Адамант

Дорога в пустыне. Загрубелые подошвы ног не чувствуют уколов сухой травы, мелких колючек, не замечая, топчут насекомых и пауков. Главное - невзначай не напороться на скорпиона, его ядовитое жало на конце хвоста, шутя, проткнет мозоль. А еще можно наткнуться на безмятежно греющуюся на солнышке змею. Не один неосторожный монах-пустынник по этой причине расстался с жизнью: он созерцал небеса, возможно, стремясь узреть среди облаков летящего ангела, и не заметил смертоносного гада под босыми ногами.

Много лет вот так ходит он по дорогам Египта и Палестины. Лучшее время для босых ног -  предзакатный вечер: земля уже остыла от дневного зноя, но еще не охладилась. Днем, под палящим солнцем ходить по песку и камням – пытка, ночью – тоже пытка. Но к пыткам нужно быть готовым всегда. Не сегодня, так завтра ромейская стража схватит, закует в железо, погонит в темницу, а там… Отец сполна познал, что такое муки в узилище… 

- Ориген, твоего папу ромеи увели! – кричали мальчишки своему сверстнику, молча сидевшему на скамейке и наблюдавшему плавание облаков в безбрежной лазури египетского неба. Мальчик вскочил, словно ужаленный пчелой или шмелем.

- Папу… Это правда?

- Правда, правда, - наперебой заголосили мальчишки. – Пришли воины и вытолкали его из дома, чтобы отвести в городскую тюрьму.

Мальчик сорвался с места и стремглав полетел по пыльной улочке к родному дому, перепугав важно расхаживающих гусей, спугнув лениво лежащих котов, гнусаво мяукающих и гадящих, где попало, «богов» Египта. Прохожие удивленно озирались: куда несется этот отрок – хрипло дышащий, с широко раскрытыми, как окна погожим утром, глазами и распахнутым, как врата храма в праздничный день, ртом? Он же споткнется, упадет и расшибет себе лоб, коленки, руки. Не иначе, что-то стряслось у него дома – быть может, случился пожар или умирает кто-то из родных. Из-под ног бегущего мальчика вылетали камушки, собаки провожали его отчаянным лаем, некоторые, повинуясь древнему инстинкту, рвались догонять, но сочувствующие мальцу прохожие палками и каменьями заставляли их повернуть назад. На бегу Ориген потерял левую сандалию, и теперь острые камушки больно царапали босую ногу.

Дверь их жилища была распахнута настежь. Оттуда доносился плач его братишек. На порог выбежала бледная, растрепанная мать. Она не отвесила Оригену подзатыльник за то, что битый час шляется где-то в городе, а громко вскрикнула и медленно осела на пол, судорожно цепляясь руками за дверной косяк.

- Мама! – Ориген бросился к ней.

- Папа… папу забрали… - пролепетала мать. Ориген аккуратно, заботливо поднял ее, отвел в дом, где, среди разбросанных вещей, платьев, опрокинутой мебели, голосили братишки.

- Тихо! – по праву старшего после отца мужчины гаркнул на мелюзгу Ориген, бережно усадил мать в кресло и обратился к ней: – Отец в тюрьме?

- Да! – почти выкрикнула мать. – Все переворошили, искали христианские сочинения. Нашли только… - она указала дрожащей рукой на укромный уголок, где должны стоять изваяния домашних богов, хранителей семейного очага. Отец давно убрал их, заменив распятием. На нем не было фигуры страдающего Сына Божьего, просто крест. Сейчас креста не стало, его унесли стражники как доказательство преступления Леонида. А что до сочинений… У Оригена, как и у его отца-грамматика, была отличная память на тексты. Он знал назубок целые главы обоих Заветов. А книги… Они спрятаны в надежном месте, и отец не откроет секрет, даже если его будут… Ориген поежился. Пытки! Когда тебя растягивают, выкручивают конечности, ущемляют пальцы… Нет, отец выдержит все, но не отречется от Христа! Он не пойдет в языческое капище, даже если домочадцы станут умолять его.

Ориген огляделся. Черепки глиняной посуды, сломанный стул, раздавленная сапогом шкатулка, которую так любила мама – ромеи не церемонились.

- У тебя нет одной сандалии, - неожиданно прервала его размышления мать, отходя от шока.

- Потерял, - развел руками Ориген. – Можно, я буду ходить босиком? Как те монахи, которые поселились в пустыне.

- Так без ног останешься, - вздохнула мать и тут же вновь заговорила об аресте отца.

- Надо отнести ему в темницу фрукты – сливы, фиги, виноград. Ведь там кормят узников одной тухлой похлебкой и черствым хлебом. В нашем садике урожай как раз созрел. А я придумаю, как вызволить папу. У нас отложены деньги на черный день.

- Подкупить судью? – сразу сообразил Ориген.

- Тише ты, - мать приложила палец к устам. – У дома могут бродить соглядатаи, и если услышат, то, сам понимаешь…

- Папа этого не одобрит, - Ориген насупил брови. – Он готов защищать веру во Христа перед любым судьей, а не откупаться…

- Что ты говоришь… - мать всплеснула руками. – Если есть возможность вызволить папу…

- Отец будет против! – упорствовал отрок. – Дать взятку и выйти из темницы – все равно, что согласиться принести жертву языческим болванам.

- Ты хочешь погубить папу? – тонко вскрикнула мать. – Давшего тебе жизнь, научившего тебя истинной вере…

- Именно поэтому отец будет против! – настаивал упрямый юнец. – Он учил меня не поступаться, а идти до конца.

