьян по ее выбору. На сельской площади в имении Тархан в праздничные дни, будучи уже Михаил Юрьевичем, он ставил бочку с водкой, и крестьяне разделялись на две половины, наподобие двух враждебных армий, дрались на кулачки, стена на стену, а в это время, как современники передают, «и у Михаила Юрьевича рубашка тряслась», и он был не прочь принять участие в этой свалке, но дворянское звание и правила приличий только от этого его удерживали; победители пили водку из этой бочки; побежденные же расходились по домам, и Михаил Юрьевич при этом всегда от души хохотал. Обычное явление, скажет уважаемый суд, невинные забавы барича в те «блаженные» времена крепостного права. Однако ж, позвольте обратить ваше внимание на цели и средства воспитания Великого князя Николая Павловича Романова. Император Павел I, определивший на должность воспитателя генерала Ламздорфа, указал: «только не делайте из моих сыновей таких повес, как немецкие принцы»
В характере Лермонтова была еще черта далеко не привлекательная — он был завистлив. Будучи очень некрасив собой, крайне неловок и злоязычен, он, войдя в возраст юношеский, когда страсти начинают разыгрываться, не мог нравиться женщинам, а между тем был страшно влюбчив. Невнимание к нему прелестного пола раздражало и оскорбляло его беспредельное самолюбие, что служило поводом с его стороны к беспощадному бичеванию соперников. Согласно показаниям Арнольди Александра Ивановича, генерала от кавалерии, участника Кавказских походов и русско-турецкой войны, военного губернатора Софии, который был лично знаком с подсудимым: «Однажды, войдя неожиданно к нему в комнату, я застал его лежащим на постели и что-то рассматривающим в сообществе Трубецкого и что они хотели, видимо, от меня скрыть. Позднее, заметив, что я пришел не вовремя, я хотел было уйти, но так как Лермонтов тогда же сказал: «Ну, этот ничего», — то и остался. Шалуны товарищи показали мне тогда целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые сообща начертали и раскрасили. Это была целая история в лицах вроде французских карикатур, где красавец, бывший когда-то кавалергард, Мартынов был изображен в самом смешном виде, то въезжающим в Пятигорск, то рассыпающимся пред какою-нибудь красавицей и проч.» Я думаю, что не стоит разъяснять уважаемому суду причину столь злостного сарказма неугомонного Лермонтова в адрес потерпевшего, пользующегося вниманием со стороны женского пола.
Вера Ивановна Анненкова рассказывает о первой встрече с Лермонтовым в конце 1832 г., когда он лежал в лазарете юнкерской школы после неудачной попытки укротить необъезженную лошадь: Однажды к нам приходит старая тетушка Арсеньева вся в слезах. «Батюшка мой, Николай Николаевич! — говорит она моему мужу. — Миша мой болен и лежит в лазарете школы гвардейских подпрапорщиков!» Этот избалованный Миша был предметом обожания бедной бабушки, он последний и единственный отпрыск многочисленной семьи, которую бедная старуха видит угасающей постепенно. Мой муж обещал доброй почтенной тетушке немедленно навестить больного юношу в госпитале школы подпрапорщиков и поручить его заботам врача. Должна признаться, он мне совсем не понравился. У него был злой и угрюмый вид, его небольшие черные глаза сверкали мрачным огнем, взгляд был таким же недобрым, как и улыбка. Он был мал ростом, коренаст и некрасив, но не так изысканно и очаровательно некрасив, как Пушкин, а некрасив очень грубо и несколько даже неблагородно. Он был желчным и нервным и имел вид злого ребенка, избалованного, наполненного собой, упрямого и неприятного до последней степени. У него было болезненное самолюбие, которое причиняло ему живейшие страдания. Я думаю, что он не мог успокоиться оттого, что не был красив, пленителен, элегантен. Это составляло его несчастие. Душа поэта плохо чувствовала себя в небольшой коренастой фигуре карлика.
ЛЕРМОНТОВ. Не чудно ль, что зовут вас Вера? / Ужели можно верить вам? /Нет, я не дам своим друзьям/ Такого страшного примера! /Поверить стоит раз... но что ж? /Ведь сам раскаиваться будешь, /Закона веры не забудешь/
И старовером прослывешь!
ПРОКУРОР. Многие находили, что Лермонтов слишком своевольно и настойчиво плывет против течения и ведет себя как враждебно настроенный иностранец в своем отечестве, которому он всем обязан. Конечно же, Николай I подсудимого не любил и было за что.
Но зачем же так безмерно преувеличивать его гонимость!!! Поневоле воскликнешь: Позвольте, позвольте, как же тогда охарактеризовать исполненную глубочайшего трагизма пушкинскую жизнь и судьбу: шесть лет ссылки (1820-1826), полицейский надзор, запрет перемещаться без разрешения даже по России (поездка на Кавказ в 1829 году совершена без дозволения начальства), табу на выезд за границу, массированная клеветническая компания против Пушкина в конце его жизни, приведшая, в конце концов, к катастрофе.
Александра Осиповна Смирнова, фрейлина императриц Марии Федоровны и Александры Федоровны, постоянно вращаясь в литературных кружках, приятельница многих наших литературных корифеев: (Пушкина, Жуковского, Гоголя, Вяземского, Хомякова, Плетнева, Аксаковых и др.) так отзывалась о Лермонтове в своих мемуарах: «Лермонтов оскорбил товарища; вина, увы, на его стороне, и с его взглядами против дуэли он еще более виновен, так как почти принудил к ней Мартынова, и даже в этом какой-то фатализм, ирония судьбы. Государь дважды отсылал его, чтобы избежать дуэли, и все-таки он убит, и из-за такой ничтожной причины. Пушкин мстил за свою честь, а главное — за честь жены. Нашего дорогого Пушкина жалели как поэта и как человека. У него были друзья, а враги его были посредственности, педанты, легкомысленные модники. Лерма не имел друзей, оплакивают только поэта. Пушкин был жертвою клеветы, несправедливости, его смерть явилась трагичною, благодаря всему предшествующему; смерть же Лермонтова — потеря для литературы, сам по себе человек не внушал истинной симпатии…».
ЛЕРМОНТОВ. Без вас хочу сказать вам много,\При вас я слушать вас хочу;\ Но молча вы глядите строго,\И я в смущении молчу.\Что ж делать?.. Речью неискусной\Занять ваш ум мне не дано...\Всё это было бы смешно,\Когда бы не было так грустно.
ПРОКУРОР. Да, как поэт, Лермонтов возвышался до гениальности. Но!!! Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения. С таким характером, с такими наклонностями, с такой разнузданностью он вступил в жизнь и, понятно, тотчас же нашел себе множество врагов. «Какой он взбалмошный, вспыльчивый человек, — опять же пишет о нем та же А. Ф. Смирнова, — наверно кончит катастрофой. Он отличается невозможной дерзостью. Он погибает от скуки, возмущается собственным легкомыслием, но в то же время не обладает достаточно характером, чтобы вырваться из этой среды. Это — странная натура».
ЛЕРМОНТОВ. Но людям я не делал зла,\И потому мои дела\Немного пользы вам узнать,—\А душу можно ль рассказать?
ПРОКУРОР. Конечно, скажет уважаемая защита, две ссылки подсудимого совсем не подарок. Но парадокс!!! Лермонтова дважды высылали на Кавказ, Мартынов же дважды отправлялся туда по доброй воле. И еще не менее немаловажная деталь. В ряду психологических мотивировок паломничества на Кавказ нельзя не упомянуть разочарование в российской действительности, острое переживание творческой личностью дефицита свободы и своей невостребованности, недовольство существующим порядком вещей. Именно в этот «чудный мир тревог и битв», метафорически отсылающий к Кавказу, отправляет Лермонтов своего 25-летнего Печорина, который назвал свое пребывание там «САМЫМ СЧАСТЛИВЫМ!!! временем моей жизни».
ЛЕРМОНТОВ. Хотя я судьбой на заре моих дней, /О южные горы, отторгнут от вас, /Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз: /Как сладкую песню отчизны моей, / Люблю я Кавказ.
ПРОКУРОР. Неужто Николай I и его присные только и занимались тем, чтобы избавиться от поэта, устранить его? Ну да, конечно же, а как же!!! Петербургу и императорскому двору не нужен был гениальный поэт Михаил Юрьевич Лермонтов, им нужен был простой армейский офицеришка, которому, к тому же, запрещено было отправляться на боевые экспедиции. Дабы не совершать геройских поступков и, засим, …без возможности выйти в отставку и вернуться к «свету». Напомню, уважаемому суду, распоряжение Николая I относительно поэта: «дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте, и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку». Подписано 30 июня (12 июля) 1841 года. Однако, Лермонтов уже более месяца находился в Пятигорске. Если б по распоряжению императора или на крайний случай шефа жандармов Бенкендорфа усилиями III Отделения и была организована спецоперация против, извините, всего лишь пехотного поручика, зачем тогда, спрашивается, требовать удаления Лермонтова из Пятигорска, где сия операция и намечалась? Прибегнуть к Мартынову в качестве «государственного палача»? Не сложновато ли? Что, власти заставили Лермонтова нарушить приказ и устремиться в Пятигорск, где в силу стечения обстоятельств находился Мартынов? В этой же связи нельзя не сказать о том, что после гибели поэта в официальной переписке соответствующих чинов, в частности жандармского подполковника Кувшинникова, приглядывавшего за Михаилом Юрьевичем, не было и легкого намека на доклад об исполнении некоего поручения. По решению Николая I наказанием для Мартынова стало церковное покаяние, но не следует думать, что такое наказание было легким. Отбывать его Мартынов должен был в Киеве. Духовная Консистория определила ему пятнадцатилетний срок. В августе 1842 года Мартынов подал прошение в Святейший Синод, как тогда полагалось. В январе 1843 года прошение было удовлетворено: синод сократил срок покаяния до десяти лет, а Киевский митрополит Филарет убавил еще два года. В конце концов, Мартынов приносил покаяние всего около четырех лет. Мучила ли Мартынова совесть? Думаю, что да. По свидетельству современников в день дуэли он ежегодно заказывал панихиду "по убиенному боярину Михаилу..."
Многие исследователи жизни и творчества Лермонтова отмечали фатальность его судьбы, его творчества. Фридрих Боденштедт, немецкий писатель, переводчик, лично знакомый с подсудимым, показал следующее: «Хотя он еще не достиг тридцатилетнего возраста, но уже казался уставшим от жизни. Свое пресыщение жизнью он сильнее всего запечатлел в небольшом стихотворении, которое озаглавлено «Благодарность».
ЛЕРМОНТОВ. За все, за все тебя благодарю я: /За тайные мучения страстей, /За горечь слез, отраву поцелуя, /За месть врагов и клевету друзей; /За жар души, растраченный в пустыне, /За все, чем я обманут в жизни был... /Устрой лишь так, чтобы тебя отныне/ Недолго я еще благодарил.
ПРОКУРОР. Во всяком случае, он мало дорожил той жизнью, какую должен был вести в России, и поэтому он охотно ставил жизнь на карту не только в сражениях против много раз воспетых им горцев, но и при всех случаях, которые его волновали. В черновом варианте "Фаталиста" …
ЛЕРМОНТОВ. Весело испытывать судьбу, когда знаешь, что она ничего не может дать хуже смерти, и что смерть неизбежна, и что существование каждого из нас, исполненное страданий или радостей, темно и незаметно в этом безбрежном котле, называемом природой, где кипят, исчезают (умирают) и возрождаются столько разнородных жизней.
ПРОКУРОР. Вот именно, что это желание "весело испытать судьбу" заставило Лермонтова бросить жребий и повернуть в Пятигорск". А дальше что? Как говорил наш классик: «Если в первом акте пьесы на стене висит ружьё, то в последнем акте оно непременно должно выстрелить». Ну, не Мартынов, в качестве дуэлянта, так кто-нибудь другой. Для обвинения нет никаких сомнений, что дуэль на Кавказе была уготована – самим обвиняемым.
Чтобы объяснить линию поведения Лермонтова, необходимо, на наш взгляд, проанализировать некоторые стороны его романа “Герой нашего времени”. Немного отвлекусь, приведя мнение о романе великой княжны Марии Павловны, сестры Николая I: «..роман отмечен талантом и даже мастерством, но если и не требовать от произведений подобного жанра, чтобы они были трактатом о нравственности, все-таки желательно найти в них направление мыслей или намерений, которое способно привести читателя к известным выводам. В сочинениях Лермонтова не находишь ничего, кроме стремления и потребности вести трудную игру за властвование, одерживая победу посредством своего рода душевного индифферентизма, который делает невозможной какую-либо привязанность, а в области чувства часто приводит к вероломству. Это — заимствование, сделанное у Мефистофеля Гете, но с тою большой разницей, что в «Фаусте» диавол вводится в игру лишь затем, чтобы помочь самому Фаусту пройти различные фазы своих желаний, и остается второстепенным персонажем, несмотря на отведенную ему большую роль. Лермонтовский же герой, напротив, является главным действующим лицом, и поскольку средства, употребляемые им, являются его собственными и от него же и исходят, их нельзя одобрить»
Анализ психологии окружающих занимает по своей значимости в жизни Печорина главное место и является главным орудием для одержания победы, как верно пометила великая княжна, в игре за властвование над душами несчастных «подопытных».
ЛЕРМОНТОВ. ...честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает...
ПРОКУРОР. Не исключаю, что сторона защиты могла бы возразить словами Гете, прибегнув к отождествлению Мефистофеля с Печориным: «Я- часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Но о каком благе может идти речь, если Печорин признается самому себе…
ЛЕРМОНТОВ. Неужели мое единственное назначение на земле — разрушать чужие надежды?
ПРОКУРОР. Да, именно так думает Печорин в преддверии каждой из таких побед. И тем не менее он не может отказаться от этой игры: только она вызывает у него духовный подъем, концентрацию всех его сил — интеллекта, воли. Только она дает ему — пусть временно — сознание своего превосходства над другими, ощущение необъятности сил, таящихся в его душе. Это ощущение ему необходимо: оно является подтверждением того, что не в нем, не в его заурядности, а в обстоятельствах заключается причина его общественного прозябания.
ЛЕРМОНТОВ. Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать разговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание их хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью!
