Бабы и поросята

Обычная сельская автостанция. Отсюда отправляются автобусы лишь по ближним маршрутам. Замызганные, посткапремонтные «пазики» развозят уже немногочисленных таких сельских жителей по ихнем захудалым, отощавшим деревням и сёлам. Вот и в тот день, несмотря на воскресенье, было уныло, тихо и безлюдно в небольшом скромном зале для пассажиров. На длинной скамье, почему-то тесно прижавшись  друг к другу (хотя места хватало с избытком), сидели три бабы неопределённого возраста, а по краям от них два мужичонки в серых ватниках. У баб в ногах шевелились мешки, в котором похрюкивали, закупленные на местном рынке поросята, а в руках каждая держала увесистую котомку. Мужики, по¬хоже, были налегке и осторожно покуривали в рукав. Все сидели молча, как бы в ожидании какого-то значительного события.
   Тут же находился и ещё один гражданин, который не сидел себе на месте, а ходил взад-вперёд от окошечка кассы до унылой синей стены с непременным на ней планом эвакуации при пожаре (хотя трудно представить ситуацию, в которой можно было бы потеряться в небольшом помещении имеющим одну дверь и два окна). Гражданин этот на вид разительно отличался от сельчан. Это был солидный, крупного телосложения мужчина в дорогом кожаном пальто и при шляпе. Впрочем, шляпу он держал в руках и постоянно ею обмахивался, отгоняя то ли зловредный дым, то ли возможную вонь от поросят. Спустя некоторое время бесцельное фланирование, видимо, наскучило ему и он, подойдя к кассе, вежливо постучал по перегородке и аккуратно спросил довольно приятным баритоном:
   - Будьте любезны, скажите, а когда будут продаваться билеты?
   Подождав и не получив никакого ответа, мужчина вздохнул и остался стоять у кассы. Было удручающе провинциально тихо и скучно. Слышно было, как мирно похрюкивали поросята в мешках, да вяло билась в стекло запоздалая осенняя муха. Вдруг с треском распахнулась маленькое, величиной с почтовую открытку окошко кассира и раздался буквально истошный вопль:
   - Билеты!!! Берите скорее билеты!!! Кому билеты!!!
   Потрясённые этим неожиданным призывом все вскочили со своих мест и бросились к кассе. Бабы зачем-то подхватили не только свои котомки, но мешки с поросятами. Создалась немыслимая давка, какую только возможно себе представить из шести человек и трёх поросят. Гражданина в кожаном пальто сразу же прижали к кассе так, что он не мог и пошевелиться. Некоторое время толкались молча. Слышно было лишь сопение разгоряченных людей, да повизгивание потревоженных поросят.
   - Ну, быстрее же!!! – продолжала надрываться кассирша. – Автобус отходит!!!
   Последние слова внесли окончательную сумятицу в ряды потенциальных пассажиров возжелавших заветного билетика. Сельчане дружно усилили напор.
   - Ты что тут встал, как идол окаянный! – накинулась одна из баб на гражданина в пальто. 
   - Ты чего нам тут всё загородил! – поддержала её другая.
   - Думаешь, шляпу надел, так тебе и всё можно! -  вступила и третья.
   - Да…  как я могу…   Не повернуться же, - красный от натуги мужчина, у которого шляпа комично съехала на правое ухо и едва держалась на голове, пытался безуспешно развер-нуться и встать лицом к кассе. Давка ещё более усилилась.
   В это время из одного мешка показался сначала влажный розовый пятачок, а вслед за ним вынырнула и вся голова поросенка. Он удовлетворённо хрюкнул и незамедлительно начал с наслаждением жевать лацкан кожаного пальто. Такого посягательства на свою собственность гражданин был вынести уже не в силах и он, вмиг растеряв всю свою солидность, заорал благим матом:
   - Уберите эту вонючую свинью!! Уберите от меня прочь!!
   - Это я-то – свинья? – приняла его слова на свой счёт обладательница поросёнка. – На себя бы посмотрел, боров этакий!
   - Билеты!!! Касса закрывается!!! – бесновалась кассирша.   
