Шщяр 218

                КУХНЫКХНА.
                Нечитаемая Книга Сощщярий.

                Сошщярие 3.

                Межтюленяпье
(продолжение)

Однако, следы его к исходу тюленября вызрели до того, что земля поедала их все без остатка, посему и духам-напутственникам, подлизывавшим следы долгоходов, делать там было нечего. И Никто для многих из тех, кто чуял поступь его, как будто бы заблудился от миру. А он меж тем коротал лишайшую свою бродяжбу без просыпу. Отсюда ж, из безбрежной отвязности и началось его воистину теневое скитание.

Как и прежде, он отмерял шаги безо всякой дороги. Если на пути случались топкие тропки — то мигом тускнели от свету его сребряного, оборачиваясь горелой изнанкой. Земля в ту годину была особенна кругла — отчего все горизонты (даже мельчайшие) оказывались вовсе недостижимы, а по утрам сливались в единую полусферу. Тот, кого он нарек Псом-Камнем, наглухо исчез из виду. Скорее всего, скиталец все более удалялся от Развилки. Впрочем, иногда дотягивалась до него полупрозрачная лиловая тень, имевшая начало за далью далей, отсель недостижимой даже для мысли. Очертаниями тень была подобна длинной собаке с ангельскими крылами и сулила, казалось, небывалый покой. Никто сразу же укладывался спать в тенистом ложе, и, когда, крепко отдохнувший, наутро подымался идти, то все ж таки оказывался, хоть на вздох, да поближе к цели.

***

Двигаясь то вправо, то влево, то ходом коня, Никто заметил однажды, что, минуя голую землю, он как бы невзначай старается наступать на сиреневатые округлые камушки, редко выныривающие из жухлости.

Эти камушки будто бы складывали дивные письмена, которые он читал своими ногами. Мысленно он нанизывал их, как жемчужины, на ожерелье своего Пути. При этом камушки источали легкую мерцающую скуку и казались уснувшими младенцами, которых так и хотелось побаюкать на ладони...

День ото дня число камушков росло, они образовывали хитрые цепочки, сгущались в насыпи, иногда даже очерчивали некое подобие сиреневой каменной тропинки. Неизбывно растущий горизонт вытянулся куда-то аж за небо, и звезды, сиявшие по ночам, ютились на округлых пригорках. И опричь всего — камушки, камушки... Идущий по склону дней, иногда даже сам себе он казался сиреневым камушком, разухабисто катящимся куда-то вниз.

Наконец, ближе или дальше, чем вещий сон, что-то проблеснуло впереди. И было это озеро, довольно большое, силуэтом похожее на бесформенный отпечаток стопы. И попытавшись изо всех сил приблизиться, вдруг понял Безымянник, что не дойти ему вовек до озера, даже если оседлать дюжий тюленябрь, и надлежит туда двигать совершенно иным путем. И встал скиталец на месте, и посмотрел на озеро, и безудержно зевнул, и, как только тень крылатой собаки пощекотала его подошвы, улегся прямо на камни, дабы забыться нунническим сном.

***

И вот что показал нуннический сон Никому. Увидел он то же самое озеро, но смутно, и вода из него как будто бы грозила вылиться наружу. Увидел он рядом и крылатую собаку, видом своим и окраской как две капли похожую на укрывавшую его тень. Собака взглянула на него, наклонила голову и сделала глоток, отчего слегка уплотнилась, и в ней заиграла скрытая краска. Тогда она зашла еще глубже в озеро и принялась медленно пить. Вода, то сиреневая, подобно собаке, то золотая довольно быстро убывала. А собака исполнялась цветом живым, из безплотной делаясь все более реальной, жизненной. И когда окончила пить Собака, то, наполненная, переливаясь красками разными, вдруг распахнула крылья и легко оторвалась от земли. Причем крылья оказались вовсе даже не ангельскими, но наподобие стрекозиных...