- Ты погибнешь, как и он! – женщина закрыла ладонями лицо, из груди ее вырвались рыдания, слезы сочились меж пальцев.

- Мама, что с тобой? – маленький Пелид бросился к ней из детской комнатки, с ненавистью взглянул на старшего брата. – Это ты обидел маму, негодяй!

- Много ты понимаешь! – Ориген присел рядом с матерью, тщетно пытаясь утешить ее. – Это недоразумение, его обязательно отпустят. За него будут ходатайствовать лучшие мужи Александрии. Вот увидишь… Среди них немало тайных христиан.

- Не будут, эти «тайные» христиане не захотят раскрывать себя, – сквозь плач говорила мама. – Я все равно отнесу деньги начальнику тюрьмы. А ты завтра же возьмешь корзину с фруктами и передашь Леониду, – и ее вновь захлестнули рыдания.

- Делай, как знаешь, - только и смог вымолвить сын.

На следующее утро он отправился в городскую тюрьму с полной корзиной плодов. Пока дошел до начальника, она стала легче на треть: стража у врат, старший надзиратель, писарь требовали свою долю – иначе не пропустят к начальнику.

Главный тюремщик, круглобокий, щекастый детина, толстыми пальцами отрывал куски от жареного гуся и отправлял в рот. Жир стекал по его плохо выбритому подбородку с заметной складкой – видимо, годы тюремной службы позволили ему изрядно набрать вес. Ориген поздоровался. Тот, не ответив на приветствие какого-то юнца, сразу же указал на корзину.

- Что там у тебя?

- Фрукты, - простодушно ответил Ориген.

- Поставь на стол и открой, - повелительным тоном произнес тот. – Покажи мне.

Ориген водрузил корзину перед важным начальником, сорвал холстину. Тот немедленно сунул туда свой мясистый нос, затем запустил пальцы.

- А что ж ты так мало принес? – недовольно проворчал начальник.

- Угостил тюремщиков, - все так же простодушно ответил Ориген.

- Кому несешь передачу? – ухмыляясь, продолжал вопрошать начальник тюрьмы, перебирая в руках сливы и фиги. «Крепкие, сладкие, зрелые, без гнильцы», - он с трудом удерживался от соблазна тотчас же отправить один из фруктов в рот.

- Отцу, грамматику Леониду, - спокойно произнес Ориген. – Мама просила, чтобы я передал ему лично в руки (На самом деле мать не просила об этом, просто Ориген хотел увидеть отца, подбодрить его перед грядущими испытаниями).

- Нельзя к нему. Я сам передам, -  начальник привычным движением притянул корзину себе.

- Вместе с корзиной? – продолжая изображать простофилю, спросил Ориген.

- Ты нищий, да? У тебя другой корзины нет? – раздраженно огрызнулся начальник. – Я же сказал: сам передам! Если надо, тебе слуги ее домой вернут. Ты где живешь?

- Не надо… - Ориген услужливо раскланялся.

- Тогда проваливай! – Виноградины лопались в лоснящихся от жира пальцах, унизанных золотыми перстнями. – Много вас ходит тут, а тюрьма – не проходной двор.

Ориген понуро побрел прочь. Начальник шмыгнул толстым носом, дисгармонировавшим с маленькими, почти мышиными, глазками, пальцы его еще раз потеребили виноградную кисть, погладили бархатную кожицу аппетитного персика, перебрали фиги и сливы. «Кому он там нес передачу? Христианину Леониду? Перебьется Леонид! Ему скоро уже никакая еда не понадобится, мертвецы не едят, их самих жрут черви». Он впился зубами в мякоть персика: до чего сочный попался!

Ориген рассказал матери о разговоре с начальником тюрьмы. «Такой за мзду сделает что угодно, - подумала она, укрепившись в решимости отправиться завтра же в тюрьму. – Если он и не выпустит Леонида, так хотя бы свидание устроит».

Однако на следующее утро в дверь дома требовательно постучали. Еще один такой же «большой начальник», только худой, длинный и желчный, приказал срочно собрать пожитки.

- Заберите все, что можете увезти в тележке, остальное передается в распоряжение властей! – голосом бывшего вояки скомандовал важный начальник. Он же запретил взять с собой Лидию, Фиону и Алкменона.

- Ваши рабы также перейдут в распоряжение властей и будут проданы на рынке! - тоном, не допускающим возражений, отчеканил начальник. Фиона зарыдала, Лидия завыла, Алкменон суетливо оглядывал по сторонам. Улучив момент, он обратился к большому начальнику:

- Меня за мою услугу обещали отпустить на волю…

- Там разберутся. Я ничего не обещал! – отрезал начальник и обратился к стражникам. – Уведите рабов! Двое воют, один клянчит свободу – надоели!

Ослик вез тележку со скарбом по пыльной улице. Мать и Ориген шли рядом с ней, младшие дети сидели в тележке, не понимая, куда и зачем их увозят.

Неожиданно мать остановилась, схватилась руками за голову.

- Деньги! Я забыла их  в доме. – Она оставила Оригена присматривать за младшенькими и помчалась в бывший родовой дом.

- Убирайся, женщина! Здесь уже нет ничего твоего! – стражники грубо оттаскивали ее от начальника, который, пряча глаза, цедил сквозь зубы: - Не видел я никаких денег. Может, твои рабы их сперли. Еще раз говорю – убирайся, это не твой дом! Или хочешь отправиться в узилище к муженьку?

Она чуть было не крикнула: «Что ж, забирайте и меня!», но тотчас вспомнила, что от ее выбора зависит судьба детей. И только пролепетала: – Простите, я пойду.