   Гражданин тем временем сумел с неимоверным трудом высвободить одну руку и оттолкнул от себя скользкое, довольное поросячье рыло, которое уже успело превратить элегантный лацкан дорогого пальто в какой-то бесформенный изжеванный лопух. Но баба держала своего порося цепко и потому, потеряв равновесие, грохнулась на пол вместе с ним.
   - Убивают!!! – заголосила она не своим голосом. – Бейте его мужики!
   Тут мужик, стоявший по правую руку от гражданина в пальто, немедленно внял призыву подруги и со словами «эх, ма!» так вмазал ему в ухо, что у того шляпа сорвалась с головы и бабочкой порхнула к двери, а сам гражданин рухнул, как подкошенный на пол.
   - Билеты!!! Билеты!!! – кричала кассирша.
   - Ой, убили! Убили!!! – голосили бабы. - Ты что наделал, ирод окаянный! -  дружно наки-нулись они на мужичка, который видимо сам не ожидал такого эффекта и растерянно оглядывался по сторонам, потирая руку.
   - Как убили? Кого убили? – сгорая от любопытства, кассирша безуспешно пыталась просунуть свою голову в окошечко, но пролезал лишь нос. – Что вы мне тут голову морочите! Билеты берите, а то милицию вызову!
   Бабы, побросав свои мешки, кинулись к пострадавшему.
   - Верк, ты послушай: сердце-то у него бьётся, ай нет?
   - Сама слушай – я покойников страсть боюсь. Вон пусть Катька слушает: из-за неё всё.
   - Да я – то чего? – Катька в сбившейся шале наклонилась над повергнутым гражданином.– Нет, через пальто не слышно. Надо бы расстегнуть.
   - Так расстегивай быстрее!
   Катька начала негнущимися пальцами расстегивать пальто, но почему-то с нижних пуговиц и там замешкалась.
   - Сердце-то у него, чай не там, срамница, - накинулись на неё товарки. – Всегда ты на передок слаба была.
   - Я слаба! – вспыхнула Катька. – Крепки больно нашлись! Уж чья бы корова мычала!
   Началась перепалка и бабы, забыв о пострадавшем и не обращая внимания на разбежавшихся по всей автостанции поросят, готовы были вцепиться друг другу в волосья и драть их без пощады.
   - Билеты!!! – опять прорезался голос кассирши. – Кому билеты!!!
   - Заткнись, сука, - заскрипел зубами вышедший из себя второй мужичок и плюнул в окошечко.
   - Заткнись!? Как сука? С-у-у-у-ка…  вон оно что. Ты слышал, Миш, - обратилась она к кому-то в кассе. – Это я-то - с-у-у-у-ка…  Да ещё обхаркал меня, паразит. Ну, будет вам сейчас всем с-у-у-у-ка…  Счас…  Алло, милиция? … А кто же? Полиция? Да не один ли черт!.... А я и не выражаюсь…  Звонит вам кассир Воробьёва с автостанции. Присылайте скорее наряд… Как зачем? Мне только счас в лицо харкнули и на четыре буквы назвали…  Что значит «ну не на пять же»? А если я вас на три буквы пошлю, приедете?... Что? Уже выезжаете? Ну, то-то. Ты слышал, Миш, – злорадно сказала кассирша, - счас приедут, быстро скрутят голубчиков…  А то расплевались тут.
   - Да брось ты, Маш, бузу поднимать, -  лениво ответил ей мужской голос. – Подумаешь – плюнули. И ты плюнь.
   - Я что тут плеваться со всеми должна! – возмутилась Маша. – С каждым встречным поперечным расплёвываться что ли? А ну, руки убери…  Убери я сказала. Миролюбец какой нашёлся… Только одного ему надо… А как оскорбляют, так нет, что бы ему заступится…  Убери я сказала.
   - Да ладно тебе, Маш…
   - И не «ладь» мне тут!
    В кассе послышалась некоторая возня, а потом всё стихло.
    А вот в зале ожидания в это время события приняли несколько неожиданный оборот. Поверженный было мужчина, вдруг бодро вскочил и занял боевую позицию у входной двери.
