дом на утёсе

без эпиграфа, как без предчувствия, - человек входит, а его никто не ждал: застигнутое врасплох пространство, в которое вошёл, - вскинутые брови лиц, застывающий на глазах гипс улыбки вошедшего…эпиграф не то, чтобы необходим, он просто встроен в некоторые тексты, - как то, тончайшее ощущение, что сейчас вот-вот войдут, кто-то до чёртиков родной и близкий, кому ты обрадуешься тем кристально-чистым, сияющим всполохом, о котором и не вспомнить через секунду, но серебром которого ты прошит, выткан вдоль и поперёк, невидимыми, тонкими нитями, глубоко впрятанными капиллярами настоящей, бессловесной радости; можно запросто прожить без предчувствия, но с ним как-то тоньше, ощутимее пустотность твоего присутствия в изумительно пустом пространстве мира, там – пред чувством, здесь, у порога, куда вот-вот ступит нога текста:
на берегу океана стоит стул, я всегда сижу на берегу, потому
так плохо с корнями; среди сотен привычек внедрена одна – не укореняться, -
свойство, с которым пришёл, забыв его, вспомнил, свыкся, забрал с собой - однажды,
лучшее, что есть во мне – сидеть на берегу, по щиколотку в воде,
песок под ногами – зыбкий, смешной, как попытки времени
изучить, подчинить меня, - напрасные, как мои собственные –
познать, избавиться, отречься от него,
лучшее, что есть в нас – впечатанных друг в друга:
пока я смотрю на часы, они идут, живут, существуют;
пока они смотрят мне в глаза, я пытаюсь усвоить, освоить ходьбу, -
тем поразительна эта планета, единственное место во вселенной,
где любовь учится поступи;
песок под ногами – зыбкий, смешной, лучшее, что есть
под водой, щекочущей щиколотки;
вода – код, примитивная математика,
комбинация  цифр логарифма «жизнь»,
поразительная планета, единственное место во вселенной,
где вода, исследуя формы, познаёт самую себя
моими глазами, кровью, костьми,
касается мира моей кожей, выдыхая самую себя,
примитивная математика – без вкуса, цвета, запаха,
жизнь, формула, уравнение, в котором все равны,
нейтральны под нейтральным небом обезвоженности;
вода обнуляет, вода наполняет, - странно,
на берегу океана стоит стул, на котором сидит
вода - по щиколотку в воде, всматриваясь в пространство –
голограмму, сертификат присутствия
на уроке, где учитель, ученик и обучение – вода,
магистрат текучести, специализация – нейтралитет,
потолок образования – зачёт, - пошёл дождь:
можно идти по городу, смотреть по сторонам, считывать вывески, людей, свои шаги, сердцебиение, биение часов, прикосновение ветра, равнодушие собаки, переходящей дорогу по пешеходному переходу, зевающего водителя, разговор по телефону пассажира, цвета – тысячи оттенков, в прямоугольных, чётких лоскутах серого, голубого, красного, зелёного вокруг, тысячи пятиугольников, прозрачных, едва различимых, соты, кирпичики этой реальности, в которую ткни пальцем – и провалишься, растечёшься тончайшей масляной, переливающейся всеми цветами плёнкой, - сидя на берегу океана, вода по щиколотку в воде; смотри, дождь перестал, - что теперь?
хочется писать музыку, отслоить от трёхслойной салфетки реальности верхний слой, тот, что ярче и чётче и режет глаза, подушечками пальцев выкроить впечатанный предмет человеческой действительности и наклеить на тобою же отшлифованную доску, деликатно промокая слюной, цепочкой ДНК, впаянными, настоящими историями о твоих тысячелетиях, удовлетворённо вздохнуть, задержать минутный взгляд на ещё не подсохшем творении, и снова дёрнуться в пространство за обесцененным, набившим оскомину, до дурноты скучным и неинтересным, но - отслаиваешь верхний слой, берёшь нужный пятачок меж указательным и большим  пальцем левой руки, зажимаешь, оттягивая вверх, вниз, из стороны в сторону, помогая отрыву правой рукой, промокаешь, постукиваешь, похлопываешь подушечкой пальца, разглаживаешь, едва дышишь, разглаживаешь, скорее выдохом, чем касанием, напитывая, пропитывая теплом, струящимся из глаз, - бездумно, медленно, почти отсутствуя, растворяя внешнюю реальность в своей, на тобою же отшлифованной дощечке – недавно, непонятно зачем, купленной в ближайшем магазине – доске, для резки и разделывания чего-либо; как хочется писать музыку, не математику, нет, что ты…музыку…по щиколотку в воде;
ещё никем не тронутую, как день, в котором ничего не делаешь, просто сидишь по щиколотку в мыслях, - и лишь это потрескивание вокруг головы, невидимое облако шума, вдоль и поперёк испещрённое нитями треска, потрескивающий нимб, извечно сопровождающий фон вокруг головы со странным свойством: чем бессловесней монолог внутри, чем деликатней звуки закрывают друг другу глаза, чем тише его дыхание, тем неистовее шум снаружи, этот куполообразный шум – звон? нет, немного другое, словно миллион искр спелись, слились в одну какофонию, чёткую, ясную полусферу над головой, - и слова-то не подобрать, так и быть, пусть будет шум, ведь если оставить свои небосводы, позволив наружнему мельтешить перед глазами, - разве каждый предмет не есть шум, вопрос лишь в частоте колебания звука;