ПРОКУРОР. Да, так записывает Печорин в своем дневнике. Необходимо отметить, что ради психологического эксперимента Печорин готов рисковать и своей жизнью. Грушницкий, с точки зрения Печорина, вообще не способен на какой-либо психологический анализ, и, следовательно, в его душе, как пишет Печорин, “ни на грош поэзии”. Именно поэтому он смешон и ничтожен в глазах Печорина, быть может, именно поэтому Печорин избирает его жертвой в своей игре. В чем заключается эта игра? Все началось с забавы. Импозантность Грушницкого — его внешность романтического героя, исполненная разочарования фраза (“Милый мой, я ненавижу людей, чтобы их не презирать, потому что иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом”) — все это произвело на княжну Мери немалое впечатление. А Печорин скучает. Ему, по существу, нечем занять себя на водах. И тут перед ним открывается возможность вдоволь посмеяться, позабавиться — дать возможность Грушницкому добиться расположения Мери, ни в коем случае не мешать ему в этом, а потом разом сбросить романтического юнца “с небес на землю”. Можно привести немало примеров того, как “развлекается” Печорин, следя за каждым “движением души” несчастного Грушницкого. Для него как для психолога вся линия поведения его жертвы представляет интерес; правда, не как познание нового, а как подтверждение правильности своих психологических выкладок. Ему доставляет удовлетворение сознавать, что Грушницкий — марионетка в его руках, что он может не только предвидеть все его поступки, но и, по желанию, вызывать в нем любые эмоции (гнев, радость, смущение и т. д.).
Пролистаем страницы повести и чуть приостановим свой взгляд на последнем акте «пьесы» …и висящем на стене ружье. Эта часть имеет самое непосредственное отношение к судьбе самого Лермонтова, и поэтому проследим содержание некоторых ее эпизодов наиболее подробно. Грушницкий, до этого не представлявший в психологическом отношении какой-либо загадки для Печорина, теперь, после своей неудачи с Мэри, начинает вызывать его интерес. Вот он случайно становится свидетелем гнусного предложения драгунского капитана, чтобы Грушницкий, придравшись к чему-нибудь, вызвал Печорина на дуэль на шести шагах, но... с незаряженными пистолетами (об этом, разумеется, не должен знать Печорин, который, таким образом, станет жертвой мистификации).
ЛЕРМОНТОВ. Я с трепетом ждал ответа Грушницкого... Если б Грушницкий не согласился, я бросился б ему на шею.
ПРОКУРОР. Грушницкий соглашается... Спустя четыре дня Печорин в ресторане опять-таки случайно слышит рассказ Грушницкого о том, как ночью он сам видел, что Печорин выходил от Мери. Печорин требует, чтобы Грушницкий отказался от своих слов.
ЛЕРМОНТОВ. Поддерживая ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью. Грушницкий стоял передо мною, опустив глаза, в сильном волнении. Но борьба совести с самолюбием была непродолжительна.
ПРОКУРОР. Вызов на дуэль состоялся. Далее Печорин и Вернер узнают, что на этой дуэли заряжен будет только пистолет Грушницкого. “Должны ли мы показать им, что догадались?” — спрашивает Печорина Вернер.
ЛЕРМОНТОВ. Ни за что на свете, доктор.
ПРОКУРОР. Решение его закономерно — ведь для него начинается самый интересный, пусть рискованный, но зато невиданный и неповторимый психологический эксперимент... Противники сходятся на месте дуэли. И здесь Печорин делает сильнейший ход: он предлагает перенести дуэль на маленькую площадку над пропастью, так, чтобы даже легкое ранение стало бы смертельным. Тем самым он лишает Грушницкого последней лазейки, последней возможности компромисса в борьбе совести и самолюбия. Грушницкий колеблется.
ЛЕРМОНТОВ. Посиневшие губы его дрожали.
ПРОКУРОР. Следует отметить, что на этой стадии эксперимента Печорин преследует и конкретную цель: вынудив Грушницкого действовать решительно, он получает моральное право действовать столь же решительно — в том, разумеется, случае, если Грушницкий не откажется от своего подлого плана.
ЛЕРМОНТОВ. Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!..
ПРОКУРОР. И при жребии Печорин предоставляет инициативу Грушницкому: он ждет, чтобы тот назвал сторону подброшенной кверху монеты. Грушницкий получает право стрелять первым.
ЛЕРМОНТОВ. Он покраснел: ему было стыдно убить человека безоружного, я глядел на него пристально; с минуту мне казалось, что он бросится к ногам моим, умоляя о прощении; но как признаться в таком подлом умысле?.. Ему оставалось одно средство — выстрелить на воздух; я был уверен, что он выстрелит на воздух!
ПРОКУРОР. Это предположение, и ему не суждено сбыться.
ЛЕРМОНТОВ. Грушницкий стал против меня и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колена его дрожали. Он целил мне прямо в лоб.
...Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту.
— Не могу, — сказал он глухим голосом.
— Трус! — отвечал капитан.
Выстрел раздался.
ПРОКУРОР. Противники меняются местами. Печорин , продолжает следить за каждым “движением души” Грушницкого.
ЛЕРМОНТОВ. Я несколько минут смотрел ему пристально в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось, что он удерживал улыбку.
ПРОКУРОР. После того как Печорин разоблачает заговор с незаряженным пистолетом он ставит еще один опыт. Вовсе не из милосердия — слишком был он взбешен, — предлагает находящемуся в почти безнадежном положении Грушницкому возможность остаться в живых. Признание Грушницкого дает ему моральное право на это. “Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все”, — говорит Печорин. В борьбу совести и самолюбия в душе Грушницкого вступают два новых начала: возможность жить — с одной стороны, и с другой — ненависть к Печорину, морально уничтожившему его и в истории с Мери, и здесь, на дуэли. Последний эксперимент. Самолюбие и ненависть побеждают. Лицо Грушницкого “вспыхнуло, глаза засверкали.
— Стреляйте! — отвечал он. — Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места...”
Итак, ради психологического эксперимента Печорин балансирует даже на грани смерти...
ЛЕРМОНТОВ. Я хотел испытать его…
ПРОКУРОР. И вот Лермонтов выпускает свой роман. И тут происходит чрезвычайно интересное явление. Как в широко известной восточной сказке джинн, заточенный в бутылку, вселяется в освободившего его человека и подчиняет себе его. Нечто подобное произошло и с Лермонтовым: сойдя со страниц романа, Печорин словно начинает воздействовать на поступки и мировосприятие автора. Мы не знаем, когда впервые возникло это влияние: в процессе ли работы Лермонтова над романом или когда “Герой нашего времени” был уже закончен. Но, в сущности, это не имеет значения. Важен самый факт: создание оказывает влияние на создателя!
Все, как в истории Печорин — Грушницкий, началось с забавы.
Лермонтов, приехав в Пятигорск, с радостным нетерпением ждет Мартынова. Их первая встреча. Как должен был отнестись к Мартынову Печорин? Да, Печорин, именно Печорин, а не Лермонтов! Ведь Печорин видит Мартынова, можно сказать, впервые (после создания романа Лермонтов мог видеть Мартынова лишь в походных условиях., и то изредка: они служили в разных частях), в то время как у Лермонтова с ним уже давно сложившиеся дружеские отношения. Но сейчас Лермонтов уже не тот, что раньше. Он уже почти тождествен Печорину, который влияет на него, заставляет поэта смотреть на мир его, печоринскими, глазами. И оттого, как воспринимает Печорин Мартынова, зависит лермонтовское отношение к своему старому товарищу.
Безусловно, Печорин может воспринять Мартынова только иронически — столько общего между Мартыновым и Грушницким. Оба они — и Грушницкий и Мартынов — избрали линией своего поведения постоянную позу романтического героя, по выражению Печорина, “важно драпирующегося в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания”. Печорин знал цену тому показному разочарованию в жизни, в которое играли и Грушницкий и Мартынов. Он знал, что эта поза ничего общего с истинно романтическими героями — героями поэзии Байрона и Рылеева — не имеет.
Внешний облик Мартынова тоже отличается мниморомантическим характером. “Он носил азиатский костюм, за поясом пистолет, через плечо на земле плеть, прическу a la мужик и французские бакенбарды с козлиным подбородком”, — писал К. Любомирский о Мартынове.
Как не вспомнить здесь эпизод из “Героя нашего времени” — шумную кавалькаду, во главе которой едут Грушницкий с Мери. “Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в этом геройском облачении”. Смешон, разумеется, не своим спутникам, а Печорину. И вот, когда в таком же героическом облачении щеголяет Мартынов, то естественно, что у Лермонтова, смотрящего на мир глазами Печорина, он может вызвать только ироническое отношение.
И так же, как показной романтизм Грушницкого явился причиной того, что Печорин именно его выбрал для своей забавы, так и позерство и фатовство Мартынова привлекли к себе лермонтовскую иронию.
Лермонтов всячески вышучивает Мартынова. Тот всерьез обижается и, видимо, не раз просит Лермонтова прекратить свои шутки. Для Лермонтова Мартынов не только играющий в романтизм позер, но и старый друг — Мартышка, Мартыш. Но для Печорина этой второй части в Мартынове не существует. И может быть, если бы не Печорин, Лермонтов оставил бы Мартынова в покое. Он даже перестает открыто вышучивать Мартынова, видимо, в какой-то мере щадит его (Лермонтов не показывает ему карикатуру, которую они нарисовали вместе с Глебовым), но полностью удержаться от шуток поэт не может — этого ему не позволяет сделать Печорин.
Но все это пока забавы. Забавы Печорина и Лермонтова. Совершенно иной характер приобретает отношение Лермонтова и Печорина к Мартынову на роковой вечеринке у Верзилиных. И тут, еще в начале вечеринки, вышучивая Мартынова в разговоре с Э. Шан-Гирей, Лермонтов пока только забавляется. Перелом в отношении Лермонтова к Мартынову наступает в ту минуту, когда гости расходятся и в передней Мартынов повторяет свою фразу. В душе Лермонтова просыпается психолог-исследователь. Здесь уже его словами и поступками полностью руководит Печорин. И поэт начинает действовать по-печорински. Теперь уже нет места каким-либо дружеским отношениям. Лермонтову интересно: а как будет вести себя Мартынов, хватит ли у этого позера духу вызвать его на дуэль? А может быть, Лермонтова интересовало другое: что победит в Мартынове — оскорбленное самолюбие или чувство дружбы? Так или иначе, но вся дальнейшая линия поведения поэта показывает, что с этого момента Мартынов становится для него уже не объектом забавы, а объектом психологического эксперимента. И если раньше психологическое изучение окружающих ограничивалось у Лермонтова психологическим анализом, то теперь — под влиянием Печорина — поэт становится на путь практического эксперимента, ради которого он, как и Печорин, готов рисковать даже жизнью.
ЛЕРМОНТОВ. Я хотел испытать его…
ПРОКУРОР. Печорин вывел ученого-аналитика Лермонтова из-за письменного стола, и тот ставит опаснейший опыт: он отказывается прекратить насмешки. “Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?” — спрашивает Лермонтов. Напоминаем, что, по другому источнику, он сказал: “А если не любите насмешек, то потребуйте у меня удовлетворения”. Смысл лермонтовской фразы в обоих вариантах один и тот же. Мартынов вызывает Лермонтова на дуэль...
И в последующие дни подсудимый не делает никакой попытки уладить конфликт, хотя против примирения и не возражает. Но, в тоже время, прекрасно осознает, что подзащитный себя считает обиженной стороной и первый на примирение не пойдёт. Быть может, Лермонтов даже подразумевал, что Мартынова всячески подстрекали? О, но ведь от этого обстоятельства эксперимент для него становится еще интересней!..
Опыт продолжается и на месте дуэли. Лермонтов говорит своему секунданту, что не намерен стрелять в Мартынова. Но Мартынов-то не знает намерений Лермонтова. В нем борются (не слабее, чем в Грушницком) самые разные чувства: с одной стороны, его подстрекают, и он боится стать в глазах многочисленных свидетелей дуэли трусом; с другой стороны, перед ним старый друг. И невозможно, чтобы подзашитный не сознавал, на кого поднимает руку!
И если бы Лермонтов сразу, без всякой «клоунады», выстрелил в воздух, то, может быть, и Мартынов все же последовал бы его примеру. Но Лермонтов-экспериментатор по-прежнему предоставляет Мартынову инициативу, внимательно, с любопытством следя за каждым его движением.
Лермонтов ведет себя с истинно печоринским хладнокровием. Именно Печорин заставляет его неподвижно стоять, взведя курок, подняв пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста.
ЛЕРМОНТОВ. Я хотел испытать его…
ПРОКУРОР. Мартынов быстрыми шагами идет к барьеру. "Я вспылил, - писал Мартынов в ответах следователю. - Ни секундантами, ни дуэлью не шутят: и опустил курок". Да, в романе «Герой нашего времени» неГерой Грушницкий выстрелил неудачно. Сомневаться не приходится, что в жизни жертвы чьего-то жестокого эксперимента попадают в цель куда чаще.
И еще кое-что …о мотивациях …Мартынова – последней каплей в его бездну негодования. Из письменных показаний Д. Д. Оболенского: «Неравнодушна к Лермонтову была и сестра Н. С. Мартынова — Наталья Соломоновна. Говорят, что и Лермонтов был влюблен и сильно ухаживал за ней, а быть может и ПРИКИДЫВАЛСЯ ВЛЮБЛЕННЫМ. Последнее скорее, ибо, когда Лермонтов уезжал из Москвы на Кавказ, то взволнованная Н. С. Мартынова провожала его до лестницы; Лермонтов вдруг обернулся, громко захохотал ей в лицо и сбежал с лестницы, оставив в недоумении провожавшую». Немудрено, что многие из современников в качестве прототипа княжны Мери в «Герое нашего времени» рассматривали Наталью Мартынову, сестру подзащитного. И хотя сама Наталья с восторгом оценивала роман и персонаж, с которым ее пытались сравнить, брату это должно было быть обидно.
С места поединка Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли. Говорят, что до самой смерти он держал в своем кабинете лермонтовский портрет. Последние 25 лет жизни Мартынов выходил из своей усадьбы только раз в году — 15 июля, и в этот день, в годовщину поединка, на соседнем погосте князей Мышецких он заказывал службу за упокоение души раба Божьего Михаила.
В завещании своем он наказал никаких надписей не делать на его могильном камне, даже имени, дабы имя его было стерто песком времени. Не это ли признаки покаяния и самонаказания?
