Шщяр 764

                КУХНЫКХНА.
                Нечитаемая Книга Сощщярий.

                Сошщярие 3.

                Межтюленяпье
(продолжение)

Согласно обычаю, ни один уважающий себя конькоход не зашнуруется, покуда посланный Эски-Мосами зов не достигнет ушей шамана в его шаманской берлоге. Ибо надлежит тому, в кои-то веки пробудившись, спускаться раз в тюленябрь на Каток, дабы возвестить начало сезона. Так ожидалось и в тот день. Позвавшие, сойдясь плотным кольцом на льду, ни капли не мерзли, но томливо парились дубаком. Когда ж докатился зов до берлоги, то будить оказалось некого, потому как означенный шаман гостил в своей позапрошлой жизни, самой уютной из всех. Лед под ногами ждущих то и дело поскрипывал от нетерпения, тюленябрь сей бесстрастно увядал, и Эски-Мосы начали подумывать, что катание может отмениться — многие с досадой, и лишь редкие с облегчением...

И тут появился неведомо кто, и когда вошел, то у всех перехватило дух, и даже мысли перестали бренчать в тугих кошельках осознания. Облик его был не отталкивающ, не приятен, но как бы из другого мира, другого времени. Закутанный с ног до головы в длинный, стелющийся по льду мех, он точно сросся с этим мехом воедино, при этом все его скупые и плавные движения дышали тихим благородством и едва мерцающим сквозь внешний покой внутренним неистовством. Лицо его скрывала зеркальная облегающая маска без прорезей, и каждый, заглянув в зеркало той маски, видел не себя, но отражение Времени, как оно есть само по себе, — Времени кристальной чистоты и ясности, будто бы освобожденного от трехмерной шелухи бытования жизнюков. И извлек вошедший из меховой густоты одежд изогнутую трубку темного серебра, и, встав на колени, приложил ее раструбом ко льду, а сам, опустившись до нижайшей низины, приложил ухо к другому концу трубки. И замолчал он ровно на девять минут — срок, необходимый для того, чтобы услышать свист ангелов, разнесшийся однажды по Вселенной и запечатленный в воде, во всех ее ипостасях, — будь то река, дождь, лед иль какая другая испарина. И не отстучало и девяти, как он услышал. На недозрелой седьмой минуте.

Запрокинув голову к небу (отчего в маске сразу же отразились все прошлые и будущие светила), Пришелец вытянулся как струна, широко раскинул руки, и сразу же разомкнулось кольцо земных горизонтов, так что мир обратился в бескрайний ключевой поток, а глубинное время в ключе потока сего, подымаясь со дна на поверхность, забурлило пузырьками бессмертия.

И великое томление объяло раскосых конькоходов, ибо предстояло им узреть нечто.

Вначале сошла на них как бы ночь, и посреди темноты осветилось все ярко-лиловым светом, остудившим теплые краски. На льду вдруг начали проступать капли воды, будто бы лед выделил свой нутряной сок, и проступило их великое множество. В каждой из капель заключался своеобразный праящур, габаритами едва ли превосходивший бьюттокана. Незаметно, но единым разом капли спиралевыми кольцами стянулись к центру — месту, где стоял Закутанный, и окружили стопы его. И после задвигались капли ровными кругами, увеличивающимися от центра к краям, и одни круги вращались по часовой стрелке, а другие — против, чередуясь через один. Капли те сверкали янтарем не заменьше звезд, так что Эски-Мосы наблюдали плавное скольжение огневых ожерелий на сиреневом льду и завороженно вздыхали, а иные даже тихонько плакали от такой красоты, и никто из них даже не дотронулся до тесемки конька своего.