нетронутый день, в котором не делаешь ничего, световые фрагменты жизни, музыка в ДНК…
отвесная скала, более чем надёжный тыл, миллион тонн камня за спиной , тонны молчания, и если подняться на поверхность, то ничем не примечательная долина, разве что напоминает линию, которой подчёркивают прилагательные, но вот я всматриваюсь под ноги, глазами нащупывая едва различимый пятачок, пятно в траве, деликатно вдавливаю передней частью ступни, три раза, и – о, чудо, в сторону бесшумно отодвигается клочок земли, обнажая белоснежный мрамор ступеней, ведущих вниз: просторно, какое-то всё нещадно-белое, и вдруг – вот оно, действительно срубающее с ног: небо и океан, выступающая из скалы вертикальная посылка из стекла, даже не стекло, но что-то из совсем новых технологий – дышащее, живое, тончайшее, словно мыльный пузырь в форме вертикальной посылки, углы и поверхности нечеловечески точны, есть ощущение стен, но, поборов первобытный, животный страх, подойдёшь к краю в попытке провести рукой вдоль поверхности, а она - как если бы живая – она и есть живая – покрывается мурашками, съёживается, испытывая оскомину, отведёшь руку – улыбается, расслаблено, тепло, приветливо, нет-нет, это не то, чтобы мимика лица, ты это ощущаешь всем своим существом, как если бы вы были – а вы и есть – одним организмом с домом, обладатели одной нервной системы, начиная с момента, как ты ступил на отпечаток там, на поверхности, и заканчивая тем неуловимым перетеканием неба в океан, далеко-далеко, у белесого горизонта; в полу, кстати, тоже есть нечто подобие люка, откуда можно спускаться, выбираться на берег, когда вдруг через макушку в тебя входит нетронутый день, его настроения, - просыпаешься утром, подвешенный меж небом и океаном, и уже чётко знаешь, что пойдёшь к стулу на берегу, он всегда там стоит, по щиколотку в воде;
шум вокруг головы, трескучие кольца сатурна, под которыми, словно под толщей земли, то и дело слышен набат, глухой, мягкий, угловато-настойчивый стук, к которому невозможно привыкнуть, можно отвлечься, развернув радары во вне, увлечься раскодированием сигналов, составлением своих, посылом, принятием - очередной попыткой со-настройки, реакциями, их дрессурой, приручением, обнаружением новых, неожиданных частот в себе, попытками их раскодировать и применить, отвергнуть, исказить, внедрить в коммуникацию, понять «и это устаревшее», отбросить, плюнуть, усесться тихо наблюдать за работой зонта радара, за медленными поворотами чудовищно-неповоротливой техники в тебе, и вновь – это угловато-настойчивое, глухое «тук-тук», «тук-тук», «тук-тук», словно из-под толщи земли, весьма впечатляющей толщи, глухое, незыблемое, нарочито присутствующее, к чему невозможно привыкнуть, принять таким, как есть – насос насосом, со своим характером и интеллектом, более чем впечатляющие характеристики для технического устройства (как-то приспичило соорудить немыслимой красоты сундучок, где стенки словно запотевшее стекло, с деликатно, бархатно стекающими каплями, а сквозь, еле уловимо, глазами прощупывается сердце, его очертания и структура, - и вот, треща энтузиазмом, врываешься в интернет подсобрать картинок с изображением сердца и – медленно оседаешь, провожая взглядом удаляющихся от тебя мокрых, холодных, чванливых лягушек разочарования: и это – источник любви, самое прекрасное, что есть в человеке? впечатляющее зрелище, какие там шедевро-сундучки и чудо-шкатулки, хватит пока одного, продолговатого ящичка – эпилога человеческой жизни);
отслоения завораживают; погруженное в океан небо слишком скучно, как и наполнившая музыку тишина, накрывшая цифры по самую макушку там, в центре нуля – люка, под которым живёт целый мир, пульсирует, мерцает внутри стен, зависших над пропастью, внедрённых в скалу, живых, как ты сам, внедрённый в реальность Земли, впечатан мельчайшим узелком в Её замысловатые нервы, где время от времени тебе позволяется блуждать, блуждающий нерв блуждающей планеты блуждающей галактики, где так много заблудших душ, мерцающих в ночном небе – прошлогодний отпечаток Бога, Его ладонь, вдавленная в песок, которую традиционно должна была смыть вода, - отвлеклась по всей видимости, едва заполнила и обернулась, кто знает, может – чайки, а может, неожиданный прохожий, первый человек, которого увидела волна (здесь обернулся бы даже камень, какие там отпечатки), а след ладони поднял в воздух ветер, да так и несёт сквозь пространства – то ли кленовый лист, то ли клочок исписанной бумаги, уже не разберёшь, первичная развёртка…отслоение завораживает;