Ваша честь, считаю, что в ходе судебного разбирательства вина подсудимого была доказана полностью. Лермонтов в ходе судебного следствия не раз показал своей репликой, что хотел испытать его, Мартынова-Грушницкого. И хотя подсудимый отрицает факт преднамеренного поведения в отношении подзащитного репликой «Я никому не делал зла…», обвинение должно опираться на факты. "Весело испытать судьбу"?!! И какое же тут слышится собственное превосходство …над всем и вся. Поэтому прошу признать подсудимого виновным в совершении преступления, предусмотренного частью 4 статьи 33 УК РФ. Учитывая отсутствие смягчающих обстоятельств, прошу назначить ему наказание в виде лишения…
ЛЕРМОНТОВ. Я жить хочу! хочу печали/Любви и счастию на зло; /Они мой ум избаловали/И слишком сгладили чело; /Пора, пора насмешкам света/Прогнать спокойствия туман: —/Что без страданий жизнь поэта? /И что без бури океан?
ПРОКУРОР. Да, подсудимый, да. С ваших же показаний: «И пришла буря, и прошла буря; и океан замерз, но замерз с поднятыми волнами; храня театральный вид движения и беспокойства, но в самом деле мертвее, чем когда-нибудь». Вы сами себя более…чем наказали.
У обвинения всё, Ваша Честь.
СУДЬЯ. Благодарю Вас. Если я правильно понял последнюю реплику господина Лермонтова, то подсудимый правом прений воспользовался. Слово в судебных прениях предоставляется потерпевшему …Отказываетесь? Тогда… сторона защиты, ваше слово.
……………………………………………………………………………………….
«Что делать, если в схватке дикой
Всегда дурак был на виду,
Меж тем, как человек великий,
Как мальчик, попадал в беду?»
АДВОКАТ. Уважаемый суд! Уважаемые участники судебного разбирательства! Обвинение хочет убедить суд, что мнение о моём подзащитном, было даже в литературной среде, или негативное, или какое-то сомнительное. Защита не станет переубеждать уважаемый суд в этакой предвзятости обвинения относительно моего подзащитного, я бы даже сказал чрезмерной эмоциональности, которую, кстати сказать, и не скрывает… Процитирую всего лишь современника Лермонтова, бессмертного Александра Сергеевича: Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением... При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе.
Из северного Новгорода в Петербург, в лейб-гвардии Гусарский полк 14 мая 1838 года возвращался уже не опальный офицер, а преемник пушкинской славы, признанный всеми русский поэт. Как писал брат декабриста, известный историк и поэт Андрей Муравьев: «...Ссылка его наделала много шуму, на него смотрели как на жертву, и это быстро возвысило его поэтическую славу. С жадностию читали его стихи с Кавказа, который послужил для него источником вдохновения. Юные воители, возвращавшиеся с Кавказа, были принимаемы как герои... Песни и поэмы Лермонтова гремели повсюду...».
Если он уже к двадцати шести годам успел создать столь много гениальных творений, сколько же он написал бы к сорока, к шестидесяти годам? Многие исследователи, завороженные его мистикой, писали и пишут о предчувствии скорой смерти, об осознанной кратковременности его земного бытия. Да, поэт часто писал об уготованной гибели. Но столь же часто он писал и о жажде жизни. Его литературные планы были сверстаны на десятилетия вперед. Стал бы человек с суицидальным мышлением задумывать романы о кавказских войнах, стремиться в Персию, в Хиву, в дальние путешествия?
Вернувшись известным поэтом в столицу в 1838 году, Михаил Лермонтов какое-то время с интересом играет роль молодого светского льва в большом свете, за ним ухаживают все салонные дамы: «любительницы знаменитостей и героев». Но в эти придворные салоны Михаил Лермонтов врывался как дикий вольный зверь в зоопарк со стерилизованными животными. Душа дикого вольного зверя требовала властвования над стаей домашних животных, как бы они ни были крупны. Конечно, одинокому зверю долго не продержаться, несмотря на всю свою мощь среди бесчисленных кастратов. Но и не доставить себе удовольствия порезвиться зверь не мог.
ЛЕРМОНТОВ. Как часто, пестрою толпою окружен, /Когда передо мной, как будто бы сквозь сон, /При шуме музыки и пляски, /При диком шепоте затверженных речей, /Мелькают образы бездушные людей, /Приличьем стянутые маски, /Когда касаются холодных рук моих/С небрежной смелостью красавиц городских/Давно бестрепетные руки, —/Наружно погружась в их блеск и суету, /Ласкаю я в душе старинную мечту, /Погибших лет святые звуки.
АДВОКАТ. В ответ он получал глухую ненависть к себе. Думаю, Державин или Жуковский были не менее заносчивы в своем поведении, не менее капризны в поступках. Но за ними были и высокие придворные чины, и солидный возраст. Общество не желало понимать, что среди них присутствует молодой гений. То, что допускалось придворным вельможам, было вызывающе для простого армейского офицера, недавнего ссыльного.
ЛЕРМОНТОВ. Когда ж, опомнившись, обман я узнаю/И шум толпы людской спугнет мечту мою, /На праздник незваную гостью, /О, как мне хочется смутить веселость их/И дерзко бросить им в глаза железный стих, /Облитый горечью и злостью!..
АДВОКАТ. Оооо, это уже беспощадный суд над всем холодным салонным петербургским обществом, где лишь как редкие вкрапления видны были чистые человеческие души. Но это не простое озлобление, не отчаяние от безнадежности, это борьба пророка с царством тьмы!!! И пусть пророку всего 25 лет, у пророков нет возраста!!! Да, он сам с виду казался одним из них, из этих светских теней, да и вел себя часто согласно правилам света, но сидевшее в нем небесное, божественное поэтическое начало звало на борьбу, вызывало ненависть к самолюбивому, бездушному обществу. И в нем вновь поднималась вся нелюбовь к холодному придворному Петербургу.
Со стороны посмотреть: светский щеголь, над всем посмеивается, ни с кем всерьез не говорит ни о поэзии, ни о литературе. К тому времени, в апреле 1938 года, в «Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”» была напечатана «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Пусть по требованию цензора вместо фамилии автора, недавнего ссыльного, была поставлена подпись «–въ», об авторстве догадались быстро. Этой «Песней...» восторгались равно и славянофилы, и западники, и высокие государственные мужи, и декабристы. Если сложить рядом первые крупные публикации поэта: «Бородино», «Тамбовская казначейша», «Песня... про купца Калашникова», остается недоумевать, почему такого поэта, обладающего высочайшим чувством народности, так грубо отметали придворные круги, императорские идеологи. Вроде бы это так совпадало с концепцией николаевской народности. Николай I и на самом деле был сторонником народности в литературе, но, увы, принципы этой народности в то время определяли все как один: Бенкендорф, Дубельт, Клейнмихель и так далее, верностные служаки, напрочь лишенные русского национального сознания.
Впрочем, на Руси так было почти всегда. Я считаю поэзию Михаила Лермонтова сверхсовременной и востребованной сегодня еще и потому, что вижу много общего в николаевской и путинской моделях правления Россией. В такой атмосфере казенного официозного равнодушия к русской национальной культуре не могло не возникнуть знаменитого лермонтовского скепсиса. На Кавказе он чувствовал себя гораздо свободнее и вольготнее. Но и на Кавказ не пускали. Первый его немецкий исследователь Фридрих Боденштедт писал: «...выросший среди общества, где лицемерие и ложь считались признаками хорошего тона, до последнего вздоха оставался чужд всякой лжи и притворства... Неопределенные теории и мечтания были ему совершенно чужды; куда ни обращал он взора, к небу ли или к аду, он всегда отыскивал прежде всего твердую точку опоры на земле...»
Михаил Лермонтов натужно улыбался на балах, танцевал мазурки, болтал о совершеннейших пустяках со знакомыми, но кроме шутки или сарказма его собеседники ничего получали. И потому весь этот великосветский круг дружно недолюбливал поэта. Все тот же круг образованцев и льстецов придворных не любит его и сегодня. Военная служба в придворном лейб-гвардии гусарском полку ему тоже наскучила.
Поэту быстро все эти львиные забавы надоедают, его уже не устраивает и военная служба, он… то просится в отпуск, то мечтает о возвращении на Кавказ. Но, как пишет он своему доверенному другу М. А. Лопухиной: «Все эти милые родственники — не хотят, чтоб я оставил службу...» Этот длинный поводок Столыпиных так до конца жизни и тянулся за ним. С одной стороны, он купался в деньгах, жил подобно самым богатым своим товарищам из гусаров. Получая в месяц чуть больше 200 рублей жалования, от бабушки Михаил получал за год более десяти тысяч рублей. Денег на внука бабушка и впрямь не жалела, но контролировала постоянно. И отпускать с военной службы никак не желала.
Когда-то Елизавета Алексеевна сама противилась поступлению внука в юнкерскую школу. После первых восторгов по поводу стихов, узнав какие от стихов бывают неприятности, она уже не желала видеть Мишеля литератором. Зная его строптивый характер и его вольнолюбие, она предпочла лучше бы какие-нибудь его великосветские шалости или веселое бражничество. Недаром она всегда щедро принимала на своих петербургских и московских квартирах всю его компанию буйных захмелевших светских друзей. Лишь бы не литературное вольнодумство. По-своему, по-бабушкиному, она была права. В России во все времена литературное вольнодумство каралось как государственная измена, не менее. А за любой дебош лишь бы хватило Мишелю денег расплатиться. Вот и привык за годы вольной жизни ее Мишель к легким деньгам, без них уже не желал обходиться. Увы, но надо признать, он прочно, до конца жизни своей сел на денежную иглу. Потому и исполнял все бабушкины повеления, несмотря на всю свою строптивость. Всегда помнил, что Елизавета Алексеевна не менее строптива, и, ежели начнет Мишель вести себя по-своему, уйдет со службы, обзаведется семьей без ее согласия, сразу же останется и без наследства, и без ежемесячных дотаций. Зато он позволял себе всевозможные светские дерзости.
Я опровергаю ложное мнение, что при жизни Лермонтова в России еще не был ясен масштаб его поэтического гения. Не лучше ли все-таки читать воспоминания и анализировать мнения умных его современников. Генерал Павел Христофорович Граббе, один из военачальников на Кавказе, пишет сразу после гибели поэта своему подчиненному полковнику Траскину: "Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нами человек с талантом - десять пошляков преследуют его до смерти. Что касается до его убийцы, пусть наместо всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм…" Еще более резко высказался покоритель Кавказа, знаменитый генерал Ермолов: "Уж я бы не спустил этому Мартынову. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождешься!" Поэт, князь Петр Андреевич Вяземский уже как бы от имени русских писателей добавил: "…в нашу поэзию стреляют удачнее, чем в Луи Филиппа. Вот второй раз, что не дают промаха…"
Да...роман «Герой нашего времени» появился за год до гибели Лермонтова, но невольно представляется будто речь в нем идет о событиях грядущей дуэли. Если сам автор незримо присутствует в образе Печорина, то он не случайно наделил образ Грушницкого некоторыми чертами характера и внешности Мартынова. Современники поэта не без основания полагали, что Мартынов узнал себя в романе, и это якобы сыграло свою роль не только в ссоре с поэтом, но и, рискнем предположить, во время самой дуэли. Ведь это именно к нему, Мартынову, были обращены слова из дневника Печорина: «...Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать...». Именно на этом строит прокурор линию обвинения подсудимого. Красиво, красиво, чёрт возьми. Но, увы, и с юридической, и со следственной точек зрения свидетельства обвинения просто эфемерны. По ним хорошо писать романы и повести, а не вырабатывать версии. «Герой Нашего Времени», милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего поколения современников Лермонтова, в полном их развитии. Он представлен литератором с отсутствием идеалов и цели в жизни, полный бездействия и, более того, с искалеченными и извращенными нравственными ценностями. Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить - это уж Бог знает.
Так что же произошло в тот вечер 13 июля 1841 года в доме Верзилиных? Точно толком никто и не знает. Воспоминания князя Васильчикова и Эмилии Шан-Гирей чересчур запутанны и скорее являются самооправданиями замешанных в гибели поэта людей. Никто из гостей в доме Верзилиных ни откровенной ссоры, ни вызова на дуэль не слышал. Поэтому все споры о том, кто и кому что сказал, кто вызвал на дуэль и почему, остаются недоказанными. Принята версия, рассказанная Мартыновым следствию. Совершенно очевидно, что дотошная следственная комиссия могла бы выяснить пал ли Лермонтов от изменнической руки убийцы, прикрывающегося одною дуэльною обстановкою, или же был убит на правильном поединке совершенным уравнением дуэльных случайностей…Если бы не одно НО. А именно, настойчивое повеление Николая I окончить судебное разбирательство немедленно и представить в Петербург на высочайшую конфирмацию.
Также совершенно очевидно, что мой подзащитный всерьез этот вызов не воспринимал. Во-первых, вернулся к себе в Железноводск. Купил там билеты на целых пять лечебных водяных сеансов. Днем 15 июля все встретились на пикнике в шотландской колонии в Карасе. Лермонтов плотно пообедал, не заботясь о возможном ранении в живот, да и вообще о дуэли, а к вечеру отправился к месту дуэли. Во-вторых, всю дорогу из Шотландки до места дуэли Лермонтов был в хорошем расположении духа. Никаких предсмертных разговоров, никаких посмертных распоряжений от него Глебов не слыхал. Он ехал как будто на званый пир. Всё, что он высказал за время переезда, это сожаление, что он не мог получить увольнение от службы в Петербурге и что ему в военной службе едва ли удастся осуществить задуманный труд. Он выработал уже план двух романов!!! Как можно было человека с такими грандиозными замыслами убивать из-за какой-то безобидной шутки?! Реплика в адрес Мартынова "montagnard au grand poignard" была в рамках допустимого по тем временам отношений между сверстниками и давними приятелями. Николай Мартынов одевался вычурно и крикливо, вызывая своими пестрыми нарядами усмешку у окружающих и, естественно, становясь предметом для шуток Лермонтова.
ЛЕРМОНТОВ. Скинь бешмет свой, друг Мартыш,/Распояшься, сбрось кинжалы,/Вздень броню, возьми бердыш/И блюди нас, как хожалый!
АДВОКАТ. Мол, сними ты всю свою горскую одежду, в которой ты выглядишь каким-то клоуном, ты - русский офицер, не горец, и это не твое. Надень свою русскую броню, возьми русское оружие. И тогда уж сторожи нас, как городовой. Рядом с прямым приглашением сменить кавказский народный костюм на старинную русскую военную одежду здесь уживается намек на неважные боевые качества Мартынова - ему оставалось бы только нести полицейскую службу (хожалый), - и насмешка над его мнительным отношением к шуткам товарищей ("блюди нас")…" Впрочем, и Мартынов старался, как мог, тоже прищемить Лермонтова. Вот отрывок из «Герзель-аула».