   - Ну, вы меня достали, - с торжествующей улыбкой раздельно сказал он. – Сейчас я убивать вас буду, притом медленно и  печально. Гарантирую массу ярких впечатлений. Дамы могут занять места в портере. Только поросят уберите своих, чтобы под ногами не путались. Поросята тут не при чём. Да и животных я люблю больше, чем некоторых людей.
   С этими словами мужчина сбросил с плеч пальто и оказался в невиданном малиновом пиджаке. Тут же и пиджак полетел вслед за пальто. А потом сорочка с оторванными пуговицами взмахнула рукавами и белым лебедем легла на плохо вымытый пол. Всем показалась, что мужчина сейчас снимет и штаны, но тот видимо решил, что достаточно обнажился и медленно стал надвигаться на испуганных мужиков. Казалось, что драматическая развязка неминуема. Но тут произошло такое, чего никто не ожидал. Одна из баб, та самая Катя, вдруг сделала несколько нерешительных шагов навстречу разгневанному мужчине, как бы всматриваясь в его заросшую волосами грудь, где почти затерялся вытатуированный орёл с распластанными крыльями.
   - Микешин, - растерянно сказала она, а потом добавила уже более решительно, почти закричала, - это же Колька Микешин!
   - Кольк, ай правда ты? - с надеждой в голосе спросил мужик, выдавший ему оплеуху. - А я – Витька Савраскин…  Чай помнишь…   Ты уж, Коль, извиняй…  Мы же супротив вас наискосок жили.  Это сколько лет-то прошло? А это – Ванюшка Супонин, - он кивнул на своего товарища. – Что, ай тоже не узнаёшь?
   - Да вы что: все из Мостовки что ли выходит? – казалось изумлению Микешина не было предела. – Надо ведь! А я ведь чуть вас не порешил. Слава Богу, что вы - то хоть меня признали!
   - По орлу определила, - сказала Катя и почему-то зарделась.
   - Постой, Кать, это ты что ль? – узнал её и Микешин и изо всей силы хлопнул себя руками по ляжкам. – Вот это да! Витька! Ванька! А это кто?
   - Эта вот – Дарья, моя жена, - пояснил Супонин, - а эта – Веруня, Витькина. Ты их не знал, они не с нашей деревни.
   - Ну, тогда за знакомство, да и за встречу надо принять, - Микешин поднял над головой откуда-то взявшийся большой жёлтый портфель с блестящими замками. – Тут у меня кое-что найдётся.
   В портфеле нашлись две бутылки недорогого виски и пакет с вяленым омулем. Бабы мгновенно достали походные, варёные в крутую яйца и пироги с капустой. Поросята были переловлены и водворены в мешки. Микешин надел пиджак на голое тело, а шляпу и сорочку с оторванными пуговицами засунул в портфель. Мужики сдвинули две лавки и создали импровизированный стол. После шумных приветствий и всяких «ахов» и «охов» открыли бутылку, но тут оказалось, что не из чего пить. Микешин опять подошёл к кассе и, постучав в фанерную дверцу, изысканно осведомился насчет стакана.
   - Стакан вам ещё дай, извергам, - немедленно откликнулась, как будто того только и ждала невидимая кассирша. – Счас! Разбежалась прям!
  - Да дай ты ему, Маш, - опять миролюбиво пробасил мужской голос. – Жалко тебе что ли.
   - Всем давать – не успеешь трусы снимать! – визгливым голосом возразила Маша. Однако дверцу свою открыла и стакан дала. – Вернуть через пять минут! Стаканов на вас не напасёшься!
    Наконец все устроились мирком в уголку и пустили стакан по кругу. Сразу же произошло оживление, исчезла обычная в таких случаях первоначальная скованность и неловкость. Микешина сразу закидали вопросами. Всем было лю¬бопытно, откуда вдруг проявился после стольких лет этот не по-деревенски представительный мужчина, бывший их односельчанин из второй тракторной бригады колхоза «Красный пахарь». Как он? Что он? Женат, али нет? И Микешин, очевидно польщённый таким вниманием к себе, начал свой рассказ.