как и картинка внутри скорлупы: вот ноги, по щиколотку в воде, пустынный берег беззубого океана, слева – огромный утёс со встроенным, прозрачным саркофагом, справа…
что справа от сидящего на стуле? извивающийся шов набегающей на песок воды, извивающийся, но не петляющий, с завидной регулярностью повторяющий сам себя шрам пространства, так изысканно напоминающий бегущий узор, потрескивающий узор внутри скорлупы, орнамента с названием «внешний мир»: карта звёздного неба, северное полушарие, южное, атлас – географический, политический, исторический, астрономический, лингвистический, анатомический, - смотришь, вглядываешься, не на шутку замираешь, - нет, показалось, словно кто-то ответил с той стороны, но это собственное сердце, колотится, молотит ножками-клапанами в такт чёрточкам, чертовски обнадёживающим чёрточкам, вот она! вот она – трещина, побежала, понеслась, трещит по  на глазах рождающихся швам, сейчас – кусок вылетит – и ты по-настоящему свободен, любишь и любим, ласков и обласкан, дома, в доме, дом…но вдруг линия совсем сузилась, как слезящиеся от яркого света глаза, замедлила ход, нерешительность, остановка, исчезновение (то есть как? – хороший вопрос, толстокорый, как скорлупа, однозначный ответ, чеканный, рубленный, ни  о чём – вот так, сценарий написан, фильм поставлен и снят, ты – почётный зритель, вип-гость, получай удовольствие, или хотя бы делай вид, что доволен полученным, говорят, помогает – молчишь, улыбаешься в кресле зрителя, меньше помех на экране, техника не терпит суеты), нерешительность, остановка, исчезновение, - проморгался? снова гладко, атлас мира, карта звёздного неба, географический, анатомический атлас, южное полушарие, северное, глянец, румянец, матовость света, матерность сердца, клокочет, гневится, то же яростное наблюдение (были, были же трещинки, казалось – вот-вот), прищур – до слёз, но – снова матовый, бархатный, улыбается в кресле, получай удовольствие, или стань им, для того – на экране, фильма не существует без зрителя, зри, раз вошёл, техника не терпит суеты;
так что же там, справа? убегающая строка данного предложения, оставляя след, шрамируя пространство, изъявляет категорическое нежелание останавливаться, не решаться, исчезать, - кроткая, деликатная, ласковая наглость, набегай, набегай на песчинки бумаги, проникай в её волокна, и отступай назад, ведь то, что написано выше, уже не имеет никакого значения, как и набежавшая волна минуту  назад, от удара человеческого сердца, извивающийся шов набегающей на песок воды, извивающийся, но не петляющий, с завидной регулярностью повторяющий сам себя шрам пространства;
писатель, - как же это коряво звучит, совсем как совет Бога, который ни разу не был человеком;
что происходит, когда пишешь? ничего, просто переключаешься на другие частоты, словно отслаиваешься от самого себя; вот она – оторвалась от песка, закружила, дёрнула влево, передумала - вправо, вверх, глубоко вдохнула, выдохнула, расслабилась: «пусть несёт» - то ли мембрана, то ли плёнка, то ли отпечаток с ладони, абстрактное, облачённое в слова, нет, не совсем точно:
я сижу на берегу океана, на обыкновенном, повидавшем виды  деревянном стуле, положив руки на колени, ладонями вверх, наблюдая,  как мечется чьё-то безмолвие в попытке произнести вслух что-то важное,  из ряда вон выходящее, абсолютное, явное, точное, но – звук слишком громоздок, неуклюж и беспомощен, как топор, наблюдающий за ворсинкой, танцующей невесомость в центре солнечной сцены (танцующей? нет, скорее просто пытающейся поймать свои мысли, перемещаясь за ними в пространстве),
наблюдаю, как мечется чьё-то безмолвие, разочарованное в словах, но не опустившее рук, наполненных памятью о парении;
чем дольше живёшь на Земле, тем меньше смотришь в спину времени, тычешься в лопатки стрелок, всё чаще переключаешься на иные частоты, словно отслаиваешься от истории о себе, куда-то движешься, не без метаний, но вдруг находишь баланс, расслабляешься, отпускаешь – пусть несёт, то – абстрактное, между чьим-то намерением познать, обнаружить конец всех историй, чтобы вспомнить начало, причину причин, в схеме чьих-то намерений, чьих-то? он один, он един…
самое щекотливое – возвращение: обнаружение, - ты в теле, что-то сказал, кому-то ответил, моргнул, почесал затылок, налил чай, отхлебнул, руки шлёпают по клавиатуре (о, боже), - восхождение по верёвочной лестнице, не совсем комфортный процесс, - что происходит, когда не пишешь?
 