- Вот это правильно! – бросил ей вслед начальник.

Деньги мать Оригена прятала под кроватью. В хаосе и неразберихе она запамятовала о своей «заначке», зато раб Алкменон догадался и позаимствовал монеты, предназначенные на выкуп из темницы главы семейства. Однако римский начальник быстро понял причину суетливого поведения и маски довольства на лице домашнего раба и отобрал у него добычу.

- Решил на волю уйти с хозяйскими деньгами? Так не бывать тебе вольноотпущенником!

Деньги начальник, разумеется, заграбастал себе.

Мать вернулась, наполовину седая. Если после ареста мужа лишь отдельные седые волоски появились в пышных волосах молодой еще женщины, то теперь, когда была утрачена последняя надежда, седина покрыла ее, как снег горные вершины. Когда Леонида казнят, ее голова навсегда станет белой.

Ориген шел босиком. Прилетевший из пустыни ветер, швырял ливийский песок и уличную пыль ему в лицо. Там, в пустыне, когда-то лукавый Отец Погибели искушал Сына Божьего.

Тяжек путь, но Ему было несравненно тяжелее. Ориген несет на плечах котомку с мелкими домашними вещами, а Он влачил крест, Его в конце пути ждала страшная смерть, а их  семью – нищенская хижина. Он выбрал свой удел добровольно, как и отец, и Ориген сам избрал тернистую стезю христианина. Конечно же, следуя примеру отца. Но он, Ориген, может отречься от гонимой веры… Нет, он никогда не сделает этого! И никакие страдания, пытки, угроза смерти и сама смерть не остановят его.

Из добротной городской усадьбы они переселились в жалкую лачугу с дырявой крышей и хрупкими стенами. Налетит буря с моря или из пустыни – и погребет их под развалинами. И юный отрок занялся укреплением стен. У них не было денег, чтобы нанять работников – Ориген сам рубил тростник, обмазывал его глиной, делал деревянные подпорки. Жилище выглядело уродливым, но относительно прочным.

Через неделю он последний раз увидел отца. Стоя в толпе гончаров и красильщиков в перепачканных хламидах, погонщиков верблюдов и мулов, размалеванных блудниц, рыночных торговцев, оставивших свои лавки на попечение работников, отпущенных в увольнение легионеров, суровых городских стражей, он видел, как отца подведи к кресту, как воин грубо повалил его на крест и заставил раскинуть руки, как… Леонид, конечно, кричал от боли, когда гвозди вколачивали ему в ступни и ладони. Но когда крест был поднят, казнимый, превозмогая муки, воззвал к александрийской толпе:

- Я буду славить Сына Божьего до тех пор, пока мой разум не угас, а мой язык способен произносить слова. Я с радостью принимаю те муки, которые претерпел Он.

- Подумай о своих сыновьях! – крикнул кто-то из гущи народа, но на него тотчас зашикали.

Язычники и евреи потрясенно внимали одному из ученейших мужей Александрова града.

- Надо было отрезать ему язык! – с досадой крикнул декурион. – Бестолочи эти тюремщики! – и подозвал воина. – Бери стремянку и лезь.

Взяв протянутый ему декурионом нож и приставив лестницу, легионер вскарабкался и… Не выдержав тяжести массивного воина, лестница хрустнула – и рухнула. Упав, воин сломал руку, державшую нож и завыл, как пес.

- Дурень, бери пример с него! – декурион досадливо пнул корчащегося солдата. – Да что там, пусть мелет, что хочет – ему недолго жить осталось. Вот и солнышко припекать начало.

Старший сын стоял, закусив до крови губу и, не мигая, смотрел на распятого отца.

- А сынок-то его, посмотрите: тверд, что твой адамант. – Услышал он шепот за спиной.

- Видно, его папенька тоже христианином воспитал. Вырастет – займет папино место… на кресте, - прошипел кто-то сбоку от него.

Ориген еще сильнее прикусил губу, так что струйка крови стекла на одежду.

Не выдержав страшного зрелища, мать лишилась чувств и последних темных волос на голове. Ориген бросился к ней.

- Воды, дайте же ей воды!

Какой-то человек, закутанный с ног до головы в темные одежды, похожий на пустынного кочевника, подбежал к нему, протянул бурдюк.

- Да укрепит вас Христос, - прошептал он на ухо Оригену – и снова нырнул в толпу, оставив бурдюк с водой, а еще узелок с лепешками.

Пот струился по лицу Леонида, но он не мог пошевелить пригвожденной рукой, чтобы стереть капли со щек, убрать растрепанную прядь со лба, отогнать слетавшихся в предвкушении поживы мух. Но, зажмурив глаза, он гордо вознес главу к солнцу, и четкий, прямой профиль его, заставлявший вспомнить портреты ромейских и эллинских героев, гордо выступал вперед; казалось, его тело, нагое, исхлестанное бичами, готово оторваться от креста и взлететь навстречу светилу как благородный лебедь, пеликан или орел. Гвозди вывалятся из ран его и он торжественно воспарит… Нет, тело его останется безжизненно висеть на кресте, пока не снимут, зато душа победно устремится туда, где ей и надлежит быть – с патриархами, пророками, апостолами, мучениками – и с Ним.

…Он шел по александрийской улице – все так же пыльной, в пятнах скотьего навоза, под лай бродячих собак, гогот гусей. Кончились бедняцкие кварталы, показались утопающие в зелени дома знати, с бассейнами и атриумами, оттуда доносились оживленные голоса, детский смех, чьи-то яростные споры. Ага, это же дом известного гностика, сумевшего свое суемудрие и многословие обратить в звонкую монету. О чем там дискутируют? О злом Демиурге и мудром змее, который избавит людей от деспотизма Отца-Творца. Всякий норовит испохабить Учение, истолковать в нужном ему ключе, поменять местами Зло и Добро, выдать ложь за святую Истину.