МАРТЫНОВ. Вот офицер прилег на бурке/С ученой книгою в руках, /А сам мечтает о мазурке, /О Пятигорске и балах, /Ему все грезится блондинка, /В нее он по уши влюблен, /Вот он героем поединка, /Гвардеец тотчас удален; /Мечты сменяются мечтами, /Воображенью дан простор, /И путь, усеянный цветами, /Он проскакал во весь опор. /Вот он женат, отец семейства/И батарейный командир, /А дальше что?.. Из казначейства/Треть пенсиона и мундир. /Туманный бред своих стремлений/Исходной точкой он замкнул; /В надежде новых впечатлений/Счастливый прапорщик уснул.
АДВОКАТ. Ох, уж этот иронический подтекст, язвительные строки о моём подзащитном… не являются ли ярким свидетельством тайного недоброжелательства и завистливой злобы Мартынова? Да, Михаил Лермонтов был безразличен к условиям жизни, мог спать в любых условиях, питался вместе с солдатами, надевал то, что под руку попадало. Хотя ценил хорошее оружие, хороших лошадей, имел вкус к жизни и при случае мог пофорсить. В одной из экспедиций генерала Галафеева в Малую Чечню он проявил себя как доблестный и отважный воин в кровопролитном столкновении с горцами у реки Валерик. Это событие 11 июля 1840 года породило одно из самых замечательных поэтических лермонтовских творений, по объему близкое к поэме, названное при первой публикации 1843 г. в альманахе «Утренняя заря» «Валериком» (в рукописном оригинале название отсутствует) и вошедшее в русскую литературу как выдающийся образец лиро-эпического письма.
ЛЕРМОНТОВ. Быть может, небеса востока/Меня с ученьем их пророка/ Невольно сблизили. Притом/И жизнь всечасно кочевая,/Труды, заботы ночь и днем,/Всё, размышлению мешая,/Приводит в первобытный вид/Больную душу: сердце спит,/Простора нет воображенью…/И нет работы голове…/Зато лежишь в густой траве,/И дремлешь под широкой тенью
АДВОКАТ. Да, как видите, изображенный Мартыновым обывательский идеал «прапорщика» не имеет ничего общего с Лермонтовым!!! Перед нами просто злая, мстительная карикатура. Если бы не это противостояние гения и пошляка, храбреца и труса, боевого офицера и отставного кривляки, вряд ли из-за какой-то шутки могла бы произойти дуэль. Беда Лермонтова была и в том, что мой подзащитный не учёл то обстоятельство, что Мартынов был не в себе к приезду на Кавказ Лермонтова летом 1841 года. Защита предполагает, что главный интерес на Кавказе у Мартынова, который отправился туда волонтером, то есть добровольно, был интерес в виноделии. А из-за войны виноделие у гребенских казаков падало, лишая сына винного откупщика надежды на богатство и генеральский чин, видимо, такой же, гражданский, который заработал себе двоюродный дед Лермонтова, винный откупщик Столыпин. И не потому ли тогда же Мартынов запросился обратно на военную службу, в чем ему было отказано императором? Легко представить себе злобу и разочарование молодого человека, который в надежде на золотые горы потерял и деньги и карьеру!
Условия дуэли были жестокими: стреляться до трех раз (!) при барьерах в 15 шагов (это 10,5 метра). На такие условия можно было идти… или считая всю дуэль недоразумением, которое решится по-мирному (так считал Лермонтов), или же всерьез желая убить противника (так и задумал Мартынов). А не об этой ли задумке говорит такие строки из «Горской песни», автором которых является Мартынов… «Я убью узденя!Не дожить ему дня! Дева, плачь ты заране о нем!.. Как безумцу любовь, Мне нужна его кровь, С ним на свете нам тесно вдвоем!..»
АДВОКАТ. И это в ответ на лермонтовское «на свете места много всем»?!! Лермонтов стрелять отказался, то ли выстрелил в воздух, то ли поднял пистолет вверх. Мартынов, подойдя к барьеру, убил Лермонтова наповал. Было это примерно в 18 часов 30 минут. Как уверяют секунданты на суде, Лермонтов умер сразу. Но верный и многолетний слуга Михаила Лермонтова Христофор Саникидзе, который, собственно, и погрузил брошенное, оставленное всеми тело на подводу спустя три часа после дуэли, сообщил, что Михаил Юрьевич был еще жив и стонал, на половине пути затих. Я повторюсь, не хочу верить ни в какие заговоры. Увы, русских поэтов само небо карает безжалостно. От Пушкина до Рубцова, от Лермонтова до Есенина. Но почему так много путаницы в показаниях и документах о дуэли Михаила Лермонтова? Откуда взялись подмененные пистолеты? Сначала изъяли пистолеты в доме Лермонтова и Столыпина ("одноствольные с фестонами с серебряными скобами и с серебряною насечкою, из коих один без шомпола и без серебряной трубочки"). Затем узнали, что эти пистолеты по ошибке взяли у Столыпина, и появились другие, вроде бы принадлежащие Лермонтову. Те самые мощные пистолеты системы Кухенройтера. Откуда они у него взялись? И почему Столыпин молчал, когда у него забирали пистолеты, что это не те пистолеты, которые были на дуэли? Поневоле появляется подозрение, что первыми пистолетами нельзя было пробить тело и подыскали другие. Лично меня поражает и задевает больше всех поведение Алексея Столыпина, вроде бы близкого друга и родственника поэта. Вроде бы благородного и порядочного человека. Что бы ни случилось, как бы он ни обмишурился, каких бы ошибок невольных ни наделал, имей мужество признать их, опиши для истории, как было дело. Если он и впрямь не участвовал в дуэли, опиши и это. Если участвовал и скрыл от начальства, спасая свое сытое благополучное положение, напиши для потомков. Ведь Столыпин отлично понимал значимость своего родственника. Не случайно перевел на французский язык, уже живя в Париже, роман "Герой нашего времени". В конце концов, даже доставить имущество убитого родственника на родину к бабушке поэта он должен был. Молчал как заговоренный. Неужели это и есть дворянская честь? Не сказать никому ни слова об убийстве великого поэта.
Я прочитал все показания свидетелей, так и не понял: то Глебов один оставался под дождем с телом Лермонтова, а все остальные уехали, то по показаниям Васильчикова он один оставался с телом убитого. В результате тело поэта осталось брошенным под дождем, и по протоколу его погрузили на подводу слуги дуэлянтов. Почему не увезли на глебовских дрожках, почему просто не перекинули по-кавказски поперек седла? Зачем мертвому телу (или умирающему, по мнению слуги Лермонтова) три часа лежать под проливным дождем? Может быть, все-таки Мартынов с Лермонтовым договорились о дуэли без секундантов, встретились и Мартынов сразу же выстрелил? А затем уже, чтобы не было умышленного убийства, друзья и соорудили наспех дуэль? Может быть, приехала на дуэль и вся компания, не воспринимавшая эту дуэль, так же как и сам Лермонтов, всерьез, а уже потом, после убийства Лермонтова в упор, стали разыгрывать, кому быть секундантом? Присутствие Трубецкого скрыли потому, что он приехал в Пятигорск без отпуска, а присутствие Столыпина - потому, что тот был замешан в дуэли Лермонтова с де Барантом, и их обоих ждало бы серьезное наказание? А где же их дворянская честь? Интересно, о чем думали все друзья-секунданты раньше, до дуэли? Как бы ни закончилась дуэль, даже без жертв, все равно Лермонтова ждало бы после этой повторной дуэли куда более суровое наказание. О чем думал тот же Столыпин? О чем думали князья Васильчиков и Трубецкой? О Мартынове я уже и не говорю. Его благородство пусть нОнешние академики всех наук доказывают.
ЛЕРМОНТОВ. Мои друзья вчерашние - враги, /Враги - мои друзья, /Но, да простит мне грех Господь благий, /Их презираю я…
АДВОКАТ. Сторонники Мартынова уже в XX веке стараются находить всё новые и новые, на их взгляд, "убедительные доказательства" правоты убийцы поэта. К примеру, в 1939 году в парижской эмигрантской газете "Возрождение" княгиня С. Н. Васильчикова опубликовала выдержку из воспоминаний ее покойного мужа, князя Б. А. Васильчикова, сына секунданта на лермонтовской дуэли. Поразительно, уже не сам стареющий князь Алексей Илларионович, опубликовавший в 70-х годах XIX века в "Русском архиве" свои оправдательные заметки, а его стареющий сын еще через пол века вспомнил, что отец "…щадя память поэта, упустил одно обстоятельство, которое я, однако же, твердо запомнил из одного разговора моего отца… Отец всегда был уверен, что всё кончилось бы обменом выстрелов в воздух, если бы не следующее обстоятельство: подойдя к барьеру, Лермонтов поднял дуло пистолета вверх, обращаясь к моему отцу, громко, так чтобы Мартынов не мог не слышать, сказал: "Я в этого ДУРАКА стрелять не буду". Это, думал мой отец, переполнило чашу терпения противника, он прицелился, и последовал выстрел…".
ЛЕРМОНТОВ. Что на земле прекрасней пирамид/Природы, этих гордых снежных гор? /Не переменит их надменный вид/Ничто: ни слава царств, ни их позор; /О ребра их дробятся темных туч/Толпы, и молний обвивает луч
Вершины скал; ничто не вредно им. /Кто близ небес, тот не сражен земным.
АДВОКАТ. Да!!! И в самом деле, живя в мире столь высокой неземной поэзии, как можно в жизни опускаться до какого-то ДУРАКА ?!! Зато в земном бИтие строятся нынешние аргументы обвинения, доказывающие полную невиновность Николая Мартынова. Потерпевший оскорбился этими словами???? Во-первых, не вижу в этой фразе ничего нового в отношениях Мартынова и Лермонтова. Скорее, дается Мартынову намек, что от меня ты выстрела не дождешься, решай, быть ли тебе чистым убийцей. Да и в слове "ДУРАК", промелькнувшем в разговоре между двумя даже поссорившимися, но старыми знакомыми, нет ничего особо оскорбительного. Они привычно обзывали друг друга дураками и дурачинами еще с юнкерской школы. Что из того? Кроме того, в горах, на воздухе все-таки, на достаточном расстоянии друг от друга, кто может дать гарантию, что Мартынов слышал эту фразу про дурака, даже если она и звучала? А если звучала и слышал, то тогда логично, что слышал «стрелять не буду». Ну, хорошо, допустим не слышал именно отказ Лермонтова стрелять. Но не мог же он с десяти шагов не видеть, что Лермонтов поднял руку с пистолетом стволом вверх? Тогда всё гораздо хуже: это лишний раз подтверждает грустную истину, что пророков на Руси убивают… Как правило, поэты не такие уж политики, но они пророки, бунтари, национальные символы, и потому во все времена за ними следили и следят спецслужбы всех стран. Следили и за Михаилом Лермонтовым. Ибо среди друзей и врагов России хватало людей с тонким вкусом, понимающих, чего стоят лермонтовские стихи. Только избавились от Александра Пушкина, а тут другой гений сразу же пожаловал, куда более вредный.
Все нынешние романтические версии, будто бы Лермонтов сам искал смерти и это было замаскированное самоубийство, не имеют никаких оснований. Если не считать доказательством самоубийства то, что опытнейший стрелок Лермонтов отказался от выстрела. Он не искал смерти……. Никаких намеков на то, что жизнь ему ужасно надоела, не содержат и последние, из Пятигорска, письма Лермонтова. Они полны жизни. И последнее. К 15 июля Лермонтов успел принять 29 ванн, а в день дуэли купил еще один курс. Об этом известно не со слов очевидцев, которые могут ошибаться. Факт зафиксирован в "Книге дирекции Кавказских минеральных вод на записку прихода и расхода купленных билетов и вырученных с гг. посетителей денег за ванны на горяче-серных водах в Пятигорске..." Понятно, что все это, вместе взятое, говорит не о желании покончить жизнь самоубийством, а действовать и подчинять себе обстоятельства.
ЛЕРМОНТОВ. Есть время - леденеет быстрый ум; /Есть сумерки души, когда предмет/Желаний мрачен: усыпленье дум; /Меж радостью и горем полусвет; /Душа сама собою стеснена, /Жизнь ненавистна, но и смерть страшна, Находишь корень мук в себе самом, /И небо обвинить нельзя ни в чем.
АДВОКАТ. Во всей этой истории с убийством понятны только двое. Сам Михаил Лермонтов, считавший это событие мелким происшествием, которое закончится дружеской попойкой. Верящий, что и его вспыльчивый старый приятель Мартынов стрелять тоже не будет или выстрелит в воздух. Понятен и Николай Мартынов, угрюмо ненавидящий Лермонтова за его легкий талант, за его веселый и незлобный характер.
Да, Мартынов писал стихи. И Лермонтов писал стихи. История Сальери и Моцарта? И горше зависти обида на несправедливость судьбы, дающей священный дар не подвижнику в награду за долгие и кропотливые труды (то есть …нашему потерпевшему Мартынову), а «гуляке праздному», то бишь… Лермонтову. И …тяжелее зависти сознание, что дар этот дан не в награду за самоотверженную любовь к искусству, а «озаряет голову безумца»? Конечно же, нет. Подобное психологическое обоснование отношений Мартынов-Лермонтов с последующим конфликтом не выдерживает никакой критики. Ведь Мартынов редко брался за перо, и все написанное им может поместиться в совсем небольшую книжку. Он, собственно, не смог до конца закончить и осмыслить ни одного своего литературного произведения. Пишет и часто не заканчивает своих произведений, потому что чувствует их убогость. Его стихи и проза абсолютно не выдерживают никакого сравнения с лермонтовскими. Отсюда и личная неприязнь Мартынова к моему подзащитному на базе зависти незадачливого в себе стихо- и прозотворца к великому таланту Лермонтова. Всего лишь завистник презренный, который не мог промахнуться. Слишком велика была его цель: уничтожить и в Лермонтова-человека, и в Лермонтова-поэта. Как правило, «Герзель-аул» используется для доказательства его эпигонско-подражательной природы. К примеру, Мартынов -- Лермонтов: «Подъехал генерал отрядный, / За ним вся свита и конвой...» -- «Генерал / Вперед со свитой поскакал»; «Милиционеры в авангарде, / За ними штаб и генерал...» -- «Генерал / Сидел в тени на барабане / И донесенья принимал»; «Людей мы много потеряли, / Лег целый взвод карабинер...»-- «...Как там дрались, как мы их били, / Как доставалося и нам...»; «Раздался выстрел без раската...» -- «Чу–дальний выстрел!»; «Бьет барабан сигнал к подъему...» -- «Подъем ударил барабан...».
