Боян вещий, когда песнь творил, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками. Поздним вечером Владислав Бельский сидел в кресле перед камином и наблюдал пляшущие на поленьях лепестки пламени, словно это резвился детеныш солнца.
Просторная уютная квартира, большое сияющее окно, запах старой книги.
Путь пройдет по былинам нашего времени, а не по замыслу Бояна. Гостиная окутана покоем. Многое требовалось обдумать. Далекое прошлое, недавнее и будущее… Образы наплывали отчетливо, слово картины, как сны или кино с участием родных, друзей и множества прочих лиц из реального мира. Не придуманные сюжеты.
В комнату отворилась дверь.
– Это я! – весело сказала мама.
– Где ты так долго ходила? Я тебя заждался! – оставив хрестоматию «Летописи древней Руси» на подлокотнике, я подхватился с места и подошел к маме обнять ее.
– Примерь-ка, сынок, – сказала она с торжествующей улыбкой и протянула мне здоровенный сверток в серой оберточной бумаге, перевязанный крест-накрест бечевкой.
– Что это? – спросил я, с любопытством принимая пухлый подарок.
– Разверни, увидишь, – сказала мама игривым тоном.
Лучше малое имущество, добытое правдой, чем многое богатство – без правды. Владислав улыбнулся этой истине. Пламя в камине подмигнуло ему. К чему теперь эти воспоминания?
Мама стояла в трепетном ожидании: подойдет, не подойдет. Улыбка растаяла, глаза сосредоточились на мне, опустив перед собой руки, она напряженно сцепила пальцы. Я сел с неожиданной покупкой на пол. Дернув за конец веревки, развязал ее и вытянул совсем. Развернул плотную бумагу и поднялся, держа перед собой обнову.
– Это импортная куртка, – объяснила мама, наблюдая мое удивление, и важно добавила: – Китайская.
Глаза мои блеснули благодарностью.
– Ну же примерь, – поторопила мама с нетерпением.
Я послушно надел куртку. Она была ярко-синяя, с желтыми плечами и карманами, с капюшоном и теплой подкладкой.
– Спасибо, – промолвил я, застегнув молнию под самым подбородком, и прощелкал кнопками сверху вниз.
– Повернись, – серьезно потребовала мама. – Тебе очень идет. Вот так, хорошо, – поправила капюшон. – А я-то боялась, вдруг мала будет. Ты у нас хорошо подрос за лето. – Оглядела меня со всех сторон. – Чуть-чуть великовата, но это не беда. Так даже лучше. На вырост, – себе в оправдание добавила она. – Как удачно я зашла в магазин. Дело случая. Повезло…
В новой куртке я вскоре ощутил странность, теплом разливающуюся по всему телу, словно бы я оказался в надежных бережных руках. Куртка сделала меня неуязвимым к несчастьям. Я почувствовал себя так, будто погрузился в нирвану. Это состояние душевной легкости, покоя и гармонии с самим собой, мамой и целым миром оказалось очень приятным. Куртка сотворила чудо. Откуда взялось это сильное чувство? Истину придется поискать. Но как? Где? Это мне не известно. На пороге уже грозился холодом октябрь, и обновка будет хорошо согревать мое худощавое тринадцатилетнее тело, так что вылезать из нее не захочется. Я бросился к маме и обнял ее. Мы были счастливы: она от того что куртка пришлась в пору, а я от того что обзавелся чудотворной вещицей.
Потом мама пошла звать бабушку Нину, чтобы она тоже оценила мой прикид по достоинству, а я стал проверять карманы. В одном из них – грудном – обнаружился пакетик с запасными клепками. В других было пусто. Как вдруг в голову откуда ни возьмись полезли непонятные иероглифы: плотные, угловатые, чернильные. Они передавали мне необыкновенные таинственные ощущения. Я был приятно возбужден.
Долго продолжалось такое наваждение. Жена же этого не скрывала и рассказала о всем, что с ней произошло, князю, мужу своему. А злой змей силой овладел ею. Владислав вновь ощутил то приятное чувство легкости, тепла и счастья из далекого прошлого. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
– Хороша, – сложив перед собой руки лодочкой, покачала седой головой бабушка Нина, и в уголках ее глаз собрались лучистые морщинки. – Китайская, говорите?
– Да, – ответила мама с достоинством. – Китайская. Утепленная. Хороший покрой.
– Достала-таки, – порадовалась бабушка Нина, осматривая меня со всех сторон, и повелела: – Носи бережно и долго.
Смущенный избытком внимания я утвердительно кивнул.
Спустя некоторое время, к нам за тройкой яиц в долг заглянула соседка Валентина, и по маминой просьбе мне пришлось отвлечься от чтения на этот раз «Повести временных лет» и вновь надеть китайскую куртку.
– Где достала? – С живым интересом спросила Валентина – маленькая, пышная, курносая и с большим подбородком мать пятерых детей. Она принялась рассматривать меня со всех сторон так внимательно, точно искала в куртке хотя бы ниточный, но досадный изъян.
– В универмаге выкинули, – ответила мама. – Два часа в очереди отстояла. За мной и кончились.
– Кому везет, того и мышь подвезет, – сострила Валентина, одобрительно похлопала меня по плечу и ушла к себе печь блины.
Вскоре после этого на обеденный перерыв заехал домой отец.
– Петенька! – поспешила в коридор мама. – Пока накрываю на стол, поди, глянь, какую Славику обновку достала. – И крикнула мне в комнату: – Слав, поди сюда. Покажись отцу в новой куртке.
Теперь мне пришлось отвлечься от чтения сборника «Русский народный фольклор» (тоже пригодится для школьного сочинения), вновь нарядиться и предстать перед отцом в необычной куртке. Неужели и он похвалит мамину покупку века. Я послушно вышел в коридор. Поправив на носу очки, отец серьезно посмотрел на меня в куртке из далекого Китая и спросил:
– Сколько за нее отдала?
– Не очень дорогая, – ответила мама уклончиво. – Импортная.
Наверное, отец по маминой интонации понял, что расход вышел непростительно большим, но все же одобрительно кивнул и сказал мне строго:
– Береги эту куртку, Влад. Она не должна износиться, прежде чем ты начнешь зарабатывать сам. Уяснил?
– Да, пап, – ответил я покорно, хотя от этого пожелания мне стало не по себе – так грозно оно прозвучало.
Отца я боялся, слушался его безоглядно, как повинуются тирану, и старался во всем угодить. Лишь к совершеннолетию власть отца надо мной угасла. Тогда только я вздохнул вольно. Но чувство послушания засело в моей душе неискоренимо глубоко. Отец так считал:
Наказывай сына своего в юности его и порадуешься за него потом в зрелости, и придаст он красоты душе твоей. Иначе дождь прольется снизу вверх, а ветер задует себе навстречу и бедные станут править богатыми.
Владиславу померещилось строгое лицо отца, тогда он открыл глаза, и пламя в камине тотчас развеяло это суровое видение.
А с именем моим вышла дилемма. Природа его двойственна. По рассказу бабушки Нины, в результате продолжительного и ожесточенного спора у родителей случилась ничья: по документам я значился Владиславом, но мама все равно упрямо называла меня Славиком, а отец – Владом. Так был найден компромисс. Сама же бабушка Нина мечтала назвать меня Вальдемаром. К счастью, ее мнения никто не спрашивал.
После обеда я снова надел куртку и вышел во двор. Тут опять стали мерещиться волшебные китайские иероглифы. Они плавали вокруг меня какими-то необъяснимыми фигурами, навевали счастливые ощущения, внушали мне необыкновенные мечты. И были так очевидны, что когда я повел перед собою рукой, они замельтешили, словно в турбулентных потоках. Потом я решил схватить хотя бы один иероглиф, но каждый раз мои пальцы сжимали только воздушную пустоту. Что же они такое значат? Наверно иероглифы несли какую-то важную тайну. Но как ее познать? Странное это видение продолжалось несколько минут, а затем иероглифы растаяли в воздухе, словно снежинки от тепла.
Было пасмурно, серо и мокро. Друзья обступили меня с немалым удивлением. В яркой, теплой и новомодной куртке среди них я выглядел очень выразительно, словно восклицательный знак в конце восторженной реплики. Девочки Ира и Леночка-проститутка, изнемогая от любопытства, глядели на меня, как на сказочного принца, щупали ткань китайского происхождения и восторженно щебетали. Мальчики Женя Воронцов, Саша Алексеев и Сережка Костылев, поснимав с себя: кто пальто, кто плащ, кто телогрейку, стали по очереди примерять мою куртку, оценивая ее легкость, душевный уют и прочность. Ощущения, полученные от необыкновенной китайской одежки, каждый оценил по-своему возвышенным стилем:
– Класс! – выдохнул Сашка, когда вынырнул из нирваны, чтобы передать куртку Ворону.
– Она такая невесомая! – подивился Женя, воспарив на журавле среди облаков.
– Прекрасно! – выдохнул Костыль. – И чего стоила? – поинтересовался он, не торопясь возвращать импорт законному владельцу. – Походи пока в моей тужурке, – попросил он. – Я хочу прочувствовать.
Я разрешил ему поносить мою куртку несколько минут. В многодетной семье Валентины, где растет Костыль, давняя традиция: одежда переходит по наследству. Из трех братьев – Костыль самый младший, потому на нем пальтишки всегда заношены, штаны на коленях вытянуты, а в сандалиях фабрики «Скороход» обрезаны носки, потому что ноги растут быстрее, чем доходы семьи.
Весь остаток дня мы предавались мечтаниям. И таинственный Китай, где шьют такие хорошие вещи, увлек наши мысли безвозвратно. Дотемна мы строили новый шелковый путь.
Вечером посмотреть китайскую куртку забежала к нам тетя Маша. После обеда, проводив отца на работу, мама сразу же позвонила сестре и поделилась своей новостью. Тетушка, снедаемая не то завистью, не то соучастием, на полчаса пораньше отпросилась с кондитерской фабрики, где она делала конфеты, торты, мороженое. Мол, у родственников что-то случилось. Приехала на такси, вошла в гостиную и все изумлялась диковине, когда я, оторвавшись от изучения китайской каллиграфии по справочнику из отцовского книжного шкафа, предстал перед ней одухотворенный, как Будда.
Разморенный в теплой куртке я снова стал ловить китайские знаки, вращающиеся вокруг меня хороводом. Но схватить хотя бы один почему-то никак не получалось.
– Ну чего ты дергаешься? – возмутилась тетя Маша. – Стой смирно. Дай на тебя посмотреть.
Я перестал размахивать руками, но продолжал с любопытством наблюдать за иероглифами, боясь, что они вот-вот пропадут и оставят свою тайну не разгаданной.
– Я бы мужу такую взяла, – сказала тетушка, поворачивая меня во все стороны и разглядывая так внимательно, словно я только что прибыл с таинственного Востока. – Не знаешь, привезут ли еще?
– Не сказали, – ответила мама голосом, лишенным надежды.
Тогда тетя Маша произнесла мне странную фразу:
– Поздравляю тебя, дорогой, ты теперь стиляга.
После этого она притянула к себе меня, зардевшегося от смущения, и поцеловала в лоб.
– Если выкинут еще, займу для тебя очередь, – неуверенно пообещала мама.
– Хорошо, – ответила тетя Маша и снова обратилась ко мне по поводу куртки: – Я была бы так благодарна судьбе…
Но тут мне повезло: схватив, наконец, один зазевавшийся иероглиф, словно мотылька, я осторожно раскрыл ладонь и стал рассматривать его. Он весь состоял из палочек и завитков, а сверху был прикрыт крышей, как домик. Придя в себя на моей ладони, иероглиф медленно поднялся и поплыл по воздуху, чтобы присоединиться к родной стае.
– Можешь снимать, – наконец распорядилась тетя Маша. – Какой ты дерганный сегодня.
– И принимайся уже за уроки, – строго потребовала мама. – Скоро ужинать будем.
После этого они удалились на кухню, чтобы приготовить праздничный ужин, а я, повесив куртку на вешалку, вернулся в свою комнату разгадывать тайный смысл китайских знаков. Когда домой пришел отец, стол уже был накрыт: салат «Оливье», винегрет, бутерброды с колбасой и сыром, яблочный пирог, конфеты. Затем я сбегал в соседнюю комнату позвать бабушку Нину. Наконец все собрались за столом, и тогда отец открыл бутылку шампанского. В этот день я впервые попробовал спиртное. Так мы «обмыли» удачную мамину покупку со словами: «Пьем за то, чтобы куртка хорошо и долго носилась», словно это было бог весть что такое. День завершился счастливо.
В этот поздний вечер у камина Владислав понял, что не сможет уснуть, что всю ночь проведет в кресле. Глядя на пляшущее в дровах пламя, он утешался воспоминаниями, которые приходили ему яркими образами. Восхождение. От этой мысли по его телу вновь пробежала судорога. Предстоит очередное испытание. Его надо выдержать. Мысли о возложенной на него обязанности пробивались сквозь картины прошлого, тревожили и нервировали. Восхождение. Что же это? Церемония для самоутверждения? Но почему именно он? Отчего судьбе так угодно? И на эти вопросы, разумеется, ответы когда-нибудь найдутся. «Страх на тараканьих ножках ходит», – однажды сказала ему жена. Так же говорила мама, когда он боялся испачкать, порвать или раньше времени износить ту самую китайскую куртку. И тогда и теперь он должен тревожное чувство перебороть... А в сумрачной комнате покой. На стене тактично тикали такие тихие часы домиком, которые в другое время и не слышно, они отстукивали шаги крадущегося неизбежного завтра. Владислав смотрел на часы, и взгляд его карабкался по крутому скату их крыши, под которой жила кукушка, он мысленно двигался к вершине. Примерно через полчаса обе стрелки укажут на эту вершину, и птица прокукует полночь. Завтра он будет стоять на такой вот вершине, как на крыше мира, и созерцать оставшихся внизу людей. А те, что внизу, будут ждать от него важных решений. Их трудно будет принимать. Прежде чем властвовать над людьми, надо овладеть собой – так говорили древние предки. Сумеет ли он? Владислава беспокоили сомнения. Восхождение. Волнительный будет день. И войти в этот новый день надо смело, с достоинством, в совершенном спокойствии. На Владислава навалилась усталость. Но сон не шел, отгоняемый беспокойными мыслями, и вряд ли он уже в эту ночь придет. Стрелки часов движутся к цели. Утомленный рассудок пытался сбежать в прошлое. Что там за шум? Владислав вспомнил еще один день – пасмурный, прохладный, волнительный.