    - О том, что вы и так знаете, друзья мои, я повторяться не буду. Отслужил я честно, как полагается. Два года отпахал в морской пехоте. Домой возвращался радостный: «ну, - думаю, - сейчас с девками нагуляюсь и возьмусь за работу, горы сверну».  Ну, погулять, скажем, погулял, - при этих словах он бросил мимолетный взгляд на Катю, - а вот раскрыть весь свой трудовой потенциал мне на родине не пришлось. Выдали мне столетний ДТ-75, день ездил, а неделю на ремонте стоял. Ну, потыркался я, потыркался: вижу не в протык ситуация. Надо, - думаю, - валить отсюда, пока не поздно. А тут ещё и в стране начались интересные времена, и решил я попытать счастье в городе. Взял и хватанул в самую Москву. Думал – сила есть, ума не надо. Только оказалось одной силы-то маловато будет. Где и кем я только не работал! В основном физически, конечно. И это бы ещё ничего. Но ведь якорь бросить, зацепиться не за что было. Кругом одна времянка, одно надувательство. Только, бывало, пристроишься куда-нибудь – хвать, а на следующий день их и след простыл. Уже и вывеска другая и заведующий другой, щёки надувает, да калькулятором щёлкает. Словом кругом одни «Рога и копыта».
   - А куда же начальство смотрело, если безобразие такое выходило? – с сомнением поинтересовался Супонин. – Да и что-то не верится мне, чтобы во всей Москве одними только рогами да копытами торговали. Кому это они на хер понадобились в таких количествах?
   -  Никакие рога и копыта тут не при чём. Это образное выражение. А начальство, – иронично вскинув бровь, посмотрел на него Микешин, - что начальство…  Кто власть делил, кто золото, а обычно и то и другое сразу. Мошенник на мошеннике. Да ты знаешь, сколько в одной только Москве  было беглых генеральных директоров и всяких прочих псевдо банкиров? Больше, чем у Хлестакова курьеров! Остальная часть населения делилась на бандитов и испуганных обывателей. Вот и ко мне подкатили как-то ребята специфического морального облика. А чего мне было терять, кроме мешка с гречкой, который я нёс на плече? Бросил я мешок и пошёл с ними. Ну и понеслось, поехало. Не скажу, что мне это пришлось сильно по нраву. Не сочеталось это как-то во мне. Но деваться уже некуда было. Эх, да что там говорить – не жизнь, а сплошной оксюморон!
   - Научно выражаешься, Николай, - уважительно посмотрел на него Савраскин. – В университетах вероятно обучался?
   - И одет-то вона как, - подхватила бойкая Катя. – Не то, что наши мужики сиволапые.
   - Да бросьте вы! – досадливо поморщился Микешин. – Или уж совсем ничего не понимаете? Университеты! Пиджак малиновый! Тюрьма – мой университет, а камеры научные аудитории. А одет я так, потому что в чём «приняли» меня тогда в кабаке, в том и выпустили через 11 лет. Я вот только портфель да шляпу купил себе в Иркутске, вискаря и пакет омуля. Больше денег ни на что не хватило. Мало платят библиотекарям на зоне.
   Все ошарашенно посмотрели друг на друга. Казалось, если бы Микешин поведал им, что прибыл, например, из Монте-Карло, вот только прямо сейчас из-за стола зелёного, они бы и то удивились гораздо меньше.
   - Как би…  библиотекарем? – запинаясь спросил Савраскин. Казалось, именно это обстоятельство его поразило больше всего.
   - Ну, не сразу, конечно. Года два в отрицаловке побыл, а потом что-то заскучал, неинтересно мне стало. Книжки начал читать и так увлёкся…
   - Что за шум, а драки нет! – весело сказал появившийся вдруг мордастый сержант полиции в расстёгнутом кителе и в фуражке, сильно надвинутой на глаза. За ним маячил ещё один при полной выкладке: в каске, бронежилете и с автоматом через плечо. Весёлый сержант, не обращая внимания на компанию, подошёл и постучал дубинкой по перегородке.
   - Эй, Воробьёва! Выгляни в окошко, дам тебе горошка.
   За перегородкой молчали.
   - Воробьёва! Ты, что там: заснула что ли? Показывай давай, кто тебя тут обхаркал.