Все остальные вели себя еще более мелко и позорно. «Fuge, late, tace» - Беги, таись, молчи. О какой дворянской чести тут можно говорить? Лгали на официальном следствии, лгали друг другу, лгали будущей истории. Особенно когда всем стало ясно, кого они уничтожили. Стоял ли кто за Мартыновым? Так ли это важно? Он сам хотел убить на его глазах выросший русский талант. Кто бы из каких кругов его ни науськивал на эту дуэль, Мартынов сам с большим желанием сделал свое черное дело.
Еще одна глобальная загадка, о которой никто не пишет. Почему о нем лет тридцать - до смерти Николая I и некоторое время спустя - писать было строжайше запрещено? Да, избранные стихотворения Лермонтова и отрывки из "Героя нашего времени" помещались в хрестоматиях с начала 1840-х годов, сочинения его все время переиздавались. В любом учебнике русской словесности Лермонтову уделялось значительное место. Поэма "Демон" обошла всю Россию в неисчислимом множестве списков. Стихи Лермонтова, так же как Пушкина и Гоголя, стали уже пародироваться, - а никто не мог указать, в каком году поэт родился и когда умер! За все время царствования Николая I в русской печати появилось только несколько скупых упоминаний о личности Лермонтова. В 1853 году в газете "Кавказ" что-то было сказано о его службе, сразу же перепечатано в "Московских ведомостях" и в том же году использовано в "Справочном энциклопедическом словаре". Русский читатель должен был довольствоваться пошлым сравнением внешности Лермонтова с портретом Печорина и отголосками ходячих анекдотов о поэте.
ЛЕРМОНТОВ. Я предузнал мой жребий, мой конец, /И грусти ранняя на мне печать; /И как я мучусь, знает лишь творец; /Но равнодушный мир не должен знать. /И не забыт умру я. /Смерть моя ужасна будет; чуждые края/Ей удивятся, а в родной стране/ Все проклянут и память обо мне.
АДВОКАТ. Ни разу в жизни он никого не вызывал на дуэль. Другое дело, что не отказывался, когда ему делали вызов. Но и в этом случае он, меткий стрелок, опытный воин, прошедший кровь, который всаживал пулю в пулю, который бы запросто мог пристрелить и молодого Баранта, как бы мстя за Пушкина, и пошлого выскочку Мартынова, дважды стреляет в воздух.
Пять соучастников дуэли, как подтверждает тот же Васильчиков, дали "…друг другу слово молчать и не говорить никому ничего другого, кроме того, что… показано на формальном следствии". Это уже не на дворянский кодекс чести похоже, а на бандитскую клятву.
ЛЕРМОНТОВ. Им жизнь нужна моя, -/Ну, что же, пусть возьмут, /Мне не жалеть о ней! /В наследие они приобретут -/Клуб ядовитых змей.
АДВОКАТ. И ведь так и молчали, пока не остался в живых один князь Васильчиков, который и рассказал удобную для себя версию. Спасибо и на этом. Да и как им было говорить, если по законам дуэльного кодекса все они стали соучастниками убийства. Вот так петербургский высший бомонд проучил "ядовитую гадину".
ЛЕРМОНТОВ. Кровавая меня могила ждет,/Могила без молитв и без креста, /На диком берегу ревущих вод/И под туманным небом; пустота/Кругом. Лишь чужестранец молодой, /Невольным сожаленьем и молвой, /И любопытством приведен сюда, /Сидеть на камне станет иногда/И скажет: отчего не понял свет/Великого, и как он не нашел/Себе друзей, и как любви привет/К нему надежду снова не привел? /Он был ее достоин. И печаль/Его встревожит, он посмотрит вдаль, /Увидит облака с лазурью волн, /И белый парус, и бегучий челн.
АДВОКАТ. Была и могила без молитв и без креста в Пятигорске, был и чужестранец молодой, но было и пусть не всеми понятое и принятое величие нашего национального гения. Вот он смотрит в нашу даль, видит и белый парус одинокий, видит и "бегучий челн"… Итак:
1. Лермонтов был смел и отважен, от вызова не отказывался, во время дуэли в противника никогда не стрелял.
2. Литературное дело считал главным делом своей жизни, но ради него не считал необходимым отказываться от принятых понятий чести, от риска собственной жизнью.
Для гения русской литературы всё было кончено. Для человека Лермонтова, может быть, осталась вина перед потомками, что он не уберёг тот священный родник, который через него послал людям Господь. Для нас потомков осталось только то, что он успел создать. У меня всё, Ваша честь.
СУДЬЯ. Потерпевший, желаете участвовать в прениях?
МАРТЫНОВ. Mon cher Michel!/Оставь Adel…/А нет сил,/Пей элексир…/
И вернется снова/К тебе Реброва./Рецепт возврати не иной/Лишь Эмиль Верзилиной.
СУДЬЯ. Рецепт? Как составлять жизненный элексир?
ЛЕРМОНТОВ. Подлец, Мартышка.
СУДЬЯ. Подсудимый!!! … Вам предоставляется последнее слово.
ЛЕРМОНТОВ. Никто не дорожит мной на земле,/И сам себе я в тягость, как другим; /Тоска блуждает на моем челе. /Я холоден и горд; и даже злым/Толпе кажуся; но ужель она/Проникнуть дерзко в сердце мне должна? /Зачем ей знать, что в нём заключено? /Огонь иль сумрак там - ей всё равно.
СУДЬЯ. У вас всё? Пожалуй, даже для нынешней толпы 2018 года от Рождества Христова, нет более мистического поэта в России, но ещё более…человека, загадочного даже для себя самого. Суд удаляется в совещательную комнату.
СЕКРЕТАРЬ. Прошу всех встать.
…………………………………………………………………………… …………
СЕКРЕТАРЬ. Прошу всех встать, суд идёт.
…Ты серафим страны сапфирной,
Был прапорщик в равнине дней
Fiat justitia, ruat caelum
СУДЬЯ. Провозглашается приговор.
Приговор: «Vero, jure divino et jus humanum deffuncti injuria ne afficiantur…» Совокупность приведенных доказательств позволяет суду сделать вывод о недоказанности вмененных подсудимому деяний. Да-да, по человеческому праву и божескому закону правонарушение мертвого неподсудно. Версия, изложенная государственным обвинителем, не является достаточно убедительной и аргументированной. Без сомнения, между жертвой и убийцей часто чувствуется какая-то особая, мистическая связь... Однако суду не представлены явные доказательства того, что подсудимый действовал умышленно, и умысел его был направлен на открытое уничижение человеческого достоинства потерпевшего с целью вовлечения в «дьявольский» психологический эксперимент. Я согласен с мнением защиты, что не следует так прямолинейно отождествлять «героя нашего времени» с обвиняемым литератором. Для людей печоринского склада — эта мысль неоднократно варьируется в романе — условия жизни в России 30-х годов прошлого века исключали какую-либо возможность общественной деятельности. Обреченные на прозябание, они вынуждены искать какие-то иные, необщественные выходы для бурлящих в них духовных сил.
Печорин однозначно оценил для себя ситуацию: единственная точка приложения его духовных сил, единственная сфера, где возможна борьба, где возможны победы, — это стратегическая игра с окружающими, подчинение их своей воле. Тогда победы в этой игре должны были полностью удовлетворять его самолюбие, являться для него непрекращающимся свидетельством незаурядности его личности. Но… удовлетворение или бывает очень коротким, или не наступает вообще. Более того — победа подчас приносит разочарование: когда результаты налицо, у Печорина окончательно спадает повязка с глаз — иллюзорность деятельности, борьбы становится особенно наглядной при виде ничтожности результатов. В этой связи возникает контраргумент в адрес спекулятивных доводов со стороны обвинения: зная, пусть и априори, далеко не утешительные итоги «психологических забав» своего любимого героя, стал ли бы аналитик-литератор, так глупо тратить время на никому не нужный практический эксперимент «я хотел испытать его»? Творец попал в капкан собственного творения? Но у суда нет оснований, сомневаться в выводах судебно-психолого-психиатрической экспертизы о вменяемости подсудимого.
Обсуждая о виде и мере наказания, суд, действительно, должен принимать во внимание условия жизни и воспитания подсудимого, уровень его психического развития и психическое состояние. Я, отнюдь, не свойственен объявлять клеветническими любые попытки разобраться в личностном облике подсудимого, а значит… быть в неведении или сознательно третировать его «двойственность» - как творца и, в то же время, человека. Ибо…чем он талантливее, тем рельефнее, осязаемее в нём разлад между бытовым, повседневным и бытийным, между земным и «небесным», между проданным и горним. Ну что уж тут сказать?!! Такова объективная данность. А мудрец-Пушкин зафиксирует: «Пока не требует поэта/К священной службе Аполлон,/В заботах суетного света/Он малодушно погружен;/Молчит его святая лира; /Душа вкушает хладный он/И меж детей ничтожных мира, /Быть может, всех ничтожней он». А далее…Тютчев подхватит: «Поэт всесилен, как стихия./ Не властен лишь в себе самом…»
Карл-Густав Юнг, исследуя глубинные механизмы психологии, наделенной мощным творческим потенциалом личности, приходит к выводу о неизбежном глубоком водоразделе между житейской судьбой художника, ее эмпирическими проявлениями и его «надмирным» бытованием. Такой индивид, по Юнгу, попадает в жестокое русло маятникового колебания между человеческим и надличностным в нем. «Его жизнь, — отмечает Юнг, — по необходимости переполнена конфликтами, ибо в нем борются две силы: обычный человек с его законными потребностями в счастье, удовлетворенности и жизненной обеспеченности, с одной стороны, и беспощадная творческая страсть, поневоле втаптывающая в грязь все его личностные пожелания, — с другой. Отсюда проистекает то обстоятельство, что личная житейская судьба столь многих художников до такой степени неудовлетворительна, даже трагична, и притом не от мрачного стечения обстоятельств, но по причине неполноценности или недостаточной приспособляемости человечески личного в них. Присущий личному облику художника автоэротизм можно сопоставить с автоэротизмом незаконных или вообще заброшенных детей, которые с малолетства должны развивать свои скверные наклонности, чтобы выстоять против своего безлЮбого окружения. Именно такие дети становятся безоглядно эгоистическими натурами, либо пассивно, оставаясь всю жизнь инфантильными, либо активно, прегрешая против морали и закона.
Подсудимый в жизни разнолик: в общении с близкими друзьями, которые хорошо его понимают и многое ему прощают в силу основательного, глубокого знания о нём – его поведение более открыто, естественно; при контактах с отдалённым кругом он, под бременем страстей, погружённости в мир образов, фантазий, в художественно-творческое «инобытие», часто неадекватно, реагирует на окружающее, порою, post factum, сожалея об этом. «Ангелы в сердце – и «е…а мать» на устах – вот что такое Лермонтов».
Что касается недовольства света Лермонтовым… Со стороны мнение защиты выглядит словно господин адвокат вдохновился стихотворением Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку». Акценты у защитника явно смещены ради придуманной им черно-белой картинки – с реальностью это совмещается плохо. Лермонтов получил право быть принятым в свете после окончания училища и присвоения офицерского звания в конце ноября 1834 года. Он пустился во все тяжкие перед открывавшейся перспективой полноценного и полноправного присутствия в стихии светской жизни, что прибавляло ему уверенности в себе. Незнатность происхождения, скромность материального положения, отсутствие знакомств с завсегдатаями раутов и балов, непрезентабельная внешность заставляли поэта чувствовать себя чужаком, остро ощущать «светскую ущербность», что, впрочем, не остужало его пыла находиться там при каждом удобном случае. Радикальная перемена декораций свершилась после возвращения из первой ссылки, с публикацией стихотворений, принесшими ему первую известность. Диалектику изменившихся взаимоотношений со светом лучше всего передает лермонтовское письмо к М.А. Лопухиной в конце 1838 года. С ним и надо было познакомить …
ЛЕРМОНТОВ. Надо вам сказать, что я самый несчастный человек, и вы поверите мне, когда узнаете, что я каждый день езжу на балы: я пустился в большой свет; в течение месяца на меня была мода, меня буквально разрывали. Это по крайней мере откровенно. Весь этот свет, который я оскорблял в своих стихах, старается осыпать меня лестью; самые хорошенькие женщины выпрашивают у меня стихи и хвастаются ими, как величайшей победой. Тем не менее я скучаю. <…> Может быть, эти жалобы покажутся вам, милый друг, неискренними; может быть, вам покажется странным, что я гонюсь за удовольствиями, чтобы скучать, слоняюсь по гостиным, когда я там не нахожу ничего интересного? Ну, так я открою вам свои побуждения: вы знаете, что мой самый большой недостаток – это тщеславие и самолюбие: было время, когда я в качестве новичка искал доступа в это общество; это мне не удалось: двери аристократических салонов были для меня закрыты; а теперь в это же самое общество я вхожу уже не как проситель, а как человек, добившийся своих прав; я возбуждаю любопытство, предо мною заискивают, меня всюду приглашают, а я и вида не подаю, что хочу этого; женщины, желающие, чтобы в их салонах собирались замечательные люди, хотят, чтобы я бывал у них, потому что я ведь тоже лев, да, я ваш Мишель, добрый малый, у которого вы и не подозревали гривы. Согласитесь, что все это может опьянить. К счастью, моя природная лень берет верх, и мало-помалу я начинаю находить все это более чем несносным. Этот новый опыт принес мне пользу, потому что дал мне в руки оружие против этого общества, и если оно когда-нибудь станет преследовать меня клеветой (а это непременно случится), то у меня по крайней мере найдется средство отомстить; нигде ведь нет столько низкого и смешного, как там».
СУДЬЯ. Итак, притяжение-отталкивание характеризует спектр лермонтовских эмоций в накоплении опыта светского бытия, привлекающего его и как писателя, черпавшего сведения, знания о той сфере повседневности, куда приходилось ему попадать время от времени.
ЛЕРМОНТОВ. И скучно и грустно, и некому руку подать/В минуту душевной невзгоды. /Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать? /А годы проходят — все лучшие годы! /Любить... но кого же?.. на время — не стоит труда, /А вечно любить невозможно. /В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа: /И радость, и муки, и все там ничтожно... /Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг/Исчезнет при слове рассудка, /И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, /Такая пустая и глупая шутка...