Стопы привели Оригена на площадь. Перед ним на потрескавшемся пьедестале победно высился ромейский «бог». Антиной, натурщик и любовник кесаря-ваятеля Адриана. По запыленному челу беломраморного юноши струились потеки птичьего помета. В сем мире, чтобы стать божеством, достаточно иметь красивое лицо, атлетическую фигуру и быть готовым отдаться кесарю. Ты однажды умрешь – и холуи императора торжественно введут смазливого красавчика в пантеон богов, построят в честь его капище, заставят всех поклоняться ничтожеству и приносить жертвы на его алтарь. Египтяне обожествляли котов, скотов, крокодилов, змей, гусей и нильских рыб. Ромеи объявили богами усопших кесарей и кесарских любовников. И после этого позволяют себе смеяться над Единым и Единственным!

- Вот он! – услышал Ориген сзади голос с нотками злорадства. – Сам пожаловал нам в руки.

Он обернулся. Их было трое. Один, известный в городе политикан, снискавший популярность у плебса благодаря щедрым подачкам. Другой – жрец какого-то там божка, точнее – сподручник жреца, мечтавший занять его место. Оба прославились как неистовые гонители христиан, немало единоверцев Оригена пострадало от их доносов, от руки и дубин науськанной ими толпы. Третий был известным гностиком, а до того – христианином, но строгая простота Христова учения претила его изощренному уму, да и исповедовать Христа было небезопасно. И он предпочел вере в Спасителя хитроумные гностические измышления.

- Я слушал его речи в христианской школе, - Гностик тыкал в Оригена длинным ногтем. – Он, надо признать, говорит очень убедительно, смущает умы.

- А твоя ересь не смущает? – с достоинством бросил Ориген.

- Прошел мимо Антиноя – и не поклонился, как все честные горожане, - прошипел Жрец.

- Народ тебя не любит, Ориген. Тебя и таких, как ты! – приняв ораторскую позу, вещал Политикан. – Ты высокомерен, презираешь сограждан, не посещаешь храмы, как порядочные люди. Видимо, папа тебя так воспитал. Он плохо кончил и ты тоже…

- Оставьте меня! – отшатнулся Ориген. – Что сделал я вам?

- Ты сделал плохо всем нам, - наседал Жрец. – Ты совращаешь умы не только молодежи, но и зрелых мужей и матрон, следуя безумному учению, сеешь семена смуты.

- Мы вынудим его поступить так, как подобает достойному гражданину! – вскричал Политикан. – Он избегает храмов? Так мы заставим его посетить величайший храм Александрии и принести жертву.

- Умная мысль, - Жрец потирал руки в предвкушении той комедии, которую они задумали. – Сбегай за эфиопом, - обратился он к Гностику. – Ну, которого ты хорошо знаешь.

- За тем самым? – изумился Гностик. – Зачем?

- Пусть Ориген выберет, что ему более приличествует, - захихикал Жрец, а Политикан понимающе ухмыльнулся. – А мы вдвоем отведем его в Серапеум.

- Я не пойду в бесовское капище! – вскинулся Ориген.

- Пойдешь, пойдешь… - зловеще процедил Жрец. – Пойдешь с нами, как миленький.

Политикан свистнул – и несколько дюжих плебеев вынырнули из площадной толпы.

- Парни, помогите нам отвести этого поклонника Распятого Бога в Серапеум. Уж я в долгу не останусь, - и он выразительно потряс перед ними мошной.

Звон монет – лучшая музыка, и плебеи охотно откликнулись на призыв своего кумира. Под «конвоем» александрийской черни, ведомой Жрецом и Политиканом, он двинулся в путь. По дороге компания заглянула в цирюльню.

- Обрей этого косматого, - велел Политикан. – Я заплачу. А ты, - он ткнул пальцем в грудь Оригену, - не дергайся, иначе вместо того, чтобы сбрить твою бороду, Памфил перережет глотку. Начни с волос, Памфил. У него, как у еврейского героя Самсона, сила – в кудрях.

Его на всякий случай прикрутили к креслу веревками. Густые пряди падали на пол, на колени, усыпали плечи и грудь. За спиной орудовал цирюльник, перед ним кривлялись, строили глумливые гримасы Политикан и Жрец. Пухлые щеки первого и острые скулы второго расплывались в мерзких улыбочках. Цирюльник работал быстро, сноровисто, уверенно. Скоро на голове Оригена не осталось волос, и мастер принялся корнать бороду.

- Пошли, - Политикан хлопнул его по плечу, стряхнув клок волос. – Вперед, в Серапеум!

Вот и языческое святилище, по совместительству библиотека, хранилище знаний и средоточие нелепых суеверий. Жрец приказал ему усесться возле входа, появился мелкий служка с охапкой пальмовых ветвей, положил их перед Оригеном.

- Вручай ветвь каждому входящему в храм! – велел Жрец. К храму уже подошел Гностик в сопровождении свирепого вида эфиопа, черного, как безлунная ночь, великана в одной набедренной повязке.

- Дай ее мне! – Гностик протянул Оригену руку.

- Возьми ветвь Христову! – дерзко возгласил Ориген.

Гностик схватил пальмовую ветвь и хлестанул Оригена по лицу:

- Думай, что говоришь!