«намерение – платформа абсолюта»

- фраза выше, что это?
- ничего, так…вкрапина – в изысканный узор пустоты между строк, как жизнь человека – лишь вкрапление между строк, песчинка между кладкой кирпичиков энергий, там, в монаде души;

как же слова деформируют мысль, мгновенно структурируя свою реальность, диктатура пролетариата, - и там, где хочется написать о боге, всенепременно просочится боль, о любви – сарказм или ирония, о душе – чёрный юмор, магазин уценённых товаров, сезонная распродажа – матричные коды, подобное к подобному, потрескивающий цинизм; а как ещё вести себя, когда со всех крепостных стен вопят глашатаи: «ты в матрице, всё иллюзия, ты в игре, программа в программе, код в голограмме, и даже безусловная любовь – набор цифр, как и радость, и слёзы, и счастье, и смех, и телекинез, и телепатия, телепорт, левитация и множество других, новоявленных, хорошо забытых старых штучек, и безупречный свет с небес – всё часть системы, цифровые отблески игры»,
и даже ты, со множеством лиц, сейчас спешащая ко мне, выбравшая на сегодня более комфортный облик, удобный нам обоим, шлёпающий по воде набор цифр, - как вести себя здесь, в центре игрушки для взрослых, понимая, что ты – лишь часть фильма, кадр, скользнувший по экрану, не актёр, герой, сценарист, режиссёр, - нет, нет и нет – это всё привилегии более тонких мистерий, избалованных мастеров – архитектора, высшего «я», монады, души – заказчики и исполнители, контракты, договора, подписи, шумиха-неразбериха, - итог:
я сижу на стуле, по щиколотку в воде, нечто в человеческом теле, прошитое вдоль и поперёк программами, кодами, алгоритмами, осознавая воду, только воду; вот волна набежала, не заметив ни меня, ни стула, ни камней, подалась ещё немного вперёд, замерла, попятилась обратно, забирая с собой угощение, подразнила и будет, что там было? утро, подъём, на работу, обратно, чай, холсты, мастихин, краски, чаще просто смотрение в одну точку, многочасовое, наработанное годами, филигранное отсутствие действий, точка, отверстие в пространстве, из которой мироточит текст,без намерений, замыслов, помыслов, домыслов, без подшёрстка, моё дело – собирать всё это на бумагу, прилежно, по капле, потому как щедрость с той стороны непредсказуема, не предугадаешь, во сколько дадут воду, и будет ли за каплей следующая; вот и сейчас – мироточит, а ты сидишь и думаешь на отвлечённые темы, отвлекающие, влекущие инстанции: «как же шпатель отличается от мастихина, пока не пропустишь это через себя, ни за что не вникнешь, даже небольшой, аккуратный шпатель далеко не мастихин, который даже можно по неопытности погнуть, если взять его в руку впервые, сразу  после работы со шпателем; пора переходить к мастихину и краскам, пока шпатлёвка выше подсыхает:
 и всё же пребывание в человеческом теле всегда будет отдавать некой горечью, тем – спокойным, тёмным, бордовым, выдержанным в тебе, смотрящим на роскошный букет из роз, который только что вручили, но – не от того, опять и снова (хороший опыт, тонкая игра, маленький, смятый клочок бумаги на ладони, бисерный почерк, - звонок в дверь, «здравствуйте, служба доставки, вам цветы», «спасибо», - ставишь подпись дрожащей рукой, с трудом закрываешь дверь, стекая спиной по косяку, обнимаешь букет, словно грудного младенца, сидишь так час, другой, с застывшей полуулыбкой, отсутствующим взглядом, на самой верхней ступеньке счастья, задевая макушкой далёкую звезду, но - телу нужно дышать, глубокий вдох, ты на пороге квартиры, с букетом, как с младенцем, но…что там, в глубине цветов? маленькая открытка, какие-то слова: никчемные, ненужные, расставляющие всё по местам, по своим чётким, чертовски ясным, геометрически точным местам – так поблёскивает идеально наточенный металл; никчемные, ненужные слова с преотличным макияжем на чертовски правильном лице почти ребёнка, сорокалетнего ребёнка; маленькая открытка, открытая дверка в ад: «здравствуйте, служба доставки, вам цветы», «спасибо»  - так поблёскивает идеально заточенное лезвие, поднимаешься с порога, обуваешь кроссовки, размеренно шагаешь к ближайшему мусорному контейнеру, «ни один мускул не дрогнул на его лице»…кто сказал, что ад, тотальное разочарование, переполненное отчаяние отдают чем-то гнилостным? зачастую наоборот -  это роскошная, безупречная красота, непревзойдённая роскошь, Люцифер – мастер своих программ); нахождение в человеческом теле всегда отдаёт некой горечью – тем настоенным, тёмным, бордовым, поблескивающим в глазах, во взгляде, скользящим по поверхности бутонов, врученных – не от тебя, маленький, смятый клочок бумаги на раскрытой ладони – забава местных сквозняков;
шпатель – старый солдат, физически крепок, гимнаст, - поиграй пока бицепсами этажом ниже, пусть уже  танцует мастихин:
а сейчас?
а сейчас за спиной у букв ничего нет, белое полотно, как за спиной красок, которые пытается пристроить мастихин, нет, не так, - как за спиной у красок, с которыми пытается найти общий язык, сотрудничать  мастихин, но краски, до чего смешливый народ, такие гуттаперчивые на вид, но – отчаянные интроверты, где каждая – законченный солипсизм, бездонный, безграничный, но в своём внутреннем кармане бытия, и всё, что здесь может сделать мастихин, так это просто познакомить их друг с другом, плюс – у красок крайне короткая память, что на руку нашему проводнику – представлять краски друг другу можно бесконечное количество раз, собственно, как и того, кто держит инструмент в руке; мастихин – бюро знакомств, корректный джентльмен, сменившая пол кисточка, при этом не изменившая самой себе: хрупкость, уязвимость, деликатность, обжигающая лёгкость – остались при ней, оставляя следы, штрихи на холсте; танцуй, мастихин, пол и функции не имеют значения, след от лёгкого прикосновения, тот, последний, расходящийся, исчезающий на глазах круг на воде, подмигнувшее неуловимое – то, ради чего душа снова и снова приходит на Землю, - у неё, как у красок, крайне короткая память, не веришь? спроси любого космонавта, каждый из них – обладатель карандаша или ручки в нагрудном кармане, потому как, чем дальше от Земли, тем хуже память, порой приходится записывать самые элементарные вещи, что уж говорить об историях о себе, паспортных данных, семейном, социальном положениях, пирамидах Маслоу и тому подобном тлене, чем дальше от Земли, тем ты чище, такой же как сейчас – бескрайнее, целинное, белое за спиной у слов и справа от них; танцуй мастихин, сменившая пол кисточка, мужской/женский род, ведь это всего лишь опыт, и брюки, и платье – в одно воплощение, один вход, один выход, и больше не возвращаться, достаточно одних граблей, одного букета роскошных цветов - не от тебя, сколько лет прошло, господи-боже мой, сколько же прошло лет – не под мои небом, не на моей земле, с чужим воздухом в арендованных лёгких; танцуй, мастихин, краски обладают удивительным свойством, - проповедуя солипсизм, они способны к коммуникации; цвет так похож на любопытствующую улитку: покажет себя, сама себе подивится, и снова - в тюбик, в ракушку, в свой мир – отмываться, набираться мощи, загадочная энергия, наблюдение с обязанностью наблюдать, с правом – создавать наблюдаемое, совсем как слово, в точности – как слово;

