Сапер Семеныч Из сборника рассказов В памяти народ

                Провожатый

     С июля 43-го в ходе Изюм-Барвенковской наступательной операции наш стрелковый батальон, входивший в состав 1-го гвардейского механизированного корпуса, стремительно двигался  на запад уже практически без остановок.  Форсировав Северский Донец, два взвода автоматчиков батальона с боем вышло на установленные позиции, чтобы сходу выбить врага из местечка Рубежное.
     И тут наши автоматчики напоролись на минное поле. После двух или трех взрывов взводный старший лейтенант Серов отдал приказ остановить наступление.
Разместились вдоль речки. Кашевар Семен Левкин в прибрежных кустах кухню разложил. Дымком вкусным потянуло. Бойцы  плотно окружили кухню в ожидании обеда. Ложки уже даже застучали в мисках. 
     А мы со старшиной смотрим на это самое поле, минами нашпигованное, и кумекаем, как его проскочить? Саперы наши  на левом фланге у моста застопорились. А  правофланговые соседи радиста нашего на чем свет стоит матерят: дескать, какого вы на берегу вылеживаетесь, почему не наступаете? Взводный кричит в телефон:
   - Поле минное впереди!
Ему  приказывают:
   - Рвите это поле снарядами и двигайте вперед!
    Если бы они были у нас, эти снаряды. Да и куда рвать-то? Поле-то  -  ого-го! Далеко впереди лесок. А из-за леса дым густой валит: не иначе фрицы палят что-то. Обычай у них такой  фашистский: сжигать все на своем пути.
    Ну, вот! Обозреваем мы это чертово поле вдоль и поперек. Вдруг старшина Неделин кричит мне:
   - Товарищ лейтенант! Смотрите, заяц по полю чешет!
Взял я у старшины бинокль, всмотрелся. Действительно, прямо через поле от леса движется в нашу сторону какая-то зверина. Интересно так бежит: пробежит немного, остановится, потом опять бежит. Через время рассмотрел я объект.
   - Нет, - говорю я Неделину, - не заяц это, а собака. Видишь, морду в землю опустила и дует перебежками.
    Да, этот бегун оказался  псом обыкновенной дворовой породы. Подбежав к пригорку, с которого мы наблюдали поле, он ловко прыгнул чуть ли не в руки к нам  и залаял, как пулемет. Потом он рванул в сторону полевой кухни. Ну, правильно, мы и сами туда рванули бы!
   - Что это такое было? – спрашивает Неделин.
   - А то, что за нами этот пес прибежал, - отвечаю, - торопиться нам туда надо.
   - А вдруг это немцы его к нам заслали? – говорит Неделин. – Он нас приведет с собой, а немцы  всех нас и перебьют.
   - Да брось ты, - говорю. – Какие немцы? Где ты видел у немцев таких беспородных псов? Да и голодный он, как собака. Видишь, как истощал. Немцы своих служивых собак кормят.
    А пес, между тем, опять к нам подбежал. Лает и мордой в сторону поля  крутит: побежали, мол, за мной! Чего вы тут ждете?
    Я в палатку к взводному. А псина за мной. Серов  с трубкой телефонной ругается. Все пытается с соседями договориться, в какую сторону двинуться: направо или налево. Ну, докладываю командиру: мол, пес из лесу прибежал и назад рвется. Не иначе, как либо в лесу, либо за лесом кто-то в беде. Не будет собака просто так беспокоиться. А потому нужно взводам прямиком через поле двигаться.
    - Вы соображаете, что говорите? – кричит командир. – В поле мины. Мы и без того пятерых на этом поле потеряли.
    - Коля, - говорю я, - не горячись, пожалуйста! Если этот пес сюда  без всякого ущерба для себя добрался, то и отсюда таким же манером может  назад перемахнуть. И нас всех за собой повести.
    - А что, ты дело говоришь! – обрадовался Серов. – Этот зверь и вправду может провести нас через минное поле.  Я слышал, что собаки  нюхом чуют эти самые мины. После обеда поднимаем бойцов и двигаем вперед. А собаку накормить!
    - Уже, -  говорю, - накормилась.
    Ну, мы сварганили из ремней  ошейник и поводок, захомутали пса и стали готовиться к переходу через поле. Пес, конечно, все время, пока мы собирались в путь, очень сильно волновался: лаял беспрестанно и рвался в поле.
    Решили идти повзводно. Цепочкой: след в след. Оружие взяли с собой, а все остальное оставили на месте до прибытия основных сил батальона.