Однажды я возвращался домой из школы. Неспешно брел через Сиреневый сквер, разглядывая душистые соцветия. Дорожки среди кустов и деревьев лучами расходились от центральной клумбы переполненной желтыми и красными тюльпанами. В иной день на скамейках здесь просиживают время люди: старики читают газеты, мамы прогуливают своих маленьких детей, бабушки увлеченно что-то друг другу толкуют. На этот же раз моросящий дождь всех разогнал.
Когда я миновал клумбу с тюльпанами и зашагал по аллее среди старых деревьев, навстречу мне вышли трое рослых парней из старших классов. Они были в кожаных куртках облепленных металлическими заклепками и увешаны цепями. Чтобы так одеваться и носить стильную прическу: ирокез – как у одного, пышную гриву – как у другого или зачесанные набок длинные, на половину лица, патлы, требуются немалые деньги, которых у родителей не допроситься. Потому школьники, что помоложе, время от времени подвергались тщательной вытряске, словно бренчащие копилки. Моя импортная куртка тотчас же привлекла внимание металистов. Она гарантировала добычу. С этой мыслью молодые разбойники обступили меня с волчьим азартом.
– Выворачивай карманы, – строго потребовал невысокий, рябой, тот, что с ирокезом выкрашенным синей, желтой и зеленой красками.
– У меня ничего нет, – развел я руками.
– Не гони, – длинный парень с зачесанными на половину лица волосами, угрожающе поднес к моему лицу здоровенный кулак. – А то бить будем.
– Да нету ничего, – повторил я в отчаянии.
– Щас проверим, – сплюнув мне под ноги, сказал крупный округлый приятель с львиной гривой.
Бряцая заклепками и цепями, он отобрал у меня портфель и отшвырнул его в сторону, после чего завернул мне правую руку за спину. Я согнулся от боли в плече. С другой стороны меня так же схватил за руку длинный с челкой. Послышался треск пуговиц на моей рубашке. Не теряя времени, рябой принялся обшаривать карманы куртки. Ему попадались: трамвайный билет с дырочками от компостера, конфетный фантик, ластик – недостойные внимания находки он бросал под ноги. Не найдя ничего ценного, рябой так рванул накладной карман куртки, что оторвал его. Желтый лоскут повис, словно язык. Скорбь захватила меня. Я чувствовал удручающее безволие. Глаза застились влагой. Я всхлипнул от негодования.
– Отвали, нет у меня денег, – проговорил я горячо.
И тотчас получил от гривастого истязателя подзатыльник.
В этот момент из туманной серости на аллею выступил Женька Воронцов, или короче Ворон. Невысокий, хрупко сложенный, но с довольно крепкими руками. У него такое птичье острое лицо, которое, если раз увидишь – запомнишь на всю жизнь, а кроме того черные как смола волосы. Взгляд его, всегда серьезный, подсказывал: этот парень осознает собственную силу и превосходство. Ворон на два года младше меня. С десяти лет он занимается в секции карате, где тренер учит применять силу, знания и умения во имя обороны, добра и справедливости. В противном случае боевое искусство может принести вред и страдания. И вот застав меня в беде, Ворон бросил свой портфель на скамейку, скинул туда же пальтишко и двинулся в бой. Проделав необходимые для настроя изящные боевые движения, он атаковал хулиганов с ирокезом, длинной челкой на половину лица и гривастого и отделал каждого по всем правилам боя. Тренер по карате, случись ему тут проходить, остался бы его искусством доволен. Большие ни как не ожидали дерзости от малолетнего и, оставив меня, упорно ему сопротивлялись. Но юный каратист был проворен: меткие выпады, стойкая и упругая оборона, атака рукой, ногой с поворотом, снова удар правой… Красота. Стоя под деревом, чтобы не мешать, я восхищался неуязвимостью Ворона, его прекрасным владением телом, стойкостью. Обидчики зарабатывали синяки, падали, промахивались. Им никак не удавалось схватить увертливого противника. Наконец утомленные хулиганы отступили: кто сплевывал зуб с кровью, кто держался за подбитый глаз, а один из них так даже хромать стал. Когда они убрались прочь, Ворон поклонился им вслед, сложив у подбородка ладони лодочкой. После чего улыбнулся мне.
– Ты в порядке, Влад? – спросил он, убирая пятерней длинную челку с мокрого от пота лба.
Я скромно кивнул.
После этого мы, подхватив свои вещи, зашагали по аллее домой.
– Здорово ты их, – восхищался я. – Спасибо.
– Не за что, – ответил Ворон. – Получилась хорошая внеучебная практика. Очень полезная для отработки новых приемов.
– Вот уроды! – сказал я, рассматривая висящий лоскут бывшего кармана на своей куртке. – Оторвали. Что я родителям скажу?
– Пойдем ко мне, – предложил Ворон. – Мама пришьет его. Будет лучше нового.
Мы пришли в маленькую темноватую квартиру с одной комнатой. В ней было так тесно заставлено шкафами, тумбочками, кроватями, всюду сложены какие-то вещи, даже белье, приготовленное в стирку, лежало на полу, что негде повернуться. В углу возле окна приютился Женькин письменный стол с книгами, тетрадями, подставкой для ручек и карандашей. Ветхость и убогость этого жилища в старом доме наводили тоску. Тетя Катя – очень полная женщина с черными волосами, стянутыми на затылке в хвост, – занималась на этот раз стиркой. Когда Ворон объяснил ей причину моего визита, она попросила немного подождать. Поставила кипятиться на плиту большую выварку с бельем, дала нам по ломтю батона с маслом/сахаром и после этого занялась починкой моей куртки. Пока мы втроем сидели на кухне за разговорами в парной атмосфере с запахом стирального порошка, тете Кате удалось выпытать у нас все о произошедшей стычке с хулиганами. Затем она клятвенно пообещала ничего не рассказывать моим родителям. А между тем она пришивала карман моей куртки. Быстро она работала. Стежок за стежком тетя Катя все сделала так удачно, что никто не заметил повреждения, и я был спасен от гнева отца.
«Жизнь без мотива невнятна, – размышлял Владислав. – Она лишена смысла, инертна, слепа. За мысленным горизонтом не видно рассвета. Он, этот мнимый горизонт, пуст. Китайские куртки тоже выбросили в универмаге не без мотива – как раз к третьей годовщине с начала перестройки. Ворон, мой верный телохранитель, в тот памятный день в Сиреневом сквере бросился мне на выручку не без мотива. У отца, когда на меня хмурился, имелся свой мотив – внушить мне очередную вину. Все, что происходит вокруг, подчинено своему мотиву. О чем я?..» Так много бедствий на пути. Они разбили о рифы немало судеб. Лишь тот способен препятствия обойти, кто не лишен чувства мотива, кто может к нему прислушаться. Иногда он звучит от робости едва слышно, иногда навязчиво и отчетливо, иногда его не слышно совсем. Но если его выловить из всеобщего шума, можно выдержать любые испытания и достичь желаемой цели. Такова сила мотива. Если бы у первобытных дочеловеческих существ в Африке не было мотива освободить руки для успешной обороны от врагов, добывания пищи, ухаживания за потомством, они бы навсегда остались на четвереньках. Но мотив помог им подняться, одеться, построить цивилизацию. Человечество, продолжая следовать важному мотиву, совершенствуется. У каждого есть свой идеальный мотив. Но мы гордимся нашими отважными предками. Они выживали ради потомков. Делали открытия, воевали, заселяли новые земли. Старались для облегчения будущей жизни. Лишь тех, кто не прислушивается к своему мотиву, удача обходит стороной. Такие бестолково ждут ее день, ждут неделю, ждут месяц за месяцем, но дождаться не могут. Это бесполезное ожидание, как замена действиям, происходит от лености и ведет к атрофии созидательных сил. Невозможно представить того австралопитека счастливым, который всю жизнь безмятежно пролежал под пальмой. Нет, такого в те далекие времена не бывало. Между первыми людьми и людьми, живущими сегодня, протекает бурная река грехопадения. Но вина искуплена Христом. В молитвах к Богу мы просим прощения. Прощенному дается новый шанс. И тогда перед человеком открывается простор со множеством путей. И нужно среди них отыскать правильный. Но как это сделать? В поисках верного пути мы ошибаемся, терпим неудачи, начинаем сызнова. Но трудовое беспорочно, хоть мало, да прочно, – так говорила Владиславу любимая бабушка Нина. И тут припомнилось ему одно замечательное событие. В то далекое время оно произвело на Владислава глубокое впечатление. Яркое и неугасаемое.
Спустя несколько лет, прошедших со дня покупки куртки китайского производства, пал «железный занавес». Страна открыла себя миру. И мир нахлынул. Среди прочего мой родной город завалило китайской одеждой. Моя старая куртка мгновенно потерялась в еще более пестром, стихийном и красочном океане импорта. К тому же после нескольких осторожных стирок куртка все равно поблекла, в ней больше не осталось прежнего комфорта, тепла и чудесных наваждений. А вокруг в считанные дни горожане оделись в китайскую обувь, брюки, куртки; дети стали играть в китайские игрушки; в канцтоварах появились тетради, линейки, карандаши с загадочными иероглифами. Даже булавки стали китайскими. Вскоре в городском воздухе появился особенный новый запах – запах промышленного Китая. И только хлеб, водка и паспорт упрямо оставались русскими.
К тому времени, когда я впервые получил гражданский паспорт, то есть в шестнадцать лет, одеваться в китайское стало уже совершенно дурным тоном. Резкое слово «дерьмо» сделалось неотъемлемым эпитетом ко всему тому, что поставлялось из Китая. Это был запашистый, скоро линяющий, ломкий товар. Он вытеснил все то, что еще имело знак хорошего качества, и утвердился, казалось, навсегда. Лишь богатые могли позволить себе одежду, продукты, технику европейского производства. И это обстоятельство подталкивало меня к желанию во что бы то ни стало разбогатеть. Я много думал об этом. И однажды в поисках верного пути я вошел в светлую комнату бабушки Нины, пышно обставленную цветущей геранью, в терпком аромате которой можно было забальзамироваться на вечное хранение. И любимая моя советница с завязанными в клубок седыми волосами, покачиваясь в кресле, произнесла дрожащими губами:
– Богат восходит к пиру, а убог бродит в миру. Ты станешь успешным только в том случае, если длинная дорога будет казаться тебе короткой, а не короткая – длинной. Смело прислушивайся к шепоту твоего разума и доверяй своему сердцу.
Бабушка любила говорить загадками. В отличие от моего отца, всегда считавшего меня болваном, она верила, что внук растет умным, и все поймет верно. Я даже боялся в этой вере бабушку разочаровать. Но все-таки делал непростительные промахи.
– А разве это возможно? – усомнился я по поводу длины дорог.
– Вовсе нет, милый, – категорически ответила она.
Так бабушка Нина подсказала мне великий мотив на всю жизнь.
А между тем товары, отмеченные ярлыком «Made in China», уже захватили все рынки, лавки, магазины нашего города. Странным казалось то, что все эти вещи быстро изнашивались, ломались, портились. Благо, что дешево стоили, и покупатели приобретали новые, отчего оборот китайской продукции на радость местным продавцам увеличивался. Зачастили поезда в Китай. И это был короткий путь к успеху. Тогда я рассудил так: чтобы носить итальянскую обувь, английские костюмы, пальто и шарфы, обливаться французским парфюмом, придется торговать дешевой китайской продукцией. Следовательно, иметь дело с Китаем не так пошло, как думалось прежде.
В то время я плотно увлекался историей и мифами буддизма.
И появилась у меня id;e fixe, на ней надо было сосредоточиться, и стала она занимать все мои мысли.
– Если решил податься в купцы, – говорила мне бабушка, – то должен уметь купить себе на пользу все, хоть даже мертвеца, важно что из добрых побуждений, и тогда будет тебе и удача и богатство.
Чтобы стать успешным коммерсантом, по окончании школы я поступил в университет на китайское отделение иностранных языков. Таким образом, обойдя все ложные пути, я сделал свою дорогу к успеху короче. Потом я стал ездить в Китай. И торговля заладилась.
Такой получился маршрут.