какая музыка, таков и танец, - всегда будет отдавать горечью;
ритм, поймать ритм воды:
человек практически весь состоит из воды,
мозг практически весь состоит из воды,
вода считывает реальность – создаёт и считывает, корректирует и считывает,
и снова – корректирует, -
я корректирую: душа в водном плену, в ловушке из воды, щадящий, обходительный капкан –
знакомство, отрицание, противостояние, смирение, сотрудничество,
проникновение, вникновение в самую себя,
ритм, понять твой ритм,
не поймать, - понять…
чтобы стать собой, вынырнуть из суеты, вернуться к пониманию, что ты в плену,
щадящий, обходительный капкан: сначала еле слышимый удар
едва сформировавшегося сердца, первое знакомство, безмятежность воды,
её бархат, которому тесно однажды и ключ пробивает себе дорогу –
отрицание, противостояние, мятеж, которому тесно, - смирение, сотрудничество,
проникновение, вникновение, создаю и считываю, корректирую и считываю,
понять ритм творения, - чтобы обходиться без творца,
оставшись один на один с сотворённым,
вникновение в ритм – я сам себе плен и свобода,
я – блик на воде…

краски на полотнах, цвет выдаёт тебя, душа во мне,
слова на бумаге, почерк, бег выдаёт тебя, душа во мне,
и немного в голосе, там, в кашемировых волокнах шёпота,
блики на воде;