    Потом взводный присел на корточки перед собакой, погладил ее по голове и говорит:
    - Вот, что, приятель! Давай так договоримся: ты нас аккуратненько через поле проводишь. А мы  помогаем  тебе и тем, кто тебя послал.
    Удивительно умным оказался этот пес. Всю дорогу вел он себя не просто аккуратно, а прямо-таки заботливо. Пробежит немного, остановится, вокруг себя обнюхает территорию, потопчется, потом морду кверху поднимет: дескать,  тут в округе все нормально. Дальше двигается.
    Поле это оба взвода прошли без единой потери.
    Лесок оказался совсем маленьким. И в нем уже мин не было. К деревне пес припустил рысцой. А мы за ним. Бегом по направлению к пожарищу, который, впрочем, уже затух, испуская зловонный дым. Еще на подступах к деревне поняли мы, какая жуткая трагедия развернулась здесь, в маленьком украинском местечке.
    …Фашисты, отступая,  не пощадили никого. То тут, то там по  огородам, тянущимся в сторону леса, виднелись женские и детские трупы. Расстреливали, гады, тех, кто пытался бежать к лесу. Единственная в деревушке улочка тоже была сплошь устлана трупами женщин, стариков и детей. У самого пожарища пес уселся, поднял морду кверху  и завыл.
    Неделин, державший пса за поводок, хотел было притянуть его к себе, чтоб утешить, но Серов удержал старшину:
    - Не надо! Пусть поплачет. Может, ему легче станет.
    Потом бойцы прошлись по деревушке и по огородам, собрали трупы. Заодно обошли уцелевшие хаты: может, живой кто остался?
    Никого. Ни одного живого существа: ни людей, ни скотины, ни птицы. Даже кошек, и тех не обнаружили.
    …А пес все выл и выл, оплакивая близких ему людей и проклиная зверей в военной форме.

                Семеныч

    Этого умного дворнягу мы взяли с собой. Ну, не оставлять же его, сироту, одного в сожженной дотла деревне.
    Неоценимым бойцом оказался этот пес. Служил он в батальоне верой и правдой и  не раз он выручал нас в качестве проводника. По части минных заграждений он был просто ас. Главное, учить-то его этому никто не учил. Саперы брали его с собой на разминирования. Потом рассказывали, как этот самородок мины им выискивал.
    Пускают его на поле (или там, скажем, в лесу). Он морду к земле опустит - и вперед. Покружится, покружится, потом сядет. Морду кверху задерет. Если мины нет, сидит молча. Если мину обнаружит, то морду поднимет и гавкнет. Минер подходит, обезвреживает мину, а наш следопыт дальше бежит. Ни разу осечки не было.
    В свободное от саперных дел время наш пес выполнял различные мелкие поручения. Скажем, донесение доставить, раненых на поле боя поискать, или в дозоре посидеть. Ни от чего не отказывался.
    Любили его и солдаты, и офицеры. Да и было за что. Многие жизнью ему обязаны были: и саперы, и разведчики, и те, кто ранен был. Однажды во время артобстрела телефонный провод повредило. Автоматчики один конец обрыва нашли, потом другой. Соединили концы, а телефон молчит. Что такое?  Надо еще обрыв искать. А фашист лупит артиллерией со всех сторон. Носа не высунешь. Комбат в отчаянье: то ли опять автоматчиков под обстрел посылать, то ли ждать с моря погоды. Тут пес наш по-пластунски из воронки выползает и провод в зубах тащит. Как не любить такого солдата?
    Долго мы ему имя подбирали. То Дружком называли, то Верным, то еще как-нибудь. Он, между прочим, на любую кличку отзывался – не гордый был. Но месяца через три, как он к нам пришвартовался, прилепилась к нему кличка Семёныч.
    Дело в том, что самым задушевным другом для нашего пса стал повар Семён Левкин. Оно и понятно. Нет более заветного места для всякой приличной собаки, чем кухня. К тому же, Левкин был очень добрым, старательным человеком, из той породы деревенских мужиков, которые ко всякой живности относятся, как к людям. У Семёна при кухне была еще лошадь, которую он любил, берег и за которой ухаживал, как за ребенком. Понятное дело, что когда в батальоне появилась собака, то огромная мужицкая любовь Семёна прямиком направилась в сторону этой собачьей сироты. Пес у Семёна не только харчевался, но и жил постоянно при кухне. Практически и спал вместе с Семёном под одной шинелью. Ну, бойцы и стали говорить: «Семёнов  пес, да Семёнов». А потом просто Семёныч.
