Катафалк для мечты

Филюгина мучила совесть, мутила горечь позорных воспоминаний. Он смотрел в маленькие злые глазки Пудова и думал о том, что всё-таки не так уж плохо сконструирован человек, если, слава Богу, нельзя прочесть его мысли. А мысли были!.. «Я, я негодяй, трутень, ворюга! Я это, кореш мой Пудов, – я! А ты – мой судия! Ты сегодня – моя совесть грызущая!..»
Они сидели у Пудова на даче – клочке земли в шесть стандартных соток, ухоженных и засаженных, впрочем, до сантиметра, распивали купленную Филюгиным четвертушку водки и говорили «за жизнь».
— Нет, ты подумай, Филюгин! Я на работе день уродуюсь, потом сюда через весь город на двух видах транспорта пилю… Тебе не понять – ты на машине, – завистливо вздохнул он, – приеду – не присяду! Пашу, как чёрный! А какая-то сволочь припрётся и обдерёт, чего захочет! И никакой защиты!..
Он тяпнул стопку, охнул, икнул, заел пучком зелени с хлебом и продолжал в том же духе. Филюгин молчал. Он слушал в пол-уха жалобы на поломку замков и разбивание окон, на проникновение в сарай и подвал, но история с пропажей сортовых голландских гладиолусов разрывала ему душу. За то и подвёз Пудова с его грязными сумками сюда, за тридевять земель, за то и водку купил, сам почти не притронулся – за рулём всё-таки…
— Я чего говорю, – Пудов покраснел и ещё больше возбудился, – то наши дачи были почти что в пригороде, а за двадцать-то лет город вон как наполз. Со всех сторон дома, того и гляди снесут нас… А в домах кто? Тут хулиганья, всякого сброда – пруд пруди! Вот и лезут, и тащат… Конечно, за такие гладиолусы на три бутылки можно отхватить!
Филюгин, взявший всё же слегка «на язык», сидел теперь, опустив голову, и, в который раз, вспоминал свой позор.
Надо было поменять паспорт – срок подошёл, сорок пять стукнуло… Он приткнул свой «запер», как называли «запорожец» в его кругу, в проходном дворе паспортного стола и, войдя в полутёмный коридор, присел в конце очереди с кроссвордом, радуясь последнему, свободному стулу. Около часа прошло.  Филюгин, перенося зад от стула к стулу, сидел уже у самой двери кабинета, когда в потоке света из открывшегося выхода на улицу увидел её. Она была точно такой, как та в рекламе по телеку, соблазнявшая всех кружевными трусами шириной в ниточку покупать, демонстрируемое ею, фирменное бельё. Филюгин вспотел. Дива приплыла прямо к нему. Её гладкие, тяжёлые чёрные волосы коснулись его щёки. Она двумя пальчиками взяла его за рукав футболки.
— Можно вас на пару слов?
Он отошёл с нею в сторонку, пьянея от парфюмерных ароматов.
— Мужчина, пропустите меня перед собой. Я очень тороплюсь, переезжаю завтра. А? Скажите, что я стояла. А?
— Да-да. Скажу.
— Благодарю-ю-ю, – она пропела, глядя ему в глаза, вытянув в трубочку спелые напомаженные губки.
Что-то в нём трепыхнулось, как голубь за пазухой, он осмелел и выпалил жарким шёпотом:
— А чем ещё помочь? Перевезти могу на новое место!
— О… правда? Класс! Завтра часов в… пять. В три позвоните.
Оттопырив мизинчик она достала из сумки через плечо карточку, подала ему. Он, ничего не соображая, взял. Там был телефон и имя – Алиса.
— Я позвоню, Алиса…
Она, увидев, как из кабинета вышла пожилая надменная дама, стремительно вошла в не успевшую захлопнуться дверь. Очередь ощерилась на Филюгина. Он, раза три  услышав слово «виза», посмотрел на вывеску на двери кабинета и понял, что больше часа сидел не там, где надо.
— Да я не пойду, – торжествуя и злясь, огрызнулся он, я для неё занимал очередь!
Пришлось искать другой кабинет, время поджимало, и он не увидел, как уходила Алиса.
Назавтра он пришёл на работу в лучшем своём наряде: чёрных фирменных джинсах, серой футболке. Как всегда, на шее толстая цепь (теперь так делают, что не разобрать, золото или нет), печатка на пальце из той же серии. Любил Филюгин выглядеть «крутым», хотя всё, что приближало его к этой категории, было далеко не того сорта – фальшивое, поддельное, убогое: и зарплата инженера в горэлектросети, и «иномарка», и однокомнатная квартира в «хрущёвке», и эти побрякушки… Только тело – гибкое, сильное, смуглое, и скуластое мужественное лицо с круглыми серыми глазами – было настоящим, модным, «крутым».