я наблюдаю здесь, на берегу океана, куда рано или поздно приходит каждый родник, прежде чем сделать последнее, оставив лишь след на песке времени, который заберёт с собой набегающая волна, набегающая, бег, неизбежность участия в игре, творение без начала и конца,
я корректирую: я – воля, без права изъявления, с обязанностью универсальной формы – здесь,
но стоит сделать шаг…

- скоро сядет солнце, пора возвращаться в свой саркофаг, призрачный дом на утёсе – приз, дар, который я могу себе позволить, роскошь, обретшая сей статус в единственной голове на всю цифровую округу, пора идти в так называемый дом, заваривать чай и снова наблюдать, - теперь уже за тем, как садится солнце – аккумулятор программы «Гайя», допзарядка, но сначала, конечно же, люди; человек – универсальная форма энергий, создатели не лишены чувства юмора; садится солнце, ничего – подзарядят, - как и ты, подзаряжаешь меня, стоит только тебе мелькнуть, промельтешить где-то в периметре моего поползновения, попытки нащупать пульс на запястье этого мира, достаточно, чтобы ветер едва коснулся моей щеки, донёс почти остывшее тепло с кончиков твоих пальцев, а при большем везении – пронёс мимо твою ресницу, или просто пошёл бы дождь, а потом резко ворвалось солнце, с неба с верёвочной лестницы спускался бы синий до жути слон, и дельфины бы вышли на берег, дружно аплодируя слону, жираф вдруг высунул голову из-под песка, приподнимая меня на стуле со словами: «давайте поддержим слона», - да мало ли как, в какие формы облачил бы себя твой промельк, - в тотальные ли безобразия цвета или квадратный абсурд белой тишины, не значимо, как же всё это не значимо…
садится солнце, ничего – подзарядят, как и ты – напитываешь меня;
re конструкция?
нет, коррекция: местоимением «ты» местоимения «я»;
какой сегодня ты выберешь стиль, чтобы отточить мой? в чём сегодня мне дозволено тебя увидеть? опять миловидное лицо, большие карие  глаза, чёрные волнистые волосы, лет пятидесяти? только не как в прошлый раз – два или три вида, «я не смогла выбрать сегодня, мне нравится и это тело (максимально брутальное, зрелого ковбоя) и то (вьетнамская девушка на скутере)», «так, проходим, проходим и растворяемся в воздухе, выбери что-нибудь одно, куда тебе столько на одно свидание с Землёй?» сумасшедшая, совсем как твой синий слон или ветер, который забавляется твоей ресницей перед моим носом, прекрасно знающий, что у меня сейчас закружится голова от такого пристального наблюдения, смотрения, внедрения в её танец, танцуй, ресничка на ветру, мерцающая вертикаль во мне, совсем как эта чёрточка на экране монитора с белым полем за спиной, слева, неизбежно, нещадно, слева, еле слышимый удар уже сформировавшегося текста, осталось лишь клацнуть по букве на клавиатуре, и – побежит, проявится то, что пока лишь незримо, ресничка на ветру, мерцающая вертикаль во мне; (только бы обошлось без костюмов для меня: «смотри, что я несу! здесь у меня женское платье, но крой мужской, а здесь – не хмурься – мужской пиджак, но с рюшечками», нет-нет-нет, я жираф, пробившийся из песка, «давайте поддержим слона»);

- где же ты, смеркается, пора идти в дом, смеркается, программы устаревают, на их базе создают новые, но сначала надо многое удалить, почти всё удалить, добро пожаловать в пространства четырёх нулей, тотальное обнуление старого, вчера не есть опора для завтра, то, что было истиной мгновение назад, совсем не обязательно она же в сейчас, когда ты выручила нас, уникальный случай скучнейшего из миров: я – молодая, неопытная, нерешительная душа и ты – мой гид, куратор, хранитель, мы стояли у постели роженицы и всё, что от меня требовалось, так это сделать шаг, стать сутью этой маленькой девочки, которая появлялась, проявлялась на свет, контракт был прописан до мелочей, оставалось всего лишь прожить по написанному, но я так и не смог, а ты – шагнула, наперекор, вопреки всем законам и правилам, уникальный поступок, единственный до сих пор, без последствий? почти, не считая той частоты, со-настройки, ограничения, в океане сознания теперь никого, кроме нас, в какие бы миры мы себя ни облачали, какими бы планетами ни прикидывались, мы всегда остаёмся на одной частоте, безупречная связь сквозь меняющиеся декорации, создатели не лишены чувства – юмора, и я прекрасно знаю, где ты и сейчас, и вчера, и теперь, но продолжаю задавать вопрос лишь по одной причине – это забавляет, капризы детей всегда забавны, впрочем, как и их миры;