«Не клади поленья рядом с огнем, – предупреждал Влада отец. – В камине он полезен, давая тепло и развлекая ум смотрящего на него человека. Но если вырвется наружу, берегись, он уничтожит дом дотла». Такова двоякая природа огня. С тех пор как его приручили, человек лелеет его и боится. В огне соперничают дух благодати и зла. Со дня библейского грехопадения человеческая природа тоже двойственна. В одних случаях человек добродетелен, в других – вязнет в пороках. Жить праведно мало кто способен. Тем более правитель. Впрочем, жил один – полубог. И страдал за веру свою в людей, спасая их души, а простив всех, стал править ими. Его предавали и почитали. Он взошел на гору с крестом согнутый, истерзанный в кровь, худощавый, и был распят на нем. Он не стремился к власти, но приобрел ее. А после смерти своей физической воцарился рядом с Отцом и Духом Святым. С тех пор всяк исповедуется, кается, причащается в храмах Его. Идет в храм Его и молится о защите и спасении. Тщиться жить совестливо. И вновь ошибается. Но Бог желает нашего прощения. И всякого прощает. Прощает пришедшего к Нему. А после настанет Суд. И каждому воздастся по справедливости. «Сколько раз я ошибался? – задумался Владислав, глядя на огонь в камине, словно бы спрашивал у него. – С детских лет мне прививалось чувство вины. Отец наказывал строго. Часто за то, что я вообще оказался под рукой в ненужный час, в ненужном месте. Бежать я хотел от него». Чувство вины, привитое в юном возрасте, глубоко засело осколком льда в его мальчишеской душе. И осколок этот не выплавить оттуда уже никогда. Он привык носить в себе вину. Всех неудач причины он искал, прежде всего, у себя. И доверял окружающим. Особенно верным друзьям доверял. Они-то лучше знают, как правильно поступить в той или другой ситуации. Они ценили сговорчивость Влада, часто используя это свойство его в своих целях. Если отец считал сына конченным дураком, то друзья, напротив, умнейшим и талантливым во всех отношениях. Владислав никогда не делился с отцом своими переживаниями, успехами, тайнами. Все это отец высмеивал. И было тяжело от его непонимания. Был случай, когда много-много лет назад, Влад лет девяти, принес в дом выпавшего из гнезда галчонка, чтобы выкормить его, пока тот не научится летать. Увидав птенца, отец разочарованно покачал головой и сказал: «Глупец, этот слабый недоносок должен был сдохнуть в когтях кошки, а ты спасаешь всякую обреченную на смерть ошибку природы, это уродство даже не способно усидеть в родном гнезде. Ты спасаешь такое же убожество, какое ты есть сам». – «Пап, а что, если его нечаянно спихнули?» – едва не плача, спросил Влад. «Вытолкнули слабака, потому что он никому не нужен», – с презрением ответил отец. Шмыгая носом, пряча полные слез глаза, Влад вышвырнул птенца во двор, где через несколько минут коты оставили от него лишь несколько выпачканных кровью пушинок. А после Влад спрятался в своей комнате и, обливаясь слезами, просидел там, пеняя на свою безмозглость. Только любовь матери, скромной, кроткой женщины, утешала Славика, едва помогая ему поверить в свои силы и здравый разум. «Какой ты у нас умный, – улыбалась она, глядя в школьный дневник сына. – А вот мне природоведение не давалось. А папе, скажу тебе по секрету, – математика. У него были одни трояки. Ты у нас лучше всех». И Славик благодарил ее за эти волшебные слова. Благодарил бабушку Нину за мудрые советы. Благодарил друзей за их всепонимание. А между тем не мог полюбить себя. «О чем это я опять? Да… Сколько раз я ошибался? – задумался Владислав. – Я делал много ошибок. Чужое мнение важнее собственного. Я теперь привык жить для общества, делать то, чего от меня ждут, и говорить только то, что нужно другим, даже если думаю иначе. Когда-то было так просто выполнять требования учителей, друзей, семьи. Но верность друзьям не раз подводила. Нет, нет, нет… не то… Сейчас в этот вечер перед восхождением вовсе не хочется думать о печальных событиях прошлого, но эти мысли слишком навязчивы, сами лезут на ум, как будто это отец специально подсовывает их, чтобы растревожить совесть». Один случай вдруг пришел Владиславу на память. Не случай даже, а происшествие, которое имело значение в дальнейшей его судьбе. И так отчетливо послышался голос отца: «Что я говорил! В нашем безмозглом сыне сидит закоренелый преступник!» Но это крик наваждения. На самом же деле отец о поступке ничего и знать не знал. Надежная была дворовая компания. Вот уж поистине связал черт веревочкой. И вспомнился Владиславу тот давний случай, что до сих пор неприятно щекочет его совесть.
Однажды на летних каникулах Костыль доискался истины: чтобы разбогатеть, надо что-нибудь украсть. Он даже нашел вскоре, что именно следует похитить. А потом выложил свою тайную мысль друзьям.
– И какова моя роль? – неохотно поинтересовался я.
– Хозяин мотоцикла обычно приезжает обедать в десять минут второго, – начал объяснять Костыль. – На холостом ходу отведешь мотоцикл в глухой переулок, где был склад стройматериалов. Там всегда висит ржавый навесной замок. И будешь свободен.
– Для чего это нужно? – все еще сомневался я.
– Не тупи, – ответил Костыль. – Продадим мотоцикл, деньги поделим поровну, все роли распределены. Покупатель уже дожидается.
К пятнадцати годам Костыль вытянулся, стал худощавым, отпустил длинные волосы по плечи. Брови у него разрослись косматые, как сосновый бор, выросший на берегу серебристых озер – его сияющих серых глаз. Внешне сдержанный, но в душе Костыль полон страсти и отчаяния – эти чувства, иногда прорывающиеся наружу, выражались в его авантюрных поступках. Костыль среди моих друзей – самый предприимчивый. Он впоследствии сделал успешную карьеру. Окончив университет, работал юристом в мэрии, а потом вошел в Совет директоров торговой фирмы «Алексеев и Ко». Отец его университетского приятеля Игоря Волошина был крупным чиновником при Министерстве экономического развития. Он дал рост сыну. А сын, то есть Игорь, потянул за собой Костыля. А Костыль потянул за собой Влада. Затем Влад притянул к себе Ворона, который прежде ездил с ним в Китай за товаром как оберег от всех напастей. Тогда Ворон и возглавил охрану «Алексеева и Ко». Но все это было потом.
В назначенный день я пообедал, надел серенькую неприметную футболку и пошел угонять мотоцикл, как было уговорено.
Мотоциклист и в самом деле въехал во двор как по расписанию – около десяти минут второго; остановился возле дома, заглушил двигатель, забрал ключи и, на ходу снимая шлем, вошел в подъезд. Дождавшись, когда за ним хлопнет входная дверь, я вышел из тени дерева, кивнул сидевшей на скамейке Леночке-проститутке и направился к мотоциклу.
Передо мной стояла «Ява», мечтать о которой мне было совершенно бесполезно, потому что в семье никогда не нашлись бы деньги на такой дорогой подарок. Оглядев сверкающего на солнце красавца, я провел ладонью по теплому вишневого цвета баку, взялся за руль и сдвинул мотоцикл с места. Не теряя времени, прилагая богатырские усилия, я повел его в указанное место. Всего несколько минут потребовалось, чтобы мотоцикл исчез со двора без случайных свидетелей. И путь до бывшего склада строительных материалов не показался мне длинным. А там ждал Алексеев. Он сидел на корточках, облокотившись на фонарный столб, и курил.
– Только не провали дело, – сказал я, едва только отдышавшись, и отер ладонью потный лоб.
– Не учи соловья петь, – ответил Алексеев, отбросил окурок щелчком, подошел к «Яве», окинул ее взглядом и принялся за дело.
Он был настроен решительно. Вскрыв коробку под замком зажигания, вытянул провода и быстро заработал тонкими пальцами.
– Вали домой, – сказал Алексеев, когда я слишком склонился над его работой, и тень от моего носа стала ему мешать. – Дальше я сам.
Убедившись, что этот юный механик ловко управляется с цветными проводками, я послушно удалился.
Во дворе, когда я проходил мимо, было все так же спокойно. Леночка-проститутка сидела на скамейке, пряча глаза в книге, которую якобы читала. Я подмигнул ей, мол, все хорошо, и вошел в свой подъезд. У этой девчонки была своя задача в плане Костыля. Ей требовалось дождаться, когда выйдет отобедавший хозяин мотоцикла, обнаружит пропажу и броситься к ней с расспросами. Тогда Ленке придется невозмутимо врать, что видела, как большой бородатый дядька в кожаной куртке сел на мотоцикл и поехал во-о-он в том направлении. А больше ничего ей не известно. Как задумано, так и сделано, в точности по неписанному Костылем сценарию. Позже Лена рассказывала, что на допросах в милиции она отвечала на одни и те же вопросы и все врала слово в слово одинаково, пока ее не отпустили.
Тогда ей было всего четырнадцать. Она носила длинную пышную прическу с начесом, подкрашивая синькой светлые пряди у висков, глаза подводила тенями, под блузку ничего не надевала, а короткая клетчатая юбка не мешала любоваться ее стройной красотой. Такой вольный вид девушки не мог вызывать доверия, но простодушие, твердость ее голоса и невозмутимость все-таки убедили следователя, что лгать ей совершенно незачем.
Алексеев управился мигом. В технике он разбирается отлично. И по физике ему всегда ставили твердую пятерку. Он любит всякий раз на деле применить свои знания. Оседлав мотоцикл, Алексеев тремя рывками нажал на педаль. Взр-взр-взрычал с жутким треском мотоцикл. Алексеев покрутил ручки руля и в следующую минуту с неистовым ревом погнал по улице в указанное Костылем место. Это было недалеко. Алексеев миновал перекресток, затем выехал на главную улицу, промчал по мосту над рекой Калинкой, свернул направо и подкатил к углу здания лодочной станции. Здесь его ждал Ворон. Приняв эстафету, Женя помчал вдоль по набережной к дому, где жил Костыль. Нужно было забрать его и отвезти за город в автомастерскую, где работал покупатель. Костыль, как по горячим углям, беспокойно топтался на месте под развесистой старой ракитой. Техники он боялся. Костыль мог составить безупречный план угона мотоцикла, но сесть за руль не решался. Скованный страхом, он падал даже с велосипеда, и не мог проехать хотя бы несколько метров. Такая у него была странная фобия. На этот раз Костыль трепетно сел позади Ворона, вцепился в него пальцами, зажмурился. Так и проехал весь путь: ни жив ни мертв.
Когда они примчали к автомастерской, она была закрыта на обеденный перерыв, но покупатель ждал их на скамейке возле шлагбаума и ел бутерброд, запивая его чаем из термоса. При появлении «Явы» этот большой, толстый, в грязном замасленном синем комбинезоне автослесарь положил бутерброд на скамейку, поднялся и подошел к мотоциклу, воодушевленно потирая руки.
– Хорош, хорош, – весело похвалил он и похлопал сильной ладонью по сидению. – Молодцы.
– Все как уговорились, – напомнил ему Костыль.
– Ну разумеется, – кивнул автослесарь и полез в карман комбинезона.
Вынув пачку денег, он вручил ее Костылю. Тот пересчитал под бдительным надзором Ворона и остался доволен. Сумма оказалась по-честному верна.
– Шагайте, ребята, с Богом, – сказал автослесарь. – Дальше моя работа известная.
– Удачи вам, – сказал Костыль, пряча деньги в карман куртки.
Попрощавшись с автослесарем, друзья зашагали к шоссе, где была остановка. Спустя десять минут автобус привез их к Сиреневому скверу, где Костыль отдал выручку Ире. В сопровождении Ворона она отнесла деньги домой.
Вся операция была проведена так безупречно и скоро, что к тому времени, когда бывший хозяин мотоцикла вышел во двор, Ира уже прятала деньги в обувную коробку с демисезонными туфлями, что хранились под ее кроватью.
Таким образом, в краже мотоцикла участвовали все члены дворовой шайки в возрасте от тринадцати (столько было Ворону) до семнадцати (столько было Алексееву) лет. В тот же день по заявлению мотоциклиста в милицию было заведено уголовное дело. Его вели месяц, вели год, вели много лет. Вот уже двадцать и три года прошло с того волнительного дня, а тайна кражи мотоцикла «Ява» так и осталась не раскрытой.
Ночная тишина окутывает гостиную. Только часы вышагивают да в поленьях пламя потрескивает, словно бы отстукивая маленькими каблучками некий ритуальный танец шамана перед важным событием. В этой его пляске Владислав обнаружил ритм собственной жизни – все ускоряющийся, беспокойный, волнительный. Стремление к покою всегда пресекалось неожиданными обстоятельствами. Поперек течения не поплывешь – снесет. Он двигался по воле судьбы, словно в подгоняемом ветром ботике с широко распахнутым парусом, устремленный к новым открытиям. Что может быть проще? Поддаться воле ветру. И паруса несут его, повинуясь дыханию стихий, несут к неведомому. Владислав смирился с неизбежностью тех забот, суеты, разговоров, дел и дум, когда приходится цепляться за все то, что судьба предлагает и к счастью хорошо воздает за то, что он не противиться ей, а следует ее прихотям. И все это не от того, что так уж высоко ценил он свои поступки, а потому, что доверял близким ему людям, что вели его к успеху. Вместе они – сила, которая толкает каждого наверх. Судьба свела их однажды не для того, чтобы вести бесполезную жизнь, а для чего-то важного. Владислав надеялся, что курс его предопределен и верил в удачу. «Справедливо ли a priori действовать так, как хотят люди моего окружения или было бы лучше поступать только по своему разумению?» По достижении совершеннолетия в двояком имени Владислав, от отца и от матери, всякое соперничество прекратилось. Оно стало единым целым. И Владислав наконец почувствовал себя самостоятельным человеком без внутренних конфликтов, прежде возбуждаемых в нем отцом и матерью. Он достиг гармонии. Создание торговой компании под руководством Алексеева тоже оправдало его ожидания. Дуб силен крепкими корнями, а человек надежными друзьями. «Отчего все-таки жизнь складывается так, а не иначе, – задумался он. – Судьба окутана мистицизмом». Владислав не станет водить машину, потому что за него это всегда делают другие – это от привычки быть пассажиром. Ему полагается личный водитель. Однажды в юности Владика потряс жуткий сон: приснилось, как сел он за руль, как поехал он по городу, как заглох посреди улицы двигатель – ни вперед, ни назад машина не трогается; паника охватила его, захватила всю душу, ухватила и сковала страхом; жмет Владик на педали, крутит руль влево, вправо, дергает рычаг переключения скоростей – не поддается машина, упрямая машина, злая; а позади и вокруг уже очередь в три ряда из автомобилей собралась, длинная, растущая собралась – всем Владик проезд перекрыл, потому что машина его встала поперек дороги, не слушается; и сигналят ему, и торопят его, и проклинают неистово матом, непрошибаемая образовалась пробка, а двигатель все не заводится, и чудится тогда Владику, будто не в машине он сидит, а на бесе рогатом, и сволочь эта вертит ушастой башкой, упирается и ухмыляется злобно, и Владик беспомощно озирается, не зная, как спастись, а толпа с угрозами окружает его темной, удушливой, рычащей волной, и Владик, заслоняясь от нее руками, от страха вскричал и тогда только проснулся. Все обошлось. Это сон такой. Сильное впечатление он оказал на Владика. Своей машиной он никогда не обзаведется. Так и следует по жизни пассажиром. Возить он никого не станет. Не по чести сани. Достоинство бы свое сберечь. А когда в России правил порядочный человек? Бескорыстный, сильный, мудрый правитель. Бывало у каждого по какому-нибудь хорошему благородному признаку, но прочие качества в большинстве своем забивали всякое великодушие. И вроде бы желают вытащить страну из хомута нищеты, лжи, пороков и отчаяния, да потуги тщетны. Но совестливый человек не идет во власть. Ему такого не надо. А всё лезут в нее алчные наглецы. Лезут к обильной, нескончаемой кормушке. Едят вдосталь, а сами ничего взамен народу своему не дают, обещания свои не выполняют. При дороге жить – всех не угостить. Но Россия полна прекрасных, образованных, талантливых людей. Они лелеют надежды. Но те, что не уехали из страны по мановению американского доллара, вынуждены подчиниться порядку здешней жизни, разочаровываются, отчаиваются, тонут в собственном бессилии. Таких большинство. И тают мечты. Бедность захлестывает волнами. Не многие умудряются хитростью, умом, изворотливостью обеспечить себе достойное существование. Нам бы так пахать, чтоб мозолей избегать. «Почему именно я?» – вновь спросил себя Владислав. Не находилось ему ответа. Лишь пламя в камине что-то невнятно выдохнуло.