— Ты похож на американца, котик, – лебезила Ольга, с которой жил он три года вместе, но жениться не хотел.
Не дотягивала она до «нормы». «Тёлка и тёлка», – думал он, глядя на её широковатую спину и полный, впрочем, симпатичный ему, зад, когда она варила у газовой плиты его любимый суп «харчо».
Тогда, целых пять лет назад, он познакомился с ней в магазине, где она продавала спиртное. Два года обхаживал её, с первой женой развёлся, благо, детей не было… А как разменял квартиру да сошлись, мечта снова стала мучить его. Мечта о самом лучшем, классном, завидном! И вот она – Алиса. «На ловца и зверь бежит!» – возбуждённо думал Филюгин.
Всё шло, как по маслу. Ольге рано утром позвонила мать и, в очередной раз умирая, призвала её переночевать с нею. У «почтитёщи» была гипертония и ещё пышный букет всяких недугов. И Филюгин с тяжёлым, фальшивым вздохом сочувствия «отпустил» Ольгу на ночь. Правда, нужно было подвезти её на вокзал к электричке, которая отходила в шестнадцать ноль пять, но это укладывалось в схему его движения. Филюгина, как бывало и раньше, поразила рысья интуиция Ольги, только что зубами в него не вцепившейся, когда сказал, что и сам задержится сегодня на совещании. «Теперь будет весь вечер домой звонить, пока не появлюсь, – вздохнул он обречённо, – да ведь уедет, и то хорошо!»
И на работе всё получалось, как надо. Он ведь обещал Алисе перевезти её в пять, а работать надо было до шести да уйти часа в три, чтобы ещё цветы купить и доехать неизвестно куда после проводов Ольги. Но, придя на работу (а вчерашний день был у него взят отгулом для оформления паспорта), Филюгин узнал, что позавчера вечером директрису вызвали на совещание в Москву, и она сегодня не работает. Ура! Все начали расползаться уже после обеда. Филюгин тоже. Дождался, пока разошлись почти все, а уборщица пошла наливать воду в ведро, набрал, подрагивая пальцами, заветный номер.
— Алло?
— Алиса, я… мы вчера в паспортном столе…
— А-а! Хорошо. Значит, в пять подъезжайте. Пишите адрес.
Филюгин писал и соображал, что надо будет кое-где до семидесяти км. в час подгонять. Далековато ехать, аж за «нищие дачи», это где домики – спичечные коробки и земли только шесть соток… Но успеть можно. Он бодро и весело простился с уборщицей и побежал вприпрыжку на стоянку. Заехал в цветочный магазин, чуть не обмер от цен, потолкался, потолкался. Наконец, взял, обёрнутую в красный оборчатый целлофан, ветку лилии в пять цветков с белой метёлкой для объёма, за что выложил почти все деньги, заначенные от досужей Ольги, и поехал за нею домой, чтобы забросить на вокзал. Букет, как он мысленно называл приобретённый цветок, он положил на заднее сидение и прикрыл газетой. Ольга всегда садилась рядом с ним впереди, и он не волновался, что заметит, ещё и потому, что вечно валялись в машине газеты с кроссвордами.
Подъехал он к подъезду, и тут, словно где-то выключатель нажали, всё его везение повернулось изнанкой. Ольга вышла из дома с огромной круглой корзиной, которая прижилась на балконе после поездки на юг. Филюгин обомлел.
— Ой, я, наконец, перебрала посуду, старую маме отвезу, а она обещала мне японские тарелки отдать, будем из красивых есть! Красиво жить не запретишь! Ха–ха–ха!..
Высокая хрупкая ручка корзины исключала даже попытку затолкать её в багажник. Филюгин                отодвинул лилию в угол сидения, принял корзину, поставил рядом. Ольга плюхнулась в переднее кресло, издавшее срамной звук, фыркнула, смеясь, и они поехали, пока ещё не спеша.
До электрички около получаса. Филюгин поставил машину, взял корзину – надо нести до вагона, а Ольга, отстёгиваясь, замешкалась, и тут Филюгин услышал:
— Ах! Что это? Букет? Какая красота! Запах! – потом строго и подозрительно, – это для чего? Филюгин! В глаза мне смотри! Кому цветы? Что молчишь?
— Да кому, кому!.. Ну… это поручение по работе. Сегодня директриса наша из командировки возвращается из Москвы. Надо встретить. Скинулись вот на цветы. И я двадцатку сдал, – не упустил своей горькой выгоды Филюгин.
— А закрыл чего?