Но Ориген упорно повторял одну и ту же фразу. И люди брали ветвь: кто-то делал это с внешне невозмутимым видом, кто-то смеялся, кто-то замахивался на непокорного христианина. Наконец, Жрец топнул ногой.

- Хватит! Он же издевается над нами! Я придумал для него испытание.

Плебеи по команде Жреца подхватили Оригена и потащили его в одном из помещений храма.

- Встань! – его, брошенного на колени посреди какого-то подсобного помещения, Жрец схватил за шиворот и резким рывком поставил на ноги. – Говорят, ты тверд в своей нечестивой вере, как адамант. Что ж, проверим твою твердость -  правда ли оно или только слухи, распускаемые недобитыми христианами?

Перед ним стоял здоровенный эфиоп и скалился ослепительно-белыми зубами, смотревшимися жутко на иссиня-черном лице. Ориген догадался, кто это. Силач, победитель многих поединков, в прошлом – гладиатор, о чем свидетельствовали шрамы на груди и животе. Пресытившиеся постылым супружеством жены патрикиев приглашали его в свои покои в отсутствие мужа и предавались неистовой похоти. Впрочем, и некоторые знатные александрийцы щедро платили эфиопу за постыдные удовольствия.

- Ты ему понравился, определенно понравился! – мерзко хихикал Жрец. – Он любит таких…

Эфиоп, рыча, как голодный лев, сорвал с себя повязку из леопардовой шкуры, бесстыдно обнажив то «оружие», которым теперь зарабатывал на вольную и безбедную жизнь бывший гладиатор. Он смерил Оригена презрительным взглядом.

- Ты невинен. Ориген, - продолжал Жрец. – Этот недостаток придется исправить. Хотя ты можешь отказаться, если принесешь жертву.

Ориген побелел – от обритой макушки до загорелых, грязных ног. Согрешить против веры и принести жертву истукану Сераписа или согрешить против самой природы, предавшись содомскому греху? И то, и то – деяние подневольное, насильственное. Ориген содрогнулся при мысли, что он, образец чистоты и непорочности, подвергнется надругательству. И об этом его гонители непременно расскажут ученикам катехизической школы. Боже, какой позор! А если он принесет жертву, то тем самым отречется от веры, за которую погиб его отец, умерла в нищенстве мать, пострадали еще сотни мучеников по всей империи.

Вырваться, убежать? А как? Страшный эфиоп, продажные плебеи, готовые задушить его за горсть оболов. Сможет ли он, аскет, постник, справиться с ними? Бежать, но как? Здесь много помещений, а он не знает, в каком именно сейчас находится: его долго вели по кривым закоулкам. Он заблудится в коридорах…

- Ну что, Ориген? Он ждет! – Жрец указал на эфиопа, бесстыдно выставившего срамные уды.

- Ведите меня к вашему идолу! Я согласен… - крикнул Ориген.

Политикан и плебеи дружно захохотали. Гностик только хмыкнул.

- Ведите его! – приказал Жрец.

- Выбор между задницей и жертвой решен в пользу жертвы, - резюмировал Политикан, а Жрец только проворчал ему в ответ: «Что за кощунство ты себе позволяешь в храме?»

В зал, где собрались молящиеся, его втолкнули из какого-то бокового коридорчика. Тотчас гул голосов пронесся под сводами храма. Его подтолкнули к разукрашенному, как блудница в лупанаре, идолу. Жрец и его молодой помощник не без труда разогнули ему пальцы, сунули в ладонь ладан.

- Не вздумай выбросить! Или отведем к эфиопу на поругание! – шептал на ухо Жрец.

Ориген огляделся по сторонам. Враждебная толпа, готовая растерзать его за исповедание христианства, храмовые служители, следящие за каждым его телодвижением.

Жрец возложил его руку на алтарь. Свершилось…

- Он принес жертву! – возопил Жрец, и сотня голосов подхватила его слова. – Серапис победил Христа.

Слезы душили Оригена. Он плакал впервые с раннего детства, плакал от бессилия и позора, который спас его от другого позора – осквернения плоти. Шатаясь, нисходил он по ступеням храма, истертым тысячами ног.

- Что ты хотел? Этот мир лежит во зле, он создан злым божеством и все вокруг суть зло! – кинул ему в спину Гностик, его бывший ученик, из самых способных. – Смирись с этим!

- Дурак! – только и мог бросить в ответ Ориген. Он был посрамлен. Теперь христиане Александрии наверняка отвернутся от него. Не все, но многие. Разве узнают они, что творилось в его душе, перед каким мучительным выбором он стоял? Да, Ориген смалодушничал, но ведь говорил Он: кто без греха, пусть бросит камень.

…Агнесса, известная всей Александрии блудница из лупанара Филократа, стояла перед ним в своей бесстыдной наготе, как тогда эфиоп. Девица-демоница, призванная совращать со стези праведной жизни благочестивых отцов семейств и невинных юношей.

- Ты что, пришел сюда читать мне свои глупые проповеди? – язвительно вопрошала она.

- Но я заплатил тебе деньги… - робко отвечал Ориген.

- Ха-ха, одни вот тоже заплатил мне и принялся стегать хлыстом. Но я женщина не робкого десятка, отобрала у него плеть и самого отхлестала и деньги вслед ему швырнула. Ты что, думал, что, наслушавшись твоих откровений, я брошу свое занятие, которое не только позволяет мне жить, ни в чем себе не отказывая, но и получать удовольствие, и дарить его другим? А может ты скопец? – подмигнула она. – Про тебя ходят упорные слухи, что ты отрезал себе гонады. Самолично это сделал или дружка попросил, уж не знаю. Разденься да покажи. Я хочу удостовериться, что эти слухи – правда.