СУДЬЯ. Вот такие стихи писал Михаил Лермонтов, при этом ежедневно присутствуя на всевозможных балах, посещая все театры. Прекрасно осознавал всю пустоту и напыщенность этого большого света и все-таки тянулся к нему. Как очень верно писал Иван Панаев: «Лермонтов хотел слыть во что бы то ни стало и прежде всего за светского человека и оскорблялся точно так же как Пушкин, если кто-нибудь рассматривал его как литератора. Несмотря на сознание, что причиной гибели Пушкина была наклонность его к великосветскости...»
Оспорю также один из перехват-залихватских гиперболических посылов со стороны защиты на тему: «Слава о Лермонтове гремела по всей России, гениальность-де признавалась всеми без исключения сколько-нибудь вменяемыми литературными профессионалами и рядовыми читателями». Для зала суда…скажу всего лишь пару-тройку мелких угрюм-бурчеевых придирок. Два его первых напечатанных произведения («Весна» — 1830, «Хаджи-Абрек» — 1835) прошли абсолютно не замеченными. В 1837 в печати появилось всего одно произведение – «Бородино» — без авторской подписи. Тщетно будете искать в критике за указанный год какой-либо реакции, мало-мальского отзыва – молчание. Как можно оказаться «в центре литературной жизни России», будучи для неё фантомом, неизвестной величиной? Наконец, в 1838 году затянувшееся молчание прервал Белинский критическим откликом на лермонтовское творчество – рецензией на «Песню о купце Калашникове», оставшейся, кстати, в единственном числе. Некоторый перелом обозначился в 1839 году – и опять-таки за счёт Белинского. По-настоящему объектом серьёзной критики Лермонтов становится в 1840 и 1841 годах, после того как вышли из печати «Стихотворения» и роман «Герой нашего времени» — пятьдесят публичных обращений к его поэтическим и прозаическим созданиям. Активнее всех Лермонтова поддерживал Белинский, основательностью аналитических суждений (как положительного, так и весьма критического) отмечены разборы Ф.В. Булгарина, С.О. Бурачка, С.П. Шевырёва. Вот, по сути, и вся прижизненная лермонтовская критика.
Если Пушкина уже в двадцатых годах называли гением, и в этой ипостаси его авторитет являлся общепризнанным, то Лермонтова в такой ранг никто из современников не возводил. Даже чуткий и прозорливый Белинский, Лермонтовым восхищавшийся, констатируя «дьявольский талант!», тут же присовокуплял: «молодо-зелено». Ведь тот же Арнольди Александр Иванович, о котором упомянул государственный обвинитель, который, кстати сказать, вращавшийся в 30—40-х гг. в литературных кругах, показал: Лермонтов в то время не имел еще репутации увенчанного лаврами поэта, которую приобрел впоследствии и которая сложилась за ним благодаря достоинству его стиха и тем обстоятельствам, которыми жизнь его была окружена, и мы, не предвидя в нем будущей славы России, смотрели на него совершенно РАВНО-ДУШНО. Современники проглядели великого ТВОРЦА по причинам объективным. Слишком непродолжительным было его активное присутствие в литературном процессе – всего-то около четырёх лет. Потому ничем не обоснованная риторика со стороны защиты – прижизненная лермонтовская гениальность, сколь бы пылко ни уверял нас в этом господин адвокат. …что и де Николай I и его присные (мартыновы и васильчиковы, Бенкендорф и Нессельроде) прекрасно понимали – на кого руку поднимали. В концентрированном виде взгляд на лермонтовский феномен выражен со всей определённостью у Гоголя: «В нём слышатся признаки таланта первостепенного; поприще великое могло его ожидать, если бы не какая-то несчастная звезда, которой управление захотелось ему над собой признать». Только вдумайтесь в концовку этой фразы…которая …о главном. И я к ней … вернусь.
Главную роль в трагедии у подножия Машука, безусловно, сыграл Николай Мартынов. Однако, следует отказаться при этом от примитивной характеристики, которая была озвучена со стороны защиты: якобы потерпевший был глуп, самолюбив, этакий озлобленный неудачник, всегда находившийся под чьим-либо влиянием.
Во-первых, назвать его неудачником нельзя – ведь в свои 25 лет он имел уже чин майора, в то время как сам Лермонтов был всего лишь поручиком Тенгинского полка, и даже его литературный герой, Максим Максимыч, напрочь лишенный карьеристских наклонностей, имел чин штабс-капитана. Во-вторых, глупцом Мартынова тоже назвать нельзя. Потерпевший имеет блестящее светское образование. Да и сам факт длительного общения Лермонтова с Мартыновым говорит о том, что последний чем-то был интересен поэту. Тут следует напомнить присутствующим в зале, что подсудимый искренне радовался случайной встрече с потерпевшим в Пятигорске.
Сторона защиты почему-то отзывается весьма пренебрежительно о поэтических опытах Мартынова в разряде «графоман» и «бездарный рифмоплет». Вряд ли это справедливое суждение. У Мартынова-поэта есть строфы вовсе неплохие. Вот, например, как иронически он описывает парад в своей поэме «Страшный сон»: «Как стройный лес, мелькают пики./Пестреют ярко флюгера, /Все люди, лошади велики, /Как монумент царя Петра! /Все лица на один покрой, /И станом тот, как и другой, /Вся амуниция с иголки, /У лошадей надменный вид, /И от хвоста до самой холки/Шерсть одинаково блестит. /Любой солдат – краса природы, /Любая лошадь – тип породы. /Что офицеры? – ряд картин, /И все – как будто бы один!»
А теперь… относительно угрюмого и злобного завистничества Мартыновым поэтическим даром обвиняемого. Разрешите напомнить показания потерпевшего: «Не стану говорить об его (Лермонтова) уме: эта сторона его личности вне вопроса; все одинаково сознают, что он был очень умен, а многие видят в нем даже гениального человека. Как писатель, действительно, он весьма высоко стоит, и, если сообразить, что талант его еще не успел прийти к полному развитию, если вспомнить, как он был еще молод и как мало окружающая его обстановка способствовала к серьезным занятиям, то становится едва понятным, как он мог достигнуть тех блестящих результатов при столь малом труде и в таких ранних годах». Не вижу даже тени зависти, хотя, справедливости ради, …пафоса и восторга …тоже. Присутствует сдержанность и желание объективного анализа личности Михаила Лермонтова. Однако, для полного уяснения дела мне требуется сделать маленькое отступление: слова Мартыновым были сказаны спустя тридцать лет после дуэли. Посему, должна была сработать рефлексия повзрослевшего ума. И он уже, видимо, не счел главным для себя литературное призвание. К чему тогда зависть? А вот во времена «молочных усов», когда велики попытки самореализации, безусловно, должен был присутствовать хотя бы элемент «творческого состязания» двух молодых и амбициозных «самцов» и не только в завоевании женских сердец. И это кажется нормальным.
И еще кое-что из литературного наследия Мартынова нам пригодится для сравнения личностей наших двух военнослужащих поэтов. В творчестве Мартынова правдиво отразились реалии того военного времени, а именно в поэме «Герзель-аул» был почти документально точно описан июньский поход в Чечню 1840 года, в котором сам потерпевший принимал деятельное участие. Схожие сцены можно найти и у Лермонтова, в знаменитом стихотворении «Валерик», созданном на материале той же летней кампании 1840 года.
ЛЕРМОНТОВ. ...Его останки боевые /Накрыли надежно плащом/И понесли. Тоской томимый, /Им вслед смотрел я недвижимый. /Меж тем товарищей, друзей/Со вздохом возле называли; /Но не нашел в душе моей/Я сожаленья, ни печали.
СУДЬЯ. Ну что тут скажешь? Жестокость войны, преждевременный уход из жизни близких по ратному делу и человеческим качествам сослуживцев, к чему невозможно привыкнуть, так тяжелы и горьки, что, увы,.. повергают поэта во временное духовное оцепенение, вызывают душевную прострацию.
МАРТЫНОВ. Глухая исповедь, причастье, /Потом отходную прочли: /И вот оно земное счастье…/Осталось много ль? Горсть земли! /Я отвернулся, было больно/На эту драму мне смотреть; /И я спросил себя невольно: /Ужель и мне так умереть...
СУДЬЯ. Да-да,.. пронзительно человеческая интонация о военных буднях прорывается и у Мартынова. На глазах у повествователя в муках умирает солдат, вызывая в его душе печальные размышления о конечности земного бытия. Кто в бОльшей мере реагирует на экзистенциальную ситуацию –автор «Герзель-аула» или создатель «Валерика»? Каждый из них по-разному, объединяясь в едином чувствовании: война противостоит жизни.
Но есть еще кое-что, помимо «творческого состязания» Мартынова и Лермонтова в попытке расшатывания парадигмы «война И мир». Мартынова сторона защиты обвиняет в прямом подражании, и даже в беззастенчивом плагиате и использует «Герзель-аул» в качестве доказательства его эпигонско-подражательной природы. Коль так, гребенскому «поэту-неофиту» надо было иметь перед глазами оригинальный лермонтовский текст, чтобы тщательно, в мелочах повторить сюжетный ход «Валерика». Однако, это не так. Хотя бы потому, что определение точного времени создания «Герзель-аула» и «Валерика» свидетельствует о более поздней датировке творения Лермонтова. Суд приходит к выводу, что схожесть, совпадаемость макро- и микроэлементов мартыновского и лермонтовского текстов – вне сферы сознательного заимствования. Они порождены общностью почвы, одинаковостью, повторяемостью перипетий и форм военного противостояния в одном и том же регионе Кавказа. Общими для «Валерика» и «Герзель-аула» является не только историческая канва и топография местности. Оба автора выбирают жанр реалистического стихотворения с фабульной основой и ярко выраженными элементами драматизации. Рассказ ведется от первого лица, непосредственного участника и очевидца описываемых событий. Масштабная военная операция, начатая еще Александром I в осуществление задуманного геополитического замысла, представлялась и Мартынову, и Лермонтову, безусловно, справедливой. Как всегда, расхождения возникали «в мелочах»: какими должны быть методы покорения горских народов, привлечения их на российскую сторону. Гуманистическая традиция отечественной литературы в отношении к войне как неприемлемому способу разрешения политических конфликтов, сочувствие к непокорным, отчаянно боровшимся за свою независимость горцам, блестяще продемонстрированная в «Валерике», чужда автору «Герзель-аула». Для него горцы –враги, и только. В силу их злобности и коварства, жалость, сочувствие к ним –категории мало подходящие к данному случаю. Вспомните: «Я убью узденя!/Не дожить ему дня! /Дева, плачь ты заране о нем!.. /Как безумцу любовь, /Мне нужна его кровь, /С ним на свете нам тесно вдвоем!..»
Безжалостное уничтожение –единственно верный путь к смирению бунтовщиков. Сожженные аулы, вытоптанные поля, изрубленные на костры
фруктовые деревья, тела узденей, привязанных к лошадям, с триумфом влекомые казаками, –рядовой набор средств, сопровождающих борьбу с противниками,–в «Герзель-ауле» поданы как должное, без чего на войне нельзя обойтись. «Горит аул невдалеке…/Там наша конница гуляет, /В чужих владеньях суд творит, /Детей погреться приглашает, /Хозяйкам кашицу варит. /На всем пути, где мы проходим, /Пылают сакли беглецов. /Застанем скот – его уводим, /Пожива есть для казаков. /Поля засеянные топчем, /Уничтожаем все у них…»
ЛЕРМОНТОВ. Окрестный лес, как бы в тумане, /Синел в дыму пороховом. /А там вдали грядой нестройной, /Но вечно гордой и спокойной, /Тянулись горы – и Казбек/Сверкал главой остроконечной. /И с грустью тайной и сердечной/Я думал: жалкий человек. /Чего он хочет!.. небо ясно, /Под небом места много всем, /Но беспрестанно и напрасно/Один враждует он – зачем?
СУДЬЯ. Лермонтов же воспринимал происходящее на Кавказе как трагедию, мучась вселенским вопросом «Зачем?»… Мартынову эти сомнения были неведомы. Кстати, о «мечтательном» прапорщике. Сей фрагмент из «Герзель-аула» можно рассматривть как остроумную зарисовку Мартыновым воина-поэта с его внешней показной ученостью и обыденностью реальных устремлений, – одним словом, позерство. Сторона защиты нашла в нём неопровержимые улики нацеленности мартыновского портрета на Лермонтова. Считать, что в стихотворный рассказ о реальных событиях была в полемических целях введена фигура Лермонтова, с которым Мартынов не встречался около двух лет и вдруг мстительно вспомнил о нем, –посыл из разряда сомнительных. Суд приходит к выводу, что автор ставил перед собой задачу более общего порядка -выказать неприятие фальши в поведении, в демонстрации мнимого интеллектуального превосходства над окружающими. …Хотя… вне всяких сомнений: что-то Мартынова очень сильно раздражало в Лермонтове, раздражало до глубины души. Но во что же????
ЛЕРМОНТОВ. Страницы прошлого читая,/ Их по порядку разбирая/Теперь остынувшим умом, /Разуверяюсь я во всем.
СУДЬЯ. «Разуверяюсь я во всем?» А может быть вы и правы, подсудимый, что именно это ваше «разуверие» и раздражало Мартынова. Вы издевались над его пристрастием к романтизму, считая его не иначе, как позёрство. Сами - то к тому времени данным «недугом» уже "переболели", ну… или почти… преодолели. Ведь не могла же быть настоящей причиной ссоры пустяшная, даже не обидная шутка, сказанная Лермонтовым по-французски на вечере в доме генерала Петра Верзилина: «Горец с большим кинжалом» (montaqnard au qrand poiqnard). Мартынов, когда хотел, умел отшучиваться, в конце концов, мог и прекратить знакомство, сохраняя свое достоинство. Но, как грица, «Ex nihilo nihil fit» - «Ничто не происходит из ничего». Это нам и предстоит выяснить.