главное – не отводить глаз от твоих зрачков, когда ты снова начнёшь рассыпаться на пиксели, смотреть тебе в глаза, когда ты начнёшь скакать по частотам, испытывая их на прочность, не отводя глаз от моих, которые остаются единственной правдой, из жизни в жизнь, видоизменяющимся постоянством тебя самой; господи, какая же по счёту эта версия игры с названием «земля»? седьмая? да – седьмая, поговаривают, обновят, совсем  скоро, через каких-нибудь двадцать лет, введут вакцину с пятого измерения, доступ в любовь, всамделишную любовь, а не представление о ней, низвергнутое, скатившееся до уровня вожделения, нечто ярче и мягче, нежели солнечная батарея, так называемое солнце, - глядишь, и наше «почти» затрещит по швам, частоты «я» и «ты» обнулят, и останется лишь – он, один, он – един, как минимум шестой уровень, где сознанию не нужны формы, где просто чисто, чисто и всё, и никаких костылей для того, чтобы быть;

и если раньше ты смотрел на мир, как на некую декорацию, театральную постановку, третьесортный спектакль с сомнительным содержанием, держащим тебя в страхе от первого до последнего звонка, завуалированным под что угодно – страхе, то теперь тебя словно озарило, с остервенением выбросило из тёмного зала в какую-то невероятную тишину, невесомость с тихим, ясным, безграничным пониманием того, что декорация является носителем твоей нервной системы, и любое грубое прикосновение к ней равносильно удару палкой по твоей собственной голове;
и если раньше ты смотрел на мир глазами агонии, всеразъедающим взглядом, судорожно дёргающей всю паутину мушкой, то теперь ты просто попавшая в сеть бабочка с изумлёнными глазами, - насколько красив узор паутины, бесподобен, так тонко намекающий на вкрапления цвета твоего собственного крыла, словно под копирку переплетены линии, и ты уже далеко не пленник, но – диверсант, гонец, посланник за образцами, напитать себя опытом, чтобы однажды вернуться домой с ответом на тот, молчаливый вопрос: как он это сделал? из мусора собрал мир, из тяжелейших энергий, суровых цветов, цепей и верёвок, найденных в дальнем сарае вселенной, то, от чего отреклись многие цивилизации (а теперь неистово стучат в двери в желании чем-то помочь), - из этого создал музыку?
«какая она? – спросил себя однажды Бог; и если раньше я смотрел на мир глазами пленника, раскачивающего паутину, в попытке разорвать её, то теперь, там, чуть-чуть впереди, я вижу себя на белом столе Источника, с лупой в руке рассматривающего узор на моих крыльях, в восхищении покачивающего головой: «это не просто красиво, это жирнюче-великолепно, его программа превзошла все ожидания, на этой основе можно создавать чудовищно-прекрасные системы»

забавное слово «настройка», нас – тройка: бог, душа, человек? или наблюдатель, наблюдение, наблюдаемое? как ни крути – маршрут, но по сути своей – вода, что ещё может дать мозг, практически весь состоящий из воды? рябь на воде; и если раньше ты вкушал этот мир из желания насытиться, то теперь едва пробуешь его на вкус, теперь ты – ни сыт, ни голоден – тихим гостем за этим столом, тихим, застенчивым гостем, который знает, что больше не вернётся, - зачем возвращаться к первому впечатлению о себе самом, к честному впечатлению, без корректировки; бабочка-диверсант, переставшая тревожиться, оставившая в покое паутину и бедного паука, который сплёл её из мусора, собранного где-то на задворках вселенной, ему хватает беготни с трепыхающимися, а то, что уже не шевелится, он оборачивает в кокон, складывая про запас, а что такое кокон для бабочки? осталось лишь дождаться нужного момента, когда случится сквозняк, захлопают окна, двери, окрепшие, невероятно-красивые крылья, и ты бережно и деликатно отправишься домой, цвета и линии на крыльях не отличаются от настроений, с которыми ты пробовал на вкус каждый прожитый миг на этой планете, реакции во мне остались те же, только теперь я взял Бога с собой, теперь я слушаю не свои паспортные данные, а трепет в районе грудной клетки;

за что я люблю мастихин, - за его щедрость, тонкий, острый ум и лёгкое сердце, за прямое восприятие поверхности, без буферной зоны, позволяя краскам на холсте быть собой; 