   Но по-прежнему тихо было за перегородкой у кассирши Воробьёвой.
   - Т-а-а-а-к, - задумчиво протянул сержант и почесал затылок, из-за чего фуражка совсем съехала ему на нос. – Приготовьте-ка документики, граждане, - обратился он к присутствующим. – Попрошу предъявить.
   - А манду кобылью тебе не предъявить? – неожиданно резко сказала ему уже совсем раскрасневшаяся Катя. – Постучи себя по башке дубинкой: может в память придёшь.
   - Ты не забывайся, Шаповалова! Не забывайся! – сержант тоже сделался красным. - Я всё-таки при исполнении нахожусь и твои дерзости эти…
   - Да ладно тебе, Паш, -  примирительно сказал ему рассудительный Савраскин. – Ну, чего зря городьбу городить. Ты же всех нас знаешь, как облупленных.
   - Вас, может быть, и знаю! – продолжал яриться сержант. – А вот этого, например, - он ткнул дубинкой в сторону Микешина, - вижу впервые.
   - Эх, Черенок ты – Черенок и есть, - усмехнулся Микешин, - забыл, наверное, как я тебе сопли размазывал, как ты у меня на ****юлях раскручивался.
   - Микешин?! – сразу прозрел сержант Черенков по детской кличке «Черенок» и от неожиданности даже сел на скамейку. – Так тебя же вроде бы "завалили" в Москве и похоронили давно.
   - Ну, как говорил один неизвестный тебе, по всей видимости, знаменитый писатель, слухи о моей смерти были несколько преувеличены. Так что не пугайся – не с привидением разговариваешь. Если хочешь, можешь даже меня потрогать. А лучше давай выпей за моё возвращение.
   - И откуда же ты возвратился? – с подозрением спросил Черенков.
   - Из мест не столь отдалённых, Паша. Откуда же ещё, - отчего-то сразу погрустнев, ответил Микешин. – Ну, что ты глаза-то вытаращил? Да не сбежал я, не сбежал. Справку что ли показать?
   - Предъявите, - Черенков встал и одёрнул китель.
   - На удостоверься, - Микешин достал из внутреннего кармана пиджака сложенную в четверо бумагу и брезгливо подал её сержанту.
   Вдруг хлопнула фанерная дверка, и голос кассирши Воробьёвой произнёс уже без прежней экспрессии, а даже с некоторой истомой:
   - Автобус маршрутом Балобуев – Мостовка задерживается на десять… отстань… отстань, я тебе сказала…  на пятнадцать минут. – И добавила уже нервно: - По техническим причинам.
   - Стой, Воробьёва, стой! - кинулся было к ней Черенков, забыв про бумагу, которую держал в руках, но ещё не успел раскрыть. – Ты вызывала полицию или нет? Отвечай! Спрашиваю тебя именем закона!
   Но окошечко уже захлопнулась и молчание было ответом ему. Зато вдруг затрещала рация, закреплённая на портупеи второго полицейского:
   - Черенков, мать твою за ногу! Ты где там находишься! Ответь немедленно!- донеслось сквозь хрипы, стоны и свист, как будто не из отделения полиции, которое находилось примерно в пятистах метрах, а из-за тридевять земель из тридесятого царства.
   - Нахожусь на автостанции, - сразу вцепился в рацию Черенков, - по вызову кассирши Воробьёвой, которую оплевало при невыясненных обстоятельствах пока неустановленное лицо. Приём!
   - Ты плевки что ль там протоколируешь?! – взорвалась рация. – Немедленно дуй в общагу на Молодёжную! Там эту, как её, Надьку Косоногову опять насилуют.
   - Да её на каждой неделе по два раза насилуют. И всё в моё дежурство, как назло! Счас приедем, а она опять скажет, что по любви. Приём!
   - Ты не рассуждай мне тут! А вдруг на этот раз на самом деле! Что тогда скажешь?
   - Понял! Выезжаю! – Черенков бросился к двери, увлекая за собой безмолвного полицейского.
   - Эй, сержант, - окликнул его Микешин, - справочку-то верни.