Вот что еще пришло на память. Погожим осенним вечером Ира, Алексеев и я сидели на скамейке во дворе и с упоением предавались мечтаниям. Мы решили, что можем создать торговую компанию и хорошо зарабатывать. Пока учимся в своих университетах можно хорошо подготовиться к осуществлению этого плана. Один за другим мы станем дипломированными специалистами. Остальные потом примкнут. Ворон еще не пришел из армии, Костыль учится на юриста в Москве, Елена проходит журналистскую практику в Петербурге. Но мы все равно рассчитывали на всех. И Алексеев, чья идея зрела в наших головах, уже распределил наши роли. Нужно было с чего-то начинать.
– Лучше торговать, чем воровать, – вдруг вспомнила Ирина давнюю историю с мотоциклом.
Эта девушка среди нас была самой серьезной. Деловой стиль ее внешности придавали очки в темной оправе, убранные назад, гладко причесанные волосы, стянутые на затылке в длинный хвост, а также брюки, кофты, которые она носила, укрепляли впечатление строгости ее нравов – так она походила на профессоршу. Вырученные от продажи мотоцикла деньги, ей пришлось хранить в обувной коробке больше месяца, это на тот случай, если кто-нибудь из участников кражи попадет под подозрение, и в его квартире следствие учинит обыск. Так велел Костыль. Но все обошлось. Каждый, получив свою долю, мог распоряжаться ею по своему разумению. Лишь Ира умудрилась не только сохранить свои деньги, но значительно их приумножить. На протяжении нескольких лет она давала всем желающим взаймы под проценты. И не обманулась в своем риске. Деньги были послушны ей, как солдаты Суворова в бою. Талант Иры правильно распоряжаться деньгами очень бы пригодился в создаваемой нами торговой компании. В тот осенний вечер во дворе она утвердилась в предложении Алексеева.
– Недавно я продал свой китайский магнитофон и купил модные джинсы, – сказал Алексеев. – Правда, пришлось немного добавить.
Посмотрев на рваные дыры с растрепанными краями, зияющие на его коленях и выше, Ира с презрением ухмыльнулась, а я снисходительно улыбнулся Сашкиной шутке. Он был полноватый, румяный, с короткой стрижкой выпускник физико-математического факультета. Взгляд под низкими бровями его казался суровым. Светлые глаза притягивали такими глубокими зрачками, в которые можно было навсегда провалиться. Но души он был широкой. Его идея объединить нас всех в одной фирме не поддавалась возражениям.
– Надо в Китай ездить за товаром, а тут продавать, – рассудил я. – Так будет выгоднее.
Мои познания этой далекой страны удивляли друзей, словно бы я там родился. Язык мне давался легко. Китайские иероглифы раз и навсегда поселились в моей голове бесчисленной армией. Не хватало только разговорной практики. Я надеялся, что Алексеев осознает мое предложение, и запустит в дело.
– Для этого потребуется стартовый капитал, – тяжело вздохнул он.
– Я могу сделать приличный взнос, – спохватилась Ира.
– Я кое-что зарабатываю переводами, – признался я. – Дорога в Китай не такая длинная, как может показаться.
– Отлично, – встрепенулся Алексеев. – Надо будет поговорить с Ленкой, когда вернется, и Костыля потрясти. Наверняка чего-нибудь добавят ради общего блага. А пока расставим точки над ё.
Мы переглянулись звездящимися взглядами. Уж больно хороша была новая идея. Надо решительно за нее взяться. И мы взялись.
В нашем общем сибирском разуме уживаются два имени, две религии, две морали: добродетели и злодеяния. Между этими моралями делаем мы выбор, согласно здравому смыслу, и отдаем предпочтение той, что более всего согласуется с нашим нравственным идеалом. Такое положение выработал для нас предводитель наш и философ Алексеев.
Вначале у нас произошел досадный прокол. О неудачах и вспоминать не хочется. Но если кратко… Алексеев договорился с покупателем о сделке, взял на себя кредит, купил в Китае технику: магнитофоны, колонки с басами, наушники всякие и прочие товары, пользующиеся хорошим спросом. Сам проверил правильность оформленных документов, привез, проследил за погрузкой/разгрузкой. Покупатель, он же владелец магазина – лысый, с внушающей доверия улыбкой, радушно весь товар принял на реализацию. Но с деньгами, признался, вышла осечка. Банк отказал ему в выдаче кредита. И потому попросил Алексеева подождать выплаты до продажи товара. Делать нечего, с досадой согласился Алексеев, и подписал по этому поводу новый договор. Проходит срок, а владелец магазина денег не дает. Говорит, никаких обязательств не давал. А в договоре? А в нем ни сроки выплаты, ни санкции в случае задержек, ни случаи банкротства не оговорены. «Лучше надо было договор читать», – возмутился Костыль (он был у нас на каникулах). Тогда пришел Алексеев к владельцу магазина с угрозами. А тот в ответ своих братков с пистолетами позвал, и пообещал закатать в асфальт, если тот упрямиться будет. Словом, кинули Алексеева. «Нам нужен опытный юрист, чтобы впредь подобных промахов не допускали», – сказал я. «А с кредитом теперь как? – напомнил Костыль. – Проценты набегают». – «Самое реальное взять новый кредит и погасить предыдущий», – предложила Ленка. «Еще есть мнения?» – спросил у нас Алексеев. «И сколько лет мы будем нырять из кредита в кредит? – тяжело вздохнул я. – Эту кабалу можно на всю жизнь растянуть». – «А что ты предлагаешь?» – хмуро поинтересовался Костыль. Вопрос повис в воздухе. «Я знаю, – сказала Ира, и мы все обернулись к ней с надеждой в глазах; она продолжила: – Поговорю с отцом. Попрошу его выручить. Он давно собирался продать гараж. Кое-что добавим из своих сбережений и погасим этот проклятый кредит». – «Думаешь, твой отец согласится?» – недоверчиво спросил Алексеев. «Попробую его убедить», – ответила она. И убедила-таки, кредит был вскоре погашен, а урок пошел всем на пользу.
С тех пор прошло семь лет. Когда я работал коммерсантом в фирме «Алексеев и Ко» мне приходилось сопровождать наших директора, бухгалтера и юриста в Китай. Или в качестве переводчика принимать китайских партнеров у нас. Иногда переговоры проходили в таком напряжении, что после я чувствовал себя так, словно меня пропустили через пекинскую соковыжималку. Я понимал: ведь если будут нарушены принципы чести, справедливости и нравственности, то встречи не приведут к успеху. К сожалению, среди нас только я один прислушивался и стремился к этим канонам, словно Бодхисаттва.
Одна из встреч в Чжэнчжоу, где проходили переговоры между директорами Алексеевым и господином Лю Ченом о торговле музыкальным оборудованием, потребовала от меня находчивости, выдержки и напряжения ума. Господин Лю Чен как будто бы во всем соглашался, Алексеев воодушевлялся, но я чувствовал, что до истинной договоренности между ними еще слишком далеко. Так и вышло. Господин Лю Чен не станет подписывать бумаг до тех пор, пока не увидит выгоды для своего предприятия. Ради спасения контракта пришлось мне призвать весь свой дипломатический талант.
– Если вы откажетесь снизить стоимость товара, нам придется искать другого производителя, – с холодной решимостью заявил Алексеев.
– У вас замечательная продукция, но стоимость оптовой поставки высока. Мы не сумеем найти покупателя в России, – вежливо перевел я.
– Да, но снизить цену невозможно. Она и так мала. В противном случае, у нас будет низкий доход, и моя компания потерпит убытки, – ответил господин Лю Чен.
– Если мы опустим цену, наше предприятие разорится, – заострил я углы. – А более дешевой продукции во всем Китае не найдете.
– Вы могли бы снизить себестоимость, используя компоненты из более дешевого материала, – сказал на это Алексеев.
Тут я перевел дословно.
– Да, но это снизит качество товара, – утвердительно покачал головой господин Лю Чен. – Покупатель будет разочарован.
– Из-за низкого качества покупатель будет искать технику другого производителя, – перевел я Алексееву.
– Тогда я не стану с вами сотрудничать, – сказал мой шеф сердито. – Этот контракт нам не выгоден.
– Мы согласны подписать контракт, но при одном условии, – стал выкручиваться я. – Если вы увеличите гарантию от производителя на пять лет вместо года.
– Это возможно, – согласился господин Лю Чен. – Но качество продукции будет хуже. Ваши покупатели завалят нас претензиями. Нам придется отвечать.
– Хорошо, мы найдем более дешевые комплектующие, снизим себестоимость и повысим гарантию до пяти лет, – продолжил я играть с огнем, чувствуя, как от волнения колотится мое сердце.
– Отличный ход, – заметил на это Алексеев и, удивляясь неожиданной сговорчивости китайского партнера, пристально поглядел на меня. – Увеличение срока гарантии вполне разумный компромисс.
– Мы согласны, – перевел я. – В случае поломки прибора в течение пяти лет у покупателя будет выбор в приобретении дорогих или дешевых комплектующих для бесплатного ремонта.
– Согласен, – просиял господин Лю Чен. – В контракт будут внесены правки. А сейчас предлагаю сделать перерыв. Я приглашаю вас на ланч.
Это я перевел точно как сказано.
– Благодарю, – ответил Алексеев и поглядел с царственным достоинством победителя на сидящих слева от него Ирину и Костылева.
Оба пребывали в некотором ошеломлении, но благополучный исход переговоров порадовал их, а торжествующий взгляд Алексеева вывел из состояния оцепенения.
– Я думала, мы застрянем надолго, – вполголоса проговорила Ирина Костылеву, собирая бумаги в папку.
– Чую, Бельский приложил немалые усилия, чтобы задать директорам ускорение, – ответил он иронично, кивнув в мою сторону.
Стремительно развивалась фирма «Алексеев и Ко». Она превратилась в крупнейшую торговую корпорацию со множеством филиалов в разных городах России. Центральное правление с торговыми залами переехало из небольшого магазина в здании XIX века, что на улице Иртышской, в новое высокое здание с огромными витринами, что было выстроено в центре города на улице Ленской возле Центрального парка. В солнечные дни наша «высотка» сияет как глыба льда, а с пятого этажа, где проходят совещания, открывается вид на старый район с черепичными крышами, узкими улицами и скверами. Над главным входом в магазин над вывеской «Алексеевский» белеет эмблема – цветок лилии с шестью лепестками – символ чистоты помыслов.
– Наши филиалы должны появиться не только в России, но и в соседних странах, – заявил Алексеев, открывая очередное собрание директоров.
– Правила в нашем случае простые, – в свою очередь рассуждал Костылев: – с китайцами – не покупать шкуру неубитой овцы, с покупателями – не продавать шкуру неубитой овцы.
Да, Костыль невероятно мудрый среди нас. Худощавый, с косой челкой и короткой бородкой. Всегда в деловом костюме, непременно с галстуком. Он крепко стоит на страже интересов нашей компании, выправляя дела с юридической тщательностью и надежностью.
– Порядочный человек в нашем деле – это не профессионально, – заметила далее Ирина, теребя пальцами коралловое ожерелье на шее (недавний подарок Ворона). – Здесь мы не друзья, а партнеры. Гермес нам в помощь.
Участники совещания согласно закивали ей в ответ.
