Ночной разговор

   Я задумчиво смотрел на стакан. Давно, когда мир был моложе, суровей и проще, вино пили из глиняных стаканов, из металлических кубков, из рогов.  Сейчас же у меня едва ли не полностью пропадало настроение пить при виде тончайшего хрусталя. Только простые, самые простые, какие смогу найти, стаканы.
Глупости, конечно, и блажь. И почему сейчас мои мысли заняты этими несуразными стаканами и бокалами?
В камине тихо потрескивали поленья, сухое тепло разливалось по всей комнате, а за окном октябрьский пронзительный ветер нагонял тучи, пряча серебристые капельки звезд.
- Тебе налить еще?
Молчит.
Мой приемный сын сегодня днем вернулся из тюрьмы. Впервые. И впервые между нами такая гнетущая тишина.
- Это непозволительно, он уже не тот, кто, - судорожный вздох, - разве они сами не понимают?
- Знаю. Я видел таких…
Он налил себе еще Егермайстера и залпом выпил. В стакане зазвенели кусочки льда.
- Ты сердишься, что сегодня пришлось идти тебе, а не мне?
Вздох. Качает головой.
- Я читал его дело. Я шел, готовый увидеть монстра, а он…
Шорох первых капель по палой листве.
- Знаю.
Мой мальчик впервые принимал исповедь у осужденного на казнь. Ту самую последнюю исповедь. Он привык к грехам, которые, как горох, высыпают в исповедальной кабинке прихожане, для многих это как регулярная гигиена. А здесь – он столкнулся с глубоким покаянием, с тем, что в петле оказалась голова совсем другого человека, чем написано в деле. Семь убитых. Частично – съеденных. Все – дети и подростки.
- Я хочу исповедаться, отец.
- Я хочу исповедаться, - повторил он слова осужденного, и взглянул на меня.
- Я согрешил осуждением. Я…
Качаю головой, не сейчас.
- Знаешь… Это самое удивительное, наверное. Покаяние. И так кропотливость, с какой набожные дамы вываливают перед тобой или мной свои мелкие грешки, год за годом, через стыд и уныние, продираются, рвутся вперед, снова падают и снова восстают… И то, что делают эти люди. Ты видел фотографии в деле? Жертв? А потом в нем что-то загорается, и ты понимаешь, что не он перед тобой, а ты перед ним должен исповедоваться, что он сейчас так близок к Богу, как ты бы и не бывал, если б не служил мессу. И этот, уже невинный, идет на казнь, а ты – домой, пить ликер у камина. Так?
Он кивнул. Отблески пламени на светло-русых, гладко зачесанных волосах, сложенные замком руки. Брови, обычно приподнятые домиком, сдвинуты – он испытывает боль, и я понимаю, что вряд ли смогу ее облегчить.
- Образец покаяния. Для меня. И те, и те. А главное, мы не видим, кто из них притворяется, а кто и впрямь ведет непосильную войну с князем мира сего.
Кивает.
- Как мне быть дальше?
Я не нахожу, что ответить. Я просто знаю, что он чувствует, но что делать  - не представляю.
Еще раз наполняю стаканы, что остается?
Ночь становится гуще, и дробь дождя по крыше и по листве в саду, чаще и громче.
- Отдохни.
Он еще так молод… И у него детское сердце.
Я слышу, как в полумраке гостиной тихо шуршит его сутана, затем – скрип ступеней. Я остался один, следить за тлеющими углями в камине – словно бы седина, покрывает их тонкий слой пепла, тени сгущаются, и меня накрывает усталость.
Покаяние. То чудо перерождения, возрождения, которое всегда меня удивляло. Каждый – не тот же, что минуту назад. Он. Я. Тот несчастный, что принял сегодня смерть. Миллионы других.
Уже глубоко за полночь.
Стихает дождь за окном.
19/09/2018