   - Придёшь, встанешь на учёт в трёхдневный срок, - буркнул Черенков, возвращая бумагу.
   - Ты читать-то умеешь, Черенок? Я под чистую освобождён. Без всяких ваших надзоров. Так что за паспортом я к вам приду и не более того. А тебе на прощание, знаешь чего скажу?
   - Ну и чего?
   - «Никогда ты не будешь майором».* Никогда.
   - Не больно надо, - огрызнулся Черенков. – Главное у меня уже выслуга почти есть и пенсия, можно сказать, в кармане. Уволюсь с ментуры – устроюсь куда-нибудь охранником и буду, как сыр в масле. А вот тебе ещё волоёбить и волоёбить, - добавил он злорадно.
   Хлопнула легкая пластиковая дверь, взвизгнули на крутом развороте колёса, «захрюкала» сирена и всё стихло. Любопытная поросячья мордочка просунулась в дырку в мешке у ног Микешина.
   - Ну, что, друган, - почесал ему за ухом Микешин. – Ты мне, что ли, лапсердак попортил?
   Поросёнок хрюкнул от удовольствия и закрыл глаза.
   - Может ещё по одной примем? – несмело предложил Савраскин. – Или как?
   - Начисляй, - махнул рукой Микешин. – А ты чего, Кать, одна без мужа? – обратился он к Кате, и в его, слегка дрогнувшем голосе послышалась нервозность ожидания ответа.
   Катя сидела, не отвечая, и задумчиво крутила тонкими обветренными пальцами с неухоженными ногтями бахрому старенькой дешевой деревенской шали.
   - Он повесился у неё, - наклонившись почти к уху Микешина, негромко сказал Савраскин. – Вышел как бы покурить, да и…, - он сделал жест как будто накидывает себе верёвку на шею.
   - Вот так дела у вас тут, - присвистнул от удивления Микешин. - А чего это он: по пьяни что ль?
   - Да нет, - сказал молчавший до этого Супонин, - этого за ним не примечали. А вот обидели его сильно – это да. У нас ведь теперь почитай все мужики на отхожем промысле. Ну, кто, конечно, может ещё, а не спился совсем. Вот и Саня поехал с артелью на заработки в Верхневодск. Какому-то тузу загородный домик строить. А в домике том, аж восемнадцать комнат. Да ещё флигель во дворе, разные там бани-сауны, беседки, пруды, фонтаны…  В общем полный… как это сказать… ландшафтный…
   - Дизайн, - подсказал Микешин.
   - Ну, да. Вкалывали они там безо всяких выходных-проходных по двенадцать часов, а то и больше. Почти два года упирались рогом. А хозяин им всё это время почти ни хрена не платил. Так, на жратву подкидывал, чтобы с голода не сдохли, да вагончик им  предоставил для жилья. Деньги, говорит, получите по завершению всех работ. Мол, для вас же лучше – целее будут. А когда пришло время рассчитываться, он всех их просто на хер послал и за ворота выставил без копейки. Вы, говорит, всё сделали совсем не так, как я хотел, нарушили все мои замыслы. Так, что не вам с меня, рыла неумытые, а мне с вас ещё полагается получить.
   - Ну, а они-то, работяги, чего смотрели? – возмутился Микешин. – Взяли бы да шпон из него настрогали, что ли или закопали живьём где-нибудь поаккуратней, чтобы не портить ландшафтного дизайна.
   - Закопашь его такого, пожалуй, - усмехнулся Супонин. – Он, чай, не один там. У него там целая кодла мордоворотов и менты все куплены. Пытались жаловаться и в прокуратуре пороги обивали и куда только не писали. Да что толку! И вот Саня не стерпел, взял и поехал к этому живоглоту прямо в его логово. Да с ним ещё двое, тоже таких же горемык. Уж не знаю: устыдить ли они его хотели или так, на понт взять. Да тот и слушать их не стал, а свистнул своих бойцов. Ну, они и отдубасили их до полусмерти. Сколько Саня-то потом в больнице валялся? – обратился он к тихо сидевшей Кате.
   - Да с месяц, если не больше, - ответил вместо неё Савраскин.