- У скопца не может быть такой густой бороды, как у меня, - парировал Ориген. – И я не собираюсь оскопиться, как делают то некоторые безумцы. Добровольно лишать себя каких-либо членов тела, значит, искажать замысел Бога, сотворившего мужчину таким, каков он есть. Не внимай слухам невежд и глупцов!

- Вот мастер зубы заговаривать! – расхохоталась Агнесса. – А если я донесу властям, что ты проповедуешь тут христианство?

- У тебя и без того много грехов. Если ты к блуду и любостяжанию добавишь соучастие в гонениях на исповедников Христа, то окончательно погубишь душу. Что ж, торгуй своим телом, если не умеешь иначе заработать на жизнь,  но не доноси на тех, кто искренне желает тебе спасения.

- Тебя любят знатные александрийки, а за что? – злобно смеялась блудница. – Говорят, им нравится твой голос, твое умение убеждать. Ерунда! Бабы – дуры, и им всегда надобно только одно, уж я-то знаю. Говорят, будто ты жил у одной аристократки. Ты тоже читал ей проповеди… в постели?

- Я жил в ее доме, но не жил с нею! – твердо возгласил Ориген. – Она впала в ересь, и я покинул ее гостеприимный дом. Ибо по мне лучше скитаться по миру, чем делить кров с человеком, с которым ты не согласен в самом важном и главном…

- Убирайся! Не хочу тебя никогда больше видеть! – она швырнула в Оригена своим платьем, затем бросила в спину уходящему молитвенник, собственноручно переписанный им. – Ты хочешь быть чистеньким? Недаром тебя прозвали «адамантом». А сам, небось, адаманта никогда в руках не держал, нищета, голь!

- Адамант не только чист, но и тверд! – только и бросил он через плечо. – Мне не нужны ни богатства мира, ни радости его, если они ввергают меня в грех! – Он повернулся, нагнулся и подобрал молитвенник, бережно разгладил его, сунул в дорожную сумку. Привратник раскрыл перед ним дверь, и Ориген шагнул в душную и затхлую, как комнаты лупанара, несмотря на близкое дыхание моря, александрийскую ночь.

…И снова дорога, извивающаяся, как пустынные гадюки, коих много в этих краях. Почуяв шаги странника, они тотчас уползают прочь. До сих пор еще ни одно исчадие Сатаны не подстерегло Оригена в его многодневных странствиях по пустыне, не бросилось, шипя, под ноги, чтобы впиться в пяту. Вот если бы злые люди, гонители и хулители, так же бежали прочь, завидев издали мудреца-проповедника. Но люди стократ коварнее змей пустыни.

Нет, не ползучие гады, не злые люди хотят ныне погубить его. Недуг уже много дней терзает тело Оригена. Кашель сотрясает его, клокочет в груди, хворь стремится вырваться на волю сквозь решетку ребер, будто узник из темницы. Долгие хождения по пескам и каменьям не прошли даром: ночной хлад пустыни, проникнув через босые стопы, добрался до легких – и теперь его знобит и лихорадит. Он должен достичь Кирены, но ноги уже плохо слушаются его, предательски подкашиваются, хрупкий посох – плохая опора для больного тела. Еще немного – и он в бессилии опустится на придорожный камень, чтобы, может статься, никогда уже не встать на ноги…

- Учитель, позволь я взвалю тебя на плечи? – верный ученик Ираклий, бывший язычник, обращенный Оригеном в истинную веру, протянул ему руку. В глазах его – боль и страдание, хотя он здоров и готов пройти еще не одну сотню стадиев. Близится вечер, дневная жара спала, а там опять прохладная ночь.

- Оставь, я сам! – резко отмахнулся Ориген. – Я должен пройти свой крестный путь сам!

- Ты – мой крест! – запальчиво воскликнул Ираклий. – Я должен донести тебя до ближайшего города или селения. Я молод, силен…

- У каждого свой крест! – не уступал юноше Ориген. – И я должен пронести свой, чего бы это мне ни стоило… - Приступ кашля прервал его речь.

- Помнишь того иудея, который нес крест Спасителя, когда тот выбился из сил? – Ираклий подставляет крепкую, загорелую спину, и Ориген, тяжело кряхтя, вцепившись сухими, жилистыми пальцами в плечи ученика, вскарабкался на его спину. Юноша подобрал его посох и зашагал по каменистым россыпям. Подошвы сандалий плохо защищали от острых камней и колючек. Солнце медленно ползло на запад, туда, где ветер с моря гнал песок в глубь пустыни, наметая барханы, за которыми в свой час скроется светило. Надо поспешать, но как тут поспешишь, если на спине – твоя ноша, твой крест, полуживой учитель веры.

Им очень повезло. Уже стемнело, в сумерках слышались шакалий лай и тявканье лисиц, когда Ираклий заметил вдали несколько ярких точек. Костры! Ориген настоял, чтобы выбивающийся из сил юноша освободился от тяжкой ноши. Ноги коснулись холодеющего песка. Они добрели до становища номадов. К счастью, это кочевой племя было союзным Риму, натолкнись они на других, немирных обитателей пустыни – и уделом их стало бы рабство, или, быть может, Провидение послало бы им скорую смерть.