А Закутанный как стоял, так и оставался стоять, осененный знаком безмолвия. Руки его были распростерты, и за это время будто бы вытянулись вдвое, как тугие волшебные стебли. И, хотя он молчал и не двигался, у взиравших на него складывалось твердое впечатление, что сей муж — непревзойденный танцор, переплясавший даже полярный ветер. Они воочию зрили кружение тела его, кое являлось то здесь, то там, или лепестковой россыпью воспарившего бутона, или скачущим световым шаром, или утекающим шелковым ручейком, или даже вдруг мелькало под коркой льда струистым подобием водоплавающей птицы-бумеранга. Наяву же оный не содеял ни единого жеста, не издал ни единого вздоха, но оставался нем, в спокойствии тверд и бесконечно упоен тактами этой минуты — минуты Завещанного Танца.

И по окончании Танца замерцало позади Закутанного северное сияние в виде колоссального знака бесконечности. Разрослось еще и, продолжая мерцать и резвиться бирюзой огня, вознеслось надо всеми — над Танцором, над Эски-Мосами, над исчирканным зеркалом Большого Заполярного Катка, к сферам вышайшим, где перемешалось вскоре с патокой рассветного неба.

Лишь теперь Закутанный изменил положение — опустил руки свои, как истомившихся птиц на волю, и в рукава его меховые влились поочередно спирали янтарных капель. Лиловый свет погас, и Танцор слегка поклонился конькоходам и всему миру (одним кивком головы), но всем показалось, что согнулся он глубоко до земли, и явлено было величие, однако аплодировать никто не смел.

И когда поднял он голову, то оказались в его маске прорези, и глаза за ними раскрыты. В тот же миг понурились Эски-Мосы, и под разным мысленным предлогом стали расходиться, ибо не в силах были держать взгляд Закутанного. Прямо так, незашнурованные, ни сделавшие ни единого круга, оседлали конькоходы своих рогачей и тихо, мирно разъехались по юртам, наполненные неизвестно чем.

Один лишь из них остался на льду — одетый как Эски-Мос, но сразу же видно, что чужак.

Откинув капюшон, с одним зашнурованным коньком наготове (другая нога была босой), он все не отводил глаз и упорно держал взгляд Закутанного. Глаза его были, как угли, а у Танцора — как бездонная пропасть, и угли легонько тлели на самом краю пропасти, но в бездну не падали. И Танцор сделал какой-то знак меховым рукавом в воздухе, точно перечеркнул лед под ногами чужака, и пошевелил губами, облекая в плоть неслышимое слово. И, возжелав услышать слово сие, чужак, думая, что произнесено было его истинное имя, в поисках которого он шарил все тюленябри своя, шагнул навстречу. И увидел он вдруг на месте Закутанного многорукий кряжистый баобаб, украшенный инеем. В это же время лед под его ногами дал трещину, очертаниями схожую с царской короной, и тогда он передвинулся вправо — тотчас и там начало трескаться, он вновь перешел, но и новое место не выдерживало. Он все ходил и ходил, а трещины, казалось, следовали за ним по пятам. И тогда понял чужак — лед утоньшается, и Катку осталось недолго уже бытовать. И приметил он у подножия баобаба тускло-желтый пористый камень, впаянный в ствол древа сего и обвязанный корневыми нитями. Крадучись, подошел он к баобабу и уцепился обеими ладонями в камень. А за камнем притаилась увитая корнями нора, чуть побольше мышиной. И почуял он, что в этой норе таится знание большое и ответ для него, и удивился немало, и стал наблюдать. И был он подобен кошке, стерегущей мышь.



(Далее - Шщяр 229 http://www.proza.ru/2018/09/26/975)

(предыдущие шщяры - "Башня", Шщяр 517, Шщяр 212, Шщяр 781, Шщяр 572, "Песнь о серебряном голосе", Шщяр 214, Шщяр 152, Шщяр 1029, "Ишь", Шщяр 215, Шщяр 8, Шщяр 81, Шщяр 218, Шщяр 763, "Эски - Мосы" http://www.proza.ru/2018/09/18/921)
(все примечания - в главе «Словесариум 2»

(начало сошщярия 1 - http://www.proza.ru/2009/09/30/549
начало сошщярия 2 - http://www.proza.ru/2018/08/03/1022
начало сошщярия 3 - http://www.proza.ru/2018/08/27/885)