Тут Владислав встрепенулся, поглядел на пламя в камине и понял, что задремал. Сон, который он только что успел посмотреть, был не интересным. Он выдался не пророческим, а историческим, потому что в сюжете его оказались давно свершившиеся дела. Это обстоятельство окончательно пресекло попытку бегства его сознания из бодрствования в спящий режим. Владислав потянулся в кресле. Сон лучше всякой ворожбы. Да не о том все это. Впрочем, не удается вспомнить, кто и за что стал называть Леночку проституткой. Владиславу казалось, что она появилась на свет уже с этим ярлыком. Ведь рождаются люди с врожденными талантами: пожарные, летчики, космонавты, но не всегда они становятся таковыми. А Леночка родилась красивой. Когда она начала ходить в школу, то среди одноклассниц оказалась самой привлекательной, и мальчики испытывали к ней неуемный интерес. Леночке доставалось больше всех: ее дергали за косички, подмигивали ей во время урока, делились с ней конфетами – словом, всеми способами добивались ее внимания. Она росла в окружении ревности и зависти. Девчонки между собой прибавляли к ее имени не самые лестные эпитеты, но охотно с ней дружили, удивляясь ее внутренней свободе. В дворовой компании Леночка чувствовала себя привольно. Красота, доброта, романтичность притягивали к ней с медовой силой. Ворон, Сашка и Костыль оберегали ее, как рыцари. И Леночка благодарила их лаской. К шестнадцати годам она превратилась в изящную, светлую, стройную богиню любви. Она любила так искренне, так глубоко, так самозабвенно, как лучшие героини ее любимых книг, и отдавалась друзьям со всей душой. Мальчики верили: переспи с Ленкой, и родится свежий роман в твердом переплете. И хотя никому из них не хотелось сделаться отцом нового художественного произведения, они все-таки не могли удержаться от соблазнительных чар подруги. Но Ленка была справедлива. В особые дни, которые девушки называют «месячные», она предупреждала друзей с загадочной улыбкой: «Сегодня я начала новый роман. Ко мне нельзя. Сообщу, когда дочитаю». И мальчики понимали, что ****ься с Ленкой временно нельзя, что придется набраться терпения. Слишком навязчивых из них она пугала кровожадным демоном Монструацио, который пьет ее кровь в эти дни, и мальчики не должны его раздражать. В противном случае, она не сможет их впускать, как прежде. Мальчики ждали, а пока ждали, фантазии их становились все более изощренными. И когда проходило, наконец, это невыносимое время томления, Ленка кокетливо сообщала: «Я читать закончила!» Никого из них не интересовало, что такое она читала. Только Владик знал: из книг она черпала какой-то романтический вздор. Были бы книги хороших авторов, а то бульварщина всякая, которую и любить-то не за что. Из-за них, этих безнравственных книг, Ленка истинную любовь и пошлые страсти не различала. И некому было подсказать ей, направить по истинному пути. Ведь вечно занятые работой взрослые ни о чем таком не догадывались. Юная компания переселилась в мир блаженствующих дэвов. Здесь правит Вашавартин – самый могучий, счастливый и радостный царь. Всякому охотно было бы стать его подданным. И Ленка играла честно. Ей нравилась эта приятная, трепетная, властная роль покорительницы мальчишеских сердец. Она как будто нарочно была создана для Сережки, Женьки и Сашки – трех разгоряченных страстью друзей. К восемнадцати годам изобретательная Лена научилась воплощать их самые смелые фантазии. В то время как Влад листал книги в соседней гостиной, читал, читал и читал их, эти четверо вдруг превращались в охваченную безумной страстью нечисть со множеством рук и ног вместо щупалец. Им нравилось изображать эту тварь, научного наименования, которой они не знали, и между собой называли «Обтрахия». И пока старшие Саня и Костыль колебались где-то внизу со вздохами и стонами, Ворону доставался Ленкин ласковый и нежный рот. Она облизывала его хулигана до умопомрачения, и он думал, что в таком положении ему повезло больше всех. Эти их отношения способствовали усмирению разгоряченного духа вожделения. У Лены такие сношения затем выливались еще и в сочинительство ошеломительных стихов. В основном о превратностях любви. В те годы она успела перепробовать все возможные варианты любовного искусства, впуская в себя Костыля, Ворона и Алексеева поодиночке или всех разом. Только Влад по-прежнему оставался ей недоступным. И это удручающее обстоятельство все больше Лену волновало. Она не понимала безразличия Влада. Ведь такой смирный, крепкий, умный парень не может прозябать без внимания. Его тело инкогнито ждало первооткрывателя. Оно притягивало Лену, как влекут естествоиспытателя непознанные первобытные кущи, но упрямо оставалось нетронутым сокровищем. Тщетны были ее ожидания. Когда роскошная с упругим лиловым соском грудь Лены, словно бы нечаянно показывалась из отворота блузки, она не торопилась ее спрятать, но Влад лишь стыдливо опускал глаза. «Нормален ли он? – пугалась она. – Будет ли он настоящим мужчиной? Ну как с ним ладить?» И тут же отметала все сомнения. Однако чем сильнее она заманивала его, тем больше он отдалялся, а чем больше он отдалялся, тем более неистово разгоралось страстное к нему влечение. Она силилась растопить непокорный кусок льда в его сердце, обливалась слезами тоски, дрожала от его холодного равнодушия. И словно задыхалась от жара безудержной к нему любви. Оставаясь одна, Лена разговаривала с его сердцем, ибо все мысли ее были посвящены только ему, Владу, и писала стихи. Недостижимая заплаканная любовь. Она, Лена, упрямо вознамерилась разморозить его, втянуть Влада в себя и никогда уже не отпускать. Она сделалась одержимой этой идеей. И верила, что однажды ей это удастся. Ждать плохо, а догонять еще хуже. Владислав опять поглядел на пламя в камине. Как вдруг услышал шаги. В гостиную вошла Елена. Она приблизилась к мужу, положила руки на его плечи, затем, массируя, помяла пальцами. «Ты разве не ляжешь? – тихо проговорила она. – Уже так поздно». – «Нет, дорогая, мне не хочется», – ответил он и, взяв Леночкину руку, поднес ее к своим губам. «Тебе надо выспаться, – сказала она решительно. – Завтра такой волнительный день». – «Я не усну, – ответил он. – Надо многое обдумать». – «Хорошо, – согласилась она, склонилась к его лицу, прижалась к щеке, затем поцеловала. – Пойду, скажу Авдотье, чтобы утром подала нам кофе в половине восьмого, не раньше». – «Спокойной ночи, дорогая», – проговорил он. «Не засиживайся тут», – попросила она и ушла. Все равно не уснуть. Этот день восхождения навевает тревогу. Торжественная обстановка, речь перед сотнями гостей, фуршет. «Я больше всего благодарен моей Елене, – задумался он. – Ради этой прекрасной женщины я прокладываю путь наверх».
В те годы нашей юности она была необыкновенно настойчива.
– Ты чего, боишься меня? – спрашивала Лена, когда мы оказывались вдвоем. – Думаешь, откушу твое достоинство? – И принималась расстегивать пуговицы моей рубашки.
– Нет, не надо, – смущенно отстранялся я. – Не сейчас. Потом.
Она так и норовила запустить руку в мою ширинку или обнажиться передо мной. Соблазняла своей красотой. Переживала свои неудачи. Но стойко держалась. Она ловила удобный случай. Настойчиво искала возможность. Предлагалась мне искренне и уверенно. И все-таки он, этот желанный случай, однажды ей представился.
На фуршете в честь приема китайской делегации и подписания нового взаимовыгодного контракта Елена весь вечер так и вилась вокруг меня. Мы как обычно приятельски общались, шутили, смеялись. И так она тронула меня своей заботой, что все мысли в те часы были только о ней. Что на этот раз она со мной сделала? Словно бы она заворожила меня. Околдовала проникновенными своими разговорами, улыбками, лаской. И душа во мне затрепетала. И почувствовал я расположение к Елене. И возникло в нашей дружбе что-то необъяснимое. В тот раз я выпил лишнего. Последний бокал вина поднесла мне Елена. Мы чокнулись за успех и процветание нашей компании. Когда я выпил до дна, Елена вызвала такси и, взяв за руку, повлекла меня прочь из шумного, кружащегося, всевидящего зала – на воздух. Далее я с пробелами вспоминаю наше бегство, как мы сели в машину, как целовала меня Елена, как оказались у нее на обширной кровати. И все какие-то китайские фразы приходили на ум.
Опомнившись утром, я обнаружил себя совершенно голым возле спящей Елены на бесконечной, как степь, кровати, на которой в прежние времена творились распутные мистерии. Правая рука ее крепко, словно удавка, сжимала фрейдийский предмет желаний в качестве заложника – так боялась она проспать и упустить меня. Сжимала, чтобы не ускользнул я из ее любовного плена. Удрученный, я почувствовал себя пойманной зверушкой за ту часть моего тела, которая порождает в голове больше всего нелепостей. Я попытался осторожно высвободиться из ее пальцев, но движением своим чуткую нить ее сна оборвал. Она открыла глаза, увидела меня рядом, улыбнулась. Потом, извернувшись, она стала целовать меня в губы, шею, живот, спускаясь к возбужденно стоящему и вздрагивающему предмету ее вожделения. Она стала играть со мной. Вынудила меня играть с ней. Мы играли со всей накопленной годами страстью. Тогда-то ей и удалось совершить со мной все то, чего она так долго желала. Обласканный я сдался ей, похоже, навсегда. О, как было хорошо с тобой, моя родная, в тот час нашей безумной страсти! Я обещаю любить тебя снова и снова. Настал конец нашей невинной дружбе. Она осталась в прошлом. Отныне мы обручены сердцами. Она легла на меня, впустила в себя скипетр моей новой власти и поплыла на мне в неведомые дали, как по взволнованному морю.
Искрящееся звездное счастье. Лена. Я больше не хотел ее оставлять. Что-то пробудилось в моем сердце. Какая-то жалость к женщине, которая так долго, так настойчиво, так терпеливо продвигалась к нашей любви. Это необыкновенное чувство благодарности распахнулось во мне. Я очень к Ленке привязался.
С тех пор она перестала принимать у себя рыцарей Обтрахии в оргической схватке на своей четырехместной кровати. Отныне она хотела одного меня. Все прошлые утехи остались для нее в безумном прошлом. Она больше не желала их. Теперь у нее есть тот единственный, которого она так долго ждала. Она, Елена, любит меня таким, какой есть. Каким был всегда. Именно такого величественно умиротворенного, как медитирующий Будда, она и желала. Я познал ее. Признал ее великую женскую силу. С каждым разом наше притяжение друг к другу все больше усиливалось.
Квартира у Елены большая с хорошим вкусом обставленная, с огромными окнами, из которых открывается широкий вид на парк, на реку Калинку, извивающуюся среди деревьев, лужаек и на белоснежный храм, увенчанный золотыми куполами. В ее спальне слышится тихий аромат лаванды. По углам расставлены светильники. Мы жили сначала в ее пентхаузе с ароматом лаванды, потом в моем трехэтажном особняке с ароматом утреннего кофе, который готовит моя служанка Авдотья – пожилая беженка, потерявшая имущество в Луганске. Там она потеряла все. Потеряла после бомбардировок. Теперь она живет и работает в моем доме, следит за порядком и по утрам готовит замечательный кофе. Вечерами, пока светло, мы с Еленой прогуливались вокруг озера в парке, наполненном певчими птицами. А потом уединялись в моей спальне под стеклянным куполом, над которым в черноте неба мерцают тысячи звезд, и любили друг друга в этом царстве Мары, где правит безграничное блаженство.
После венчания в храме Пресвятой Богородицы, затем торжественного вечера в ресторане «Звезда Сибири» мы с Еленой отправились на другой день в Париж, а после на Мальдивы. Снимали на острове номер в элитном отеле «Принц Индии», где жизнь торжествовала между небом и морем, приятная как аромат ванили.
Опираясь на подлокотники, Владислав положил ногу на ногу и глубже утвердился спиной в кресле. «Если не выспаться, – размышлял он, – у меня будет жуткий, болезненный вид с темными мешками под глазами, чем удивлю семью и друзей. Надо идти в постель. Под бок Елены. Она утешит, согреет, защитит». Теперь пора уже. Восхождение станет переходом из одного состояния духа в другое. И свидетелями этого волнительного перерождения будут родственники, друзья, политическая элита, гости из Москвы, делегаты из Китая, Европы и Америки. Знакомые и неведомые лица, верящие в его силы, придут в колонный зал, чтобы засвидетельствовать таинство его восхождения. И сейчас Владислав чувствует большую ответственность перед этими знакомыми и чужими людьми, перед доверенным ему народом, перед Господом Богом. Служением его был доволен и президент. С отчетами Владислав к нему являлся. И будучи некоторое время главой российского торгового представительства в Китае способствовал укреплению деловых отношений между нашими странами. В регионе скоро решили, что выгодно будет двигать вверх Бельского и по своим каналам начали подкидывать эту мысль депутатам, в правительство, Кремль. Мол, самый удобный он. Затем принялись за создание положительного образа героя в прессе и на телевидении. «Как странно это, – казалось Владиславу. – Как будто все увидели во мне способного политика. Ошибаются. Вокруг необъяснимый туман». В прошлом году президент вручил Владиславу Орден за заслуги перед Отечеством. Доверие власти окрепло. На Владислава собираются возложить заботы о народе. Он должен оправдать всеобщие ожидания. Правдой мир держится. Ее так мало этой правды. Главных соперников, их оставалось двое, Владислав обошел так легко, что и политтехнологию не нужно было придумывать. Причины этому просты – делу чести неподвластные. Министр экономики не оправдал доверия президента страны тем, что взял подкупом голоса избирателей. А генерала ночью задушила подушкой жена прямо во время вещего сна, в котором дорогой муж кувыркался в постели с ее хитрой подругой… «Идиоты. Один из них мог бы стать губернатором. Он бы избавил меня от страданий. Но оба купились. И погорели на своей глупости. Мерзавцы». Если в первом происшествии все было ясно, и по кандидату с лихвой оттоптались пресса и конкуренты, то во втором… Генеральская жена теперь утверждает, мол, это несчастный случай был. Никакого удушения подушкой. И следствие докопалось вскоре: жульничество с золотом. А супругу подставили. Словом, в этом паршивом колтуне еще не все распутано. Каждый ищет себе большую выгоду. Владислав нахмурился, будущее беспокоит его, появилась робость. Откуда она взялась? Страшно дело до зачина. Надо смириться, поднять доверенный ему крест и нести его наперекор стихиям. Время давно уже за полночь. Завтра, нет, уже сегодня, жизнь вновь совершенно изменится. Восхождение. В три часа дня – такое замечательное время. Не в шесть часов вечера, когда уже ничего не хочется, и не в десять утра, когда еще ничего не хочется, а где-то посередине. И в эти самые три часа прозвучат фанфары. Он ступит на багряную дорожку и, шагая по ней среди собравшихся гостей, устремится на сцену. «Ты станешь успешным только в том случае, если длинная дорога будет казаться тебе короткой, а не наоборот». Назад пути нет. Есть только дорога наверх. Она определена судьбой. Сфера бесконечного сознания. Еще одна вершина достигнутая медитацией. Погружение в себя. Мир полон скорби. Чтобы избавиться от страдания, нужно отречься от желания. Ограничить свои страсти и стремления. И жить, не принося вреда живому. Но как все это будет потом, после восхождения? На другой день, на следующий неделе, через месяцы и годы. Нужно сохранять достоинство в разных ситуациях. Так советовал архиепископ Михаил. Держаться со всеми одинаково беспристрастно. Невозмутимость, непринужденность, спокойствие. Все это возвышает. Лишнего слова не скажешь. Прежде чем распорядиться, придется хорошенько подумать и посчитать до десяти, иначе нельзя. За слова придется отвечать. Восхождение теперь неизбежно. А потом новые испытания, тревоги, радости. Успехи «Алексеева и Ко» приносят большие девиденты. Торговые отношения с Китаем растут и ширятся, как дрожжевое тесто в тепле. Должность министра экономического развития укрепило положение в обществе. Еще будучи студентом Владислав поверил: если власть оставит людей в покое, то они будут процветать сами по себе, и от того счастья на сибирской земле прибавится. Здешний человек умеет приспосабливаться. А реку Калинку в народе все чаще стали называть Мусихуа – приятным для китайского уха словом. Это потому что на правом берегу разросся шумный китайский рынок. А перед мостом поставили указатель иероглифами… Ум и сила города берут. Завтра очередной этап. Все складывается по воле Господа. Он ведет наверх. У каждого свой путь. Важно, не сойти с него, не оступиться, не упасть. По совету валаамского монаха старца Василия, к которому Владислав и Елена летали несколько лет назад, для успеха в делах нужно очистить совесть перед Господом Богом. Эта поездка в Спасо-Преображенский монастырь удалась накануне вступления Владислава в должность министра. Пройдя в тот раз волнительную процедуру исповедания, он получил напутствие от старца Василия: «Протяни руку помощи ближнему своему. Отзовется. Удача будет сопутствовать тебе». После того Владислав стал попечителем Детской онкологической больницы. Затем он стал помогать страдающим бессонницей политикам скрывать банковские счета в Китае через торговое представительство «Алексеев и Ко», начал поддерживать олигархов от внезапной, как понос, утечки информации, однажды перевел средства дому престарелых «Кедр» на ремонт и, наконец, взял на содержание детский футбольный клуб «Исток». Многим он обязан друзьям. Связал ведь черт веревочкой. Раз и навсегда связал. Никому не под силу развязать их крепкую дружбу. Вместе они идут по жизни. И когда одному из них понадобится поддержка, то без сомнения он ее получит, от того, кому сам помогал. Главное, не растеряться. И все будет хорошо. Таков закон восхождения. Поднялся выше, подтяни своего попутчика, на следующем уступе он подаст руку тебе. Так выходит надежнее. И все защищены от падения. Потому что команда их крепко сложена. У каждого своя роль. Это Алексеев однажды расставил точки над ё. С тех пор у них все хорошо. И никакого падения. И путь наверх становится все увереннее.