   - Ну вот, - продолжил Супонин, - так-то в целом Саня в себя вроде пришёл. Да вот рука у него правая никуда не годилась. Они ведь этими…  ну, как их… дубинами…
   - Битами, - опять подсказал Микешин.
   - Ну, да…  в четырёх местах её сломали…  Ну и чего-то там срослось неправильно и не мог больше Саня работать. С виду будто есть рука, а на деле – полено. Очень он переживал, тосковал сильно.
   - Он хороший был, ласковый, - внезапно, будто очнувшись, проговорила Катя. – Только совестливый больно. Его ведь не то мучило, что денег заработанных лишили и самого не убили едва, а то, что такие люди есть, и он не понимал, как земля их может выносить.  А она, как оказалось, и не такое выносит…   
   - Приобретайте билеты, граждане, - неожиданно приветливым голосом предложила из своего окошечка кассирша Воробьёва. – Обилечивайтесь у водителя. Да стаканчик не забудьте вернуть, пожалуйста.
   Все засобирались и потянулись к выходу. Встал и Микешин, одел пальто и застегнул его на все пуговицы, чтобы не видно было голой груди. Вдруг Катя судорожно схватила его за руку:
   - Забери меня отсюда, Коля, забери…   На тебя одна надежда…  Забери! Хоть женой, хоть полюбовкой… Век бы не решилась на такое… тебе сказать, да вот выпила и осмелела. Ну, не могу я так больше жить! Какой-то мрак беспросветный…  и он всё гуще. Куда ты приехал, куда?...  Здесь скоро все вымрут, одни Черенковы останутся.
   Катя была, как в бреду, и говорила отрывисто, глотая окончания слов.
   - А как же поросёнок, - бухнул не с того не с сего обалдевший Микешин, - его-то куда?
   - Да какой тут поросёнок, Коля? С ума ты что ли сошёл? Я, как человек здесь пропадаю начисто…  понимаешь ты или нет? Как обыкновенная баба, наконец, которая хочет любить и рожать…  А не так вот…  Мне тридцать два года… Полжизни, если не больше, как псу под хвост. А жизнь-то одна… и она больше… не повторится… Нет.
   Глазами, полными слёз, смотрела Катя на Микешина, но, казалось, не видела его.
   - У меня ведь Саня инженером был. Ну, а колхоз нарушили, и он никому нужен не стал. И в город переехать денег не было. Думали, перебьёмся как-нибудь…  наладится жизнь. А тут он с этими упырями связался…  Потом у нас в селе ФАП** ликвидировали. Восемь лет я нём фельдшером проработала. Пробовала пристроиться в ЦРБ,*** а у них тоже одни сокращения персонала…  Оптимизация называется.  И что я теперь? Ни мужа, ни работы, и никаких перспектив. Грех сказать, но хорошо, что деток у меня нет. Куда бы я с ними и что бы я могла им дать?
   Катя всхлипнула и закрыла лицо руками. Микешин стоял не двигаясь. Видно было, что её слова произвели на него оглушающее впечатление. Наконец он совладал с собой и сказал сдавленным голосом:
   - Я с мамкой увижусь… только не знаю, как бы с ней плохо не было. Ведь она тоже меня давно похоронила. А так же и братья мои и сёстры. Ну, они все не при чём. Это уж я так расстарался, чтобы их не беспокоить. Дурак был, да и таким остался.
   - В самом деле, дурачина, - сквозь слёзы улыбнулась Катя.
   - Ну, что ж, - поехали, дружище, - Микешин взял в одну руку мешок с поросёнком, а в другую жёлтый портфель и катину сумку. – А ты, Катя,  не сомневайся: я тебя заберу, - сказал он дрогнувшим голосом, и потом добавил, уже твёрдо, - обязательно заберу.
   И они пошли к ожидающему их автобусу, такие разные в своём несчастье и в то же время такие схожие в предвкушении пусть даже призрачного счастья от внезапно вспыхнувшей слабой, почти ничтожной искорки надежды на лучшую долю и на лучшую жизнь. 

* В Высоцкий «Случай в ресторане».
** Фельдшерский акушерский пункт.
*** Центральная районная больница.