Они грели телеса у костра, и пили кобылье молоко из бурдюка. Старейшины племени слушали рассказ Оригена о диковинном Боге, отдавшем Себя на поругание смертным, о Его Воскресении и возвращении на небеса сорок дней спустя. Эти варвары поклонялись духам пустыни, то благоволившим к человеку, то устраивавшим ему всяческие каверзы: нашлют самум, засыплют песком колодцы с живительной влагой, заведут в гиблые места, где ни воды, ни кустика, ни зверя, ни птицы. А то жестоко обманут, раскинув на горизонте пленительный мираж: пышные пальмы, чудесные города, озера, полные чистой воды – и сквозь упругую толщу колеблющегося воздуха бывалые кочевники очертя головы ринутся в объятия подлого обмана. Эти боги были капризны, они не обещали посмертного спасения.

Вечерний полумрак давно сменился густой тьмой, усыпанной звездами. Старейшины и воины слушали, затаив дыхание. «Что для них моя проповедь, - размышлял потом Ориген. – Откровение или просто занимательный рассказ, одна из тысяч сказок, которые любят слушать наивные жители песков? Пробудятся ли души от языческого дурмана, проникнутся ли верой в Спасителя?» Он смотрел в их глаза, в которых сверкали искры огня – пламя веры или просто отблески костра?

- Готовы ли вы обратиться в истинную веру, приняв сердцем Христа? – спросил Ориген.

Повисло молчание. Кто-то задумчиво теребил бороду, другой вытирал сальные пальцы о накидку из верблюжьей шерсти. Наконец, предводитель племени, громко фыркнув, как потревоженный конь, прохрипел:

- Мы готовы принять твоего Бога, странник. Но ведь для этого надо принять водное крещение, так? – он внимательно смотрел в лицо Оригену.

- Именно так, - кивнул Ориген, плотнее закутавшись в плащ – в пустыне заметно похолодало. – Иоанн крестил в Иордане…

- Но где здесь река, подобная Иордану? – перебил его вождь номадов. – В пустыне капля воды стоит дороже золотого ауреуса. Не станем же мы опускать в колодец свои немытые тела, – и рассмеялся, другие подхватили его смех. – Хотя, может быть, через полгода мы придем на берега Нила, где воды в избытке, и тогда…

«Вспомнят ли мои слова, когда придут в Египет? – вздыхая, думал Ориген. – Я не рожден творить чудеса, как Он: не воскрешаю мертвых, не исцеляю безумных и прокаженных, не претворяю воду в вино. Я лишь владею искусством красноречия, искушен в истинах христианства, как и в языческой премудрости и ношу Господа в своем сердце».

Он чувствовал, что болезнь оставляет его. Дыхание стало ровным, смолкли хрипы в груди.

«Быть может, они просто добавят в свой многочисленный пантеон Сына Божьего, как римляне поступили с Изидой и другими чужеплеменными идолами. Изображение Христа будет соседствовать в их шатрах рядом с грубыми изваяниями племенных божков, вырезанными из камня и слепленными из глины. И они будут мазать Его Лик молоком кобылиц, кровью жертвенных животных, а, может, и пленников. Они бродят вдали от городов, где ныне обитают уже сотни обращенных в Христову веру. Кто будет наставлять их после меня, убережет от еретических соблазнов и возврата к язычеству?»

И опять пустыня. Солнце свершало каждодневный, привычный ход по лазурному своду, шагать за ним было легко, недуг лишь изредка напоминал о себе глухим кашлем.

Внезапно на горизонте он узрел великолепный город: купола и колоннады из белого и розового мрамора, сады, озеро, по которому скользили быстроходные ладьи…

- Рай! – вскричал Ориген.

- Мираж как мираж. Ближайший из городов Пентаполиса, - хмыкнул Ираклий. – До него шагать и шагать.

Но Ориген видел то, что было недоступно взору ученика: тысячи людей в ослепительно-белых одеждах проходили пред ним. Одного из них он узнал.

- Отец! – они улыбнулись друг другу.

Видение растаяло в воздухе…

…Собратья по вере учинили суд. Он стоял пред ними, как стоял бы пред судом кесаря, высоко держа седеющую голову – как его отец на кресте.

- Ты утверждаешь, - вопрошал немногословный Ликей, - что души, покинув бренные тела, по прошествии некоторого времени вновь воплощаются в тела, как учат инды или древний мудрец Пифагор?

Ориген оглядел суровое собрание. Гонимые за исповедание Христова учения, сейчас они сами были гонителями. Выдержав паузу, он заговорил:

- Никогда, никому и нигде я не утверждал, что в сем мире происходит переселение душ из одной телесной оболочки в другую. В этом мире мы рождаемся лишь однажды, и человек не может повторно воплотиться в теле свиньи, обезьяны, крысы или даже другого человека, это противно основам христианского учения. Но Господь всемогущ, и после неизбежной гибели нашего мира он способен сотворить новый, и за ним следующий, и еще один. Отрицать эту возможность значило бы подвергать сомнению Его всемогущество. Когда-то наши души, быть может, обитали в другой, предшествующей нашему миру, вселенной…

- Предсуществование души? Что-то я не припомню ничего из того, что могло случиться с моей душой в той, предыдущей жизни, - желчно высказался Элидий.

- Но ты не помнишь и своего пребывания в материнском лоне, – с улыбкой рек ему Ориген.

- У него на все наши возражения заготовлен ответ! Он хитрый и опасный еретик! – крикнул с неистовством неофита Марк. – Изгнать его из школы!

- Нет, пусть выскажется! – прервал его Ликей. – Кто еще хочет вопросить Оригена?

- Ты посмел утверждать, что муки ада не вечны, как и блаженство праведных в раю! – с жаром заговорил Авлий. – После твоих слов грешники утратят страх Божий!