Около полудня во дворец правительства нашей Сибирской губернии пришел Алексеев, поднялся ко мне в кабинет, где жарко пахло завтрашними отчетами, и прикрыл за собой дверь. Я живо оторвал взгляд от изучаемого документа, который следовало подписать или не подписать, и протянул приближающемуся другу руку. Мы поздоровались, оборвав глухонемую тишину, после чего Алексеев сел напротив.
– У меня предложение, – заговорил он серьезно. – Но придется выйти прогуляться.
– Хорошо, – осторожно согласился я и поежился, предчувствуя неизбежное разрушение моего рабочего настроя, как это происходит всякий раз при появлении моего неугомонного друга с каким-нибудь новым предложением.
– Выйдем в сад, – потребовал Алексеев в полголоса. – Поговорим без прослушек.
– Какие-то неприятности? – рассеянно промолвил я, поднимаясь из-за стола и машинально застегивая на пиджаке пуговицы.
– Напротив, – ободряюще ответил Алексеев.
Непримиримый с чиновничьей подозрительностью, он проводил меня снисходительным взглядом и, поднявшись, направился следом. Теперь он был грузный, крепкий, благообразный господин обремененный семьей с тремя детьми. Жена его китаянка красавица Чжу Иань готовила так вкусно, что съедаешь гораздо больше, чем можешь да все с удовольствием. Потому с некоторых пор помимо забот о семье у Алексеева появилась еще забота о слишком большом животе, который упрямо не поддавался сокрытию и требовал все более широких пиджаков и брюк.
Проходя мимо секретаря, я коротко ответил на его вопросительный взгляд, что скоро вернусь. И молодой бородач с вьющимися волосами и синими глазами, рассеянно кивнув, продолжил всматриваться в монитор компьютера, пробегая длинными пальцами по клавиатуре. Алексеева он всегда впускал ко мне без лишних вопросов.
Мы с Алексеевым вышли во внутренний двор и по аллее направились в сад. Правительственный дворец, выстроенный из кирпича в три этажа, с высокими окнами, широким парадным крыльцом, двускатной крышей, планировкой своей напоминает букву П с укороченными ножками, между которыми расположился внутренний дворик, далее распростерся сад, где на клумбах цветут красные, желтые, белые розы, а среди берез, кленов и елей расходятся лучами и сходятся мощеные красной плиткой дорожки. Центральная аллея, проложенная среди сибирских лиственниц, ведет к фонтану. Этот мраморный фонтан был исполнен в римском стиле в виде широкой вазы с растительным орнаментом, сидящими по краям ее амурами и изящно изогнутым лососем, выпрыгивающим из воды в центре чаши, изо рта этой рыбы бьет струя воды и рассыпается в воздухе, словно распустившийся хрустальный цветок лотоса. Мы направились к фонтану.
– Это полковник Жигулев предложил, – разъяснял Алексеев свое дело. – Просил обсудить с тобой. Обещал военный вертолет, новые винтовки с оптикой, застолье на берегу озера. У него надежные связи.
– Знаю его связи, – вздохнул я напряженно. – Подставит когда-нибудь меня. Полетим вместе с шишками из военного ведомства вниз головой.
– Если наш полковник берется за дело – все будет рассчитано до последнего патрона, – принялся убеждать меня Алексеев. – Он никогда тебя не подведет. Поохотимся, побалагурим с девочками и вернемся самолетом к своим прежним заботам. Соглашайся.
– На редких баранов? – вновь засомневался я.
– Все уже обдумано, – заверил Алексеев. – У полковника есть надежный человек из егерей. Не в первый уже раз. Осталось только тебя в известность поставить.
– А может не надо? – попытался я возразить.
– Надо, – отрезал Алексеев хмуро. – Ты что, когда президентом большой страны станешь, тоже будешь такие глупые вопросы задавать?
Я покачал головой, не найдя, что ему ответить. И это был самый выразительный жест в такой сложной ситуации, на который я был способен.
За таким вот разговором, который потребовал от меня немалого труда, чтобы перебороть свой внутренний протест и решиться, мы обошли фонтан с лососем и зашагали по центральной аллее ко дворцу.
– Журналисты узнают – изъездят нас по газетной бумаге, – нашел я возражение.
– Никто никогда не узнает, – категорично промолвил Алексеев, – если сам не расскажешь. Понадобится – твоя жена позаботится. Если пойдут сплетни, по звонку свыше типографии расторгнут договоры с журналистами-клеветниками. Что, – хлопнул меня по плечу, – в первый раз, что ли?
– У Лены хватает забот, – вздохнул я, тщетно подыскивая убедительные доводы. – Вспомни некрасивую историю прошлого месяца. Сколько сил потребовалось, чтобы заглушить волну истерии по поводу богатств прокурора Емелина. Это все тот замятый им случай, когда на бюджетные деньги, выданные министерству на строительство второго эстакадного моста, преследуются журналисты. Лена устала уже. Теперь, говоришь, полковник.
– Обойдется все, – настаивал на своем Алексеев и мечтательно добавил: – Вспомни, как хорошо мы провели время у нефтяника Сурова в прошлом году.
– Хорошо, – согласился я. – То есть… я имел в виду… Я ничего еще не сказал… Никуда я не полечу… Глупость какая-то.
Алексеев снисходительно улыбнулся.
– Жду твоего согласия до вечера, – сказал он уверенно. – Позвони.
И это подействовало на меня, как приказ.
Из камина полыхнуло жаром. С треском отвалился горелый кусок дерева. Владислав зажмурился. На дне рождения Сурова они с Еленой пробыли три дня. Жили в коралловом замке «Волга» среди пальм и тропических цветов. В тот раз, чтобы не было скучно, Суров пригласил на свой остров в Океании, кроме родственников и друзей, князя Коломенского с супругой, джаз певца Руфино из Лос-Анджелеса с оркестром и короля орангутанов Понго V. Гуляла там и вся наша компания. Алексеев и Костылев прилетели вдобавок с женами. Отвеселились с душой. Плясали таитянские танцы, пели «Подмосковные вечера», катались вокруг острова на яхте «Фортуна» и купались в маленькой бухте, прыгая с борта в сапфировую воду к разноцветным рыбкам, не стесняясь своей наготы. Словом, отдохнули со вздором. Правда, у Владислава те жаркие тропические дни стояли комом в горле. Он почти ничего не ел, а только все хотелось пить от жажды, – напрасно столы прогибались под изысканными кушаньями. К счастью мороженое тоже подавали сколько хочешь и разных сортов. Оно немного спасало. Любитель веселых празднеств Суров – неуязвимо округлый, как обмылок, торжественно сияющий лысоватый толстяк – за столом благодушно принимал поздравления. Свою ответную речь он завершил словами: «Работать надо так, чтобы хватало и на красивую жизнь», – и добродушно рассмеялся Дед Морозовым басом. Разумеется, его состояние позволяло следовать такому неоспоримому принципу. Он жил припеваючи. Красному яблоку червоточинка не укор. И вот Владислава снова тащат в новые приключения. Он отлично понимал гнусную преступность этого дикого замысла. Ощущал себя заложником на этот раз Жигулевской компании. Но с ним надо крепко дружить. В ином случае Владислав бы непременно воспротивился. Но дорогие связи всякий раз оказываются важнее личных убеждений и веления совести. «О чем я опять?.. – задумался он. – Моя жизнь полна ощущений собственного бессилия перед важным окружением. Это так возмутительно! Каждый раз я пытаюсь в душе своей бунтовать, но ветер всегда крепче меня, и ботик, в котором приходится плыть, все ровно устремляется по воле его дуновений. Если я никак не принадлежу себе, то зачем вся эта политика, не проще ли уединиться на вершине священной горы Сумеру и предаваться там медитации. Так было бы лучше».
Новый день зарождался в тепле Бабьего лета. Вертолет ВВС летит над горными склонами, пестрыми долинами, серыми ущельями. Его стрекозиная тень скользит по земле в радужном нимбе. Два пилота правят машиной, следуя указанному направлению егеря Степана, который всю сознательную жизнь провел в горном Алтае и знает эти места так же хорошо как родной дом. Этот Степан – средних лет крепыш с окладистой бородкой носит егерскую форму защитного цвета, вязаную шапку с козырьком, украшенную пером из хвоста неистребимой птицы Феникс, на шее сверкает золотая цепь. Палец его украшает перстень с топазом – подарок некой влиятельной особы. Лукавый прищур его глаз создает впечатление, будто в голове у него зреет какой-то зловещий план. Никогда бы я по собственной воле не сел в вертолет вместе с этим человеком. Но Алексеева он вполне устраивал. Полковник Жигулев – богатырского склада, громогласный, неприятный тип – то и дело игриво подкручивает кверху кончики гусарских усов, сидит возле иллюминатора и с нетерпением дожидается начала охоты. Рядом со мной Ворон – наш неизменный спутник-хранитель. Теперь этот крепкий наголо бритый боец в костюме от Джанни Версаче возглавляет службу охраны корпорации «Алексеев и Ко». По тревожному звонку в любое время суток он готов поднять гвардейцев и отправить их для подкрепления. Он всегда сопровождает наши вылазки на отдых. Только женщины, Костыль и кое-кто из прислуги остались на берегу Телецкого озера, чтобы накрыть столы для пикника.
Я терзался в сомнениях. Это вовсе не та охота, что славилась в прежние века, известная из картин русских живописцев: Сурикова, Перова, Серова, – размышлял я. – Теперь это убийство какое-то. Прежде было по совести. Осень. Такая как теперь. Торжественный гудок рожка обозначил начало охоты. И вот несутся княжеские кони с величественными седоками. Впереди изящные борзые гонят зверя. Топот конских копыт, лай собак, подбадривающий клич егерей. Эхо. Охотники полны азарта. Риск, ранения, горячая кровь. У зверя должен быть шанс уцелеть. А теперь, в нашем случае, у него этого шанса нет.
Вот уже четверть часа, как Степан не выходит из кабины пилотов. Он показывает командиру место на карте, но мы долго не можем достичь нужного района. Степан спокоен и уверен в себе, как Иван Сусанин, словно бы он задумал испортить охоту, указывая ложный путь, чтобы редких баранов спасти. Или все-таки ошибся в маршруте? Хорошо если Степан наконец заявит, что животные ушли в труднодоступный район, что поиски слишком затянулись, что пора возвращаться. Но этого не произошло. Вертолет уверенно приближался к заданному району.
Архаров заметили издали. Полковник Жигулев встрепенулся, взялся за винтовку, заерзал на месте, бросая на нас восторженный взгляд. Алексеев схватил бинокль и принялся рыскать глазами по склону, пытаясь разглядеть животных, но долго не мог их отыскать. Ворон сидел безучастно. А я глядел в иллюминатор с тоской.
Бараны, заметив опасность, остановились в нерешительности на пологом северном склоне возле скалистых выступов. Всего несколько самцов. Среди рогачей оказался самый крупный, самый красивый, самый рогатый – такой, который давно мерещился Алексееву в качестве трофея. Я всей душой противился этой охоте, мысленно прогонял удачу, желал поскорее вернуться домой.
Вдруг Алексеев свистнул, чтобы я опомнился. Он передал мне винтовку.
– Ты должен это сделать, – проговорил он, громко сквозь шум и, подняв перед собой свою винтовку, стал всматриваться в оптический прицел.
По команде Степана Ворон открыл дверь салона и вернулся на место. Приняв оружие в свои руки, я осмотрел его, снял с предохранителя, поглядел в прицел. Вначале увидел я покрытые трепетной травой бурые камни. Потом разглядел голову животного. Крест прицела как раз угодил ему в глаз. Чем больше я в душе сопротивлялся, тем сильнее Алексеев нажимал на меня с упреком:
– Эх, господин министр, не достает тебе решительности.
Ворон следил за мной, как ангел хранитель, бдительно. Ему было все равно, сделаю я удачный выстрел или промахнусь. Его интересовала лишь безопасность нашей экспедиции, чтобы никто в азарте охоты, не вывалился из вертолета.
Некоторое время я ловил оптическим прицелом самого крупного из баранов. Наконец нашел его. Архар с огромными изогнутыми рогами стоял на большом камне, всматриваясь в застывшую вдали шумную птицу, и готовился пуститься наутек, уводя за собой стадо.
– Стреляй! – потребовал Алексеев. – Ты должен это сделать. Иначе не быть тебе президентом всея Руси.
Архар, застыв на месте, тревожно таращил свои большие черные глаза. И наши взгляды встретились. Рогач словно бы пристально глядел на меня. И взор его был таким выразительным и полным достоинства, что напомнил мне взгляд мудреца, захваченного убийцей врасплох. Глядел он совершенно по-человечески. Во всей его внешности выразились смелость вожака гордого и сильного. Наша встреча глазами продолжалась всего несколько секунд. Но образ невозмутимого животного, оказавшегося вдруг перед ликом опасности, глубоко потряс меня. Я не выдержал его властного взгляда, поддался, опустил винтовку.
– Стреляй! – нетерпеливо заорал Алексеев. – Представь, что это твой соперник. Соперник!
Я вновь нашел архара в прицеле. Мой указательный палец на спусковом крючке онемел. Сердце мое бухало часто и громко.
– Убийство, – прошептал я, – безумное, безжалостное убийство.
– Стреляй, – повторил Алексеев, опасаясь, что животные скроются из виду за скалами.
Взирая в оптический прицел, я приподнял ствол винтовки чуть вверх, увидел в сетку прицела пространство между рогами и выстрелил.
С притворным удивлением воззрился на меня Алексеев.