Но… вернёмся к фактам, то есть …дуэли. Здесь надобно озвучить суду значение и место дуэлей в жизни тогдашнего общества. В России дуэли между дворянами были запрещены законом вплоть до 1896 года. Уже воинский устав Петра I карал смертной казнью сам выход на поединок. Правда, столь жестокое наказание ни разу не применялось и служило исключительно средством устрашения. В царствование Николая I участники дуэли, как и всякого «умышленного смертоубийства», подлежали лишению всех прав состояния, наказанию шпицрутенами и ссылке в каторжные работы. И тем не менее дуэли процветали: согласно сословным понятиям и предрассудкам того времени поединок считался действенным и благородным средством удовлетворения оскорбленной чести. Он считался честным и одобрялся светом, если отвечал следующим непременным требованиям: проводился по заранее утвержденному между противниками соглашению, в соответствии с бытовавшими правилами и обычаями и с полным «...уравнением всех дуэльных случайностей». Дуэльное соглашение и правила должны были неукоснительно исполняться и дуэлянтами, и секундантами, в противном случае поединок, независимо от его исхода, рассматривался как бесчестный поступок или «изменническое убийство». Нарушителям грозило нечто бОльшее чем преследование по закону: позорное изгнание из благородного общества, что было равносильно гражданской смерти. В России, в конце тридцатых и сороковых годов прошлого века, правила регламентировались сложившимися к тому времени национальными обычаями, на которые уже оказал свое влияние кодекс графа де Шатовиллара, выпущенный во Франции в 1836 году. На Кавказе, где уже длительное время велись боевые действия, дуэли происходили на более суровых условиях, а мелкие формальности во время поединка соблюдались не столь строго, как, скажем, в Петербурге.
Итак, по правилам, секундантам надлежало выбирать для поединка ровную местность, а противников расставлять только по жребию. Из показаний свидетеля Васильчикова следовало, что Лермонтова и Мартынова секунданты развели по местам по своему усмотрению и к тому же площадка на дороге была покатой, что нарушало изначально принцип равенства для противников. Дуэлянтов поставили на скате дороги, около двух кустов: Лермонтова лицом к Бештау, следовательно, выше, Мартынова ниже, лицом к Машуку.
Противники начинали сближение друг с другом по команде «сходись!». Особенного права на первый выстрел по условию никому не было дано. Каждый мог стрелять, стоя на месте или подойдя к барьеру, или на ходу, но непременно между командами «два» и «три». Это чрезвычайно важное свидетельство нуждается в отдельном пояснении, которое поможет лучше понять суть разыгравшейся минуту спустя трагедии. Кодекс и обычаи гласили: противники обязаны беспрекословно подчиняться всем приказаниям секундантов, а те в свою очередь должны неукоснительно придерживаться выработанных ими же условий поединка. В частности, строжайше фиксировать промежуток времени — не более 10—15 секунд — между счетом «два» и «три». И никоим образом — момент чрезвычайно важный! — не подавать заранее не оговоренных команд. Противники не имели права стрелять ни на секунду раньше счета «два» или секундой позже команды «три», после которой дуэль безоговорочно прекращалась или же возобновлялась на прежних условиях.
Вернемся на место поединка, которым командовал Глебов. «Сходись!» — крикнул он. Мартынов пошел быстрыми шагами к барьеру, тщательно наводя пистолет. Лермонтов остался неподвижен. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх, заслоняя правый бок согнутой рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлянта. «Раз!.. Два!.. Три!..» — считал между тем Глебов. Мартынов уже стоял у барьера, продолжая целиться. Он медлил: видя, что Лермонтов выказывал явное нежелание стрелять в него. Прозвучала команда «три!». По правилам дуэль закончилась. Лицо поэта приняло презрительное выражение и он, всё не трогаясь с места, вытянул руку вверх, по-прежнему направляя кверху дуло пистолета. И вот в этот момент в ход поединка, как свидетельствует Васильчиков, вмешивается Столыпин. «Стреляйте! — закричал он. — Или я разведу вас!» В следующее мгновение Лермонтов разряжает свой пистолет в воздух. (Это подтвердил, правда иносказательно, и убийца поэта, когда на вопрос следственной комиссии: «Не заметили ли вы у Лермонтовского пистолета осечки или он выжидал вами произведенного выстрела...», ответил: «...Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было...»). Следом гремит выстрел Мартынова и подсудимый падает. Экспертиза тела убитого поэта, которую сутки спустя провел врач И. Барклай-де-Толли, подтвердит, что выстрел Мартынова застал Лермонтова стоящим с высоко поднятой вверх правой рукой. И вот мы подошли наконец к той догадке, что проливает свет на тайну гибели Лермонтова.
Уже говорилось, что кодекс и обычаи обязывали противников подчиняться секундантам, строго соблюдать условия обмена выстрелами, а секундантов — не подавать не оговоренных дуэльным соглашением команд, если они к тому же хоть в малейшей степени подстрекали противников к продолжению поединка после его окончания. Иными словами, запрещалось делать именно то, что и совершил в данном случае Столыпин. Его поступок квалифицировался как бесчестный, но все они вместе становились соучастниками совершенного Мартыновым изменнического убийства, ибо, согласно кодексу и обычаям, несли равную ответственность за правильность проведения поединка и его последствия. Лермонтов, однако, зная, что поединок после счета «три!» прерывался, с полным правом и по долгу совести выстрелил в воздух, красноречиво дав понять и Мартынову, и секундантам, что инцидент исчерпан. Мартынов же рассудил иначе: раз Столыпин подал команду на продолжение поединка, а выполнять приказание секундантов надлежит безоговорочно, то стрелять в воздух имеет право только противник, стреляющий вторым. Он, Мартынов, вызвал на дуэль Лермонтова и, значит, поэт своим поступком нанес ему новое жестокое оскорбление. А раз так, он, Мартынов, имеет право на «законное мщение».
Попытки найти в выстреле потерпевшего скрытые, подсознательные мотивы, заложенные в мозг и душу как бомбы замедленного действия более ранними событиями, отнюдь не сомнительны. История Сальери и Моцарта? Конечно, нет. Ничего подобного в Мартынове обнаружить невозможно, на роль Сальери он не годится. Тут сторона защиты абсолютно права. Но и не зависть к Лермонтову-поэту как, опять же, позиционирует сторона защиты. Со стороны обвинения выдвигается версия: а не стал ли он (Мартынов) героем романа Лермонтова, эдаким Грушницким в реалии. Хм… а может быть его подхлестнула злосчастная реплика подсудимого про дурака? А может……….А не повторяется ли с ним сейчас история Эрнеста де Баранта? Но об этом о всём чуть ниже.
Действительно, дуэльный кодекс накладывал строжайший запрет на первый выстрел в воздух. Нарушитель, если он к тому же еще и был вызван своим соперником на поединок, расценивался как уклоняющийся от поединка и карался столь же беспощадно — по крайней мере теоретически — как и за несоблюдение упомянутого уже правила обмена выстрелами. Эта тонкость дуэльного права и чести, какой бы странной она ни представлялась сегодня, в прошлом веке рассматривалась — и об этом еще раз стоит напомнить — со всей серьезностью. Сказанное имело силу негласного закона только на время поединка. После его формального окончания выстрел в воздух не считался уже нарушением, а любой из противников, вздумай он воспользоваться своим правом на ответный выстрел, сам совершал бесчестный поступок и общественным мнением причислялся к преступникам. Таковым и оказался Мартынов. Следуя букве и духу дуэльных правил и обычаев, секунданты Лермонтова должны были подвергнуть его суровому возмездию. Но они не смогли выполнить свой долг: необдуманный поступок Столыпина превратил секундантов де-факто в соучастников убийства. Одно преступление породило другое. Это двойное преступление и стало на долгие годы общей тайной секундантов и Мартынова. Возможно, именно поэтому и сошли безмолвно в могилу Глебов, Столыпин, Трубецкой...
В качестве самооправдания бывший ближайший друг и родственник поэта, благороднейший человек своего времени и… антигерой разыгравшейся драмы, Алексей Столыпин в 1843 году, живя в Париже, перевел на французский язык роман "Герой нашего времени", но не написал никакого предисловия, никаких воспоминаний. Да уж…ну что тут скажешь…этакий «благородный» анонимный памятник от бывшего друга. В редакционной заметке, опубликованной перед началом печатания в газете лермонтовского романа, говорилось о реакции на него русского читателя. Заметка заканчивалась загадочной фразой: "Г. Лермонтов недавно погиб на дуэли, причины которой остались неясными". И это пишет человек, участвовавший в дуэли??? И ни слова о характере своего участия в ней. Abiit, excessit, evasit, erupit - ушел, скрылся, спасся, бежал. Наверное, многолетняя дружба, да и по нынешним временам, увы, не является эталоном человеческих отношений.
Безупречное во всех отношениях поведение Лермонтова в поединке с Мартыновым не было, разумеется, чем-то случайным или же оскорбительным. В этом мы можем убедиться, если вспомним события его дуэли с сыном французского посланника Эрнестом де Барантом 18 февраля 1840 года. Вряд ли Мартынов знал о всех подробностях этого происшествия, но, должно быть, полагал, что его намереваются обесчестить как и этого иноземца. Но вот что произошло в действительности.
Виною столкновения между Лермонтовым и Барантом послужила прекрасная вдова княгиня М. Щербатова, хотя сам поэт назвал причиной ссоры разногласия с Барантом по вопросу о национальной чести русских. Сын посланника счел себя оскорбленным и потребовал удовлетворения. Дуэль проходила с пунктуальным соблюдением правил кодекса де Шатовиллара. Секунданты, а ими были А. Столыпин-Монго и поручик гвардии виконт д’Англес, французский подданный, расставили противников на двадцать шагов. Они должны были стрелять с места по сигналу вместе: по счету «раз» — приготовиться, «два» — прицелиться, «три» — выстрелить. По счету «раз» Лермонтов поднял пистолет не целясь. Барант целился. По счету «три» оба спустили курки. Вот как описал этот момент сам поэт: «...Мы должны были стрелять вместе, но я немного опоздал. Он дал промах, а я выстрелил уже в сторону. После сего он подал мне руку, и мы разошлись...».
Есть основания полагать, что и Барант поступил в данной ситуации весьма благородно и промахнулся сознательно, увидев явное нежелание Лермонтова причинить ему хоть малейший вред. Честь Баранта никоим образом не пострадала. Противники расстались дружески и ничего вроде не предвещало неприятного продолжения этой истории. Однако мужественный и порядочный поступок Лермонтова едва не стоил ему нового поединка. Недруги поэта, каковых у него было немало в Петербурге, распространили слух, будто он выстрелил в воздух прежде своего противника и тем самым, мол, спас ему жизнь, а заодно нанес новое оскорбление его чести. Интрига возымела действие: Барант, естественно, вознегодовал и начал требовать возобновления дуэли. К счастью, недоразумение благополучно разъяснилось после того, как Барант встретился и объяснился с Лермонтовым на Арсенальной гауптвахте. Но и после этого шеф зловещего III отделения граф А. Бенкендорф требовал от поэта написать письмо де Баранту с признанием о ложном показании на суде, что он стрелял в воздух. Лермонтов был вынужден прибегнуть к защите великого князя Михаила Павловича, которому писал, что «...сказав, что выстрелил в воздух, я сказал истину, готов подтвердить оную честным словом, и доказательством может служить то, что на месте дуэли, когда мой секундант, отставной поручик Столыпин, подал мне пистолет, я сказал ему именно, что выстрелю на воздух, что и подтвердит он сам». Тут надо вспомнить педантичное показание Столыпина-Монго о выстреле Лермонтова на дуэли с Барантом. «Куда направлен был пистолет Лермонтова при выстреле: в противника ли его, или в сторону, он определить не может, но утверждает, что Лермонтов стрелял, не целясь», — так изложено содержание ответа Столыпина в определении генерал-аудиториата.
Так петербургская история получила свое неожиданное продолжение и ... трагическое завершение в Пятигорске. Понятной теперь становится и суть взаимных обвинений Мартынова и Васильчикова. Мартынов упрекал секундантов в том, что они, мол, подтолкнули его на убийство поэта и значит несут не меньшую, если не большую, чем он, ответственность перед историей. Поэтому-то они и обязаны защищать его от нападок общества. Поэтому, на один из вопросов защиты «...не было ли употреблено с вашей стороны или секундантов намерения к лишению жизни Лермонтова противных общей вашей цели мер» Мартынов с раздражением ответил: «...все предоставлено было нами секундантам и как их прямая обязанность состояла в наблюдении за ходом дела, то они и могут объяснить, не было ли нами отступлено от принятых правил». Между прочим, слухи о том, что Лермонтов убит против правил, пошли по Пятигорску уже вечером 15 июля. Недаром коменданту Ильяшенкову приходилось выходить на порог домика Лермонтова и уверять собравшихся, что это был честный поединок, а не убийство.
Прошли годы... И чем выше вставала из забвения звезда поэтического гения Лермонтова, тем невыносимей становилась жизнь Мартынова. «Гнев общественный всею силою своей обрушился на Мартынова, — писал его современник И. Забелло, — и перенес ненависть к Дантесу на него; никакие оправдания, ни время не могли ее смягчить. Она преемственно сообщалась от поколения к поколению... В глазах большинства Мартынов был каким-то прокаженным». В старости он делил свое время между домом в Леонтьевском переулке и крупной карточной игрой в Английском клубе. Стал мистиком, занимался в своем кабинете вызыванием духов и, как вспоминал князь В. Голицын, учившийся с его сыновьями, «...как нельзя лучше оправдывал кличку «Статуя командора». Каким-то холодом веяло от всей его фигуры, беловолосой с неподвижным лицом, суровым взглядом...».
Со слов Мартынова «...злой рок судил быть ему орудием воли провидения» и посему говорить о Лермонтове он не вправе, а «принять же всю нравственную ответственность этого несчастного события на себя одного не в силах...». Да, он страстно желал оправдаться перед судом истории в своем преступлении и выбрал, надо сказать, единственно «верный» в его положении способ защиты, который, по его мнению, отчасти снимал с него вину за содеянное: везде представлял себя «орудием провидения» и несчастной жертвой интриг секундантов — они, мол, «раздули ссору».
Можно только предполагать, что послужило причиной столь опрометчивого поступка Алексея Столыпина с его роковым словом «стреляйте!», трагически изменившим ход поединка. Конечно же, в таком поведении можно усмотреть признаки измены другу (tu quoque Brute), но, видимо, Столыпин отталкивался от собственной трактовки случившегося и считал виновником ссоры Лермонтова, прекрасно зная его строптивый и беспокойный нрав. Какими мотивами руководствовался его лучший друг – мы никогда не узнаем. Может просто нервы сдали? Однако ж, на каждую нервозность есть своя причина. Знавшие Столыпина отмечали его благородный характер и… очень щепетильное отношение к вопросам чести. После дуэли Лермонтова с сыном французского посла де Барантом, которую со стороны поэта секундировал Монго, в их отношениях наметилось некое охлаждение. И хоть честное имя Лермонтова и его секунданта после нелицеприятной истории с якобы первым выстрелом подсудимого было восстановлено, но, ведь, так или иначе, красноречиво муссировалось в высших кругах. Вполне вероятно, что другу подсудимого на второй дуэли тоже почудились, как и Мартынову, отголоски первого поединка: а не разразиться ли с его участием еще один скандал? Засим, угроза очередной защиты чести имелась для болезненно-щепетильного Столыпина весьма и весьма серьезная. «Ни секундантами, ни дуэлью не шутят...».