времени не существует, - лишь событийный поток, в котором ты – точка, точка системы абсолюта, маленькая, извечно спешащая домой точка, несущая в себе очередной, огромный мир, который подсмотрела, который создала, преобразила, переиздала, моё же ты издательство, смотрящее на меня из зеркала, из чёрного зрачка, вот она далеко-далеко справа, и вот уже слышно шлёпанье по воде, что там опять несут эти неугомонные руки? неужели опять пачку чистых листов бумаги? только не это, я ведь только что встал со стула, оставив ему стопку исписанных прямоугольников;
- что ты там опять придумала, чокнутая моя?
- не придумала, но озарило, меня только что озарило – ты всегда пишешь эпиграф и эпилог, а где содержание, где суть повествования, где самый жир, и что делать мне, старому нарратологу? что мне изучать? где здесь фикциональность, вымысел, а где фактуальность – действительность? и кто пишет твои тексты – реальный или абстрактный автор, саморефлексия литературы или очередной плагиат, попытка перетащить увиденное на бумагу?
- так! стоп! стоп-стоп-стоп!!! сначала – кофту! на, накинь кофту, темнеет, прохладно…
- о! какая шикарная вещь, а тёплая какая, где ты её взял?
- написал, где ещё я мог её взять…
- о! и на тебе такая же…слушай, давай разберёмся по поводу повествования…
- о, господи…

вдоль берега, по направлению к скале, держась за руки, шли двое, в одинаковых, толстых, вязанных кофтах, небо, хмурое небо, тусклое, словно внутренняя сторона скорлупы вдруг расщедрилось: беззвучно сверкнула молния, вторая, третья – невыносимо-белый шов, искромётный, бегущий, несущийся, безупречно колючим узором, штрихом без пунктира рвал и метал, будто вот-вот вырвет кусок наружу, обнажит, обнаружит себя нарочитая пустота, шанс, лазейка к тропинке домой…
- тшш, не сейчас…
- что? я не поняла, с кем ты разговариваешь?
- ни с кем, я слушаю, я тебя очень внимательно слушаю, хотя далеко не просто соображать в моменте, пропитанным сливочным маслом,
- ты же сказал, что оно слишком сытное, а ты не воспринимаешь чересчур сытное,
- а это специальное масло, спецзаказ, я его веками взбивал, для себя, уникальный сорт, спецзаказ…
- мда, итак, смотри, что я придумала по поводу разворачивания текста, - и хватит уже на меня пялиться, - кстати, ты же хотел написать, как ты выражаешься, душераздирающую историю, шевелящуюся под слоем льда, где ледяной поверхностью послужит декупаж, приёмы из него, а сам скатился, снова…
- в твои глаза, вечно я в них скатываюсь, единственная дурная привычка, от которой осталось избавиться, - чтобы действительно писать музыку, не математику…
- я её слышу, понимаешь, слышу, в каждой прочитанной книге, стихотворении, картине, в глазах каждого, смотрящего в мои, в изменчивом небе меняющихся городов, она всюду, твоя музыка, словно событийный поток моей жизни прописывал ты..
- под твою диктовку, между прочим,
- ну я бы добавила, - я сама напевала тебе её на ухо, диктатура поющего сердца, диктовка, мурлычится в ухо, разливается из глаз…
- опять дуришь?
- дуролействовать имею право, и ещё один маленький момент – не торопись  избавляться от своей единственной привычки, не спеши стереть, обнулить наше «почти», ну разве оно не прекрасно?

P.S. чем дольше живёшь на Земле, тем меньше смотришь в спину времени, тычешься в лопатки стрелок, всё чаще переключаешься на иные частоты, словно отслаиваешься от истории о себе, куда-то движешься, не без метаний, но вдруг находишь баланс, расслабляешься, отпускаешь – пусть несёт, то – абстрактное, между чьим-то намерением познать, обнаружить конец всех историй, чтобы вспомнить начало, причину причин, в схеме чьих-то намерений…
- мне кажется, ты взял не тот абзац,
- ты можешь хотя бы постскриптум не трогать, дать тексту спокойно уйти?
- не могу, без меня никак нельзя, без меня рухнут целые вселенные, а ты хочешь, чтобы я обошла вниманием их главную достопримечательность? нет, этому не бывать…
- и всё же
P.S.
«и если раньше хотелось к морю, рвалось к океану,
то теперь достаточно сделать глоток воды,
чтобы заполнить ею весь мир, -
погружённое в океан небо слишком скучно,
куда лучше перевернуть картинку – ливень,
рухнувший в пустоту – нет мокрых городов,
нет луж, нет тысячи зонтов, под которыми ёжатся тысячи душ,
блуждающих душ, заблудшей планеты, блудливой галактики;
ливень, рухнувший в пустоту, обнажённую бездну нуля;
и если раньше хотелось к морю, рвалось к океану, то теперь –
достаточно сделать глоток воздуха, просто вдохнуть,
чтобы наполниться до отказа, через край – небом,
его обезоруживающей простотой, всеобнуляющей любовью, -
наполниться через край, чтобы – однажды – посметь написать,
окропить белый лист святым таинством букв,
создать нас – меж водой и небом,
между зрелостью и увяданием,
там, где пишет постскриптум судьба»

10.09.2018