– Эх ты мазила, – махнул он рукой.
Вспугнутые выстрелом животные метнулись прочь, укрылись за скалой, словно бы растворились среди камней.
И тогда Алексеев сказал мне:
– Выть тебе волком за твою овечью простоту.
Вертолет тронулся с места. Я отер рукавом выступивший бисером пот на лбу, посмотрел на уплывающую вдаль скалу, за которой исчезли бараны, и глубоко вздохнул.
Следуя указаниям Степана, пилоты направили вертолет прочь, но ненадолго. Мы сделали большой круг над ущельем, склоном горы, долиной и вернулись к архарам, но с другой стороны. Животные бежали по склону. На какое-то мгновение они встали, как по приказу, посмотрели в нашу сторону. Но тотчас же продолжили бегство. Тогда полковник Жигулев прицелился.
Прозвучали выстрелы, и я увидел, как самый большой архар взбрыкнул задними ногами, выбив из-под копыт камни, проскакал несколько метров и вдруг без сил повалился на траву.
– Вот так надо, – торжествующе проговорил Алексеев.
Когда вертолет повис над склоном, где лежал поверженный архар, пришло время Ворона проявить свое умение. В мгновение искры он выбросил в дверь веревочную лестницу и стал быстро спускаться к добыче. Пальцы служили ему не хуже, чем лапы пауку. Умело, как десантник, спустился Ворон к архару. Мигом перевязал, опутал, связал добычу веревкой и проворно вернулся на борт. Животное подтянули с помощью лебедки к грузовому люку. Баран был огромный, тяжелый и все упирался рогами в створку, словно не желал погребения в ужасном темном чреве. Наконец Степану и полковнику удалось развернуть тушу правильно и втянуть на борт.
Мы окружили добычу, удивляясь невероятной величине архара, его необыкновенно красивым и мощным рогам. Полковник, разглядывая свою жертву, попросил у бараньего духа прощение. Но радость тут же захлестнула, переполнила:
– Каков трофей, а! – восхищался полковник.
Алексеев проплясал перед архаром торжествующий танец, вскидывая ноги и ударяя по икрам ладонями с хлопками. Он заранее купил добычу и уже представлял голову этого рогача на стене в своем рабочем кабинете. Мол, не всякий музей может гордиться таким внушительным экспонатом. Наверняка такого больше нигде нет. Полковник Жигулев, радуясь за Алексеева, похлопал его по плечу. Работа исполнена с успехом.
После этого Степан, задумчиво стоявший среди нас в те минуты, вдруг опомнился:
– Еще надо, или назад полетели? – обратился он почему-то именно ко мне.
– К озеру, – ответил за меня Алексеев.
Вертолет, сделав разворот, устремился среди припудренных снегом горных вершин к берегу Телецкого озера, где охотников заждался праздничный обед.
«Восхождение лишь продолжит уничтожать душевный покой, – сообщил Владислав огню в камине. – Если что-нибудь и останется, то это будут редкие часы с Еленой. Днем – она деловой партнер. Вечером в часы домашнего покоя – она верная жена. Во всей полноте бурлящей жизни мы должны выискивать редкие минуты для нашего уединенного счастья. Все остальное мы отдаем государству. Воплощаем идеи, которые зародились и теснятся в голове в ожидании выхода, и однажды они наконец выплескиваются наружу». Народ желает видеть заботящегося о нем правителя, а не обезьянье подражание этой заботе с животным инстинктом о собственной выгоде. Когда же в России придет к власти бескорыстный политик? А никогда не придет. Такой ответ очевиден. «Почему мне дано право стрелять, тогда как для других это противозаконно? – задумался Владислав. – Мне было позволено убить редкое животное. Почему именно мне? Нет, я не должен этого делать. Я не хочу никого лишать жизни. Но именно я сделал первый выстрел. Что все это значит?» Это было начало. Продвижение корпорации «Алексеев и Ко» с помощью связей в министерстве, растраченные бюджетные деньги на рекламу, поддержка купленных журналистов – все, разумеется, было. Но ведь и торговая компания нужна народу и государству. Самая лучшая компьютерная, музыкальная и бытовая техника с хорошей гарантией. Известность. Товарно-денежный оборот. Впрочем, нет ни одного министерства, которое могло бы заявить о своей безупречной честности. В Кремль стекаются захорошенные данные статистики. Потому что каждое министерство требует от подчиненных организаций отчеты с улучшенными показателями, иначе на низкие цифры будут выделяться меньшие деньги. Обстановка с безработицей, тарифами, ценами в нашей губернии не так хороша, как она преподносится власти. Потому телезрители недоумевают, когда президенту докладывается, будто бы им живется гораздо лучше, чем они думают. Правда бывает и спроста, а ложь всегда с умыслом. Пока не появился у нас в губернии позорный памятник Коррупции как у соседей в Приморье – долго строящийся небоскреб «Хаятт». Великий символ алчности. Все кормятся от власти. Без мышей коту хреново. О бедный сибиряк, если сумеет найти этому оправдание! Так низко падет человек, обеляющий пошлость. Владислав смутился нашептанной ему каминным огнем разоблачительной мысли. Но восхождение неизбежно. Победа была гарантирована. Алексеев дорого выложился. В предвыборные ролики, которые крутили изо дня в день, вставили известные благодеяния Бельского, к ним добавили обещания: каждой молодой семье – квартиру, в школы – Интернет, сельским врачам – повышенную зарплату. И также сияли эти обещания на вездесущих придорожных плакатах. А нанятые Алексеевым мальчишки с муравьиной добросовестностью оклеили весь город листовками, чтобы ни у кого не было сомнений в том, кто теперь будет губернатором. «Какое все-таки безумство эта политика!», – возмутился Владислав. Но выдержал рекламную компанию достойно, появляясь то на колосистых полях среди хлеборобов, то на заводах, то в Кремле за отчетом у президента, словом отскакал всюду, что твой солнечный зайчик. Благо, что Елена возглавляет министерство печати, радио и телевидения. Без ее руководства было бы трудно. Недостижимо. Журналистам следует объективно извещать события. Их задача вовсе не искать изъяны в управлении. Кто-то из политиков сказал: «Ведь в любой кабинет может заползти таракан, но зачем его в коробочке приносить?» Когда журналисты перестанут писать кляузы, жизнь сразу наладится – так считает прокурор Емелин. Ведь за всю эту чепуху приходится отвечать. А за проступки – расплачиваться. Следуя по жизни, человек делает много ошибок. И часто заблуждается. Никто не скажет, что за прожитые годы не совершил какого-нибудь досадного поступка. Важно то, насколько серьезны эти поступки, преступны ли они. Иммануил Кант рассуждал: «Бывают заблуждения, которые нельзя опровергнуть. Потому так нужны знания, которые просветят ум. Тогда заблуждения исчезнут. Значит, чем больше мы познаем, тем меньше заблуждаемся и реже делаем ошибки. Это верный путь к счастью. Каждый должен сам позаботься о собственных счастье и свободе. И то и другое происходит от чистого разума. Если моральный закон делает нас достойными счастья, значит прекрасное есть символ морального добра». В конце концов, придет Великий Огонь и сожжет все, включая трон Всемогущего Брахмы. А праведные люди поднимутся в высшие сферы, где найдут спасение. Там ни огонь, ни вода, ни ветры не смогут их достичь и уничтожить, как это было прежде. Нет, все не то… Восхождение. А не напрасна ли эта затея? Владислав задумался: «Выдержу ли я очередное испытание? Достоин ли этой власти? По силам ли она?» И почувствовал себя уязвимым. Беспокойство вновь сковало его. Не лучше ли отказаться? Подняться к микрофону и вместо клятвы заявить о самоотводе. Пусть назначают другие выборы. Найдется достойный политик. Эта мысль обрадовала его. Она подмигнула ему ярко из прогоревшей золы в камине. Появилась надежда на спасение. И словно бы отлегло от сердца. Не надо этого восхождения. И тужить об этом не стану, как досадовал Адам о потерянном Рае. И Владислав представил, как поднимется он к трибуне, как посмотрит на публику, архиепископа Михаила, друзей и родителей, как объявит отчетливо: «Я не достоин». И тогда все те люди, что пришли засвидетельствовать восхождение, утвердиться в своих желаниях, отметить победу над оппозицией вдруг разом все потеряют. Огонь ярко пыхнул в дровах, нащупав нетронутый кусок древесины. И Владислав увидел перед собой лицо матери, стоящей в первом ряду, среди гостей, наводнивших колонный зал. Увидел испуг в ее глазах, укор и стыд за своего малодушного сына. В страшном разочаровании она покачала головой и опустила глаза. Потом вдруг возникло лицо Алексеева. Взгляд его полон осуждения такого ярого, что мог им сбить с ног. «А как же народ?» – спрашивал его Владислав. «Мы его легко проведем», – отвечал Алексеев. «Это слишком опасно». – «Ты как всегда наивен»… И вот оно серое, лишенное каких-либо эмоций, каменное лицо непримиримого отца. Он всегда был холодным, молчаливым, суровым, острым на язык, невозмутимым, недоверчивым, бесчувственным… На церемонии будет Елена, побледневшая от позора. Утром Владислав найдет ее записку на столе. «Ты оказался слабым человеком. Безволие твое отдалило нас от жизненного успеха, откинуло назад к прежнему существованию, отвернуло нас от пути наверх. С таким ничтожным характером ты вряд ли добился бы успеха во власти. Не способен ты возложить на себя великую миссию служения народу ценой собственного, нашего с тобой благополучия. Ты не достиг высшего общества. Ты все провалил. Но это неважно. Твой успех – весь в необыкновенных деловых качествах. И я люблю тебя таким. Буду любить всегда. Не сожалей о содеянном. Это может быть к лучшему. Ты разочаровал наши ожидания, но остался верен себе, своей прекрасной доброй и честной душе. Пускай все недоразумения останутся позади. Мы вместе строим нашу жизнь такой, какая нам определена судьбой. Ты особенный, оригинальный, талантливый. Много раз я говорила тебе об этом. Я ни за что не покину тебя, какой бы жертвы не стоила наша любовь. Я с тобой. Ты это знаешь». Владислав счастливо улыбнулся. Он мечтал получить такую записку от Елены по какому-нибудь поводу… И перед Вороном тоже совестно. Предать его? нет, не могу. Он жизнью рисковал… Предвыборные поездки по региону. Из своих источников Ворон узнал о возможном покушении. Изрядно усилил охрану. В тот раз после интервью на телевидении Владислав торопливо вышел из здания теле-радио компании. Что затем произошло, понять он не успел. Резкий толчок в бок отбросил на тротуар. В ту же секунду хлопок. Потом с их стороны несколько выстрелов. Все стихло вдруг. И он почувствовал боль в боку. А рядом Ворон на коленях покачивается. На лице сожаление. На ладони кровь. Вдруг он теряет сознание. Владислав замечает протянутую руку. Ему помогают подняться. Прикрывая, ребята из охраны, уводят его в машину. Он спрашивает: «Что с Воронцовым?» – «Его в больницу отвезут», – отвечает лейтенант Кольцов. Сирена скорой помощи. На другой день Владислав навестил Ворона. С перевязанным бинтами плечом тот доложил, что произошло: «Увидел алую точку на твоем лбу, толкнул тебя в сторону и тут же поймал пулю». Показал глазами на свежую перебинтовку. «О тебе позаботятся, – пообещал ему Владислав. – Поправляйся». – «Врач сказал, жить буду». – «Спасибо тебе». – «Я распорядился, Кольцов за твоей безопасностью присмотрит». Владислав покачал головой: «Эх, друг мой, хватили мы переживаний»… Нет, путь слишком короток теперь, чтобы свернуть с него. Ожившие портреты близких людей проплыли перед Владиславом, словно маски разочарования, и отвернулись от него, и растаяли над пламенем, колеблющемся в камине. Неужели Владислав способен обмануть их ожидания? Картина отречения так живо тронула его воображение, что он испугался. По-детски закрыл лицо руками. Восхождение. Назад пути нет. Возможно ли теперь решиться на отступление, предать родных, друзей, самого себя? Нет. Значит, эту миссию придется исполнить до конца. Тут Владислав беспомощно улыбнулся. Он подойдет к микрофону и не сможет сказать: «Я не достоин». В его речь заложены иные слова. Как удачно Пушкин описал терзания восходящего к власти Бориса Годунова:
«Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
Обнажена моя душа пред вами:
Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем».
Как Бог повелит, так тому и быть. Точно дуэль это. Как в «Герое нашего времени». Приходится принимать вызов. Ничего не поделать. Это вызов судьбы. Спор с самим собой. Только странная эта дуэль – битва двух внутренних сил: протеста и согласия. Нет, он не посмеет разочаровать всеобщие ожидания. Дуэль состоится, он победит в ней, и восхождение продолжится. Сомнения будут уничтожены. С этой решительной мыслью Владислав воззрился на встревожено суетящиеся в камине языки пламени. Теперь уже следует думать не о том, как уйти от должного, а принять все как есть и поразмыслить о будущем. Надо мной, рассуждал Владислав, нависла опасность не та, что связана с покушением на лиц государственной власти, от этого надежно защищает Ворон со всей своей службой охраны, а та, что может разрушить личное счастье. Причем жертвой, прежде всего, станет время. Именно времени не будет хватать. Вот в чем скрывается мучительная и необъяснимая тревога. И с этим придется бороться. Прощая промахи, судьба позволяет Владиславу делать все, что ему угодно, ведет его по надежному пути наверх. И он привык доверять судьбе, следовать ей уверенно и действовать по тому сценарию, который она для него предначертала. Все уже прописано свыше. Тогда к чему отказываться от пути, заведомо проложенного, если ничего другого не предвидится? Новые испытания лишь закаляют душу. Ведь он уже думал об этом. И долгий путь окажется коротким. Таков его мотив. Иссякли противоречия, борьба завершилась победой, и отныне воля его будет услышана как истина. Важно с пути этого не сходить.
В Храме Богородицы перед встречей с архиепископом Михаилом я исповедовался, чтобы душа была спокойна за прощеные грехи тела. После исповеди причастился. Встретились мы в гулком нефе храма.
– Благословите, владыко, – поцеловал священнику руку.
– Господь благословит.