— Да того, что всё тебе объяснять надо, а у тебя глупости на уме.
— Я уж подумала, меня провожаешь с цветами! Так это ж  волк в лесу сдохнет, если такое случится!
— Цветами встречают. Живых. А провожают, знаешь кого?!
— Ладно, проверим. А! Гляди – гляди! Вон она, ваша директриса, с дневного московского топает! Лидия Григорьевна! Сюда!
Филюгин остолбенел.
— Здравствуйте, Лидия Григорьевна! С приездом! Филюгин за вами. Вот вам цветы – сотрудники послали! Я на поезд, вы – с поезда! Одно к одному!..
Ольга не скрывала радости, её подозрения развеялись в дым.
— Здравствуйте, здравствуйте… не ожидала… Мило! Спасибо.
Филюгин обвял.
— Лидия Григорьевна… я только… корзину Оле донесу – минуты три…
— Я подожду в машине. Как хорошо не толкаться в транспорте!               
«Ага, не платить за такси, букетик получить ни за что ни про что…», – злобно думал Филюгин, таща бегом корзину. На платформе Ольга горячо его облобызала и отпустила восвояси. «Теперь успеть бы… Хотя те двадцать минут до отхода электрички сэкономились, а Лидгриша живёт по пути… Но.. к  Алисе и без цветов!.. Ужас!»
Когда он вернулся, директриса купала нос в букете.
— Откуда вы узнали, что я приеду дневным? – удивлялась она.
— Кто-то в Москву позвонил… или оттуда… я не в курсе.
Доехали, распрощались. «Надо, надо достать цветы», – напряжённо думал Филюгин, стрелой проносясь мимо попутных цветочных магазинов – денег было слишком мало. Вот тут-то, подъезжая к «нищим дачам», он и вспомнил про Пудова, дружка детства – в одном дворе двадцать лет жили. Периодически, раз в два–три  года, он что-то подвозил ему на эту дачку. Они сидели тогда на крохотной верандочке и ели всякую сезонную зелень: то редиску, то огурцы, то ягоды или яблоки… «Попрошу цветов, не откажет, у него вокруг домика всякие насажены», – вспомнил Филюгин.
Когда пришёл на участок, никого там не обнаружил и рядом – никого. «А-а-а, так ведь ещё рано, все же работают!..» – сообразил он. Так бы и ушёл ни с чем, но тут увидел огромные, в полроста своего, роскошные гладиолусы – пять в ряд: два красных, три белых. «Я ему бесплатно всё возил. Ну, яблоки давал, огурцы – это всё ерунда. Подумаешь, цветы…» Он, воровато оглядевшись, тряскими руками подняв осколок стекла, срезал цветы, рысью помчался к машине и успокоился только через два квартала, когда чуть не проехал поворот.
Филюгин поднялся на третий этаж, позвонил в квартиру. Алиса открыла, кивнула, молча повела его в комнату. Три огромных овальных чемодана и две дорожные сумки стояли посередине. «Ого-го! За раз не увезу!» – приуныл Филюгин. Он протянул Алисе цветы.
— Спа-а-а-сибо… – пропела она, а чегой-то ты мне без обёртки цветы даришь, как на похоронах?  Ла-а-адно… Аванс сейчас возьмёшь? Там меня ждут… спонсор мой – квартиру снял, а перевезти некогда…
Она ухмыльнулась и, расстёгивая верхние пуговки халатика, отвела глаза, словно смущаясь, но спокойно сказала:
— Я, вообще-то, триста беру, но тебе сто за перевоз сброшу, только поскорее…
— Что?.. Как… зачем? Я…
Она вытаращила свои большие глаза.
— Не  п`оняла, – сделала ударение на «о», – ты что же, ухаживать, блин, пришёл? Жениться, что ли?.. Я тебе по-деловому говорю: двести и вперёд!
«Двести рублей? – ужаснулся а мыслях Филюгин, – у меня и полтинника не наберётся!»
Он повернулся и побежал. Сдури влетел в кухню, завертелся волчком, нашёл дверь и покатился по лестнице.
«Двести, двести!» – билось у него в мозгу. И вдруг, вылетая из подъезда, он осознал: «Долларов! Долларов! Ё – пэ – рэ – сэ – тэ! Дол –ла – ров!!!» Он услышал хохот над головой. Алиса стояла на балконе в расстёгнутом халате, одной рукой держалась, хохоча, за живот, другой показывала на его «иномарку». Филюгин взглянул на машину. На крыше лежали вразброс краденные гладиолусы.
«Катафалк, – подумал Филюгин, – катафалк… Похороны моих мечт. Нет… мечтов…» – выдохнул он со всхлипом.