- Вера, которая зиждется только на страхе, не стоит и медного обола! – громом прозвучал голос Оригена. – Каким же вы представляете себе рай? Праведники, пирующие, словно боги и герои на языческом Олимпе и злорадно наблюдающие с горней высоты за муками своих братьев по земной жизни в преисподней? И глумливо хихикающие при этом: я свят, я светел, я чист, а они пусть вечно претерпевают страдания в адовых безднах? Безгранично могущество Его, но безгранична и милость Божия…

- То есть Он может помиловать и простить даже гонителей-ромеев, и самого Иуду, и даже Денницу! – вклинился Леандр.

- Да! – закричал Ориген. – Но пусть они сперва раскаются в содеянном ими!

- А еще ты говорил и писал, что Библию следует толковать аллегорически, – вкрадчивым голосом заговорил Алимпий. – То есть Иисус Навин вовсе не останавливал солнце в его небесном пути…

- Толковать каждое слово Священной Книги буквально – значит, уподобляться язычникам-египтянам, уверенным, что солнце каждый день плавает по небу в золотой ладье, – перебил его Ориген. – Или персу, утверждающему, что Митра родился из камня.

- Ты начитался сочинений язычника Плотина, Ориген, - вновь включился в полемику Элидий. – Оттуда и твои безбожные идейки.

- Я уважаю Плотина, хоть он и язычник, - гордо выпрямился Ориген. – Изучать языческую мудрость не зазорно для христианина. Иначе как мы будем спорить с философами, опровергать их ложные умствования, если не будем знать в совершенстве ни Платона, ни Плотина, ни других ученых мужей?

- Ты тяжко согрешил, когда однажды принес жертву в языческом капище! – возопил Килон, приводя, как ему казалось, самый «убойный» аргумент.

- Я рассказывал тебе, почему я это сделал, - ответствовал Ориген, напирая на слово «почему».

- Так расскажи всем! – не унимался Килон. – Попробуй оправдаться!

- Расскажи сам, ты же знаешь, устало бросил Ориген. – Поведай собранию о моем грехе.

Они еще долго спорили, до хрипоты, до брани, хорошо не до драки. Но тверд был Оргиен, прозванный адамантом, и никто не в силах был проделать хоть крохотную трещинку в выстраданных им убеждениях.

- Ты написал «Начала», - устало вымолвил Ликей после двухчасовой полемики. – Что ж, они станут концом твоего учительства.

И почтенные адепты христианства бросили цветные камушки для голосования. Почти все камушки были черными.

«Чем же лучше язычников вы, готовые растерзать того, с кем не согласны?» - хотел возопить Ориген, но смолчал.

- Покинь нас, еретик, - махнул рукой Ликей. – Тебя не переубедить.

Гонимые гонители отныне исторгли его из своей среды.

…Ориген шел землями Палестины. Его загрубевшие стопы исходили множество дорог. Он посетил Рим, и «Вечный город» показался ему чудовищем, вавилонской блудницей, блеском показной роскоши и самым бесстыдным развратом затмившим «славу» Александрии и иных восточных городов. Был они и в Аравии; там, в завываниях черного самума слышались ему грозные предзнаменования: здесь, на скудной и чахлой земле однажды родится новая суровая религия, и адепты понесут ее на концах своих копий в разные уголки мира. Теперь он в Палестине. Здесь живет его лучший ученик Амвросий, чей ум он когда-то высвободил из опутавших его лукавых гностических сетей. Они были одним целым. А сейчас его лучший ученик живет и проповедует в палестинской Кесарии, куда держит ныне путь и он, Ориген.

Огромный плоский камень-плита лежал у обочины дороги. Возле него – ворох засохших цветов. «Наверно, алтарь какого-нибудь местного божка, которому поклоняются кочевники пустыни», - подумал Ориген. Его ноги ныли, еще немного – и он в бессилии упадет на дороге. Надо присесть, отдохнуть. Шаркая больными ногами, он добрел до камня и в изнеможении опустился на него. Над ним раскинуло звездчатый шатер небо, где-то в дальней роще кричали ночные птицы, ящерицы шмыгали среди камней. Наступала ночь. Он не успел в город до заката, придется коротать ее здесь, в степи.

В полудреме Ориген не расслышал человеческих шагов. Лишь когда незнакомый путник подошел близко, он раскрыл очи. Пожилой человек с посохом и котомкой участливо глядел на него.

- Ты устал, я знаю. А известно ли тебе, что на этом камне отдыхал Он, Принявший крестные муки за всех нас?

Ориген вскочил, словно ужаленный. «Так вот почему здесь лежат цветы?»

- Он? Я не достоин сидеть на Его камне.

- Почему же? – недоуменно вопросил путник. – Камень на камне, адамант на граните.

- Ты знаешь меня? – изумился Ориген.

- Кто же в наших краях не слышал об Оригене из Александрии? Сиди, этой твой камень по праву. Был апостол Петр, чье имя также означает «камень». Он не безгрешен, ибо трижды отрекался от Учителя. А ты, я знаю, проявил слабость, принеся жертву языческому богу; иные считают тебя еретиком. Но мы ценим твою мудрость и благочестие, я, римский гражданин, самаритянин Мар-Иосиф, мои домочадцы, слуги, мои друзья. Пойдем к нам!

- Прости, великодушный самаритянин, но я должен прибыть в Кесарию. Меня ждет ученик, – отвечал Ориген, вычесывая пыль и репьи из бороды. Закончив, встал и, опираясь на посох, двинулся по дороге, где два века назад шествовал Он со Cвоими учениками.