    Надо было видеть, с какой тоской провожал Левкин своего друга на задание. Всякий раз, как в последний. Зато, когда саперы возвращались вместе с Семёнычем назад, уж Левкин старался накормить вкусненько любимца. Заодно и бойцов подкармливал сверх нормы.
    Характер у Семёныча был еще тот. Терпеть не мог спирта  и тех, кто спиртом баловался. Поэтому свои положенные сто грамм бойцы старались употреблять не в присутствии Семёныча. А еще не любил пес всякого проявления несправедливости. Его тонкая собачья душа очень реагировала на беды и обиды.
    Однажды произошло в батальоне вот какое дело. Дозорные на посту задремали. А случилось это  уже осенью 44-го. В составе 2-го Украинского фронта мы воевали на территории Венгрии. На чужой территории воевать всегда тяжело. А тут еще венгры относились к нам неоднозначно. Часть населения  ненавидело немцев и фашистский режим, часть воевала на стороне нашего противника. Большая часть населения занимала выжидательную позицию. Люди боялись открыто вступать в контакт с нами. Находились и такие, которые днем демонстрировали нам свою лояльность, а ночью брали оружие и внезапно нападали на наши небольшие воинские формирования.
Конечно, в этих условиях надо было особенно быть осторожным в отношениях с местными. И начеку всегда нужно было быть.
    Накануне тяжелый бой  был. Понятное дело, устали все, повалились снопами, выставив караульных. Да только они тоже задремали. Обычно страшного в этом ничего не было, потому что у нас был Семёныч. Он-то по ночам никогда не дремал, а если и дремал, то очень чутко. И если кто-нибудь из часовых привалится  подремать, тут Семёныч потихоньку подгребает и будит заснувшего. Особенно выручал пес часовых, когда проверка подступала. За два года бойцы наши  привыкли к Семёнычевым побудкам и не боялись ни проверок, ни врагов. Только в этот раз, похоже, и сам Семёныч задремал. И вышло так, что ночью комбат прошелся по позициям, а караульные спят.
    Как  будил комбат караульных ночью, не могу сказать. А только наутро устроил он  показательный разнос. А уж как наш комбат умел разносы устраивать, то особая статья.
    И вот раненько утром, пока солнце еще не вывалилось из-за гор, поднимает комбат по тревоге весь батальон вместе с техсоставом, медперсоналом и обслугой, выстраивает  на поляне перед штабной палаткой и начинает греметь, сотрясая своим командирским голосом весь лес и горы:
    - … считаю означенные мною действия даже не проступком, а настоящим преступлением, совершенным в условиях военного времени!
    И тут со стороны строя раздается:
    - Гав!
    - Разговорчики в строю!
Опять:
    - Гав, гав! – это Семёныч решил вступиться за товарищей.
    - Я кому сказал: закрыть пасть!
    - Гав, гав, гав!
    - Сутки ареста за пререкания с командиром!
Бойцы еле сдерживают смех. Комбат поспешил скомандовать «вольно» и распустить строй. Серов  пошел в штабную  к комбату:
    - Так чё, товарищ капитан, Семёныча действительно под арест?
    - А я что, пошутил по-вашему?
    - Так он же пес? Разве он что понимает?
    -  Если он воюет, как солдат, то и командира должен понимать, как солдат. Надеть ошейник и под арест на сутки!
     Пришлось выполнять приказ комбата.
     Главное-то, что удивительно: все ведь понял этот паршивец как надо. Может сам, а может, Левкин помог. Он своего любимца, конечно, привязал к дереву. Но без  внимания не оставил. Вечером прибрал в своей кухне, лошадь накормил, потом к Семёнычу подсел. Треплет у него за ухом и  проводит воспитательную беседу:
    - Сам виноват.  Чего ты с комбатом-то заспорил? Он, во-первых, правильно сказал.  А, во-вторых,  с командиром нельзя спорить. Не положено.
    Внял Семёныч. И дней через пять молча тяпнул комбата за ногу, когда тот в довольно неэтичной форме отчитывал своего ординарца за нерасторопность. В тот самый момент, когда комбат особенно в раж зашел, подгреб сзади потихоньку и тяпнул. Тот сначала просто дара речи лишился. Потом взорвался и потребовал, чтобы этого пса немедленно убрали с глаз долой.
    Укрывали бойцы Семёныча от комбатовского взора потом  как могли. Однако сам комбат больше не позволял себе повышать голос на подчиненных.