На том месте сна бухнулся оземь спящий откуда-то с высоты и тут же проснулся. И не обладал он дыханием и не чуял рук своих, и во всем теле йго царил некоторый бардак. Кроме того, два пера птичьих слетели к ногам скитальца, возвещая утро. Сон иссяк, и Никто вдруг заметил некую тяжесть в ладони. Там возлежал один из округлых камушков — теплый, слегка шершавый, и точно живой. Самый вид его вызывал у путника ощутимую сонливость, чувство погруженности во что-то зыбкое, но уютное. Он осторожно положил камушек на землю, и сразу же вернулась четкость восприятия.

«Эуадодиа», — произнес вдруг неведомо слово Жизнюк, вспомнив про сон, и вздрогнул. Не подразумевая чего-либо за словом сим, мнилось ему в нем ядро мудреное, судьбоносное.

Когда ж он вновь повернулся к озеру, то узрел нисходящую справа дорогу, одетую молочным туманом. И рванулся было Никто к дороге, но затем передумал, и вовремя. Ибо сквозь туман обнаружилось там некое поползновение. Тогда он навострил глаз, и, скорее угадал, чем увидел, медленно но верно движущуюся к озеру цепочку, навроде муравьиной. Навострил ухо и усышал поскрип, лязг металлический, как от работы множества несмазанных машинных суставов. В мгновение ока ходок наш сообразил, кто это, что это. С немалым изумлением он представил себе кольцо самодвижущихся скульптур вокруг озера, дружно лакающих воду.

И, зажмурясь, открыл вначале один глаз, затем — другой. Скульптуры уже достигли берега, и вот, предводитель шествия сего, вместо того, чтобы испить воды, не замедляя хода, с ворчанием суставов начал погружаться в озеро — а за ним и все остальные.

«Зачем?!..» — возопил Никто и — обмер...

Ибо уходили фигуры молча вглубь озера одна за другой, и смыкалась над ними журчба лиловая. И прозревая сие, Никто ощутил вдруг подобно тому, как смутная рябь пространства упреждает дождь, что наравне с водолазанием фигур происходит что-то еще. И не сразу постиг он сие всеохватно, однако постиг.

Суть явления была в том, что по мере ухода скульптур, потихоньку, то там то здесь показывались на свет новые камушки. Один возник совсем рядом, и Никто осмелился взять его. И когда взял его, то вдруг отшатнулся и выронил камушек, ибо во всей полноте увидел, кем он был в прежней своей ипостаси...

Ибо вид скульптуры иной не каждому по нутру.

Но иссяк день тот, и проросла ночь, а шествие то давно уж скрылось под водой, чтобы подвижники его нашли жизнь новую в облике малых округлых камушков, а по-иному — нуннов.

Замышляя об озере, и о крылатой собаке, и о Развилке скиталец долго перебирал камушки, и не просто, а с упорным вниманием, будто бы что-то отыскивая. Каждый из нуннов одаривал Безымянника особой тягой ко сну, но сие пока еще было не вполне то. И однажды он нашел. То был вчерашний камушек-нунн, коий он нарек уже для себя Эуадодиа, или Доди — по-прежнему теплый и умудренный дюжими снами.

И задержал его в ладони Никто, и ощутил вес дремоты каменной, и нуннический сон, сбросив кожуру повседневности, не только заиграл ядристой мякотью своей, но и предался на зуб.


(далее - Шщяр 763 http://www.proza.ru/2018/09/17/878)

(предыдущие шщяры - "Башня", Шщяр 517, Шщяр 212, Шщяр 781, Шщяр 572, "Песнь о серебряном голосе", Шщяр 214, Шщяр 152, Шщяр 1029, "Ишь", Шщяр 215, Шщяр 8, Шщяр 81 http://www.proza.ru/2018/09/12/704)
(все примечания - в главе «Словесариум 2»

(начало сошщярия 1 - http://www.proza.ru/2009/09/30/549
начало сошщярия 2 - http://www.proza.ru/2018/08/03/1022
начало сошщярия 3 - http://www.proza.ru/2018/08/27/885)