Я даже позволю себе усомниться в показаниях свидетеля Васильчикова. А именно, не озвучивать участие Монго в роковой дуэли обусловлено, первым делом, не альтруистскими соображениями со-участников процесса обезопасить его от гонений. Слишком прямолинейный Столыпин просто органически не смог бы давать ложно-сочиненные показания. Безмолвствовать – мука попроще.
ЛЕРМОНТОВ. Дружба теперь уже не чувство, а поношенная маска, которую надевает хитрость, чтобы обмануть простоту или скрыться от проницательности.
СУДЬЯ. Мда, «Amicos res secundae parant, adversae probant» – Друзей создаeт счастье, несчастье испытывает их. Остается еще одна неразрешённая загадка в разряде «cherchez la femme» и связана она с именем «Adel», на которое ни сторона защиты, ни сторона обвинения не обратили, ровным счётом, никакого внимания. Это имя было упомянуто в последнем слове потерпевшего…этаким «камнем в огород» Лермонтова, точнее, пулей…. чрез грудь навылет. А именно это слово может быть рассмотрено как то недостающее звено, чтобы понять резкую перемену во взаимоотношениях двух давних приятелей. «Ex parvis saepe magnarum rerum momenta pendent» – Исход крупных дел часто зависит от мелочей. Не правда ли? Напомню: «Mon cher Michel!/Оставь Adel…/А нет сил,/Пей элексир…/
И вернется снова/К тебе Реброва./Рецепт возврати не иной/Лишь Эмиль Верзилиной». У пылкого, страстного Лермонтова, всегда готового, в очередной раз, безоглядно броситься в чувственный омут, несть числа любовных приключений и авантюр, о которых мы и не подозреваем. Но как сказал Генрих Гейне: «женщины творят историю, хотя история запоминает лишь имена мужчин». А полное имя женщины-легенды в жизни подсудимого всё-таки следует озвучить суду. Это Адель Оммер де Гелль – французская путешественница и поэтесса, супруга француского консула в Одессе и известного учёного геолога Ксавье Оммера де Гелля. Введение в оборот уголовного дела материалов Российского академика, энциклопедиста Карла Бэра позволило аргументировано говорить о том, что французская путешественница находилась на Кавказе с 1839 по 1841 год включительно, а значить, могла сыграть роковую роль в судьбе Лермонтова. Для ясности понимания отнюдь нелегкомысленного отношения госпожи Оммер де Гель к подсудимому я приведу отрывок из поэтических откровений француженки Адель. «Спасибо, мой поэт!… за бриз воспоминаний;/за чистоту и свет; божественность страданий;/за рифму, ритм, гармонию и… пауз страсть;/
за эхо долгое в груди… – за слёзы всласть…/О, как загадочна непостижимость тайны!../Но знаю я: всё! в наших жизнях – не случайно». Интересно также, что и стихотворение Лермонтова «Ожидание», написанное поэтом на французском языке, тоже считалось адресованным госпоже Оммер де Гелль!..
ЛЕРМОНТОВ. Я дошёл до того, что стал сочинять французские стихи, — о, разврат!.. Je l’attends dans la plaine sombre;/Au loin je vois blanchir une ombre,/Une ombre qui vient doucement.../Eh non! — trompeuse esperance —/
C’est un vieux saule qui balance/Son tronc desseche et luisant./ Je me …
СУДЬЯ. Да, подсудимый, ну какими ещё словами, эпитетами возможно выразить расположение к женщине, француженки по национальности? Только по-французски. Но позвольте мне довести до сведения суда это стихотворение в переводе на язык русской поэзии: «Я жду её на сумрачной равнине./Уходит день, - и солнце сердца стынет:/надеясь, жду; но всё- обман... Обман./Я - как струна: лишь тронь: в разрыв - иль в песню!/Вот!.. звук шагов её: томительно-чудесных!../
Но... нет, увы: то лист шуршит по мхам./Я, голову склонив на грудь, вздыхаю:/о! как обманчивы надежды! - знаю... Знаю./Но продолжаю ждать... Я долго жду.../И вот белеют, будто бы (?..) - одежды./Она!.. Но вновь обмануты надежды:/всего лишь ива - светлым - на ветру.../Тоска и горечь - безысходны: пусть умру;/ложусь в густую равнодушную траву, -/и сон, на смерть похожий, так глубок.../Вдруг просыпаюсь от внезапной дрожи:/
я... слышал голос: ощущал дыханье кожей;/её уста - поцеловали. В лоб».
СУДЬЯ. Сторона обвинения выдвигает версию о защите Мартыновым чести сестры в качестве права на «законное мщение». Учитывая упорное молчание потерпевшего относительно sujet tr;s d;licat, … то это опять-таки вопрос культуры и менталитета того времени. Ведь не только досужие сплетники, но и вполне серьезные поклонники Лермонтова увидели в княжне Мери младшую сестру Мартынова, причем считали, что княжна, как и ее мать, изображена в невыгодном свете. А что касается истории с пакетом писем Натальи, переданных из дома Мартынову через поэта, видимо, наложившей ранее негативный отпечаток на отношения приятелей, то хоть линия защиты и пытается убедить, что никакой вины тут Лермонтова не было – пакета он не вскрывал, писем не читал и не уничтожал, но мать Мартынова-то думала иначе… Засим, по мнению суда, очень важным в выяснении пред-дуэльной ситуации учесть следующий момент - необходимость соединить версию истории отношений Лермонтова с француженкой Adel с версией о защите Мартыновым чести сестры. Из показаний свидетеля Васильчикова следует, что незадолго до дуэли, а именно, после состоявшегося конфликта, «montaqnard au qrand poiqnard», у Лермонтова с потерпевшим состоялся разговор, как говорится « по-душам», содержание которого упорно замалчивается собеседниками. Раз молчат оба, «невольники чести», то вполне допустимо, что темой этого разговора был отказ обвиняемого от каких-либо отношений с Натальей Соломоновной Мартыновой. Думается, что для потерпевшего прозвучало недвусмысленно и … «признание» Лермонтова в увлечении другой женщиной, коль в преддверии сих скоропостижных событий прозвучало» «Mon cher Michel!/Оставь Adel…/.». Из письменных показаний Д.М. Павлова... Он приводит остроту, которой обменялись, якобы, Лермонтов и Мартынов:- «Женись Лермонтов, - говорил ему его самоуверенный товарищ, - я сделаю тебя рогоносцем». – «Если мое самое пламенное желание, - будто бы ответил поэт, - осуществится, то тебе, любезный друг, это будет невозможно». Вполне логично, что Мартынов заключить следующее: Лермонтов «имеет виды на руку его сестры». Однако, догадки эти не оправдались: в 1841 году Лермонтов интересуется уже другими видными прелестницами и делает это на глазах у брата своей бывшей пассии. Из присутствующих в зале думается каждый осмыслит силу, опять же с учётом культуры и менталитета того времени, психологического удара для потерпевшего, защитника чести сестры. Суд приходит к убеждению, что в вырисовывающемся треугольнике: «Лермонтов - сестра Мартынова Наталья - Адель Оммер де Гель» вполне могла крыться главная причина дуэли, приведшей к гибели поэта. А именно, возможность дуэли из-за защиты чести сестры, т.е. из-за такой ситуации, когда девушка скомпрометирована в глазах света по причине ухаживаний за ней, не приведших впоследствии к формальному замужеству. Всё становится на свои места — раздражение Мартынова, нелепый повод, приведший к дуэли, упорное молчание секундантов. Ведь здесь была затронута честь сразу нескольких женщин: замужней французской дамы, Натальи Соломоновны, да и других сестёр Мартынова — пострадавшая репутация одной из них отбрасывала тень на всех членов семьи. А одна из сестёр, Елизавета Соломоновна, была замужем за самим П. В. Шереметевым!
Отсюда становится понятно, почему Мартынов упорно скрывает причину, а не повод, трагической дуэли. Русские дворяне кодекс чести соблюдали строго. И какова «Praemia virtutis» - награда за добродетель? Впоследствии его прозвали «Статуей Командора». Надеюсь, уважаемому суду не следует напоминать смысл аллегории сего прозвища.
Произошедшее в Пятигорске событие следует расценивать как большую человеческую трагедию - трагедию непонимания. Несовпадения двух менталитетов, двух взглядов на жизнь. Добропорядочный, встроенный в социальную структуру общества своего времени Мартынов и трансцендентальный лирик…Лермонтов. Он не был рожден для того, чтобы воспроизводить биологическую массу. «Humana non sunt turpia» — что человеческое, то не постыдное, это не про него. Увы, иль к с-..частию, у него было иное предназначение, которое дается одному из миллионов: «Poeta nascitur, non fit» — поэтом нужно родиться. Но, кто сеет ветер – пожнёт бурю, ибо так проходит слава мира («sic transit gloria mundi»). Впрочем, как и для …Мартынова, этого … «счастливого несчастливца», этого нелепого «орудия провидения», этого «Ad absurdum», благодаря которому жизнь Лермонтова, как и его творчество, стало драгоценным камнем в сокровищнице русской литературы и вышеизложенных, для обывателей, интриг: «аnimadver tuntur in desertis — их замечают в пустыне».
De mortius aut bene aut nihil, de mortius nil nisi bonum — о мёртвых либо хорошо, либо ничего. Propter quod, requiescat in pace (упокойтесь … с миром…).
P.S. Sta Viator! Ad memorandum ……………………..
Схороните меня под этим сухим деревом, чтобы два образа смерти предстояли глазам вашим; я любил под ним и слышал волшебное слово: «люблю», которое потрясло судорожным движением каждую жилу моего сердца; в то время это дерево, еще цветущее, при свежем ветре покачало головою и шепотом молвило: «безумец, что ты делаешь?» — Время постигло мрачного свидетеля радостей человеческих прежде меня. Я не плакал, ибо слезы есть принадлежность тех, у которых есть надежды; — но тогда же взял бумагу и сделал следующее завещание: «Похороните мои кости под этой сухою яблоней; положите камень; — и — пускай на нем ничего не будет написано, если одного имени моего не довольно будет доставить ему бессмертие!» (М. Ю. Лермонтов «Мое завещание», про дерево, где я сидел с А. С.)
По делу судопроизводства…далеко не весь перечень:
Алексеев Д., Пискарев Б. "Я хотел испытать его..." // Дуэль Лермонтова с Мартыновым: (По материалам следствия и военно-судного дела 1841 г.): [Сборник]. — М.: Русслит, 1992. — С. 76—93.
Анненкова В. И. Из воспоминаний.
Арсеньев И.А. - Слово живое о неживых.
Арсеньева Е.А. - Из писем к П.А. Крюковой Петербург. 31 декабря 1834 г.
Бенкендорф А. Х. Докладная записка о стихотворении Лермонтова «Смерть поэта».
Бондаренко В. Лермонтов. Мистический гений.
Боденштедт Фр. Воспоминания из моей жизни.
Васильчиков А.И. Несколько слов о кончине М. Ю. Лермонтова и о дуэли его с Н. С. Мартыновым.
Васильчиков А.И. - Письмо к Ю. К. Арсеньеву Пятигорск, 30 июля <1841 г.>
Васильчиков А. И., Семевский М. И. Беседа редактора журнала "Русская старина" историка М. И. Семевского с князем А. И. Васильчиковым в конце 1869 — начале 1870 г.
Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. Дуэль с Барантом (часть 2).
Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова.Дуэль и смерть (часть 6).
Герштейн Э.Г. Лермонтов и семейство Мартыновых.
Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. Тайный враг.
Дело о произшедшем поединке, на котором отставной маиор Мартынов убил из пистолета Тенгинского пехотного полка поручика Лермантова. (По материалам следствия и военно-судного дела 1841 г.) СВИДЕТЕЛЬСТВО № 35.
Дело штаба отдельного Кавказского корпуса по дежурству судного отделения: О предании военному суду отставного маиора Мартынова, корнета Глебова и титулярного советника князя Васильчикова за произведенный первым с поручиком Лермонтовым дуэль, от чего Лермонтов помер, начато 19 августа 1841 г. — кончено 6 февраля 1842 г.
Из воспоминаний Н. М. Колмакова. Русская старина, 1886, декабрь.
Лермонтов М.Ю. к Лопухину А. А., (16—26 октября 1840 г. Из крепости Грозной в Москву).
Лермонтов М.Ю. к Н.С. Карамзиной от 10 мая 1841 года из Ставрополя.
Лермонтов М.Ю. к Арсеньевой Е. А., (10 мая 1841 г. Из Ставрополя в Петербург)
Лермонтов М.Ю. Мысли, выписки и замечания
Лермонтов М.Ю. о Гамлете. Полн. собр. соч. М.; Л.: ОГИЗ, 1948, т. 4, с. 400-401.
Лермонтов М.Ю. АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ.
Мартынов Н. «История дуэли М. Ю. Лермонтова с Н. С. Мартыновым» «Русское об обозрение» 1898 г.
Мартынова Е. М. Письмо к Мартынову Н. С., 6 ноября 1837 г.
Мартынова Е. М. Письмо к Мартынову Н. С., 25 мая <1840 г.
Меринский А. М. Из письма к П. А. Ефремову / Бурнашев В. П. Михаил Юрьевич Лермонтов в рассказах его гвардейских однокашников.
Николай I, Император. Из письма к Императрице, 13/25 июня 1840 г.
Очман А. В. ЛЕРМОНТОВ В СТРАДАТЕЛЬНОМ ЗАЛОГЕ, ИЛИ ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННОГО. ОПЫТ КОММЕНТИРОВАННОГО ЧТЕНИЯ КНИГИ ВЛАДИМИРА БОНДАРЕНКО «ЛЕРМОНТОВ. МИСТИЧЕСКИЙ ГЕНИЙ».
Раевский Н. П. Рассказ о дуэли Лермонтова: (В пересказе В. П. Желиховской).
Ракович Д. В. Тенгинскiй полкъ на Кавказе;. 1819-1846. 1990 г.
Шан-Гирей Э. А. Воспоминание о Лермонтове.
Шан-Гирей Э. А. Воспоминания: (В пересказе В. Д. Корганова).
Шугаев П. К. ИЗ КОЛЫБЕЛИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ.
Криминальное чтиво pour ou contre
© Copyright: Натали Бриславская, 2018
Свидетельство о публикации №218091500792
Свидетельство о публикации №218091500792
Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.