Затем спустились в подклест и перешли в трапезную. Здесь в приглушенном свете пахло ладаном и пылью. Молодой монах подметал выложенный плиткой пол. Архиепископ Михаил попросил его прервать работу и удалиться. Юноша почтительно склонил голову, затем поднял с пола совок и вместе с метлой оставил в углу, после чего вышел, затворив за собой тонко проскрипевшую дверь. Стены в трапезной богато расписаны. Иисус в пустыне. В центре помещения стояли столы в три ряда, а вокруг них – скамьи, такие же скамьи располагались вдоль стен под цветными мозаичными окнами. В другой стороне – алтарь. Перед иконой Богородицы с Младенцем горящая лампада. Мы с владыкой присели на скамью под окном и проговорили около получаса. Слова его высокопреосвященства, наделенные божественной силой, воодушевили меня. С присущей архиепископу Михаилу скромностью, добротой, отражающейся в умных глазах его, и теплом в голосе, говорил он, то и дело поглаживая свою белую бороду.
– Поздравляю вас с избранием, – начал владыка тихим, проникновенным голосом. – Вы добровольно возложили на свои плечи крест служения народу, сын мой. И пусть ваши намерения осуществляться.
– Спасибо, ваше высокопреосвященство, – проговорил я.
– Власть от Бога. Без власти государству не быть. Она все равно будет та или иная. Путь ваш будет не легким, – продолжил владыка напутствия. – Но вы не один. У вас сплоченная команда помощников. Они будут вам поддержкой на избранном вами сложном пути. По учению Мономаха и против лени поступайте: «Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь». Вы молоды, энергичны, умны. Много успели испытать в жизни. Но есть испытания, которые вам не приходилось переживать, – говорил владыка вкрадчиво и все мял свою бороду. – Это испытание властью. К сожалению, не многие смогли пройти этот путь достойно, ничего не приобретя и теряя то, что имели. Бывает, и губернатор садится на скамью подсудимых. Помните? Никто не может повредить себя или быть убитым, пока не будет от Бога повелено. Это из учения Мономаха. Искушение богатством будет на вашем пути, сын мой. Откроются необъятные возможности. Не забывайте – в мир мы приходим голыми, такими и покинем его, оставив бренное тело. Но устоите ли вы перед дьявольским соблазном? – спросил владыка, украдкой заглядывая мне в глаза.
– Я постараюсь, – выдохнул я трепетно, глянул на архиепископа и тотчас опустил глаза.
Тогда владыка одобрительно улыбнулся и продолжил:
– Мне хочется верить. Богом доверен вам народ. Он, наш народ, не должен в вас разочароваться… Будут и другие испытания. Отныне вам всё будут вменять во грехи: неурожаи, эпидемии, убийства – за все придется отвечать. И не спрашивайте, почему. На вас повесят всех собак. Покоя не будет ни днем ни ночью. И ответ очевиден: вы – искупитель. Оппозиция не милосердна, сын мой. Вы обошли ее на пути к власти. Потому она будет старательно, денно и нощно подбираться к вам, доискиваться сокровенных тем, поводов для разоблачения. Она будет публиковать все: правду, неправду. Все придется пережить вам. У нас, у верующих, рецепт лишь один – молитва. Не пренебрегайте верой. Обращайтесь к Богу. Взывайте к Нему в трудные минуты. И Он услышит. Повторяю: всё в Божьей воле. Берегите людей, будьте добры и почтительны ко всякому человеку. Тот же, у кого богатства много, но страха Божия нет – тот без ума. Но если старается постичь закон Божий, – спасение получит… – таково наставление нам из древности. – Владыка вздохнул, помолчал немного и продолжил: – К вам будут являться разные люди. Они станут шептать каждый по-своему. И вам придется принимать соломоново решение. Многим отказывать придется. Не забывайте Библию. Завтра на торжественной церемонии я вручу вам Святое Писание. Эта Книга поможет вам найти верные ответы. Я вручу ее перед вашей клятвой. Вы положите на Библию руку и присягнете на верность народу. Да поможет вам Бог! – Слова архиепископа прозвучали с надеждой.
– Благодарю вас, владыко, – тихо проговорил я, одухотворенный его словами.
От архиепископа я вышел с необыкновенной легкостью на душе, словно бы ангелы несли меня над землею. И ветерок, поднятый их крылами, нежно веял мне в лицо, пока я шел по блестящей после дождя аллее в свете фонарей, указующих путь. Перед воротами меня ждала машина с тонированными стеклами. Водитель, увидав меня, поспешил открыть заднюю дверь, затем дождался, когда я заберусь в салон, закрыл дверцу и, обойдя машину спереди, сел за руль. На сегодня довольно забот, теперь мой путь лежал к дому.
Этот день восхождения. Волнительный, торжественный, светлый день грядет. Восхождение будто сон: краткий, потрясающий, глубокий. Как самое красочное проявление жизни. Оно, это восхождение, останется в истории. Под ногами проляжет багряная дорожка. Она будет длинной, как след восходящего над морем солнца. Она протянется среди важных гостей. И Владислав будет шагать по ней. И время остановится, пока он будет шагать. И сотни взоров будут обращены на него. И волнение охватит все его существо. Но Владислав постарается призвать всю силу духа своего, чтобы уверенно и твердо пройти этот важный путь. Он смело направится по дороге испытаний. Свет хрустальных люстр, прожекторов и софитов сопроводит его невысокого, худощавого, молодого. И золотистые волосы его в этом свечении воссияют подобно нимбу. Лишь румянец на его щеках будет выдавать естественное по такому случаю волнение. Владислав пройдет этот путь, уверенно глядя перед собой сияющими серыми глазами. И надо, чтобы этот продолжительный путь показался ему коротким. Иначе нельзя. Дорога к цели должна быть как можно короче. Надо поверить в ее краткость, в ее непродолжительность, в ее мгновенность. И тогда она, став короткой, скоро приведет наверх. Откроет путь к славе. Путь к власти. И Владислав продолжит свое восхождение по этому длинному пути, ставшему коротким, прошагает по нему смело и решительно. Так он взойдет на престол власти. И примет ее закон как неизбежность. Несомненно, придется делать и так и этак, но главное, что по совести, призывая всю справедливость и жертвуя чьими-то не было интересами. Тут он встрепенулся, поднялся с кресла, зашагал по гостиной, словно бы уже сейчас отмеряя шагами всю длину предстоящего завтра пути, короткого пути, пути на вершину. Недолго он прохаживался. Наконец успокоив чувства, он вернулся в кресло, затем снова подскочил, сунул в камин одно, потом другое и третье полена и, глядя на растущее пламя, вернулся на место. Все пройдет хорошо. Он выдохнул эту мысль из глубины своего тела. Перевел дыхание и заново прошел этот важный путь по дорожке между рядами гостей. Вдруг он почувствовал безразличие. Почувствовал так, словно бы восхождение уже прошло, завершилось, осталось позади. И нечему больше тревожить его душу. Это ощущение ободрило его. Но было скоротечно. Тогда он вновь направился по багряной дорожке. Отважно по ней зашагал. Уверенно. Потом он станет подниматься на сцену. Там спикер Думы Телогрейко под торжественное звучание труб и литавр повесит на его, Владислава, шею тяжелую, сияющую золотом гербовую цепь – символ власти. Архиепископ Михаил, как обещал, скажет напутствия, благословит на власть и преподнесет в дар Священное Писание. «Благослови Господь вас и днесь, и присно, и вовеки», – заключит владыка, перекрестив. Затем предшественник – бывший губернатор Поляковский – вручит ему переходящую Конституцию и пожмет, как преемнику власти, руку. Или нет, этого там не будет, за него выступит заместитель. А Поляковский теперь на скамье подсудимых. Его ждет приговор. Мы все хозяева собственной судьбы. Но путь его, Владислава Бельского, расчищенный всеми святыми и грешниками, продолжится. Он станет подниматься по ступеням к возвышающейся на кафедре трибуне с микрофоном, чтобы там произнести без единой запинки свою торжественную речь. Он взойдет и скажет эту речь. Скажет уверенно, громко и честно. Скажет на весь зал, на всю доверенную ему Сибирскую губернию, на весь мир скажет. Произнесет свою многообещающую речь. Он вызубрил ее, отрепетировал ее трижды, прокрутил ее в голове тысячу раз. Она будет прекрасна. Будет полна обещаний. Он клятвенно заверит словом их выполнение. Так полагается. Так делали все его предшественники. Ведь на него будут глядеть родные, друзья и народ. Глядеть будут все пять лет его власти. И если он выдержит эти взгляды, то продолжит свой путь еще выше, к следующему перерождению. Пока восхождение его не приведет к высшему духовному совершенству. Там он приобретет способность указывать другим путь к освобождению от перерождений – путь к духовному спасению – нирване. Он станет буддой. И войдет в бесконечный их пантеон. Но это позже. «В прошлом веке, – вспомнил он слова Алексеева, – в нас сидело много неуклюжей медведчивости. Это пугало западные элиты. Горбачев и Рейган изменили опостылевший всем порядок, придав нашему образу утонченной птичности. Ельцин же в угоду Западу между праздными попойками довел государство до покорной осливости. Теперь, пока не поздно, следует эту личину сменить. С раздвоенным взором орел глядит по сторонам, примеряя на себе образы Востока и Запада. Он ищет единственный верный путь». Алексеев – незаурядная личность. И Владислав обязан ему: это Алексеев направляет его к вершине. Да, он, Владислав, не желает становиться тем, кем он теперь станет. Это не его намерение, это все настойчивость окружающих его людей. И прежде всего Алексеева: «А потом ты откроешь нам все двери. Ты это понимаешь, дружище. Такова наша политика. В отличие от всех нас, у тебя одного безупречная репутация. А значит, тебе и путь-дорожка наверх. И не думай уклоняться. Подведешь всю нашу компанию. Уяснил?» Владислав молча кивнул. «Тот, кто привык пресмыкаться, – продолжал свои доводы Алексеев, – пусть не жалуется, что его раздавили». – «Иммануил Кант», – проговорил Владислав задумчиво. «Верно. Этот старик всегда прав». – «В этом его гений». – «Когда у тебя будет власть, ты тоже будешь во всем прав». – «Это разные вещи. Власть и гениальность. Они не всегда объединяются в одном лице». – «Послушай меня, философ. Перед тобой открываются большие возможности. Глупо их отвергать». – «Мир далек от благополучия, потому что людьми управляют при помощи мошенничества». – «Это тебе мудрец Лихтенберг сказал?» – «Да, это он»… Восхождение. Заученная к завтрашнему дню речь все настойчивее втискивается в размышления. «Сделаю все, чтобы мой народ чувствовал себя защищенным… Каждый человек достоин уважения, свободы в самовыражении, раскрытии своих талантов, имеет право на комфортную жизнь, бесплатное образование и медицинскую помощь. Я готов искоренить все то, что сковывает людей… Служить буду ради глубоких перемен в губернии к лучшему…» Не упустить бы важного. Если запнуться, то неловкое молчание обдаст публику ледяной тишиной. Все это заметят. Время застынет, сердце сожмется и не сделает следующего толчка, мысль повиснет безжизненной паузой в гулком пространстве ждущего зала. И тогда на помощь придут простые слова: «Хочу поблагодарить каждого, кто пришел на избирательные участки и отдал свой голос за нашу комп… черт… команду… Благодарю нашу сплоченную команду… Спасибо всем большое! Всем, кто работал над нашей победой. Без вас она бы не состоялась… Особенно я благодарен моим родителям, супруге, друзьям, которые всегда поддерживали меня в самые важные периоды жизни. Спасибо всем большое. Уверен, что вместе мы сможем сделать все то, что позволит нашему народу гордиться своей родиной…» Так Владислав пройдет по багряной дорожке, получит символы власти, поднимется к микрофону и скажет все это. Поднимется высоко-высоко… «Не сон ли это?» – тут ему показалось, будто он поймал себя на полусне, но вновь погрузился в грезы. Лестница наверх, какой бы она не была длинной, покажется ему короткой. Он взойдет высоко над залом, подойдет к микрофону и произнесет свою клятву. Скажет все то, что ждут от него родные, друзья, народ. Скажет без единой запинки. Скажет искренне. Скажет отчетливо, не глядя на стоящих внизу архиепископа Михаила, спикера Телогрейко и заключенного под стражу Поляковского. Он взойдет, как солнце, и согреет теплом своих слов обращенных к нему людей, ждущих его восхождения в напряженной тишине. Тишине такой густой, что любое слово виснет в ней живым образом. Восхождение. Оно пройдет безупречно. И Владислав продолжит шагать все выше и выше к манящей его душу вершине. И чем выше он будет подниматься, тем величественнее, громаднее и светлее воцарится его образ. Зрители, что будут смотреть на него снизу вверх, высоко задерут головы. А он поднимется, взойдет над миром сияющий как солнце. Чтобы никогда уже с этой вершины не сойти. Чтобы править по закону и совести. Чтобы хорошо всем было. А когда он достигнет, наконец, зенита, то воцарится там огромный, великий, ослепительный. И на этом пьедестале, венчающем доверенный ему кусок мира, он останется на века, словно памятник, и каждое утро жители губернии будут просыпаться и вставать пораньше, чтобы весь день жить и трудиться в лучах его благословенного сияния.
***
В половине третьего солнечного и безветренного дня перед Театром драмы и комедии имени Островского возникло необыкновенное оживление. На прилегающих к театральной площади перекрестках полицейские разруливали потоки машин. На охраняемую стоянку, что возле театра, прибывали автомобили. Из них выходили важные люди в деловых костюмах и следовали к главному входу с четырьмя колоннами в виде изящных дев-великанш в хитонах и с поднятыми крылами, на голову каждой опирался псевдоантичный портик с амурами и кифарами. Перед колоннадой на ступенях духовой оркестр исполнял Штрауса. Повсюду дежурили гвардейцы. И вот к одному из них обратился пожилой прохожий с белыми вьющимися волосами:
– Что это, скандальный спектакль сегодня?
– Премьера, – шутливо ответил гвардеец. – «Восхождение» называется. С новым губернатором в главной роли. Которого вы избрали.
Старичок с недоумением покачал головой и засеменил по улице, поглядывая на музыкантов, поднимающихся по ступеням чиновников, гвардейцев в парадных мундирах, в блестящих «афинских» шлемах с плюмажем. Шел старичок и о своем думал. А кто его выбирал? Власть от Бога восходит.
Его великий мотив
© Copyright: Григорьев Дмитрий, 2018
Свидетельство о публикации №218091600646
Свидетельство о публикации №218091600646
Рецензии